– Ваше величество, граф Бернсторф погиб на дуэли за день до запланированного отъезда на родину. – Перед Луизой Ульрикой склонился граф Майденг, её доверенное лицо, которому было поручено отслеживать датский вопрос.
– Вот как, – Луиза поднялась с диванчика, на котором полулежала, читая письма и подошла к окну. В стекле отразилась не слишком высокая, изящная красавица, чью талию можно было, наверное, обхватить пальцами. – Я хочу, чтобы вы поздравили Мольтке с вступлением в должность обер-гофмаршала. Передавайте ему от меня самые наилучшие пожелания.
– Непременно, ваше величество, – Майденг снова склонился в поклоне. – У вас будут ещё ко мне поручения?
– Напомни мне, сколько Фредерик задолжал Швеции и императору Петру? За все годы, естественно. И за своего скрягу папашу, и слишком расточительную мамашу?
– Почти пятнадцать миллионов гульденов, если оценивать общий долг. – Не задумываясь, ответил Майденг. – Точнее, четырнадцать миллионов семьсот тысяч. И это, учитывая тот факт, что император Пётр простил ему два миллиона в честь коронации.
– Пётр бывает слишком великодушен, иногда без всякой меры, – Луиза Ульрика продолжала рассматривать себя в этом странном аналоге зеркала. Что с ней не так? Почему среди всех мужчин, она хочет того, кто ею никогда не интересовался? – Давайте доведём сумму до красивого целого числа. Тем более Фредерик слезно умолял меня выделить ему еще немного денег, чтобы открыть Академию изящных искусств. – Королева слегка повернулась, разглядывая свою фигуру, задержав взгляд на высокой груди, виднеющейся в обширном вырезе. – Скоро мы предъявим ему этот долг. У Петра идёт война, да и колонии, как я слышала, расширяются. Ему нужнее эти деньги. Академия изящный искусств – это, конечно, хорошо, но, думаю, что она лучше будет смотреться на набережной Петербурга. И начинайте понемногу готовиться к высочайшему визиту. Думаю, что следующим летом мы вместе с Фредериком навестим императора Петра, и подпишем все необходимые документы. То, в каком состоянии сейчас находится Дания, добрая половина её не стоит тех денег, которые так бездарно спустили её короли.
– Вы думаете, Фредерик согласится? – Майденг преданно смотрел на свою королеву.
– Да кто его спрашивать будет? – фыркнула Луиза. – Тайный совет во главе с этим изящным ничтожеством Мольтке перевяжет его бантами и отправит в Петербург почтовой каретой. Потом, конечно, его отравят и примутся усиленно зализывать раны. Возможно даже, попробуют отбить то, что отдадут за долги военным путем, но время, чтобы укрепить наши новые границы, у нас с Петром будет.
– Но какой резон Тайному совету идти на уступки? Они могут сейчас отравить Фредерика и попытаться договориться насчет выплаты долга по частям? – Майденг сделал шаг к Луизе, которая в этот же момент повернулась к нему лицом.
– Вот поэтому следующим твоим зданием будет разузнать всё про состояние датской армии. Войны начинали и за меньшее. А сейчас, когда Ласси сидит и выслушивает вопли моей матушки в Берлине, который Петру ничего не должен, кроме Дрездена, который он уже отвоевал, Копенгагену нужно будет иметь очень боеспособную армию, чтобы даже начать рассматривать этот сценарий. – Луиза была истинной дочерью своего воинственного отца, который не зря выделял её среди всех своих детей за стратегический ум, который своей изощренностью иной раз превосходил разум Фридриха. – А напомни мне еще раз, Майденг, сколько нам должна Дания? Где они найдут деньги, чтобы хотя бы противостоять этим новым мортирам Петра? Кстати, не удалось договориться о их покупке? – Майденг отрицательно покачал головой.
– Думаю, ваше величество, вам лучше самой просить его величество Петра. Его представители даже слышать не хотят про это.
