Луис Манрике, доктор медицины
Свет сначала был незаметен, и я не уверен, что вообще понимал, что это был свет, пока он не стал ярче и не затопил всю комнату. Была середина ночи, и я спал в своей постели. По крайней мере, мне так казалось. Боясь, что если открою глаза, то это перестанет быть сном и окажется реальностью, я держал глаза закрытыми. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было неразумно, но в тот момент казалось логичным.
Изголовье кровати было у самой стены, поэтому, услышав мужской голос позади, я не мог понять, откуда он доносится. Поначалу я даже забеспокоился, но голос был такой нежный, что напомнил мне любящего отца, утешающего испуганного ребенка, и его речь сопровождалась легким дуновением, словно нежное прикосновение ко лбу.
– Все будет хорошо, – сказал он.
В комнате было так тихо, что я замедлил дыхание, чтобы его звук не прервал оставшуюся часть разговора, но других слов не прозвучало. И так же быстро, как появился свет, звук исчез в темноте ночи, а я погрузился в глубокий сон.
Проснувшись утром, я был удивлен, что сон остался в памяти таким же четким, как тогда, когда приснился. Большинство моих снов исчезают после пробуждения. Сделав паузу, чтобы поискать в сознании какой-нибудь глубокий духовный смысл, я никак не смог этого сделать, и мое мысленное бормотание вскоре сменилось реальностью быстрого приготовления завтрака перед тем, как поспешить в класс.
Студенты-медики в ночном клубе всегда выделяются в толпе: темные круги от недосыпа не появляются у них к утру – они присутствуют перманентно.
Я был студентом-медиком шестого курса, жил в Лиме, Перу. На моей родине медицинский факультет фактически существует уже восемь лет, объединяя бакалавриат с медицинской школой. Шестой курс предполагал лекции днем и домашние задания вечером. Я стал опытным студентом, но мне предстояло узнать гораздо больше, чем я когда-либо считал возможным. Это была очень утомительная неделя с долгими бессонными ночами. Наступила пятница, и я с нетерпением ждал возможности провести один выходной вечер с однокурсниками.
После последней лекции я отправился домой переодеться, а затем мы вчетвером встретились в местном ночном клубе. Должно быть, мы представляли жалкое зрелище: все с темными кругами под глазами от недосыпа, но полные решимости не отставать от остальной толпы в клубе. После полуночи мы уже не могли оставаться такими бодрыми и решили уехать. Моего друга Мануэля назначили водителем, не знаю почему, ведь он выпил столько же пива, сколько и все. Когда мы вышли из прокуренной комнаты на прохладный ночной воздух, у всех открылось второе дыхание.
На обратном пути мы опустили стекла в машине, и наш неистовый смех эхом отражался от зданий улицы. Подъехав к мосту, проходящему над перекрестным шоссе, Мануэль тоже проникся нашим веселым настроением и начал выкручивать руль вправо-влево. Сначала это было весело, но я занервничал, сидя на переднем пассажирском сиденье, и потянулся, чтобы пристегнуть ремень безопасности. Мануэль посмотрел прямо на меня и сказал: «Тебе не нужно пристегиваться». Это было на него не похоже – говорить что-то подобное и таким властным тоном, так что я немедленно отпустил ремень.
Это были последние слова Мануэля.
В конце моста был крутой поворот, и к тому времени, как я понял, что мы едем слишком быстро, машина уже достигла этого злополучного места. Шины пронзительно взвизгнули, когда мы съехали на обочину, а затем понеслись дальше. Водительская дверь распахнулась, и друг, уже потерявший сознание, вылетел из машины. (Он впал в кому и пробыл в ней пять дней до самой своей смерти в больнице.) Мы все закричали, когда автомобиль резко затормозил, перевернувшись вверх тормашками на шоссе. Меня швырнуло на водительское сиденье за искореженный руль. Когда я посмотрел туда, где только что сидел, то почувствовал внезапный озноб. Крыша была продавлена и буквально раздавила пассажирское сиденье.
Если бы я был пристегнут, то умер бы на месте.
Я выполз из окна и побежал к ближайшей пожарной станции за помощью. Задыхаясь, я рассказал нашу трагическую историю спасателям, которые посадили меня в машину «скорой помощи» и направились на место происшествия.
Когда мы приехали туда, все, что я смог сделать, – это просто сесть на тротуар с вытянутыми руками, чтобы поддержать свое тело, которое дрожало от адреналина. Мой мозг наконец-то понял всю серьезность ситуации. Один из санитаров подошел ко мне, чтобы осмотреть травмы. Я был весь покрыт осколками разбитого лобового стекла, но у меня не было ни рваных ран, ни переломов, ни чего-то серьезного. На самом деле я был совершенно невредим!
