Искусство, как жизнь,
слабым не по плечу.
Бог и природа свободу дают,
К творчеству склонны лишь вольные души.
И солнце, и мороз – московская картина,
И средней полосы блистательный каприз,
И терпкие плоды пылающей рябины —
Беседки дачной и чудной, и дивный фриз.
Нежданная краса дивит нас и пленяет,
Свободные мечтанья плещут, как прибой.
О новизне хлопочет жизнь и обольщает,
И, как всегда, мы за иллюзии горой.
Мечты безумные! Их грозны воплощенья!
Корпускула с волной – в мгновении одном!
В противоречьях мир и мудрецов сужденья:
Иль времена круты, иль пир чумы кругом.
Но есть мороз и солнце – день навек чудесен!
Слова поэта и природы дар слились,
А ритм стихов летит, как строй крылатых песен,
И в бесконечность… Пушкин видел даль и высь.
Японской вазы тонкая работа,
Что вторит облику цветов живых.
Цветы воскресли будто! Помнят что – то?
Звучанье слышу шёпота двоих:
Страдают, видно, от большой заботы…
Две орхидеи! Чудится, что плачут…
О детях малых, с кем разлучены?
Из гнёзд их вырвали: злодеи алчут
Богатств? И жертвы не отомщены?
Здесь торгаши всесильны? Их удача?
О, да! Цветами, видимо, торговля…
Живой, неповторимой красотой!
Нет для цветов ни солнца, ни приволья:
Им смерть – под равнодушия волной
И под жестокой, хваткою рукой.
А на роскошной остаются вазе!
Но только чутким хрупкую сберечь!
Чудак найдётся добрый – он в экстазе,
О духа высоте затеяв речь,
Вдруг с пьедестала вазу вдребезги!
Как с плеч…
Был тёплый май, и гроздья налились сирени,
От яблонь свет струился белый, с серебром,
Ночами – соловьиное он слушал пенье
И в роще воды, бьющие во тьме ключом.
Но музыканту показалось: май – прощальный.
В раздумьях мысли о прошедшем душу жгли,
И голос чудился ему исповедальный,
И будто все сады на свете отцвели.
Он не признал событья, что в стране случились —
И беспредельное отчаянье в груди!
Разлуки планы неожиданно явились —
Но всё кричал, как заклинанье: «Погоди!»
Он исполнитель – пианист из величайших
И странствующий музыкант, но замолчал:
И Бога гений слышал – дал обет строжайший
Молчать… В стране далёкой он нашёл причал…
Тоска по родине… Изгнанье – добровольно.
Но жаждал сочинять, борясь с самим собой…
А вдохновение? Летит непроизвольно!
Запели голоса, и нет борьбы с судьбой!
И расцвели сады на белом свете —
Раздолье песенное понеслось… И вдаль —
В Россию! Ждал: что родина ответит? —
Пронзающая русских слышалась печаль.
Художники, безмерно дерзновенны,
В век Ренессанса, век большой страды,
Цвет сделали натурой сокровенной,
Живущей солнца жизнью и воды —
Венецианский живописный гений!
Там живопись раскрыла тайники:
Цвет – соль Земли, природы откровенье —
За цветом в путь безумцы – чудаки…
От Тициана в космос – в цвет Ван Гога!
В них сходство – упоенье красотой,
Творенья их – расцветший жезл у Бога:
И с солнцем краски – точно нимб земной.
Особая прелесть её мастерства… в том, что оно совершенно СВОБОДНО.
(Выставка Зинаиды Серебряковой и мои впечатления)
Осенний сумрак, и в сознании туман,
Дни катятся, как древних римлян колесницы,
И воли нет – за правду признаю обман,
Не светят радостно в конце пути зарницы.
Иду на выставку художницы – мой глаз
Вбирает чудо естества людей, природы.
Я счастлива. Случается с душой не раз,
Коль живописец Свет нам дарит – Неба своды.
Родной земли простор, цвет розовый снегов —
Всё вижу… и картины будят к жизни волю!
И смысл ко мне является моих трудов,
И вера есть, что со своей я справлюсь долей.
А радость майская – весенний льющий свет,
Несущий очищение и обновленье:
Мой друг заговорил стихами, как поэт…
Я знаю: новые придут ко мне решенья.
Сияние картин – и свет врачует дух.
Теперь мои воспоминанья светоносны.
