Два человека, бросившиеся друг к другу, внезапно остановились и в ужасе вскрикнули.
– Вы пришли убить меня, сударь? – сказал король, узнав Фуке.
– Король в таком виде! – прошептал министр.
Вид молодого короля в тот момент, когда его застал Фуке, был ужасен. Его одежда была в лохмотьях; его открытая и разорванная рубаха была пропитана потом и кровью, сочившейся из его разодранной груди и рук.
Растерянный, бледный, с пеной у рта, с растрепанными волосами, Людовик XIV был похож на статую отчаяния, голода, страха. Фуке был так потрясен, так взволнован жалостью, что подбежал к королю с протянутыми руками и со слезами на глазах.
Людовик поднял на Фуке обломок стула, которым он только что так яростно орудовал.
– Вы не узнаете вернейшего из ваших друзей? – спросил Фуке дрожащим голосом.
– Друг? Вы? – повторил Людовик, скрежеща зубами. В этом скрежете слышалась ненависть и жажда скорой мести.
– Почтительного вашего слугу… – добавил Фуке, бросаясь на колени.
Король уронил свое оружие. Фуке склонился к его коленям и поцеловал их.
– Мой король, дитя мое! Как вы должны были страдать!
Людовик опомнился от такой перемены положения, взглянув на себя и устыдившись своей растерянности, своего безумия и оказываемого ему покровительства, отступил.
Фуке не понял этого движения. Он не почувствовал, что высокомерие короля никогда не простит ему того, что он стал свидетелем такой слабости.
– Поедемте, ваше величество, вы свободны, – сказал он.
– Свободен? – повторил король. – О, вы возвращаете мне свободу после того, как посмели поднять на меня руку!
– Вы ведь не верите в это! – воскликнул возмущенный Фуке. – Вы сами не верите, что я в этом виновен.
Быстро и горячо он рассказал всю уже хорошо знакомую читателям интригу.
Пока длился рассказ, Людовик переживал ужаснейшие страдания, и гибель, которая ему грозила, поразила его еще больше, чем тайна, относящаяся к его брату-близнецу.
– Сударь, – сказал он вдруг Фуке, – это рождение близнецов – ложь; невозможно, чтобы вы дали себя так обмануть.
– Ваше величество!
– Невозможно подозревать честь и добродетель моей матери. И мой первый министр еще не покарал преступников?
– Подумайте, ваше величество, прежде чем гневаться. Рождение вашего брата…
– У меня один младший брат, вы это знаете так же, как я. Здесь заговор, я уверен, в котором участвуют все, начиная с коменданта Бастилии.
– Будьте осторожны, ваше величество. Этот человек был обманут, как и все, сходством с вами принца.
– Какое сходство? О чем вы?
– Видимо, этот Марчиали очень похож на ваше величество, раз все были введены в заблуждение.
– Безумие!
– О нет, ваше величество; люди, которые готовы встретиться лицом к лицу с вашими министрами, с вашей матерью, с вашими офицерами и вашим семейством, должны быть очень уверены в этом сходстве.
– Да, – прошептал король. – Где эти люди?
– В Во.
– В Во? И вы терпите, чтобы они там оставались?
– Мне кажется, что прежде всего нужно было освободить короля. Я исполнил этот долг. Теперь я буду делать то, что прикажет ваше величество. Я жду.
Людовик задумался на мгновение.
– Собрать войска в Париже, – сказал он.
– Приказ уже отдан.
– Вы отдали приказ? – воскликнул король.
– Да, ваше величество. Через час ваше величество будет во главе десяти тысяч человек.
Тут король схватил руку Фуке с таким жаром, что сразу стало видно, какое он сохранял до сих пор недоверие к своему министру, несмотря на все его действия.
– С помощью этих войск, – продолжал король, – мы осадим в вашем доме мятежников, которые, наверное, уже там окопались.
– Это бы меня удивило, – ответил Фуке.
– Почему?
– Их глава, душа этого предприятия, мною разоблачен, и я думаю, что поэтому весь план рухнул.
– Вы разоблачили самозваного принца?
– Нет, я его не видел.
– Тогда кого же?
– Главу всей этой затеи, а не этого несчастного. Он лишь орудие, обреченное на вечное несчастье, я это вижу.
– Согласен.
– Виновник всего аббат д’Эрбле, ванский епископ.
– Ваш друг?
– Он был моим другом, ваше величество, – ответил благородно Фуке.
– Мне очень жаль, что это так было, – сказал король менее великодушно.
– В такой дружбе не было ничего позорящего, ведь я не знал о преступлении.
– Надо было его предвидеть.
– Если я виновен, я отдаю себя в руки вашего величества.
