Жарким летним днём студент Репкин открыл дверь букинистического магазинчика.
Звякнул колокольчик, изнутри дохнуло прохладой, Репкин направился к прилавку.
Продавец скептически глянул на щуплого молодого человека и спросил:
– Чем интересуемся?
– Мне бы фантастику, что-нибудь боевое.
– Понимаю, – с неким сочувствием кивнул букинист. – Извините, ничего боевого не держим, времена сами знаете, какие. Вегетарианские времена.
– Как? – воскликнул студент. – И у вас тоже?!
Репкин вздохнул. Сокрушённо оглядел сумрачные стеллажи.
– Что же мне читать тогда? Целый год вегетарианствую. Совсем уж невмоготу!
– Что, до тошноты дошло? – со знанием дела уточнил продавец.
– Нет ещё. Но тоскливо очень.
– Что ж, – букинист бросил ещё один скептический взгляд. – Таким я вас не отпущу. Фантастики, – он понизил голос, – сейчас нет.
И профессионально убедительным тоном веско прибавил:
– Но есть специальная литература.
– Специальная? – В глазах Репкина вспыхнул интерес. – Неужели военная?
Букинист сдержанно улыбнулся, повернулся к стеллажу и нажал скрытую кнопку – заблокировал вход в магазин. Одна из полок ушла в стену. В образовавшейся нише возник увесистый том.
– Пожалуйста, – протянул букинист книгу. – «Боевой алфавит воина-десантника». Имейте в виду, юноша, – инкунабула.
– Но позвольте! Это том на букву «Т». А есть остальные?
– Прошу прощения, молодой человек. Больше тома в одни руки давать не положено.
– Кем это не положено?
– Это – секретная информация. Так берёте или нет?
– Дорого, наверное?
– На специальную литературу – специальные расценки. Три тысячи бозе-эквивалентов. Считайте, что получили книгу в прокат.
Со свёртком под мышкой студент покинул лавку.
Вечером студент Репкин, весь день оттягивавший сладостный миг, раскрыл вожделенный том энциклопедии и с удивлением обнаружил, что весь он посвящён устройству под названием «Телескоп боевой, многофункциональный». Но не успел Репкин прочесть первую волнующую фразу: «Воин-десантник! По получении Боевого телескопа внимательно ознакомься с настоящей инструкцией!», – как грянул звонок в дверь.
– Кого там чёрт несёт? – возмутился Репкин.
В дверях стоял посыльный. У ног его была большая коробка.
– Вы получатель тома на букву «Т»?
– Я.
– Это вам. Распишитесь.
Репкин расписался и втащил коробку в прихожую. Вскрыл. В коробке обнаружилось: Боевой телескоп защитного цвета, кресло к Боевому телескопу, набор инструментов для юстировки и набор тряпочек и щёточек для прочистки оптики, комплект камуфляжной формы воина-десантника с лычками сержанта, медпакет и патрон-талисман на кожаном шнурке.
«Ну что, сначала – форму. Для примерки».
Надев форму, студент Репкин ощутил себя полноценным воином-десантником в чине сержанта. Привычными движениями разгладил складки на кителе, затянул ремень, лихо заломил берет с кокардой в виде золотой буквы «Т» в обрамлении изящных крылышек. Попрыгал, проверяя подгонку снаряжения. Во фляге булькало.
Сержант Репкин снял флягу и проследовал на кухню. Своротил крышку, заправил флягу водой под самое горлышко. Теперь полный порядок, ни звенит, ни булькает. Теперь к Боевому телескопу!
Установив телескоп на штатив, согласно инструкции подсоединил к нему кресло, включил генератор бесперебойного питания. Открыл окно, внимательно оглядел звёздное небо – как будто всё спокойно. Можно приступать!
Сержант Репкин занял место в боевом кресле и, тщательно пристегнувшись, припал к окуляру Боевого телескопа. Тоненько взвыли гидроприводы, запищал гирокомпас стабилизации. Репкин завращал маховичком ручного наведения.
В окуляре мелькали цифры: азимут… угол места… дальность… потенциальная опасность…
Боевой телескоп искал цель, шарил по галактикам и межгалактическим скоплениям. Наконец раздался щелчок окончания поиска и наведения. Боевой телескоп смотрел прямо на цель.
Там, конечно, больная планета. На ней, конечно, всё время война… Там Боевой телескоп и будет в самый раз!
Сержант вдавил красную кнопку. Пуск!
Он стоял навытяжку перед седоусым генералом. Генерал смотрел прямо в глаза. Твёрдым волевым взглядом заматеревшего в боях старого дуралея.
– Здесь командую я! – излагал генерал. – Я командую вверенным мне подразделением «Боевой Алфавит» на основании Боевого мандата на литеру «М»!
Сержант только сейчас заметил, что на бархатном берете генерала веско блещет золотая буква «М» в обрамлении широко раскинутых орлиных крыльев.
Генерал поглядел отеческим, верным взглядом отца-командира и спросил:
– Что у тебя, сынок?
– Боевой телескоп, товарищ генерал! – лихо отрапортовал сержант.
– Так введи его скорее в сражение, солдат!
Генерал кивнул человеку в мышиного цвета кителе и вовсе не десантской фуражке, на кокарде которой блестела «Б», почему-то в обрамлении рельсов, и вышел из штаба.
– Пойдёмте-ка, – просто сказал тот и направился к противоположным дверям.
Двери вели в небольшой тамбур.
– Сюда, – показал человек в кителе мышиного цвета и открыл следующую дверь.
– А куда же мой Боевой телескоп?
– Это потом.
Они прошли в следующее помещение, такое же узкое и длинное.
– Вот-с, молодой человек. Поздравляю с прибытием на мой бронепоезд «Бушующий», – просто, без аффектации произнёс человек в кителе. – Я, как вы понимаете, являюсь начальником бронепоезда.
«Так вот куда я попал – на бронепоезд! – подумал сержант. – Теперь всё становится ясным!»
– Мне, – продолжал начальник бронепоезда, – как вы догадываетесь, вышла командировка на букву «Б». Считаю своим долгом сообщить, что хотя я формально и состою в рядах боевого подразделения десантников, но боевой единицей себя не числю. Я человек штатский и прошу вас иметь это в виду. Все эти военные штучки – не по мне. Если что такое услышу от вас – ссажу с бронепоезда немедленно! И генерал вам не поможет, мне генерал не указ! Уяснили это, надеюсь?
