Ей хотелось, чтобы дверь грохнула, как артиллерийский залп, чтобы железный лязгающий стук разнесся по всем этажам и достиг ушей этого верблюда! Этого ленивого, тупого, спесивого животного!
Ан нет! Проклятый доводчик погасил удар: дверь, которую Лида толкнула изо всех сил, закрывалась до противного медленно, на прощание жирно чавкнула и даже, как показалось, злорадно усмехнулась.
Ну, ничего! Она еще отыграется! И на этой гадкой двери, и на верблюде!
Лида шла по улице, не замечая ни снегопада, ни взглядов прохожих, ни мелькания светодиодных гирлянд, развешанных на голых деревьях. Ее распирал гнев, внутри все клокотало и рвалось наружу. Сейчас бы закричать во всю глотку или зарыдать…
Но голос разума, как обычно, держал эмоции под замком. Единственное, что было доступно и давало возможность выпустить пар, – это стремительно шагать по хрустящему снегу, мимо равнодушной толпы и новогодних витрин, шагать без цели, без остановки, не сбавляя скорости, ощущая внутри колючий ком обиды.
Конечно, можно воспользоваться мобильником – набрать номер Нонки или Аглаи и выложить все, что переполняло душу. Такое было уже не раз. И помогало. И пусть Нонка слушала вполуха, подавляя зевок, а Аглая так вообще молчала все время, пока длился трагический монолог, и лишь в конце, после многозначительной паузы, выдавала неизменное резюме про благодать женского долготерпения и умение лавировать в штормящем море семейных отношений.
Что ж, ее подруги были не совсем искренни и даже где-то в глубине души злорадствовали, пусть! Такова женская натура. Она сама из того же теста и все понимает. И ей приходится выслушивать откровенные до цинизма жалобы замужней Нонны и скучные, как гардероб старухи, рассуждения одинокой Аглаи. И сочувствовать, и давать советы, понимая всю их никчемность.
Но все же лучше так, чем держать под спудом накопившуюся боль.
А сегодня, кажется, не тот случай. Предположим, она позвонит той же Нонке. И что скажет подруге нового? Как ей тяжело жить со своим мужем? Но об этом давно известно – тема обмусолена со всех сторон и, похоже, изрядно поднадоела. Есть, правда, нюансы, но их-то как раз выкладывать не хочется. Это все равно что донага раздеться на городской площади – стыд и позор. И правда, случай для телефонной болтовни неподходящий.
Лида замедлила шаг, перевела дыхание, окинула тоскливым взглядом улицу.
Надо же, рассердилась она, до Нового года больше месяца, а уже все кругом расцвечено, как на ярмарке.
Ее тонкий вкус профессионального дизайнера страдал при виде явного перебора украшений на фасадах, витринах и столбах. Эта пестрая мешанина вызвала в ней дополнительный негатив, которого и так было под завязку.
Люди, закончив рабочий день и сделав покупки, торопились домой. В уют и тепло, с завистью подумала она.
Из булочной вышел мужчина в сером стильном пальто и повернул навстречу Лиде. Она прошла мимо, окинув человека в сером рассеянным взглядом и невольно отметив его притягательный парфюм, и вдруг резко остановилась – за спиной кто-то мягким, но звучным баритоном произнес ее имя. Она оглянулась – мужчина в элегантном пальто смотрел на нее и улыбался.
– Неужели я так изменился, что одноклассники уже не узнают?
– Женя? Это ты? – севшим голосом произнесла она.
Радостные эмоции давались с трудом – настолько глубоко проросли в ней уныние и безысходность. Очевидно, ее скупая реакция разочаровала Евгения, веселое оживление на лице погасло.
Он кашлянул, вежливо спросил:
– Ты торопишься? Извини, не вовремя подвернулся…
– Господи! Женька! Да что ты такое говоришь? – очнулась Лида, растягивая непослушные губы в улыбке.
– А я тебя сразу узнал, – сдерживая волнение, произнес бывший одноклассник и шагнул к неподвижно стоявшей Лиде.
– А ведь ты и в самом деле изменился, – прищурилась она, разглядывая мужчину, как манекен в витрине. – Такой… весь из себя… И прикид… И прическа… Я уж молчу про французский парфюм.
– Что? Сильно разит? – усмехнулся он и, словно оправдываясь, пояснил: – Коллеги на день рождения подарили, да еще всего с ног до головы опрыскали… Ха-ха! Как колорадского жука на картошке.
– Не прибедняйся, – не без лукавства осадила его Лида. – Туалетная вода – суперкласс, и выбирала ее наверняка какая-нибудь юная, но продвинутая претендентка.
– Претендентка? – удивился Евгений, но чертики в его глазах так и плясали.
– Вот-вот, – слегка язвительно сказала Лида и повторила: – Не прибедняйся.
– Ладно, не буду, – примиряюще согласился одноклассник и вдруг посерьезнел: – А ты как? Я имею в виду, как живешь? Семья, дети?
– Угу. Все как полагается в моем возрасте. Муж и сын. Шестнадцать лет парню. В десятом классе уже.
– А моей Ксении четырнадцать.
– Наверное, модница и красавица?
– Наверное, – пожал плечами Евгений и, заметив Лидино недоумение, улыбнулся: – В Лондоне она учится, в колледже. Видимся нечасто, да и то в основном по скайпу.
– Понятно.
Они замолчали. Лида, опустив глаза, задумчиво теребила край шарфа, а Евгений украдкой изучал ее лицо.
Нет, оно не постарело. Не обрюзгло, не покрылось морщинами, но что-то в нем было такое, не поддающееся описанию… Может, усталость?
– Жень, а ты счастлив? – вдруг спросила она.
Вопрос застал его врасплох. Своей неожиданностью, необычностью – не каждый день спрашивают об этом, – и еще тем, что задала его она, Лида, самая красивая девочка в их классе, самая замечательная, самая…
– Что? Счастлив? Ну… как-то неожиданно. Я давно…
– Прости. Можешь не отвечать. У меня случайно вырвалось. Просто я подумала… А! Уже не важно.
– Да нет. Чего там. Я могу ответить. И не на такие вопросы приходится отвечать. Я…
– Не надо, Жень. Я, наверное, пойду. Поздно уже.
– Ты с работы? Кстати, где работаешь? Кем? Если не секрет…
– Да какой секрет? Преподаю в детском доме творчества. Дизайн.
– Это где-то здесь, в этом районе?
– Ну да. На Сиреневой. А ты что… Тоже в этом районе?
– Нет. То есть да… Короче, квартирушечку здесь прикупил. Так сказать, запасной аэродром…
– Хм. Понятно.
– Нет, ты не подумай… Никакого криминала…
– Боже мой! Да не оправдывайся ты! Какое мое дело, собственно…
– Нет, но… Я все же объясню. Вот ты спросила: счастлив ли я? Могу прямо ответить, без всяких ужимок и прыжков. Нет счастья, Лида.
– Но есть покой и воля? – не скрывая сарказма, усмехнулась она.
– Вот именно. Покой и воля, – сдержанно подтвердил Евгений. – Ты даже не представляешь, каким трудом они мне достались. Какой кровью. Я теперь на мир по-другому смотрю. Он, оказывается, большой и яркий. Для тебя он, может, всегда таким был, а мне открылся совсем недавно.
– Но почему? – заинтересованно подалась к нему Лида, пристально всматриваясь в возмужавшее лицо одноклассника.
– Почему? Тут нет никакой тайны. Наоборот. Все проще пареной репы. Мы с женой разные люди. Настолько разные, что просто поражаюсь – как меня угораздило на ней жениться! Ведь то, что меня бесит в ней, я и раньше замечал, до свадьбы еще. Увы! «Рассудок сумрачный молчит, когда свой адский бал вершит и побеждает голос плоти».
– Ну, ты и сказал!
– Это крик души, Лида. Я долго терпел. Почти семнадцать лет. Но всякому терпению, как известно, есть край. И я дошел до этого края. Если бы не квартира, которую купил два года назад, не знаю, чем бы все закончилось…
– А просто разойтись ты не пробовал?
– Хм. Для кого-то это самый простой выход, но не в моем случае. У нее инвалидность… По моей вине. В ДТП попали. Я отделался царапинами, а у жены сотрясение мозга, несколько переломов. Еле выкарабкалась.
– Сочувствую.
Они вновь замолчали. Лида вдруг недобро подумала, что ничего не меняется в этом жестоком мире. Женщины стареют, болеют, становятся обузой для мужчин, которые с годами лишь набирают и во внешности, и в значении… Ишь какой мажор стоит! Вальяжный, холеный… Кто бы мог подумать, что из худого нескладного подростка получится такой денди.
– Лид, тебя проводить? – прервал ее размышления Евгений. – Поздно уже.
– А? Нет! Что ты! Мне тут… недалеко. Я пойду. До свиданья, Женя.
– Постой! Как же так? Двадцать лет не виделись, даже не поговорили толком и разбежимся в разные стороны?
– А о чем говорить? Вспоминать школу? Что-то не хочется. И погода не располагает…
– Может, в кафе зайдем?
– Ну вот еще! Я не одета, без макияжа и вообще…
– Да-а, аргументы тяжелые, – усмехнулся Евгений. – А мое мнение тебя не интересует?
– Какое мнение?
– Ты по-прежнему красивая, даже ненакрашенная, – с ласковой интонацией произнес он, и лицо его озарилось юношески открытой улыбкой.
– Ну, ты скажешь, – смутилась Лида, тронутая то ли комплиментом, то ли этой неожиданной улыбкой.
– А знаешь что? Поехали ко мне? Чего мы мокнем под дождем? Машина здесь, на стоянке. Хлеба я купил, нарежем бутербродов, пожарим яичницу. Идет?
– Ну, я не знаю… Поздно уже. Все это на авантюру смахивает…
– Брось комплексовать! Едем!
Он подхватил растерявшуюся Лиду под руку и решительно повел в сторону ближайшей парковки.
– Ничего, что я так наворачиваю? Честно говоря, с утра ни маковой росинки. Да и утром только кофе и сигарета – вот и весь завтрак.
– Ешь, ешь.
Лида заботливо подкладывала в его тарелку то ломтик колбасы, то салат из огурцов, сама же маленькими глотками пила остывший чай.
В душе у нее творилось нечто странное: чувства наплывали одно на другое, не успевая толком оформиться, обрести внятную суть и законченность. Ей было неловко в этой квартире, рядом с бывшим одноклассником, и в то же время по-домашнему уютно и тепло. С одной стороны, она любовалась новым обликом Евгения, превратившегося за эти годы из «гадкого утенка» в уверенного и сильного мужчину, с твердым взглядом и жесткой линией губ. И в то же время ей претило его отношение к жене-инвалиду. Ведь виновником аварии был он сам. А теперь, видите ли, устал от жены, от домашних забот и скрывается в этом шикарном жилье.