– Я обожаю эти мортиры. Они чем-то похожи на него самого. Вроде бы и небольшие и не создают впечатление чего-то выдающегося, но такие смертоносные. – Луиза смотрела на графа затуманенным взглядом и, казалось, видела перед собой кого-то другого. Граф сделал ещё один шаг в её сторону, но тут королева словно очнулась, и посмотрела на рослого темноволосого мужчину, поднеся руку ко лбу. – Да, ты прав, мой верный Майденг, я, пожалуй, напишу письмо Петру. Если кроме нашего договора с Данией, мы с ним подпишем ещё и договор на закупку мортир, я буду считать, что поездка удалась.
– Вы, похоже, твердо намерены ехать в Петербург, ваше величество, – Майденг разочаровано сжал и разжал кулаки, молва предписывала королеве Луизе толпы любовников, но он-то знал, что у неё нет ни одного. Она не хотела связываться с мужчинами, пока не родит наследника или наследницу, чтобы не было никаких кривотолков, если дитя родится не похожим на короля. Вот только король совсем потерял интерес к королеве, и по слухам уже несколько месяцев не посещал её спальню.
– Я надеюсь, что его величество доверит мне такую миссию, как подписание договора, – она скромно опустила глаза и улыбнулась. – Разумеется, визиты подобного уровня готовятся очень заранее, поэтому я сегодня же напишу Петру, и мы начнем обговаривать условия.
И она, подхватив юбки, вышла из комнаты, оставив графа стоять посредине, задумчиво глядя ей вслед.
– Как же хорошо, что она не смогла в свое время соблазнить этого Гольштинского змееныша, – наконец, прошептал Майденг, продолжая смотреть вслед уже покинувшей комнату королеве восхищенным взглядом.
Ведь там такая ситуация была: или он на ней женится, или его дядя. Если бы Пётр не нашел тогда выхода и решил пожертвовать собой, но спасти репутацию герцогства, всплакнул бы весь мир. Ну, или они убили бы друг друга, что тоже возможно. Нет уж, пусть всё будет так как есть. Но раскромсать Данию на куски и забрать за долги – это какой-то поистине дьявольский план. Говорят, Пётр неплохо потренировался на Голландской Ост-Индийской компании. Но ей это пошло только на пользу. Во всяком случае, главный держатель акций и фактически владелец компании не разорился, загоняя Данию в долги.
– В странные времена мы живем. – Прошептал Майденг и вышел из комнаты, чтобы начать выполнять поручения своей королевы.
***
– Ну что, Прокофий Акинифиевич, уезжаешь? – Михаил Петрович Бестужев вышел провожать фактического хозяина этого особняка, который в Лондоне навел так много шороха.
Его манера эпатировать публику приобрела здесь совершенно нездоровые формы. Казалось, Демидов наслаждается тем эффектом, который производит на изумленную публику, разыскивая все новые и новые способы развеселить самого себя. Но, пока его выходки не слишком выходили за рамки приличий, Бестужев не предпринимал никаких мер, хотя мог бы уже давно отписать Ушакову, чтобы тот передал весточку государю. Вот уж кто мог найти укорот на всех Демидовых, так это Пётр. Если уж Прокофий Акинифиевич от одного упоминания имя государя всуе бледнел и призывался к порядку, то даже интересно, как на него подействовало бы собственноручно написанное письмо?
– Да, уезжаю, Михаил Петрович. Государь Пётр Фёдорович отписался, желает, чтобы я в благословенную Италию перебирался и начинал там обустраиваться. – Без всякого ёрничества ответил Демидов. – Дом этот, да и тот, что в Уэссексе казне отписаны. Для наших людей. Чтобы было где перебиваться, когда в Лондон будут наведываться. Мальчишки обучение закончили, и я их с дядьками обратно отправил уже.
– А в телегах под двойным дном станки разобранные? – Бестужев усмехнулся, а Демидов неопределенно пожал плечами. – Англичане же не продают их, пуще сокровищ каких стерегут.
– Фи, – Демидов даже скривился. – Михаил Петрович, ты как ребёнок, право слово. Нет такой вещи, которую нельзя было бы купить за деньги. А англичане столь отзывчивые люди на самом деле, – Прокофий Акинифиевич возвёл взгляд к потолку. – Они никак не могли пройти мимо моего желания приобрести эти станочки исключительно для собственных нужд. А то, что это мое желание не могло осуществиться из-за какого-то дурацкого указа, вызывало во мне столь сильные муки и страдания, что нашлись добрые люди, которые меня от этих мук избавили.
