Опубликовано: Клио. 2016. № 6 (114). С. 59–70.
В 1901 г. военное духовенство отмечало столетний юбилей. К этому юбилею оно подошло заметно обновленным.
12 июня 1890 г. было высочайше утверждено «Положение об управлении церквами и духовенством военного и морского ведомств», которым вводилось звание протопресвитера военного и морского духовенства. Первым протопресвитером поставлен о. Александр (Желобовский). Он сразу приступает к реформированию своего ведомства, причем касается вопросов сугубо практических, связанных с повседневным служением военного священника1.
23 января 1900 г. при Главном штабе была учреждена специальная комиссия под председательством члена Военного совета, генерала-от-инфантерии гр. И. Д. Татищева, на заседаниях которой обсуждались образцы полкового храма, список вещей, необходимых для похода, программы собеседования с нижними чинами и т. д. Почти целиком обновляется кадровый состав военных священников. Молодые образованные батюшки, назначенные в полки в начале 1890-х годов, в целом показали себя неплохо, но опыта участия в военных действиях в большинстве своем не имели.
События на Дальнем Востоке стали для многих из них первым опытом собственно военного служения. Кроме того, участие военных священников в Пекинском походе позволило оценить первые результаты преобразований начала 1890-х годов и наметить направления дальнейшего реформирования ведомства.
То, что называется Боксерским восстанием, началось в Китае в октябре 1898 г., когда лидер ихэтуаней Саньдуо «принес жертву знамени» и официально объявил о начале восстания против династии Цин и иностранцев.
Почти сразу же произошли отдельные стычки с китайцами в районе КВЖД. «Так, еще в конце 1898 года близ города Чантофу толпа местных жителей, численностью до 200 человек, напала на партию русских топографов. В 1899 г. также несколько раз проявлялась враждебная настроенность населения к железной дороге, выражавшаяся то в нападении на отдельные партии агентов, то в насильственной приостановке работ»2.
В январе 1900 г. центр восстания переместился в провинцию Чжили. В мае отряды ихэтуаней Ч. Дэчэна, Ц. Футяна и Х. Лянь двинулись из провинции Чжили в поход на Пекин.
В Маньчжурии заметные беспорядки начались весной 1900 г. «27 марта близ станции Шелепу обнаружилась ненависть китайских солдат к нашим казакам и строителям дороги, следствием чего было убийство шт.-кап. охраны Янткевича и двух казаков»3. Казаки изрубили 12 китайских солдат.
На Ляодунском полуострове первые прокламации ихэтуаней стали появляться в начале мая. Китайцы портили телеграфные линии, подкладывали камни на рельсы перед проходом поездов, ломали железнодорожные пути. В городах закрывались лавки, китайская прислуга бежала, даже не получив расчет. Желая успокоить служащих КВЖД, администрация раздала им оружие, «обещали семьям погибших восьмидесятимесячный оклад и возмещение убытков за пропавшее имущество. <…> Усилить охрану обещали, но только лишь вновь сформированными эшелонами, а так как просьба запоздала, то и прибытие эшелонов из России тоже запоздало, к началу военных действий они не попали»4.
15 мая боксеры разрушили русскую часть железной дороги в районе Фынтай.
Михаил Николаевич Гирс вынужден был телеграфировать командующему войсками Квантунской области: «Прошу немедленно доставить десант в сто человек в Таку, для следования в Пекин»5.
По получении 16 мая депеши Гирса Е. И. Алексеев распорядился отправить в Таку под командой Веселаго часть эскадры в составе броненосца «Сисой Великий», крейсера «Дмитрий Донской», лодок «Гремящий», «Кореец» и минных крейсеров «Всадник» и «Гайдамак». Вечером 16 мая суда прибыли в Таку (Пейхо). В десант было назначено 72 чел. матросов с двумя офицерами и взвод казаков, всего 104 чел. 18 числа десант перешел в Тонгку, однако, не получив поездов, десант продолжил движение по реке на барже до Тяньцзиня. В Тяньцзине удалось достать экстренный поезд в Пекин, на нем отправились 70 чел.
К 23 мая в Пекине оказалась сборная команда 428 чел., из них русских – 75 человек.
Казаки остались в Тяньцзине. Всего военных в Тяньцзине оказалось 443 человека, из них русских – 30 казаков.
В следующие дни стало очевидно, что этого количества войск недостаточно.
Командующий русскими войсками Квантунской области вице-адмирал Е. И. Алексеев получил высочайшее повеление направить в провинцию Чжили сухопутные войска для подавления Боксерского восстания.
28 мая командир 12-го Восточно-Сибирского стрелкового полка К. А. Анисимов получил предписание произвести посадку людей на суда эскадры для отправления их через Таку в Тяньцзинь, а оттуда в Пекин. Для перевозки были назначены броненосцы «Петропавловск» и «Наварин», крейсер «Дмитрий Донской», лодки «Манджур», «Гремящий» и «Бобр», пароход «Чау-чау-фу», паровые баркезы «Талиенван» и «Владимир».
Всего подлежали посадке 45 офицеров, 1654 строевых нижних чинов, 190 нестроевых нижних чинов. Начальником отряда назначался полковник Анисимов, начальником штаба – подполковник С. П. Илинский6. В штаб также входили подполковник М. К. Самойлов, шт.-кап. Семенов, поручик Архипов и подпоручик Н. В. Карпов.
«Перед выступлением в поход командир полка полковник Анисимов сказал несколько слов своим солдатам и офицерам, поздравил с походом, объяснил, зачем полк идет в Китай. <…> В заключение он сказал: “А теперь перекреститесь, братцы, и марш!”
Адмирал Алексеев прибыл на броненосец “Петропавловск”, на котором находился 1-й батальон 12-го полка, и после молебна сказал напутственную речь солдатам. <…> В 12 час. дня все суда эскадры, принявшие экспедиционный отряд, снялись с порт-артурского рейда и ушли в Таку. Начальником эскадры был контр-адмирал Веселаго»7.
9 июня было принято решение о переводе Приамурского военного округа на военное положение и о призыве на службу около 12 тысяч запасных из Сибирского военного округа, а 11 июня началась мобилизация войск Сибирского военного округа и Уссурийского казачьего войска.
Из Европейской России на Дальний Восток были отправлены две стрелковые бригады из Киевского и Одесского военных округов. К концу июня численность русской армии на Дальнем Востоке превысила 100 тыс. человек.
В Приамурском округе были развернуты 4-я, 5-я и 6-я Сибирские бригады и образованы I и II Сибирские армейские корпуса. «В записи за 12 июня 1900 г. в журнале военных действий Хайларского отряда генерал-майора Орлова сказано: “Последовало высочайшее повеление о приведении войск Приамурского военного округа на военное положение и о призыве на действительную службу чинов запаса армии в пределах Приамурского края и губерний Сибири”. Также 11 июня 1900 г. было “получено предписание командующего войсками Забайкальской области от 11 июня 1900 г. за № 1 с объявлением, что высочайше повелено привести войска округа на военное положение, считая 1-м днем мобилизации 12 июня”. <…> 27 июня 1900 года был сформирован особый отряд из 4-го и 6-го казачьих батальонов, четырех сотен второго Верхнеудинского полка и третьей казачьей батареи. Начальником отряда был назначен генерал-майор Орлов»8.
Итак, 12 июня 1900 г. мобилизация началась.
«Командир собрал офицеров, чтобы объявить им о мобилизации, о том, что весь полк идет в поход и что сейчас приедут командующий войсками и священник и будут служить молебен. <…> Молебен был назначен в офицерской столовой. <…> Молебен как молебен! Священник призывал на них Божье благословение, желал им всем вернуться целыми и невредимыми. <…> Лица почти у всех молящихся были или казались равнодушными: “…едва ли сотый понимал, что тут происходило”!»9
Как бы то ни было, священники должны были последовать за полками.
К моменту мобилизации на Дальнем Востоке уже имелось некоторое количество военных священников, которые могли, по крайней мере, проводить войска. «26 декабря 1897 г. с первым эшелоном Охранной стражи пароходом из Одессы прибыл во Владивосток священник о. Александр (Журавский), назначенный протопресвитером военного и морского духовенства в Охранную стражу КВЖД». Вторым священником Охранной стражи 29 декабря 1898 г. был поставлен о. Стефан (Белинский).
Первым храмом в Харбине стала Свято-Николаевская церковь, разместившаяся в саманном бараке на углу Большого и Хорватского проспектов. 5 октября 1897 г. о. Александр (Журавский) получил от архиепископа Херсонского и Одесского Иустина св. антиминс, на котором было написано «Для священнодействия в походном храме во имя свт. Николая Мирликийского»10.
Храм был открыт в 1898 г., и первым настоятелем его был протоиерей о. Александр (Журавский).
1 октября 1899 г. была «заложена Св. Николаевская (ныне кафедральный собор) церковь в Новом Харбине, которая была освящена священниками Охранной стражи о. о. Александром (Журавским), Стефаном (Белинским) и Иоанном (Матковским)»11.
