В детстве Нуллус, чтобы показать ловкость и смелость товарищам, украл, считая, что просто взял их без спросу, круглые карманные часы, какие до этого видел только в фильмах. Несколько дней он планировал время, когда лучше пойти в магазин и никак не мог решить, пойти ему утром, когда почти никого нет, и продавец занимается своими делами, но есть опасность оказаться слишком заметным в безлюдном помещении, либо вечером, когда продавца отвлекают покупатели, но есть опасность быть замеченным кем-то из окружающих. Нуллус представлял, как будет дружелюбно здороваться на входе и, спокойно дыша, прощаться на выходе. Он даже предусмотрительно подготовил ответы на вопросы, казавшиеся ему наиболее коварными, вроде:
– А ты не должен быть в школе, сынок?
– Нет, что вы! У нас третий день каникул!
Или:
– А не подскажешь, который час?
– Прошу прощения, у меня отродясь часов не было.
Последний вопрос казался Нуллусу наиболее опасным, ведь после него он не смог бы ещё долго показаться на людях, не вызвав подозрений, с часами, пусть даже подаренными родителями.
– Что, если продавец меня поймает? – думал Нуллус. – За руку он меня не схватит, потому как не догонит, но ведь может родителям рассказать. И тогда меня выпорют. А может, и чего похуже придумают. Отправят учиться в интернат, и спета моя песенка – ни тебе костров, ни девчонок. Сиди и учись весь день. А вечером участвуй в дурацких спектаклях. И ведь там носят форму, и, должно быть, заставляют её стирать и гладить каждый день. Ох, осторожнее надо быть. Хотя может таких школ уже и нет давно, но я точно про них слышал, и уж точно одна где-нибудь, да осталась.
Как бы там ни было, в один жаркий полдень, в самое легкомысленное наряду с полночью время суток, Нуллус зашёл в часовой магазин. Внутри было темно, но на прилавке стояла выключенная лампа, под которой изучались передаваемые через этот самый прилавок механизмы, так напоминающие волшебные изобретения из сказок. И вокруг была тишина, и только тиканье часов отскакивало от стен, и можно было поверить, что чудо совсем рядом – нужно лишь ясно его представить, во всех цветах, формах и деталях; но придумать чудо ещё сложнее, чем его сотворить, и потому оно обычно спонтанно и случайно и рождается из дела, а не мечты. Продавца не было видно и из мастерской за дверью не раздавалось ни звука, однако, все витрины всё равно были закрыты стеклом. Нуллус уже подумывал, а не разбить ли ему одну, когда увидел в углу полки с множеством ячеек. В пронумерованных ячейках лежали часы, принесенные в ремонт и ожидавшие возращения на руки, столы, стены и в карманы своих хозяев. Нуллус, чувствуя, как быстро забилось сердце и как перехватило дыхание, осторожно обошёл прилавок, схватил первые попавшиеся часы и, с трудом подавляя желание побежать и соображая на ходу, в какую сторону должна открываться дверь, быстрым шагом вышел на улицу.
Едва Нуллус завернул за угол, он помчался к реке, придерживая рукой добычу в кармане и улыбаясь. Топот раздавался по округе, опережая неприятные для жителей вести. Нуллус бежал, обгоняя одних прохожих и сталкиваясь с другими. Он был уверен, что никто не вспомнит невысокого темноволосого мальчишку, куда-то спешащего по своим делам, пока взрослые сами спешили по своим, куда более важным. Сначала закончился дом, а потом и улица. Земляная накатанная дорога виляла по лесу, поворачивая то влево, то вправо, и Нуллус, не бегай он здесь всё лето, пожалуй, бы и не удивился, покажись сейчас, после множества поворотов, за лесом городок, из которого он и выбежал несколько минут назад. У самого края дороги в огромном муравейнике муравьи тащили громадную саранчу. Они ползали по ней, ещё движущейся, и облепляли, и кусали её, бросали её и исчезали в куче, но другие муравьи, просто пробегая мимо, рывком вновь сдвигали добычу места. Нуллус бы всё это заметил и непременно помог бы либо муравьям, либо саранче, но он был взволнован, отчасти счастлив и весел, да и просто спешил. Издалека он увидел цветастые майки своих друзей, сидящих на берегу, и перешёл на шаг. Реальность оказалась не такой, какой она виделась день назад. Показывать украденное вдруг расхотелось, но мальчишки на берегу, опередив все дальнейшие мысли, вдруг вскочили и принялись махать Нуллусу руками, словно тот не знал куда идти. Сбоку, с околка на околок перелетали грачи, громко крича.
– Ну? – наперебой звонко спрашивали друзья. – Получилось? Что унёс? Спёр-таки?
