Есть несколько секретов, которыми я не готова так просто делиться. Понятно, что один из них – это мой ВИЧ-статус. А вот другой: я не знала, как мастурбировать, пока одна подружка меня не научила. Мы зашли в комнату вместе с ней и Сарой. Заперли дверь – нарушая правила пансиона Матери Божией Лурдской, – она открыла в тамблере фотки парней из «Дневников вампира». Потом я легла на кровать, укрылась одеялом, и она мне все подробненько объяснила.
Стыдно ужасно, но блин, восьмой класс. Что вы хотите?
Сейчас я это делаю немного по-другому – в основном беру другой иллюстративный материал. Клавдия надо мной посмеялась, но вот мне нравится смотреть на фотографии белых стариканов, когда они были в самом расцвете сил. Можете говорить обо мне что угодно, а Брюс Уиллис, Харрисон Форд и Ричард Гир в молодости были очень даже ничего. Иногда в подборку добавляется Кейт Бланшетт, но Клавдия говорит, что это не считается.
– Это же Кейт Бланшетт, – категорично заявила она тогда. Это был последний раз, когда я завела с ней разговор о том, что мне нравятся девушки.
После я смотрю в потолок. Дом у нас не широкий, а скорее высокий и узкий, и моя комната располагается на самом верху. Раз я так далеко, родителям меня не слышно. Ну или, по крайней мере, я так думаю. А если и слышно, то спасибо им большое, что ни разу ничего мне про это не сказали. Обычно после того, как я кончаю, в голове наступает ясность. Совсем как сразу перед сном: никаких мыслей, никаких тревог. Сейчас же я не могу перестать думать. Может быть, это ужасно, но я завидую своим друзьям.
Клавдия асексуальна, и я знаю, что в отличие от меня она не проводит каждое утро, думая о сексе. С другой стороны, есть Лидия, которая развлекается с бойфрендом всегда, когда ее родителей нет дома. А у меня ситуация – ни то ни се.
На прошлой неделе учительница биологии долго рассказывала о том, что девушки должны в свои формирующие годы открывать себя и заводить близких друзей. Дружба, сказала она, приносит такое же удовлетворение, как и любовные отношения. Наверное, она права. Я так благодарна, что у меня есть Лидия и Клавдия. Я их люблю не могу, но не в романтическом смысле. А без них мне так одиноко, что даже трудно описать.
Я заставляю себя подняться. Сегодня суббота, а значит, через час я должна быть на репетиции, где увижу Майлза. Я думала, что после нашего поцелуя чувство одиночества уйдет, но оно лишь превратилось в другое чувство – вожделение. Теперь я знаю, что у меня есть шанс заняться с ним сексом, и от этого только хуже, потому что я не перестаю надеяться. Даже если это значит, что мне придется ему рассказать.
Большинство людей боится заразиться вирусом. Если я скажу Клавдии и Лидии, им не о чем переживать, ведь мы с ними не собираемся обмениваться «жидкостями». С Майлзом другая история.
К тому же теперь мне еще нужно выяснить, кто написал эту дурацкую записку. Я понятия не имею, с чего начать. С девятиклассников в драмкружке? Не, вряд ли у кого-то из них хватит терпения оставить записку в шкафчике и ждать, пока я ее прочитаю. Мисс Клейн? Сомневаюсь. Она невыносима, но не зловредна. Кто еще это может быть?
– Ну почему все так сложно? – вслух спрашиваю я. Лишь постер «Аиды» смотрит со стены в ответ.
Все, что я сейчас чувствую, – раздражение, сексуальное возбуждение – обостряется на репетиции. Словно зуд где-то внутри, который я никак не могу унять, он сводит с ума. «Богема» – отличный мюзикл, но, живя им каждый день, я не могу не думать про друзей моих родителей, о которых они упоминают лишь изредка, тех, кто умер до того, как я успела их узнать. Потому что никому не было дела до больных СПИДом геев.
Эпидемия – это так страшно, просто уму непостижимо. Как фильм ужасов, что надолго остается со мной липким страхом, от которого трясутся колени и сводит живот. Эпидемия кажется чем-то абсолютно невероятным. От того, что это реально, это случилось, мне хочется схватить народ на сцене и кричать: «Вы понимаете, как это серьезно? Это вам не просто мюзикл, который кто-то придумал, это чьи-то жизни».
