Громкий дребезжащий сигнал побудки пронесся по бараку, так же как и вчера и позавчера, и в любой, ничем не отличающийся один от другого, день. Кто-то открыл и захлопнул обратно дверь, отчего пронеслась волна стылого осеннего холода, будя окончательно его обитателей. Иван открыл и закрыл обратно глаза, ловя ускользающий сон. Девушка, она ищет его, но не знает, где он! Кто она, невеста, жена, сестра? Или… Или она погибла по его вине, и приходит теперь в его снах? От этой мысли, которой просто не могло появиться еще вчера, ему стало нехорошо. Вчерашний разговор с Семеном постепенно всплывал в его памяти, и начинал все больше казаться бредом наркомана, лишенного привычной «дури». Или какими-то уловками мошенника, которым слыл их киномеханик. Вроде же все сходится – следы от пуль на груди, жесткость реакций, хоть и задавленная таблетками, да и мысль об убийстве не вызывает оторопи, как наверняка должно быть у простого обывателя. Бандит и убийца, да еще и наркоман с напрочь скисшими мозгами. Скоро он вылечится и…
За фанерной перегородкой послышался стон, затем скрип топчана и бурчание проснувшегося Толика. Затем показался и он сам.
– Что снилось, опять кошмары? – спросил Иван.
– Да… – ответил Толик, и неожиданно прибавил:
– Огонь.
– Что? – не понял Иван.
– Огонь. Все в огне, и я сам – этот огонь… – Толик почесал щеку и потопал к умывальникам.
Иван встал и пошел вслед за ним. Вокруг шевелились проснувшиеся обитатели барака: сидели, упершись головой в ладони на краях топчанов, бродили с бессмысленными глазами, словно ожившие мертвецы. Люди были разные. Некоторые уже очнулись и пребывали в реальном мире, выстраиваясь в очереди к умывальникам. Никто друг друга не отталкивал – буйные живо получали дубинкой по хребту и укол, превращающий человека на сутки в бессмысленный овощ, с тяжелыми постэффектами позже. Такого не хотел никто.
Из прохода между спальными выгородками появился сонный зевающий Семен. Оглядев очередь, он поздоровался с Иваном и Толиком, как будто вчера ничего и не было. Впрочем, когда Иван уже уходил в сторону столовой, он буквально почувствовал спиной его внимательный взгляд.
Каша этим утром буквально превзошла себя в отвратительной склизлости и комковатости, вероятно повар спешил отыграться за вчерашнее пиршество. Да и сам он стоял с брезгливым выражением на лице, выражая искреннее отвращение к обитателям барака, окружающей обстановке и собственной стряпне. Но, похоже было, что вкус замечали лишь Иван с Семеном, поскольку остальные, включая Толика, спокойно продолжали скрести свои миски.
«До чего же у них лица тупые! – неожиданно для себя подумал Иван, – Один Толик еще ничего, да и он тоже…»
Входная дверь распахнулась, и в бараке появился начальник колонии Борулин со своими мордоворотами. Из-за его спины выскользнул врач, сразу поставивший свой саквояж на стол, чуть не опрокинув чью-то миску. Никто даже не вздрогнул, лишь одному Ивану почему-то резко захотелось заехать кулаком прямо по наглой глумливой роже.
– Ну что, болезные… – произнес вдруг начальник, – Проверяющий остался доволен, так что наказывать я вас не буду… Пока.
Произнеся эту фразу, он развернулся и вышел, а вслед за ним вышла и его «свита». Доктор остался, привычно доставая флаконы с лекарством.
«Еще бы, не доволен – нажрался так, что в машину еле загрузили!» – зло подумал Иван.
Судя по усмешке Семена, он тоже был свидетелем этой сцены. А врач уже достал свои таблицы и начал раздавать таблетки, пристально следя, чтобы никто не пропустил свою дозу.
– А тебе, Иткин, с сегодняшнего дня будет особая схема! – заявил он вдруг подошедшему к нему Семену и достал из саквояжа два блистера с мелкими таблетками.
Тот слега вздрогнул, но тут же спокойно протянул руку, получая таблетки. Когда он поднес их ко рту, раздался грохот упавшей на пол миски, заставивший всех обернуться на виновато улыбающегося Ивана. Живо развернувшийся обратно врач увидел лишь дернувшийся кадык Семена, который тут же начал жадно пить из кружки.