Квартира-студия была довольно просторной, дизайнерски решенной, оборудованной новейшей электроникой. На стенах висело несколько картин, выполненных в абстрактной манере.
На вопрос Лиды, чьи это работы, Евгений почему-то смешался, ответил не сразу, дескать, это малоизвестный молодой художник, о котором она вряд ли слышала. Улучив момент, Лида смогла разобрать мелкое факсимиле в нижнем углу одной из картин. Молодым художником оказалась некая Анита Самойлова.
И вновь внутри шевельнулось что-то неприятное. Почему он не ответил прямо: мол, картины написала Анита Самойлова, молодая и талантливая художница. Получилось, будто выкручивался, боялся сказать правду.
«Господи, ну не жена ведь я ему и не любовница, – усмехнулась Лида, – зачем передо мной-то юлить».
Так и сидела за столом, прихлебывала холодный чай, путаясь в ощущениях и мыслях.
А Евгений тем временем наелся, попросил разрешения закурить, и, откинувшись на спинку стула, пустился в воспоминания юности.
– А помнишь новогодний бал в десятом классе?
– Бал? – рассеянно переспросила Лида. – Да, помню. А что?
– Как мы с тобой зажигали, а? Наш испанский танец. Публика ревела от восторга. И главное, не репетировали, чистый экспромт.
– Ну, я бы не назвала это танцем, – скептически пожала плечами Лида. – Так, несколько телодвижений под хабанеру.
– Но зал рукоплескал.
– Просто никто не ожидал от нас. Весь класс – в костюмах из оперы «Кармен», входим в зал, напевая «У любви, как у пташки, крылья». Учителя были в шоке.
– А помнишь, как Сашка Головин пустил петуха, вытягивая «так берегись любви моей»?
– Ха-ха-ха! Да уж, прикольно.
– Нет, что ни говори, а класс у нас был супер. Сплошной креатив! Просто фонтанировали идеями.
– А сколько талантов! Ивлев стихи писал, Галка Носенко на фоно играла, ты на гитаре. Кстати, что-то не вижу инструмента. Забросил?
– Давно. Еще в универе.
– Жаль. У тебя хорошо получались дворовые романсы. До сих пор в ушах «Голуби». Помнишь?
– Еще бы. «Тише, люди, ради бога, тише! Голуби целуются на крыше». Увы, детство кончилось. Не вернешь.
Он ностальгически вздохнул, красивым движением стряхнул пепел, затуманенными глазами посмотрел куда-то в окно.
Лида поймала себя на том, что ей нравится смотреть на Женю. Куда исчез тот неуклюжий, вечно стесняющийся паренек, краснеющий от ее случайного взгляда? Сейчас перед ней классный мужик – поджарый, широкоплечий, элегантный. Взять его одежду. Казалось бы, ничего особенного – синяя с белым рубашка поло и джинсы. А как сидят! Или манера курить – чуть небрежная, с ленивым прищуром – откуда она? Когда он обрел непринужденность движений, гармонию внешней и внутренней сущности?
Именно эта гармония делает человека красивым и обаятельным, сделала она вывод и вдруг встретилась с его внимательным изучающим взглядом. Смутилась, резко поднялась, машинально поправила кофточку, начала убирать со стола. Под его взглядом движения стали неестественными, скованными, даже, как ей мнилось, смешными. Пару раз она роняла ложки, затем споткнулась, выплеснула остатки чая на пол, тут же поспешила исправить оплошность – наклонилась с тряпкой и ударилась бедром о край стула.
– Я как слон в посудной лавке, – выдавила она смешок, искоса взглянув на Евгения.
– Наоборот, – глухо возразил он. – Ты все такая же. Легка и грациозна. Я помогу тебе.
Они молча вымыли посуду, убрали ее в шкаф, протерли столы.
– Ну, вот и порядок. Я пойду. Уже совсем поздно, – снимая фартук, сказала Лида.
– Я отвезу тебя.
В его тоне не было прежней уверенности.
Ему что, лень? Ну и не надо!
Лида бросила фартук на спинку стула и пошла в прихожую. Он шел следом, остановился за ее спиной вплотную.
– Лид, может, останешься?
– Что?! Я не понимаю тебя, – холодно бросила она и потянулась за беретом, лежащим на полке.
Обеими ладонями он обнял ее за талию, развернул к себе, хрипло прошептал:
– Разве ты ни о чем не догадывалась?
– Отпусти! Зачем это? – вырывалась она из его рук, но тщетно.
– Ведь я любил тебя, – с жаром, торопливо объяснялся одноклассник. – Много лет. А в десятом, после того бала, я не спал всю ночь. Перед глазами была ты, в алой блузке с глубоким вырезом, с розой в волосах. Ты сама была как роза. Нежная, благоуханная…
– Женя, прекрати!
Но он уже целовал ее, крепко прижимая к себе. Она отчаянно вертела головой, пытаясь вырваться, оттого поцелуи приходились на щеки, нос, уши. Наконец его губы поймали ее рот, впились с жадностью и долго не отпускали. Это был безответный поцелуй.
Когда он освободил ее из объятий, реакция была неожиданной. Лида провела ладонью по своим губам, горько усмехнулась:
– Помнишь из анекдота? «Розу сорвал не ты…» Ну и так далее. Я пойду, Женя. Не надо… Так было легко, уютно, а теперь…
– Погоди. Дай мне сказать! Понимаешь, я должен высказаться. Столько лет это было тайной. Черт! Мелодрама какая-то! Но как по-другому? Я даже Лехе, другану своему, боялся сказать. А уж тебе и подавно. Так и ходил, пристукнутый мешком из-за угла. На уроках ни фига не соображал, на тебя пялился. Вы с Лариской через одну парту от нас были… Сижу на какой-нибудь математике, класс интегралы с дифференциалами мучает, а я, как лох, балдею с тупым видом, на твои волосы любуюсь. На солнце они медью отливали…
Опустив голову, Лида слушала его признание, но ни радости, ни гордости оно не вызывало. Только горечь и сожаление. Ведь она знала, видела, чувствовала его любовь, но оставалась к ней равнодушной. Даже избегала его.
А он все говорил, не мог остановиться:
– Сейчас увидел эти твои волосы с рыжим отливом, у меня что-то перемкнуло… Внутри такое творится – не передать. Ты не бойся, я приставать больше не буду. Извини, не сдержался. Вообще-то я человек сдержанный, мне привычней женская инициатива…
Ее слегка царапнули последние слова Евгения. Лида подняла голову, чтобы заглянуть в его глаза. Но в их чистой синеве не было ни мужского бахвальства, ни насмешки – ничего такого, что она так ненавидела в своем муже.
– Моей инициативы ты не дождешься, – парировала она и тут же смягчила фразу: – Я не привыкла атаковать мужчин. Жень, ты не отвезешь меня? Уже поздно, меня наверняка потеряли.
– Разумеется. Давай я помогу тебе.
Он помог ей одеться, при этом чуть-чуть задержав теплые ладони на ее плечах, затем накинул куртку и, не застегнувшись, первым вышел на лестничную площадку.
С утра у Лиды были занятия. Она ждала учеников в своей просторной, с тремя огромными окнами мастерской и вновь вспоминала вчерашнее приключение.
Для кого-то нечаянная встреча с одноклассником и скромное чаепитие у него дома – обычное дело, мало ли таких случаев в жизни, но для нее это было событие, оставившее глубокий след. Да и зачем лукавить? Скромным то чаепитие не назовешь. Особенно его финал. Ей давно никто не признавался в любви. Она не помнит, когда ее обнимали с такой страстью, так ненасытно целовали. Перед мысленным взором маячило грустное лицо Жени, а в ушах звучала одна и та же фраза: «Ты и сама была как роза. Нежная, благоуханная…»
Ее не коробило избитое сравнение с розой – веками повторяемые слова, звучавшие из уст миллионов мужчин. Какое ей дело до тех женщин, кому предназначались раньше те слова. Ведь вчерашним дождливым вечером они были сказаны ей.
Она впервые задавала себе вопросы, ответов на которые не было. Ну почему в юности девушка так глупа? Отчего не замечает она истинную любовь, не ценит дарованное судьбой чистое и неповторимое чувство?
Ах, как бездарно промелькнула ее юность! С кем разделила она свои лучшие годы, кому доверила девичью нежность и мечты? Да никому! Добровольной затворницей просидела в тесной комнатке, за письменным столом с тетрадями и учебниками, до самого пятого курса института. А потом вышла замуж за человека, как оказалось, чужого, неинтересного, родила ребенка и уже окончательно превратилась в наседку.
В глаза ударил солнечный луч. Щурясь от ослепительного света, Лида выглянула в окно. Там разгорался чудесный день. От вчерашнего уныния не осталось и следа.
Первыми в комнату вошли две девочки, поздоровались, зашушукались о чем-то своем. За ними шумно и напоказ бесшабашно ввалилась стайка мальчишек.
– Здрасте, Лидия Петровна! – за всех поздоровался бойкий паренек, тряхнув белобрысой головой.
– Здравствуйте, – улыбнулась Лида. – Рада вас видеть.
Вскоре за всеми столами сидели дети, и началось занятие.
– Сегодня у нас новая тема, – обведя группу двенадцатилетних дизайнеров внимательным взглядом, начала Лида. – Она называется: «Моя комната». Перед вами рабочий материал и необходимый инструмент. С помощью этих средств вы должны изобразить интерьер комнаты, в которой живете. Сначала нарисуйте комнату на бумаге, тогда легче будет воспроизвести интерьер в пластилине. Всем понятно задание? Да, Рита! Что ты хотела спросить?
Одна из девочек, что пришли первыми, звонко затараторила:
– А мы вместе с сестрой живем в комнате. Это тоже считается?
– Ну конечно, считается. У каждой из вас, наверное, есть своя кровать, свое место за столом. Ведь так?
– Да. У нас даже два стола, – похвастала девочка. – И два кукольных дома.
– Ха! Ты что, Кошкина, еще в куклы играешь? – насмешливо пробасил белобрысый мальчик, оторвавшись от листа бумаги, на котором рисовал зеленым фломастером.
– А вот и играю! Тебе-то что? – обиделась Рита и показала белобрысому язык.
– Эдик! – перешла на строгий тон Лида. – Не отвлекайся, а то не успеешь закончить работу.
– Ничего, успею, – проводя горизонтальную линию красным фломастером, ответил Эдик. – А можно я комнату будущего изображу?
– Нет. Комната будущего – это следующая тема.
– Ладно.
