Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939) - читать онлайн

Общие замечания

В дополнение к идеологической конфронтации людей после октябрьской революции 1917 г. законодательно принятый большевиками «Декрет о введении новой орфографии» (от 10 октября 1918 г.) еще более углубил разрыв между советским государством и беженцами. Изменение орфографических правил лично затрагивало каждого человека. О пристрастном отношении к орфографической реформе сразу после ее официального введения, даже еще до начала массовой эмиграции, красноречиво свидетельствует фрагмент письма (написанного в 1918 г.) поэта С. Боброва, отметившего социокультурную спаянность в общественном сознании орфографии и политики: «Когда я получил от [Б. Зайцева] первое письмо, меня поразило, что оно было написано по старой орфографии (и это был еще один пример неприятия Зайцевым советских реформ ни в каком виде)» (Русская мысль. 1997. 10 июля). Субъективно-художественное восприятие орфографических знаков проявляется и в утверждении А. Блока: слово «хлеб» без Ъ не пахнет. Чуткие к слову поэты не считали букву Ъ опустошенным фонологическим знаком, справедливо считая его необходимым в местах скопления согласных, например на стыке слов, «нуждающихся в опоре немой полугласной буквы, коей принадлежит некая фонетическая значимость» [Вяч. Иванов. Собрание сочинений. Брюссель, 1987. С. 689 – цит. по: Грановская 2005: 39].

Миллионы эмигрировавших из советской России людей не принимали орфографических новшеств, рассматривая их в русле большевистских (коммунистических) реформ, ведущих, по мнению многих эмигрантов, к прерыванию исторической, культурной преемственности между старой и новой Россией. Орфография – один из базовых компонентов культурного пространства, дающих индивиду ощущение социальной и психологической стабильности и чувство языкового комфорта. Смена орфографического кода («орфографических одежд», по Е. А. Земской) может болезненно и напряженно восприниматься частью общества вплоть до полного отрицания новой орфографии или ее элементов. Некоторые эмигранты и эмигрантские группы и по сей день не принимают новой орфографии, продолжая использовать в личной эпистолярной практике или в печатной книжной и газетной продукции старую, дореволюционную [Григорьева 1998; ЯРЗ 2001: 154; Грановская 2005: 266–274]. Причины этого могут быть различные:

• идеологические (неприятие всего советского, в том числе и орфографии),

• культурные (сохранение вековой преемственности),

• эстетические («уродство» новой орфографии и «красота» старой),

• локально-семейные (передача письменных навыков от поколения к поколению, основанная на привычке).

Одним из важнейших мотивов, определяющих неприятие многими эмигрантами советских газет, журналов, книг, которые были доступны на Западе в 20-е гг. ввиду своей дешевизны, было орфографическое нововведение большевиков, психологически болезненное, даже оскорбительное, с точки зрения многих беженцев: в напечатанных по новой орфографии текстах слово Бог писалось со строчной (маленькой) буквы [Раев 1994: 104; Грановская 2005: 424, сноска 76].

В 20-е гг. в эмигрантских кругах предпринимались попытки выработать более трезвое, лишенное идеологической подоплеки отношение к новой орфографии не как к «изобретению» и «орфографическому злодеянию» большевиков, но как к закономерной смене орфографических норм более новыми, облегченными, отвечающими современному состоянию орфографических требований, однако не покушающимися на уничтожение русского языка [Григорьева 1998; Грановская 2005: 271–272]. Наиболее легко приняли новую орфографию «левые» и демократические издания. Кроме них, писатели, сторонники сменовеховства и евразийства, также перешли на новую орфографию, рассматривая ее в качестве культурного инструмента по сближению Запада и Азии, евроазиатской России и западного мира. Однако охранительные, монархические, народно-патриотические печатные органы цепко держались за старую орфографию, во-первых, рассматривая ее в качестве связующего «мостика» между старой Россией и эмигрантской массой как хранительницей старины и вековых традиций, и, во-вторых, считая сохранение старой орфографии своим долгом перед «порабощенной большевиками» родиной. Справедливости ради надо сказать, что использование элементов новой орфографии проникало и в письменную практику высших, аристократических слоев. В письме В. Н. Буниной (жены И. Бунина), адресованной М. Цетлиной,[15] есть знаменательное признание: «Иногда приходится писать и по новой орфографии, так как теперь даже сама Екатерина Дмитриевна Кускова[16] написала Яну[17] письмо без “ять”, твердого знака и с другими кощунствами. Теперь меня мало что утешает» (Русская мысль. 1997. 22 мая). И сам И. Бунин не принимал новую орфографию и требовал издавать свои произведения, выходившие, например, в Германии, только по старой. Стоит упомянуть и публицистический памфлет Бунина «О новой орфографии».

