Давным-давно, еще в 1860 году, подходящим местом для рождения ребенка считали дом. Сейчас же высшие боги медицины постановили, что первый новорожденного должен звучать в стерильной атмосфере клиники – преимущественно фешенебельной. Поэтому юные мистер и миссис Баттон опередили свою эпоху на целых пятьдесят лет, решив, что их малыш должен родиться непременно в больнице. Имел ли этот анахронизм какое-либо значение для удивительной истории, которую я собираюсь здесь поведать, навсегда останется тайной.
Я расскажу вам обо всем, что случилось, а там – решайте сами. В довоенную эпоху супруги Баттон занимали успешное положение в обществе. Они роднились как с Той, так и с Другой Семьей, что, как известно каждому южанину, давало им высокие полномочия причислять себя к аристократии, которой была так богата Конфедерация.
Это был их первый опыт в трогательной старой традиции продления рода, поэтому мистер Баттон был не на шутку обеспокоен. Он надеялся, что родится мальчик, которого они отправят на обучение в Йельский колледж в Коннектикуте, где учился он сам четыре года, и где к нему приклеилось довольно заурядное прозвище «Петушок».
В сентябрьское утро, освященное великим событием, он нервно вскочил с постели в шесть, оделся, безупречно завязав галстук, и поспешил в больницу, чтобы узнать, породила ли темнота ночи росток новой жизни.
Когда до Мэрилендской частной клиники для леди и джентльменов оставалось около ста шагов, он увидел мистера Кина, их семейного врача. Тот как раз выходил из главного подъезда, потирая руки привычным для него движением, как будто мыл их под краном, к чему приучает докторов неписаный закон их профессии.
Мистер Роджер Баттон, председатель фирмы «Роджер Баттон и Ко, оптовая торговля скобяными изделиями» бросился догонять врача, напрочь позабыв о величии – главном качестве джентельмена-южанина в те замечательные времена.
– Доктор Кин, – воскликнул он. – Ох, доктор Кин!
Врач его услышал, повернулся и стал ждать. Озадаченное выражение застыло на его строгом «больничном» лице, как только мистер Баттон оказался рядом.
– Ну, как там? – запыхавшись, спросил мистер Баттон. – Что? Как там? Мальчик? Или кто? Что…
– Да скажите же членораздельно, – сказал резко доктор Кин.
Он был заметно раздражен.
– Ребенок родился? – взмолился мистер Баттон.
Врач нахмурился.
– Ну, в общем, да… Однако в несколько нетипичном состоянии, – и бросил загадочный взгляд на мистера Баттона.
– С женой все в порядке?
– Да.
– Это девочка или мальчик?
– Оставьте меня в покое, – закричал доктор Кин, едва скрывая гнев. – Я прошу вас пойти туда и увидеть все своими глазами. Безобразие! – он бросил последнее слово, будто пощечину.
– Быть может, вы думаете, что этот случай поспособствует моей профессиональной репутации? Да произойди такое еще раз, я буду просто разорен. Это разорило бы кого угодно.
– Что же там, наконец, произошло? – удивленно воскликнул Баттон. – Неужели тройняшки?
– Как бы не так, – резко ответил врач. – Пойдите и посмотрите собственными глазами. И поищите себе другого врача. Я лично принимал вас на свет, был вашим врачом в течение сорока лет, и теперь – все кончено. Знать не желаю отныне ни вас, ни всю вашу семью. Всего доброго!
Он резко повернулся и без единого слова залез в фаэтон, ждавший его на тротуаре, и уехал в суровом молчании. Мистер Баттон остался стоять на месте, будто окаменелый – с головы до пят. Что за беда могло произойти? Он вдруг потерял всякое желание бежать в Мэрилендскую частную клинику для леди и джентльменов, но, немного поколебавшись, все же заставил себя подняться по лестнице к главному входу больницы.
Медсестра сидела за столом в мрачной полутьме зала. Краснея от стыда, Баттон подошел к ней.
– Доброе утро, – почтительно сказала она, глядя на него.
– Доброе утро. Я – мистер Баттон.
Медсестра тихо вскрикнула.
– Ох, конечно, – закричала она уже истерически. – Туда – наверх и прямо, можете подниматься! – она указала в сторону лестницы, и мистер Баттон, обливаясь потом, стал неуверенно подниматься на второй этаж. Там он обратился к другой медсестре, которая появилась перед ним с тазом в руках.
– Я – мистер Баттон – пытался он говорить внятно. – Хочу увидеть свою…
Дзинь! Таз, звеня, покатился по ступенькам на первый этаж. Медсестра овладела собой и посмотрела на Баттона с откровенным и искренним презрением.
