Моя семья

В один из особенно тоскливых дней на работе, где уже толком нечего было делать, так как отдел наш расформировывали и явно вообще собирались сократить, я отправила Карин свое резюме. Она ответила, что у них есть ставка начальника проектов. Это была работа, о которой я мечтала. Ну как мечтала? Мечтала-то я писать книжки, но разве это работа? Должность руководителя проектов мне казалась и действительно была гораздо менее противной, чем тестирование программ. Мне доводилось поработать немного на такой должности, но каждый раз мне не везло: то фирма закрывалась, то отдел сокращали и я была последней, кто пришел, то еще какая-то напасть. И научиться этому делу мне никогда толком так и не удалось. Опыт у меня в этом был совсем небольшой, а ставок таких в Израиле, видимо, было мало. Сколько я ни пыталась найти такую работу, все было безрезультатно, и приходилось возвращаться к ненавистному тестингу.

Все это напоминало дилемму Фаины Раневской в фильме «Подкидыш»: «Девочка, что ты хочешь? На дачу или чтобы тебе оторвали голову?» Что лучше: жить в прекрасной деревне под Парижем, делать работу, которая нравится и за которую отлично платят, ездить каждый день в Париж и иметь вполне реальную перспективу купить дом или слоняться по разным фирмам из года в год, занимаясь ненавистной работой в жарком Восточном Израиле и иметь в перспективе возможность получить на старости лет половину родительской квартиры в Ганей-Авив, а до этого так и скитаться, переезжая каждые два-три года? Эм-м-м-м… дайте подумать…

Как ни странно, принимая такие очевидные для меня решения, как, например, родить ребенка в тридцать пять, если уж повезло случайно забеременеть, или вот уехать во Францию с мужем-французом на готовое рабочее место, я казалась многим моим знакомым отчаянно смелым человеком. Они бы на такое никогда не пошли. Но в сложившейся ситуации у меня не было сомнений. В тридцать два я не захотела уезжать, потому что только наладила свою социальную жизнь и у меня еще было много надежд, связанных с Израилем. Но теперь, в сорок три, я понимала, что это – все. Я не заработаю больше денег и не сделаю другую карьеру, а все, что у меня есть – это долги. И никаких радужных перспектив больше нет и быть не может. На тестинг давно не любят брать людей за сорок, и это логично. В нашей работе опыт – ничто. Через два года все, что ты знаешь, превращается в труху и никому не нужно. Вместе с этим превращаются в труху и твои стареющие мозги. Если не предпринять что-то прямо сейчас, то не сегодня, так через год-два я действительно на радость маме буду сидеть за кассой в супермаркете Ганей-Авива. И я выбрала руководить проектами в Париже. Вот какая я странная, отчаянная и смелая. Через несколько дней после моего разговора с Карин меня вызвал начальник. В его кабинете сидела и кадровичка. У обоих были скорбные лица. Так как увольняли меня уже не в первый раз, я сразу поняла, в чем дело. И не ошиблась.

Серым зимним днем я ехала по скоростной трассе Геа, вернее, стояла в пробке и звонила маме, сообщить новость, и при этом наблюдала уродливейший вид на город Бней-Брак, открывающийся с трассы Геа.

– Ну я же тебе говорю, тебе не по карману эта жизнь в Рамат-Гане! Надо снимать квартиру там, где ты можешь, – это мама намекает на свой Ганей-Авив.

– Во-первых, нигде не дешево.

– Да, у нас тоже квартиры дорожают, конечно, – гордо сказала мама.

Маразм заключался в том, что даже квартиры в этой страшнейшей дыре, окруженной настоящими трущобами, населенными арабскими продавцами героина, действительно стоили так же, как квартиры во вполне приличных предместьях Лондона или Парижа.

– Мама, я говорила с Карин, может, удастся получить работу в ее фирме.

– И? Ты что, поедешь во Францию?

– Ну да, я предпочитаю жить под Парижем, а не в Ганей-Авив.

– Да это же полный бред! Вы рассоритесь с этой Карин, тебя опять выгонят с работы, а потом ты вернешься к нам с папой на голову со своими кошками и собаками и наша с папой жизнь кончится!

Я почувствовала себя так, будто в меня воткнули холодный нож и прокрутили его пару раз. Стало просто физически больно, в горле возник противный ком и застрял там.