1. Влияние иноязычной фонетики на русскую графику. Заимствованные слова

1.1. э или е?

Одной из наиболее ярких особенностей эмигрантских газет является выбор буквы э вместо е при написании иноязычных слов: в начале, в середине и в конце слов. Мена е/э – это чаще всего отражение именно фонетического принципа письма («пишу, как слышу и говорю») в письменной практике двуязычных индивидов, постоянно вынужденных переходить с одной системы записи на другую (письма, записки, дневники, сообщения по интернету); многочисленные примеры этого у лиц, живущих в Финляндии, см. в: [Протасова 2004: 223]. Примечательно, однако, что Е. А. Земская, характеризуя процессы, протекающие в письменной форме языка эмиграции (от первой до последней волн), не отмечает данного феномена [ЯРЗ 2001: 159–163].

Как известно, буква э вошла в русскую гражданскую азбуку в XVIII в. для обозначения «действительно существующего в языке чистого звука E» [Грот 1912: 77; см. также: Максимова 1964: 33], однако «различение произношения согласного звука при помощи последующих букв е и э не является последовательным» [Орфография 1980: 28]. В принципе, Я. К. Грот предлагал оставить э только в собственных именах, в нарицательных же, по его мнению, «употребление э вместо е неуместно» [Грот 1912: 78].

В начальной позиции слова в нашем материале встретилось три слова с э: Эврипид, Эстония = Естония, Эйрлайнс. Очевидна, с одной стороны, ориентация на произнесение начального письменного е в иноязычных слова как э (написание Естония – это смешение двух систем письма, латинской и кириллической), с другой – верная передача английского графического буквосочетания ai как эй в слове Эйрлайнс. Отсутствие четкой, кодифицированной системы передачи имен видно, в частности, в двух следующих примерах: написание имени английского короля (Едуард), но в то же время и привычное Эдгар Коль.

…король (Англии) Едуард 8[18] (Рус. газета. 1937. № 1).

В середине слова написание буквы э в основном определялось попыткой передать английскую фонетику. Письменные эмигрантские тексты отразили следующие варианты.

а) Английский звук [æ] чаще всего передавался русским э и (в единичных случаях) как а; эти случаи таковы: Мангаттан < Manhattan, Кливланд < Cliveland (т. е. в основном при транслитерации топонимов).

В середине слова зафиксированы следующие случаи написания э:

* В СУ: спортсмен.

** В СУ: скетч (кэ).

*** В СУ: леди и лэди.

Как можно видеть, написание э между твердыми согласными было самой сильной позицией для отражения иноязычной фонетики на письме. Написание слов спроэцированный, проэкт, законопроэкт можно объяснить еще их дореволюционной орфографией. Вариативность рэкеттер и ракитир, гэнгстер и гангстер показывает разные способы освоения иноязычного слова (ориентация на фонетику и/или письменную форму). Однако особенно выразительна средняя часть таблицы: она показывает действие закона аналогии: э пишется даже перед мягким согласным, причем в том случае, когда такое произношение по нормам русской литературной фонетики и орфографии невозможно – после мягкого непарного звука [ч’]. Сюда же относится написание бреэкфест (< breakfast), где встречается невозможное для русской фонетики и графики скопление букв е и э: пишущий произвольно расчленил английский дифтонг ea на две буквы и пытается их передать кириллицей: е ← англ. е, э ← англ. а (попытка фонетической передачи, но по законам английской фонетики комбинацию ea надо читать как монофтонг [е]). Таким образом, фонетический (фонематический, согласно ленинградскопетербургской фонологической школе) принцип письма в орфографической практике эмигрантов оказывается предпочтительнее орфографического, слогового. Эмигрантская орфографическая практика идет вразрез с орфографической практикой языка метрополии, для которого расхождение между написанием е, но произношением э (дельта [дэ], пенсне [нэ], фонема [нэ]) признается «временным нарушением слогового принципа русской графики» [Моисеев 1980: 225]. А. И. Моисеев метафорически характеризует написание с е «авансом» [там же: 226] будущему, русифицированному, прогрессивному произношению. Как мы видим, эмигрантская практика такого «аванса» фонетике слова не дает.