– Так точно!
– Что-о? – тихо, но весьма зловеще переспросил начальник бронепоезда.
– Прошу прощения, господин, э-э, командир…
– Как-как?
– Начальник бронепоезда «Бушующий»!
– Это уже лучше. Что ж. Ваш генерал желает, чтоб вы скорее включились в боевые действия. Это непорядок. А непорядка на моём бронепоезде я терпеть не намерен. Так-то-с. Пройдите-ка, молодой человек, к начальнику столовой, встаньте на довольствие. Как вы понимаете, буква «Д» досталась ему. Столовая вместе с кухней у нас там, – начальник показал рукой на противоположную дверь вагона. – Как у вас, военных, говорится – подальше от командования, поближе к кухне. Ну а как подкрепитесь и утрясёте всё с начальником столовой, тогда я вам больше не хозяин. Тогда уж все вопросы к генералу. Вы меня понимаете?
– Так точ… Э-э, понимаю, господин начальник!
– Что ж, желаю успехов, молодой человек. И вот что ещё, это прошу запомнить хорошенько: на моём бронепоезде полагается вести себя по возможности спокойно, без суеты, не сеять панику и не ругаться матом, не повышать голоса, после отбоя по вагонам не бегать, не гадить в сортире где попало, а также не царапать и не пачкать панели и двери. Запомнили? А теперь можете ступать, удачи.
Сержант, миновав пару вагонов, – каптёрку и расположение личного состава – прибыл в столовую. Здесь его встретил улыбчивый старшина в огромном крапчатом берете с такой же огромной буквой «Д» на нём. Бурые и зелёные пятна защитного комбинезона не в состоянии были замаскировать огромного старшинского пуза.
– О! Никак пополнение?
– Да вот, начальник бронепоезда послал.
– Что? Что такое? – Лицо старшины вмиг побагровело. – Почему не по уставу докладываешь, сержант? Почему честь не отдаёшь? Припух, салабон? А ну, выйди и войди как положено. И отдай честь дедушке-старшине со всем усердием! Двигай, давай.
Служба есть служба. Сержант вновь зашёл в столовую и, молодецки козырнув, отчеканил:
– Товарищ старшина, сержант на букву «Т» по приказанию начальника бронепоезда прибыл в ваше распоряжение!
– Какого ещё начальника? Все начальники умерли на грёбаной гражданке, сержант. Понял? А в боевом десанте есть командиры и есть подчинённые.
– Так точно! – молодецки рявкнул сержант.
– Ну? И какого лешего он тебя сюда послал?
– Встать на довольствие!
– Эк, какой ты резвый. Сразу видно – салабон. Ты пойди повоюй, пускай тебе твой командир боевую задачу поставит. А вот как пробьёт время обеда – явишься в столовую, в общем строю. Понял? Тогда тебя и на довольствие поставим.
– Так точно, товарищ старшина, понял!
– Ну вот. А сейчас ты это… Раз уж явился – давай, двигай на кухню, поможешь повару начистить картошки. Вперёд. А то совсем исчахнет над своим котлом, чмо.
Сержант проследовал на кухню. Унылый, щуплый повар в мешком висящем комбинезоне вялыми движениями большого черпака помешивал в варочном котле похлёбку.
– А мне достался черпак Боевой, – грустно глядя на бравое лицо сержанта, то ли сообщил, то ли пожаловался он.
Два часа пролетели незаметно – за чисткой картофана служба летит сизым голубем. Несколько оживившийся в присутствии сержанта повар рассказал пару слащавых, совсем не боевых анекдотов, спел одну довольно нудную, но с игривым текстом песню про родной дом и невесту тётю Бетю; успел поведать историю своей жизни, впрочем такую же недостопримечательную, как и песня.
– Ну вот, хоть сегодня картошка на обед будет, – сообщил повар под конец, глядя на три ведра начищенной картошки.
– Что ж, я тогда пойду.
– Куда? – с тоскою в голосе поинтересовался повар.
– Да сам теперь не знаю…
– Тогда никуда не ходи. Зачем?
– Как же так? Что мне, у тебя на кухне оставаться?
– Оставайся, оставайся! – со странной ласковостью в голосе стал уговаривать повар.
– Что же я буду здесь делать? – удивился сержант.
– А чистить картошку…
Стремительным движением сержант покинул кухню.
И вынесло его на открытую платформу, высоко обложенную по периметру мешками с песком и накрытую сверху зелёной маскировочной сетью. На платформе помещалось одинокое семидесятипятимиллиметровое орудие. Рядом с орудием скучал на табуретке коренастый веснушчатый десантник в тельняшке, попыхивал сигареткой.
– Садись, сержант, – заговорил коренастый и вынул из кармана брюк мятую пачку. – На, кури. Новенький?
– Новенький, – доверительно сообщил Репкин, присаживаясь на мешок с песком.
– Я, между прочим, лейтенант. Командир этого Боевого орудия. Да сиди, это я так. Ты кто будешь?
– Боевой Телескоп.
– Жаль, что не Танк. Вот, раньше, до тебя, Танк был. Хлопец ничего был, свой парень. Тоже лейтенант. В песках накрылся, когда трезубы лавиной пошли. И танк у него хороший был, орудие сто пятьдесят миллиметров – это я понимаю. Ну а что твой телескоп?
– Телескоп способен обнаружить и идентифицировать любую цель на любых расстояниях вплоть до оптического горизонта Вселенной, – процитировал на память из «Инструкции…» сержант Репкин.
Лейтенант загасил бычок о станину орудия и заинтересованным, улыбчивым взглядом посмотрел на сержанта.
– Ну-ка, ну-ка. А сквозь дымовую завесу берёт?
– Так точно, берёт, раз плюнуть, – Репкин сплюнул. – И через дымовую завесу, и через диффузную космическую материю, и через звёздные скопления – всё берёт.
Артиллерист аж крякнул и потёр руки.
– Теперь повоюем, сержант. А то гад завесу сверху пустит, и ну огнём поливать.
– Кто?
– Предположительно – летающий хищник. Но, возможно, и летательный аппарат противника неизвестной конструкции. Ровно в шесть налетает и до сумерек лупит. Вчера два хвостовых вагона спалил. Так что давай, тащи свой телескоп – будем его, гада, бить.