– Ну и жук ты, Прокофий Акинифиевич, – покачал головой Бестужев. – Но, дай Бог, станки приедут в целости в Петербург.
– Да, сначала в Ораниенбаум, там у государя какие-то специальные мануфактуры строятся, где будут обучаться на этих станках, сначала мастера, которые станки делать потом будут, ну а потом все остальные, которые будут на них работать. Может быть, даже что-нибудь новое придумают, пока собирать будут. Мне то уже неведомо и знать мне про то не хочется. – Прокофий Акинифиевич поправил парик, который в глубине души ненавидел, и от которого мечтал избавиться, как только достигнет благословенной Флоренции. – Ну а вы, когда на родину хотите, Михаил Петрович?
– Как только пойму, мои цели здесь все выполнены, – Бестужев скупо улыбнулся. – Картерет что-то колеблется. Никак не может поверить в мою искренность. – Он даже зубами скрипнул от досады.
К тому же за Бестужевым очень плотно следили, и он только недавно сумел передать письмо незаметно с нарочным, которого послал Демидов. Демидов просил готовить место под станки, а Бестужев просто предупреждал государя, о том, что они затеяли такую вот игру с Ушаковым и что к нему может рваться английский посол, чтобы проверить правдивость слов Бестужева. В этом письме Михаил Петрович умолял государя не реагировать на посла, отправить того прочь и предоставить герцогу Кенту самому догадаться про истинное положение дел в Российской империи.
Сам факт того, что обычным послом в Россию отправили Роджера Грея, говорило о сильной заинтересованности Георга, а точнее Картерета тем, что им наплёл Бестужев. Но, стоит Кенту заметить, что государь фигура вполне самостоятельная, то весь план полетит к чертям. Всё держалось на волоске. Когда они с Ушаковым разрабатывали этот план, как связать Георга интригами и затормозить помощь Фридриху, да внимание на других направлениях, куда смотрит взгляд Петра Фёдоровича, ослабить, они не учли, что их могут проверять. Как-то раньше это было не принято.
Вот только, Пётр всю информацию проверять заставляет, а недруги его как оказалось вниманием не обделены и тоже умеют обучаться.
– Мой тебе совет, Михаил Петрович, – Прокофий Акинифиевич стал натягивать перчатки, чтобы уже покинуть этот город, да и сам остров, который ненавидел всеми фибрами своей души. – Ублажи уже леди Картерет. Бабёнка она в самом что ни на есть соку. Да мужской лаской дюже обделенная. Муж-то такой большой человек, такой занятой, аж страшно становится до дрожи в поджилках. Только вот на то, чтобы хоть изредка жену навещать в её опочивальне, сил-то поди уже и не достаёт. А на тебя она смотрит так, что даже у меня, отпетого богохульника и грешника пар из ушей так и прёт. Так что не будь дураком, и сам потешься и женщину счастливой сделай. А уж она за тебя мужу-рогоносцу словечко замолвит.
– Или он меня на дуэль вызовет, – усмехнулся Бестужев.
– Не вызовет. Куда он против такого красавца статного со своим пузом? – уверенно возразил Прокофий Акинифиевич. – Да и стыдно ему должно быть, за то, что жена его мужским вниманием обделённая ходит, это же и на него самого тень бросает. А неудовлетворенную женщину за версту видать. Так что, он послушает её, да бросит недоверием мучится. Какое уж тут недоверие, вы же почти братьями станете, – Демидов хохотнул и похлопал задумавшегося Бестужева по плечу. – Ну всё, прощай, Михаил Петрович, ни пуха тебе ни пера в твоих нелегких начинаниях.
– К черту, Прокофий Акинифиевич, – пробормотал Бестужев.
Демидов вышел из дома, а он так и остался стоять в холле, пытаясь найти в плане Демидова изъян. Но никакой веской причины, кроме отговорок: «Я не хочу. А как же Анна? Это вообще грех», – у Михаила Петровича не находилось.
– О, леди Картерет какая просто изумительная встреча, – раздалось из-за двери. – А я уезжаю. Какая жалость. И ведь ехать придется на корабле через пролив, а то я послал бы эту поездку к чертям, чтобы насладиться вашим прелестным обществом.
