Анатолий Аврутин, Елена Ананьева, Натали Биссо, Светлана Леонтьева, Элла Мазько и Галина Соколова Южное солнце – 2. Миры отстранённости

1. Прелюдия поэзии

Анатолий Аврутин «Узколицая тень всё металась по стареньким сходням…»

Узколицая тень всё металась по стареньким сходням,

И мерцал виновато давно догоревший костер…

А поближе к полуночи вышел отец мой в исподнем,

К безразличному небу худые ладони простер.

И чего он хотел?… Лишь ступней необутой примятый,

Побуревший листочек все рвался лететь в никуда.

И ржавела трава… И клубился туман возле хаты…

Да в озябшем колодце звезду поглотила вода.

Затаилась луна… И ползла из косматого мрака

Золоченая нежить, чтоб снова ползти в никуда…

Вдалеке завывала простуженным басом собака

Да надрывно гудели о чем-то своем провода.

Так отцова рука упиралась в ночные просторы,

Словно отодвигая подальше грядущую жуть,

Что от станции тихо отъехал грохочущий «скорый»,

Чтоб во тьме растворяясь, молитвенных слов не спугнуть…

И отец в небесах…

И нет счета все новым потерям.

И увядший букетик похож на взъерошенный ил…

Но о чем он молился в ночи, если в Бога не верил?…

Он тогда промолчал… Ну а я ничего не спросил…

Минск, Беларусь

Елена Ананьева «Прилетали из других планет…»

Прилетали из других планет,

заразившись солнцем и любовью,

открывали удивленья свет,

краскою расцвечены ладони.

Дети внепланет-материков,

вне особняков,

снобизма сплавов,

открывали душ заветный том —

дети перестроечной державы.

Разносило ветром кто-куда,

под Христовы страждущих хоругви,

в белопенных Евиных садах

не делили пополам заслуги.

Кто в Медузы, кто в планктон попал;

разделяло на квадраты, на значки,

тоном, доставая из заначки,

порции терпения души.

Умирая от завистников тоски,

сорвав с полки старые заветы,

разбросав на линию огня, новой жизни

жадные приметы…

И светило солнце, жарив сказ,

покрывало цветом кож пространство,

что ветшало или новым, становясь,

смешивая миксы – антураж планеты.

Дрожь на дрожь, не в такт,

вбивая новые константы,

символы энергий на воде,

на крестах, распятых всех пророков,

даже головами вниз – в неглиже…

Аббатиссы становились в стан,

разбросав, под звук анданте,

липкое драже, маняще Данте,

забывая принципы в себе.

Уносило вдаль, идею замоля,

закрывали лица до глазницы, а оттуда,

жаром опаля, черные, сверкая,

мчались кобылицы.

Франкфурт/Штайнбах, Германия

Натали Биссо Ты теперь парижанка…

Ну, что за печали душой овладели?

Ты молод и свеж, и тот бес не в ребро.

Когда под шарманку романсы нам пели,

Слова вились золотом и серебром.

Не хватит вина заглушить страсть напитком,

Оставьте попытку упрёка в словах,

Пусть кажутся вам эти лозунги пыткой,

Вы пьёте вино на родных берегах.

Роман с продолжением длится уж вечно…

Полковник! В какой вы попали капкан?

Ах, время! Оно… Оно так быстротечно,

В нём стрелки на судьбах танцуют канкан.

Мангейм, Германия

Светлана Леонтьева «Девы, девы, когда-то вы расшивали льны…»

Девы, девы, когда-то вы расшивали льны!

Ткали тонкую пряжу, где нить золотая, овечья!

А нынче, нынче, что вы нацелуете для страны?

Что вы натанцуете в клубе, да на поперечине?

На шубу из норки, куницы, лисы и шиншилл?

На эти меха серебристые, тонкие, шкуры медвежьи?

Что мальчик воскликнет вослед, он ещё не решил.

Он глупый. Он маленький. Он безнадёжно безгрешен.

Он ангела кормит конфетой, испачкал лицо.

Его поцелую. Сгребу я в охапку!

О, люди!

Стирается грань между истиной и пошлецом.

А, впрочем, кто судьи?

Кто камень возьмёт? Кто топор? А кто злое словцо?

Потеряно время Софокла, Гомера, Шекспира!

Читают Донцову.

И каждый ловец из ловцов

кому жемчугов. Кому просто в хрущёвке квартира!

Кому просто выжить. От пенсии лишь шелуха,

скорлупка да крохи, да злое шипенье эфира.

Кому натанцовывать в клубе на тачку, меха

лоснящимся, потным, развратным, пузатым от жира

властителям мира сего!

А глазёнки зверят

оленя и котика, что лишь вчера народился,

их пуговки-очи, они с того света глядят,

они не дослушали сказку про гуся и Нильса!

Налейте мне кофе вон в том придорожном кафе!

Там тени девиц длинноногих, как пеплы витают!

Повесьте на дыме! На войнах! На лживой графе!

Казните на плахе! Я больше не буду святая.

Мой стих народится, как двойня, крича и вопя,

Стив Джобсонов в мире, тиранов и шизофрении!

…Но что же он скажет тот мальчик небесный, дитя,

когда подрастёт, про лихие года, костяные?

Что нам навязали сей мир, словно бунт и войну?

Что нам на полоски нарезали высшие цели?

Что мы, как Титаник пошли от удара ко дну.

О, как оправдаться мне после,

за что уцелели?

Нижний-Новгород, Россия

Элла Мазько, Галина Соколова



«Пицунда! Миг короткого счастья, когда я была влюблена, когда он был влюблён. И когда сама Вселенная замерла на миг и прикрыла веки, чтобы не мешать нам любить друг друга. И мы бродили по закоулкам, пропахшим самшитом и древней хвоей, путали стёжки и неясные тропки и вместо взметнувшихся цивилизованных корпусов выходили то к речке Бзыбь с её бесчисленными птицами и рыбами, то к Питиунтскому храму, разрушенному ещё в VI веке персами и возрождённому, чтобы именно нам двоим дать в те дни послушать в своих стенах божественный орган… Или находили себя возле сквозистого озера Инкит. В древности оно смыкалось с Чёрным морем и служило внутренней гаванью античного города Питиунта. Вглядываясь в его светлые воды, мы, будто воочию, наблюдали ту давнюю жизнь. И внимали азартным голосам купцов и звону монет, ударявшихся о глиняные бока сосудов. И долго ещё, весь месяц нашего отпуска, везде, куда заносили нас сакральные пути той реликтовой рощи, мы целовались, клялись друг другу никогда не расставаться и были счастливы ликованьем молниеносной своей юности. И везде нам улыбались волны, повитые золотой канителью. И дельфины игриво кувыркались при виде наших сомкнутых в объятьях рук.

Как давно это было. Как это было совсем недавно… Пицунда, Пицунда!

…Я с плеском повисла в ласковой пряной воде, словно джинн в бутылочной дымке. Вокруг – долгожданное море. И никакое оно не чёрное, а бутылочно-зелёное, мерцающее хризолитовыми звёздами…»

Одесса, Украина – Сиэтл, США

Загрузка...