Я слушал его, а сердце так и сжималось, и по телу пробегал ледяной озноб. Мне всегда казалось, что каждый увидевший Нину должен ее непременно обожать. Правда, когда этого старика случайно сбил ее экипаж (кстати, я об этой истории даже не слышал), было легкомысленно с ее стороны не остановиться и не расспросить о его самочувствии, но ведь она так юна и беспечна. Это же не намеренная жестокость. Меня ужаснуло, что любимая нажила такого врага, как этот нищий старик, но я промолчал. Не хотел выдавать себя. А он в раздражительном нетерпении ждал ответа.
– Ну, согласитесь, дружище! – воскликнул лавочник с каким-то детским напором. – Согласитесь, это была достойная месть! Сам Господь не сумел бы лучше!
– Ваша жена заслужила свою участь, – сорвалось у меня с языка, – но не могу же я восхищаться убийцей.
Он резко обернулся и сердито всплеснул руками. Его голос сорвался до придушенного визга.
– Убийцей меня назвал? Ха-ха! Смешно. Нет, нет! Это она убила меня! Скажу тебе: я умер, когда увидел ее в чужих объятиях – она сразила меня одним ударом. Дьявол восстал во мне и совершил возмездие; он и сейчас у меня внутри – храбрый, сильный дьявол! Потому и холера мне не страшна: дьяволу смерть нипочем. Когда-нибудь он покинет меня… – Мало-помалу крики его затихли вплоть до усталого шепота. – Да, покинет, и я упаду в каком-нибудь темном углу и крепко засну. Сейчас-то почти не сплю. – Взгляд его словно подернулся пеленой. – Видите ли, – пояснил он доверительным тоном, – память у меня превосходная. А когда обо всем таком думаешь, сон не идет. Сколько лет уже минуло, но каждую ночь передо мной – она: заламывает свои белые ручки, смотрит остекленевшими голубыми глазками – и коротко так постанывает от ужаса. Каждую ночь!
Он замолчал, рассеянно проведя рукой по лбу. Потом, как бы очнувшись, уставился на меня, будто впервые заметил, и тихонько хихикнул.
– Эх, память, память – что за штука! – бормотал он. – Вот ведь странно, да? Чего я здесь только ни вспомнил, а про вас-то и позабыл! Знаю-знаю, что вам нужно: костюм, причем позарез, как и мне – ваши денежки. Ха-ха! Значит, не хотите английского твида? Ладно, понял. Сейчас что-нибудь раскопаю, минуту терпения!
И он принялся шарить в груде тряпья, сваленного беспорядочно у дальней стены. Иссохший и мрачный, в этой позе он напомнил мне дряхлого грифа, склонившегося над падалью, – и в то же время в сердце моем шевельнулась жалость: вот ведь несчастный полоумный старик, чья жизнь отравлена желчью и нестерпимой полынной горечью. Как несхожа его участь с моей, подумалось мне. Я пережил в муках всего лишь одну короткую ночь – что значит она в сравнении с ежечасными угрызениями и страданиями этого человека! Он возненавидел мою Нину из-за минутной оплошности; что же, вряд ли только она одна раздражала его – не сомневаюсь, старик был врагом всего прекрасного пола в целом. Я с участливой грустью наблюдал, как он перебирает потрепанную одежду, составлявшую весь его нехитрый товар, и думал: почему смерть, столь усердно косившая сильнейших из горожан, так бессердечно обошла стороной этого бедолагу, для которого могила явно стала бы долгожданным приютом забвения?