Якобино любил Одессу. Всякий раз приезжал сюда с радостью. Ему нигде так вольно не дышалось, как здесь. Чувствовал себя тут уютно, как в домашних тапочках после неразношенной обуви.
Любовь эта была взаимной. Принимали его в Одессе всегда тепло, с душой. И на манеже, и в обыденной жизни. Никто не тыкал, что он немец. Чужак. Прибалт. Таких, как он, здесь было полно. Одесса во все времена была странным городом. Оригинальным. Она напоминала лоскутное одеяло, сшитое из разных национальностей, разной веры, убеждений, культуры и желаний. Это был черноморский Ноев ковчег. К тому же тут жила довольно большая диаспора немцев.
Иностранные фамилии со дня основания города впечатались в названия улиц, площадей. В гранит и мрамор. В историю и судьбу южной Пальмиры. В паспорта одесситов.
Якобино не просто любил Одессу, он её обожал.
Любил её весеннюю. Когда лужи синими зеркалами отражали бездонное небо, где летает Душа. Когда фланирующие дамы с улыбками Джоконд, набивая себе цену, лениво обмахивались веточками сирени.
Любил Одессу летнюю. Когда прятался от палящего зноя в тени каштанов и цветущих акаций на Приморском бульваре. Растворялся в причудливой лепнине разомлевших от жары фасадов старинных особняков Французского бульвара. Тонул в зазеркалье их плавящихся окон.
Вдыхал полной грудью медовый запах цветущих лип на Дерибасовской. Когда можно насобирать впрок целый ворох душистых цветков, после того как они обсохнут от росы.
Якобино любил Одессу осеннюю. Когда остывающее море имело чёткий горизонт, а ускользающие дни необъяснимую грусть…
Зимой по скользким ступеням Потёмкинской лестницы сбегал до середины. Замирал. Смотрел в морозное небо. Улыбался солнцу. Щурил глаза. Оно сквозь ресницы привычно рассыпалось на мириады ярких цирковых блёсток. «Солнце-цирк!..»
Воздух! Ммм! Неповторимый! Бальзам для лёгких и сердца! Свобода-а…
В разные времена он жил и на Ришельевской, и на Малой Арнаутской. По приезде всегда старался селиться где-то здесь. Ему с радостью сдавали комнаты и даже целые квартиры. Когда не был занят в цирке, бродил по городу, заглядывая во дворы. О, это был целый мир со своими запахами, историями, традициями!..
Дворы Малой Арнаутской! Тут когда-то жили арнауты. Это были переселившиеся в Южную Бессарабию православные албанцы. В Османской империи арнаутами называли христиан, служивших в турецкой армии. Именно им улица обязана своим названием. Теперь тут жили греки, евреи, караимы, русские, украинцы, чехи…
День начинался высокими, словно визгливые скрипки, голосами торговок: «Молоко-о! Кому молоко-о!..» Не успевали затихнуть они, как в эту южную симфонию утра виолончелью вплеталось вкрадчивое: «Риба! Дамы, риба! Свежая риба!..»
В нестройную партитуру дня вклинивались всё новые музыкальные инструменты жизни, которые звучали голосами нищих, уличных мастеров и говорливых соседок: «Липкая бумага! Купите и спите спокойно!», «Мадам Клубис, почём сегодня чирус?», «Подайте, ради Христа небесного, какую-нибудь крошечку», «Рая, я иду с Лялькой на Ланжерончик, так дайте своего Жорика!», «Стёклы! Вставляем стёклы!», «Дети, побежите узнать или открыто у Царёва?..»
Здесь можно было найти многочисленные сюжеты будущих клоунад, антре и даже целых комедийных цирковых спектаклей. Якобино часами сидел на подоконнике у открытого окна, пил кофе, улыбался и слушал, слушал…
Малая Арнаутская. Она же улица Воровского. Местные враз оценили переименование. Шутили: «Воры съехали, а название осталось». Меж собой улицу по-прежнему звали Арнаутской.
Она была не более криминальной, нежели другие улицы. Отличалась лишь безумным количеством торговых заведений, в основном продовольственных. Они стояли армейским строем плечом к плечу. Вывески пестрели, как живописные полотна в художественной галерее на Софиевской во дворце Потоцких.
В разное время тут располагались до сорока мясных лавок. Столько же бакалейных. Тут же двадцать молочных и десятки других магазинов. В одном только доме Болгарова под № 107, протянувшемся на целый квартал, сосредоточилась чуть ли не половина всей городской торговли птицей.
А ещё тут продавали книги, обувь, часы, керосин, посуду, уголь…
Здесь была гостиница «Майбах», издательство, постоялый двор, прачечная, фотография, баня. Одна из сорока в городе! Здесь, на углу Ришельевской, стоял знаменитый трактир «Лондон», который ласково называли «Лондончик». До цирка тут рукой подать.
Гуляя по Одессе, Якобино представлял, как здесь во время Гражданской войны по гулким булыжным мостовым демонстративно неторопливо плыла пролётка его кумира Вильямса Труцци. Во время захвата Одессы белогвардейцами отважный итальянец отказался от выступлений в цирке. Его элитных лошадей реквизировали. На единственной оставшейся у него лошади Труцци стал работать извозчиком. Многие одесситы считали за честь прокатиться с ним, посидеть рядом, поговорить, а то и дотронуться. Он был не только кумиром Якобино, он был кумиром одесситов и многих тысяч людей, видевших его выступления. Работа выдающегося артиста простым извозчиком было не чем иным, как гражданским протестом. Неслучайно в 1919 году Труцци добровольцем вступил в ряды Красной Армии.
Якобино ещё в первый свой приезд в Одессу решил для себя, что это его город. Навсегда! На все времена. Он присматривался, выбирал себе место по душе, решив, что к старости обязательно переберётся сюда. Только сюда!
Случилось всё раньше. В начале тридцатых. Как-то само собой. Видимо, небеса услышали…
Знакомый грек засобирался на историческую родину. Предложил Якобино свою квартиру на Дерибасовской. Обговорили. Поторговались. Ударили по рукам. У грека теперь было с чем ехать, а у Якобино – где остаться. Советское гражданство он получил ещё в середине двадцатых.
С финансами у популярного клоуна уже давно не было проблем. Семьёй не обременён. Контрактов море. Денег – шквал! Он не был скупердяем, но и мотом тоже. Жил размеренно. По уму. По сердцу. По желаниям.
Квартира оказалась уютной. Комната просторная, светлая, с двумя широкими окнами. Крепкие крашеные полы. Толстые стены. Высокий потолок с вычурной гипсовой лепниной посередине – розеткой под люстру, чуть тронутой золотом. Видимо, греку хотелось этакого стиля ампир, виденного где-нибудь во дворце Нарышкина. Под потолком рельефные карнизы-бордюры с остатками золотой росписи. Прямо Воронцовский дворец, а не дом-колодец с общей лестницей-галереей по периметру и десятком соседей, где постоянно пахнет жареной рыбой и картошкой.
Якобино въехал сюда сразу, в один присест. Скарба особого не было. Так, пара саквояжей, цирковой кофр и дорожный чемодан. Уместилось всё в одну пролётку и ещё осталось место.
Якобино осмотрел свои владения, удовлетворённо хмыкнул. Высота! Простор! Хочешь, жонглируй, хочешь, фляки прыгай с сальто-морталями или жми стойки с партнёрами руки в руки. С азартом хлопнул в ладоши. Весёлое эхо отозвалось от стен. Хо-ро-шо-о!..
Отныне он одессит! Сбылось!..