– Спасибо, мама, что веришь в меня, но я уже двадцать пять лет не живу с тобой и как-то справлялась до сих пор, я тебе обещаю, что лучше сдохну на улице, но не приеду жить к тебе на голову, – тихо сказала я, еле сдерживая слезы от обиды.

После увольнения я снова начала бегать по собеседованиям, чтобы найти работу на те месяцы, которые понадобятся для переезда или на случай, если переезд не выгорит. Карин тем временем беседовала со своими. Мы созванивались и обсуждали план действий, если все получится. План был такой: мы переезжаем летом, когда у Роми закончится школа, жить можем в квартире, которую сейчас снимает Карин, она как раз собирается купить дом и летом в него переехать. Довольно скоро фирма Карин назначила мне собеседование по скайпу. Я не могла даже представить, что смогу пройти собеседование на французском языке. Потом позвонили снова, на этот раз я говорила с моим будущим начальником, никаких сложных или конкретных вопросов мне не задавали, все было больше похоже на дружескую беседу. И очень скоро Карин сообщила, что я принята.

Неожиданно сработали мои прошлогодние усилия по поиску клиентов – знакомые предложили мне отличный временный проект по тестингу. Офис находился рядом с алмазной биржей, это центральная тель-авивская бизнес-зона со множеством офисов и ресторанов в пятнадцати минутах езды от моего дома. Работать нужно было в некоем издательстве вместе с парнем, который когда-то был моим коллегой в «Комверсе». Люди были очень приятные: всякие экономические обозреватели и журналисты. Проверять нужно было их веб-сайт, что легче легкого, а денег я попросила очень много. Все сходилось, как идеальный пазл. Единственное, что меня удручало, – это как воспримут новость о моем отъезде родные. Сообщать об этом им было очень тяжело.

* * *

На пасхальном седере у моих родителей мы сидели за столом, как обычно. Надо сказать, что застолья у моих родителей всегда проходят по одному и тому же сценарию. Красивый стол, на котором классические советские и ашкеназийские блюда обязательны: салат оливье, свекольный салат с майонезом и орехами и, конечно же, холодец. Ну и раз у нас Песах, то непременно должна быть фаршированная рыба. Еда всегда очень вкусная. Компания у нас небольшая и с каждым годом становится меньше и старше.

С нами всегда празднуют моя сестра Женя, двое ее сыновей-близнецов, теперь уже взрослых парней; моя тетя Элла с мужем Борей и друзья моих родителей, Соня и Алик Браверманы, которые всегда приносят фаршированную рыбу – это их фирменное блюдо. Я считаю их членами семьи, потому что они были в моей жизни всегда. Это интересная пара, родители той самой, больной рассеянным склерозом, девушки. Несмотря на то, что я знаю их с самого детства, я ни разу не видела их дочь, она всегда жила в другом городе. Пара эта интересна и своей историей, и отношениями. От них веяло какой-то темной страстью, которая с годами превратилась в ненависть, такую же сильную, как любовь.

Я помню Соню и Алика, как и своих родителей, примерно с их сорока лет. Алик был красивым мужиком, таким типичным шестидесятником в модных очках с толстой оправой, заядлым курильщиком и спортсменом одновременно. Ходил в походы, катался на лыжах, играл в пинг-понг и пил с друзьями водку. Соня была женщиной с яркой, но, скорее, непривлекательной внешностью. Она всегда одевалась в интересные, эффектные наряды, которые она, как многие советские модницы, шила своими руками. Певунья, интеллектуалка, любительница кино и литературы. Алик и Соня познакомились, когда Соня уже была замужем, безумно влюбились друг в друга, и Соня ушла от «вполне хорошего человека» к Алику. Не знаю, были ли они счастливы и как долго, но, сколько я их помню, они постоянно ссорились. Помню, в одном из походов, в которые мы с родителями часто ходили, я отошла к озеру. Вдруг из-за кустов, не замечая меня, выскочили Соня и Алик с криками и воплями:

– Идиот! Браверман, ты же просто идиот! Ты посмотри на себя, ты же снова пьян! – кричала Соня.

– Жаба, не квакай, – отвечал ей подвыпивший Браверман.