Нуллус молча отдал часы. Он даже не рассмотрел их по пути, а лишь ощутил их узорчатую поверхность, да нащупал ремонтуар для заводки. Он думал, что будет показывать добычу с гордостью, но часы вдруг стали ему безразличны, и он совершенно искренне больше не видел в своём поступке ничего такого необычного, а уже тем более ничего достойного или хотя бы оправданного и смелого.
– О! Ух ты! – восклицали мальчишки, по очереди прикладывая часы к уху. – А они работают? Работают! И крышка открывается! А тут ещё и надпись! Смотрите, она прямо в часах вырезана! Да я бы тоже так смог! Да ты столько букв не знаешь! Всё я знаю, ещё получше тебя знаю!
Часы метались из рук в руки, не имея более ни назначения, ни хозяина, не будучи ни средством, ни украшением, ни соблазном, и вызывая лишь краткосрочное детское любопытство. Вдоволь навосторгавшись, один из мальчишек протянул часы Нуллусу.
– Не надо, оставьте себе, – будто с просьбой, ответил тот и засунул руки в карманы.
– Нет, мне тоже не нужны! Мне попадёт, если найдут! А мне и спрятать негде, у нас семья то большая! – снова принялись выкрикивать дети. – Забери Нул, они теперь твои. Но можешь их вернуть, если не нравятся.
– Да как они могут ему не нравиться? Ты посмотри на них! Смотри, какие узоры! И цифры как написаны!
– Если бы они всем нравились, у всех были бы такие же. А ты хоть у кого-нибудь видел похожие?
– Так они, наверное, и стоят ого-го!
– Ерунда, это же не золото.
– Думаешь?
– Я знаю, как проверить. Надо на зуб попробовать. Если останутся вмятины – значит золото.
– Ну, ты скажешь, а с вмятинами потом что делать?
– Не надо ничего проверять, не золото это. Возьми, Нул. Можешь часовщику сказать, что на улице нашёл.
Нуллус взял часы, и все мальчишки расселись вдоль берега. Узкое русло реки лежало, будто нагретая телом голубая нитка от только что снятого сарафана, небрежно смахнутая девушкой со своего плеча на зелёный ковёр. Река приходила из-за леса вдалеке и за лесом вдалеке скрывалась. Ребят снова ничего не захватывало, и они просто сидели, кидая камни в воду и смеясь.
– Кто-нибудь пробовал перепрыгнуть реку? – вдруг спросил Нуллус.
– Да как же ты её перепрыгнешь? – засмеялись мальчишки. – Это же река! Только если зимой, когда около берегов подмёрзнет!
– Ну и провалишься под этот лёд, вот удовольствие – зимой промокнуть!
– Если лёд толстый, то не провалишься!
– Вы как хотите, а я попробую, – хитро улыбнулся Нуллус, складывая одежду на траву.
– Спорим, даже до середины не допрыгнет!
– Чего тут спорить!
– Где ему!
Нуллус, тем временем, отсчитал несколько шагов от берега и повернулся. Отсюда река не выглядела большой, особенно по сравнению с полем за ней, поделённым на лоскуты: тёмно-зелёный, светло-зелёный, а то и вовсе жёлтый. Нуллус разбежался, вдохнул глубоко-глубоко и оттолкнулся от травы, и полетел, размахивая руками и ногами. Через мгновение он вынырнул, отплёвываясь от воды и протирая глаза.
– Хорошо прыгнул Нуллус, честное слово! Но до середины всё равно не долетел! А ты ещё хотел реку перепрыгнуть!
– Я знал, что не допрыгну, – ответил Нуллус, выбираясь на берег и наслаждаясь теплом травы и дуновениями ветра. – Просто хотелось узнать, насколько сильно.
– Я тоже хочу узнать, – поднялся на ноги короткостриженый мальчишка и разбежавшись прыгнул в реку. Вынырнув, он вдруг воскликнул, – а ведь мы сколько раз так прыгали! Просто мы не пытались ничего перепрыгнуть!
Он вылез на берег и сел на своё место.
– Интересно, голова высохнет, пока до дома дойдём? – озабочено проговорил он.
– Да у тебя там и волос то нет, – засмеялись остальные.
– Всё равно влажные, – задумчиво произнёс короткостриженый, проведя рукой по голове.
– Ты бы всегда так стригся – не попало бы в тот раз от отца за то, что купался. А то отрастил не хуже девчонки, – начал поучать один из товарищей.
Но короткостриженый только отмахнулся.
– Кстати, Нул, где сестра? – спросил один из ребят, и другие сразу подхватили. – Да, Нул, где сестра? Дома? Она придёт сюда?