Эдик скорчил недовольную рожицу и громко зашептал своему другу, Андрею Таранову:
– На фига мне моя комната! Что я в ней не видел? Тоже мне интерьер! Лучше бы комнату в космической станции задали…
– Гурин! – сурово сдвинув брови, окликнула болтуна Лида. – Или ты работаешь, или я отправлю тебя домой.
– А чего? Я ничего, – округлил глаза нарушитель порядка. – Я уже почти нарисовал, сейчас лепить буду.
– Это было последнее замечание. Ты понял? – не сдавалась Лида.
– Угу, – кивнул Эдик, меняя красный фломастер на фиолетовый.
Лида покинула свое место, чтобы понаблюдать за тем, как движется работа. Возле стола Риты она задержалась.
– Рит, тебе не кажется, что кровати чересчур большие? Ведь в интерьере очень важно соблюдать пропорции…
– Ой, правда, – расстроилась Рита. – А я, главное, не пойму, почему один стол вошел, а второй никак не влезает.
– Ничего страшного, – успокоила ее Лида. – Можно уменьшить. Комната у тебя какой длины?
– Не знаю. Наверное, пять метров.
– Так. А кровать обычно двухметровая. Значит, она короче стены во сколько раз?
– В два с половиной раза, – ответил за Риту неугомонный Эдик. – Тоже мне Маша и три медведя. Наворотила гигантских кроватей. «Кто спал на моей кровати и сломал ее?»
Все ребята дружно рассмеялись, даже Рита не выдержала, прыснула в кулачок.
– Лидия Петровна! А мне пластилина не хватает, – плаксиво сообщила черноволосая худенькая девочка в розовом свитере. – У меня шкаф маленький получается.
– Возьми на стеллаже, Ева, – подсказала Лида.
– Еще одна гигантоманка, – фыркнул Эдик и покосился на Андрея.
Тот засмеялся, наклонившись над столом, да, видно, не рассчитал, задел свою пластилиновую конструкцию, уронил предметы.
– Блин! – вырвалось у Андрея. – Все из-за тебя, Эдька! Кончай смешить!
– Андрюша, ты не помнишь, о чем мы договаривались? – спокойно поинтересовалась Лида.
– А что я сделал? – вытянул веснушчатое лицо паренек.
– И все же. Ты понял, о чем я?
– Понял, – после паузы тихо ответил Андрей и покраснел.
Лида подошла к нему и слегка потрепала за плечо, затем обратилась к его другу:
– Так, а у тебя, Эдик, все предметы вошли? Ну-ка, покажи, что получилось?
Мальчик не без гордости приподнял над столом доску с поделкой, чтобы всем было видно. Лида наметанным глазом сразу увидела ошибки, но ее поразил общий вид комнаты Эдика – гармоничный, уютный.
– Неплохо, – суховато похвалила она. – Но есть ошибки. Посмотри внимательно, сам ты ничего не замечаешь?
– В смысле? – по-взрослому уточнил Эдик.
– В смысле пропорций, – в тон ему ответила Лида.
– Пропорций? – наморщил лоб юный дизайнер, разглядывая свое изделие со всех сторон. – Та-ак… Посмотрим… А-а! Понял! Вы имели в виду торшер, Лидия Петровна? Его высоту?
– И не только, – усмехнулась Лида. – Что-то мне не приходилось видеть на письменном столе телевизор.
– Телевизор? Да это же планшетник!
– А его размеры?
– А-а! – протянул Эдик и стукнул ладонью себе по лбу. – Щас исправим.
– Наворотил гигантских планшетников, – не преминула съязвить Рита. – Гоблин по имени Эдуард.
– Но-но! Потише там, кукольный домик! – весело огрызнулся Эдик.
– Ребята! – прикрикнула Лида. – Уважайте труд своих коллег, тогда с уважением отнесутся к вам. А у тебя, Катюша, как дела?
Бледнолицая девочка с тощими косичками нерешительно вертела в пальцах серый брусок, очевидно, в чем-то сомневаясь.
– Та-ак. Давай вместе подумаем, – предложила Лида, присаживаясь возле Кати. – На чем ты остановилась? Шкаф-купе? А двери у него зеркальные?
– Угу, – робко подтвердила девочка.
– Значит, какого цвета возьмем пластилин?
– Серого, – неуверенно прошептала Катюша.
– А я бы, например, использовала слоновую кость. Так будет наряднее. Согласна?
– Угу.
– Ну, вот и разобрались.
Лида направилась к своему столу и услышала за спиной девичий ехидный шепоток:
– Учись как надо. Вся из себя – муси-пуси… Таким вечно помогают.
Не выдержав, Лида оглянулась. Две девочки, только что, очевидно, шептавшиеся, опустили ресницы. Одна из них, Ева, сидела с капризно поджатым ртом, другая, по имени Полина, сердито косилась на Катю.
«Я их за несмышленышей держу, – подумала Лида, усаживаясь за стол. – А тут все по-взрослому: и ревность, и зависть, и даже ненависть».
Через полчаса занятие закончилось. Пряча улыбку, Лида наблюдала, как дети бережно ставят на полки новые поделки, как, уходя, подолгу любуются ими, запечатлевая в памяти творения своих рук.
Еву и Полину она проводила серьезным задумчивым взглядом.
Оладьи все время подгорали, так как хозяйка целиком погрузилась в переживания, далекие от стряпни.
– Мам, у тебя уже дышать нечем. Смотри, соседи пожарных вызовут, – заглядывая в кухню, проворчал долговязый юноша с модерновой стрижкой.
– Что соседи? – рассеянно переспросила Лида, но тут же спохватилась, начала спешно переворачивать оладьи.
– Ты хоть бы окно открыла.
– Петь, открой, пожалуйста, сам. Видишь, у меня горит.
– Да уж вижу. Хоть топор вешай.
Петя поставил створку окна на проветривание, сел за стол, взял оладушек и откусил сразу половину.
– Мм! Есть можно, – невнятно пробормотал он. – Я думал, хуже будет.
– Ты же сам просишь все поджаристое, – оправдывалась Лида, наливая в раскаленную сковороду новые порции теста.
– Ладно, – смилостивился сын. – Не парься. Все о’кей. А молоко есть?
– В холодильнике. Вылей в кастрюлю, согреть надо.
– Вот еще! Горячие оладьи и холодное молоко – это ж самый кайф. Контраст, понимаешь?
– А если ангину подхватишь?
– Не боись. Не подхвачу. Я на лоджии гантели тягаю. В одной футболке, заметь. А температура там чуть выше, чем на улице.
– Каждое утро?
– Ну, не каждое… Если опаздываю, как-то не до зарядки, сама понимаешь.
– Если нет системы, то и толк не велик.
– Ничего, будет толк. Я, пожалуй, еще в самбо запишусь.
– Самбо? А не поздно?
– В профессиональное – поздно. А я одну школку надыбал в Сети, реклама гласит: для всех желающих повысить самооценку и научиться элементарной самозащите.
– Реклама обнадеживает. А это не халтура?
– Не-е, я уже сгонял туда, посмотрел на занятия. Все по уму. Не фуфло какое- нить.
– Небось дорого?
– Я уже с папиком перетер. Он профинансирует.
– Петь, ну когда ты из детства выйдешь? Папик… Это же несерьезно.
– А как мне его называть? Папа? Как-то язык не поворачивается. Батя? Тоже не очень. Димон зовет своего батей, так это нормально. Он у него офицер, клевый мужик, воевал…
– Разве обязательно нужно воевать, чтобы тебя уважал твой сын?
– Мам, а ты сама…
– Что «сама»?
– Ты уважаешь папика, ну, то есть отца?
Лида промолчала, не зная, что ответить, засуетилась со своими оладьями, скрывая замешательство.
– Мне кажется, что не очень, – ответил за нее Петя. – То ругаетесь, то молчите, будто в упор не видите друг друга. С вами сидеть в одной комнате – все равно что в трансформаторной будке жить.
– Значит, осуждаешь меня?
Лида выключила газ, повернулась к сыну. Юноша сосредоточенно жевал, запивая оладьи молоком, и старался не поднимать глаза. Лида словно впервые видела его острые скулы, мальчишески тонкую шею с родинкой возле уха, всю его длинную нескладную фигуру, согнутую над кухонным столом.
Как он вытянулся за этот год, как изменился! Но главные изменения произошли внутри. Он стал больше видеть и понимать, многое подвергать сомнению.
Лида села напротив сына, машинально потянулась к блюду с оладьями, взяла первую попавшуюся, надкусила.
– Петь, я знаю, ты осуждаешь меня. Наверное, это естественно в твоем возрасте. Тебе хочется мира в семье. Чтобы я уважала твоего отца… Но уважение надо заслужить…
– Только без нравоучений! – воскликнул Петя и резко отставил стакан. – Терпеть не могу эту нудятину! Хватит с меня нашей классной, еще ты… Я без тебя знаю, кого и за что уважать!
– Ну и прекрасно, – как можно спокойнее произнесла Лида, хотя в душе у нее все перевернулось.
– Что прекрасно? – вновь взорвался юноша. – Что я не уважаю своих родителей? Что не могу позвать к себе друзей? Мне стыдно перед тем же Димоном… Да, стыдно, что вы как волки смотрите друг на друга. А! Чего там!..
Он вскочил, ринулся к двери, но Лида успела схватить его руку и силой удержать возле себя.
– Постой. Послушай меня, – сдавленно попросила она. – Я не заметила, как ты вырос, как повзрослел. Ну, не всем родителям дается мудрость. Так бывает. Не суди строго. Твой максимализм…
– Да при чем тут ваш идиотский максимализм? – с недетской горечью отмахнулся Петя. – Мама, ты же взрослый человек. И даже с высшим образованием. Неужели тебе надо разжевывать простые истины?
– К-какие и-истины? – впервые в своей жизни заикалась Лида, глядя снизу вверх на ставшего еще выше сына.
– Простые, мама, – устало выдохнул он. – Не мир нужен нашей семье и даже не пресловутое уважение, а любовь и тепло. Поняла? Душевное тепло!
Он выдернул руку и пошел в свою комнату.
Оглушенная, она тупо смотрела в перспективу коридора, где за поворотом давно исчезла фигура сына. Вдруг из Петиной комнаты зазвучала музыка. Неосознанно пошла мать к сыновней комнате, остановилась у закрытой двери, и в этот миг музыка оборвалась. Раздался Петин голос, бодрый, невозмутимый, словно и не было тяжелого разговора с матерью:
– Алле, Димоха! Привет! Я что звоню – задачи решил? Ну ты даешь! Ладно, завтра перепру. Слушай, что за туса завтра наклевывается? Да? По поводу? И что? Идем? Ну. А то!
