1. Ким Смирнов Как покупали Карбышева
Из личного дневника.
17 февраля 2020 г. Понедельник
75 лет назад, в ночь с 17 на 18 февраля 1945 года, в фашистском концлагере Маутхаузен погиб генерал Дмитрий Карбышев. В начале нынешнего века в печати стала появляться версия: мол, не преувеличиваем ли мы значение его подвига? Его, мол, убили, как убивали тысячи и тысячи других военнопленных. Но вот Сталину вскоре после войны, по мотивам политической целесообразности, потребовался «положительный образ пленного советского генерала» (желательно не выжившего в плену). А здесь как раз обнародовано было предсмертное заявление в британском госпитале канадского офицера, восхищавшегося героическим поведением Карбышева перед гибелью. Заявление это оказалось очень даже кстати. И выбор был сделан: на основании всего двух свидетельств Карбышеву в 1946 году было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Тогда, сразу же после войны, это было беспрецедентное решение. Как известно, во время войны попадание в плен живым, независимо от обстоятельств пленения, нашими властями и карательными органами чаще всего априори рассматривалось как предательство. И многие из тех, кто в плену держался весьма достойно, из немецких концлагерей после поверхностной, часто необъективной «проверки» отправлялись в советские лагеря.
Две главные неправды, которые в той версии были:
1. Представление Карбышева на звание Героя основывалось не на двух, а на десятках свидетельств и документов.
2. Само это предложение шло не сверху, а снизу.
С первых известий о том, что Карбышев в плену, стали доходить из-за линии фронта весточки о его непреклонном, стойком поведении в неволе. И когда один за другим освобождались в конце войны узники немецких концлагерей, предпринимались активные его поиски.
Вот письмо, полученное женой Карбышева Лидией Васильевной от генерала Леошени уже после окончания военных действий в Европе: «Во все концы дал здесь уведомления и предупреждения насчет Дм. Мих. Основной человек – это генерал-полковник Голиков, председатель репатриационной комиссии, он в Москве. Здесь, у нас его зам Голубев (генерал-лейтенант), он с Дм. Мих. вместе 5 лет работал, и у союзников в Германии сидит генерал Драгун.
Ему я тоже написал и предупредил. Все знают Дм. Мих. И ищут. Глубоко уверен, что встречу Дм. Мих. на своем мосту через р. Эльбу. Привет детям и прошу поздравить Лелю с окончанием училища. Ваш Леошеня».
В 1946 году старшую дочь Карбышева Елену пригласил к себе уже упоминавшийся зам уполномоченного Совмина СССР по репатриации Голубев (он к тому времени вернулся в Москву). Открыл перед ней папку: «Читай».
В папке лежало два текста – оригинал и его перевод на русский:
«Я прошу записать мои показания и переслать их в Россию. Считаю своим священным долгом беспристрастно засвидетельствовать то, что знаю о генерале Карбышеве. Я выполняю свой долг обыкновенного человека перед памятью великого человека.
Все, кто находился в лагере, годились ему по меньшей мере в сыновья. Но не мы его, а он нас поддерживал своей верой в победу над фашизмом… На все военные события мы смотрели глазами вашего генерала, а это были очень хорошие, верные глаза…
В феврале 1945 г. нас, около тысячи человек пленных, в том числе и генерала Карбышева, направили в лагерь уничтожения Маутхаузен.
Как только мы вступили на территорию лагеря, немцы загнали нас в душевую, велели раздеться и пустили на нас сверху струю ледяной воды. Это продолжалось долго…
Потом нам велели надеть только белье и деревянные колодки на ноги и выгнали во двор… Старый генерал, как всегда, был спокоен, его бил только, как и всех нас, сильный озноб. Он что-то горячо и убедительно говорил своим товарищам… Затем, посмотрев в нашу сторону, он сказал нам по-французски: “Бодрее, товарищи! Думайте о своей Родине, и мужество не покинет вас”.
В это время гестаповцы, стоявшие за нашими спинами с брандспойтами в руках, стали поливать нас потоками холодной воды. Кто пытался уклониться от струи, тех били дубинками по голове. Сотни людей падали с размозженными черепами. Я видел, как упал и генерал Карбышев…
Память о генерале Карбышеве для меня свята. Я вспоминаю о нем как о самом большом патриоте, самом честном солдате и самом благородном, мужественном человеке, которого я встречал в своей жизни».
Перед смертью в госпитале, уже в Англии, канадский майор Седдон де Сент-Клер продиктовал это свое исповедальное завещание и попросил передать его в Россию.