– Ну-ка, покажи мне свои руки!
Пожав плечами, Семен продемонстрировал обе ладони, в которых ничего не было.
– Свободен… Теперь – Пафнутьев, и тебе – то же самое. Попробуй меня только обмануть!
На этот раз врача отвлечь не смогло ничего, ни хлопнувшая дверь, ни какой-то грохот за окном. Он убедился, что Иван выпил всю горсть и хорошо запил ее жидким чаем. Только тогда он повернулся к остальным, перестав обращать на него внимание.
Иван вышел на улицу, буквально чувствуя, как таблетки проваливаются ему в пищевод. Теперь, от утренних сомнений у него уже не осталось и следа. Отмахнувшись от поджидавшего его Семена, он бросился серому дощатому домику уборной, нагнулся над вонючей дырой и спешно сунул в горло два пальца. Он вышел обратно только через несколько минут, отплевываясь от горечи, но с чувством полного удовлетворения. Семена нигде рядом уже не было.
В мастерской уже начался обычный рабочий день. Замасленный радиоприемник на окне издавал бодрые звуки какой-то музыки, прерываемой стуком молотка сражающегося с резьбовыми втулками Толика. Слева хлюпало масло, сливаясь из картера колесного трактора «Полессе». Название Ивану резало глаз, то ли несоответствием с русским языком, то ли потому, что на его взгляд трактор должен был называться как-то иначе.
– А вот и звезда эстрады! – поприветствовал его мастер Гирин, – За инструментом зашел? Картофелекопалка-то на улице стоит!
– Это обязательно должен делать именно я? – как можно спокойнее поинтересовался Иван.
– А что тебе не так? Зазнался, что ли? Против коллектива идешь? Да там и дел-то всего ничего, ыть-ыть, стук-бряк, и готово, спи – отдыхай! Любой справится! Все, иди, не тяни время!
Гирин ухмыльнулся, и снова принял деланно-равнодушный вид. Иван почувствовал, что у него сами собой сжимаются кулаки и каменеет лицо.
– Может, как-то иначе решим? – ледяным тоном поинтересовался он.
Казалось, что замолк даже радиоприемник. Из-под грузовика испуганно выглянул Толик. Возящийся с гидроприводом трактора Клим отложил ключ и уставился на него, словно не веря своим глазам. Рядом замер с раскрытым ртом, словно забыв о тяжеленной раздатке в руках, Афанасий. Стихла работа и у остальных канав.
– Можно и иначе! – медленно ответил мастер, оглядывая Ивана с нехорошим интересом, – Можно позвать охрану и вкатить тебе аминазину, чтобы поспокойнее был. А то, что-то разговорился ты тут…
Иван с шумом выпустил из себя воздух, сгорбился и пошел за инструментами. «Не сейчас, только не сейчас…»
– Вот и давай, шевели помидорами! – услышал он «напутствие» мастера, – А вы чего застыли, а?
Мастерская снова заполнилась шумом и лязгом. Через какие-то полчаса об инциденте все уже забыли.
Вышедший из ворот мастерской Иван растерянно ходил вокруг картофелекопалки. Ну, и как ее чинить? Привод транспортера – один сплошной комок грязи, неудивительно, что его заклинило и разворотило. И даже непонятно, что отвинчивать, головок болтов не видно. Потоптавшись, он вернулся обратно в мастерскую.
– Что, уже починил? – делано удивился Гирин.
– Так, ить… Шланг нужен, чтобы отмыть сперва.
– Шланг, говоришь… Ну вот, чтобы ты не шланговал, вот тебе лопата, вот тебе ведро. Воду из колонки накачаешь. Работай, в передовики производства выйдешь, хе-хе!
Даже размоченная водой, глина вперемешку со стеблями отскребалась с большим трудом. Вода быстро кончалась, и за ней приходилось постоянно ходить, а проклятая ботва намоталась на валы и затвердела так, что ее можно срубать зубилом. Через час грязный мокрый Иван понял, что сделал всего ничего. Злобно взглянув в сторону мастерской, он выплеснул из ведра остатки воды и пошагал заново качать рычаг ручной колонки. «Друм – линькс – цвай – драй, друм – линькс – цвай – драй, во дайн платц геноссе ист?» Откуда он помнит эту песню? Но качать тяжелый железный рычаг под нее было легче, тем более что дальше было уже по-русски:
«И так как все мы люди, не дадим нас бить в лицо сапогом!