б) Английское дифтонгическое сочетание ai в середине слова передается русскими э/е/эй: Дэйли Мэйл и Дэли Мэль/Мель.

Написание э в конце иностранных слов вызвано прежде всего влиянием французского языка, причем часто происходила субституция прежней буквы е «новой» буквой э даже в некоторых «старых» словах, заимствованных еще в конце XIX – начале XX вв. В нашем корпусе достаточно много примеров слов с буквой э, которая передает следующие французские звукобуквенные комбинации: атташэ (attaché), кафэ (café), турнэ (tournée), кабарэ (cabaret), кашнэ (cachenez), ламэ (lamé), супэ (souper); купэ (coupé), декольтэ (décolleté), коммюникэ (comminiqué), тэдансан (thé dansant – «вечеринка с танцами»), экспозэ (exposé – «отчет, доклад»).[19] Единичное заимствование (из английского через французский), кончающееся на ey: жерзэ (jersey – «джерси, трикотаж»); в языке метрополии – жерсе.

В углу купэ, у окна, он [матрос] вытянул ноги, с облегчением вздохнул и впервые, как свободный человек, закурил папиросу (Возрождение. 1937. 3 апр. № 4072).

Выйдя из больницы, она [речь идет об авантюристке Анно. – А. З.] отправилась в ближайшее кафэ и вызвала по телефону своего адвоката (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Черное пальто, отделанное барашком, теперь не выглядит мрачно и даже несколько траурно, как это было раньше, потому что вокруг шеи всегда повязан хотя бы маленький шарф из простроченного ламэ или из шелка самых неожиданных ярких тонов, например, фиолетового с красным, зеленого с оранжевым (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Золото на черном – очень красивое и эффектное сочетание, и иногда вся отделка заключается в золотых ювелирных украшениях: булавка на шляпе, крупных «клипс» у декольтэ (Возрождение. 1935. 1 янв. № 3499).

Совещание исполнительного комитета углекопов [Англии] не опубликовало никакого оффициального [sic] коммюникэ (Дни. 1926. 19 нояб. № 1163).

…решено обождать окончания прений в сейме по поводу экспозе Падеревского (Призыв. 1919. 4 (21.12) дек. № 135).

Несомненно, эти примеры свидетельствуют о стремлении эмигрантов сблизить иноязычную фонетику и русскую орфографию, ориентируясь на фонематический принцип передачи иностранных слов.

1.2. Вариативность г/х

Отражение на письме европейского гортанного звука [h] представляет трудность в русской орфографии: передавать этот звук буквой г, х или изобрести для этих целей специальную графему, поскольку в русской графике нет соответствующих графемных средств? Проблема, конечно, остается и сейчас, и вариантов ее решения в русской орфографической истории было предложено достаточно. Например, у русскоязычных, живущих в Финляндии, отражение на письме этого согласного вызывает значительные затруднения [Протасова 2004: 222–223]. В нашем корпусе встретилось несколько слов, показывающих языковые колебания пишущего при выборе русской графемы г или х для передачи этого звука. В начале слова гортанный [h] обычно передается русскими буквами х и г с крайне незначительным перевесом в сторону традиционной передачи гортанного [h] буквой г, чаще в именах собственных и их производных: Хитлер – Гитлер, хитлеровский – гитлеровский, холливудский (< англ. Hollywood). В русской орфографической традиции XIX в. более распространенной моделью было написание с буквой г [Грот 1912: 79–80]. Ср.:

Ср., однако, непоследовательную передачу звука [h] русской буквой х в Охайо (< Ohio; штат в США), но того же звука [h] – буквой г в Мангаттан (амер. Manhattan).

…в западной части Мангаттана (Руль. 1930. 25 марта. № 2836).

Итак, письменная передача гортанного звука [h] в эмигрантской прессе показывает противоборство двух сил: с одной стороны, традиции, уходящей в XIX в. (буква г), с другой – влияния на орфографию фонетического критерия (написания с буквой х).

2. Влияние иноязычной графики на русскую графику

2.1. Магия двойных согласных

Правописание двойных согласных (в лингвистике их еще называют геминатами) в заимствованных словах подчиняется в основном традиции, стихийно сложившимся правилам. Строгих рекомендаций нет, поэтому неудивительно постоянное внимание к этой проблеме в русской орфографической науке. Предлагались самые разные решения, радикальные и компромиссные:

1) отказаться от двойных согласных вообще;

2) следовать иноязычному графическому прототипу;

3) сохранить двойные согласные только в именах собственных [Грот 1912: 85–97; Гловинская 1964; Коляда 1964; Тимофеева 1995].