– Не знаю я, где она, – недовольно нахмурился Нуллус. – Но сюда она всё равно не ходит.
– Она у тебя взрослая! И красивая! И добрая! И платье у неё красивое! – вновь принялись восклицать мальчишки.
– Чего сюда-то не ходит? – спросил короткостриженый.
– Боится. Да и родители нам не позволяют, – ответил Нуллус и кивнул на огороженный поодаль небольшой памятник.
– Ну, ты-то ходишь. Да и утонул он уже давным-давно. Нас ещё на свете не было.
– А я слышал, его утопили, – начал спорить другой мальчишка.
– Враньё ты слышал. Мне говорили, что он вообще не утонул, а просто памятник здесь поставили.
– За лесом в поле? Его же потом не найдёшь, этот памятник.
– Утонул он, – уверенно сказал Нуллус. – Поспорил с кем-то, что до дна достанет и утонул. Мне отец рассказывал, а они ровесники были.
– Всё равно это давно было.
– То есть ты думаешь, что раз давно, то больше и не будет?
– Нет, я думаю, что если один раз уже случилось, хоть давно, хоть вчера, то во второй уже обойдётся, вот и всё.
– Может он специально утонул? Я слышал, таких отдельно хоронят.
И мальчишки затихли, и в тишине почувствовали, как тёплый ветер, рвущийся по просторной и гостеприимной равнине, обдувает их волосы и сушит их кожу. Наткнувшись, может и не на правду, но на нечто ранее неизвестное, что правдой вполне могло быть, детям показалось, что лето впереди такое длинное, а они уже так много узнали. Да и день ещё не начал остывать, и будет ещё и обратный путь через лес, и ужин, и разговоры родителей о делах в городе, и свежая постель, и уверенность, что так будет всегда и дней таких будет ещё так много, что они ещё и надоедят.
– Я всё-таки не верю, что он просто нырнул и утонул, – вдруг произнёс короткостриженный. – Да мы каждый день ныряем. И кроме нас тут бывает не протолкнуться. И больше ни одного памятника. Да я прямо сейчас нырну до самого дна, а через час уже дома буду.
– Да я, да я! Никуда ты не нырнёшь! Тебе знаешь, как влетит, если родители узнают! – заволновались ребята.
Но короткостриженный уже поднялся на ноги.
– А вот нырну. Прямо до самого дна.
– Ну, если ты нырять будешь так же, как вы с Нуллусом только что реку перепрыгивали, то лично я спокоен, – засмеялся один мальчишка.
– Как мы поймём, что ты правда до дна достал? – спросил другой.
Короткостриженный задумался. Нуллус потянул его за руку и тихо сказал.
– Садись ты. Не будет из этого ничего хорошего.
– Да погоди, – отдёрнул тот руку, – мама ты мне что ли? Заладили. И плохого тоже ничего не случится. Я вот что придумал, я прыгну с пустыми руками, а когда вынырну, то у меня камень или хотя бы комок грязи будет.
Ребята переглянулись, словно совещаясь. И каждый из них понимал, что если встать и уйти, то товарищ их в одиночестве ни на какую глупость не пойдёт. Но каждый боялся не найти поддержки и потом не иметь возможности рассказывать, что он в этот момент был здесь и всё видел своими глазами.
– Идёт, – сказал один из мальчишек. – Где нырнёшь?
– Да прямо возле памятника. Чтобы никто потом не говорил, что я неправильно нырнул.
– Чего у тебя голос-то задрожал, – смеялись ребята, – и кожа мурашками покрылась.
– Это от ветра, – смущённо потёр руки короткостриженный.
Они подошли к памятнику. С чёрно-белой фотографии смотрело молодое улыбающееся лицо.
– Была не была, – вздохнул короткостриженный и вновь прыгнул в воду. Вода возмутилась, зашумела, но приняла смельчака.
Ребята подбежали к самому берегу и принялись всматриваться в глубину.
– Вон он! Вон он! – кричали они и тут же вздыхали. – А нет, показалось.
Все вдруг поняли, как много надо времени, чтобы успокоилась поверхность воды и как неотвратимо её успокоение. Она вновь стала гладкой и показывала мальчишкам их напряжённые лица и безмятежное небо позади них.
– Да где он? – почти шёпотом произнёс один.
Нуллус взглянул на памятник и удивился, как похож человек на фотографии на смельчака, находящегося сейчас под водой.
Через мгновение полетели брызги, и короткостриженный вынырнул из воды, весь раскрасневшийся и жадно хватая воздух.
– Смотрю, никто не кинулся меня спасать, – с усилием засмеялся он и поплыл к берегу.