– Дело в том, что я его потерял. Приземлился на парашюте на крышу штабного вагона. Нормально. Генералу представился…
– А это зря. К генералу и близко подходить нельзя. Он как бойца увидит – так посылает в пекло. О танке я тебе уже рассказывал. А вот спроси, почему у нас зенитки нет. Она же здесь, у меня на платформе стояла. Тоже хлопец нормальный был. Умел прямой наводкой, на глазок, в самое яблочко. Ему что воздушная цель, что наземная – всё пофиг, в клочья разносил. Эх… Ты поэтому в столовую не ходи. Если почифанить захочешь – прямо к повару, он отсыплет. Или лучше – к каптёрщику. Скажешь, я прислал. А в столовую – ни ногой: генерал сцапает. Любит старикан проверять, как бойцы-десантники питаются.
– А что же старшина? Генерал его не трогает?
– Старшина? Это пузо с раками? Для генерала самогон гонит. И салаг таких, как ты, на обед поставляет. Генерала от вегетарианства воротит.
– Кхе-х-хм, – закашлялся Репкин.
– Что, тоже из-за вегетарианства сюда? То-то, будешь знать, герой.
– Ну а как тут вообще? Ну, в смысле обстановка?
– А что обстановка? Война. Я ж тебе говорю. Вон, в песках трезубы донимали. Из песков убрались. Теперь «летающая крепость» огнём плюет. Ты вот что. Ты сейчас к каптёру иди. Там твой телескоп, больше негде: наверняка командир бронепоезда уже успел заныкать в каптёрку. Иди. Да смотри, помни про генерала!
Где каптёрка, Репкин уже знал. Переговоры с каптёром на букву «Щ» были недолги, тот за телескоп особо держаться не стал. А когда услышал, что сержанта послал лейтенант, то вовсе смягчился и выдал в придачу к телескопу сухой паёк – галеты и банку консервов с паштетом из лягушачьих лапок. Напоследок даже просветил:
– Ты эта, сразу после отбоя в расположение не заходи – там генерал порядок проверяет, а если не генерал, то старшина подлянку кинет.
– Так старшина вечернюю поверку производит. Куда ж от него денешься?
– И на поверку не ходи, Телескоп. Ты, вон, телескоп получил – вот под телескопом и кантуйся, понял? Когда ты с телескопом – ни одна сволочь до тебя не доклемается, усёк?
– Спасибо, Щётка, за мной не заржавеет.
– Ты эта, в телескоп дашь зыркнуть?
– Само собой, братан, – сержант уже ощущал себя вполне своим парнем.
Щёткой каптёрщик был из-за своей Боевой щётки. Щётка – первое утешение солдата. С помощью многофункциональной Боевой щётки возможно было: начистить до образцового блеска сапоги, почистить обмундирование, надраить бляху, пуговицы и кокарду, а также, при помощи насадки, – зубы; кроме того, имелось особое приспособление для протирки очков, на случай, если боец-десантник оказался очкариком; специальная насадка с жёсткой щетиной предназначалась для отдраивания унитазов, рукомойников, кафельной плитки и полов.
Репкин сгрёб в охапку телескоп, взвалил на плечи кресло телетранспортации и потащился обратно на платформу. Лейтенант при виде телескопа оживился – моментально прикинул, где разместить новую боевую единицу и распорядился:
– Сюда ставь. Вот так, чуток левее. Так годится.
Репкин подсоединил всё, как требовала «Инструкция…», и, довольный, хотел было стрельнуть у лейтенанта закурить. Но тут взвыли сирены и с неба стало опускаться чёрное и жирное дымовое образование.
– Ах ты, чёрт, раньше начал, гад. Ну теперь держись, сержант, – с воздуха прикрытия не имеем. Давай – или под бронь драпать, или сражаться.
Сержант не слушал артиллериста: он растерянно уставился в наплывающее облако дыма. Вдруг оттуда пальнуло длиннющей струёй жидкого огня. Ударило где-то в стороне.
– Решай, сержант! – прямо над ухом заорал артиллерист.
Ноги понесли Репкина в распахнутую гермодверь броневагона.
– Эх, значит не повоюем, – лейтенант стремительно сиганул следом.
В броневагоне подсобралась кое-какая компания. Были там трое рядовых: уже знакомый Репкину каптёрщик Щётка и двое с литерами «К» и «П», а также тонкоусый младший лейтенант на букву «Р». Рядовые азартно резались в «палку», славную карточную игру бойцов-десантников, как водится, на щелчки по носу. Младший лейтенант сидел рядом, скучающе следил за игрой.
– Здоров, Радар! – крикнул ему лейтенант. – Что, на радаре всё то же?
– Известно что – помехи у нас на радаре. Изволь видеть: три активные помехи по линии полотна, одна на втором и две на третьем ярусах. Кроме того, имеем пассивные помехи – на всех ярусах. И никуда не делось, конечно, Огромное Продолговатое Пятно, вероятно, противник – прямо над нами. Движется кругами, скорость пять оборотов в минуту, очень стабильно. В общем… – Тут бронепоезд тряхнуло, в амбразуры ударило дробью каменного крошева, поднятого огненной струёй с железнодорожной насыпи; завоняло копотью. – Ага, гад, почти попал. Так что, Орудие, картина обычная. Когда ж ты его, лешего, сбивать будешь?
– Теперь уж скоро. Вот, – лейтенант дружески хлопнул по плечу сержанта Репкина, – теперь располагаем телескопом! Дрейфит пока что, ну да ничего. Как пороху нюхнёт, так, глядишь – завалим. А, братишка?
Репкин хотел было ответить что-то бодрое, в том плане, что он ничуть не дрейфит, а проявляет разумную осторожность. Но тут попало в соседний броневагон – бронепоезд скрежетно ухнул. Всех повалило на пол. Веером разлетелись карты.
– Мать твою в душу, – заругались рядовые, – такую игру пересрал, волчара.
Привычный к подобным встряскам младший лейтенант лишь снисходительно глянул, мол, что с них возьмёшь.
Со стороны пострадавшего вагона с лязгом распахнулась дверь тамбура. В клубах дыма, перепачканный с ног до головы жирной копотью, в броневагон ввалился генерал. И заорал:
– Мать вашу так и переэдак! Прохлаждаетесь, раздолбаи?! А ну, сколько вас сюда набилось?! Ага! Целых шесть боевых литер, мать вашу перетак! Почему не отражаем воздушную атаку противника?! Я к вам говорю, лейтенант!