– О, господин Демидов, а как мне жаль, что вы уезжаете, – никакой жалости в голосе не было слышно, и практически сразу раздался стук дверного молотка в дверь.
Бестужев сделал знак выскочившему на стук лакею, что сам откроет, и что тот может убираться подальше и пошел открывать.
– Леди София, вы пришли навестить меня? – он помог ей войти и запер дверь.
– Я прогуливалась, и решила передать вам лично приглашение на завтрашний ужин. Мы вынуждены оставаться в Лондоне, из-за службы лорда Картерета, а сезон начнется ещё не скоро. Это всё просто ужасно.
– Да, вы правы. Сезон закончился, бедной женщине нечем себя занять, – пробормотал Бестужев по-русски, принимая решение. На что только не пойдешь ради Отчизны, сказал он себе и потянул шелковую ленту, развязывая капор, которым были закрыты волосы леди Картерет.
– Что вы говорите, и что вы делаете? – её возмущение было столь искренним, что Михаил Бестужев даже сначала подумал, что они с Демидовым ошиблись в своих предположениях.
– Я говорю, что, наконец-то, мы остались наедине, – он отшвырнул капор в сторону и притянул к себе слабо сопротивляющуюся женщину.
– Меня ждет карета, кучер, моя служанка…
– Да плевать, скажете, что лента на капоре порвалась, пришлось ждать, когда её зашьют, – и Бестужев решительно её поцеловал, а когда не получил пощечины, зато почувствовал, как она ему, надо сказать не слишком умело отвечает, то понял, что движется в верном направлении. Сейчас главное, чтобы сам государь Пётр Фёдорович не испортил их интриги.
***
Уже полчаса я орал на Ушакова. Орал самозабвенно и ни разу не повторяясь. Андрей Иванович же с философским видом рассматривал рукоять своей трости, всем своим видом намекая, что ору я в пустоту, и никакого раскаянья от него не добьюсь. Нет, я догадывался, что они с Бестужевым, который Михаил что-то замыслили, но размах от меня, если честно ускользал. Демидову было велено помогать Михаилу Петровичу, чем возможно, но в подробности я не вдавался, полагая, что и Ушаков, да и сам Бестужев опытные интриганы и вполне осознают последствия своих интриг. Вот только зря в подробности не вдавался, как оказалось.
***
Прошла неделя с тех пор, как мы вернулись в Петербург. Погода нам благоволила, поэтому добрались быстро и без дождей. Пашка постоянно просил взять его в седло, и я не отказывал. Казалось, что за эти дни мы с сыном стали еще ближе. Здесь же в Петербурге мы с ним заключили соглашение: я разрешил ему сидеть тихонько со мной в кабинете, когда я работаю.
В это время он тоже был занят «работой», в основном рисовал, а также разучивал буквы и цифири. Но это можно было делать, только, когда я там один или с Бехтеевым. Если у меня были посетители, то Великий князь тут же выдворялся в детскую. То же касалось часов, когда он должен был заниматься с учителями, а также во время обеденного сна.
Я, если честно поначалу слегка охеревал, когда узнал, что моего ребенка планируется начинать учить с четырех лет. Вот только мне весьма доходчиво пояснили, что даже это уже поздно. Наследник престола должен быть хорошо образован. А как успеть вбить в его голову несколько языков, и кучу наук, ежели не начать изучать основы с раннего детства?
В итоге я с Машкиными доводами согласился, но поставил условие, что планы учебной программы будут проходить через меня.
Учителем я утвердил Ломоносова. Так как в некоторых моментах я сам называл себя самодуром, то и самодурствовал по полной. То есть, Михайло Васильевича никто не спрашивал, хочет он или нет, заниматься наследником. Его просто перед фактом поставили.
В общем, мы прибыли, утрясли какие-то совсем уж неотложные дела, утвердили программу обучения Пашки и тут нагрянул герцог Кент. Продолжать его игнорировать у меня не было никакого приемлемого повода, поэтому я вынужден был его принять. Переговорить с Ушаковым о странном поведении англичанина я не успел, потому что Андрея Ивановича в Петербурге не оказалось. Он уехал по делам в Пермь, что-то у него там произошло по его ведомству, не критичное, но понадобилось личное присутствие. Поэтому Кента я принимал, слабо представляя, как себя вести.