В написании иноязычных слов с двойными согласными сталкиваются фонетический и традиционный принципы русской орфографии. В целом же орфография таких слов кодифицируется в орфографических словарях.

Вариативность написания иноязычных слов с двойными согласными в эмигрантской прессе была велика, что обусловливалось прежде всего иноязычным окружением, контактным сосуществованием кириллического и латинского алфавитов и влиянием орфографии прототипов на уже (относительно) давно заимствованные слова. Традиционный принцип написания слов с двойными согласными в иностранных словах явно отошел на второй план, в сравнении с фонетическим и орфографическим критериями прототипических слов в языкахреципиентах. Приведем довольно обширный список иноязычных слов с двойными согласными, содержащихся в нашем корпусе примеров, и сопоставим его с написаниями, представленными в [Ромашкевич 1898] и в СУ.

* Обратим внимание, что во французском это слово выступает в форме множественного числа, но в русский было заимствовано в единственном.

** В русском языке коммерция – европейское (французское) заимствование через польский, где оно, как и в русском, – женского рода; во французском же слово – мужского рода.

*** Во французском языке, как и в заимствовавшем это слово немецком, оно – женского рода.

Таблица явственно свидетельствует об отходе от написаний иностранных слов с двойными согласными, рекомендуемых в русских орфографических словарях, например, конца XIX – начала XX в. Графическая форма слов, принятая в орфографической практике той или иной страны проживания русских эмигрантов, несомненно, влияла как на адаптацию новых заимствований, так и на трансформацию написания старых. Особенно сильным было немецкое влияние, в результате побеждавшее графический облик слов, ранее заимствованных из французского (агрегат, жираф, комиссар, лотерея, раса, тиран); французское влияние, судя по нашему корпусу, несколько уступало немецкому: аплодисмент → апплодисмент, аранжировка → арранжировка, ресурс → рессурс, курьерский → куррьерский, конкуренция → конкурренция. Возможны были и альтернативные варианты написания как ориентация на фонетический и графический критерии:

а) новое заимствование может писаться то в соответствии с графическим принципом – оффис (англ. office), то в соответствии с фонетическим – офис (следование английской фонетике [Ofis]);

б) в зарубежье написание старого заимствования комерция по фонетическому критерию (в XIX в.) оказалось под угрозой прототипической графической формы: фр. commerce, нем. Kommerz, что привело к возникновению непоследовательности: комерция, но коммерческий.

Такой разброс написаний иностранных слов с двойными согласными – это несомненное наличие «слабого звена» в орфографической практике русскоязычной прессы. Оборотной стороной, но в этом смысле и лучшим косвенным подтверждением «слабости» является гиперкорректная орфография иностранных слов, т. е. появление двойных согласных в тех случаях, когда для этого не было никаких оснований даже в прототипе; именно этим мотивом можно объяснить орфографию таких написаний, как каррикатура, филлиал, эллемент. Итак, магия двойных согласных в иностранных словах зачастую превращалась в манию двойных согласных. Нам встретилось только одно иноязычное слово, написанное с отклонением от прототипического: пано < фр. panneau, вследствие, очевидно, особенностей индивидуальной фонетики (орфографии).

3. Кавычки

Писатель, критик, театровед С. М. Волконский, находясь в эмиграции и живо реагируя на проблемы сохранения чистоты русского языка в изгнании, писал о роли кавычек: «Кавычки являются свидетельством, что говорящий […] сохраняет свое критическое отношение к явлению речевому или умственному, которому не дарит своего полного сочувствия. Кавычки, как бы подчеркивающие неодинаковость умственных уровней, несомненно, одно из проявлений культурности [выделено автором цитаты. – А. З.]. Это признак неугасшего в человеке чутья критики и самокритики» [Волконский С. М. Вопросы языка // Звено. Париж, 1927. № 6. С. 323 – цит. по: Грановская 1995: 13]. По сути, здесь Волконский сформулировал одну из функций этого знака – прагматическую, которая действительно являлась, пожалуй, одной из важнейших (среди прочих) в письменном языке эмигрантов. Важнейшей, но не единственной. Публицистические эмигрантские тексты демонстрируют умелое и разнообразное использование этого «орфографического джокера» (по образному выражению Б. А. Успенского) как возможности пишущему продемонстрировать свою оценку, свое лингвистическое «ego» по поводу приятия/отвержения реалии или явления.