– Невозможно обнаружить противника, товарищ генерал! Противник пускает маскировку в виде дымовой завесы!
– Мать твою так, так и ещё раз так! На борту бронепоезда имеется радар, а ты мне тут про маскировку заливаешь! Под трибунал пойдёшь у меня, мерзавец! Товарищ младший лейтенант, почему не обеспечиваем обнаружение противника?
– Противник массированно применяет все виды помех, товарищ генерал!
– Что? И ты под трибунал захотел? Аппаратура должна служить нам, а не противнику! И ей для этого предоставлены все возможности и соответствующие тактико-технические характеристики! Я тебя в рядовые, мерзавец, на óчки – все до одного языком вылижешь! Ты мне кровью срать будешь, так тебя в душу и так!
Бабах! Всех опять швырнуло на пол. Поднялся генерал несколько остывши. Хмуро оглядел подчинённых и ткнул пальцем в Репкина.
– Сержант, назначаю тебя старшим разведгруппы. Вы двое – поступаете в его распоряжение, – сообщил он литерам «К» и «П». – Приказываю: высадиться на высоте двести сорок семь, в квадрате одиннадцать бэ. Оттуда наблюдать воздушную обстановку. По возможности определить точные координаты цели и доложить лейтенанту. Ответственным за операцию и огневое прикрытие разведгруппы назначаю тебя, лейтенант. Уяснил, лейтенант?
– Так точно, товарищ генерал.
– Вопросы?
Репкин промолчал. Вопрос задал каптёрщик:
– Да как же они, эта, на двести сорок седьмую выберутся, товарищ генерал? Вокруг одни болота, и ничего кроме болот там нет. А в болотах, сами знаете, – кикиморы. Потопят их.
– Рядовой на литеру «Щ», где ваш боевой пост?
– Дело известное – в каптёрке, где ж ещё.
– В каптёрку бегом марш!
Каптёрщик рысью кинулся вон. Генерал веско уставился на литеру «П»:
– Ты кто?
– Боевой порошок, товарищ генерал! Порошок стиральный, для постирки обмундирования и помывки личного состава!
– Не то. А ты кто? – Генерал уставился на литеру «К».
– Боевая катапульта, товарищ генерал!
– Ага! Приказываю: для заброски разведгруппы на высоту воспользоваться Боевой катапультой! Заброску осуществить литере «К». Операцию начать немедленно! Бегом!
Троих десантников вместе с лейтенантом сорвало с места. В броневагоне остались генерал и младший лейтенант. Последний сосредоточенно наблюдал за экраном осциллоскопа и усиленно вращал верньеры.
– А ты чем занимаешься?
– Наблюдаю, товарищ генерал!
– Хор-р-рошо, десантник. Продолжайте наблюдение. Особое внимание уделите сектору действия разведгруппы.
Катапульта находилась в броневагоне с раздвижным потолком.
– Вот она самая, – предъявил лейтенанту боевую машину рядовой на букву «К».
– Из неё людей хоть можно послать, боец? – спросил тот.
– В положении «боезаряд» – всё, кроме людей, вплоть до ядерного фугаса. А вот когда в положении «десантное катапультирование» – тогда конечно, товарищ лейтенант.
– Что ж, мужики, будем прощаться, – повернулся к разведгруппе лейтенант. – Аптечку вам предоставить не могу. Была у нас, сержант, Аптечка, санинструктор.
– Мёртвого поднимала, – вставил Порошок и улыбнулся, вспомнив что-то приятное. – Теперь вместо неё Автомат – генеральский вагон сторожит. А в санитарном вагоне теперь Операционная. Тоже баба ничего. Но её с собой не возьмёшь…
– Ладно, мужики, берите винтовки, парашюты и… Катапульта, смотри, не промахнись.
– Так это ж катапульта, у неё прицела нет – наведение плюс-минус триста, накрывает площадь в десять квадратных…
Конечно, они угодили в болото. Перепачканные тиной, насквозь мокрые выбрались на ближайший холм. Бронепоезд отсюда казался тонкой ниточкой, над ней висело плотное дымовое образование, из которого время от времени брызгало огнём.
У Репкина от перегрузки пошла носом кровь. Он лёг на траву и зажал нос ладонью. Кровь струйками бежала между пальцев, и он принялся размазывать её по щекам. Порошок же, по-видимому, нечувствительный к перегрузкам, что-то деловито выгребал из карманов.
– Эх, так твою и так – размок! – пожаловался он. Репкин не ответил, продолжая размазывать по лицу кровь. – Порошок, говорю, размок. Я его в карманах держал, а он и размок, туды его… Полковник, чмо, весь порошок запер в тыловой вагон. Вчера его змей спалил. Я, конечно, вещмешок порошка заныкал. Старшина эту нычку не найдёт. И в карманы вот набрал. Ты чего молчишь, Телескоп?
Только тут Порошок глянул на сержанта.
– Ого! Смотри, как тебя раскровавило. Ещё и войны не было, а уже того… Я сейчас тебе грязи с болота наложу – может, полегчает.
То ли грязь помогла, то ли организм сам справился, но кровотечение прекратилось. Репкин осторожно сел. Порошок протянул ему в ладонях зеленоватой пенистой жижи.
– Давай, Телескоп, надо нам натереться до пены. Может, кикиморы тогда не учуют, потому как порошок этот, написано, от всех видов противника маскирует, когда, значит, в виде пены. А пену он держит часов пять. Вишь, размок – надо натереться, а то вытечет и всё, пиши пропало. Кикиморы полезут, как стемнеет, они света не выносят. Нам бы до луны продержаться. А как луна сядет, так другая выйдет, а там и рассвет. Тогда, значит, и двинем. До бронепоезда километров пять. Оно болото, но ничего, дойдём. Жаль, сейчас не успеем.
Они усердно взбили друг на друге пену. Пена вспухала плотным резинистым слоем, а потом осела, и оба оказались покрыты тонкой, лаково отблескивающей плёнкой.
Порошок махнул рукой, показывая на склон холма. Там они в кустарнике и залегли.
На болотах царила тишина. Только со стороны железной дороги время от времени ухало – воздушный противник методично долбил по бронепоезду. Маленькое солнце стояло неподвижно и, казалось, вовсе не собиралось уходить за горизонт.