В 1900 г. в Охранную стражу были назначены священники: Ксенофонт (Консадский) – в Далянь, Феофан (Павлов) – в Телин и Инкоу и Владимир (Кедров) – на западную линию КВЖД. Позже были назначены Стефан (Белинский), Соломон (Имеришвили)12, Феофан (Павлов) перешел в 22-й пехотный Нижегородский полк, а на его место был назначен студент университета Борис Стацевич. Ранее назначенный Феодор (Попов) ушел в отставку, а на его место назначен священник Иаков (Машковский).
Начавшаяся мобилизация вызвала некоторый энтузиазм и в рядах военного духовенства. Некоторые из них обращаются к протопресвитеру с просьбой о переводе на Дальний Восток.
Чаще всего обращались телеграммами. Одной из первых 16 июня 1900 г. была получена телеграмма от священника 16-го пехотного Ладожского полка Петра (Воинова), который просился на вакансию в Приамурский военный округ13. Некоторые соискатели проявляли большую настойчивость. Так, трижды обращались к протопресвитеру священник Иоанн (Ремизов) и священник Николай (Головщиков). Вначале на обращениях появлялась резолюция «иметь в виду», однако вскоре вакансии были заполнены, и прошения оставлялись без последствий.
В результате в «делах против китайцев» участвовали следующие священники.
«Четыре священника Амурской области, о. о. Крахмалев, Мосолов, Донской и Любович, по случаю мобилизации, высочайшим повелением были прикомандированы к штабу и военно-полевым отрядам»14.
Священником при штабе войск Квантунской области вместо Антония (Быкова) в марте 1900 г. был поставлен Иосиф (Никольский)15.
В свою очередь, о. Антоний (Быков) был переведен в управление 1-й Восточно-Сибирской стрелковой бригады16. Однако с 13 июля 1900 г. в должности священника церкви управления бригады уже числится о. Иоанн (Рублевский)17.
В управление 2-й Восточно-Сибирской бригады поставлен о. Владимир (Актов), окончивший Костромскую семинарию по 2-му разряду в 1886 г. и служивший по военному ведомству с 1897 г.18 Назначению о. Владимира (Актова) предшествовало ходатайство 6-го полка, который просил «прикомандировать отца Актова, заявившего на то свое желание, к выступившему в поход»19 полку. Часть обязанностей о. Владимира (Актова) предлагалось переложить на священника 7-го Восточно-Сибирского стрелкового полка о. Александра (Венустова).
Священником 3-й стрелковой бригады поставлен о. Константин (Сарчинский), окончивший Киевскую духовную семинарию в 1880 г. и учительствовавший в Киевской губернии, с 1882 г. получивший в Киевской епархии приход, а с 1895 г. перешедший на службу по военному ведомству20.
В 4-ю стрелковую бригаду был назначен о. Стефан (Счеснович). Окончив Витебскую духовную семинарию по 2-му разряду в 1890 г., с 1891 г. он служил в Минской епархии, с 1895 г. перешел в военное ведомство21.
Кроме того, в боевых действиях участвовали священники: Владимир (Актов), Ефимий (Алфеев), Александр (Венустов), Владимир (Волочков), Виктор (Иванов), Арсений (Ивановский), Василий (Криницкий), Александр (Костров), Павел (Кропотов), Александр (Лавров), Александр (Левинсон), Тимофей (Луганский), Николай (Макаревский), Феофан (Павлов), Николай (Пивоваров), Петр (Поваринский), Федор (Попов), Феодор (Рубановский), Алексей (Семов), Игнатий (Скворчевский), Василий (Спасский), Борис (Стацевич), Павел (Хуциев).
Кроме того, к госпиталям были причислены: о. о. Иоанн (Быстряков), Петр (Дагаев), Владимир (Дружинин), Павел (Крахмалев), Андроник (Любович), Савва (Мичурин), Александр (Челпанов)22.
Надо отметить, что, во-первых, делопроизводство в ведомстве протопресвитера в это время оставляло желать лучшего, во всяком случае, переписка о некоторых назначениях не сохранилась.
Кроме того, существенна ротация кадров, в некоторых полках священники менялись неоднократно, даже на протяжении одного года. Одной из причин ротации кадров становятся преклонный возраст и болезненное состояние некоторой части священнослужителей. Вновь назначаемым священникам было от 30 до 45 лет.
Некоторые из назначенных, осознав, что полк отправляется в поход в Китай, просили себе другое место. Так, о. Петр (Стефанович), сам просивший назначения, в последний момент, когда оно уже состоялось, отказался от собственного прошения23.
В походе участвовало некоторое количество епархиальных священников, посланных из епархий без ведома протопресвитера. Так, были представлены к награждению орденом св. Анны 3-й ст. с мечами «за отлично-усердную и ревностную службу во время бомбардировки гор. Благовещенска с 2 по 20 июля»24 священник 16-го полевого подвижного госпиталя Андроник (Любович) и «за отлично-усердную службу и усиленные труды при военных обстоятельствах»25 священник полевого запасного Цицикарского госпиталя Павел (Крахмалев).
Однако выяснилось, что названные священники в ведомстве протопресвитера не состоят26. Позже оказалось, что не состоит в ведении протопресвитера и священник 5-го полевого запасного госпиталя Савва (Мичурин)27. Наконец, стало известно, что Любович и Крахмалев состоят на службе в Благовещенской епархии и «командированы в полевые госпитали по распоряжению епархиального начальства»28, а Мичурин послан из епархии Приамурского округа29. До осени 1904 г. не мог добиться признания своего участия в походе священник Дмитрий (Пляскин), который «на время восстания в <…> Китае уволен был от епархиальной службы и штабом войск Уссурийского военного округа прикомандирован в поход в Китай к полевому госпиталю № 1 для исполнения священнических треб»30.
Однако ситуация эта не была чем-то необычным – по разъяснению протопресвитера, назначение в госпитальные походные церкви должно было осуществляться по усмотрению местного преосвященного. Преосвященный епископ Благовещенский и Приамурский о. Иннокентий пребывал в городе Благовещенске31.
7 июля причты церквей Сибирского военного округа и Приамурского военного округа были временно переподчинены протопресвитеру32.
Таким образом, несмотря на небольшие недоразумения, в целом кадровая проблема была решена быстро и почти полностью за счет штатов военного духовенства.
Это были образованные, относительно недавно пришедшие на службу в ведомство протопресвитера 30–40-летние священники, по большей части готовые нести тяготы походной службы не только морально, но и физически.
Несмотря на то, что боксерское восстание обсуждалось в печати, решение о переброске войск из Европейской России показалось неожиданным, и на сборы отводилось совсем мало времени33.
Прощания с войсками, отправляющимися на Дальний Восток из Европейской России, обставлялись по возможности торжественно.
В Одессе, например, проводы продолжались два дня. «Проводы эти, как и следует в христианской стране, начались молитвою на лагерном поле где в 10 часов утра 11-го числа июля месяца по просьбе военного начальства и представителей города высокопреосвященнейшим Иустином, архиепископом Херсонским и Одесским, в сослужении соборного духовенства и полковых священников, при особо торжественной обстановке, совершенно было “молебное пение к Господу Богу нашему за императора и за люди, певаемое во время брани, противо супостатов”»34.
Часов в 9 войска в мундирах, с амуницией и развернутыми знаменами вышли из палаток, разукрашенных цветными флагами, и построились вокруг лагерного храма, куда должен был прибыть высокопреосвященнейший владыка. Немного ранее назначенного времени на площади собрались начальствующие лица, генералитет, полковые священники и провожающие.
«Ровно в 10 часов трезвон на колокольне лагерной церкви возвестил о прибытии владыки, которого встретил со св. крестом благочинный 15-й пехотной дивизии священник Илья Селезнев. Чрез несколько минут владыка вышел из храма в малом архиерейском облачении, предшествуемый духовенством стройным певческим хором из нижних чинов при громогласном пении тропаря: “Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое”. Как только занял он свое место у аналоя, к которому принесены были и войсковые знамена, начался молебен»35.
Молебен закончился возглашением многолетия государю императору, государыням императрицам, государю наследнику, всему царствующему дому и победоносному русскому воинству.
После молебна владыка еще произнес краткую речь от себя, окропил святой водой знамена и войска и снова вошел в лагерный храм. Благочинный дивизии подал ему икону святителя Николая Чудотворца, приспособленную для ношения на груди, и от лица полковых священников просил его преосвященство благословить этой иконой священника Стефана (Счесновича), который отправлялся на Дальний Восток. Владыка сказал приличную случаю речь и благословил о. Стефана.
Затем владыка покинул лагерное поле, и перед войсками выступил временно командующий войсками Одесского военного округа генерал-от-кавалерии Д. П. Дохтуров, а за ним – «отставной генерал-лейтенант Худяков – герой Шипки и кавалер ордена св. Георгия Победоносца, прибывший проститься со стрельцами, среди которых на протяжении 50 лет он был рядовым офицером, командиром полка и, наконец, бригадным генералом»36. Он благословил полки иконой св. Владимира.