Петина речь состояла в основном из сленга и междометий. Лида, пожав плечами, направилась к креслу, чтобы немного отдохнуть у телевизора, но вдруг услышала совсем уж невероятное – Петя читал стихи. Застыв на месте, мать жадно вслушивалась в ломающийся голос сына:
И все ж она в долгу передо мной:
Ей красота дана не от рожденья,
А силой моего воображенья.
После паузы – очевидно, Петя слушал своего друга – до Лидиного слуха донеслись смех и реплика, заставившая мать надолго задуматься:
– Кончай, Димоха. Какие наши годы. Через десять лет она состарится, вот тогда посмотрим, что важнее: фигура или интеллект. Про ее IQ знают все. Хорош, не буду. Но ты трезво посмотри: где ты и где она. Ты, Димон, к тридцатнику профессором станешь, а она в тираж выйдет, глянец-то сойдет… Лады… уже заткнулся. Ну, бывай.
Сквозь глухой обволакивающий гул торгового центра до нее не сразу дошел его голос. Сердце пропустило удар и учащенно забилось, когда она, оторвавшись от витрины, подняла голову и увидела Евгения.
– Женя? Привет! А я слышу – вроде кто-то зовет, но думаю – показалось.
– Здравствуй! Вот, решил наполнить холодильник. У меня там одна мышь, и та…
– Ой, не продолжай. Я их боюсь.
Они стояли друг против друга, разделенные длинной витриной, и молчали. В его взгляде были и ласка, и вопрос, и надежда. В ее – непокорность, быть может, готовая сдать позиции, и что-то еще, непонятное ему, но очень женственное и манящее.
– Лид, ты не уходи, я сейчас подойду, – попросил Евгений.
– Хорошо.
Она сделала вид, что выбирает товар, пока он огибал эту проклятую шеренгу ларей, и лишь искоса взглянула на него, запыхавшегося от быстрой ходьбы и, должно быть, волнения.
– У тебя пустая корзина, – заметила она.
– Ну, да. А я… Это… Даже не знаю, что взять. Скоропортящееся – нет смысла, а так…
– Могу посоветовать, если не возражаешь.
– Буду очень признателен.
– Тогда начнем с консервов, – слегка назидательно, как с нерадивым учеником, заговорила Лида и первой направилась к стеллажам, пестревшим мозаикой из тысячи банок всех калибров и форм.
– Так, рыбные консервы, – кокетливо взмахнула рукой Лида. – Пожалуй, две банки тунца тебе не помешают.
– И я так думаю, – заулыбался Евгений, похоже, уже справившийся с волнением.
– Сардины тоже хороши, – добавила Лида и уверенно сняла с полки пару банок.
– Я бы и от бычков в томате не отказался.
– Отличный закусон? – усмехнулась она.
– Ты не поверишь, – подыграл ей бывший одноклассник, складывая в корзину железные банки с бычками.
– А теперь перейдем к овощным консервам, – командовала вошедшая во вкус Лида.
– С такой помощницей я готов перейти куда угодно.
– Вот, к примеру, зеленый горошек, – продолжала Лида, словно не заметив его двусмысленного комплимента. – Это просто кладезь витамина С. К тому же он универсален – подходит ко всем салатам и может использоваться как самостоятельное блюдо.
– Угу, я это видел у британцев, – кивнул Евгений, снимая с полки целую упаковку из двенадцати банок.
– И часто ты там бываешь?
– Редко, но бываю. А это что?
Он держал в руке красивую баночку с нарисованным на этикетке баклажаном.
– Скорей всего, икра заморская – баклажанная, – рассмеялась Лида.
– Возьмем? – неуверенно спросил он.
– Не знаю, – пожала плечами Лида. – Хозяин-барин. Тебе же все это есть.
– А ты не могла бы разделить со мной сегодняшний ужин? – невинно поинтересовался Евгений, заглядывая ей в глаза и непринужденно улыбаясь.
– С какой стати? – вырвалось у нее. – Прости, но… Ты, наверное, шутишь?
– Нет. Ни грамма.
Его серьезное лицо застыло в напряжении, глаза ждали чуда.
– Жень, я замужем. Ты не забыл?
– Я помню. Но мне показалось, что ты произнесла это не очень радостным тоном.
– Какая радость после восемнадцати лет брака! – отмахнулась она, состроив недовольную мину.
– Похожая ситуация.
– Не совсем. У меня нет запасного аэродрома.
– Ты как будто осуждаешь меня?
– Нисколько. В глубине души даже завидую.
– Тогда поедем ко мне!
– Нет, я не могу… сегодня. И вообще… Что я скажу дома?
– Неужели у тебя нет подруги, у которой сегодня как раз день рождения?
– Хм. Какой ты наивный, Женя. Муж знает всех моих подруг. И даже их дни рождения.
– Отпад. Иногда я забываю о собственной днюхе.
– Да, как говорится, большая разница.
Наступила неловкая пауза. Диалог исчерпал себя. О чем говорить бывшим одноклассникам, не видевшим друг друга столько лет? И пусть один из них когда-то любил, мучаясь безответным чувством. Пусть! Это уже в прошлом. Их разделяют не просто годы – целая жизнь, вобравшая в себя слишком многое, и это многое мешало им, неотступно стояло рядом, напоминая о себе каждую секунду.
– Лид, как думаешь, этого достаточно? – решил прервать затянувшуюся паузу Евгений, кивнув на свою тележку.
– А? Ах, это… Не знаю. Можно взять пельмени, в морозилке с ними ничего не будет…
– А какие лучше, не знаешь?
– Ну что с вами делать? – вздохнула Лида, исподлобья взглянув на мужчину, будто на школьника, не выучившего урок. – Идите за мной, господин неандерталец.
Интуиция подсказывала ей, что эта игра в «Незнайку в торговом центре» спланирована заранее, и какова ее цель – нетрудно догадаться.
И вновь вместо торжества женского самолюбия, которое на месте Лиды испытала бы любая нормальная женщина, она ощутила тоску, занозой колющую сердце. Быть может, в этом ощущении переплелись и боль всего несбывшегося в ее судьбе, и сожаление о промчавшейся молодости, и что-то еще, неподдающееся определению.
– Возьми вот эти. По вкусу они как домашние.
Он принял из ее рук пачку пельменей, бросил их, не глядя, в корзину, затем взял в свои ладони Лидины холодные пальцы, слегка сжал.
– Здесь очень холодно, – пожаловалась Лида, передернув плечами. – Наверное, из-за кондиционеров.
– Плюс холодильники. Их тут немерено. Знаешь что, а возьмем красного вина? Немного отопьем, вот ты и согреешься, – весело подмигнул Евгений и подтолкнул засомневавшуюся было Лиду в сторону винных полок.
В отличие от консервов, в винах Евгений ориентировался отлично. Он сразу же прошел к испанским винам, выбрал малагу, разлитую в бутылки в виде хрустальных графинов, ловко откупорил один из них и протянул Лиде.
– Отпей сколько сможешь.
– Ты с ума сошел! – прошипела она. – Сюда сбежится охрана. Нам оторвут голову, вот увидишь.
– Ерунда, – отмахнулся он. – Пока они бегут, мы будем уже у кассы. – Пей, не тяни кота!
Под его напором Лида забыла о приличиях и прочих условностях. В нее будто бес вселился. Она храбро взялась за горлышко бутылки и отхлебнула большой глоток, немного отдышалась и сделала второй, поменьше.
– На! Теперь ты, – морщась, выдавила она.
Евгений отпил прилично, почти стакан. Лида с каким-то бесшабашным весельем наблюдала за этой сценой – выпитое вино уже действовало.
– Ну! Идем в кассу? – расслабленно бормотала она, экономя на гласных.
– Угу. Погоди! А десерт? – спохватился он и, поставив в тележку початую бутылку, увлек Лиду в кондитерский отдел.
Они еще долго блуждали по торговым площадям, вспоминая то про колбасу, то про сыр… Игра в незнайку постепенно перешла в любовную игру. Им было хорошо вдвоем. Тесно прижимаясь друг к другу, они с азартом выбирали очередной товар, споря и нападая, передразнивая и смеясь.
Покупатели обращали внимание на веселую парочку, но не осуждали, а сочувствующе улыбались – уж очень мило и непосредственно вела себя изящная шатенка, а спутник, высокий импозантный мужчина, смотрел на нее с нескрываемой любовью. Редко увидишь такую симпатичную, хотя и не очень молодую влюбленную пару.
За окном плавно кружились большие косматые снежинки. Было что-то новогоднее, праздничное в этой картинке.
Анита смотрела на медленно падающий снег и ощущала внутреннюю легкость. Душа хотя бы недолго, пусть несколько минут, отдыхала от постоянной боли, ставшей для нее неотъемлемой частью существования.
Боль неразделенной любви! Разве она отпустит?
Глядя на причудливый танец снежинок, девушка представляла себя Снегурочкой. В голубой атласной шубке и белых сапожках она выходит на середину зала, к нарядной елке, и все сотрудники, собравшиеся на корпоратив, восторженным ревом приветствуют ее, а затем все вместе зовут Деда Мороза.
Она даже зажмурилась, почти воочию увидев эту сценку. До чего хороша она в голубом наряде, как стройны ее ноги, обутые в длинные сапожки, как игриво вьется по спине нежно заплетенная коса, а кокошник, сверкающий крупными стразами, красиво обрамляет ее белое с тонким румянцем лицо.
И вся эта сказка ради одного-единственного человека. В сущности, не нужен ей ни корпоратив, ни елка, ни ресторан. Он и только он один, самый любимый человек, может сделать ее счастливой, подарить радость и смысл бытия.
В приемную ворвалась разгневанная Селедкина, менеджер из отдела внешних связей, и, закатывая глаза, истерично завопила:
– Нет, я так больше не могу! Меня, значит, опять в ближнее зарубежье, чтобы ему провалиться совсем, а разлюбезного Тунсена, этого непроходимого тупицу, третий раз в Лондон!
– Ирина Васильевна, успокойтесь, пожалуйста. Опять давление подскочит, – увещевала Анита.
– Да как мне успокоиться, как? Моя квалификация пропадает даром, язык забывается – кому он нужен в Средней Азии – и вообще страдает мой имидж, мой уникальный стиль работы, мой опыт, наработанный годами. Ведь я не с улицы сюда пришла. Меня, можно сказать, выманили из гнезда. Да еще какого! Сам Прозоров, когда узнал, сожалел о моем уходе…
Отхлебнув чая из вовремя подсунутой помощницей директора чашки, Селедкина слегка поостыла.
– А почему вы считаете Тунсена тупицей? – поинтересовалась Анита.