Внезапно в сознании всплыли слова предыдущей ночи: «Все будет хорошо». Теперь я понял. Духовное существо произнесло это пророческое утверждение и вдохновило Мануэля спасти мне жизнь своими властными последними словами.
Я приехал домой и, продолжая дрожать в тишине спальни, произнес смиренную молитву: «Дорогой отец, спасибо за то, что ты дал мне второй шанс и защитил от беды. Аминь».
Гарольд П. Адольф, доктор медицины
Из окна я наблюдал, как мелькающий оранжевый шар поднялся над восточным горизонтом, замерцал над озером и отбросил на север длинную тень от горы. Птицы оживали и начинали поедать кукурузу и сорго[9] с фермерских полей, пестревших вдалеке. Вдоль участков, разделявших поля, росли дикие эвкалипты, источавшие резкий аромат. Здесь я был частью экологии Африки, жил своей мечтой – помогать, облегчать страдания беднейшим людям в Южной Эфиопии. Но я был совершенно измотан.
Утром, перед тем как приступить к работе, я всегда просил помощи у Бога в выполнении его работы. Но сегодня мне впервые пришлось отклониться от своей традиционной смиренной молитвы.
– Отче небесный, – молился я, – все эти семь месяцев я был твоим верным слугой и надеюсь, что исполнил твою волю, но, Отче, я не могу продолжать. Мне нужен опытный, квалифицированный хирург, способный занять мое место и дать мне передышку. Если ты не сможешь послать кого-нибудь мне на помощь сегодня, я больше не выдержу. Пожалуйста, пожалуйста, пришли мне помощь. Аминь.
На другой стороне улицы стояла моя больница, построенная из глиняных и соломенных блоков, побеленных для придания санитарного вида. В больнице имелось 115 коек, но я был единственным врачом на тысячи людей со всей страны, которые приходили ко мне с последними стадиями ужасных болезней, какие только можно себе представить. Многие из пациентов были на грани смерти и не смогли бы выжить без экстренного лечения или хирургического вмешательства.
В больнице было две операционные, но только одна оборудована электричеством, а в другой я полагался лишь на солнечный свет, идущий снаружи, который освещал пространство для проведения операции.
Последние семь месяцев в обеих комнатах шесть дней в неделю царила суета, а по воскресеньям часто случались чрезвычайные ситуации.
Неудивительно, что я страдал от умственного и физического истощения и был готов сдаться.
Я всегда чувствовал, что мое призвание – стать врачом-миссионером. Это был мой способ воздать должное за те благословения, которые мне были даны. На тот момент мне было 32 года, я окончил медицинский факультет Пенсильванского университета, а также ординатуру в американском госпитале в зоне Панамского канала и два года посвятил хирургической практике в Мемориальном госпитале Кэннон-Джуниор в Северной Каролине. Такое обучение нельзя назвать типичным общехирургическим образованием, хотя оно включало курсы и практику в области ортопедии, акушерства, торакальной хирургии[10] и нейрохирургии, чтобы помочь подготовиться к любой мыслимой проблеме в стране третьего мира, где я буду единственным хирургом в больнице. Двое моих детей, шести и восьми лет, наслаждались приключениями, путешествуя по миру, и учились дома с моей терпеливой женой. Контракт с религиозным спонсором нашей больницы и четырьмя другими больницами в Эфиопии требовал, чтобы я собрал большую часть средств из личных сбережений, от друзей и от благотворительных организаций. Перед отъездом мне удалось собрать деньги с членов семьи и других людей, которые щедро пожертвовали сумму, чтобы покрыть расходы на первые пять лет.
По прибытии в Африку я сразу присоединился к любимому хирургу, который к тому моменту уже прожил в Эфиопии 20 лет. Меня восхищали его целеустремленность и настойчивость. Удивительно, но мы так сильно походили друг на друга, что давние пациенты принимали меня за его сына. Это во многом способствовало доверию пациентов ко мне. Он согласился наставлять меня в течение пяти лет, пока я изучал язык и культуру, но через восемь недель его перевели в другую частную больницу, спонсируемую церковью, и я остался один и был вынужден надеяться только на себя. С того момента мне в одиночку пришлось заменять и медицинскую, и хирургическую команды, и администратора больницы, и педагога! И даже вводить и контролировать анестезию во время операции. Не знаю, как мне удавалось держать себя в руках в самом начале, но меня поддерживала замечательная медсестра и несколько эфиопских стажеров.