Мало того, сегодня мисс Клейн зациклилась на отработке «Seasons of Love», а потому останавливает и начинает песню снова и снова. Мистер Палумбо безмолвно за нами наблюдает, и губы его сжаты в тонкую линию. Я решаю заглянуть за сцену. Я могла бы притвориться, что проверяю всех рабочих сцены, но это было бы пустой тратой времени. Как только я захожу за кулисы, мои глаза видят только Майлза.
На нем черная футболка и темные джинсы. Он складывает руки на груди, и на его запястьях вздуваются вены. Я сглатываю комок в горле. Если бы вокруг никого не было, я бы зацеловала его до потери пульса.
Он двигает на сцену одну из декораций, огромную, гораздо выше него. Устанавливает на место, потом берет в каждую руку по скамейке. Кусочками ярко-синей ленты на полу отмечено, куда ему нужно их поставить. Ловко уворачиваясь, народ разбегается в разные стороны. Жесткие декорации обычно не такие уж тяжелые, все же рабочие сцены сами их строят из дешевой фанеры и других облегченных материалов, но весят они все равно прилично, и передвигают их, как правило, по двое. И только Майлз – в одиночку. Это нереально горячо, но, пожалуй, мне стоит с ним об этом поговорить. Все знают о его травме. Не хватало, чтобы ему стало хуже.
Я прочищаю горло:
– Глазам не верю, как это Джесс дал тебе двигать все это одному.
Он ставит скамейки на место и смотрит на меня с улыбкой. Я хочу впиться в нее своими губами, прямо здесь, прямо сейчас, у всех на виду.
– Да все нормально, мне не тяжело, – говорит он, вытирая руки о джинсы. – Не так тяжело, как запоминать слова.
– Ну правильно. Чтобы запомнить, нужны мозги.
– Хочешь сказать, у меня их нет?
Я делаю страшные глаза. Но держусь всего пару секунд, а потом расплываюсь в улыбке.
– Я сражен. – Он хватается рукой за сердце. – Пусть у меня нет мозгов, но зато у меня дофига опыта. Знаешь, что я делал в лакроссе?
– Толкался, – пожимаю плечами я. – Ты это, по-моему, уже говорил раз или два.
– Ну да, потому что в лакроссе это важно.
Он делает шаг ко мне и встает рядом. Я смотрю вниз и больше не слышу, что он там говорит. Наши руки так близко. Он это специально, да? Мы уже целовались. Держаться за руки – это же типа ерунда по сравнению с поцелуем? Я же могу взять его за руку?
– Алло, Симона? – раздается его голос прямо над моим ухом. – Прием.
Я быстро хватаю его ладонь. Моя наверняка потная и липкая, но он руки не отдергивает. Его пальцы сплетаются с моими. Я закусываю губу, чтобы сдержать расползающуюся от уха до уха улыбку.
Это называется, я собиралась держаться от Майлза подальше. Честно говоря, не думаю, что смогу. Я поднимаю взгляд, но не на Майлза. Я оглядываюсь кругом. Кто-то подметает стружку, кто-то красит заднюю стену. Никто не обращает на нас внимания. Если бы подкинувший записку был здесь, уверена, он бы на нас сейчас смотрел. Наверное, это значит, что его здесь нет.
– Знаешь, – произносит Майлз громким сценическим шепотом, – мы пропустили мюзикл дня вчера и позавчера.
Это потому что позавчера мы целовались.
– А я все думала, насколько тебя хватит, – признаюсь я, наблюдая, как он раскачивает нашими переплетенными руками взад и вперед. Если бы я увидела кого-нибудь еще, стоящих вот так, точно бы расхохоталась. Да и сейчас меня немного подмывает засмеяться, но не только из-за нашего дурацкого вида. – Ты не то чтобы прямо увлекаешься театром.
– Ну, в смысле… – Майлз на секунду замирает. – Я не то чтобы прямо не люблю театр…
– Да ладно, Майлз, – говорю я, сжимая его ладонь. – Ты даже не знаешь, чем отличаются «Волосы» от «Лака для волос».
– Что правда, то правда. – Майлз смотрит на наши руки. – Только вот… не знаю. Я еще не встречал никого, кто бы так серьезно увлекался постановками.