Затем начался парад войск, а после парада – обед. Нижние чины обедали в походном лагере, а начальствующие лица, представители города, штаб – и обер-офицеры собрались на площадке около штаба 59-го пехотного Люблинского полка, где была приготовлена трапеза на 450 человек, то есть на всех офицеров Одесского гарнизона. На трапезе присутствовал архиепископ Иустин. Вечером 11 июля в городском саду на средства горожан были устроены гуляния, на которые были приглашены офицеры гарнизона с семьями.
На следующий день войскам на одной из площадей города снова был предложен обед, после которого городской голова от лица всех одесских жителей благословил отправляющиеся полки иконами, потом священник Петр (Тяжелов) сказал напутственную речь, и солдаты погрузились на пароход добровольного флота «Саратов».
Анализ подобных описаний, помещавшихся в печати этих дней, показывает, что прощание проводилось довольно быстро, но все составляющие ритуала были соблюдены – и молебен, и вынос икон, и речи начальствующих. Вместе с тем быстрая мобилизация позволила избежать беспорядков, пьянства и хулиганства. Кроме того, полки, отправляемые на Дальний Восток, были уже давно сформированы – не требовались ни знакомство с традициями, ни присяга, ни пребывание в лагерях.
Некоторую торжественность проводам старались придать и на Дальнем Востоке. Так, перед выступлением в поход отметил свой полковой праздник 9-й стрелковый полк, прибывший из Киевского военного округа. Для праздничных мероприятий железнодорожной администрацией на станции Омск был построен павильон, украшенный зеленью и флагами. К 10 часам утра на праздник прибыл генерал-майор Н. Б. Кутневич. Он поздравил солдат с праздником, было вынесено полковое знамя, и начался молебен. После молебна священник сказал речь, за которой последовали здравицы. Между прочим, была поднята здравица и за священника Николая (Тяжелова), «молитвенно потрудившегося для полка»37.
Несколько менее торжественно отправлялись полки с самого Дальнего Востока. Так, переброска части 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка из Талиенваня в Тишичао произошла без особых церемоний. «2-го числа весь батальон стал возле длинного поезда покоем на молебен и в 3 часа дня при громком крике “ура” оставшегося гарнизона, напутствуемые благопожеланиями провожавших семейств, мы оставили Талиенван»38.
К этому времени война уже началась. 6–8 июня императрицей было подписано несколько указов, которые фактически объявляли войну иностранцам в целом и России в частности.
Через несколько дней в Пекине началось массовое убийство китайцев-христиан («варфоломеевская ночь в Пекине» 10–11 июня 1900 г.). 17 июня войска коалиции начали штурм Тяньцзина. Взять город удалось только 1 июля.
«Около 20-го июня, воспользовавшись общим недоумением и смутным брожением среди чиновничества и армии, фудутун Мукдена по своей инициативе, но в твердой надежде на сочувствие Пекина и на собственную безнаказанность двинул находившиеся у него в распоряжении военные силы сначала против Янтайских копей, а затем и против железной дороги по всему ее фронту, от Тьелина до Инкоу. <…> 21-го июня <…> получено было сообщение об открытых выступлениях китайцев с нападением по пост Южной ветки Шахэ, а 23-го – на Тьелин, Мукден и Ляоян»39.
Боксеры разрушили часть железнодорожного полотна и станционные постройки, убили нескольких строителей, захватили в плен и затем обезглавили инженера Верховского. 28 июня генерал А. А. Гернгросс предписал служащим железной дороги походным порядком отступать на западе – от Цицикара через Хинган к Забайкалью, на востоке – от Шитоухэцзы к Приамурью, на юге – от Ляояна к Порт-Артуру и Дальнему. Не отступали только из Харбина, но уже с 27 июня Харбин был отрезан от внешнего мира – китайцы испортили телеграф. 4 июля Харбин был осажден боксерами. Некоторые жители пытаются покинуть город. Вывезено на пристань Сунгари и имущество Старо-Харбинской церкви.
1 июля китайские войска обстреляли русские корабли на р. Амур в районе Благовещенска. На следующий день начался обстрел города.
29 июня, накануне обстрела, из города ушли почти все войска. Провожать уходящие войска собрался весь город. «В четыре часа дня, когда солдат выстроили на площади, приехал военный губернатор. Проезжая по фронту войск, он поздравил их с походом и сказал речь офицерам, после чего среди глубокого молчания многотысячной толпы под палящими лучами знойного летнего солнца был отслужен молебен»40. Этот прощальный молебен запомнился многим – горожане волновались, не зная, куда уходят войска и ожидая со дня на день нападения китайцев. Молебен толпа встретила в глубоком молчании, на глазах многих выступили слезы41.
Через пару дней город приобрел вид осажденной крепости. «На пожарной каланче, на колокольне Никольской церкви и на новом Шадринском соборе были устроены наблюдательные пункты. На соборе Шадрина наблюдал проезжий морской офицер. Этот пункт был соединен телефоном со штабом отряда»42. Конечно, соборы обстреливались, но, к счастью, сильных повреждений не получили. Зато 5 июля в четыре часа вечера загорелась духовная консистория43.
Вскоре начались и похороны. Военных хоронили с особой торжественностью. 6 июля в Покрово-Никольской церкви состоялась торжественная панихида по убитом поручике Юрковском. На ней присутствовали сослуживцы покойного и командующий войсками генерал-лейтенант К. Н. Грибский44.
Это были первые похороны защитника Благовещенска. В следующие дни панихида будет не раз повторяться, но уже не с такой торжественностью.
Кроме того, во все дни осады города в благовещенском соборе непрерывно шла служба и читались акафисты Албазинской иконе Божией Матери.
8 июля было принято решение перевести на военное положение войска Сибирского военного округа и Семиреченской области Туркестана и, кроме того, отправить на Дальний Восток 5 стрелковых бригад и еще бригаду на границу из Ташкента. Из всех войск на Дальнем Востоке начали формировать 4 армейских корпуса: 1-й Сибирский в провинции Чжили и Квантуне (Китай), 2-й Сибирский в г. Хабаровск, 3-й Сибирский в г. Чита, Десантный в г. Владивосток45.
Таким образом, к моменту отправки войск из Европейской России обстановка на Дальнем Востоке сложилась более чем напряженная, поэтому не все полки отправлялись в поход с приличной торжественностью.
Тем не менее священники, отправляясь в поход, должны были успеть сделать необходимые приготовления.
Прежде всего следовало передать свои обязанности на время похода, а также сдать подотчетное имущество на хранение46. Процедура была незнакомая, и не вполне понятно было – кому и что сдавать, а что брать с собой. Так, священник Василий (Устрицкий) сдал «церковь <…> на хранение священнику лейб-драгунского Павлоградского полка о. Романовскому по описи, взяв с собой св. антиминс, Св. Дары и прочие церковные вещи, необходимые в походах»47, а священник 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Николай (Пивоваров) по приказанию командира упаковал церковное имущество в ящик и сдал на хранение48, с собой вообще ничего не взяв. Не имея еще утвержденного списка необходимых предметов, собирались по собственному разумению и что брать с собой в поход – решали сами.
Из «предложений», публиковавшихся в «Вестнике военного духовенства», в № 7 за 1900 г. впервые было опубликовано рекламное объявление фабриканта С. С. Мешкова об открытии 20 июля 1900 г. магазина в Гостином дворе (в Петербурге). Магазин предлагал «устройство военно-походных церквей и складней»49.
Кроме того, мастерская по изготовлению непромокаемых резиновых ряс М. И. Собенниковой (Петербург, ул. Казанская, 22) предлагала «рясы шерстяные разных цветов; из тонкой материи, цена 19 руб., из толстой – 23 руб., из черной и серой резины – 10 руб.; рясы виксатиновые – 5 руб. Все рясы шитые и клееные. Образцы материй высылаются по требованию бесплатно. <…> Пересылка заказа на счет покупателя»50.
Таким образом, начинает складываться некий набор предметов, необходимых военному священнику. Однако в 1900–1901 гг. они не находили широкого спроса. Во-первых, приобретать их священники должны были за свой счет, во-вторых, торговые предприятия в основном сосредоточивались в Петербурге, хотя мастерская М. И. Собенниковой и готова была работать с покупателем из другого региона. Заказ товара по почте требовал значительного времени, а его у отправляющихся в поход священников не было.
Некоторые священники отправились в поход и вовсе налегке – «взявши епитрахиль, крест и одев на себя св. дароносицу со Св. Дарами»51.
Нужно отметить, что большинство священников все же не жаловались на отсутствие необходимых для богослужения вещей, однако некоторый недостаток, видимо, все же ощущался52.