Я всегда чувствовал, что мое призвание – быть врачом-миссионером.
Обычный рабочий день начинался на рассвете с семи или восьми операций, а остаток дня проходил в клинике. Иногда мы принимали до сотни пациентов в день. Чрезвычайные ситуации так часто нарушали расписание, что почти перестали казаться чем-то исключительным. По ночам прибывал постоянный поток людей, начавших свое пешее путешествие ранним утром. Такая свита обычно состояла из больного человека на носилках и 10–15 членов его семьи, которые по очереди несли носилки по грунтовым дорогам, через реки и ручьи, на которых часто даже не было мостов.
Типичной неотложной хирургической ситуацией в ночное время было кесарево сечение женщины, не способной родить самостоятельно из-за разрыва матки. Пациентки часто теряли сознание от шока и потери крови, и, поскольку наш банк крови состоял из добровольных доноров (наш «ходячий банк крови»), им требовалось три или четыре литра внутривенной жидкости, прежде чем я мог даже думать об операции. Это были долгие изнурительные часы, которые повторялись снова и снова семь дней в неделю.
По прошествии семи лет, находясь на пределе своих возможностей, я вознес отчаянную молитву о помощнике. Я был откровенно удивлен смелостью собственной просьбы и чувствовал себя виноватым, но знал, что если не получу помощи, то это будет мой последний день. Понурив голову, я со слезами на глазах перешел улицу, чтобы сделать обход пациентов, а затем приступил к первому хирургическому случаю – пациенту с массивным зобом на шее (увеличенной щитовидной железой), который простирался вниз к грудине и к верхушке правого легкого. Я был знаком с хирургией грудной клетки, но это не было моей специальностью, и хотелось бы иметь торакального хирурга, способного помочь.
Как только я приступил к делу, ход моих мыслей был прерван настойчивым стуком в дверь операционной. Ассистентка со скрипом открыла ее и впустила мою жену. Она никогда не навещала меня здесь, потому что падала в обморок при виде крови, но сегодня смело вошла.
Позади нее стоял мужчина с поразительно черными волосами, такими же неопрятными, как и его одежда. Он поприветствовал меня широкой заразительной улыбкой. Когда наши глаза встретились, у меня подкосились колени. Ощущение божественного вмешательства наполнило операционную. Я сразу понял, что этот человек был прислан Богом в ответ на отчаянную молитву, произнесенную всего несколько часов назад.
– Гарольд, – взволнованно сказала моя жена, – я хочу познакомить тебя с доктором Иваном Московицем из Бруклина, штат Нью-Йорк. Гарольд, он пришел сменить тебя!
Переполненный эмоциями, я стоял молча несколько секунд, прежде чем смог снова заговорить. Хотелось сказать что-то глубокое, чтобы выразить осознание того, что меня только что коснулась «Божественная рука». Но все, что я мог сказать, было: «Очень рад познакомиться. Если вы не возражаете подождать, я закончу и покажу вам окрестности».
После этой встречи все было как в тумане, но я вспомнил наш разговор, когда спросил о его специальности.
– Торакальная и сердечно-сосудистая хирургия, – ответил он. – Кроме того, я видел, как вы оперируете щитовидную железу, а я только что опубликовал статью о лечении зоба, который распространяется в грудной клетке.
Как раз утром прошла операция такого пациента! Я начинал понимать истинную глубину разворачивающегося передо мной чуда.
– Как случилось, что вы пришли меня сменить? – спросил я.
– Это всего лишь череда совпадений, – ответил он. – Я всегда хотел применить свои знания на практике, чтобы помогать нуждающимся, и однажды, приближаясь к двухлетнему рубежу хирургической практики в Нью-Йорке, я проснулся и понял, что время настало. Не зная, в какую страну третьего мира отправиться, – сказал он с улыбкой, – я применил научный метод! Я расстелил на столе карту мира, закрыл глаза, трижды перевернул ее и опустил палец. Вы и сами уже догадались! Эфиопия! Я снял телефонную трубку и договорился о месячном творческом отпуске в любой больнице страны. Через несколько недель я уже летел в столицу – Аддис-Абебу. Там сделал то, что и любой торакальный хирург с хорошо организованным маршрутом, – заглянул в телефонную книгу. Мой взгляд упал на небольшую запись, где был указан ваш штаб, и я набрал номер. Директор, который отвечал на телефонные звонки, был очень рад получить помощь для одной из своих пяти больниц, и он случайно назначил меня работать с вами. Я сел на первый же отремонтированный DC‑10[11], и вот я здесь!
