Приехав в небольшой городок Красновятск, затерянный в сумрачных вятских лесах, Нина Андреевна Садовина долго не могла к нему привыкнуть. После морозного Архангельска, где она окончила училище искусств, районный городок произвел на неё впечатление удручающее. Местность, на которой он располагался, была настолько холмистой, что непонятно было, какая тайная сила удерживает на этих склонах старые купеческие дома. Меж домов на холмах толпились березы и тополя, тянулись ветхие синеватые заборы, кое-где прерываемые яркими пятнами рекламных щитов. В центре Красновятска возвышался старинный собор из красного кирпича. Рядом с собором уходила в небо белая пожарная каланча, которая когда-то была колокольней.
Детская музыкальная школа, куда Нина устроилась на работу, находилась в одном из старинных мещанских особняков, который выделялся среди остальных изобилием гипсовой лепнины по фасаду и чугунной оградой, отбрасывающей в погожий день весьма замысловатую тень. Возле здания школы был широкий сквер, сплошь заросший густыми сиренями, в центре которого белел мраморный круг неработающего фонтана, а конце едва просматривалась полуразрушенная ротонда.
Служебную квартиру Нина получила в центре городка, в бывшем общежитии реального училища, где обучался когда-то видный революционер Яков Ройзман, участвовавший в подготовке покушения на Александра второго. Отапливалось это общежитие дровами, имело скрипучий пол, высокие потолки и два тёплых туалета, расположенные в разных концах широкого коридора.
Комната Нины была на втором этаже, как раз на уровне густых вершин американских клёнов. Когда Нина в первый раз летним вечером открыла окно, она была приятно удивлена близостью резных желто-зелёных листьев. Накануне был дождь и сейчас, омытые влагой, кленовые листья издавали тонкий приторно-сладковатый аромат, такой знакомый и такой родной, что у неё от странной (пришедшей откуда-то из детства) нежности закружилась голова. Она несколько раз глубоко вздохнула и долго потом простояла так, наблюдая расплывчатое сияние закатных лучей, размноженное в лужах на асфальте.
Коллектив учителей в музыкальной школе при первой встрече Нину разочаровал. Тут были женщины в возрасте, которые выше всего ценили в окружающих трезвый расчет и хозяйственную жилку. Они без конца рассуждали о дачных участках, о каких-то новых практичных парниках и теплицах, огурцах и помидорах. О том, как поднялась в цене свинина, и как непозволительно распустились дети после демократических реформ эпохи Гайдара и Ельцина.
Единственным человеком, с которым Нина могла сейчас поговорить по душам, стала соседка по этажу, одинокая тридцатипятилетняя женщина Наталья Юрьевна Осокина, работающая экономистом в одном из отделов районной администрации.
Наталья расположила к себе широким румянцем во всю щеку и умением улыбаться даже тогда, когда говорит о серьёзных вещах. У Натальи были тёмно-русые, слегка вьющиеся волосы, смуглая кожа и большие озорные глаза.
В общем, Нина вскоре заметила, что местные мужчины, глядя на Наталью, инстинктивно облизывают губы, как будто замечают что-то вкусненькое. А ещё Наталья всегда была чем-то взволнована, чем-нибудь приятно потрясена. Она знала все последние городские новости, все самые занимательные сплетни и умела изложить их так, что Нина не могла сдержать улыбки.
Если Наталья куда-нибудь приглашала, то ей невозможно было отказать, потому что там, где была Наталья, всегда происходило что-нибудь интересное, претендующее в перспективе стать приятным воспоминанием.
Именно с Натальей Нина в первый раз попала на дискотеку, где какой-то местный нахал поцеловал её в щеку и сказал, что она походит на француженку.
Это с ней Нина посетила выставку местного художника по фамилии Харлов, где увидела множество цветных натюрмортов и пейзажей, обрамленных бронзово-желтым багетом. Купальщиц на сиреневом фоне, подсолнухи в горшках, вездесущие ромашки и васильки.
Это с Натальей она попала на встречу с местным поэтом Николаем Гусевым, стихи которого поразили её своей трагической простотой. Одно из стихотворений поэта она запомнила. Оно звучало примерно так:
Здесь нет ни весны, ни лета,
здесь фрукты – часть винегрета.
Здесь по приметам – край света
и в шахте стоит ракета.
Гудит под землёю сервер,
опасно земли коснуться,
а если пойдешь на север
то можно и не вернуться.
Там за холмами где-то
спрятаны наши запасы:
тушенка, ружье, галеты,
и бочка с хорошим квасом.
Кто сунется в нашу чащу,
тому не сносить онучей.
Край света – он настоящий,
напомню на всякий случай.
Потом Наталья пригласила Нину к своим родителям в деревню, где у Осокиных было некое подобие разорившейся дворянской усадьбы. Высокий кирпичный дом в глубине сада, хлевы, сараи, пасека на берегу небольшого пруда.