Часть необходимых предметов священники получили от благотворителей. При этом сбор благотворительных средств, в том числе денег и вещей для госпиталей и церквей, был поручен протопресвитеру53. Пожертвования «деньгами, всякого рода материалами, припасами и вещами» должны были собирать священники ведомства протопресвитера и в конце каждого месяца отправлять в духовное правление «для доставления по принадлежности». Кроме того, некоторую часть необходимых предметов удавалось получить на месте54.
Первой задачей священнослужителей в военном походе было устройство мест для богослужений для удовлетворения религиозных потребностей войск.
В походе чаще всего богослужения происходили в палатках. Наличие этих палаток предусматривалось Сводом военных постановлений 1869 года (Книга VII. П. 52–54 (П. 66–69)).
При постановке церковных палаток или наметов нижние чины могли помочь растянуть и установить саму палатку, но устанавливать иконостас с царскими вратами и завесой, также жертвенник и престол должны были сами священники.
Священник Николай (Пивоваров) вспоминает, как после взятия Айсандзяна солдаты спали на походных вьюках, не разбивая палаток. Однако на следующий день первым делом установили церковную палатку, и «в 9 час. утра в разбитой палатке среди лагеря началась обедница»55.
Конечно, согласно рекомендациям того же Свода военных постановлений, священники должны были приискивать места для богослужений либо в стационарных церквах, если таковые имелись, либо в пустующих помещениях.
В пограничных городах было некоторое количество стационарных епархиальных церквей, которые использовались для богослужений, но требовались еще церкви при госпиталях, а также именно для тех полков, которые отправлялись в поход. Собственно военных церквей также было недостаточно56.
Одной из первых была устроена церковь для чинов 7-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, на сооружение которой было получено довольно значительное денежное пособие57. Также возникли некоторые проблемы со снабжением богослужебными принадлежностями церкви-барака, устроенной при порт-артурском полевом госпитале58.
Одной из инициатив протопресвитера стало устройство часовни-церкви на станции КВЖД Фулярди59.
Первый январский номер «Вестника военного духовенства» открывало «Отношение на имя о. протопресвитера от начальника Забайкальской казачьей пешей бригады из Читы».
В нем говорилось, что командированный в Хайларский отряд священник штаба войск Забайкальской области Павел (Масюков) в беседе с нижними чинами гарнизона ст. Фулярди 29 августа 1900 г. после панихиды по павшим на поле брани воинам предложил построить для совершения божественной литургии каменную часовню-алтарь на правом берегу р. Нони, по линии железной дороги. Часовня должна была стать не только действующей церковью, но и памятником «славного похода вглубь Маньчжурии». Солдаты, конечно, согласились, и на следующий день о. Павел обратился с ходатайством к Н. А. Орлову. Был назначен «особый наряд» в свободное от военных занятий время. Обращаясь к протопресвитеру, Н. А. Орлов приводит очень важные аргументы: «Недостаточно для русского только присутствовать при богослужении, которое совершается во время походов или в палатке, или на открытом воздухе, но он нуждается и видеть обстановку самого храма, а часовня-алтарь во многом может отвечать этому требованию и заменить родной храм. Кроме того, часовня в глуби Маньчжурии на ст. Фуларди, от которой ближайший христианский храм на расстоянии более 300 верст (Харбин), а от границы русской более 600 верст, может послужить зерном христианства между маньчжурами и продолжением забайкальского миссионерского дела, главная цель которого – распространение христианского учения среди восточных народов и особенно ламаитов»60.
5 октября постройка часовни была окончена, и на ней был водружен крест, а 6 октября в ней отслужен молебен, по окончании которого часовня была окроплена святой водой.
Также инициатором сооружения церкви в Бинь-Чжоу был священник 9 стрелкового полка 3 стрелковой бригады Константин (Сарчинский). Церковь очень понравилась полковому начальству, и оно даже возбудило ходатайство о награждении о. Константина. Сарчинский был награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте61.
Кроме того, для обеспечения религиозных нужд войск, находившихся в походе, в Инкоу имелись церкви-вагоны. Их на Дальнем Востоке было два, а всего до 1917 г. вагонов-церквей было сооружено 6.
Первый был изготовлен на Путиловском железоделательном заводе в Петербурге в ознаменование рождения ее императорского высочества, великой княжны Ольги Николаевны. Строительство вагона-церкви началось после получения разрешения, последовавшего на доклад министра путей сообщения М. И. Хилкова 14 ноября 1895 г., в день крещения великой княжны. Строили церковь на средства, собранные благотворителями, – на наружную отделку управлением Сибирской железной дороги было пожертвовано 10 000 руб., на внутреннюю отделку, стоимостью в 20 000 руб., средства были собраны на Путиловском заводе. Общая стоимость вагона-церкви составила 30 000 руб. Освящение церкви последовало 11 июля 1896 г. в Новом Петергофе62.
Вторая церковь-вагон была скромнее, но и она вполне отвечала условиям походной жизни, и священник Охранной стражи Феофан (Павлов) даже ходатайствовал о ее сохранении после окончания похода в г. Инокоу63, несмотря на то, что «энергией местных русских военных властей при управлении 1-й Восточно-Сибирской стрелковой бригады была воздвигнута первая православная церковь в Инкоу – в бывшей китайской кумирне»64.
В большинстве случаев на территории Китая все же старались обходиться уже имеющимися постройками, приспосабливая их под церкви65 и нередко разрушая при этом.
В Харбине же после отступления ихэтуаней к середине сентября жизнь понемногу стала возвращаться в мирную колею. В Старо-Харбинской церкви возобновились богослужения.
Закончилась постройка Свято-Николаевского собора в Новом Харбине.
«5 декабря церковь освящена с разрешения протопресвитера военного и морского духовенства, по благословению преосвященнейшего Евсевия, епископа Владивостокского и Камчатского, в память святителя Николая Чудотворца Мирликийского старшим священником Александром Журавским, первым настоятелем этого православного храма в Маньчжурии»66. Храм был построен из бревен в стиле русских шатровых храмов. Собор венчали пять куполов, украшенные, как и звонница, шашечным покрытием. В основании он имел форму креста.
В январе 1901 г. Охранная стража КВЖД была переформирована в Заамурский округ Отдельного корпуса Пограничной стражи. Начинается активное церковное строительство. «В 1901 г. церкви-школы были построены в Даляне и Имяньпо. К строительству церквей-школ по типовому проекту приступили и на других участках КВЖД. Священник о. Александр (Журавский), назначенный 5 декабря 1901 г. по распоряжению протопресвитера военного и морского духовенства благочинным над духовенством бывшей Охранной стражи, получил благословение на освящение построенных храмов, для чего получил антиминсы у преосвященного епископа Евсевия. Совместно с другими священниками о. Журавский совершил освящение храмов в Даляне (1901 г.), Бухэду (11 декабря 1902 г.), и ст. Пограничная (21 дек. 1902 г.). Храмы были освящены с поминовением за службой местного правящего архиерея – преосвященного Иннокентия, епископа Переяславского, начальника Российской духовной миссии в Пекине. Церковная утварь для храмов приобреталась на средства КВЖД. Настоятелем в храм в Имяньпо был назначен о. Матковский, а на ст. Пограничная служил о. Соломон (Имермишвили)»67.
Таким образом, вопрос об организации мест богослужения во время Боксерского восстания был решен также достаточно быстро. Более того, ведомство протопресвитера начинает активное церковное строительство на Дальнем Востоке.
Что касается самого служения, то оно состояло из молебнов и треб.
Молебны совершались и при отправлении полков на Дальний Восток, и по прибытии, и перед началом собственно похода, и по возвращении, а также, по возможности, перед началом военных действий. Каждый раз священники старались сказать речь, одушевляя солдат68. Видимо, участвуя в совместном походе, солдаты пренебрегали молитвой, «стесняясь ложным стыдом пред союзниками по оружию, иноверцами»69, однако священники молебнами в походе отнюдь не пренебрегали, что отмечалось полковым начальством70.
Некоторые священники даже смогли организовать празднование церковных праздников: «Все праздничные дни я имел возможность совершать службу Божию, то в палатке, то в столовой, просфоры не всегда были удачны»71, однако хотя бы как-то праздник отмечался. Также священники участвовали в полковых праздниках, которые, несмотря на военное время, все же отмечались72. Кроме того, священники участвовали в приведении к присяге молодых солдат73.
Из других обязанностей священника главной была организация погребения. Напутствовать умирающих часто приходилось под огнем во время боя. Так, священник 14-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Алексей (Семов) «напутствовал убитых неприятелем нижних чинов»74 во время боевой операции при станции Радде (11–21 июля), о. Александр (Журавский) утешал «раненых и умирающих воинов во время 24-х дневного боя под Ажеха» прямо под огнем противника75. Описывает напутствие умирающих на поле боя и о. Николай (Пивоваров). Хоронить приходилось и по 40 человек за один раз76. Не всегда священник успевал напутствовать и даже хоронить умирающих77. «Странно было видеть отпевание без священника, без кадила, без запаха ладана. Воины погребались при самой суровой военной обстановке; зато пение казаков было превосходное – то они пропели полную панихиду», – вспоминал Н. А. Орлов78.