– Хорошо, – согласилась она уже примирительным тоном. – Но если бы вы знали, в каком мы состоянии были утром. Это никуда не годится! Репутация нашей клиники умерла навсегда…
– Довольно! – прохрипел он едва не плача. – Я не могу больше теряться в догадках!
– Следуйте за мной, мистер Баттон.
Он поплелся за ней. Они пересекли большой зал, в конце которого находилась палата. Из-за двери доносился многоголосый детский плач, из-за чего палату называли «комнатой плача». Они зашли. Вдоль стен располагались множество белых колыбелек, к каждой из которых был привязан ярлычок.
– Ну? – задыхаясь, сказал мистер Баттон. – Где же мой?
– Здесь, – указала медсестра.
Глаза мистера Баттона последовали за указательным пальцем, и вот что он увидел. Укутанный большущим белым одеялом, чудным образом вдавленный нижней частью туловища в колыбель, сидел старик лет приблизительно семидесяти. Его редкие волосы были выбелены проседью, грязно-пепельная борода нелепо шевелилась от легкого дуновения ветерка, сквозившего из окна. Он смотрел на мистера Баттона поблекшими, увядшими глазами, в которых застыло недоумение.
– Вы считаете меня сумасшедшим? – выпалил мистер Баттон, ужас которого перерастал в гнев. – Это что, какая-то страшная больничная шутка?
– Нам не до шуток, – ответила строго медсестра. – Я не знаю, сошли вы с ума или не сошли, однако это, вне всякого сомнения, ваш ребенок.
Холодный пот снова выступил на лбу мистера Баттона. Он закрыл глаза, и, открыв их снова, взглянул в колыбельку еще раз. Это не ошибка – на него смотрел семидесятилетний старик, семидесятилетний младенец, чьи ноги свисали с колыбели, в которой он не умещался.
Старик беззаботно наблюдал за происходящим и вдруг заговорил хриплым, дряхлым голосом:
– Ты мой отец? – вопрос требовал ответа.
Медсестра жестко взглянула на мистера Баттона.
– Потому что если ты мой отец, – проворчал старец, – я хочу, чтобы ты забрал меня отсюда, или, наконец, приказал им поставить здесь удобное кресло.
– Ради Бога, откуда ты пришел? Кто ты? – выходя из себя, выпалил мистер Баттон.
– Я не могу сказать точно – кто я, – жалобно протянул старик, – я только недавно родился. Однако мне известно, что моя фамилия Баттон.
– Ты лжешь! Ты самозванец!
Старик устало взглянул на медсестру:
– Вот так приветствуют новорожденного, – пожаловался он слабым голосом. – Почему бы вам не сообщить ему, что он ошибается?
– Вы ошибаетесь, мистер Баттон, – строго сказала медсестра. – Это – ваш ребенок, и вы должны смириться с этим. Мы просим вас забрать его домой, когда это будет возможно, лучше – в ближайшие дни.
– Домой? – переспросил мистер Баттон недоверчиво.
– Да, мы же не можем держать его здесь. Мы действительно не можем, понимаете?
– Наконец-то, – проскулил старец. – Это странное место совершенно не подходит для новорожденного, привыкшего к тишине. Постоянные стоны и крики не дают мне глаз сомкнуть. Я попросил у них что-нибудь поесть, – тут его голос взвился до визгливых протестных интонаций, – а они принесли мне бутылку с молоком!
Мистер Баттон опустился на кресло рядом с сыном и прикрыл лицо руками.
– Святые небеса! – пробормотал голосом, полным ужаса. – Что скажут люди? Что мне делать?
– Вам надлежит забрать его домой, – настаивала сестра. – Сейчас же!
Гротескная картина с ужасающими подробностями всплыла в воображении несчастного отца – вот он идет по многолюдной улице рядом с этим чудовищем, не отстающим от него ни на шаг…
– Я не могу, я не могу, – простонал он.
Ведь люди станут его останавливать, расспрашивать, и что он им скажет? Ему придется их знакомить с этим стариком:
– Это мой сын, родившийся сегодня утром.
И потом седой человечек натянет поудобнее свое покрывало, и они поплетутся мимо шумных магазинов, оживленного невольничьего рынка, – на минуту мистеру Баттону страстно захотелось, чтобы его сын был черным, – мимо роскошных домов-резиденций, мимо дома престарелых…
– Ну же! Возьмите себя в руки! – приказала медсестра.
– Слушайте, – провозгласил вдруг старец, – если вы думаете, что я пойду домой в этом одеяле, то вы совершенно ошибаетесь.
– Но ведь новорожденных всегда укутывают в одеяла.