– Ах, господин Фуке, я совсем не об этом, – продолжал король, недовольный тем, что показал свою злобу. – Но я говорю вам, что, несмотря на то, что этот негодяй был в маске, у меня шевельнулось смутное подозрение, что это он. Но с этим главою предприятия был еще один помощник, грозивший мне своей геркулесовой силой. Кто он?
– Это, должно быть, его друг, барон дю Валлон, бывший мушкетер.
– Друг д’Артаньяна? Друг графа де Ла Фера? А! – вскрикнул король, произнеся последнее имя. – Обратим внимание на связь заговорщиков с господином де Бражелоном.
– Ваше величество, не заходите слишком далеко. Граф де Ла Фер – честнейший человек во Франции. Довольствуйтесь теми, кого я вам назвал.
– Теми, кого вы назвали? Хорошо! Ведь вы выдаете мне виновных, не правда ли?
– Как ваше величество это понимает?
– Я понимаю это так, что мы придем с войсками в Во, что мы захватим все это змеиное гнездо и что никто из него не спасется, никто!
– Ваше величество приказывает убить этих людей?
– До единого!
– О, ваше величество!
– Не поймите меня превратно, господин Фуке, – сказал король. – Теперь уже не те времена, когда убийство было единственным, последним правом короля. Нет, слава богу! У меня есть парламенты, которые судят моим именем, и эшафоты, на которых исполняются мои верховные повеления!
Фуке побледнел.
– Осмелюсь заметить вашему величеству, что всякий процесс, связанный с этим делом, есть смертельный удар для достоинства трона. Нельзя, чтобы августейшее имя Анны Австрийской произносилось бы народом с усмешкой.
– Надо, чтобы совершилось правосудие, сударь.
– Хорошо, ваше величество. Но королевская кровь не должна проливаться на эшафоте.
– Королевская кровь! Вы верите в это? – воскликнул с яростью король и топнул ногой. – Рождение близнецов – выдумка. Именно в этом, в этой выдумке, я вижу преступление господина д’Эрбле. Я хочу наказать их за это преступление больше, чем за насилие и оскорбление.
– Наказать смертью?
– Да, сударь.
– Ваше величество, – твердо произнес суперинтендант, гордо подняв до того опущенную голову, – ваше величество велит, если ему будет угодно, отрубить голову французскому принцу Филиппу, своему брату. Это касается вашего величества, и вы посоветуетесь об этом с Анной Австрийской, вашей матерью. И все, что ваше величество прикажет, будет хорошо. Я не хочу больше вмешиваться в это даже ради чести вашей короны. Но я должен просить вас об одной милости, и я прошу о ней.
– Говорите, – сказал король, смущенный последними словами министра. – Что вам нужно?
– Помилования господина д’Эрбле и господина дю Валлона.
– Моих убийц?
– Только мятежников, ваше величество.
– О, я понимаю, что вы просите помилования для друзей.
– Моих друзей! – подчеркнул глубоко оскорбленный Фуке.
– Да, ваших друзей, но безопасность моего государства требует примерного наказания виновных.
– Я не хочу обращать внимания вашего величества на то, что я только что вернул вам свободу и спас жизнь.
– Сударь!
– Я не хочу обращать вашего внимания на то, что если бы господин д’Эрбле захотел стать убийцей, то он мог просто убить ваше величество сегодня утром в Сенарском лесу, и все было бы кончено.
Король вздрогнул.
– Выстрел в голову, – продолжал Фуке, – и лицо Людовика Четырнадцатого, ставшее неузнаваемым, принесло бы вечное прощение господину д’Эрбле.
Король побледнел от ужаса, представив себе опасность, которой он избежал.
– Если бы господин д’Эрбле, – продолжал Фуке, – был убийцей, он не стал бы мне рассказывать свой план, чтобы преуспеть. Избавившись от настоящего короля, он делал невозможным разоблачение поддельного короля. Если бы узурпатор был узнан даже Анной Австрийской, он все равно остался бы для нее сыном. А для совести господина д’Эрбле узурпатор был бы королем, сыном Людовика Тринадцатого. К тому же заговорщик получил бы безопасность, тайну, безнаказанность. Один выстрел давал ему все это. Подарите ему прощение, ваше величество, во имя вашего спасения!
Но король ничуть не растрогался великодушием Арамиса, напротив, почувствовал себя глубоко униженным. Его неукротимая гордость не могла смириться с мыслью, что какой-то человек держал в своих руках нить королевской жизни. Каждое слово Фуке вливало новую каплю яда в уже изъязвленное сердце Людовика XIV. Поэтому ничто не могло умилостивить его, и он резко сказал Фуке:
– Я, право, не понимаю, сударь, почему вы просите у меня помилования этих людей. Зачем просить то, что можешь получить без просьб?