Позже я узнал, что наш руководитель не знал о моем отчаянном положении, ведь мы не так уж и близко общались. Поэтому его решение послать ко мне доктора Московица было действительно «совпадением». Однако этот «случайный доктор» продолжал лечить не только моего пациента с зобом, о котором я беспокоился в то утро, но и сотни других коренных эфиопов.
Доктор Московиц подменил меня, когда я отправился в месячный отпуск на один из озерных курортов Африки, где смог восстановить силы. Это позволило мне продолжить жить мечтой и последующие 42 года. После такого опыта я решил брать отпуск на 30 дней каждые пять месяцев работы.
Несколько лет спустя, во время одной из поездок в Соединенные Штаты для сбора денег, я посетил доктора Московица в его нью-йоркской больнице. Система метро в городе сбивала с толку переселенного африканца, привыкшего ориентироваться в джунглях по солнцу и звездам. Мы с женой и двумя детьми совершенно растерялись, когда к нам подошел необычайно высокий молодой человек – такой высокий, что, казалось, он мог бы играть за профессиональную баскетбольную команду.
– Вам подсказать дорогу? – спросил он добрым, заботливым голосом.
Мы ответили, что заблудились, и сказали ему, куда направляемся.
– Если пойдете за мной, – сказал он, – я отведу вас.
Не знаю, почему незнакомец так заинтересовался нашей дилеммой, но он стал нашим проводником по подземному лабиринту, переходя из поезда в поезд, пока мы не добрались до конечной станции, где все вышли. Стоя у длинной лестницы, ведущей на улицу, проводник велел пройти два квартала прямо, а затем два квартала налево. С облегчением я побежал вверх по лестнице, пока не вспомнил, что не поблагодарил его. Я обернулся, чтобы помахать ему рукой и сказать спасибо, но он уже ушел! Лестница вела либо на улицу, либо обратно в метро, но за этот короткий промежуток времени не прошло ни одного поезда. Я склонил голову в знак благодарности за слугу Божьего, который указал нам путь.
Опыт общения с доктором Московицем был особенным периодом моей жизни. Теперь я знаю, что, когда больше всего страдал, я был ближе всего к Создателю. Когда я чувствовал, что не могу сделать больше ни одного шага по изнурительной эфиопской тропе или найти дорогу в оживленном нью-йоркском метро, он был там и помогал мне продолжать путь. Теперь, когда я стал старше и больше не могу вести деятельность в Африке, я знаю, что Создатель продолжает направлять меня. И когда я наконец завершу свое путешествие, он будет там, чтобы проводить меня домой.
Робин Мраз, доктор медицины
– Повсюду кровь из раны на руке. Она все еще кровоточит, – доложили по рации медики, находившиеся в доме пациента. – Он не реагирует и находится в состоянии шока, мы уже в десяти минутах езды.
Кливленд Мэннинг был добрым и трудолюбивым человеком, который жил со своей женой в скромном доме в пригороде Чикаго. Его дети выросли, уже уехали из родительского дома, и теперь он был любимым дедушкой. Небольшая операция, проведенная два дня назад на его левой руке, заключалась в соединении двух кровеносных сосудов. Обычно это довольно рутинная процедура, но в случае Кливленда шов разошелся, и артерия начала кровоточить так быстро, что он потерял сознание в течение нескольких минут. Когда жена обнаружила его без сознания на полу гостиной, сразу побежала звонить в «скорую».
Парамедики прибыли на место происшествия через несколько минут и передали информацию о его состоянии по рации в наше отделение неотложной помощи. Я была дежурным врачом в тот день, и, когда услышала сообщение, надеялась, что они смогут доставить пациента в больницу до того, как он умрет. Я также надеялась, что смогу стабилизировать состояние тех, кто находился в больнице, до того, как все будет отложено из-за нового больного.
В отделении неотложной помощи не всегда все справедливо. Первый прибывший может быть последним осмотренным пациентом в зависимости от срочности проблемы.
А Кливленд наверняка превзошел бы всех остальных, ожидавших нашего внимания в тот вечер.