– Ты не смотри на солнце, сержант, – заговорил Порошок. – Тут весь закат – десять минут. Скоро уже. Попали мы с тобой, сержант. Ты не сердись, ты хоть и сержант, а всё равно салабон. А я уже на бронепоезде полгода. Столько ребят в этой войне легло, а я, видишь, живой. Ты меня слушай, может, и прорвёмся.
Репкин повернулся на бок:
– Слышишь, Порошок, а из-за чего война?
– О том нам не докладывают. Завербовался, так воюй.
– Порошок, а ты что, вербовался?
– Жена, падлюка, бросила, с корешем спуталась. Злой я тогда был. Света не видел. А тут иду, глядь – написано: «Набор добровольцев». Захожу. «Куда берёте?» – спрашиваю. В горячие точки, говорят. Вот он я – берите. Глянули они в мой файл – вы, говорят, невоеннообязанный, в регулярные части вас взять нельзя. Я озлился, стал их матом крыть. А можно, говорят, в литерное подразделение. Имеется вакансия на букву «П». Я-то думал – пулемёт. До меня, как раз, Пулемёт был. А тут порошок…
– Смотри, – перебил Репкин, – вон он летит!
От дымового образования отделилась чёрная точка и, набирая высоту, стала исчезать из поля зрения. Порошок приложил ладонь козырьком ко лбу.
– Ага, точно – дракон. Я ж им говорил. А они – «летательный аппарат», так их.
Репкин разомлел. Неведомые кикиморы казались сейчас ему чем-то несерьёзным, сказочным. Ну повылазят, ну и что? И Порошок держится спокойно – чего волноваться? Переночуем, а там видно будет. О смерти Репкин не думал, он её никак не предполагал.
Порошок толкнул Репкина в бок:
– Слышь, сержант, давай порубаем? У тебя есть?
– Нет, нету. А, постой, мне же Щётка тут дал.
– Хороший парень Щётка. Хоть на этого чмыря горбатится, а всё равно.
Достали сухпаи, стали жевать.
– Порошок, – спросил Репкин, – а чего у нас такой странный начальник бронепоезда?
– Это ты о полковнике? Чмо – он и есть чмо. Приказал Щётке пошить ему цивильный костюм. И генералу мозги засрал так, что тот не трогает. Ясное дело, без него не будет бронепоезда, а без бронепоезда генералу здесь сразу хана.
– А генерал что за человек? Странный он какой-то…
– Людоед он, а не странный. Понял? Людей жрёт – пошлёт, как нас, и с концами. Уже при мне литеры, кто не при начальстве и не при кухне, по третьему разу пошли. До тебя, Телескоп, был Танк, а до Танка – этот, как его, цыган – Тачанка.
Репкину сделалось нехорошо.
– А с заданий возвращаются?
– Всякие чудеса бывают. Ты, главное, раньше времени не сри, понял?
– Ну а отказаться от задания? Или самого послать, навести винтовку и пускай идёт?
– Салабон – вот ты кто. Нельзя, у него же мандат. Мандат так устроен, что ослушаться нельзя, к тому же у мандата и право на трибунал, а это – расстрел на месте, генерал стреляет собственноручно. Сказал – пальнул.
– Тогда почему бы его тихо не нейтрализовать, чтобы не успел отдать приказ или там вякнуть, и отстрелить из катапульты, запереть в штабе? – В Репкине просыпался студент.
– Дурак, против мандата даже пёрднуть не успеешь. Были умники, не думай.
Репкин замолчал, задумавшись о мистических свойствах мандата. «Интересно, – подумал он, – генерал, что – по жизни такой злой, или это его мандат таким делает?» Затем стал думать о невероятных свойствах прочих боевых единиц на этом бронепоезде. И опять спросил:
– Слышь, Порошок, а почему поезд стоит? С воздуха расстреливают, если бы ехал – попасть было бы труднее, а?
– Передислоцироваться? Полковник, бывает, устраивает цирк. А так – не любит.
– А генерал что, не может приказать?
– Я тебе вот что скажу, Телескоп, этого никто не знает, кроме меня, потому как в локомотив никому ходу нет, кроме чмыря этого. А я побывал… И в самой рубке был. Бронепоезд, он может не только по рельсам. У него и воздушная подушка, и режим плавания и погружения, и в мягкий грунт зарывается на десять метров. Летает он, понял? И не только в небе. Там было ещё написано – «режим орбитального маневрирования». Вот и говорю – чмо наш полковник.
– А ведь полковник не дурак, – сообразил Репкин. – Он и себя сохранить хочет и остальных. Узнай генерал, что бронепоезд универсален – он бы его в такое пекло загнал, что всем нам каюк! А так, что – дракон? Так он броневагонам до одного места.
Порошок молча достал непромокаемый пакетик, вытащил сигареты и спички. Закурил. Репкин жадно глянул на курево, но попросить почему-то постеснялся. А стал развивать мысль:
– Точно. Потому он всё и подгребает, чтобы генерал это в бою не использовал. Мой телескоп в каптёрку отправил. Нет, он больше нашего понимает…
Порошок разговора не поддержал, и Репкин замолк.
А солнце уже покраснело и стало опускаться, отвесно и ходко. Как обещал Порошок, закат много времени не занял: упало за горизонт – и всё погрузилось во мрак.
– Цыц, салага, молчи, – прошипел Порошок и поспешно загасил чинарик.
На болоте, метрах в двухстах вспыхнули вдруг зеленоватые огоньки. Репкин вжался что есть мочи в землю, хотел зажмуриться, но отвести взгляда от огоньков не смог. Огоньков было немного – пять или шесть. Они полукольцом окружали холм – значит, и с тылу тоже заходят.
Огоньки приближались. Репкин с ужасом разглядел тёмные человекоподобные силуэты, озаряемые изнутри каким-то свечением. Фигуры замерли на краю болота, держа что-то в вытянутых руках. Внезапно шесть плазменных струй ударили в подножие холма. Валявшийся там парашют враз вспыхнул и исчез. Загорелся кустарник.
И Репкин понял, что это за фигуры.
– Звёздная пехота! – шёпотом выкрикнул он и тут же получил от Порошка удар кулаком по затылку.