Прощаясь, Голубев сказал: «И это не единственное свидетельство. Мы опросили многих узников концлагерей, в том числе всех наших освобожденных из плена генералов, встречавших там Карбышева или слышавших о нем от других. Ни одного отрицательного отзыва. Только в высшей степени положительные. Как сообщить маме, реши сама. Но передай: мы готовим представление Дмитрия Михайловича на звание Героя Советского Союза».
Вскоре последовало представление Министерства обороны СССР (именно в 1946 году наркоматы у нас были преобразованы в министерства) Сталину, из которого следовало, что речь идет отнюдь не о двух свидетельствах: «Попав в руки врага при попытке выйти из окружения… т. Карбышев, по показаниям многочисленных очевидцев, вел себя стойко и мужественно, ни на минуту не терял веры в победу нашего государства над фашистской Германией».
Вот одно из этих многочисленных показаний. А. Ужинский, бывший узник концлагеря Хаммельбург: «Однажды, когда я был у Дмитрия Михайловича, открылась дверь, и в комнату вошли немецкий комендант лагеря с переводчиком и несколько офицеров. Гитлеровцы снова заговорили о заслугах Карбышева, потом о победах немецкого оружия, о неминуемом разгроме Советского Союза, а закончилось все приглашением перейти на службу в германскую армию, где такой крупный специалист будет жить и работать в идеальных условиях, Карбышев ответил:
– Господа, я слышал это от вас много раз. Надеюсь, что мои ответы на такие предложения вам тоже известны. Этого не будет никогда».
Свидетельство из того же концлагеря, но уже с противоположной стороны, со стороны врага. Служебная записка штурмбаннфюрера Вольфграмма коменданту лагеря Хаммельбург полковнику Пелиту: «Главная квартира инженерной службы снова обратилась ко мне по поводу находящегося в вашем лагере пленного Карбышева, профессора, генерал-лейтенанта инженерных войск. Я был вынужден задержать решение вопроса, так как рассчитывал на то, что вы выполните мои инструкции в отношении названного пленного, сумеете найти с ним общий язык и убедить его в том, что, если он правильно оценит сложившуюся для него ситуацию и пойдет навстречу нашим желаниям, его ждет хорошее будущее.
Майор Пельтцер доложил мне, что со времени пребывания этого пленного в лагере он не перестроился в желательном для нас духе, по-прежнему непримирим, и отношения с ним сложились так неудачно, что в настоящее время он заключен в одиночную камеру».
И еще документ, захваченный в одной из германских правительственных канцелярий во время штурма Берлина: «Этот крупнейший советский фортификатор, кадровый офицер старой русской армии, человек, которому перевалило за шестьдесят лет, оказался насквозь зараженным большевистским духом, фанатически преданным идее верности воинскому долгу и патриотизму… Карбышева можно считать безнадежным в смысле использования его у нас в качестве специалиста военно-инженерного дела».
На документе – резолюция красным карандашом: «Направить в концлагерь Флоссенбург на каторжные работы, не делать никаких скидок на звание и возраст».
Иллюзия, будто указ о присвоении Карбышеву звания Героя основывался чуть ли не на одном свидетельстве канадского офицера, невольно поддерживалась сильнейшим эмоциональным воздействием самого этого документа. Без ссылок на него, без его цитирования и ныне не обходится практически ни одна публикация о Карбышеве.
Конечно, в кругу высшего комсостава Красной армии у Карбышева было много учеников, единомышленников, друзей. Среди его учеников, не раз потом вспоминавших в мемуарах и беседах с журналистами его замечательные лекции в Академии имени Фрунзе и в Академии Генштаба, были будущие генералы и маршалы Василевский, Конев, Говоров, Воронов, Рыбалко, Захаров, Антонов, Гречко, Штеменко и другие.
Порой, уже в Великую Отечественную, им доводилось напоминать начальникам инженерных служб своих дивизий, армий, фронтов простые до гениальности, парадоксальные и тем самым легко запомнившиеся со «студенческих лет» карбышевские формулировки, например, его формулу расчета количества материалов для оборудования боевых позиций заграждениями из колючей проволоки (в реальных тогдашних условиях, особенно в 41-м и 42-м годах, заниматься сложными расчетами порой просто не было времени): один батальон – один час – один километр – одна тонна – один ряд.
Но напоминать фронтовым инженерам эти аксиомы приходилось нечасто. Многие из них сами были учениками Карбышева и хорошо усвоили его уроки.