Ему понадобится несколько единиц крови, которые обычно подбираются для каждого индивидуально, но в абсолютных чрезвычайных ситуациях мы используем «универсального донора», кровь первой группы с отрицательным резус-фактором. Это был один из таких случаев. Я позвонила нашей старшей медсестре Синди Конте, чтобы она послала кого-нибудь в банк крови забрать две единицы и убедиться, что есть еще по крайней мере столько же про запас. А затем поспешила обратно к двум ожидавшим пациентам, чтобы сделать все возможное за оставшиеся восемь минут.
К моменту эффектного появления Кливленда через двойные двери отделения «скорой помощи» я почти ничего не успела сделать. Эта сцена навсегда останется в моей памяти. Он лежал навзничь на койке, а парамедик буквально оседлал его тело, активно делая искусственное дыхание и одновременно пытаясь восстановить самостоятельную сердечную деятельность, сдавливая грудную клетку. Другой фельдшер держал пациента за запястье, пытаясь свести кровотечение к минимуму, хотя и не так успешно, как я ожидала, поскольку тот лежал в луже крови. Лицо у него было как у привидения. Не было ни пульса, ни давления, и он не реагировал ни на что. По сути, он был мертв.
Я вспомнила похожую ситуацию во время обучения, когда мы смогли помочь пациенту выжить благодаря нескольким переливаниям крови, но Кливленд скончался по меньшей мере двадцать минут назад. Глядя на него, я не была настроена оптимистично, но какой-то ворчливый голос в голове советовал попробовать.
– Давайте начнем, – сказала я команде «скорой помощи».
Одна медсестра взяла на себя обязанность поддерживать дыхание пациента, другая старалась зажать рану на руке, а команда, которая отвечала за капельницы, уже поставила вторую. Я открыла контейнер и достала оттуда две единицы крови отрицательного резус-фактора. Она поставляется в пластиковых пакетах, к которым мы подвели трубки капельницы Кливленда и которые сжали так сильно, как только могли, чтобы заставить кровь поступать в его тело как можно быстрее. Доктор Франклин, наш дежурный сосудистый хирург, тоже ждал в приемной «скорой помощи». Он быстро осмотрел рану и решил, что операция будет единственным способом восстановить порванные кровеносные сосуды, но сомневался, что Кливленд доживет до операционной. Наложив еще повязку, которая временно остановила кровотечение, врач ушел на обход.
Кливленд по-прежнему не реагировал, у него не было ни пульса, ни артериального давления. После первых двух единиц крови мы влили еще столько же. Затем я потянулась к его сонной артерии, чтобы проверить, могу ли что-нибудь почувствовать.
Пульс! Я прощупывала пульс, хотя он был очень слабым. Прошло еще два часа, прежде чем мы поняли, что самое страшное позади. Пациент получил больше единиц крови, чем я когда-либо использовала, литры физиологического раствора и множество лекарств для контроля сердечного ритма и артериального давления.
Наконец его веки дрогнули, и Кливленд открыл глаза. Он был ошеломлен и поначалу не мог сказать ни слова, но со временем я заметила, что к нему возвращаются силы. Я была в восторге, когда он заговорил.
– У вас тут действительно прекрасная музыка, ребята, – это были его первые слова. – Я хочу услышать ее еще раз. Не могли бы вы вернуть меня в ту комнату, где играют музыку? Там было так спокойно.
– Мистер Мэннинг, – сказала я, улыбнувшись, – в отделении «скорой помощи» не звучит музыка!
Кливленд начал описывать красивое белое помещение с тихими звуками незнакомых ему инструментов. Он сел, чтобы осмотреть палату, и был расстроен, что мы не сможем вернуть его обратно в ту комнату.
У меня и медсестры Синди мурашки побежали по коже, когда обе поняли, что только что произошло.
Кливленду вскоре стало намного лучше, и он смог отправиться на операцию, где его разорванные артерии были успешно восстановлены. Через несколько дней он покинул больницу, но я увидела его через девять месяцев также в отделении «скорой помощи», но уже по другой, не связанной с той историей болезнью. На этот раз цвет его лица был намного лучше. Я поговорила с его женой. Оказалось, она думала, что он умер в тот раз, но затем вернулся к жизни. Кливленд все еще спорил с ней о том, куда его привезли после потери сознания.
– Конечно, я привезла тебя в больницу, – с вызовом отвечала жена. – А куда еще, по-твоему?
Но он все еще не был полностью убежден. Мне пришлось согласиться с Кливлендом.
Эти три часа он провел не в больнице, а в таком прекрасном и спокойном пространстве, куда ему так хотелось вернуться.
Это было место чистоты и успокаивающей музыки, куда мы все надеемся когда-нибудь попасть, место под названием «рай».