– Да чего тебя спасать, мы за тебя и не боялись, – произнёс один мальчишка, вместе со всеми отходя от берега и давая короткостриженному пройти.
– А зря, – серьёзно произнёс недавний храбрец, – я и сам боялся. А когда нырнул, то вообще страшно стало. И дна там никакого нет.
Короткостриженный показал пустые ладони и с грустью и пониманием взглянул на памятник. Мальчишки вновь устроились на тёплой траве и замолчали, осознав, как всё могло обернуться и как, возможно, однажды уже обернулось. Но дети долго не грустят, словно понимая, как непродолжительно их детство.
– Смотрите, журавли! – нарушил молчание один из мальчишек, и лица остальных обратились наверх, где размеренно и с достоинством проплывала стая длинношеих птиц.
– А давайте проследим, куда они полетят.
– Не выйдет – они за лесом скроются, а там болота начинаются – никак не перебраться. Да и куда они могут лететь? На такие же болота. Мне вот интереснее, откуда они прилетели.
– В общем, Нул, зови сестру. Мы же не обижаем её.
– Я знаю, – ответил Нуллус, – но она всё равно не пойдёт.
– Эх, но она у тебя красивая.
– А платье ты у неё видел, какое красивое!
– Ладно, пойдёмте. Хватит на сегодня приключений. Я уже сгорел весь.
Мальчишки резво вскочили и принялись обуваться.
– Нул, ты пойдёшь с нами голубей ловить?
– Идите, я догоню.
– Как хочешь.
Мальчишки убежали, а Нуллус вынул из кармана часы и начал сильно сомневаться, что эти часы теперь его. Он увидел гравировку, гласящую:
«Сквозь этот час,
Господь, веди меня
И будь мне силой
И не дай мне оступиться»
Нуллус обернулся, увидел, что друзья уже пропали из виду, поднялся и подошёл ближе к реке.
– Может, хоть вы на тот берег перелетите, – тихо сказал он.
Нуллус подбросил несколько раз часы в воздух, удивился, как ярко они блестят и как ловко ловят свет, и, поймав их сам в последний раз, запустил часы вдоль поверхности воды, подобно тому, как кидают плоские камешки. Но часы исчезли, не сделав и одной «лягушки». Только брызги и рябь остались недолговечными следами – бесконечность движения поглотила бесконечность времени. Нуллус забрался босиком на камень, с облегчением вздохнул и потянулся руками вверх, веря, что любой проступок не столь страшен, если не приносит выгоды. Не понимая, что за седьмым рвом мало интересуются как течением времени, так и верованиям людей, Нуллус не без гордости решил, что поступил правильно и по–взрослому, вопреки, а может и благодаря тому, что не посчитал смелостью раскаяние в непримечательном и неприглядном деянии. Нуллус спрыгнул с серо-белого зернистого камня на невысокую траву и крошечные белые цветы и пошёл становиться взрослым дальше. «Вперёд!» – кричали взрослые перед своей смертью. И Нуллус вернулся, вновь распознав для себя глупость, вместо храбрости. Глупость резала ткацким ножом материю и оборачивала ею людей, словно мумий. Они вставали, опираясь друг на друга, шли, семеня ногами, и не было иной силы сорвать ленты, кроме силы слёз. Хлопок намокал, падал, и люди видели, признав слабость. Ведь нет глупости излечимее, чем глупость о собственной правоте и силе.
Но всё это было позднее, уже после того, как хозяин магазина перестал давать вещи в долг и вообще стал менее приветливым, но более наблюдательным и осторожным; позднее, уже после того, как грустная и растерянная женщина отказалась брать деньги за утраченные часы, пояснив, что они были дороги как память, не уточнив о чём или о ком именно, справедливо сочтя это своим личным делом; примерно в то же время, когда эта женщина простила безответственность и излишнюю доверчивость хозяина магазина.
Ребята ловили голубей, ходили на реку, загорали, лазили по заброшенным домам, и каждое следующее утро укладывалось в стопку поверх вчерашнего, полдень отправлялся к прочим полудням, а уж вечер не упускал возможности примкнуть к подобным себе. И только ночи, скоротанные сном, смешивались, не оставляя возможности отличить одну от другой. Нуллус, с одной стороны, не по возрасту мудро и разумно не жалел о том, что украл часы, но глубоко переживал из-за того, что избавился от них. Но, будучи ребёнком, он считал, что не получит прощения, если вернёт украденную вещь, хотя хозяин магазина и слыл человеком добрым и великодушным. Нуллус решил просто жить со своей ошибкой и принимать все беды, случающиеся в дальнейшем с ним, вполне заслуженными и закономерными.