– Потому что он тупица, – упрямо талдычила кустодиевская дама, мягко колыхаясь всем своим сдобным телом.
– Зато у него ливерпульское произношение и европейская фамилия, – брякнула, не подумав, Анита и тут же пожалела об этом.
– Что?! – выпучила бледно-зеленые глаза Селедкина и едва не задохнулась новой вспышкой гнева. – Произношение? Да кто тебе это сказал? Сам тупица Тунсен? У него смесь нижегородского с тамбовским, вот какое у него произношение! Уж я-то знаю, не раз приходилось тусоваться на приемах. А фамилия так вообще мутная какая-то. У меня не очень благозвучная, зато натюрель, а у него? Не пойми чего, какой-то Тунсен-Шмунсен! Смех, а не фамилия!
Сердитая менеджер по внешним связям поерзала в кожаном кресле, пожевала губами:
– Да он, если хочешь знать, никудышный психолог. А чтобы склонить потенциального партнера к подписанию договора, причем на выгодных для нас условиях, надо быть отличным психологом, видеть на два метра под землей и глубже. Надо так подыграть англичанину, чтобы он сам захотел иметь с нами дело. О! Я это прекрасно знаю. Порой в таких переделках пришлось бывать – мама не горюй! А этот шляпа шляпой, лох с внешностью Карлсона и такой же дикцией. А ты говоришь – ливерпульское произношение. Смех! Знаешь, почему его третий раз за месяц отправляют в Англию? Да потому что ни фига не выходит у нашего Тунсена. «Мы в поисках эффективных точек соприкосновения». Вот какой формулировочкой прикрывается этот профан. Как фиговым листком!
Неизвестно, сколько еще продолжались бы эти словоизлияния, если бы в приемную не вошел шеф.
– Добрый день!
– Добрый день! – в унисон ответили обе женщины.
Анита, выпрямив спину и положив тонкие пальцы на клавиатуру компьютера, как на клавиши рояля, продолжила набирать текст документа, а Ирина Васильевна с решительным видом окликнула начальника, успевшего открыть дверь своего кабинета:
– Евгений Григорьич, я, собственно, к вам.
– По какому вопросу?
– По архиважному, – убедительно отчеканила менеджер, готовая в эту минуту лечь на амбразуру или пойти в рукопашный бой.
– Хорошо, я вас выслушаю, – согласился шеф, почуяв эту отчаянную решимость. – Но через пять минут, хорошо? Анита, зайдите ко мне. И захватите документы.
Селедкина, шумно отдуваясь, наблюдала за тем, как помощница директора бегло осматривала себя в зеркале, поправляла волосы и одергивала тонкий джемпер, прежде чем войти в начальственный кабинет.
Директор стоял возле большого окна и задумчиво смотрел на падающий снег. Стук Анитиных каблучков замер возле стола.
– Смотри, какая прелесть, – обернулся он на секунду и вновь залюбовался снегопадом.
Анита подошла ближе.
– Я уже видела, – сказала она тихим грудным голосом.
– А ведь эта сказка скоро кончится – послезавтра обещают потепление.
– Сказки всегда кончаются, – печально промолвила «снегурочка», рискуя растаять рядом с любимым.
– Так, что тут у нас? – встрепенулся Евгений и, резко повернувшись, шагнул к своему столу.
– Здесь отчеты отделов, два договора и несколько писем.
– Что в письмах?
– Ничего особенного. Правда, есть одно предложение из Белоруссии, но…
– Ладно, я посмотрю. После обеда переговоры с Зориным, ничего не планируй до конца дня.
– Хорошо.
– Через полчаса пригласи Спешнева по поводу «Экспортбанка». Оттуда никаких вестей?
– Нет. Я по телевизору сегодня видела – отнимают лицензию.
– Понятно. Ладно, иди. Я пока поработаю.
– А как же Селедкина?
– Ах, да, Селедкина. Что ей надо?
– У нее родился какой-то креатив по оптимизации внешних связей.
– Родился, говоришь? Ох, уж мне эти ба… женщины! Детей вам надо рожать, а не креатив, черт возьми! О’кей! Пусть зайдет, но предупреди – десять минут, не больше.
– Евгений Григорьич!
– Да.
– Я… Вы…
– Что, Анита? – нахмурился Евгений.
Он раскрыл папку, принесенную помощницей, и взял оттуда один из договоров. Углубившись в чтение, совсем забыл о девушке, которая неподвижно стояла у двери и держалась за ручку.
– Кхм! – тихо кашлянула она, решив напомнить о себе.
– Ах, ты еще здесь? – оторвался от бумаг Евгений. – А где Селедкина?
– Сейчас я позову. Евгений Григорьич, нам надо поговорить.
– О чем? – сузил глаза директор и не без сарказма добавил: – Тоже какой-нибудь креатив?
Лицо девушки покрылось пунцовыми пятнами, мелко задрожало. «Не дай бог, разревется, устроит тут спектакль. Хорош я буду, елки зеленые», – подумал Евгений.
– Ну вот что, прекрати, Анита! – властно приказал он и тут же смягчил тон: – Обещаю, что мы обязательно поговорим с тобой. Но только не здесь. Все, у меня дела.
«Днюха» у Лехи Кирсанова была в самом разгаре.
Его родители отдыхали в Таиланде, а бабушка ушла на весь вечер к пожилой одинокой соседке, которой любое общение казалось праздником, а уж с разговорчивой кирсановской бабушкой – тем более.
Предоставленная самой себе, молодежь зажигала. Под звуки Rock’n’Roll Music в исполнении битлов именинник и его друг Виталий Караежин лихо исполняли нечто среднее между рок-н-роллом и акробатическим этюдом.
Караежин, упитанный молодой человек с усиками над пухлым ртом, демонстрировал сноровку, полученную в танцевальной школе, а Кирсанов действовал по наитию и природной смелости, с помощью которой брал бастионы и покрепче.
Зрители верещали от восторга и хлопали, не жалея рук.
– Леха, давай! – кричал Петя Столбов, пытаясь прорваться сквозь рев динамиков. – Жги, Кирсаныч! Дави Короеда!
– Виталька, не сдавайся! – пищала Даша, отбивая такт каблуками туфель, взятых «напрокат» у мамы.
Даша ощущала себя взрослой. Впервые она выпила целый бокал шампанского, впервые тусовалась на вечеринке, где отсутствовали взрослые, и вообще в первый раз в своей жизни пребывала в атмосфере полной свободы. На школьных дискотеках ничего подобного она не испытывала. Сейчас ей ужасно хотелось танцевать медленный танец, склонив голову на сильное плечо и слыша биение его сердца.
О, если бы Петя чувствовал то же самое! Даша то и дело бросала на Столбова томные взгляды, но ничего, кроме дикой радости, на его лице не прочла. Захваченный зрелищем, он даже не взглянул на нее ни разу.
– Леха, давай мельницу! – азартно блестя глазами, орал между тем Петя.
– Мельницу!!! – подхватила Даша, пересев поближе к Столбову.
– Столб, налей пепси! Жарко, спасу нет! – попросил Караежин, не прекращая дергаться в такт музыке.
Щеки Караежина приобрели цвет зрелой вишни, по лбу струился пот, но он не сдавался, не сбавлял темпа. И даже напиток, поданный Петей, глотал на ходу, не прекращая движений танца.
– Супер! – визжала Даша и хлопала в ладоши.
– Держись, Кирсан! – подзадоривал Петя, снова усаживаясь на диван.
Он немного не рассчитал и плюхнулся так близко от Даши, что плечом прижал девушку к подлокотнику, отчего она уже не могла двигать руками – так и сидела, стиснутая с двух сторон, опьяненная новыми ощущениями.
Но вот музыка оборвалась, парни, отдуваясь и вытирая со лбов пот, подошли к столу, чтобы утолить жажду.
– Ну, как мы? – глотнув прямо из бутылки минеральной воды, небрежно поинтересовался Леха.
– Вставляет, – скупо похвалил Петя, откидываясь на спинку дивана.
– Супер, – повторила Даша, стараясь не шевелиться и даже не дышать.
– А где остальной пипл? – спросил Караежин, вытирая губы ладонью.
– Не знаю, – пожал плечами Столбов. – На кухне тусуются.
– Я ставлю медляк, – сказал Леха, подходя к музыкальной установке. – Та-ак… Что тут у нас? О! Класс! Откуда эти дискачи?
– Вроде Димон притащил, – ответил Петя. – Ставь, чего там!
Полилась красивая музыка, под которую хотелось лететь, мечтать, любить…
– И что сидим? – спросил Леха, глядя на Столбова. – Кавалеры танцуют дам!
Караежин пригласил Лизу Токареву, тоненькую русоголовую девушку в джинсах и обтягивающей блузке, которая до этого в дальнем углу комнаты мирно листала какой-то «глянец».
Петя повертел головой и наткнулся рассеянным взглядом на Дашу. Та сидела ни жива ни мертва.
– Что, Дашка, оторвемся?
– Угу.
Парень встал и подал руку девушке. Не поднимая глаз, она словно во сне протянула свою руку и, невесомая, попала в его объятия.
Они присоединились к танцующим, но в этот миг в комнату ворвался разъяренный Дмитрий Воробьев, закадычный друг Пети.
– Какого хрена вы распоряжаетесь чужими дисками? – грозно рыкнул Дима и ринулся к музыкальному центру. Резким движением он выключил проигрыватель, вытащил диск, сунул его в карман рубашки и почти выбежал из комнаты.
Немая сцена длилась несколько секунд. Первым опомнился Леха.
– Это что сейчас было? – спросил он, округлив глаза.
– Ни фига не врубаюсь, – пожал плечами Петя и выпустил из объятий Дашу.
– Димон малость перепил, – предположил Караежин.
– Да он вообще не пьет! – отмахнулся Петя, расстроенный поведением друга. – У него тренировки, режим…
– Тогда полный неврубон, – почесал в затылке Леха. – Ну! Ставлю другой?
– Мне по барабану, – махнул рукой Петя. – Я пас.
Даша с тоской смотрела вслед Петру, выходящему из комнаты.
Вдруг громкий продолжительный звонок оповестил, что кому-то не терпится попасть в квартиру Кирсановых.
– Кого черт принес? – удивился Леха и пошел в прихожую.
На пороге стоял одноклассник, Антон Шпултаков. Его слегка покачивало, глаза разбегались в разные стороны, на губах играла бессмысленная улыбка.
– Шпуля?! – поразился Леха, не ожидавший такого визита.
– Я. А что? Не пустишь? Я типа поздравить…
Шпултаков неверным движением потянулся во внутренний карман дорогой куртки и с трудом вытащил оттуда початую бутылку вина.