Да, это могла быть только звёздная пехота – именно о такой он читал в одной древней, давно запрещённой фантастической книге. Зелёным светом мерцали оптические преобразователи на забралах шлемов, а призрачное сияние излучали серебристые обручи генераторов защитного поля на локтевых и коленных суставах панцирь-скафандров. За спиной у каждого – реактивный ранец, в руках, разумеется, плазмоганы. «Конец», – понял Репкин.
Но кикиморы никаких наступательных действий больше не предприняли. Напротив, отступили в глубь болот, даже огоньки погасли.
– Не учуяли. Порошок работает, – зашептал Порошок в ухо Репкину. – Если лейтенант их засёк, сейчас из орудия ударит.
– По этим? Из пушки? – истерически зашептал в ответ Репкин. – Да ты знаешь, кто это? У них же защитное поле!
– Если аннигиляционным саданёт, то всему их полю жопа. Правда, и наш холм сроет. Они ж не знают, что мы здесь, что аннигиляционным не саданёт. Поэтому, суки, затаились. Эх, скорее бы луна…
Но с бронепоезда выстрелила не пушка, а катапульта – осветительным. Полыхающий светом шар завис над болотом и медленно спарашютировал в воду.
А вскоре и луна не заставила себя ждать. Она была на удивление большая и яркая. Казалось, что наступает рассвет.
– Всё, теперь они больше не сунутся. Я ж говорил, сержант, прорвёмся. Теперь отбой тревоги. Можно курить.
На этот раз Репкин сигарету попросил и затянулся с неожиданным для себя удовольствием. В голове звенело, тело казалось совсем лёгким. Вот оно, тело, на месте – жив-целёхонек.
После второй сигареты к Репкину вернулась прежняя живость мысли. И он размечтался:
– А хорошо бы с помощью моего телескопа обратно домой вернуться. Теперь я знаю, что буду с телескопом делать. Землю он вмиг найдёт, если её как цель задать. Проложит курс – и бронепоезд по курсу полетит. Что ему, в самом деле…
Порошок хмыкнул.
– До задницы твой телескоп. На бронепоезде, вон, даже хроноагрегат имеется. Где они того Хроника держат, не знаю. Засекречен. Это Щётка рассказывал, мол, прибыл такой, вместо Химика. На агрегате этом обратно вернуться можно, в прошлое. Или в будущее сигануть. Только что там ловить, в будущем?
Порошок послюнявил палец и выставил вверх.
– Ветер, бляха-муха. Не натянуло бы…
Небо быстро затягивало тяжёлыми чешуйчатыми тучами. Они раз за разом наплывали на луну. А потом задуло сильнее и откуда-то из-за дальних холмов пришла непроницаемая пелена. Стало темно.
На болоте вновь появились огоньки. Теперь они приближались быстрее. Репкин понял – это по его душу.
– Всё, порошок весь вышел, – сообщил Порошок и лязгнул затвором винтовки. – Рассредоточимся, брат. Эй, оглох, что ли? Разбегаемся, говорю.
Порошок быстро полез вверх по склону. А Репкин ничего не стал делать.
С бронепоезда прилетел осветительный шар, хлопнул парашют. Но шар, не успев даже вспыхнуть, испарился в луче плазмогана. Тогда бухнула семидесятипятимиллиметровка лейтенанта. Рвануло прямо среди кикимор, но ни один из огоньков не погас. Ещё бухнуло – и всё вокруг холма вспыхнуло малиновым пламенем: лейтенант попробовал водореагентный термитный фугас. Но как только пламя утихло, звёздная пехота взяла холм в кольцо.
С вершины холма раздался отчаянный крик «нате-суки!», хлопнул выстрел винтовки, и враз вся трава на вершине вспыхнула; от ярких плазменных разрядов Репкин на мгновение ослеп. «Порошок!» – взвыл он отчаянно.
И вдруг вспомнил, что так быть не может, не бывает. С ним так быть не должно, нет, ведь он студент, обыкновенный хлюпик…
– Это ошибка! – завопил он и на карачках ринулся куда-то сквозь кустарник. Остановился – пехотинцы никуда не делись, застыли на прежних местах. – Я не десантник! Я Репкин! Стойте! Я студент! Я домой хочу! Не стреляйте, пожалуйста!
Звёздные пехотинцы постояли, может быть, даже послушали, а потом пальнули плазмой…
Двигать бронепоезд решено было на закате второй, тусклой в сравнении с первой, луны. За полчаса до начала операции генерал зачитал боевой приказ личному составу, выстроившемуся вдоль насыпи. Прозвучала команда «По вагонам!», из тормозных колодок с шипением ударили струи сжатого воздуха. Бойцы Алфавита засуетились, замелькали фонарики, застучали каблуки.
В это время на траву перед штабным вагоном опустился парашютист.
– Кто таков, сынок? – отеческим баритоном осведомился генерал, как только тот освободился от строп.
– Боевой прожектор, товарищ генерал!
– Ну-ка, доложи, что за хреновина?
– Устройство, генерирующее электромагнитное излучение любой заданной частоты, мощности и когерентности! – лихо отрапортовал новобранец.
Генерал аж прижмурился от удовольствия.
– Так скорее введи его в бой! Боевой бронепоезд готовится к передислокации. По пути следования возможна засада противника. Приказываю – осуществить разведку на пять километров вдоль железнодорожного полотна! Бронепоезд пойдёт следом малой тягой. Исполни свой долг, солдат!
Душным летним вечером дверь квартиры, снимаемой студентом Репкиным, открыл человек в чёрной ветровке, тёмных очках и армейских берцах. С хозяйской бесцеремонностью хлопнул дверью. Словно был здесь не в первый раз, прошёл в комнату, отпер нижний ящик компьютерного стола и вытащил стопку документов. Паспорт, свидетельство о рождении, аттестат и прочее. Снял боковую панель компьютера и, вывинтив жёсткий диск, небрежно сунул вслед за документами в карман ветровки. А затем бережно поднял со стола том «Боевого Алфавита» на букву «Т» и, спрятав его в чёрный пластиковый пакет, покинул квартиру и канул в сумерки. Больше не было здесь, на Земле, никакого студента-сержанта Репкина, а может быть, не было его никогда, как не было ни чудесного телескопа, ни загадочной воюющей планеты, ни подразделения с нелепым названием Боевой Алфавит. Да ведь и правда, разве могло такое быть на самом деле? Ведь Земля – процветающая планета, где давно уже царят мир и покой и где о войнах и битвах можно узнать только из древних книжек.