Б. С. Шварцкопф, характеризуя этот знак, называет его «многофункциональным»: в синтаксисе он служит для выделения прямой речи, цитат, условных наименований (эти правила предписаны пишущему как нормативные); в лингвопрагматике – как личная сфера оценки письменного слова и стоящего за ним понятия [Шварцкопф 1997: 374]. Мы вкратце коснемся синтаксических правил использования этого знака (выделительная и предупредительная функция [Макарова 1969]), но в основном сосредоточимся на семантических аспектах его применения, а именно модальном [Ильиш 1968; Макарова 1969] и метаязыковом [Шварцкопф 1970].

1. Синтаксическая (пунктуационная) функция кавычек. В эмигрантских газетах последовательно закавычиваются названия печатных органов, будь то русскоязычные (все без исключения, поэтому мы не приводим примеров) или иностранные, а также названия мест досуга, обществ (ср.: общество вспомоществования «Юхасаби»), заводов, предприятий (ср.: «Эспортхлеб», контора «Интуриста»), кораблей (ср.: ледокол «Семерка») и т. д. Это касается слов как траслитерированных, так и сохраняющих свой латинский графический облик. Примечательно, что существует очевидная и доминирующая тенденция транслитерировать иностранные названия, а не использовать их исходную графическую форму. Сравните несколько примеров:

а) транслитерированные: «Дер Нойе Вег», «Пти Эрмитаж», «Чикаго Дейли Ньюс», «Дансинг-Палас», «Карлейль», «Референц», «Ипподром» и др.

б) нетранслитерированные: «Tanass», «Kunststelle», «Hakenkreuzer».

Если используется нетранслитерированное название газеты, журнала, то иногда оно сопровождается переводом понятия на русский язык: «Рестлер» (Борец), «Рестлинг» (Борьба), но такие случаи единичны:

Введение в текст новых иностранных реалий в транслитерированном виде также в подавляющем большинстве случаев сопровождается кавычками: «клипса», «ави фаворабль», «доммаж энтерэ», «катчмен», «ютилитэ публик», «вочман», «бреэкфест», «бодигар», «уикэнд», «промотер», «канотье», «герл», «union sacrée», «status quo» и др. Бескавычечные написания немногочисленны и обычно представляют интернационализмы (чаще всего латинского, французского происхождения): à la russe, à l’а, quasi, W.-C. и др. Интересен единичный случай использования закавыченной транслитерированной формы иноязычного слова с русским суффиксом, наряду с русифицированной, давно заимствованной: «gentleman» ство – джентльментство. Использование комбинированной формы явно свидетельствует о стремлении вернуть понятию его национальную (культурно-этническую) окраску и на стыке латинской графики и русской морфологии привлечь внимание читателя. В этом случае кавычки для выделения латинской графической формы выполняют кульминативную (акцентирующую) функцию:

Однако в других, тривиальных, случаях при введении нового понятия, не наделенного особой прагматической функцией, но называющего конкретную бытовую реалию, кавычки могут отсутствовать: pull-over’ы. Варваризм на пути проникновения в русскую морфологическую систему и его освоения (в форме множественного числа) – единичный пример в нашем корпусе.

Любопытно сравнить использование кавычек в эмигрантских изданиях первой волны эмиграции с современными русскоязычными изданиями ближнего и дальнего зарубежья. Сопоставление использования синтаксической функции кавычек в нашем корпусе с подборкой графических, орфографических и других особенностей русскоязычной прессы Финляндии, выполненной Е. Ю. Протасовой, явственно демонстрирует ослабление (коррозию) этой функции в современных русскоязычных печатных органах, кавычки используются скорее как факультативный пунктуационный знак, нежели как предписывающий. Аналогичные тенденции происходят и в современной русской прессе метрополии. Эмигранты, судя по материалам прессы 20–30-х гг. XX в., более строго следовали пунктуационным правилам постановки кавычек.

2. Семантические функции кавычек в эмигрантских текстах разнообразны и связаны с тем или иным прагматическим выделением лексемы, фразы, синтагмы в письменном тексте.