Конечно, священники много трудились в госпиталях.
«За отлично-усердную службу и усиленные труды при военных обстоятельствах»79 орденом св. Анны 3-й степени с мечами был награжден священник полевого запасного Цицикарского госпиталя Павел (Крахмалев), а также священник 16-го полевого подвижного госпиталя Андроник (Любович). Однако именно в госпитале произошло одно из серьезных недоразумений. Священник Петр (Дегаев) отказался совершать погребение инославных80. Дело было вовсе не в упрямстве священника. Вопрос о том, как погребать католиков, будет обсуждаться позже и неоднократно и найдет свое решение только после Русско-японской войны.
Работы в госпиталях было много. Нужно было успевать напутствовать и утешать тяжелораненых, беседовать с выздоравливающими и организовывать похороны умерших81.
Надо отметить, что служение в госпиталях удовлетворяло не всех священников. С началом мобилизации и во время боевых действий некоторые из них просили перевести их «в действующую армию к одному из временных госпиталей» или «в действующий отряд»82. Так попал на войну, например, диакон Иоанн (Быстряков).
Вообще священников, непосредственно участвовавших в военных действиях, было довольно много.
Принимал участие в штурме Пекина 1 августа 1900 г. священник 10 Восточно-Сибирского стрелкового полка Ефимий (Алфеев)83. Проявил большое «мужество, энергию и распорядительность при занятии крепости Бейтан 7 сентября 1900 г.» священник 2-й Восточно-Сибирской бригады Владимир (Актов)84. Позже он принимал участие «в военном походе генерала Церпицкого от Лутая к Шанхайгуаню с 11 по 19 сентября»85 и в «делах против китайцев при движении к католической миссии Сун-шу-дзьи-две»86. Отличился в походе и священник 9-го стрелкового полка Константин (Сарчинский) – он «участвовал в тяжелом походе полка в Маньчжурии и при занятии полком китайского города Баян-су-су, Динь-динь и Бинь-Чжоу»87, а также священник читинского резервного батальона Александр (Лавров)88.
Такое активное участие священников в боевых действиях объяснялось не только их личной смелостью и военной необходимостью. Чаще всего, как видно, например, из воспоминаний о. Николая (Пивоварова), это объяснялось отсутствием четкого представления о том, где должен находиться во время боя священник. С одной стороны, не имея оружия, он мог только личным бесстрашием одушевлять солдат. С другой стороны, напутствовать и приобщать нередко необходимо было прямо на поле боя или в ближайшем к нему лазарете.
Участие священников в военном походе было, конечно, отмечено наградами. Наивысшей наградой этой военной кампании был золотой наперсный крест на Георгиевской ленте. Эта награда была учреждена в 1790 г. специально для награждения священников за военные подвиги, о чем довольно подробно пишет К. Г. Капков89.
За поход в Китай эту награду получили несколько священников. В очерке о. Александра (Желобовского)90 указаны трое: протоиерей 16-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Арсений (Ивановский), священник Охранной стражи Восточной Китайской железной дороги Александр (Журавский) и священник управления 4-го стрелковой бригады Стефан (Счеснович). В справочнике В. М. Шабанова91 указаны также священник управления 3-й стрелковой бригады Константин (Сарчинский) и священник 6-го Восточно-Сибирского стрелкового полка Владимир (Актов).
Переписка протопресвитера на этот счет демонстрирует следующее. Представление о награждении о. Александра (Журавского) не встретило никаких возражений92. К награждению о. Стефана (Счесновича) имелось серьезное препятствие: он не имел двух необходимых наград – скуфьи и камилавки93, однако командование проявило довольно заметную настойчивость, повторно направив протопресвитеру представление94, и согласие, в конце концов, было получено95. Протоиерей Арсений (Ивановский) был представлен одновременно к двум наградам – золотому наперсному кресту на Георгиевской ленте и ордену св. Анны 2-й степени с мечами96.
Представление на награждение наперсным крестом на Георгиевской ленте о. Владимира (Актова) «за участие в военном походе генерала Церпицкого от Лутая к Шанхайгуаню с 11 по 19 сентября»97 тоже имелось. Однако о. Актов «одновременно представлялся к двум, а в общем к трем боевым наградам» и, очевидно, вначале наперсный крест на Георгиевской ленте не получил. Однако сам он 11 марта 1903 г.98 снова обратился к протопресвитеру и, видимо, на этот раз ходатайство было удовлетворено.
Бригадный священник о. Константин (Сарчинский) (во время похода – священник 9-го стрелкового полка) также был представлен к награде «за военные отличия во время похода в Маньчжурию»99. Ходатайство было возбуждено Штабом Киевского военного округа, «поскольку наградили же Счесновича». Второе ходатайство содержало более серьезное обоснование и было удовлетворено также в 1903 г.100
Надо отметить, что не все ходатайства удовлетворялись. Так, довольно резко и безоговорочно было отклонено ходатайство о награждении священника порт-артурского крепостного пехотного полка о. Николая (Пивоварова)101.
Недавно переведенный в крепость102, о. Николай вошел в конфликт с комендантом крепости, причем настолько, что последний даже жаловался на него протопресвитеру103, обвиняя в пьянстве и в «недостойном поведении». О. Николай попытался «оправдаться» самым невероятным образом – вместо того, чтобы смиренно принять порицание, он обратился к протопресвитеру с ходатайством об оказании содействия к принятию его в монашество и поступлению в Духовную академию104.
Между тем в начале военных действий о. Николай был священником 11-го Восточно-Сибирского стрелкового полка, участвовал в походе с Южно-Маньчжурским отрядом с июня 1900 г. по 28 января 1901 г. и, пройдя со своим полком от деревни Талиеван до самого Мукдена, показывал мужество и неустрашимость. «Он, по словам приказа по полку зa № 25, “как пастырь добрый, с крестом в руках, то под огнем в передовой линии, то на перевязочном пункте, утверждал воинов в исполнении своего святого долга, облегчая страдания раненых и умирающих”. В воздаяние за те же подвиги удостоен награды золотым крестом на Георгиевской ленте, каковой несомненно и получит в свое время»105. Однако в дальнейшем именно этой награды о. Николай не получил, а был удостоен ордена св. Анны 3-й степени106.
Второй по статусу наградой этой кампании был орден св. Владимира 4-й степени с мечами. Его удостоились священники Охранной стражи Александр (Журавский) и Стефан (Белинский), а также священник 14-го стрелкового батальона Алексей (Семов)107, а вот представление о награждении орденом о. Иосифа (Никольского) – протоиерея при штабе Квантунской области108 – было отклонено, несмотря на ходатайство, «командующим войсками Квантунской области на основании последовавшего в октябре 1902 года особого высочайшего разрешения к третьей боевой награде за отличия»109.
Кроме того, были награждения орденом св. Анны 2-й степени о. Владимир (Актов) и о. Владимир (Волочков). Больше всего же было удостоено ордена св. Анны 3-й степени: с 1901 г. в очерке Александра (Желобовского) упомянуты 8 человек, между тем представления протопресвитеру подавались на 18 человек.
Таким образом, во время самого похода и сразу после него награждений священников было относительно немного.
Причин было несколько. Как уже отмечалось, отклонялись представления священников, имевших замечания и порицания по службе. Так, довольно непростая ситуация сложилась с награждением священника 9-го Восточно-Сибирского стрелкового полка о. Евфимия (Алфеева). Его представляли к различным наградам несколько раз. Первый раз – саном протоиерея110, затем – камилавкою «за оказанное мужество и храбрость при штурме восточного арсенала близ Тянь-Цзиня 14 июня»111. Затем – орденом св. Анны 3-й степени за участие в штурме Пекина 1 августа 1900 г.112
На все представления был получен отказ, а в последнем случае – также разъяснение, что «на основании донесения бывшего священника штаба войск Квантунской области Антония (Быкова) о неблаговидной жизни и поступках священника 9-го Восточно-сибирского стрелкового полка Евфимия (Алфеева) по распоряжению Владивостокской епархии производится формальное следствие»113.
Следствие началось в начале января 1901 г., а 8 мая 1903 г. о. Евфимий был уволен в отставку с сохранением жалования «829 руб. столовых – 148 руб. 50 коп., квартирных – 484 руб., за выслугу 10 лет в военном ведомстве и в отдаленных краях империи – 137 руб. 25 коп., всего – 1598 руб. 75 коп.»114
Возбужденное в 1904 г. ходатайство о награждении вновь не было удовлетворено – на этот раз из-за отставки священника.
Еще одна причина небольшого количества наград заключалась в отсутствии наград «по статусу», как например, в случае с о. Стефаном (Счесновичем). Недавно начавшие службу по ведомству протопресвитера, молодые священники их не имели, так как еще не выслужили положенного для награждений в мирное время «трехлетнего междунаградного» срока115. Этим, кстати, объясняется и очень малое количество таких наград, как скуфьи и камилавки. Фактически за всю кампанию только священник 5-го полевого запасного госпиталя Савва (Мичурин) был награжден «камилавкою за строгое исполнение духовных треб и пастырские советы, которые содействовали миру и братскому отношению чинов госпиталя»116.