Впрочем, такие «рецепты» упрощенного расчета оборонительных работ сам Карбышев считал «арифметикой». И не на них в первую очередь основывался его непререкаемый авторитет среди не только отечественной, но и зарубежной военно-инженерной элиты. Была и «высшая математика». Конечно, по сравнению с 30–40-ми годами прошлого века условия современных боевых действий неузнаваемо изменились, но и сегодня остаются в силе многие фундаментальные идеи, высказанные в его курсах лекций, учебниках, монографиях и статьях, таких, например, как «Разрушения и заграждения» (в соавторстве с И. Киселевым и И. Масловым), «Инженерное обеспечение оборонительной операции», «Инженерная подготовка укрепленных районов и основы их обороны в иностранных государствах», «Линия Маннергейма», «Влияние условий борьбы на формы и принципы фортификации».
Авторитет Карбышева как теоретика и практика был непререкаем. Его идеи еще до революции воплощались в фортах крепостей Владивосток, Севастополь, Брест.
Во время Гражданской войны он дважды был награжден золотыми именными часами (была такая высокая награда в молодой советской республике). Во второй раз – за то, что именно он предложил идею прорыва считавшихся неприступными укреплений Перекопа обходным маневром, через Сиваш. Награду вручал лично Фрунзе.
Дмитрий Карбышев перед отъездом на фронт. Брест-Литовск. 22 ноября 1914 г.
Когда в начале советско-финской войны попытки прорвать линию Маннергейма лобовыми ударами окончились для Красной армии неудачей, Карбышева пригласили в комиссию, которая, проанализировав причины этих неудач, должна была дать свои рекомендации. Он потребовал командировки на фронт, несколько дней изучал обстановку на переднем крае и потом дал рекомендации, выходившие далеко за пределы финской кампании, в большей степени относящиеся к грядущей войне. Не скрывал своей точки зрения вплоть до самого нападения Гитлера на СССР. В то время мы якобы «дружили» с Германией, а он публично заявлял, кто будет следующим нашим противником на поле боя:
«В последнем довоенном докладе на конференции 19 мая 1941 г. Карбышев разобрал недостатки в ходе финской войны и, подчеркнув, что следующим противником будет Германия, настаивал на <…> заблаговременном устройстве противотанковых минных приграничных заграждений. Он не доверял договору с Гитлером 1939 г.». (З. Ясман. «Человек-легенда. Новые материалы о генерале Д. М. Карбышеве в Государственном историческом музее». М., 2004).
И наконец – трагическое начало Великой Отечественной. Блокадное кольцо сомкнулось вокруг Ленинграда. Москва запрашивает: какие экстренные меры нужны, чтобы укрепить оборону, не пропустить врага. И в ответе, среди других мер: пришлите Карбышева.
Масштабность личности и ценность научных трудов Карбышева для решения практических задач, возникавших в ходе Второй мировой войны, понимали не только советские военные, но и враги. Начальник генерального штаба германских сухопутных войск Ф. Гальдер говорил о нем: светлая голова и опасный противник. Когда перед вторжением в СССР высшему германскому руководству представили список крупнейших наших ученых, конструкторов, специалистов, работающих на оборону, фамилия Карбышева была в нем подчеркнута двумя жирными чертами.
Одна из последних фотографий
В самой Германии (хотя, конечно, она всегда славилась мозгами, обслуживающими войну) «светлых голов» такого уровня явно не хватало, как показал потом опыт успешного прорыва немецкой обороны в последующих наших наступательных операциях. Например, в окружение под Сталинградом вместе с другими немецкими и румынскими частями попали значительные силы инженерного резерва Главного командования вермахта, но организовать непреодолимую оборону оказавшейся в котле 6-й армии, одной из самых боеспособных в германских сухопутных войсках, они не смогли. Не потому ли немцы так настойчиво пытались «перетянуть» Карбышева на свою сторону? Не о том ли говорит его переброска из одного лагеря в другой, все ближе и ближе к столице рейха: Острув-Мазорецка (Польша), Замостье (Польша), Хаммельбург (Южная Германия), тюрьма гестапо (Берлин)?
В Берлине ему предложили такие условия, какие, пожалуй, рейх не предлагал ни одному военнопленному за всю Вторую мировую войну:
1) освобождение из лагеря, переезд на частную квартиру, полная материальная обеспеченность;
2) открытый доступ в любые библиотеки и книгохранилища, возможность знакомиться с любыми материалами в интересующих его областях военно-инженерного дела;
3) любое число помощников;
4) выполнение по его указанию сложнейших опытных конструкций;
5) устройство лаборатории и обеспечение любых научно-исследовательских мероприятий;
6) самостоятельный выбор тем для научных работ;
7) возможность выезда на любой фронт, кроме Восточного, для проверки его расчетов в полевых условиях.