Меня это поразило. Мои родители никогда не ссорились, максимум мама могла накричать на папу за то, что он купил недостаточно спелые помидоры. Но представить, что папа может назвать маму жабой, было невозможно. К тому же меня удивило, что Браверман не сильно отличался воображением от моих одноклассников. У Сони и правда были глаза навыкат, и я тогда, в детстве, подумала, что она должна жутко обидеться. Тогда я не могла себе представить, как на самом деле взрослые мужчины могут обижать женщин, и «жаба» меня очень впечатлила. В общем, бесконечные скандалы Браверманов были всем известны, над этим подшучивали, никто особенно не впечатлялся, и они шли своеобразным фоном к застольям, походам и вечеринкам. Но, видимо, впечатляли их дочь, которая с шестнадцати лет жила в Риге одна, а потом в 1989-м сразу же уехала в Лос-Анджелес, и любые ее контакты с родителями заканчивались дикой ссорой. Не думаю, что этому стоит удивляться.


У Сони и моей мамы есть любимая смешная история, которую я слышала тысячу раз. Когда-то в шестидесятые годы в Киеве случилось довольно сильное и аномальное для Украины землетрясение. Соня была дома с младенцем. Когда землетрясение началось, она вспомнила, что становиться нужно под дверной косяк. И вот Соня стоит под косяком и дрожит. Наконец землетрясение закончилось, и она обнаруживает, что мертвой хваткой обнимает новые рыжие кожаные сапоги, за которыми накануне отстояла в очереди. А в совершенно другом конце комнаты спит в кроватке младенец, о котором она и не вспомнила. Что именно смешит маму и Соню в этой истории, я не знаю. То, что Соня всегда гораздо больше интересовалась своими сапогами, чем дочерью, или то, как тяжело было купить в Советском Союзе сапоги. Но, видимо, ее дочке всю жизнь было не очень смешно.

С нами всегда за столом Элла и Боря. Элла – младшая сестра моей матери, которая, как и положено младшей сестре, является полной противоположностью старшей. Если моя мама сильная, доминантная, независимая в своих суждениях и не прочь навязать свои независимые суждения другим, то Элла считается слабой, ранимой, заботливой матерью, женщиной, для которой всегда на первом месте семья и дети.

Такой же тихий и закрытый человек ее муж. Как и мой отец, Боря преданно любит свою семью. Несколько лет назад, в начале зимы, когда сильные осенние ветра гуляли по горному городку Ариель, где проживали Элла и Боря, Боре понадобилось отпилить ветку с лимонного дерева в своем саду. Он залез на стремянку, подул сильный ветер, стремянка пошатнулась, и он упал на выложенную булыжником землю. Боря довольно сильно ушибся, однако не придал этому большого значения. Но вечером он вдруг стал путать слова, потерял сознание и его срочно увезли в больницу. Оказалось, что у него в мозгу образовалась гематома, которая убила часть клеток мозга, – в одночасье он превратился в парализованного человека, который не может ни двигаться, ни говорить, ни самостоятельно есть. Врачи сказали, что он может восстановиться, если с ним разговаривать и не бросать его одного.

Долгие месяцы вся семья по очереди дежурила у него в больнице. В результате он поразительно быстро для своего возраста восстановился и даже обнаружил в себе новые таланты. В семьдесят семь лет он начал посещать хор и с тех пор не перестает петь и писать песни. Сначала это было, конечно, умилительно, но в какой-то момент сильно надоело. Теперь каждое застолье проходит так: все едят, пьют, общаются, но где-то в середине вечера Элла и Боря деловито раздают листки с заботливо распечатанными стихами, которые Боря написал и положил на музыку старых советских песен. А за этим следует обязательное совместное караоке, солистом которого выступает, конечно, Боря. В песнях этих обычно поется о том, как здорово, что мы приехали в Израиль. В какой-то момент мама установила для Бори квоту не более двух песен за вечер. Так и живем. Я всю жизнь мечтала уметь петь, но недавно поняла, что люди, которые поют, просто не могут не петь, а это очень достает и смущает окружающих.

Следует вспомнить и о тех, кто за нашим столом не присутствует, а, по идее, должен бы. Это «закаббаленные» члены семьи: Шломо и Ханна. В эти дни года оба занимаются такими важными делами, как предотвращение атомной войны, перерабатывание квантовой энергии в свет и другими увлекательными и приятными вещами. Шломо и Ханна – не муж и жена. Шломо – это муж моей сестры Саша, а Ханна – дочь Эллы и Бори, моя двоюродная сестра Алена.