– О! Винище! – выпятил нижнюю губу Леха и отступил назад, как бы приглашая непрошеного гостя в дом.
Запнувшись и чуть не упав, Шпултаков переступил порог, стащил с себя куртку и вязаную шапочку, машинально пригладил волосы.
В прихожую вышли ребята и стали разглядывать одноклассника, как внезапно прилетевшего птеродактиля. Дело в том, что этот парень не водил дружбу ни с кем, держался свысока и наособицу, считая сверстников тупыми инфантилами.
– Привет, – неуверенно сказал Антон и пьяно ухмыльнулся. – Отжигаем?
– Привет, – ответил за всех Караежин. – Каким ветром?
– Попутным, братан, – ерничал Шпултаков и вдруг замер с открытым ртом.
Из кухни вышла Эля Киселева, признанная красавица десятого «Б». Небрежной походкой она приблизилась к столпившимся однокашникам, окинула презрительным взглядом Шпултакова и, гордо подняв красивую головку, направилась в большую комнату, из которой доносились звуки танго.
Антона будто подменили. Вся его спесь мигом улетучилась. В прихожей стоял жалкий тип с потерянным лицом. Ребята, кто равнодушно, кто с брезгливой усмешкой, отвернулись, разошлись кто куда, оставив поверженного воина одного – не то умирать, не то зализывать раны.
Снежная пелена превратила улицу в новогодние декорации.
«Как хорошо!» – подумала Лида, глубоко вдыхая пахнущий свежими огурцами воздух. Она спешила на работу, старалась идти как можно быстрее, но все время оскальзывалась и даже один раз упала на колено.
«Не хватало что-нибудь сломать», – рассердилась она. Пришлось отставить спешку и двигаться крайне осторожно, держась поближе к цоколю зданий.
Опоздав на пятнадцать минут, она влетела в вестибюль дома творчества, на ходу снимая пальто.
– Лидия Петровна! – раздался поставленный голос замдиректора Веселкиной.
«Влипла», – вздрогнула от неожиданности Лида и круто развернулась на голос.
– Зайдите ко мне в перерыв, пожалуйста, – с подчеркнутой вежливостью попросила Веселкина.
– Обязательно, Инна Ивановна.
Не заходя в преподавательскую, с пальто под мышкой, она ринулась в свою мастерскую, откуда доносился невообразимый шум – ребятня оттягивалась по полной.
– Здравствуйте, ребята, извините за опоздание. Сегодня так скользко, – оправдывалась она, вешая пальто на случайный гвоздь и поправляя прическу.
– Клевая погода, – высказался Эдик. – Как будто Новый год скоро.
– А вы видели, какие снежинки, Лидия Петровна? – протянув руку в сторону окна, воскликнула Рита. – Целые снежинищи! Правда же, Насть?
– Ага, – подтвердила подружка. – Размером с пуговицу.
– И я это заметила, – улыбнулась Лида. – Красиво, прям дух захватывает. А что это расшумелись так? Или погода подействовала?
– Погодка ништяк, – как бы про себя высказался Андрей, украдкой взглянув на Еву.
– Фи! – фыркнула та, капризно поведя плечиком. – Что хорошего? Идешь, как мокрый пес, с шапки капает, шарф мокрый. Противно. Фу!
– Ты, Силянина, не романтик, – небрежно бросил Эдик. – Вот Кошкина у нас романтик, даже романтище. Правда же, Андрюха?
Рита, как и в прошлый раз, показала задире язык и демонстративно отвернулась.
Лида тем временем раздала альбомные листы, карандаши, кисточки и гуашь.
– Все, успокоились, – строго сказала она, заняв свое рабочее место. – Эдик, угомонись! Ева, хватит разговаривать! Слушаем задание. Итак, природа сама подсказывает нам тему. «Снегопад» назовем мы панно, которое должно украсить школьный вестибюль. Каждый человек по-своему представляет картинку этого природного явления. Для одного это игра в снежки, для другого – запорошенные пушистыми снежинками елки и березы… Вот и вы нарисуйте свою картинку, которая станет эскизом для оформления школьного фойе.
– А можно каток нарисовать? – подняла руку Рита Кошкина. – Дети катаются вокруг елки…
– Тоже мне креатив, – немедленно отозвался Эдик. – Детский сад.
– Сам ты детсадовец, – обиделась Рита.
– Эдик, – прикрикнула Лида, – самые яростные критиканы, как правило, бездарны! Но ведь ты к ним не относишься, правда?
Мальчик тряхнул светловолосой головой, но от комментариев воздержался.
Вскоре аудитория затихла. Увлеченные рисованием, дети забыли обо всем. Лида успокоилась, открыла журнал, сделала необходимые записи, отметила отсутствующих.
– Лидия Петровна, можно спросить? – раздался голос Эдика.
– Пожалуйста.
– Вот я решил нарисовать лес, на который падает снег. А потом подумал…
– Ну! Что тебя смущает?
– Дак неинтересное какое-то панно получается. Скукотища. Типа заходим в школу, а там одни елки-палки торчат.
– То есть пейзаж ты называешь елками-палками?
– Да какой там пейзаж?
– Самый настоящий. Шишкин, Левитан, Поленов – все они пейзажисты, замечательно изображали наш русский лес. Где тут скукотища?
– А-а, понял, – вдруг оживился мальчик, и глаза его осветились вдохновением. – Сейчас мы замутим такой пейзаж, что Шишкину и не снилось…
Лида улыбнулась, поднялась и пошла к окну, за которым по-прежнему валил снег, предмет всех сегодняшних разговоров.
Глядя на белую кружевную завесу за окном, она вдруг вспомнила школьные уроки физкультуры. Зимой они проходили в парке, среди густых черных елей и высоких мачтовых сосен. Однажды она сломала лыжу и плелась в школу пешком, то и дело соскальзывая с лыжни и проваливаясь в глубоком снегу. Уже смеркалось, весь класс давно сдал спортинвентарь и отправился домой, а она все никак не могла преодолеть эти проклятые два километра по пустынному парку. Измученная, продрогшая, она едва не плакала от обиды. И вдруг впереди замаячила фигура лыжника. В синеве сумерек она не могла разглядеть, кто движется ей навстречу. Почему-то стало страшно. Это нехорошее чувство усиливала глухая тишина парка, изредка нарушаемая скрипом деревьев. Лида затравленно оглянулась, но вокруг никого. А лыжник приближался. По высокой фигуре она поняла, что это парень или молодой мужчина.
Решив, что будет изо всех сил кричать и звать на помощь, она остановилась.
– Воронцова! – позвал парень, не доехав до нее десяти метров.
– А? Это ты, Женька? – сдерживая радость, откликнулась она.
– Ну! Ты чего застряла? – подъезжая, спросил он.
– А я лыжу сломала, – внутренне ликуя, объяснила Лида.
– Ну, ты даешь, Воронцова. На ровном месте… Ладно. Что с тобой делать-то?
– Не знаю, – растерянно пожала она плечами.
– Короче, так. Надевай мои лыжи, а я пешочком по холодочку.
– Неудобно как-то.
– Неудобно на потолке спать. Давай сюда ногу, помогу крепление приладить.
Воскресив в памяти этот эпизод, она переживала неповторимые мгновения счастья и одновременно досаду на себя. Даже не поблагодарила парня за рыцарский поступок – на прощание бросила: «Пока!» – и с независимым видом пошлепала восвояси. Дуреха!
Вздохнув, Лида отошла от окна и посмотрела на ребят. До чего благодатная для глаз учителя картинка! Старательно и вдохновенно трудились ученики над своими шедеврами. Кое-кто даже кончик языка высунул, а Рита Кошкина испачкала гуашью свой вздернутый носик и, не заметив оплошности, продолжала рисовать. Сказать ей об этом?
– Эй, Кошкина, – вдруг пробасил Эдик, – ты заодно и щеки покрась. Клевые маски-шоу получатся.
Настя прыснула и начала ладошкой стирать краску с носа недоумевающей Риты.
В перерыве Лида вошла в кабинет Инны Ивановны.
– Проходите, Лидия Петровна, присаживайтесь, – миролюбиво пригласила Веселкина.
Внутренне собравшись, Лида приготовилась к самому худшему.
– Не люблю длинных предисловий, – начала Инна Ивановна, – поэтому сразу же скажу, о чем пойдет речь. Дело в том, что от родителей поступила жалоба…
У Лиды оборвалось сердце. Господи, какая жалоба?
– Одна из матерей жалуется на вас, Лидия Петровна, мол, ее ребенок страдает от излишней строгости. Так и сказала: страдает.
– А кто конкретно, вы не скажете?
– Нет. Это пока нецелесообразно. Ведь вы живой человек, и ничего, как говорится, человеческое… То есть в интересах ребенка мы не будем конкретизировать и тем самым усугублять конфликт. А то, что это именно назревший конфликт, сомневаться не приходится. Что вы на это скажете?
– Что я скажу? – растерялась Лида и пожала плечами. – Даже не знаю. Если бы вы назвали имя ребенка, я, может, и сумела как-то объяснить… Ведь все они разные, настолько разные, что…
– Это я знаю, – перебила Инна Ивановна. – И все-таки надо принять меры. Как с моей, так и с вашей стороны. Вы понимаете?
– То есть я должна меньше требовать? – спросила Лида. – А как же дисциплина? Без нее трудно управлять коллективом. Невозможно объяснять новый материал…
– Я все понимаю. Дисциплину никто не отменял. Но у нас все же творческая школа, допускающая определенную свободу, как сейчас говорят, демократичность. Нельзя воспитать художника постоянными окриками и придирками.
– Придирками? – похолодела Лида. – Именно так написано в этой жалобе?
– Да.
Веселкина какое-то время молча смотрела на сникшее, расстроенное лицо Лиды, затем сжалилась и уже неофициально закончила:
– Не принимайте так близко к сердцу, Лидия Петровна! Это рядовой рабочий момент. Вам не пришлось работать в общеобразовательной школе, поэтому вы так реагируете. А у меня закалка как раз оттуда, не один пуд соли съеден, и поседела, и здоровье угробила из-за наших деток… Здесь, я бы сказала, курорт по сравнению… Так что успокойтесь и идите работать. Только, прошу вас, подкорректируйте ваши методы, хорошо?
Лида удрученно кивнула и вышла из кабинета.
Урок истории, любимого предмета Петра Столбова, начинался необычно. Дело в том, что Вера Ильинична, старейшая в школе и обожаемая учительница, внезапно ушла на пенсию – возраст и постоянные перегрузки привели к инфаркту. Заменить ее оказалось непросто. В конце концов вспомнили, что молодой школьный библиотекарь, Елена Борисовна, имеет университетский диплом истфака. В библиотеке она оказалась после неудачного дебюта в позапрошлом году – не справилась с великовозрастными оболтусами из десятого «А», устроила истерику и чуть было не уволилась, да умный директор уговорил, улестил посулами, пригрел на спокойной библиотечной должности, очевидно, втайне надеясь на возвращение Елены Борисовны в педагогику.