Я пришёл в себя и какое-то ремя не мог сообразить, что случилось. Ашка раскалывалась от оли, перед лазами расплывались серые мутные руги, на бу стремительно разрасталась ишка.
Прошло не меньше пяти инут, прежде чем я, наконец, вспомнил. Арина не пришла на стречу. Я метался по арку в адежде, что она, может быть, попросту опоздала или спутала есто. Потом я, видимо, заплутал и оказался в самой луши. Ну, а затем появились эти двое. То ли пьяные, то ли обдолбанные. Бить еловека по олове вообще постыдно. Озлы!
Я мельком взглянул на асы. Было два ополудни. Внезапно мне показалось, что вокруг что-то изменилось. Оловная оль мешала понять, что именно. Я огляделся. Вроде бы тот же арк, вон неподалёку та же камейка под лёнами. Лёгкий етерок лениво гонит по емле жёлто-красные истья.
И в то же ремя…
Я поднялся и бездумно двинулся по ллее куда лаза глядят. К трём выбрался наконец из арка. Поймал акси и велел одителю везти на анал Рибоедова.
Офёр оказался ихачом. Он, усердно игнорируя ветофоры, рассекал по ороду, а я, глазея в кно, всё больше и больше уверялся в том, что вокруг происходит что-то неладное.
Мне чудилось, что роспекты стали уже, ома – ниже, а раски – тусклее. Абережная, казалось, сморщилась, арапет приник к емле. Даже в самом азвании анала Рибоедова мне померещилось нечто чужеродное.
Ома я первым елом залез под уш и под холодными труями более или менее пришёл в себя. Выбрался, нагишом прошлёпал в остиную и включил елевизор.
Показывали резидента. Обильно жестикулируя, резидент обещал. Потом желал. Затем призывал. А я, ошарашенно глядя в кран, мучительно соображал, не стал ли он ниже остом и тише олосом.
Привычная резидентская олтовня, наконец, сменилась итрами древнего ильма «Весёлые ебята». С олчаса я переваривал старые несмешные охмы, затем выключил елевизор и поплёлся звонить Арине. Надо было ставить очки над «и» – наши тношения явно зашли в упик.
– Знаешь, Оля, – проникновенно сказала Арина, едва сняв рубку. – Не звони мне больше. Я не собираюсь терпеть твоих бесчисленных лядей и люх. Надоело!
Арина разъединилась. Я проковылял на ухню и там алпом махнул юмку одки. Закурил и принялся размышлять.
Насчёт люх она сильно неправа. Тем более – насчёт лядей. Ну, были, конечно, евочки, у кого их нет. Но вовсе не относящиеся к двум перечисленным атегориям. Хотя и не из тех, с которыми захочешь сочетаться законным раком. Наверное, Арине наклепали, что видели меня в жапанизе с рыжей Веткой. Обидно: с Веткой у меня как раз ничего и не было. Я внезапно разозлился.
– Знаешь, Оля, – дурашливым олосом передразнил я Арину. – Не звони мне бо…
Я осёкся. При чём здесь Оля? Ну да, меня так зовут. Уже двадцать шесть ет, как Оля, и что? Какого ёрта мне кажется, что в этом есть что-то совершенно неправильное? А то и унизительное.
Оскресенье я провёл в диночестве. Не заладилось с самого тра. Я бесцельно слонялся по вартире, механически отмечая, что отолки стали ниже, а омнаты – теснее.
Внезапно захотелось чего-нибудь для уши. Помаявшись немного, я решил почитать Ушкина.
– Мой ядя самых честных равил, – с едоумением произнёс я вслух. – Когда не в утку занемог.
Что-то опять было не то. Я не увидел мысла в троках, которые знал наизусть.
– Его ример другим аука, – с усиливающимся едоумением читал я. – Но оже мой, какая кука…
Я захлопнул Ушкина, мне показалось, что один из нас спятил, и я вовсе не был уверен, что этот «один» – великий тихотворец, а не я.
Неладное продолжалось весь ень. Я перестал узнавать и понимать знакомые ещи. Лова выглядели странно и не складывались во разы. Узыка звучала акафонией. «О е и а оль я и», – тупо твердил я, тщетно пытаясь извлечь хоть какой-то мысл из отной рамоты. Мысла не было. Мне показалось, что и самой рамоты тоже не было.
Ечером, когда я вовсю бесился от окружающих елепостей и есуразностей, позвонил Горь. Он уже еделю пытался выторговать у меня редкую негашёную ьетнамскую арку.
– Оля, – решительно сказал в рубку Горь. – Пятнадцать тысяч. И ни опейкой больше. Согласен?
– То есть как пятнадцать? – опешил я. – Озавчера ещё предлагал шестнадцать.
– У тебя с амятью как? – участливо осведомился Горь. – Озавчера было четырнадцать.
Это уже не укладывалось ни в какие амки.
– А пошёл бы ты в ад, Горь, – напутствовал я и, обнаружив в сказанном некую вусмысленность, уточнил: – В адницу.
Разъединившись, я попытался сосредоточиться. Происходящее было настолько нелепо, что не поддавалось разумному бъяснению. Ир вокруг меня изменился, это я знал точно. И изменился значительно. Мне казалось, что перестали работать самые что ни на есть зы и сновы.
Итак, меня зовут Оля. Правильно ли это? Разумеется, правильно, но почему же тогда меня не оставляет навязчивое щущение, что ещё чера меня звали не так…
Я живу на последнем, пятом таже в оме на анале Рибоедова. Вартира омер двадцать. Досталась мне от абушки. Я решительно отправился к входной вери, распахнул её и тщательно изучил прибитую к ерматину абличку. «19» – значилось на ней. Роклятье! Я оглядел вери остальных вартир. «16», «17» и «18». Перепрыгивая через тупени, слетел вниз по естнице на первый таж. «0», «1», «2» и «3».
Я выругался вслух.
Почему умерация начинается с нуля?
– А почему бы и нет? – пришла потрясающая по тепени ригинальности ысль.
Я почувствовал, что готов отчаяться. Действительно: почему бы и нет?
Я вышел на абережную. Смеркалось, юди торопились по своим елам, другие чинно прогуливались. Всё как обычно. Если не считать того, что… Сам не знаю чего.
– Ядя Оля, – услышал я за пиной, – ты что, вырос?
Я обернулся. Алька с первого тажа, нахальная десятилетняя беда и кандалистка.
