Ветер странствий. Седьмая книга стихов - читать онлайн

Из страны, где холод, мороз и пурга,

где закованы мы в ледяные снега,

оказались мы в тёплом, прекрасном краю,

и нам кажется – мы оказались в раю.

Среди синего неба и лазоревых гор

голубой разливается моря простор,

и деревья зелёные там круглый год,

виноград наливается, роза цветёт.

Солнце ласково светит с лазурных высот

и искусство, как сад, так же пышно растёт,

как ожившие сны – там стоят города,

не забыть этот край мне теперь никогда.

Только думаешь с грустью – зачем рождены

мы с тобою в сугробах холодной страны,

где полгода дожди и полгода зима,

люди хмуры, как климат, убоги дома.

Как печален вид серых её деревень,

где забор покосился и выправить лень,

где картошка на грядках, не клумбы цветов,

много мусора, как в языке – бранных слов.

Что мы, так же убоги, как наши дома?

Храм наш прост, или вера у нас не права?

Как народ Моисея, оставил нас Бог?

Или тайный какой-то преследует рок?

Наше сердце устало в холодной стране,

где забвение ищут от жизни в вине,

и как будто забытой мелодии тон,

нам Венеция снится, как сказочный сон.

Зелёная вода каналов

манит таинственною мглой,

играют отблески опалов

под изумрудною волной.

Блеск той волны подобен блеску

венецианского стекла.2

Как лик мадонны с древней фрески,

красой небесной ты влекла.

Ты – Незнакомка,3 та же тайна,

средь карнавальной суеты4

таишь под маской не случайно

свои волшебные черты.

В тебе слились все сны поэтов

и все художников мечты.

И для всего большого света

ты – вечный символ красоты.

Веслом отталкивает лодку

изящный чёрный гондольер,5

привлечь пытается красотку

игрой изысканных манер.

Гранит мостов, каналов, зданий,

насквозь промокший, тёмно-сер.

Певучи все слова признаний,

любезен каждый кавалер.

Здесь о любви любое слово,

здесь, лишь в Венеции одной,

в мужчине каждом – Казанова,

мадонна в женщине любой.

Крылатый лев в когтистых лапах6

удерживает гордо власть,

Гермес7 шныряет, чуя запах,

где можно что-нибудь украсть.

Дворцы заснули, поступь дожей8

припоминая в сладком сне.

Торговых улиц шум тревожит:

там жарко спорят о цене.

Так много уличной торговли,

что облик твой в толпе исчез.

Но в древности была не той ли?

Ведь покровитель твой Гермес.

Ничто красы твоей не рушит.

Пусть скажет мещанин, смеясь,

что море здесь не чище лужи,

в твоих каналах – вонь да грязь.

Но мы не думаем об этом,

в плену волшебной красоты:

ведь мы научены поэтом

стирать случайные черты.9

Я проснулась в Венеции дожей,

моросил над каналами дождь,

в карнавальном костюме прохожий

на кого-то был странно похож.

Там, во сне, или только в тумане,

уходили под воду дома,

жизнь причудлива, словно в романе:

что ни шаг – то дворец, то тюрьма.

Как кружение чёрной гондолы,

поворот её не предсказать:

ждут отравленной шпаги уколы

и манят из-под маски глаза.

Как ночные виденья, в тумане

проплывают вдали острова,

звякнет счастье монеткой в кармане,

тут же в воду упав с рукава.

Что ж, пускай непонятно ни слова,

что поёт сладкозвучный певец,

и куда же шальная гондола

увезёт нас с тобой под конец.

Пусть придётся обратно вернуться,

повседневность нести нелегко —

как прекрасно заснуть – и проснуться

где-то там, далеко-далеко.

Я проснулась в Венеции дожей.

Отражаясь в осколке стекла,

жизнь на нашу была не похожа,

но, в каких бы веках не текла:

Неизведанна жизнь – и не нова,

и загадок полна, и проста…

Вон – усталый вздремнул Казанова,

опершись о перила моста.

Город какой-то мне снится во сне,

город, каких наяву не увидишь.

Может – Венеция, может быть – Китеж,

снова и снова приходит ко мне.

Я просыпаюсь – и в утренней мгле

видятся башен его очертанья,

Память, откуда в тебе эти зданья?

Может, и города нет на земле?

Нам для чего посылаются сны?

Может, напомнить о жизни забытой,

в той, предыдущей, мраком покрытой,

жили мы там и вернуться вольны?

И почему блеск чужих городов

нас заставляет томиться в печали,

словно давнишних знакомых, встречаем

пристань чужую, ступеньки мостов?

Видя картину на чьей-то стене,

вдруг узнаёшь ты знакомые крыши:

Это Венеция там или Китеж?

– Город, который ты видел во сне.

Время, ты несёшься все быстрее,

но когда-то, на закате дня,

станем мы мудрее и добрее,

все дороги на земле пройдя.

В нашей жизни, стужами богатой,

неизменно всё же быть весне.

Наяву увидим мы когда-то

город, нами виденный во сне.