Нарочито шелестя пакетом, старец достал из него маленькую распашонку.
– Вы только посмотрите, – говорил он дрожащим голосом. – Вот это они приготовили для меня.
– Это обычная одежда для младенцев, – сказала будничным тоном медсестра.
– Хорошо, – сказал старик, – тогда малыш предстанет перед вами голым через две минуты. Это одеяло колется. Могли бы меня, в конце концов, обернуть в простыню.
– Подожди! Подожди! – остановил его мистер Баттон. Он повернулся к медсестре. – Что же делать?
– Идите в город и купите вашему сыну какую-то одежду.
Голос сына мистера Баттона догнал его в холле:
– И еще трость, папа. Я хочу иметь трость.
Мистер Баттон с треском хлопнул дверью.
– Доброе утро, – обратился растерянный мистер Баттон к приказчику универсальной лавки Чизпика. – Я хочу купить одежду для своего ребенка.
– Возраст ребенка, сэр?
– Часов шесть от роду, – ответил мистер Баттон без четкой уверенности.
– Одежда для новорожденных продается в магазине напротив.
– Я не уверен, что это то, что мне нужно. Он – ребенок необычно больших размеров. Необычно крупный.
– У них в наличии любые детские размеры.
– А где продается одежда для подростков? – спросил мистер Баттон, в отчаянии меняя задачу.
Он почувствовал, что приказчик, видимо, догадывается о какой-то его сокровенной тайне.
– Здесь.
– Что ж… – он замялся.
Мысль одеть своего сына в мужскую одежду была невыносима. Если бы он только смог найти очень большой костюм для мальчика, если б мог сбрить эту длинную и уже надоевшую бороду, перекрасить седые волосы в русые, это могло бы скрыть все самое ужасное, вернуть ему часть самоуважения, не говоря уже о репутации в Балтиморской общине.
Судорожно изучая витрины с одеждой для мальчиков, он обнаружил, что ни одни костюмчик не подходит для новорожденного Баттона. Он винил, конечно, магазины – в таких случаях только их и обвиняют.
– Так сколько лет вашему сыну, вы говорите? – интересовался приказчик.
– Ему шестнадцать.
– О, я прошу прощения. Думал, вы сказали шесть часов. Вы найдете одежду для подростков в следующем зале.
Но и оттуда расстроенный мистер Баттон вернулся ни с чем. И вдруг остановился, озаренный, указав пальцем на манекен в витрине магазина:
– Вот! – воскликнул он. – Я возьму этот костюм, снимите его с манекена.
Приказчик уставился на него.
– Ну что вы, – запротестовал он, – это не детская одежда. Но даже если бы и была детской, она предназначена для манекена.
– Заверните это, – нервно настаивал покупатель. – Это именно то, что я хочу.
Пораженный приказчик вынужден был подчиниться.
Вернувшись в клинику, мистер Баттон зашел в палату и почти швырнул пакетом в сына:
– Здесь твоя одежда, – отрезал он.
Старец раскрыл пакет и с сомнением стал осматривать содержимое.
– Это выглядит довольно комично, – пожаловался он, – я не хочу вырядиться, как шимпанзе.
– Это из меня ты сделал шимпанзе! – воскликнул мистер Баттон. – Не имеет значения, смешно ты выглядишь или нет. Надень это, или я… или я тебя отлуплю! – он нервно проглотил последнее слово, однако почувствовал, что это именно то, что следовало сказать.
– Ну хорошо, папа, – сказал он, подчеркнуто изображая сыновнее уважение. – Ты дольше живешь на свете, тебе лучше знать. Я покорюсь твоему слову.
После слова «папа» мистер Баттон почувствовал напряжение.
– И поторопись.
– Я стараюсь, папа.
Когда сын оделся, мистер Баттон хмуро оглядел его. Комплект состоял из носков в крапинку, розовых брюк и блузы с белым воротничком. Ее до пояса покрывала седая борода, ложившаяся на ткань длинными волнами. Впечатление было не из приятных.
– Подожди-ка!
Мистер Баттон схватил хирургические ножницы и тремя точными движениями отсек большой клок бороды. Но даже после такой импровизации ансамблю не хватало звучания. Густая щетина на подбородке, печальные глаза, старческие зубы на фоне мальчишеского костюма выглядели довольно странно.
Мистер Баттон, впрочем, остался невозмутим и протянул сыну руку:
– Пойдем! – сказал он строго.
Старик доверчиво ухватился.
– Как ты собираешься меня назвать, пап? – спросил он, как только они вышли из палаты, – пока ты не придумаешь лучшего имени, я буду просто «малыш»?