– Я уже давно вырос, – досадливо буркнул я. – В тличие от некоторых.
– А ведь равда, Иколай Ваныч, – вступила Алькина амаша. – Вы как будто выше стали. – И ехидно добавила: – То есть длиннее.
Вот уж действительно, блоко от блони.
– Это вы стали короче, – приглядевшись, парировал я. – И невзрачнее.
Шаркая по тупеням, я поднялся к себе. Ыводы напрашивались. Дар по ашке, которым меня наградили чера в арке, изменил меня. Нет, не только меня и даже не столько. Он изменил окружающий ир. И изменил не в лучшую торону. Вот же ертовщина!
В онедельник тром я был уже в арке. К олудню, облазив его вдоль и поперёк, нашёл знакомую камейку под лёнами. На ней самозабвенно целовалась сладкая арочка. Ещё через пять инут я обнаружил есто, где мне досталось. Пересёк его десяток аз во всех аправлениях. Осторожно постучал оловой по тволу старого уба. Собрав олю в улак, грянулся со всей ури о емлю. Ничего не произошло. Ир вокруг меня ни апли не изменился.
Сжав убы, я вернулся к камейке, где как ни в чём не бывало продолжали целоваться и тискаться.
– Молодой еловек, – откашлявшись, прервал я затяжной оцелуй. – У меня к вам росьба. Не могли бы мы с вами отойти вон туда?
– Зачем? – оторвавшись от евчонки, недоумённо спросил арень.
– Понимаете, мне необходимо получить от кого-нибудь по олове. На худой онец, можно и по орде.
– Дай ему, Аша, – посоветовала евица. – Раз еловек просит.
Я семенил вдоль по рковой лее и отчётливо понимал, что менения произошли, но опять не в лучшую орону. Ревья вокруг пригнулись, скукожились и стали похожи уг на уга – я едва отличал поль от рёзы. Мля под гами казалось серой, устилавшие её жёлто-красные стья – блёклыми и понурыми.
Я вновь поймал кси и велел ехать на нал Ибоедова. Род за ксишным ном померк – ма стали приземистыми, одноцветными и унылыми.
Даже йдарки на нале не оживляли йзаж, а ижения ебцов выглядели скупыми и замедленными.
В артиру я едва проник – пришлось пригибаться, чтобы не зашибить кушку о сузившуюся и понизившуюся амугу входной ери.
Я решил позвонить Рине – несмотря на змолвку, она оставалась самым близким мне на мле ловеком.
– Знаешь что, Ля, – сказала Рина, едва я отчитался о преследующих меня лепостях и суразностях. – Ты меня, конечно, прости, но рассказывай-ка лучше свои йки рыжей Етке.
Едва я разъединился, как позвонил Орь.
– Четырнадцать, – азартно предложил он. – И ни пейкой больше.
Я послал Оря в пу, спустился на первый аж, удостоверился, что мерация артир начинается с «-1», и выбрался наружу.
– Дя Ля, ты стал настоящим рзилой, – поведала Лька с первого ажа. – Ну, и вымахал ты – просто бина стоеросовая.
– Да уж, Колай Аныч, – подтвердила Лькина маша. – Вы, наверное, блетки специальные глотаете. В вашем-то зрасте так удлиниться.
– Липутки, – буркнул я и, гордо повернувшись, двинулся ловить кси.
На давешней амейке под ёнами распивали трое коголиков. Уговорить их на физические йствия удалось, лишь обозвав всех троих дерастами. Через нуту после этого я уже получал своё.
Богород расцвёл. Радома пестрили покрасками, по спулицам спешили разноцветные затолпы. Лопарни вели под поруки нарядно разодетых медевушек.
– Николя! – радостно приветствовала меня Комарина, едва я позвонил ей. – Куда же ты пропал, милый? Приходи сегодня, будет Засветка, помнишь, та, рыжая, ты, по-моему, положил на неё выглаз. Нет, нисколько не ревную. Придёшь?
Я обещал и задумался. По всему выходило, что этот памир лучше двух предыдущих. Однако то, что я вновь попал не к себе, засомнений не вызывало.
Через пополчаса, загнав Григорю довьетнамскую помарку за семнадцать тысяч вырублей, я спустился вниз, убедился, что обнумерация каквартир начинается с «3», и выбрался из радома наружу.
– Мудядя Николя, – подскочила вреднющая Рогалька. – Тебя что, укоротили?
– Действительно, Пониколай Гриваныч, – вступила Рогалькина гамамаша. – Эко вас скуксило.
Проигнорировав обеих, я кинулся ловить кутакси. Теперь я уже понимал, что меня на самом деле зовут Коля. Понимал, что Марина отказалась встречаться со мной из-за рыжей Светки. Понимал, что мне двадцать семь, а вовсе не двадцать шесть и не двадцать пять. И догадывался, что побывал на минус первом, минус втором и плюс втором отражениях своего мира. Не знал только, как он называется. Бемля, Вемля, Гемля, – твердил я про себя, усаживаясь в кутакси.
– Маземля, – подсказал выводитель в ответ на прямо поставленный живопрос. – Куда прикажете везти?
В запарке, на знакомой доскамейке сидели две медевушки. В том, что медевушки тоже умеют драться, я убедился вскоре после того, как назвал обеих дудурами.
Марина плюс Коля равно любовь. Главное – не забыть это. Заучить наизусть и запомнить.
Я вернусь. Я обязательно вернусь. Не знаю, сколько ещё предераз мне придётся получать по держиморде. Но я вернусь. Не забыть и не перепутать. Меня зовут Ля с анеты Мля. Нет, не так. Я – Джопониколя с Мармаземли. Снова не так. Я – Коля с планеты Земля. Точно! Коля, Коля, Коля. Главное – запомнить, чтобы не пропустить свой драпамир. Мою евушку зовут Кошмариной. Она простит меня, надо только вернуться. Никаких больше рыжих Веток, Пустосветок, Еток, Ок…
Марина плюс Коля. Марина плюс Коля. Марина плюс…
Сейчас меня будут бить. Не сильно, но больно, и, возможно, осьминогами. Это хорошо и правильно: бейте. Потому что когда я приду в себя, первым, что я увижу и заучу, будет протонадпись, вырезанная мной несколько драпамиров назад ожом на тволе древнего грубадуба:
МАРИНА + КОЛЯ = ЛЮБОВЬ