– Я вас не понимаю, ваше величество.
– Это очень просто. Где я?
– В Бастилии.
– Да, в темнице. Меня считают сумасшедшим, не так ли?
– Да, ваше величество.
– И все здесь знают лишь Марчиали?
– Да, только Марчиали.
– В таком случае, оставьте все как есть. Предоставьте сумасшедшему гнить в темнице, и господам д’Эрбле и дю Валлону не понадобится мое прощение. Их новый король простит им.
– Напрасно вы оскорбляете меня, ваше величество, – сухо ответил Фуке. – Если бы я хотел возвести на трон нового короля, как вы считаете, мне бы не нужно было врываться силой в Бастилию, чтобы извлечь вас отсюда. Это не имело бы никакого смысла. У вашего величества ум помутился от гнева. Иначе вы не стали бы оскорблять вашего слугу, оказавшего вам столь значительную услугу.
Людовик понял, что зашел слишком далеко и что ворота Бастилии еще не открылись перед ним, в то время как понемногу открывались шлюзы, которыми великодушный Фуке сдерживал свой гнев.
– Я это сказал не для того, чтобы вас оскорбить, сударь, – сказал он. – Вы обращаетесь ко мне с просьбой о помиловании, и я отвечаю вам по совести; хотя, я полагаю, виновные, о которых мы говорим, не заслуживают ни помилования, ни прощения.
Фуке ничего не ответил.
– То, что я делаю, – добавил король, – так же великодушно, как то, что вы сделали, и даже великодушнее, потому что я в вашей власти, и вы мне ставите условия, от которых может зависеть моя свобода и моя жизнь. И отказать – значит пожертвовать ими.
– Я действительно не прав, – отвечал Фуке. – Да, я был похож на человека, вымогающего милость; я в этом раскаиваюсь и прошу прощения у вашего величества.
– Вы прощены, дорогой господин Фуке, – сказал король с улыбкой, которая осветила его лицо, измученное столькими переживаниями.
– Я получил прощение, – продолжал упрямо министр, – а господа д’Эрбле и дю Валлон?
– Они никогда его не получат, пока я буду жив, – отвечал неумолимый король. – Будьте добры, никогда больше об этом мне не говорить.
– Я повинуюсь вашему величеству.
– И вы не сохраните против меня досады?
– О нет, ваше величество, так как я это предвидел и принял кое-какие меры.
– Что вы хотите этим сказать?
– Господин д’Эрбле вверил себя в мои руки, господин д’Эрбле дал мне счастье спасти моего короля и мою родину. Я не мог осудить господина д’Эрбле на смерть. Я также не мог подвергнуть его законнейшему гневу вашего величества. Это было бы все равно, что самому убить его.
– Что же вы сделали?
– Я предоставил господину д’Эрбле своих лучших лошадей, и они опередили на четыре часа всех тех, которых ваше величество сможет послать за ними в погоню.
– Пусть так! – пробормотал король. – Свет достаточно велик, чтобы мои слуги успели наверстать те четыре часа, которые вы подарили господину д’Эрбле.
– Даря ему эти четыре часа, я знал, что дарю ему жизнь. И он сохранит ее.
– Как так?
– После хорошей езды, опережая на четыре часа ваших мушкетеров, он достигнет моего замка Бель-Иль, который я ему предоставил как убежище.
– Вы забыли, что подарили мне Бель-Иль.
– Не для того, чтоб там арестовывать моих гостей.
– Значит, вы его отнимаете у меня?
– Для этого – да, ваше величество.
– Мои мушкетеры займут его, вот и все.
– Ни ваши мушкетеры, ни даже ваша армия, ваше величество, – холодно сказал Фуке. – Бель-Иль неприступен.
Король позеленел, и в его глазах сверкнула молния. Фуке почувствовал, что он погиб, но он был не из тех людей, которые отступают, когда их зовет голос чести. Он выдержал злобный взгляд короля. Людовик подавил свое бешенство и после некоторого молчания сказал:
– Мы едем в Во?
– Я жду приказаний вашего величества, – ответил Фуке, низко кланяясь, – но мне кажется, что вашему величеству необходимо переменить одежду, прежде чем предстать перед вашим двором.
– Мы заедем в Лувр. Идем.
И они прошли мимо растерянного Безмо, который увидел еще раз, как выходил Марчиали. Комендант в ужасе рвал на себе последние волосы.
Правда, Фуке дал ему расписку, на которой король написал: «Видел и одобряю. Людовик».
Безмо, не способный больше связать и двух мыслей, в ответ на это ударил изо всей силы кулаком по собственной голове.