Его надежды оправдались. Сейчас Елена Борисовна легко согласилась вести уроки в девятых-десятых классах.
И вот эта хорошенькая брюнетка, с великолепной фигурой и ямочками на щеках, появилась на пороге Петиного класса. Отказавшись от директорского вступительного слова, она представилась сама.
Тишина в классе, с которой встретили нового учителя, напоминала шок. Никто не ожидал такого явления, к тому же внешний вид исторички разил наповал. Девчонок – прической, костюмом и замшевыми туфлями на скрытой платформе, парней – безупречной фигурой и стройностью ног. Они привыкли видеть ее в толстенном свитере, брюках и меховых сапогах, – ведь пристройка, где располагалась библиотека, почти не отапливалась.
– Здравствуйте! Я ваш новый учитель истории, – просто сказала красавица и улыбнулась.
– Здрасте, – удивленно протянул Петя и переглянулся со своим другом Дмитрием.
– Интересно, а Веру Ильиничну вы встречали стоя или так же, как сейчас, развалясь на стульях? – поинтересовалась Елена Борисовна.
– Естественно, мы вставали, – ответил за всех Дмитрий.
– Почему «естественно»?
– Ну-у… Возраст и все такое…
– Значит, мой возраст вас не устраивает?
– Ну, почему? – весело отозвался Петя. – Очень даже устраивает.
Класс загудел, довольный удачной шуткой.
– А вы временно или насовсем? – звонко выкрикнула Эля Киселева.
– Надеюсь, что насовсем, – без тени кокетства ответила учительница.
– Клево, – одобрил Дмитрий и толкнул своего друга локтем.
– Вас я хорошо знаю, поэтому официальную часть закончим и приступим к уроку.
Все зашевелились, зашуршали тетрадями.
– Предлагаю написать эссе на свободную тему: «Исторические личности. Гений и злодей». Работа рассчитана до конца урока. На следующем занятии мы обсудим ваше творчество, и каждый сам оценит его по пятибалльной системе. Договорились?
– А какое время брать? Наше? – морща лоб, спросил Петя.
– Любое. От древности до наших дней.
Класс погрузился в раздумье. Те, к кому приходило озарение, начинали увлеченно писать, время от времени делая паузы, чтобы собраться с мыслями.
Елене Борисовне доставляло огромное удовольствие наблюдать за учениками. Каждый – индивидуальность. Взять, к примеру, Петю Столбова. Этого любознательного начитанного юношу учительница знала давно. Его конек – историческая литература. Уж за него-то она не переживает – напишет лучше всех. А вот Дима Воробьев, его сосед, вряд ли справится с заданием. Он по натуре технарь – физика, математика. Даже имеет дипломы областных олимпиад.
Взгляд учительницы остановился на Эле Киселевой. Красивая девочка. Даже очень красивая. В библиотеке бывает редко, лишь перед сочинением, чтобы выписать цитаты. Зато ее подруга Даша, с некрасивым, но одухотворенным лицом, читает много и все подряд: классику, современные романы, приключения. А недавно, заглянув в библиотеку, попросила книгу о Наполеоне. Странный выбор.
Бросив взгляд на последнюю парту среднего ряда, Елена Борисовна заметила, что юноша в черном пуловере откинулся на спинку стула и обводит класс безразличным взглядом. Она решила понаблюдать, а уж потом поинтересоваться, в чем там дело.
Но прошло еще пять минут, а парень в черном по-прежнему бездельничал. Скрестив на груди руки, он равнодушно смотрел в окно.
– Молодой человек, – вполголоса обратилась к нему Елена Борисовна, – к сожалению, не знаю вашего имени…
– Антон Шпултаков, – надменно представился он и смерил учителя холодным взглядом.
– Задание касается всех, почему не пишете?
– Не хочу.
– А причина?
– Не интересно.
– Но предмет «история» обязателен для всех, вам придется выполнять задания…
– Это вы называете заданием?
Его слова и тон, какими они были произнесены, – ледяной, презрительный – потрясли бедную Елену Борисовну. Она вдруг вспомнила события двухгодичной давности, когда ее буквально травила кучка отморозков из десятого класса.
Значит, ничего не изменилось. Но она-то уже давно не робкая выпускница универа, теряющая дар речи от хамства. Она встанет на тропу войны, чего бы ей это ни стоило!
– Я попрошу вас выйти из класса, – приказала она.
– Еще чего! – фыркнул юный нахал.
– Вон из класса! – рявкнула бывшая библиотекарша и жестко добавила: – Я отказываюсь преподавать вам историю. Ищите другого учителя.
– Что-что? – театрально сморщился Шпултаков. – Вы не имеете права…
Неизвестно, чем бы закончилось это противостояние, но к Антону с двух сторон подскочили Дмитрий и Петр, схватили под руки, вытащили из-за стола и молча вывели за дверь.
Класс затаив дыхание смотрел на героев, невозмутимо вернувшихся на свое место и как ни в чем ни бывало продолживших писать эссе.
– Ни фига се! – в полной тишине присвистнул Леха. – Столб, слушай, а что, если ты у меня будешь гением, а Шпуля – злодеем?
– Не возражаю, – не отрываясь от своей тетради, глухо произнес Петя.
Елена Борисовна подошла к парням, наказавшим наглеца, и прошептала:
– Спасибо, ребята. Я бы не справилась.
Петя посмотрел ей в глаза и вдруг почувствовал что-то вроде легкого головокружения.
Они целовались в подъезде. Терпения, чтобы сначала добраться до пятнадцатого этажа и войти в квартиру, не хватило. Евгений так крепко притиснул к себе Лиду, что у нее перехватило дыхание.
– Сумасшедший! – выдохнула она, едва он ослабил объятия.
– Лидка, молчи, не надо ничего говорить, – бормотал он, осыпая поцелуями ее лицо.
Стук чьей-то двери заставил их вздрогнуть, оторваться друг от друга.
– Жень, – взмолилась Лида, – может, остановимся? Мне все кажется, что это не с нами происходит, что это сон. Так не бывает. Слишком пожилые Ромео и Джульетта.
– Перестань. Нам и сорока нет, какие мы пожилые?
– Но давно не шестнадцать.
– Да что понимают в любви сосунки шестнадцати лет! Вот хлебнут лиха, узнают, как с нелюбимой жить…
– Неправда. Ты любил ее.
– Когда это было! И было ли вообще? Как с тобой – точно не было.
– Было – не было… Кто теперь рассудит. Мы поддались страсти, плывем по течению. Наверное, так нельзя. Жить одним днем, одним мгновением.
– Если это счастье, то можно. И даже нужно. Иначе не стоит жить.
– Вот, значит, твое кредо?
– Лид, ну перестань философствовать. Пойдем в лифт. Если честно, я голоден, как стая волков. Я уже и на тебя смотрю как-то гастрономически.
– Ха-ха-ха! Нашел рождественскую индейку! Да у меня и откусить-то нечего.
– А хочешь, докажу обратное?
– Перестань! Пошли в лифт.
Едва они нажали кнопку, как в лифт влетела пара юнцов, в кожаных косухах и штанах, с пивом и зажженными сигаретами.
– Папаша, жми десятый, – сквозь жвачку прошамкал мутноглазый парень, обнимая свободной рукой свою раскрашенную, как сувенирная матрешка, подругу.
Евгений нажал кнопку десятого этажа и отвернулся от кожаной парочки, закрыв собой Лиду. На десятом кожаные вышли, парень что-то сказал девице и та визгливо захохотала. Ее дикий смех был слышен даже на площадке пятнадцатого этажа.
– И как тебе шекспировские персонажи? – брезгливым тоном спросил Евгений, отпирая дверь своей квартиры.
– Они тоже люди, – нейтрально ответила Лида.
– Ты права. А мы для них отжившие микробы. Папаша и мамаша.
– Вот-вот. А ты все про любовь…
На этой грустной ноте они вошли в квартиру. Евгений умчался в душ, а Лиде ничего не оставалось, как взяться за приготовление ужина.
Нарезая салат, она ловила себя на странном ощущении навязчивого дежавю, будто все это уже было с ней, но она зачем-то пытается вновь прожить и прочувствовать события минувших дней.
Куда-то улетучилось то молодое, пьянящее, что пятью минутами раньше связывало их в подъезде. Как неуловимы мгновения счастья, как обманчивы!
На сковороде дожаривался бифштекс, когда посвежевший, пахнущий подаренным одеколоном Евгений вошел в комнату.
– У-у, вкуснотища! И даже салат готов?! Ах ты моя хозяюшка!
Он обнимал ее, благодарно целуя в шею, а ее не покидало проклятое дежавю. Да еще эта «хозяюшка». Какая, к черту, хозяюшка? Любовница на птичьих правах, к тому же никудышная, бесконечно копающаяся в себе, неопытная в сексе, только и знает, что испуганно квохтать: Ах, отпусти! Ой, не надо!
– Что призадумалась, девица красная? – игриво спрашивал Евгений, разливая по бокалам рубиновое вино.
– Мне домой надо, Жень, – уныло пролепетала «девица».
– Вот те раз! Лид, ты чего? Накрыла такой роскошный стол… Я не отпускаю тебя, слышишь? Что ты забыла дома?
– У меня взрослый сын. Он может обо всем догадаться.
– Ерунда. Мальчишки в его возрасте живут своими интересами. А предки для них на десятом месте. Я что, пацаном не был?
– Ну, хорошо, давай ужинать.
– За тебя! – поднимая бокал, сказал Евгений и посмотрел так, что у нее ослабли ноги.
Они с удовольствием пили терпкое вино, с аппетитом ели, говорили о пустяках, снова вспоминали юность. Лида смеялась, раскрасневшись от вина, от внимания Жени, от его говорящих взглядов. Ей уже не казалось двойственным ее положение, а кошки, что недавно скребли на душе, куда-то пропали. Она пела со своим возлюбленным «Голубей», танцевала под музыку своей молодости, диск с которой был на Женином DVD.
И секс, этот завершающий аккорд свидания двух любовников, впервые в Лидиной жизни принес ей физическое удовлетворение.
Расслабленная, невесомая, она лежала на мужском плече и ни о чем не думала. Абсолютно!
Счастлива та, которая пережила эти блаженные минуты полета над суетой, вечными бабьими заботами, нескладной судьбой.
– А у меня проблемы нарисовались, – пожаловался Евгений, закуривая.
– Да? Что за проблемы?