И дом, и сад Нине очень понравились. Но все же самое большое впечатление произвел на неё четырнадцатилетний брат Натальи Осокиной, Саша, который очень походил на сестру. Саша был, как сестра, русоволос и смугл, только его глаза под высокими и густыми бровями никогда не округлялись от удивления, веки встревожено не взлетали, руки не спешили выразить скрытые чувства. Он редко улыбался, и со стороны мог показаться медлительным, даже меланхоличным. И всё-таки, взглянув на него в первый раз Нина машинально провела языком по обсохшим губам, и в её голове как бы само собой родилось неожиданное восклицание: «Ах, какой вырастет из него мужчина!» И тут она впервые за последнее время осознала, что этот мальчишка каким-то странным образом заставил её смутиться.
Потом Нина и Натальей ходили купаться на мелководную лесную речку с песчаными берегами и по дороге много говорили о живописи. О том, что ни одному художнику, каким бы талантливым он ни был, не дано передать настроение летнего утра, где влажные промежутки между коренастых дубов затоплены солнечным светом через край. Наталья даже вспомнила для наглядности одну из картин Куинджи под названием «Березовая роща», где свет и тень особенно контрастны. Но всё равно эта картина далека от реальности. Реальность богаче.
На речке Наталья без стеснения разделась донага и долго плавала в зеленоватой воде саженками, пыхтя и отдуваясь, как простая деревенская баба. Нина же в своем некрасивом синем купальнике, худая и тонконогая, со страхом заходящая в зеленоватую воду, выглядела рядом с Натальей, как полевая былинка возле породистого подсолнуха.
Посинев от холода, Нина вскоре вышла на берег и с явной завистью стала наблюдать за Натальей. Потом её внимание привлекли белые бабочки, похожие на пушинки, которые то беспорядочно мельтешили над водой, то садились на коричневатые стебли сабельника. Устав щурится от яркого солнца, Нина перевела взгляд себе под ноги. Там невесомые водомерки скользили вдоль берега между высоких, шелестящих от сухости пучков осоки, обрамляющих водоём со всех сторон. Чуть дальше мясистые кувшинки тянулись к поверхности воды, пряча в тугих бутонах желтый кадмий соцветий. Серебристые мальки сновали под ногами среди водорослей. Рядом с мальками затаился пятнистый щуренок, поджидая добычу.
Нина поразилась обилию живности вокруг неё и тут же поймала себя на мысли, что созерцание летней природы для неё важнее процесса купанья. Что, скользя вокруг неторопливым взглядом, она ощущает больше восторга, чем тогда, когда погружается в прохладную лесную воду.
Глядя на выходящую из реки Наталью и наблюдая её стройное смуглое тело, Нина невольно вспомнила Сашу. Он вскоре будет таким же стройным и сильным…
На обратном пути Наталья завела Нину в заросли колючего ежевичника. В них было сумрачно и душно. Кроны чернотала накрыли молодых женщин зелёным пологом с редкими просветами. Кое-где ягоды ежевики были уже спелыми и выглядывали из пышной листвы как манящий гостинец. Руки от ягод постепенно стали лиловыми, губы – тоже. Наталья стояла, утопая в густых зарослях ежевики, как Нимфа в морских волнах. Иногда её непокрытую голову окатывали солнечные лучи и Нина замечала над этой головой пушек мелких едва заметных кудряшек. На зелёном фоне лета этот нимб золотистых прядей был великолепен.
Дома после непривычно длинной прогулки, Нина почувствовала себя уставшей. Села в глубокое кресло возле окна и с наслаждением вытянула ноги.
Вечером после ужина, сонно беседуя с Натальей, Нина то и дело заинтересованно поглядывала на Сашу. Видела, как он прошел на веранду, смущенно втянув голову в плечи, как вернулся обратно с книгой в руке, как беззвучно присел на диван.
Наталья в это время, как всегда восторженно, рассуждала о философской основе настоящей поэзии. Уверяла, что в подлинной поэзии обязательно присутствует нечто мистическое. Иначе чем объяснить популярность стихов Мандельштама, в которых, кажется, нет никакого смысла – только пьянящая партитура звуков. Однако они трогают. Они восхищают.
Нина иногда утвердительно кивала, соглашаясь с Натальей, иногда смотрела с недоумением, но не возражала. Потом сказала, что ей больше нравится Бродский.
Однажды ход их беседы нарушил Юрий Петрович, отец Натальи, неожиданно спросивший Нину о её родителях. Где они сейчас? Чем занимаются? Нина ответила, что они остались в Архангельске.
– У них там квартира – продолжила она, – и дача за городом.
– А дети есть ещё, кроме вас?
– Нет, больше нет никого.