Прежде всего, его пытались купить не как человека с генеральскими звездами на петлицах, а как одного из мировых авторитетов в области фортификации.
На одной чаше весов были оптимальные, идеальные даже условия для работы и жизни, но – ценой предательства. На другой – самые страшные нацистские «фабрики смерти». Он выбрал Голгофу. И, несломленный, непокоренный, прошел свой крестный путь через Майданек, Освенцим, Заксенхаузен, Маутхаузен.
Вот за это потом, посмертно – «Золотая Звезда» Героя.
Было бы неправдой утверждать, что в книгах и газетно-журнальных публикациях советских лет о Карбышеве не отдавалось должное дореволюционной его биографии. Но вот примечательный факт. В дар московскому Государственному историческому музею были переданы интереснейшие воспоминания однокашника Карбышева сначала по Николаевской инженерной академии, потом по строительству Брестской крепости инженер-полковника В. М. Догадина. Так вот, музею не удалось их опубликовать в течение 40 лет!
Чего же так боялись редакторы и во времена оттепели, потом застоя и в последующие годы?
Оказывается, того, что Карбышев представал в этих мемуарах не только в привычной роли талантливого инженера-фортификатора, но и как блестящий, отчаянной храбрости офицер царской армии. Записки эти были изданы только в 2002 году. Вот описание в них приемных экзаменов в императорскую Военно-инженерную академию в 1908 году, среди абитуриентов большинство было с наградами за недавнюю русско-японскую войну:
«Особенно много этих отличий, привлекших к себе общее внимание, было у одного офицера, прибывшего с Дальнего Востока, у которого ордена были не только на груди, где носили ордена 3-й и 4-й степени, но и на шее у воротника блестел орден Станислава 2-й степени с мечами. Больше ни у кого из приехавших офицеров такого ордена не было. Грудь этого офицера украшали ордена Владимира, Анны, Станислава, все с мечами и бантами, левее орденов располагались три медали. <…>
Ростом он был ниже всех других офицеров. Волосы имел черные, короткие, зачесанные кверху, и носил маленькие усы, закрученные на концах. Его продолговатое лицо носило следы оспы. По своему сложению он был худощав, строен и по-строевому подтянут. Говорил тихо, не повышая голоса, быстрым говорком, отрывистыми фразами, уснащая их афоризмами и острыми словечками».
Согласитесь, этот портрет куда ближе к фотографии Карбышева, сделанной во время Первой мировой, чем к другой фотографии, снятой перед Великой Отечественной и ставшей потом канонической. А между тем словесный портрет и эти две фотографии связаны одной неразрывной связью.
Карбышев в царской армии. Wikimedia Commons
В нашей военной среде испокон века противостояли друг другу два начала. Была аракчеевщина, тупой офицерский быт, так ярко запечатленные в федотовском «Анкор, еще анкор!» (ставшим потом названием известного фильма Петра Тодоровского) и в купринском «Поединке».
Но было и высокое представление о воинской и человеческой чести русского офицера, давшее Отечеству Дениса и Евграфа Давыдовых, Раевского и Лермонтова, Нахимова и Скобелева, Брусилова и Карбышева.
Отец моей жены Тани, Сергей Николаевич Яковлев, участник двух войн, финской и Отечественной, профессор Академии имени Фрунзе (преподавал десантное дело), в мирное, довоенное время хорошо знал Карбышева. И считал главными его чертами категорическое неприятие в армии солдафонства и уважение к личности рядового. Запомнился один рассказ Сергея Николаевича.
В тот раз они участвовали в испытаниях новых видов вооружений. Испытывался новый тип гранаты. Приемная комиссия и всякое начальство расположились в укрытии. А невдалеке в окопе находился красноармеец, который по команде должен был эту гранату бросить. Раздалась команда, а гранату он не бросает. То ли испугался, то ли замешкался. Командовавший испытаниями майор заорал на него. И тут Карбышев, не повышая голоса, но твердо сказал: «Майор, прекратите! Идите и разберитесь на месте, что там стряслось».
Теперь замешкался майор. По его побледневшему, растерянному лицу было видно, что ему ох как не хочется туда идти.
И тогда Карбышев сам вышел из укрытия и двинулся к окопу. Было видно, как он рванул чеку и привычным, до автоматизма движением швырнул гранату в бутафорскую цель на довольно далекое для его возраста расстояние, сразу же пригнулся в окопе и пригнул рукой голову красноармейца. Граната «успешно» взорвалась. После этого он еще несколько минут о чем-то разговаривал с красноармейцем и, уходя, потрепал его по плечу.