Никто на других не поднимет плеть, и сам не будет рабом!
Марш левой – два, три! Марш левой – два, три!
Встань в ряды, товарищ, к нам,—
Ты войдешь в наш Единый рабочий фронт,
Потому что рабочий ты сам!»
Иван сам не заметил, как распрямился и понес к злополучному агрегату двадцать-какое-то ведро с водой так, словно он ничего не весило. В душе поднимались гордость и злость: «Ничего, день-другой перетерплю, но потом они за все ответят…» Кто такие «они», он пока не знал, но очень хотел теперь это выяснить.
«Марш левой – два, три! Марш левой – два, три!»… Глина начала очищаться гораздо лучше, погнутый шкив уже выглянул из-под нее целиком, и его можно было отвинтить. Ключи, надо взять ключи… Он обернулся и буквально наткнулся на пристальный взгляд врача, стоявшего у ворот мастерской. Вот черт, он же должен после таблеток выглядеть совсем иначе! Вот только, как именно иначе? Что за «колеса» дал ему сегодня лепила? Вот же дерьмо! Повесив голову, согнувшись самым жалким образом и постаравшись придать лицу самое дебильное выражение, он поплелся к воротам. Ему почти удалось войти, когда врач остановил его, приподнял за подбородок голову и буквально впился взглядом в глаза. Иван замер.
– Пойдешь в барак, переоденешься, и – на осмотр! – заключил врач, отпуская Ивана.
Затем он вошел в мастерскую, и было слышно, как он о чем-то спорит с мастером. Через несколько минут они вышли наружу оба.
– Иди! – махнул рукой мастер с недовольным видом.
– Скажешь Кузьмичу, что я распорядился! – добавил врач.
Иван тупо кивнул и все той же шаркающей походкой вернулся в барак. Оглядевшись, и никого там не обнаружив, он толкнулся в каптерку к кладовщику Кузьмичу. Тот долго не открывал, видно заснул. Наконец, дверь со скрипом распахнулась.
– Ну, чё тебе надо? – поинтересовался мордатый сгорбленный кладовщик, почесывая плечо, густо покрытое блатными наколками.
– Чистую робу надо. Лепила велел, – коротко сообщил ему Иван.
– Не напасешься на вас… Узнаю, что ты мне прогнал… – Кузьмич на мгновение скрылся внутри, но тут же появился снова с застиранным полукомбинезоном в руках, – Кажись, твой размер. В смысле, не меньше, чем твой.
– Благодарю! – буркнул Иван.
Одежда и впрямь подразделялась на размеры «меньше, чем надо» и «больше, чем надо», но никого это особенно не волновало, эстетика здесь была не в почете. Переодевшись в чистое, Иван с удовлетворением отметил, что болтается не слишком сильно, особенно если подвернуть штанины. Теперь можно было идти и к доктору, тем более что ждать тот не любил.
Постучавшись в дверь с красным крестом, и услышав «войдите», Иван шагнул внутрь, но тут же отшатнулся обратно, заметив боковым зрением рванувшихся к нему мордоворотов. Поздно! Уже через секунду он стоял с вывернутыми за спину руками, а добрый доктор уже приближался к нему, помахивая наполненным шприцом.
– Держите крепче! – и словно оса ужалила в шею…
Будто со стороны, он увидел, как его запихивают в кресло для гипноза и привязывают ремнями запястья к подлокотникам. Сверху опустился колпак, и мир рухнул во тьму.
Жжение, звон. Иван чувствовал, как его мозги шипят, словно свеженалитая газировка в стакане. Откуда-то издали, исподволь, стали накатывать видения: грязный подвал, неопрятная опустившаяся женщина спит, выронив пустую бутылку на пол. Чумазый пацан бежит, прижимая к груди украденную булку. Морщинистое лицо старого урки: «Ты еще не вор, ты просто баклан!» Подворотня, зажатый в руке нож…
«Это не я, это не мое детство!»
Смятая постель, черные локоны на подушке. За дверью слышен девичий визг и чей-то пьяный хохот. «Милый, ты еще придешь ко мне?»
