Глава V. Когда засветились огни…
После обеда в гостиной зажгли люстру, и дедушка, угостив Южаночку сладким десертом, провел ее туда.
Войдя в большую, просторную, ярко освещенную комнату, девочка внезапно притихла. На ее за минуту до этого оживленном личике отразилась печаль. Ее черные глазки устремились куда-то вперед и подернулись грустью. Дедушка взглянул в том направлении, куда смотрела его внучка, и глубоко вздохнул:
– Ты узнала свою маму, девочка? – тихо шепнул он, с печальной улыбкой вглядываясь в портрет, висевший на стене гостиной. На нем была изображена совсем еще молоденькая девушка в белом вечернем туалете, как две капли воды похожая на маленькую Ину.
– Я очень любила маму, – тихо сказала Южаночка, – и горько-горько плакала, когда Господь взял ее к себе на небо… Если б мама и папа были живы, мы бы приехали все вместе к тебе, дедушка… и… и… И меня не отдали бы в этот противный институт…
– Но в этом «противном», как ты называешь его, институте, есть много хороших девочек, Южаночка! – попытался утешить внучку старый генерал.
– Ах, дорогой мой! – серьезно, совсем как взрослая, ответила девочка. – Ты совсем позабыл, что там есть и Крыса, которая ненавидит меня… И… и потом, как же мне может быть весело с девочками, которые наверняка боятся уплывать далеко в море, лазить по деревьям, скакать верхом, как я умею! А петь песни, как я, они уж и точно не умеют, милый дедушка!
– А ну-ка, спой мне песенку, Южаночка! Покажи свое искусство! – с добрым смехом попросил Мансуров.
И прежде чем успел он закончить фразу, Южаночка кинулась к роялю, стоявшему в углу комнаты, подняла крышку и, усевшись на высоком табурете, положила на клавиши свои маленькие пальчики, заиграла и запела. Это была прелестная, хорошо знакомая дедушке песня про ангела, улетевшего на небо с душой умершего человека, песня, которую так часто пела ему покойная Саша…
Серебристый голосок Южаночки то звенел колокольчиком на всю квартиру, то затихал до шепота и, словно воркующий голубь, едва слышался в тишине.
Привлеченные пением, из кухни пришли Марья Ивановна, кухарка и мальчишка-поваренок. Из буфетной неслышно появился Сидоренко с полотенцем в руках, и все с блаженными лицами замерли на пороге. Марья Ивановна плакала от умиления, кухарка тоже вытирала передником слезы. У Сидоренко шевелились его тараканьи усы, а мальчик Прошка так широко разинул рот от изумления, точно хотел проглотить разом и самый рояль, и маленькую певицу, обладающую таким чудесным, неземным голоском.
Что же касается дедушки, то он не спускал глаз с Южаночки. Его сердце забилось сильнее, его душа трепетала, сжимаясь сладкой и нежной тоской…
И вдруг, когда все присутствующие, поддавшись очарованию пения, почувствовали себя словно отрешенными от земли, произошло нечто совершенно неожиданное. Южаночка изо всех сил забарабанила обоими кулаками по клавишам, стремительно вскочила с места, с грохотом повалив табурет, и в одно мгновение, растрепав свои черные кудри, упавшие ей на лоб, глаза и щеки и к тому же дыбом вставшие на затылке, завертелась волчком по комнате и неистово завыла во весь голос:
Гу-гу-гу-гу!
Я по лесу бегу!
Прочь с дороги, прочь!
Схорони, темна ночь!
Мне не птицей лететь,
Мне по сучьям хрустеть,
Я медведь, я медведь, я медведь!
Гу-гу-гу-гу!
Я по лесу бегу!
Прочь с дороги, прочь!..
Последние слова она так пронзительно выкрикнула перед самым носом Прошки, что злосчастный поваренок как ошпаренный отскочил к дверям залы и с перепуганным лицом бросился дальше, в кухню. А Южаночка кинулась к дедушке, уткнулась ему в колени своей черненькой, как мушка, головкой и разразилась веселым, звонким смехом…
Дедушка смеялся. Смеялись и Марья Ивановна, и кухарка. Рыжие тараканьи усы и морщинистые щеки Сидоренко плясали от удовольствия, а сузившиеся от смеха глаза с явным обожанием устремились на веселое личико маленькой шалуньи.
– Это медвежий танец, дедушка! Разве не хорош? Как ты его находишь! – хохотала Ина, целуя руки дедушки и блестя своими черными, разгоревшимися, как угольки, глазами.
– Очень хороший танец! И ты его прекрасно танцуешь, Южаночка! – со смехом отвечал генерал.
– Рады стараться, ваше превосходительство! – вытягиваясь в струнку и скосив глаза в сторону, как настоящий солдат, отрапортовала Ина.
Потом с тем же веселым смехом прыгнула на колени к дедушке и покрыла градом горячих поцелуев его глаза, губы, щеки и лоб.
В тот же вечер, тяжело вздыхая, Марья Ивановна раздевала Южаночку.
– Первую и последнюю ночку под дедушкиным кровом проводите, пташка вы наша голосистая, – говорила она, любуясь разгоряченным личиком девочки. – Мамашеньку вашу, покойницу Сашу мою, вынянчила, – продолжала со слезами в голосе добрая старушка, – мечтала на старости лет и вас понянчить, да, видно, не привел Господь! Ах, кабы вам, птичка наша, пожить бы хоть недельку под крылышком дедушки! – горячо заключила она свою речь.
Южаночка мысленно соглашалась с доброй старушкой. Если бы только одну недельку можно было провести здесь, у этого милого, доброго, очаровательного дедушки!
Все, решительно все вокруг говорило о любви и заботе о ней!
Как прелестно выглядела ее комнатка, заново оклеенная веселыми голубыми обоями, с чудесной мягкой мебелью, с японскими ширмочками, за которыми приютились ее уютная нарядная кроватка и похожий на игрушку умывальник!
А все эти фарфоровые безделушки, так заботливо расставленные на изящной этажерке в углу комнаты! А письменный столик со всеми необходимыми принадлежностями, включая нарядный бювар[7] из голубой кожи с вытисненными на нем миниатюрными золотыми голубками! Во всем, положительно во всем чувствовалась любящая и заботливая рука дедушки, приложившего все свое старание, чтобы порадовать любимицу-внучку. И со всем этим придется расстаться… И расстаться не далее как через сутки…
С этой тревожной мыслью Южаночка, помолившись, легла в постель. Институт представлялся ей каким-то мрачным чудовищным замком, где хозяйничала злая волшебница в образе крысы и где томились в неволе маленькие заколдованные девочки-принцессы…
Нескоро уснула в эту ночь Южаночка. Но вот незаметно подкравшаяся дрема так цепко опутала притомившуюся с дороги головку, что девочка и не слышала, как с легким скрипом открылась дверь ее комнаты и осторожно вошел дедушка. Легкими шагами, на цыпочках, затаив дыхание, генерал Мансуров приблизился к нарядной постели внучки, склонился над ней и осенил спящую девочку широким крестом. Потом нежно-нежно коснулся губами ее влажного лба и, опустившись в стоявшее рядом кресло, долго любовался темнокудрой головкой внучки и ее красивым смуглым личиком, чему-то сладко и радостно улыбавшимся во сне…