Мой словно глубже взгляд, и стал острей мой слух —
Ответы нахожу на давние вопросы.
Мои берёзы – вверх, до моего окна,
И слышу чистое, как слёзы, птичье пенье,
В игру я листьев молодых вовлечена —
Деревья светятся, и прочь мои сомненья:
Раскрылось настоящее, впустив в себя!
Серебряковой гениальные пастели
Заполнили весь мир, свободы свет любя,
Нас к творчеству зовут и к благородным целям.
Пространство безбрежное, воздух морской… Он откуда?
Да с поля! Вдали там картина мне милых берёз,
Танцующих – воздух их кудри разносит… Причуда
Ума? Иль виденье, что ветер нежданно принёс?
Но шквал вдруг! Картина!? Стою недвижим и безволен…
Вернутся простор необъятный и воздух морской?
Всё смолкло. Но где красота? Погибает!
Покорен,
Страдаю. Я в горе… Но знаю вину за собой.
(реальность и искусство)
Я у художника бываю в мастерской,
Довольно блёкло там, и скучно, и уныло,
И мне не ведомо, какою тайной силой
Преображает он простое в мир другой —
Мир радости и счастья, словно золотой
Спустился век. Владеет мною потрясенье
На выставке! Что это, свыше вдохновенье?
И божество водило мастера рукой?
В картине – красок пир. И мастер вновь раскрыл
Иное: солнце здесь царит, цвета – в контрастах,
Танцует мастерская и поёт. Напрасно
От музыки бежать – вам не хватает сил!
(слушая «Сказки Гофмана» Жака Оффенбаха)
Воды качая, колышется воздух,
Ласковый, мягкий мы слышим мотив,
Звуки плывут – вдоль лагуны, и волны
Мерно им вторят, их лад подхватив.
Песня врачует уставшую душу,
Не покорённую в спорах с судьбой.
Волны спокойны – качаются, тушат
Моря шумы: плещет лёгкий прибой.
Сердце поэта изранено, тяжкий
Выбрал он в терниях путь для себя,
Где только не был у жизни в упряжке?
В вечных скитаньях, свой век теребя.
Сказочный гений – о нём композитор,
Близкий по духу, по странной судьбе,
Нам рассказал, и теперь они квиты —
В сказках, в моленьях, в грехах, в ворожбе.
Волны играют, звучит баркарола —
Томный, любовный, бессмертный мотив,
Где – то, внимая ей, плачет виола…
Песнь – с гондольером, любовь сохранив!
Старик – скрипач. Блаженна безмятежность.
Туманный день осенний приглушён —
Простор для мысли, памяти… На нежность
В сердечной глубине он обречён.
Дверь времени его всегда открыта:
Печаль и радость в бытии одном —
Звучит осенней красоты палитра,
Он вспоминал жену, детей и дом.
Что ж дети? Далеко. Любимой нет —
Есть скрипка, Моцарт, птицы, удивленье
Пред тем, как льётся с листьев тёплый свет…
Скрипач любил своё уединенье,
Но вспоминал с охотою людей —
Беседы о делах ушедших дней.
День светлый миновал, но синий вечер
Дал волю мысли, слуха не глуша,
И музыка все боли дня – на плечи,
Но лишь своей свободою дыша:
«Всё ранит нас звучаньем. Скоротеченый
Наш временной поток. Но не спеша,
Себя мы познавать стремимся – вечный
Мир духа наш: и вера, и душа…» —
Так размышлял. Молчанье вечеров,
Шум утра – слышит. Зреет и решенье:
«Вновь буду сочинять, творить готов…»
Скрипач в себе уверен, вдохновенье —
Летит к нему. И звуки прошлых дней
И нынешних – всё ближе, всё живей!
Внук думал: дед способен озарять.
Казалось, что безмерный день (единый!) —
Вся деда жизнь. И свет неугасимый
Теперь над внуком: силится принять
Он творчество, как жизни суть. Отнять
Не сможет даже властью возносимый
Наследство деда. Здесь непримиримый
Был внук: традиции не умирать!
«Рембрандт… мой дед…» – вдруг образ старика
Внук вспомнил: «Только не был утомлённым
С годами наш скрипач: его рука
Крепка! Играет, словно молодой!
Всем людям видится он вознесённым
Любовью к жизни, болью и слезой».
Май. Вновь старик услышал музыку земли —