«Неправда, все не так! Я вспомню, вспомню, что было со мной на самом деле!»
Отчаяние, бьющаяся со всех сторон в сознание чужая омерзительно – реальная жизнь.
«Сейчас, я уже почти вижу это…»
… бесконечно далекое бледно-голубое небо. Под спиной – сложенная пополам штормовка, позволяющая беспечно лежать на короткой выгоревшей траве. Рядом – излучина неширокой речки в обрывистых глинистых берегах. Вода журчит, нагоняя сон. Солнце скрылось за большим кучевым облаком, и можно просто лежать и смотреть, как ветер лениво гонит по небу белые кудряшки…
«Нагретый воздух над полями загустел,
Над выгнутым речным застывшим руслом.
Я вместе с облаком сейчас бы полетел
Среди лесов – болот равнины Среднерусской.
Свернусь клубком, на солнце, как усталый пес,
И растворюсь в лучах невидимого света.
Мне добрый голос задает вопрос,
Но я не знаю на него пока ответа».
Колпак отодвинулся, вместо него перед глазами появилось, качаясь, лицо врача:
– Ну, что, теперь все вспомнил, скокарь?
– Да пошел ты! – Ивану кажется, что он кричит, но на деле он лишь шевелит губами.
Лицо врача отодвигается, искаженное то ли злобой, то ли странно изгибающейся в глазах реальностью.
– Отнесите его в барак! Пусть до вечера там валяется, если раньше не сдохнет!
Как шумит в ушах… Звон становится сильнее и сильнее, словно вокруг стрекочут миллионы кузнечиков. Кузнечиков, на выжженном августовским солнцем поле… Рядом слышны голоса друзей, он уже накачали волейбольный мяч и готовы начать игру. Сейчас он встанет и присоединится к ним… Но вместо этого, он словно взлетает в белесое небо и видит оттуда далекий лес, извилистую серую ленту реки, веселую компанию и одиноко лежащую в стороне фигурку.
«Меня зовут, кричат на дальнем берегу.
Но этот крик в звенящей дымке тает.
А я уже подняться не могу,
Корнями в землю мягкую врастая.
К устам земли неласковой припав,
Уносит ветер искорки сознания.
И силуэт, лежащий между трав,
Теряет понемногу очертанья…»
Согнувшись над очередной расчетной ведомостью, Семен напряженно размышлял, поглядывая в окно. Происходило что-то явно выбивающееся из повседневной рутины. Сперва – дополнительные таблетки с утра, потом несколько раз заглядывавший в контору врач, от которого Семен загораживался, низко наклонив голову и чуть не пуская слюни с дебильным видом, а теперь этот палач-любитель стоит возле мастерской и таращится на извозившегося в грязище Ивана. Вскоре там что-то произошло, и Семен увидел, как его друг уныло тащится в сторону барака, а врач резво бежит в административную часть конторы, а оттуда – в сторону своей конуры. А вслед за ним туда же направляются два мордоворота. Все это ему крайне не понравилось. Вспомнилось, как пару недель назад Николай по прозвищу Очкарик вдруг стал задавать окружающим странные вопросы, а потом его принесли и бросили на койку в бараке, находящегося в странном забытьи, из которого он уже не вышел. Сердце Семена болезненно сжалось от плохого предчувствия, но что делать в этой ситуации он не знал. Оставалось только ждать.
Вскоре в контору буквально вбежал всклокоченный врач, и сразу уединился с начальником колонии. За стеной забубнили голоса. Уткнувшийся в бумаги Семен буквально обратился в слух, неожиданно для себя почувствовав, что словно расплывается по всему зданию, находясь одновременно и здесь и там. Начальник и врач ожесточенно спорили:
– Да кто они такие? – визгливо возмущался врач.
– Твое какое дело? Тебе дали задание – вот и выполняй!
– А такое, что на них никакие наши методики не срабатывают! Их словно готовили к этому, ясно?
– Скажи уж проще, что облажался!
– Ты не понимаешь, ты точно не понимаешь, что здесь особый случай!
– Вот и расскажи об этом ей! Только – сам, меня в это дело не впутывай.
– Вот и расскажу. Давай телефон!
«Ей? Кому это – ей?» – Семен напрягся, пытаясь услышать каждое слово.