Шломо ударился в каббалу сразу после нашего приезда в Израиль. Когда он приехал, то чувствовал себя очень потерянным и больным – в советской армии он серьезно повредил ногу и с тех пор время от времени испытывал ужасные боли. Уж не знаю как, но он нашел центр по изучению каббалы. Мгновенно втянулся и сразу же принялся поучать всех вокруг. Впрочем кроме нас больше никого вокруг не было. Он рассказывал нам, как мы неправильно живем, как они в своем «махоне» собирают энергию и что-то там с ней делают, вот лично он, Саша, а нынче Шломо, непосредственно участвует в спасении планеты на энергетическом уровне. Конечно, здорово: был ты себе простым рабочим без среднего образования, а тут раз – и планету спасаешь. Кто ж откажется?

Мы все подшучивали над Сашей-Шломо, но как-то раз от скуки Аленка тоже решила пойти с ним на занятия. Потом сходила в центр по изучению каббалы еще пару раз, и все – мы ее потеряли. Вот это уже было совсем не так смешно. Дело в том, что Аленка была моим самым близким человеком в семье. У нас небольшая разница в возрасте, и, хотя мы не были похожи, все равно отлично понимали друг друга, дружили всю жизнь и все на свете поверяли друг дружке. Во всяком случае, я. Мы вместе выросли, вместе проводили лето с бабушкой на даче, вместе знакомились с мальчиками… Став подростками, вдвоем слонялись заброшенные и никому, кроме друг друга, не нужные, по жутковатому городку Петах-Тикве и покупали себе один шоколадный йогурт на двоих. И тут – раз! – и человек смотрит на тебя вроде бы теми же небесно-голубыми глазами, но в них нет ничего, только отсвет священных книг Зоар. Он тебя не видит. Проходит сквозь тебя, как привидение через стену.

К тому времени мы уже год жили в Израиле, Аленку, как малолетнюю, записали в старшие классы школы и напрочь забыли про нее. Она, в отличие от меня, была скрытной и тихой девочкой, и не замечать ее проблемы родителям, да и всем вокруг, было очень легко. Из старших классов школы она быстро вылетела и стала обтачивать алмазы на алмазной бирже. Занятие это, наверное, не очень увлекательное и душу ничем не наполняет. Вот так моя родная и своя Аленка превратилась в Ханну и очень быстро порвала все связи с семьей.

Но вернемся к нашему пасхальному столу. Моя сестра Женя сидела рядом со мной. У нас странные отношения, мы противоположны во всем. Я помешана на визуальной эстетике, моя сестра просто не видит и не интересуется этой стороной жизни, я люблю секс, флирт, все, что вокруг, моей сестре на это наплевать. Я, видимо, легкомысленная по сравнению с ней – она очень серьезная: работает, всегда учится на очередных университетских курсах, ведет какие-то некоммерческие организации. Я же еле успеваю просто работать на работе. Мы никогда не умели дружить, но я знаю, что мы любим друг друга. Да, я гораздо более близка со своими подругами, но знаю, что всегда могу рассчитывать на сестру. Ну если правда нужна будет помощь.

Женя начала меня расспрашивать о планах на свадьбу, к тому времени мы уже решили пожениться. Я, честно, никогда не стала бы регистрировать наш союз официально, если бы не нужно было уезжать. Когда Женя спросила меня, поедем ли мы жениться в Прагу, как это делают многие израильтяне, я сказала, что мы, похоже, уезжаем во Францию, только пока не нужно ничего говорить родителям. Ее глаза мгновенно наполнились слезами, и она только тихо сказала, что понимает, и в таком случае, конечно, не стоит тратить много денег на свадьбу. Мне было грустно и совестно, но я ни капли не сомневалась, что поступаю правильно.

Наутро Женя позвонила мне и стала буквально на меня орать, что я делаю что-то чудовищное, что это плохо для моей дочери, что я сумасшедшая и разрушаю свою жизнь.

– Жень, ну скажи мне, что такого разрушительного в том, чтобы поехать пожить во Франции?

– Это плохо для ребенка. Ты забираешь ее от семьи!

– Но мы и есть ее семья.

– Ей там будет плохо, у нее здесь своя жизнь.

– Но миллионы людей переезжают в другие страны и живут там с детьми, и никто не умирает. У меня же нет здесь работы, меня все время увольняют из тестинга, и я больше никак не могу этим заниматься, может быть, там больше возможностей.

