– Милый сынок! – говорила мне мать. – Отдай одну графскую лошадку Ванюшке, а то у него только парочка, и он на ней не доедет до Кавказа; тарантас тяжелый, детей куча.
– Что ж, пускай Ваня возьмет Сумасшедшего, которого я заработал пером…
– Да Сумасшедший не годится для такой дальней дороги… на первой же версте он всех растреплет либо завезет куда-нибудь в канаву.
– Нет! – возразил мой отец. – Сумасшедший просто жидок… на нем только ездить верхом…
– Как верховая лошадь она никуда не годится, – заметил я, – отъедет версты две – и сейчас на дыбы, а если затянешь поводья – опрокинется на спину и седока придавит… словом, вам угодно Чалого? Но ведь он не мой… графский…
– Ты его после тож как-нибудь заработаешь пером, для тебя это ничего не стоит, – зажужжали все мои родные…
– Ну, хорошо, хорошо! – воскликнул я. – Позвольте мне несколько подумать…
– Думай, сколько хочешь… потому до отъезда осталось еще целых две недели…
Пока я обдумывал, каким бы манером «поддеть на перо», как выразился отец, другую лошадь Льва Николаевича, судьба готовилась нанести моим родным тяжкий удар… Чалый, как будто с горя, что ему предстоит далекий путь, начал хиреть, перестал есть корм и, повесив голову, в глубокой задумчивости стоял перед яслями… В одно прекрасное утро он заснул мертвым сном…
Сумасшедший, благодаря своей взбалмошности, так-таки и отделался от своей обязанности тащить обремененный многочисленным семейством тарантас за тысячу с лишком верст…
В конце мая я возвратился в Ясную Поляну.
– Лев Николаевич дома? – спросил я кучера.
– Никак нет… Они в Самарской губернии кумыс пьют… Пироговские приезжали, сказывали, что граф купил там вот какую область земли – и не выговоришь: больше десяти тысяч десятин… А что же это вы приехали на одной лошади?
– Да Чалый-то издох…
– Тэ-эк-с… Значит, приказал долго жить. Уж я в те поры, как вы поехали отсюда, подумал: беспременно что-нибудь случится с вами: либо где-нибудь в зажоре искупаетесь, либо лошадей отобьют… Ну, слава Богу, хоть сами-то вживе остались…
– Ты, Алексей, вот что сделай: взамен Чалого поставь в конюшню Сумасшедшего и скажи графу, что я от него отказываюсь…
– Напрасно вы эти слова говорите, Николай Васильевич; первое дело, вы ни в чем не причинны, что у вас пала лошадь… сами знаете: в животе и смерти Бог волен… второе дело, Лев Николаевич терпеть не может Сумасшедшего… за его ухватку… Наконец, того, я должен этому идолу отпускать сено и овес, а без графского разрешения я не могу этого сделать. Сами посудите… А вот лучше всего: не угодно ли вам с дорожки чайку попить со мною да водочкой заняться… Пожалуйте в анжерею… Я теперь наибольшую часть там живу, потому садовник Михей с кругу спился и получил расчет…
Я не отказался от гостеприимного предложения кучера и отправился в знакомую оранжерею, где мы не раз подолгу беседовали со Львом Николаевичем о литературе, о городах как рассадниках разврата, о «Происхождении видов», о любви, а больше всего о кратчайших путях, ведущих человечество к счастью…
– Не правда ли, хорошо здесь? – внося в оранжерею самовар, с веселой усмешкой спросил меня кучер. – Главная причина – здесь много кисловроту…
– Откуда ты взял это мудреное слово?
– А как же! Разве вы не помните: жил у нас химик швейцар… Это я от него занялся… Ну, да и то сказать: пользительная эта наука – химия… дай Бог помереть!.. Прежде, бывало, чистишь, чистишь конюшню-то с утра до вечера и сам не знаешь, какое теперь действие отражает на человека этот самый конюшенный запах?.. А в настоящий, к примеру, момент я и близко-то подойти боюсь к навозной куче… Сейчас зажимаю нос, чтобы, значит, яд не пропитался в дыхательное легкое… Оченно просто: может случиться кровяное зарождение… Ну, и человек, стало быть, погиб… Я уж за себя мужиков заставляю чистить конюшню…