Наконец, еще одной причиной небольшого количества наград было ограничение, введенное министерством. Число наград должно было соответствовать «причитающейся полной годовой норме». Сверх существующей нормы было разрешено испросить по 12 наград для Приамурского и Сибирского военных округов и для Квантунской области, а также 8 – для Туркестанского округа. «Все эти награды разрешено назначать сверх существующей нормы, не стесняясь сроком выслуги»117.
Что касается количества наград на одного человека, то «военным министром приказано было в принципе придерживаться такого порядка, чтобы чины войск, действовавших на Пичилийском районе, которые будут удостоены к нескольким наградам, могли получить не более 2-х наград, а в Маньчжурском районе по одной награде»118. Правда, при рассмотрении представлений к наградам «его высокопревосходительство признал возможным тем чинам, которые были представлены к наградам за выдающиеся боевые отличия, назначить по две и даже по три награды»119.
Полученные награды следовало выкупать за собственные деньги – за орден св. Анны 3-й степени следовало заплатить 20 рублей, за орден св. Анны 2-й степени с мечами – 52 рубля 50 копеек.
Таким образом, участие военного духовенства в китайском походе показало, что проведенные реформы были вполне эффективны. Однако многие проблемы еще предстояло решать в будущем.
Например, не было определено, где должен находиться во время похода священник, не совсем четко были обозначены его обязанности, не определялась проповедническая деятельность. Кроме того, и это было особенно важно, не были прояснены взаимоотношения военных священников и епархиальных архиереев. Переосмысление полученного опыта легло в основу следующих больших преобразований, начатых в 1903 г.
Опубликовано: Военно-историческая антропология. Ежегодник. 2002. М.: РОССПЭН, 2002. С. 148–164.
Война – это не только организованная вооруженная борьба между государствами, нациями (народами), социальными группами. Это всегда и огромная психологическая драма.
Война ставит человека в ситуацию жесточайшего внутреннего противоречия. Во-первых, человек на войне должен сознательно подвергать свою жизнь опасности, преодолевать страх смерти. Здесь наиболее серьезная конфронтация – между инстинктом самосохранения и реалиями войны. В большинстве случаев солдаты «затрачивают слишком много энергии на борьбу с собственным инстинктом самосохранения, и у них не остается духовных сил для проявления какой-либо инициативы»120. Во-вторых, солдат должен сознательно убивать врага. Это приводит к конфликту между внутренним нравственным чувством психически здорового человека и поведением, которое диктуется ситуацией. Часто у солдат развивается комплекс вины, оказывающий серьезное влияние не только на их поведение в ходе боя, но и на дальнейшую мирную жизнь. Другая проблема, которая встает постепенно, особенно при затянувшихся военных действиях, в случаях длительного отступления или передислокации, – накапливающееся чувство усталости, обреченности, неверие в благополучный исход кампании, пассивность. Кроме того, солдату приходится на довольно продолжительное время отказаться от привычных условий жизни, мириться с дискомфортом полевых условий и длительной разлукой с домом и семьей. При этом он должен не только корректировать свои привычки и желания, но и терпеть рядом постоянное присутствие большого количества людей, чьи манеры и характер могут быть ему чужды и неприятны. В противоречие вступают особенности военного быта и стремление к личному благополучию. Главный же момент заключается в том, что солдат должен сохранять сознательную активность на всем протяжении военных действий121.
Выйти самостоятельно из психологического конфликта чрезвычайно затруднительно. Требуется серьезный побудительный мотив, поведенческая установка, которая окажется выше всех личных мотивов, выдвинет на первое место общественные интересы в своеобразном преломлении к нуждам момента. В этом случае чрезвычайно актуализируется воздействие общества на личность. Через пропаганду, воспитательную работу и другие способы общество стремится выработать мотивацию поведения солдата, изменить иерархию его личных ценностей в нужном направлении.
Механизм этого воздействия становится предметом изучения еще во второй половине XIX в., а в начале XX в. военная психология оформилась в самостоятельную научную дисциплину. Толчком для этого послужила Русско-японская война, неудачный опыт которой заставил всерьез задуматься о закономерностях поведения человека на войне, о создании мотивации этого поведения, воспитании патриотизма и т. д.
Исследование неудачного опыта в данном случае оказалось весьма продуктивным и породило целый ряд устойчивых исторических стереотипов. Один из них – несостоятельность в деле «возбуждения духа» армии в ходе проигранной войны. Роль «возбудителя духа» в армии могли играть как офицеры, так и полковые священники, но ни те ни другие, по общему мнению, с этой задачей не справились. Особенно досталось в этой связи военным священникам. Их обвиняли все – и военные специалисты, и общество, да и вся последующая историография. Между тем этот взгляд не совсем верен и возникал, скорее всего, из-за недопонимания роли и задач священника на войне.
Одной из причин неудач пропагандистской работы в армии был изначально неверный подход: война в перспективе представлялась как «маленькая победоносная». Вопреки всем ожиданиям, она затянулась надолго. Опасения, высказывавшиеся некоторыми священниками, что они не успеют добраться на Дальний Восток до окончания военных действий, не оправдались. Приехав в Маньчжурию перед Пасхой 1904 г., большинство из них сможет покинуть ее только зимой 1905 – осенью 1906 гг. Все это время священникам предстояло не только «разделять со своей паствой все лишения и опасности в трудные минуты»122, исполнять требы, проводить богослужения, но и вести определенную проповедническую работу. Это оказалось, пожалуй, самым сложным. Если правила заполнения метрических книг, время проведения богослужений, снабжение необходимыми церковными вещами так или иначе регулировались в централизованном порядке, то собственно проповедническая деятельность оставалась делом личных усилий полкового и госпитального священника. Говоря о проблемах в этой области, сразу следует отметить, что некоторые священники, чаще всего из бывших епархиальных, просто пренебрегали этой деятельностью в силу малой подготовленности и нежелания обременять себя. Иногда работа с нижними чинами не проводилась из-за отсутствия времени. Попытки вести внебогослужебные беседы и напутствовать солдат перед боем не всегда были успешны из-за отношения офицерства. Но помимо этих трудностей был и ряд других проблем123. Одна из них – отношение к пастве. Священник, оказавшийся на войне, имел определенный стереотип представления о своей пастве, сложившийся не столько в ходе практической работы, сколько в силу полученного образовании124, с одной стороны, и определенного общественного стереотипа восприятия – с другой. Этот стереотип предполагал, что, во-первых, солдаты в своем большинстве – неразвиты, необразо-ванны и мало способны к обучению. Во-вторых, солдату априорно приписывались определенные черты характера и нравственные качества – такие, как наивность, доброта, благородство, самоотверженность и жертвенность, оптимизм и т. д. В-третьих, становясь солдатом, человек в значительной степени утрачивал индивидуальность и оказывался своеобразным воплощением группового и коллективного сознания, в своих поведенческих реакциях детерминированного, с одной стороны, принадлежностью к определенной группе (полк, военные товарищи) и, с другой стороны, военной дисциплиной (устав, приказ). В-четвертых, гипотетический солдат желает воевать уже в силу своего общественного статуса. В-пятых, поведение солдата в основном мотивируется преданностью вере, царю и Отечеству и безусловной готовностью защищать их.
На братском собрании в начале апреля 1904 г. обсуждался вопрос об индивидуальной работе священника с нижними чинами. Докладчики отмечали «умственную неразвитость значительной части своей паствы, слабость и лукавство человеческой природы»125.
В этом же духе были выдержаны и теоретические изыскания по военной тактике и психологии, а также наставления для солдат126, написанные военными специалистами. Например, в работе М. И. Драгомирова «Подготовка войск в мирное время» говорится о том, что «наш солдат, в общем, необуздан и потому не в силах держаться прилично и сдержанно во всех случаях», кроме того, прост, малоразвит и нуждается в руководящей нити для поведения127. Исходя из убежденности в малой развитости, малограмотности и низкой обучаемости солдат, военные специалисты предлагали определенные методы работы с нижними чинами. В частности, Драгомиров выделяет следующие «условия успеха преподавания (солдатам. – Л.Ж.): 1) сообщать понемногу – одну, много две мысли в раз, и тотчас же требовать повторения; идти дальше не иначе, как вполне убедившись, что пройденное понято; 2) избегать книжных слов; 3) при малейшей возможности прибегать к примеру, или еще лучше – к показу; 4) брать из преподаваемого не все сплошь, а в порядке важности, начиная с того, без чего солдат обойтись не может»128. «Простого человека нужно учить не словом, а делом. <…> Сразу о многом ему не толкуй. <…> Пока учишь, никогда не сердись»129.