Было слышно, как щелкнула снимаемая трубка, и вдруг навалилась такая тишина, что он даже затряс головой, не понимая, что происходит. Вот мимо идет Пахомыч с картонной папкой в руке, медленно, словно во сне…
Слух вернулся резко, да так, что зазвенело в ушах. За стеной продолжали бубнить голоса:
– Ну, и что она тебе сказала?
– Завтра с утра за ними приедут. Ее заинтересовал этот случай.
– Не завидую я им… Да и ладно, нам меньше проблем.
– Вот уж – точно. Пойду, на этого гляну, чтобы не сдох до завтра.
– Ну, ты и эскалоп! То есть, эскулап! Хе-хе!
В окне показался доктор, направляющийся в сторону барака. Вид у него был снова вполне довольный собой и жизнью. Семен вздрогнул – он совсем забыл, что сегодня была его очередь идти на гипноз. И «забыть», прикинувшись дураком, не получится – притащат, да еще и по ребрам попутно наваляют.
Остаток дня он провел, как на иголках и, освободившись, сразу побежал в барак. Его друг лежал одетым прямо на одеяле и тупо смотрел в потолок. Казалось, он пребывал где-то в других, далеких отсюда мирах.
– Держись! – прошептал Семен, на мгновение стиснув ему запястье.
И ему показалось, что веки Ивана дрогнули ему в ответ.
Полный дурных предчувствий, Семен отправился через сгустившиеся осенние сумерки к домику врача, чувствуя, как ноги просто отказываются идти в нужную сторону. Взойдя на крыльцо он тяжело вздохнул и решительно толкнул дверь.
– А Иткин! – как ни в чем не бывало произнес врач, отрывая голову от раскрытой медицинской карты, – Проходи, присаживайся. Что расскажешь?
– О себе? – уточнил Семен, – О своем прошлом?
– Да, не стесняйся! Рассказывай.
Ну, я родился… – история, рассказанная своими словами, иногда получается сильно не похожей на оригинал, и Семен искренне надеялся, что врач не распознает в его рассказе сюжет давешнего фильма про хитроумного мошенника.
Семен увлеченно рассказывал, жестикулируя для убедительности руками, врач согласно кивал головой, хотя улыбка на его лице была самая саркастическая.
– Ну что же, я рад, что ты встал на путь исправления. Теперь я верю, что из тебя получится порядочный гражданин. Можешь идти.
– Куда идти? – изумился Семен.
– Как это – куда? Кино крутить, естественно. Ты киномеханик или кто?
– Эээ… Ну, да… Спасибо на добром слове…
Семен выскочил на улицу, пытаясь перевести дух. Ну, и что это было? Добрый доктор решил сохранить подопытное животное для нового вивисектора? Ага-ага…
Если бы его спросили, как назывался фильм, который он крутил в клубе тем вечером, то Семен вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Пленка несколько раз рвалась, в зале свистели и обзывали его «сапожником». Один раз он даже перепутал части, и узнал об этом, лишь услышав возмущенные крики зрителей. Семену было все равно. Все его мысли занимали только два вопроса: «Как там Иван?» и «Что же делать?». Когда фильм закончился, и зрители вышли на улицу, обсуждая, не стоит ли набить киномеханику морду за такой показ, он быстро выключил свет, прошмыгнул в свою каморку в бараке и затаился.
Ночь, сырая осенняя ночь, стучащаяся в окна стылым ветром и заползающая в щели человеческого жилья холодом предзимья. Поскрипывал фонарь, раскачиваясь на столбе, отчего за окнами метались какие-то неясные тени, будто бесы затеяли свою адскую пляску. Спертый воздух барака был буквально пропитан больными безумными снами. Семен осторожно приоткрыл чуть скрипнувшую дверь своей каморки и выглянул в общее помещение, разделенное невысокими фанерными перегородками. Храп, чье-то бормотание сквозь сон, скип топчана под перевернувшимся на другой бок телом… Прихватив телогрейку и шапку, он осторожно тронулся через проход между двумя рядами спящих людей. Дойдя до выгородки Ивана, он присел на корточки возле топчана и тихо прикоснулся к его руке. Напрягая глаза в темноте, он долго всматривался в лицо друга, не решаясь уйти. Внезапно он понял, что тот не спит, и смотрит на него совершенно осмысленно, словно пытаясь молча задать вопрос.