Конечно, я не жду от него экспертных знаний. Он не должен хорошо разбираться в мюзиклах и спектаклях, только потому что я схожу с ума по ним и вообще всему, что происходит на сцене. Это моя стихия. Мюзиклы – как другой язык, на котором мне изъясняться легче, чем на родном английском. Единственный минус – иногда труднее общаться с немузыкальным народом.
Когда я была маленькой и все время проводила в больнице, папа и отец без конца смотрели со мной «Волшебника страны Оз», пока я не выучила наизусть все песни. А перед тем как пойти в эту школу, я всю неделю на рипите слушала «Дорогого Эвана Хансена». Мюзиклы – это то, что помогает мне собраться, когда все вокруг кажется бессмысленным. Каждому нужно что-то такое для утешения.
– Ну дык. – Я выразительно оглядываюсь по сторонам. – Добро пожаловать в драмкружок.
– Нет, в смысле, мне нравится, как ты рассказываешь о мюзиклах. – Под его пристальным взглядом я застываю на месте. – Джесс тоже любит мюзиклы, но он не говорит о них так как ты. С восторгом. У тебя прямо глаза горят и все такое. Да я чаще всего даже не знаю, о чем ты рассказываешь, но хочу тебя слушать.
Мой рот открывается, но я не издаю ни звука. А я-то думала, что он слушает просто из вежливости. Похоже, не только…
– Я что-то не то ляпнул, да? – Он облизывает губы. – Ты…
Однако не успевает закончить. Тяжелые шаги Джесса прерывают его на полуслове.
– Майлз, – выговаривает он, запыхавшись. – Нужно, чтобы ты передвинул… О, Симона! Я думал, ты в хоровой с Палумбо.
Дело в том, что на Джесса невозможно сердиться. Я никогда не слышала, чтобы он о ком-то говорил плохо, что просто нереально, потому что все мы иногда срываемся. Будь это кто-нибудь другой, я бы ляпнула что-нибудь грубое, чтобы он свалил. Вместо этого я отпускаю руку Майлза, не обращая внимания на его вопросительный взгляд.
– Угу, мы тут просто… – Я замолкаю и засовываю руки в карманы. Что мы тут просто? Разговаривали?
Майлз поворачивается к Джессу:
– Нужно снова передвинуть декорации квартиры?
– Ага, – кивает Джесс. – Это только ты можешь.
Они уходят к занавесу, а я прислоняюсь к стене. Вот это речь Майлз задвинул. Что я могу на это ответить? Мне нравится твоя задница? У него, значит, сплошные мимими и ваниль, а я только и думаю о том, как бы его поцеловать.
Я глубоко вздыхаю и бегу за ними.
Майлз в последний момент оборачивается:
– Симона? Что…
Я хватаю его за футболку. В голове прокручивается романтический поцелуй: он склоняется мне навстречу, на фоне играет музыка. Но мы же не в кино – голову он не наклоняет, и я утыкаюсь лицом ему в грудь.
– Я хотела это… – Я делаю неопределенный жест свободной рукой. – Э-э-э. Можно тебя на минутку?
Майлз опускает голову. На секунду мне кажется, что он злится, но потом я вижу, что его плечи беззвучно трясутся от смеха.
– Не смейся! – Я отпускаю его футболку и отступаю на шаг. – Я не знаю, как это делается.
– Без проблем. – Его лицо смягчается. – Если хочешь, давай позже увидимся. И не на минутку, а подольше.
Это может значить все что угодно. Я, конечно, сразу думаю о сексе и тут же вспоминаю о записке, отчего тут же сводит живот, – но отгоняю эти мысли прочь.
– Хочу, конечно, но не могу, – говорю я и делаю еще один шаг назад. – Позже я занята. Мы с друзьями пойдем… В общем, нужно там кое-что сделать. Я не гоню, честно.
Майлз, может быть, и крутой чел, но ему я точно не скажу, что собираюсь провести вечер субботы с друзьями в секс-шопе. Не хочу его спугнуть. Да и вообще было бы неплохо провести эту пару часов без него и разобраться, что мне, блин, делать с этой дурацкой запиской.
– Майлз? – зовет Джесс.
– Ну хорошо. Пожалуй, я тебе верю. – Майлз оборачивается на голос Джесса. – В другой раз?
Я улыбаюсь. Не могу удержаться:
– Договорились!