Может быть, не так прямолинейно, но те же рекомендации давались на братском собрании в январе 1904 г.: внебогослужебные беседы проводить «с показанием световых картин», книг солдатам на руки не давать, так как «непривыкший к обращению с книгами солдатик в два-три дня помнет полученную брошюрку, запачкает ее, местами порвет, а то и вовсе затеряет. <…> Солдат наш, как известно, редко требует для себя объемистую книгу; ему скорее нравится чтение краткое и разнообразное по содержанию. Такое чтение солдату, пожалуй, и полезнее, ибо несомненно, что краткие брошюрки и листки способны всего скорее пробудить простого человека от умственной и нравственной слепоты»130.
Образцом такого подхода к солдатам становятся как пропагандистские листки, писавшиеся военными специалистами (причем предпочтение отдавалось «доходчивым» лубочным картинкам), так и опубликованные «нравоучительные» рассказы и беседы, подделывающиеся под гипотетически наивного и недалекого солдата и стремящиеся сложные вопросы объяснить «по-простому». Надо отметить, что ни военные специалисты, ни военные священники, собственно, не ставили перед собой задач образовательного характера. Скорее, напротив. «Драгомиров считал, что воспитание важнее образования, что военное дело “более волевое, нежели умовое”»131.
Военные священники также смотрели на дело образования солдат под определенным углом. Вот что писал, например, по этому поводу священник Николаевского Адмиралтейского собора Иван (Бугославский): «Каждому, вступившему в ряды воинства, открывается прежде всего поле для умственного его развития. <…> Каждое знание дает человеку возможность улучшить свою жизнь. Поэтому и для собственной пользы, и для пользы службы каждому воину следует приложить все старание, чтобы выучиться на службе чему-нибудь полезному и не потерять удобного для такого обучения времени. Говоря о пользе грамотности и знания разных ремесел, нужно помнить, что эти познания не составляют для воина первой необходимости. Главная и существенная обязанность каждого воина заключается в знании воинского дела, требований службы и в добросовестном выполнении их. Эти познания служат самым существенным условием успеха на поле бранном. <…> Плох и бесполезен в ратном деле солдат, плохо знающий свое воинское дело. В изучении этого дела должно проходить для воина все время его службы. Воинские уставы, ружейные приемы, стрельба, сторожевая служба – это великие помощники в сражении. От знания их зависит успех сражения и тысячи жизней, участвующих в битвах. Очевидно для каждого, что сотня хорошо вооруженных и опытных солдат имеет больше значения в сражении, чем целая тысяча людей, не имеющих понятия в воинском искусстве»132.
В принципе с этим трудно не согласиться. Но, помимо утилитарного подхода к образованию солдат, нивелирования солдатской массы и низведения ее до «малоразвитых» «детей»133, нередко происходит прямое противопоставление «интеллигенции» и «простого» солдата, в котором последний выигрывает именно в силу своей неразвитости, воспринимающейся как синоним моральной чистоты и духовной возвышенности134. Вообще представление о солдате как об обладателе определенного набора нравственных качеств было распространено очень широко. Например, генерал-лейтенант Генерального штаба И. П. Маслов выделял верность клятве и слову, честолюбие, жажду славы, честь, великодушие как качества, присущие русскому солдату135. Лазаретный врач г. Харбина был убежден, что «наши солдатики – народ, рвущийся в бой и желающий успехов»136. Интересно проследить избирательность восприятия солдатской массы о. Митрофаном (Сребрянским). «Солдаты на стоянках резвятся, как дети, кувыркаются, рвут цветы, траву. <…> Никто из них не скучает»137, – пишет он в июне 1904 г. «Бесхитростность, простодушие, вера и сила, сила могучая, не падающая, не теряющаяся при напастях, а идущая все вперед и вперед. <…> Я <…> теперь в восхищении от их терпения, безропотности»138. «На станции Юрти встретили санитарный поезд. <…> Кто без ноги, кто без руки, у кого обвязана голова и пр. – но все имеют бодрый вид»139. «Все и все устали, не спали, и все-таки везде смех, шутки, прибаутки – что за люди наши солдаты?»140
В августе восторженная уверенность в непоколебимости солдатского духа несколько потускнела: «…погонов нет ни у кого, ни шинелей, ни сумок, ни белья: что на себе только, остальное бросили на позиции при отступлении <…> лица бледны». И все же: «Уныния не заметно: идут, шутят, шагают под проливным дождем. <…> Истинные герои!»141 «И завет воинский “Сам погибай, а товарища выручай”, не рассуждая. <…> Да, жив еще дух Христов и дух истинного товарищества между нашими воинами!»142 И через несколько дней: «…взглянул я на них: кровь, воспаленные глаза, бледные лица, раны, стонут. <…> Крики, брань: обоз каждой части хочет пройти вперед и потому старается сбить соседний»143. Неохотно расставаясь с образом героя-воина, о. Сребрянский и дальше будет говорить о спокойствии, мужестве, безропотности солдат, но о героизме, желании воевать – гораздо реже.
Стереотипно-идеализированный взгляд на личность солдата был характерен не только для о. Сребрянского, это – общее в большинстве воспоминаний, заметок и рассказов о войне, публиковавшихся в «Вестнике военного духовенства». Даже для о. Шавельского, отличавшегося куда большим скептицизмом, чем о. Митрофан (Сребрянский), который помещает в «Вестнике» прямо-таки идиллическую картинку резвящихся, поющих и танцующих солдат144.
Стереотип восприятия личности бойца отразился не только в прямых оценках, но и в подходах к составлению проповедей, назидательного чтения, пропагандистских изданий. Чаще всего и в церковных изданиях, и в пропагандистских листках и брошюрах, составлявшихся военными, использовались исторические примеры, описания подвигов именно самопожертвования, храбрости, находчивости, товарищества и т. д. Из качеств, присущих отдельному бойцу, большинство авторов выделяли патриотизм, религиозность и желание воевать.
В этом плане интересны рассуждения военных специалистов и психологов. И те и другие полагали, что религиозность присуща армии в очень большой степени и при создании мотивации использование религиозного мотива должно стоять на первом месте, даже по сравнению с идеями защиты царя и Отечества. Причем само понятие патриотизма и защиты Отечества неразрывно связывалось с защитой православия и религиозностью войск145. Именно к идеалам православия апеллировали военные специалисты, составляя «Памятки» для солдат146.
Совсем не так оптимистично смотрело на этот вопрос само духовенство. На братском собрании в начале апреля 1904 г., помимо общей неразвитости паствы, отмечалась ее непросвещенность в делах веры: «Русский солдат – вообще дитя в деле веры и сильно нуждается в <…> попечительном надзоре и всестороннем руководстве. <…> Младенец в деле веры, русский солдат нуждается в систематическом воспитании религиозном. Он поступает на службу, не умея сознательно положить на себя крестное знамение, нередко в течение своей жизни не бывавши на исповеди, даже не бывавши в церкви!»147 Речь шла также и о равнодушии к вере: «…среди них возможны люди нерадивые о своем спасении, невнимательные к слову Божию, нечувствительные ни к каким убеждениям, беспечные и рассеянные, наконец, просто неспособные к самостоятельному анализу своего душевного состояния или не умеющие точно выразить и ясно формулировать свою мысль»148.
Отправление культа в армии было отнюдь не добровольным делом – на этом настаивали сами священнослужители.
На том же братском собрании о. Федор (Ласкеев) говорил о том, что «самая систематичность воспитательных приемов требует наряда как средства, при помощи которого все люди данной части подвергаются обновляющему духовно действию церкви. <…> В принятых в военной среде условных формах и общем тоне воинской жизни, основанной на командном приказе и проникнутой принципом повиновения без права выбора, предоставление нижним воинским чинам полной свободы в посещении церковных богослужений косвенно, но неотразимо <…> незаметным, но постоянным влиянием своего диссонанса со всем складом солдатской жизни приводило бы к совершенно нежелательному исходу. В глазах команды оно низводило бы посещение церкви в низший разряд безразличных по своему значению явлений, в число тех из них, где по их незначительности предоставляется полная свобода выбора самому солдату»149.
По сути дела, полковые священники не очень полагались на сознательность солдат, в основном надеясь на их подчинение военной дисциплине и перекладывая роль организатора коллективного отправления культа в армии на офицеров: «Для солдата безусловным авторитетом должен быть, да и есть, офицер. Он должен быть для солдата авторитетом во всех возможных случаях, а потому в круг обязанностей его должно непременным образом входить образование, поддержание и развитие религиозно-нравственных устоев в своих подчиненных под руководством священника»150.
Таким образом, ситуация сложилась несколько парадоксальная. К началу Русско-японской войны те, от кого так или иначе зависел моральный настрой армии, подошли с традиционным лозунгом «За веру, царя и Отечество», но военные сомневались в действенности «за царя и Отечество», а духовенство не надеялось на «за веру».
Однако в официальных выступлениях духовенство ни на минуту не позволяло себе вслух усомниться в религиозности армии. Большинство речей и проповедей, говорившихся по случаю отправления солдат на фронт, особенно упирало на задачи христолюбивого воинства в деле защиты веры, царя и Отечества.