Когда возвращались с испытаний в одной машине, Танин отец спросил Карбышева:
– Что вы ему там сказали?
– Спросил, как звать. Откуда он? Давно ли служит? Сколько раз до этого бросал боевую гранату? Оказалось, совсем еще мальчишка из глухой ярославской деревни. Служит первый месяц. Гранату бросал впервые в жизни. Ему, конечно, объяснили, что надо делать. Но он растерялся и все начисто забыл. Вина не его, а его командиров – они должны были поставить на позицию более опытного бойца. А что я ему сказал? Ничего, Вася, у многих с первого раза не получается. Тем более что граната-то у тебя была экспериментальная. Кто знал, как она себя поведет…
К слову, Таня была дружна с двумя замечательными женщинами, женой и старшей дочерью Карбышева, – до самой их смерти. Молоденькая, но уже награжденная медалью «За храбрость» на георгиевской ленте медсестра Лида Опицкая познакомилась со своим будущим мужем на фронте Первой мировой. Этот отчаянный офицер с лихо закрученными усами не раз вступал в несоответствие со своими прямыми обязанностями военного инженера 8-й армии под командованием Брусилова. Спускался в пехотные окопы и подымал солдат в штыковую. В одной из таких атак был тяжело ранен…
В 1918 году, когда он воевал уже в Красной армии, у них родилась дочь Елена. А в 1938 году она, окончив школу круглой отличницей (в «Википедии» написано: с золотой медалью, но золотых медалей в советских школах тогда еще не было), успешно сдала вступительные экзамены на морской факультет Военно-инженерной академии. Девушек туда не принимали. Но за нее по просьбе отца лично ходатайствовал нарком обороны.
В 1940 году факультет перевели в Ленинград и включили в состав Высшего инженерно-технического училища. И Елена Карбышева стала первой в истории его выпускницей. Участвовала в Великой Отечественной войне, в обороне Ленинграда, пережила его блокаду. Потом служила на Черноморском флоте, затем в Главном штабе ВМФ. Демобилизовавшись в звании инженер-подполковника, работала в аналитическом отделе ГРУ. Награждена орденами Отечественной войны, Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией».
Велика ее роль в создании и поддержке одного из самых «долгоиграющих» наших молодежных движений «Юные карбышевцы», рожденного еще в СССР и продолжающегося и поныне в России и в сопредельных новых государствах, бывших союзных республиках. Нам с Таней посчастливилось быть гостями одного из слетов юных карбышевцев, который проходил в подмосковном Нахабине. Незабываем был момент, когда они – и взрослые, и ребята – пели вместе взятую ими себе в гимн бардовскую песню Олега Митяева «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»…
Но вернусь к яркой дореволюционной карьере самого Карбышева. После тех вступительных испытаний в Петербурге в 1908 году он, блестяще сдав за 25 дней 23 экзамена, оказался по результатам вторым в списке принятых в академию (из 100 абитуриентов было принято 30). Удостаивается премии имени героев Порт-Артура (одним из которых был он сам) за лучший дипломный проект «Крепость Владивосток». И в списке выпускников стоит уже первым. Посему получает право самому выбрать место службы. Выбирает Севастополь. Но вскоре, с его же согласия, переводится на строительство крепости Брест.
Редакторы, в 60–70-е годы прошлого века не пропустившие в печать воспоминания об этом блистательном взлете молодого офицера, боялись, как бы не поколебали они тогдашние освященные свыше, в целом негативные представления о царской армии. Авторы возникшей уже в начале нового века версии о якобы случайности попадания Карбышева в Герои, по сути, ставили тот же вопрос: а был ли подвиг? Может, подвига и не было?
Крайности сходятся. В обоих случаях предпринимаются попытки «сузить» Карбышева до крайних стереотипных схем, которые соответствовали бы господствующим на данный момент идеологемам. Но «сузить» никак не удается. Он непреодолимо сопротивляется этому, оставаясь яркой, выдающейся, цельной личностью и в дореволюционной, и в советской, и даже в нашей постперестроечной России. Ибо первопричины, возводящие Карбышева в ряд самых чтимых народом героев и великомучеников, куда глубже, чем сиюминутные политические пристрастия. Ведь именно такие люди, где бы они ни находились – на фронте, в тылу, в плену, суммируясь в неодолимое сопротивление, в той смертельной схватке с фашизмом спасли Россию. Когда же мы наконец поймем эту инвариантную к смене политических режимов истину?