Естественно, потом Юрию Петровичу захотелось узнать, кто её родители по профессии и сколько за свою работу получают? И пока Нина рассказывала обо всем этом, Саша, подняв от книги глаза, внимательно смотрел на Нину. При этом его рот слегка приоткрылся. В нём стало видно два больших белых зуба под пухлой верхней губой. И по тому, как Саша на неё смотрел, Нина поняла, что она для него большая серьёзная тётя, которая уже давно живет своей загадочной взрослой жизнью.
Потом Нина с Натальей вышли в сад и стали удаляться от дома, легко ступая по утрамбованной песчаной дорожке.
Через какое-то время Нина спросила:
– А ваш Саша, он в каком классе учится?
– В девятом, – машинально ответила Наталья. – Он ребёнок ещё. И стеснительный, как красна девица. Вероятно возраст такой.
– Очень интересный мальчик, – тоже как бы между прочим заключила Нина. – Он так на меня посмотрел однажды, что у меня по коже мурашки прошлись.
– Он симпатичный, – улыбнулась Наталья. – Только скованный. Надо бы почаще вытаскивать его из деревни в город, а то он совсем одичает.
– Да, конечно. Конечно… Ты пригласи его к себе. Пусть приедет, поживет в городе. Освоится.
– Мне некогда с ним заниматься, – отрезала Наталья. – Ты его не знаешь. Он очень капризный. Если ему что-нибудь не понравится – он может обидеться и таких гадостей наговорить…
В конце сада за сиренями была коричневая от времени скамья. Это место стразу показалось Нине уютным, скрывающим от любопытных взглядов. К тому же спиной тут можно было опереться на стену ветхого сарая с пологой крышей. В этом таинственном месте хотелось говорить о чем-нибудь сокровенном. А так как всё сокровенное обычно случается в ранней юности, то новые подруги на этот раз стали вспоминать свои студенческие годы. Причем рассказы Нины звучали загадочно и печально, а воспоминания Натальи то и дело заставляли улыбнуться.
В общем, в гостях у Натальи Нине понравилось. Только порой неловко было видеть, как её родители весь день хлопочут по хозяйству. Как Юрий Петрович ходит по двору в заношенном спортивном костюме то с вилами, то с ведрами. Как он громко хлопает в ладоши, загоняя на место пугливых черных овец, косит теленку траву, носит из колодца воду. Как Мария Николаевна доит корову и принимается готовить нехитрый ужин для всей семьи.
Наблюдая за всем этим со стороны, Нина как-то очень отчетливо сознавала свое ничем неоправданное безделье, свою принадлежность к тому кругу людей, для которых обычный ритм жизни не связан с тяжелым физическим трудом.
После ужина Саша куда-то исчез. Нине после этого сделалось рустно. От нечего делать она попросила Наталью показать ей Осиновку. Наталья с энтузиазмом откликнулась на её просьбу, стала уверять, что летними вечерами их поселок удивительно красив, особенно в той части, где небольшая речка делит его на две части.
– Там в пойме реки растет громадный мрачный осокорь, на котором когда-то повесился, высланный из Петербурга молодой писатель и революционер Венедикт Лебедкин. Ты обязательно должна увидеть это необыкновенное дерево, – завершила свой рассказ Наталья, поправляя перед зеркалом волосы.
Когда Наталья с Ниной вышли на улицу, Нина сразу почувствовала вечернюю прохладу. Ей стало зябко. И, хотя Нина старалась меньше говорить и больше двигаться, озноб не проходил. Наталья же в одном ситцевом платье и босоножках на босу ногу чувствовала себя на вечерней улице вполне комфортно.
Нина попыталась было настроить себя на особый жизненный ритм, который иногда её выручал, попробовала пробежаться по короткой аллее возле пристани, нарочито весело подпрыгивая на одной ноге, но природное худосочие вскоре стало сказываться в полную силу. Ей сделалось зябко. Она пожалела, что не набросила поверх кофточки ветровку и не попросила заварить ей чашечку горячего кофе.
В пойме реки, куда её привела Наталья, действительно произрастали какие-то огромные деревья мрачной наружности. «Посмотри, – попросила Наталья, зайдя под сень одного из них и совершенно растворившись в его голубоватой тени, – сверху оно густое, как облако… А ветви торчат в разные стороны как перекладины. Таких могучих деревьев больше нигде нет». Нине сравнение понравилось, она шагнула в тень дерева и посмотрела вверх. Но ничего, кроме серебристого сияния листвы не заметила. «Нет, наверное, это было зимой, – вдруг вспомнила Наталья. – Да, да, зимой! Был белый снег и тёмные деревья. Тёмные деревья и синие тени. А сейчас всё немного размыто. Поэтому однотонно». Наталья разочарованно вздохнула и быстро пошла прочь. Нина приостановилась, ещё раз посмотрела на странное дерево и решила, что огромный осокорь вовсе не похож на Голгофу русской революции.