Например, в «Вестнике военного духовенства», описывая прощание с солдатами, уходящими на фронт, о. Федор (Ласкеев) говорит: «Открылось для меня много удивительного, неожиданного, трогательного: и твердая вера в Бога, и упование на Промысел Его, и преданность воле Божией, и верность долгу и присяге, и осмысленная любовь к Отечеству, и нежная, трогательная любовь к семье, и все это правдиво, искренно, в непоколебимой силе, чистоте и высоте»151.
На братском собрании 4 февраля 1904 г. священник Турбин говорил, что в отправляемых на фронт полках «рядом с похвальной ревностью пастыря к духовной пользе своих пасомых какая твердая вера в Бога у нижних воинских чинов!»152 Но были и попытки «обойти» «скользкий» момент. Особенно в местностях, где соседствовали различные конфессии. Интересна в этом плане речь протоиерея Стрелковой офицерской школы Григория (Лапшина), который, говоря, что «главная наша сила состоит в крепкой связи всего народа русского с нашим государем», что «проснулась Русь великая <…> отбросила постыдное равнодушие к Родине и самоунижение, которыми, к сожалению, многие из русских людей были заражены»153, воспользовался рядом традиционных «объяснительных» идей (например, заносчивость и бесчестность Японии, миролюбие и стремление сохранить мир России) и даже стихами Тютчева и кратким экскурсом в историю России с XIII в. с особенным упором на события 1812 г., но «религиозная» идея может усматриваться только в эпитете по отношению к Японии – языческая.
Тем не менее религиозный момент, наряду с убежденностью в желании солдата воевать, широко использовался в пропагандистской литературе, правда, большей частью составлявшейся военными специалистами.
Для религиозной проповеди более характерны были или апелляция к воинскому долгу, или непременное упоминание царя и Отечества: «…приготовив себя к бою, воин должен без колебаний и сомнений исполнять то, чего требует от него долг службы»154. «А который воин не радеет об исполнении своих обязанностей в походе и на маневрах, тот ненадежный слуга царю и Отечеству, на такого воина нельзя будет положиться в военное время»155.
Большое влияние на авторов-пропагандистов оказывало представление о солдате как части военного коллектива, при этом индивидуальные личные качества просто не брались в расчет.
Анализируя литературу по военной тактике и психологии, подполковник Генерального штаба Н. Н. Головин отмечал, что обычно «боец рассматривается как существо, отказавшееся от своей сложной, одухотворенной природы и превратившееся в бесчувственную пешку»156. Бой военным тактикам представлялся как коллективное действие армий, а не отдельных индивидов. Это актуализировалось широким применением дальнобойных орудий, которые не давали солдатам шанса четко оценить свою роль в сражении. Отсюда – попытки ориентации воспитания солдат именно как военного коллектива.
Кроме того, представлялось, что индивидуальные формы работы с отдельными военнослужащими не дают большого эффекта: «… способ воздействия на массы через единицы <…> имеет ограниченное, так сказать частичное, то есть медленное распространение; он годится как прием воспитания, практикуемый день за днем, непрерывно, постоянно, при всяком удобном случае. А на войне время – все; медленные приемы не у места; нужно действовать на всех разом, огулом»157.
Осознается и трудность создания мотивации у отдельного индивида: «…нужно существование сильных импульсов <…>. Импульсы <…> выработанные людьми, конечно, не будут иметь всеобщего признания, так как тут многое зависит от взглядов, вкусов, ширины умственного кругозора, наконец, от силы обычаев. Все эти условия для людей неодинаковы, а потому и предъявленные людьми идеалы будут пониматься различно и неодинаково влиять на людей»158.
Оценивая соотношение мотивов, некоторые специалисты настаивали на том, что во время боя чувствительность индивида существенно притупляется, а на первое место выходит коллективное действие. Поэтому очень важно организовать войско именно как коллектив, которому присущи чувство взаимной выручки, способность переносить все труды и лишения, храбрость и т. д.159 В то же время отмечалось, что «в помощь таким импульсам приходится придавать понудительные меры, значение которых будет тем большим, чем слабее будут влиять на людей сами идеалы»160.
К воспитанию солдатского коллектива, его консолидации и повышению нравственности стремилось и военное духовенство. Такие формы работы, как организация полковых праздников, беседы с новобранцами и старослужащими, приготовление новобранцев к принятию присяги должны были сформировать у солдат ощущение сопричастности к жизни полкового коллектива, воспитать чувство ответственности и товарищества, облегчить вхождение в коллектив новобранцев, способствовать расширению личностных связей у отдельных солдат и т. д.
Таким образом, готовясь к служению на войне, священник имел некоторое идеальное представление о будущей пастве. Помимо этого идеального, многие священники имели и практическое представление о солдатах, полученное в ходе предыдущей работы в полках. Однако военная действительность оказалась совсем другой.
Методы воспитания, практиковавшиеся в армии, в том числе и военным духовенством, были рассчитаны на долгосрочное воздействие и выработку определенных качеств у солдат на протяжении длительного времени. При этом основной упор делался все же не на формирование мировоззрения отдельного бойца или военного коллектива в целом, не на выработку определенных психологических реакций, а на формальное овладение необходимым набором навыков; широко использовалось силовое давление, нивелирующее индивида, лишающее его самостоятельности.
Работая в полках, священники добивались определенных успехов в основном за счет личных отношений с отдельными членами паствы. Однако, анализируя довоенный опыт проповеднической работы, можно обратить внимание на то, что священники почти никогда не ставили перед собой задач воспитания именно солдата. Из тематики довоенных проповедей можно выделить чисто богословские, дающие солдатам представление о значении и истории тех или иных религиозных обрядов; нравственные – о вреде сквернословия и богохульства; военно-бытовые – об отношении к новобранцам со стороны старослужащих; и собственно военные – о необходимости верности присяге, атрибутам полка и т. д. При этом собственно военная тематика играла довольно незначительную роль в проповеднической работе довоенного периода.
Новые назначения приходились во вновь сформированные полки, пополнявшиеся в основном за счет новобранцев. Говорить о едином коллективе в этом случае не приходилось. Довольно долгая дорога, может быть, могла бы способствовать установлению личных взаимоотношений с солдатами, однако сами условия пути способствовали разобщению священника с паствой. В результате, прибывая на театр военных действий, священник не знал свой полк почти совершенно. Нередко священник и полк вообще прибывали на Дальний Восток врозь.
Новобранцы служили в значительной степени деструктурирующим элементом полка, как и предполагали военные специалисты. Именно они привносили не только незнание особенностей и обычаев военной жизни, нежелание воевать, стремление уклониться от участия непосредственно в военных действиях, но и негативизм по отношению к самой идее войны. Неоднородность социального состава армии делала ее еще более аморфной структурой, превращая практически в толпу со всеми вытекающими последствиями.
Сама военная жизнь оставляла священнику довольно мало возможностей для проповеднической деятельности. Между тем именно от священнослужителей ожидалось «поднятие боевого духа» войск.
Методы проповеднической работы духовенства в годы войны практически не изменились – оставались коллективные богослужения и проповеди, полковые праздники, организация чтений и снабжение солдат религиозной и пропагандистской литературой. Что касается богослужений и молебнов перед началом боевых действий, то их эффективность разные источники оценивают по-разному, но это и понятно. Очень низко оценивали эффективность проповеднической работы на войне органы печати, вообще негативно относившиеся к войне и обвинявшие «все и вся». Достаточно прохладно отнеслись к служению священников на войне офицеры. Сами зараженные индифферентизмом, они, кроме того, недооценивали роль коллективного богослужения, не стремились использовать его для поднятия боевого духа солдат, а иногда и чинили препятствия священникам. Само духовенство как раз видело в коллективном богослужении большой потенциал. «Придет человек на молитву с холодным сердцем, вдруг запели все, он невольно начинает подтягивать и увлекается общей молитвой»161, – вспоминал о. Митрофан (Сребрянский). Такое коллективное действие способно не только одушевить и сплотить войска перед атакой, но и удержать их от пессимизма во время продолжительных отступлений, которыми так богата была Русско-японская война.
В то же время часть богослужений хотя и проводилась с большой торжественностью и в присутствии полкового и армейского начальства, носила не только обязательный, но и формальный характер. Это были обязательные богослужения, проводившиеся по указанию главнокомандующего.
Некоторые из богослужений проводились также по желанию великих князей и княжон, по случаю рождения наследника престола, дней тезоименитств и больших религиозных праздников. Проповеди на таких богослужениях не отличались оригинальностью или продолжительностью. Здесь гораздо большее значение имела общая обстановка единения без различия сословий и званий162.
Гораздо большее значение имели богослужения в полковых церквях, менее обязательные и формализованные. Проповеди на таких богослужениях могли составляться священнослужителями самостоятельно, а могли использоваться «беседы», публиковавшиеся в «Вестнике военного духовенства».