а) Наиболее нейтральной в прагматическом отношении является кульминативная функция кавычек, ориентированная на выделение в тексте какого-либо акцентированного понятия. Таких случаев в нашем корпусе немного, и они обычно связаны с авторской интенцией усилить какое-либо понятие, а также показать его особое употребление, не свойственное русскому языковому узусу: «каникулы» (парламентские), «волонтер», «возвращенец», «активист», «денационализироваться» и др.:

б) Тропеистическая функция кавычек акцентирует внимание читателя на метафорическом употреблении какого-либо слова: «медвежонок», «тянуть», «засыпаться», «дно», «витязь» (член детско-юношеской эмигрантской организации «Витязь»), «кровообращение», «зеленый» (молодой, неопытный), «желтые» (азиаты), «парламентские» (выражения), «смена», «отец», «дети» и мн. др.

в) Модальнооценочная функция кавычек основана на авторском (индивидуальном или групповом) отношении к тому или иному понятию или реалии. Именно здесь особенно к месту метафора Успенского («орфографический джокер») и приведенное выше высказывание Волконского. Цель использования кавычек в этой функции – показать иное понимание явления (от легкой иронии до полного отрицания) и обособиться, отстраниться при помощи кавычек от того содержания понятия, которое вкладывает в эту же словесную (графическую) оболочку политический противник или оппонент. Разумеется, в эмигрантской прессе наиболее частым «противником», присвоившим себе право смысловой подтасовки, является весь советский строй, хотя, впрочем, и внутри эмигрантских кругов модальнооценочная функция кавычек использовалась очень активно. Могут закавычиваться практически все реалии советского обихода:

• аббревиатуры и сложносокращенные слова («чека», «комсомол», «совдеп», «колхоз», «СССР»);

• новые понятия советского быта («пионер», «октябрины», «звездины», «безбожник» (активист, пропагандирующий атеизм), «кулак», «бедняк», «алименты», «троцкист», «сталинец», «стукач» (доносчик), «стучать» (доносить), «советский», «ленинизм»);

• «присвоенные» (референциально трансформированные) большевиками старые понятия («культурный», «хозяин», «руководитель», «вождь», «конференция», «победа», «подвиг», «верность», «справедливость», «честь», «долг», «дисциплина», «успех», «амнистия», «ученый», «манифест»). Приведем несколько примеров:

г) Метаязыковая функция кавычек – это проявление авторского сомнения, колебания в семантической точности, верности, уместности использованного автором слова или фразы, это проявление «самокритики» (по Волконскому). Данная функция кавычек в эмигрантских газетах явно подавлена предыдущей, несущей читателю мощный прагматический (почти всегда пейоративный) заряд.

Итак, в эмигрантской прессе кавычки выполняют важную роль: с одной стороны, они свидетельствуют о хорошем знании эмигрантами правил их использования в синтаксических функциях; с другой – показывают возросшее значение их применения как графического знака, фиксирующего внимание читателя на модально-оценочных аспектах наименования.

4. Оценка советских орфографических (графических) новшеств

Изменения, предлагаемые в советской языковедческой науке и окололингвистических кругах, пропагандировавших и проводивших партийно-советскую языковую политику, зачастую становились объектом и критики, и злого подшучивания эмигрантских авторов. В следующей цитате[20] моделируется разговор Сталина с народным комиссаром просвещения А. В. Луначарским (эмигранты иронично-насмешливо часто именовали его народным комиссаром затемнения):

В 1930 г. эмигранты были взбудоражены началом работы над проектами, витавшими в партийно-государственном аппарате СССР и некоторой части научно-гуманитарной интеллигенции и нацеленными на замену кириллического алфавита латинским. Многие эмигрантские газеты не могли не откликнуться на это судьбоносное для русского языка и культуры событие. Вот такое сообщение было опубликовано в одной из самых осведомленных о советских делах рижской газете «Сегодня»:

Возможная латинизация русского алфавита взволновала эмигрантские газеты, поэтому информационные сообщения из Москвы поместили многие печатные органы:

Разумеется, речь идет не только и не столько о сотнях и тысячах сэкономленных тонн типографской краски и бумаги или якобы об удобстве чтения названий иностранных учреждений, газет, магазинов, или способе освоения иностранного языка, что должно мотивировать переход с кириллицы на латиницу. Причины здесь, конечно, гораздо глубже и уходят корнями в культурно-историческую перспективу, опорными точками которой для эмигрантов выступают Русь, православие, Кирилл и Мефодий (первоучители славян). Кириллический алфавит базируется на истории и символизирует преемственность развития Руси – России как единого государства. Революция 1917 г. знаменовала для многих эмигрантов если не социально-экономическую смерть страны, то ее предсмертные судороги. Введение же латиницы – это, по мнению эмигрантов, окончательная смерть России, а именно духовно-религиозная смерть, полная победа католицизма над православием. Именно в таком эмоционально-напряженном клубке культурно-религиозных сплетений эмигранты рассматривали обсуждение вопросов перехода в СССР с кириллицы на латиницу. И тем не менее эмигранты находили в себе еще силы шутить над советскими реформаторскими затеями. Приведем обширное стихотворение известного эмигрантского писателя В. В. Клопотовского (1883–1944), выступавшего под псевдонимом Лери:

Такая ироническо-скептическая оценка возможной латинизации русского языка в стихотворении сопровождается апелляцией и к историческим фактам, и к традиционным образам русской крестьянской Руси-России, и к просторечным и даже бранным формам (ученая латынь ↔ русский мат как антипод латинского – языка учености), и к литературным ассоциациям, реминисценциям (ср. тютчевское «Умом Россию не понять…»), и к текущей ситуации в большевистской стране (пятилетки как новый способ планового хозяйственно-политического управления страной). Орфографические новшества, активно обсуждаемые в советской России, казались эмигрантам всё более и более абсурдными, вздорными и нелепыми и все более отдаляли эмигрантов от советской культуры, интеллектуального поля и складывавшейся, формировавшейся языковой практики.

Выводы

1. Эмигрантские газеты в целом характеризует достаточно высокое качество орфографии и пунктуации. Журналисты, издатели, писатели, участвовавшие в издании газет, старательно придерживались орфографических правил и следили за их соблюдением.

2. Орфография представляет собой не просто застывшую, закосневшую систему, но динамический компромисс. Это свод правил, установленных в социуме на данный момент времени и представляющих симбиоз стихийного и рационального, естественного и искусственного [Голев 2004: 46–62]. Именно поэтому рассмотрение некоторых «стихийных» и «рациональных» начал в орфографическо-пунктуационной системе публицистических текстов, реагировавших на социальную динамику и языковые инновации и отражавших это на страницах газет, позволяет сделать некоторые выводы о процессах, протекающих вне систематичной нормализаторскоко-дификационной деятельности в советской прессе.

3. Нахождение эмигрантов в иноязычном окружении не прошло бесследно для написания гласных букв в заимствованных словах: их орфография, несомненно, ориентируется чаще на фонетический (фонематический) принцип, чем на орфоэпический.

4. Значительно усилилась ориентация на исконные (прототипические) написания иноязычных слов с двойными согласными, причем произошла субституция даже в старых заимствованиях, давно освоенных и усвоенных русским языком и нормативной орфографией. Наиболее мощное влияние оказывал немецкий язык.

5. В сфере пунктуационных особенностей эмигрантских газет отметим значительное возрастание роли кавычек в модально-прагматической функции, что связано в первую очередь с большим количеством понятий (в основном – советских), активно используемых во всех без исключения изданиях русскоязычной прессы и пейоративно оцениваемых в большинстве из них.

6. Использование графических средств в эмигрантской прессе значительно варьируется: большинство «левых» и демократических изданий практически не используют выделение слов при помощи заглавных букв, напротив – монархические, народно-патриотические газеты охотно прибегают к такому выделению ключевых понятий (с их идейно-политических позиций).

7. Графико-орфографические новации, предлагавшиеся в СССР (изменение алфавита, возможный переход на латиницу), живо обсуждались на страницах эмигрантских газет. Разумеется, обывателю-эмигранту не было дела до научных тонкостей реформирования русского правописания, гораздо больше эмигрантов интересовала идеологическая и политическая подоплека нововведений: эмигранты усматривали в них злой умысел большевиков – сломать, разрушить стройное (в обыденном сознании эмигрантской массы) и фундированное в истории здание русской графики и орфографии. В предлагавшейся в СССР смене графики (переход с кириллицы на латиницу) эмигранты ясно видели не столько практические вопросы создания алфавитов для неписьменных языков СССР или унификации алфавитов, сколько единственный идеологический смысл: намерение большевиков приблизить свершение мировой революции путем интернационализации алфавитов всех стран («алфавиты всех стран, соединяйтесь!»).