– Жоффруа никогда раньше толком не работал, с чего ты взяла, что он будет работать сейчас?

– Но он же работает вот уже год. Скажи, ты сердишься из-за того, что родители остаются на тебе?

– Вовсе нет, мне это совсем не мешает, я просто волнуюсь за Роми.

– Знаешь, я ценю то, что ты внезапно так интересуешься Роми и мной, но это я – ее мать, и это я зарабатываю деньги на ее жизнь! И я не еду в Сирию или в Афганистан. Я сама решу.

– Ты увидишь, тебя так же уволят, как и здесь, а он никогда не станет работать.

Это мне напомнило наш давний разговор, но на этот раз я смогла не обращать на это внимание. Когда Роми только родилась, я полтора года сидела вообще без работы. Просвета не было видно, и я подумывала, не пережить ли этот период на Гоа вместе с ребенком. На копеечное пособие, которое светило мне в случае, если я так и не найду работу, там можно вполне неплохо жить, у меня были друзья, которые жили там уже несколько лет. Но Женя с мамой начали биться в такой истерике, какой я от них даже не ожидала. В Индии я никогда не была, и она меня никогда не привлекала, но масса моих друзей были в восторге. Я и так не люблю жару, нищету и грязь, человек я не духовный, открывать чакры вместе с пятым глазом мне неинтересно – мне просто казалось, что это лучше, чем работать на какой-нибудь черной работе в Израиле. И я не поехала. Но сейчас Женя говорила почти те же самые слова.

Потом был разговор с мамой – мне снова пророчили увольнение, ссору с Карин и возвращение «на голову».

К тому же категорически против нашего отъезда была Сандрин.

Надо сказать, что перед тем, как заваривать всю кашу и беспокоить Карин почем зря, я спросила Давида, согласится ли он нас отпустить. Он был Роминым отцом официально и имел право запретить мне ее увозить. Он сразу согласился, хотя ему явно было нелегко. Сандрин тоже меня поддерживала в моем решении, пока, видимо, не осознала, что все может произойти на самом деле. И тут началось, она уговорила Давида отказаться от своих слов, потом она сказала Жоффруа, что я всегда мечтала уехать во Францию и искала себе француза, чтобы с ним уехать. Она убеждала Роми, что Франция – плохая страна, там все очень строгие и ей там будет плохо.

Чем больше сопротивления я встречала со стороны родных, тем тверже становилось мое решение. Я уже совершенно не могла не видеть уродства и буквально разрухи вокруг. В течение двадцати шести лет я научилась не обращать на это внимание, просто идти куда надо и не смотреть по сторонам. Помню свою эстетическую катастрофу в первые годы жизни в Израиле. Я просто не могла видеть то, что окружало меня.

Потом я переехала в Тель-Авив и научилась любить этот запущенный, странный и страшненький городок – за веселую бесшабашность, за легкость встреч, за кипящую круглые сутки жизнь, за пляжи, за вечеринки. Я научилась не обращать внимания на страшные ветхие песочные коробки домов, на грязный, загаженный собаками асфальт под ногами, на отсутствие того, что называется архитектурой. Но я уже давно не вела ту веселую жизнь, мой ребенок ходил в школу, похожую на бомбоубежище в Афганистане, а платила я за свое проживание в районе этой школы, за продленку и за обеды так, как во Франции платят за обучение в частных престижных школах. Меня искренне удивляли люди, которые могли спокойно заявить, что наш Рамат-Ган очень красив. Я все понимаю: другого нет, любим то, что есть. Но есть же на свете какая-то объективная реальность.

Я больше не могла высматривать в этом очарование и красоту.

В конце концов мы пришли к Давиду и его жене Наталье в гости, честно поговорили, объяснили, что совсем уже не тянем здесь жить, что очень дорого, что скоро у меня совсем не будет работы, что если мы переедем подальше, то им тоже придется стать родителями Роми. Придется отвозить ее в школу, возможно даже в другой город. Водить Давид не умеет, так что это придется делать Наталье с двумя маленькими детьми в машине, надо будет купить Роми кровать и выделить комнату. Мы все понимаем, что она не должна спать в гостиной на диване, надо будет забирать и привозить ее, как это делают все папы, которые не живут с мамами своих детей.

Загрузка...