– Видела в новостях сюжет про «Экспортбанк»? Изъятие документов и прочая хрень.
– Угу.
– У нас там треть активов.
– И что теперь?
Приподнявшись на локте, Лида испуганно смотрела на непроницаемое лицо Евгения. Тот молча курил, устремив невидящий взор в окно, в темноту осеннего неба.
– Ништяк, что-нибудь придумаем, – погасив сигарету, резюмировал он. – Вроде обещали страховые выплатить.
– Дай-то бог, – задумчиво прошептала Лида и провела пальцами по его ладони.
Рингтон Лидиного смартфона прозвучал как набат. Она вскочила, подбежала к вешалке, с трудом вынула аппарат из недр своей сумки, нервно нажала кнопку.
– Але, Петя? Что случилось? Скоро. Я уже выхожу. Мы тут засиделись с одноклассниками, то да се. Короче, заболтались… Ага, я скоро. Не волнуйся… Нет, встречать не надо. Я позвоню. Пока.
– Я совсем завралась, – в отчаянии металась Лида, собирая вещи, брошенные где попало.
– Лида, прекрати панику, успокойся, – не выдержал Евгений.
– Тебе легко говорить, у тебя дочь далеко, – ворчала она, надевая сапоги. – А мне как сыну в глаза смотреть?
– От твоих причитаний, госпожа Магдалина, никому ни жарко ни холодно. Оставь муки совести при себе.
– Ах, вот, значит, как! – сузила глаза новоявленная Магдалина. – Тогда не провожай меня! И вообще все кончено. Хватит!
Она выбежала на площадку и, забыв о лифте, помчалась вниз по лестнице, через все пятнадцать этажей.
Внизу ее ждал Евгений. Он снова курил, щурясь от дыма. Раньше эта деталь очень нравилась Лиде, теперь раздражала. А себя она просто ненавидела.
Эля ходила в бассейн с семи лет. Она не представляла своей жизни без плавания. Когда-то мама привела сюда хрупкую болезненную девочку, измученную частыми ангинами. Но спустя год она забыла про содовые полоскания, таблетки и физиотерапию.
Крепкая, сильная, красивая девушка в ярком купальнике шла по бортику бассейна и все, кто находился сейчас в этом огромном гулком помещении, оглядывались и удивлялись, до чего природа бывает щедра к кому-то одному, избранному из тысячи обыкновенных, пусть даже симпатичных и в чем-то привлекательных людей.
Даша, подруга Эльвиры, внешне явно ей проигрывала, но благодаря своему характеру воспринимала данный факт как неизбежную данность.
Если сложилось именно так, а не иначе, и изменить ничего нельзя, то зачем ломать голову и тратить впустую эмоции – такова была Дашина жизненная позиция. Ее внутренний мир со сложной вязью увлечений живописью, литературой и музыкой не впускал мелочных страстей, составлявших тщету жизни многих ее ровесниц.
Но в девятом классе все поменялось. Даша незаметно для себя полюбила. И как назло, предметом ее страсти стал Петя Столбов, о котором ее подружка прожужжала Даше уши еще в пятом классе.
Почему именно этот высокий нескладный парень стал для Даши принцем на белом коне, ее сокровенной первой любовью? Может, бесконечные Эльвирины монологи о Пете, которые приходилось выслушивать по дороге из школы, запечатлелись в Дашиной душе, а затем, перебродив, превратились в любовное зелье и одурманили ее сознание? Кто знает? Но дружба с Элей стала обузой. Даша вдруг иначе увидела внешнее совершенство подруги, и это больно уязвило ее сердце, заставило страдать и ненавидеть собственную неполноценность.
Сегодняшним вечером Даша решила бросить посещения бассейна, куда ходила несколько лет. Пусть в школе обстоятельства вынуждают сидеть с Элей за одной партой, но в бассейн ее никто силой не затащит.
Даша исподлобья наблюдала за тем, как подруга грациозно идет вдоль бортика, как осторожно, чтобы не намочить накрашенные ресницы, спускается по лесенке в воду и плывет по прозрачно-голубой дорожке, извиваясь всем своим длинным русалочьим телом. И в сердце росла неприязнь, усиливаемая всеобщим восхищением, которое невидимой аурой обволакивало Элю в любом людном месте, где бы она ни находилась.
Тоже мне принцесса Турандот! И ведь прекрасно видит, как на нее пялятся, и нежится в этой ауре, и считает себя исключением в толпе, причем по какому-то идиотскому праву. А ведь природа по чистой случайности выделила ее, попав пальцем в небо.
– Даш! Давай еще разок проплывем? – крикнула Эля, призывно махая рукой.
Даша отрицательно помотала головой и отвернулась. Вскоре они переодевались, чтобы пойти домой.
– Ты чего такая? – удивилась Эля, глядя на сердитую Дашу.
– Какая? – дернула та плечом, застегивая молнию на сумке.
– Надутая.
– Тебе кажется. Я всегда такая.
– Не ври. Я же вижу.
– Отстань, у меня голова болит.
– Ты чего, Дашка! Злишься на меня?
– Была нужда. Делать мне больше нечего.
– Я же тебя знаю. Если брови домиком, всё, туши свет!
– Ну, что ты пристала?
– Дашка, мы сейчас поссоримся, если не скажешь, в чем дело.
– Надоело все. В бассейн я больше не пойду.
– Опушки! Что за понты?
– Ходи, если тебе в кайф, а я завязываю. Уроки некогда делать – столько задают.
– Ты уроками не прикрывайся. Причина в другом. Я вижу.
– Все-то ты видишь.
– Даша, давай по-честному? Что случилось?
– Ничего.
– Значит, все? Дружбе конец?
– Решай сама.
– Ни фига не понимаю. Тебя кто-то обидел? Что-то я не заметила никого…
– Где уж тебе заметить! Ты, кроме себя, любимой, никого не замечаешь.
– Я?
– А кто еще? Всегда так. Ты на первом плане, блистаешь, остальные – в твоей тени. Тебе плевать, что чувствует твоя подруга, главное – о себе трендеть с утра до вечера. В ушах уже звенит от твоих проблем. Да ну тебя!
Даша резко развернулась и почти бегом выскочила из раздевалки.
А Эля, проводив ее изумленным взглядом, впервые задумалась о своей подруге и дружбе, которой, казалось, не будет конца.
Она вдруг вспомнила случай в четвертом классе. Праздновали День птиц, и среди учеников распределили роли в маленьком спектакле по мотивам сказки «Гадкий утенок».
Эле досталась роль лебедя, а Даше – утки. В конце спектакля Эля из смешного взъерошенного птенца превращалась в Царевну- лебедь, а Даша так и оставалась толстой неуклюжей уткой.
Другая на месте Дарьи обижалась бы на такую несправедливость, но она от всего сердца радовалась преображению несчастного утенка и вместе со всеми хлопала в ладошки, празднуя триумф добра.
От этих мыслей у Эльвиры защемило сердце, и она едва сдержалась, чтобы не расплакаться. Оказывается, она очень любит свою подружку и в глубине души благодарна ей за доброе, искреннее отношение, в котором нет места зависти и мелким подлостям.
Но что заставило Дарью так жестоко поступить? Какая муха ее укусила? Она со злостью упомянула о каких-то проблемах, которыми Эля с утра до вечера грузит свою подругу… Стоп! О чем был последний разговор, когда возвращались из школы? Так… Сначала обсуждали, что наденут на школьную дискотеку, затем поговорили о новом сериале, потом…
Неужели? Вольно или невольно, но все их разговоры сводились к одной и той же теме – Элиной несчастной любви. Любое слово, сказанное Столбовым, любой его жест и взгляд не оставались без внимания. Она скрупулезно анализировала поведение возлюбленного, и делала это вслух, вовлекая подругу в свои рассуждения и посвящая во все тонкости сердечных мук.
Господи, неужели именно эти разговоры набили оскомину бедной Дашке? Выходит, она, Эльвира, тупая идиотка, так оглохла и ослепла от любви, что уже просто вынесла мозг своей подруге.
Пока шла от станции метро до девятиэтажки, где жила с родителями, бабушкой и младшим братом, Эля ругала себя последними словами, а потом поклялась, что больше никогда не будет доставать подругу своей личной жизнью.
Дома ее, похоже, никто не ждал. Сын уткнулся в компьютер, муж, как обычно, лежал на диване и смотрел спортивную передачу.
– Вы хоть поужинали? – проходя через гостиную, проронила Лида.
Никто и не подумал отвечать.
Хмыкнув, она закрылась в спальне, села за туалетный столик, уставилась на свое отражение в зеркале.
«А чего ты ждала, – мысленно спросила она себя. – Ты же их совсем забросила. Вот они и одичали, каждый живет сам по себе». Раньше хоть поругаешься с мужем, выслушаешь от него пару-тройку «комплиментов», какая-никакая жизнь, а теперь просто мертвое болото. Пустота. И сын хорош. Критиковать научился, а доброго слова не дождешься.
В глубине души ее грызла совесть. Она ищет для себя оправданий. Грешница! Как не стыдно обвинять близких, когда сама совершаешь несравнимо более страшные деяния. В Средние века таких, как она, живьем зарывали в землю…
Вот и Женька припомнил ей библейский сюжет. Но что он имел в виду? Что она кается, как Магдалина, или грешит, как она? Неужели он считает ее распутницей, бегущей к мужчине по первому зову?
Словно кто-то сунул ей за шиворот горсть снега. Стало так холодно, так мерзко на душе, что появилось естественное желание немедленно залезть в горячую воду.
Приняв ванну, она прошла на кухню, налила чаю, села в отрешенной задумчивости за стол. Уйдя в свои мысли, не слышала, как пришел муж.
– Лида, нам надо поговорить, – сказал он тихим, безжизненным голосом.
– У меня нет сил на ругань, – не поднимая головы, возразила она, в душе уже готовая к очередной ссоре.
– Нет, ты не поняла. Я не собираюсь ругаться, – все так же тихо и невыразительно, словно читая эпитафию на чужом памятнике, произнес Александр.
– Ты о чем? – удивилась Лида и посмотрела на мужа.
Его мертвенно-бледное, неподвижное, похожее на гипсовую маску лицо напугало ее, моментально вывело из задумчивого состояния.
– Я о нас с тобой.
Он плотно прикрыл дверь, сел напротив, положил руки на стол и сфокусировал взгляд на сахарнице. На жену он ни разу не взглянул.
– Интересно, – с трудом сохраняя спокойствие, выдавила она насмешку, – что нового ты можешь сказать? Уж, кажется, я слышала все, даже такое, от чего у другой отсохли бы уши…
– Погоди. Ты напрасно завелась. Я о другом…