Под небом голубым и ясным,

где горный кружится орёл,

цветок Флоренции прекрасный10

на злато Медичи11 расцвёл.

Старинных замков мощь и строгость,

суровых башен красота

хранят о славном прошлом гордость,

таит величье простота.

Сохранено бессмертным чувство

волшебной кистью и резцом,

ведь стало ремесло искусством,

искусство – нашим ремеслом.

До вечности одно мгновенье

здесь мерили на взмах весла,

и гениальность вдохновенья

влагали в формы ремесла.

Кузнец, ваятель и литейщик,

художник, зодчий и гончар —

творите вы не просто вещи,

а красоты чудесный дар.

Над городом благословенным

тень Аполлона пролегла.

Богиня красоты из пены

восстав, под кистью ожила,

бессмертна стала на картине,12

и духа горнего полёт

на фреске, в мраморе и глине

сквозь времена до нас дойдёт.

Собор воздвигнут в центре града,

касаясь куполом небес.

Неизъяснимая отрада

нисходит тихо в сердце здесь.

Приди сюда в тоске и горе,

под гнётом пережитых лет:

Санта Мария де ла Фьоре13

спасёт тебя от груза бед.

Иду, не верю, неужели впрямь

я вижу Рим, великий Рим, священный город?

Но раз сюда приводят все дороги,

то и моя должна была прийти.

Когда-нибудь сюда приходит каждый,

найдя в своей душе свой вечный Рим.

Как странно видеть камни и колонны,

которым уже два тысячелетья,

и эти камни видели когда-то

иное, удивительное время,

эпоху гладиаторов, рабов,

Тиберия, Горация, Катулла.

Всё это так безмерно далеко,

что кажется нам сказкой, но спокойно

мы видим камни, видевшие их.

И потому обломки древних храмов,

величественней, чем собор Петра.

Есть красота своя руин античных,

волнуя сердце, возвышая дух.

Устав и от жары, и от блужданий

по городу, сажусь на камень, что

когда-то, может, был частицей храма,

его рукой касался, может, Цезарь,

а я сижу, жуя свой бутерброд.

И думаю: здесь всё огромно слишком,

и город сам, и все его соборы,

и круглая арена Колизея.

В погоне за величием имперским

строитель чувство меры потерял.

Не строили так греки-демократы:

имперский дух – тоталитарный Рим.

Тот, кто его построил, был уверен:

не город он возвёл – вершину мира,

священную столицу всех религий,

и будет так навечно. Каждый камень

на мостовой, и каждый дом и мост —

все подтверждают: так строитель думал.

В нём есть монументальность всех империй,

И перед ней песчинка – человек.

Империи величье и громадность

воплощены в громадности дворцов,

в богатстве и помпезности убранства.

Всё потому здесь сделано гигантским

и слишком подавляет человека,

ничуть не приближая к небесам.

Чем больше храм – тем меньше человек,

а Бог всё дальше, выше, недоступней.

Здесь слишком много собрано всего:

дворцов, мостов, картин, соборов, статуй,

что всё и не уместишь в голове,

на сотню городов бы их хватило,

как будто Рим не город – целый мир.

И нет такого города на свете,

хранящего в себе сокровищ столько,

есть много городов, но Рим один.

Здесь можно жить всю жизнь —

и за всю жизнь

не обойдёшь весь Рим, великий город,

и не осмотришь всех его соборов.

Но умереть нельзя, не видя Рим.

Мост Ангела. Рим. Серебрится луна.

И в зеркало Тибра глядится она.

Спят люди и боги – ночная пора,

дух Цезаря спит и святого Петра.

И лишь на мосту белых ангелов строй

на страже стоит, охраняя покой.

Их крылья из камня белеют во мгле,

и я, и они – мы одни на земле,

не спим в час полночный. С тоскою своей

брожу среди ангелов, как и людей.

И звёзды над городом вечным горят,

о вечном, высоком со мной говорят.

Вдруг вижу – во мраке упала звёзда,

и там, за мостом, не увидеть – куда.

Во тьме озарились своды небес

таинственным светом нежданных чудес,

послышалась музыка сфер неземных,

и вот я увидела, как среди них

ещё один ангел возник, но живой,

чуть-чуть шевелятся крыла за спиной.

Во мраке сиянье его белых крыл,

а римские ночи чернее чернил.

Присел на мосту он у самых перил,

задумчиво голову набок склонил.

В руках его – пёрышко, склянка чернил,

пером он в тетрадке слова выводил.

Тот ангел Поэзии ангелом был,

и перья его чудодейственных крыл

держали в руках и Сафо, и Шекспир,

недаром же звуки божественных лир.

Вергилия, Данте и Пушкина тень

касается мраморных этих ступень.

Но может быть, просто привиделось мне,

сон чудный приснился в чудесной стране,

мой ум сумасшедшим бывает порой,

то каменный ангел, не ангел живой,

и всё это – воображенья игра?

Но – в руки летит мне перо из крыла!

Эпилог:

Прошло много лет, но, объехав весь свет,

во сне забываю о множестве бед.

И снится душе, что печали полна:

мост Ангела. Рим. Серебрится луна.