– Ваше величество, позвольте ещё раз поздравить вас с прекрасной коронацией. Правда, я многого не понял из вашего Манифеста…
– О, не берите в голову герцог, я тоже мало что в нём понял, – хотел пошутить, но по тому, как сверкнули его глаза, внезапно понял, что попал в точку. Так, Петруха, осторожно, ты сейчас идешь по охеренно тонкому льду, как любил говорить один известный персонаж не менее известного фильма.
– Я вижу, что ваши церберы на короткое время оставили вас в покое, и без своего пристального присмотра, ваше величество, – проговорил Кент кланяясь. Какие церберы, о чем он вообще говорит?
– Да, конечно, церберы. Очень емко. Емко и отражает суть, да. И вот, я, наконец, один, и мы можем поговорить. – Господи, что я несу? – И её величество так кстати уехала в Ораниенбаум с детьми.
– А что и её величество тоже? – кажется, у герцога от восторга дыхание перехватило.
– Ну конечно, – что тоже, объясни мне, чуть не взмолился я. – Это всё поляки замыслили. Представляете? Вот прямо всё до последней ноты расписали. И её величество тоже, ага. Мария же принцессой Польской была, улавливаете?
– О, да, – Кент задумался. – И почему я раньше об этом не подумал?
– Вот уж не знаю, – я развел руками. – Ведь всё лежит на поверхности.
– Мне нужно написать письма его величеству, – англичанин наконец-то решил убраться. Похоже, что из моего бреда и набора бессмысленных фраз, он вычленил нечто для себя очень важное. – Вашему посланнику будет оказана вся необходимая поддержка, ваше величество.
– Я на вас надеюсь, – после того, как он ушел, я продолжил сидеть в кресле и со своего места смотреть в окно. Что это сейчас было? Под чем я только что подписался? Кто такой посланник? Судя по всему, Бестужев.
И тут прибыл нарочный с письмом как раз от этого самого Бестужева. Очень вовремя, мать вашу. Прочитав письмо, я задумчиво смотрел на ровные строчки с завитушками. Перечитал ещё раз, бросил письмо на стол и расхохотался, закрыв лицо руками, до слез. Хотя ситуация складывалась совсем не смешная.
Как оказалось, эти истинные патриоты своей Отчизны решили меня продать англичанам. И не просто продать, а за очень большие средства. Суть аферы, а это афера, как не крути, заключалась в следующем: живёт в Петербурге император Пётр.
Вот только император он исключительно на бумажке. А на самом деле правит страной, в пользу страны, к слову, игнорируя ближайших соседей и соседей подальше, некая коалиция, возглавляемая ни кем иным, как Ушаковым. Там и Криббе в качестве упомянутого цербера выступает и оба Румянцева, и много кого ещё. Включая Ласси и Салтыкова.
Но. Существуют и, якобы преданные императору и Отчизне люди, в лице Бестужева. Которые упали в ноги англичанам, и умоляют Георга помочь им освободить от угнетателей царственного собрата, меня то бишь.
Естественно, если всё выгорит, то Англия получит всё, к чему так давно стремилась, и Россия ляжет у ног Георга как покорная куртизанка. Но это стоит денег. Больших денег и ресурсов. И пока Георг думает, что же делать, и наступило это странное затишье по всем фронтам. Вообще по всем. Ганновер, спешащий на помощь Фридриху не в счёт, похоже, это была частная инициатива нынешнего герцога.
Нет, придумано хорошо, тем более, что Георг не может не заглотить такую наживку. Давно уже эти ребята грезят о Российской империи, чтобы чувствовать себя здесь вольготно и как дома, и чтобы все ресурсы наши, включая, кстати, людские в виде армии, были в их распоряжении. И, похоже, Картерет и сам Георг созрели. Долго думали, надо сказать.
А я-то всё идиот пытался понять, почему они активнее с Фридрихом не контачат, почему Петька уже почти всю Голландию к присяге привел, а они даже не почесались. И вот он ответ. Я постучал пальцем по письму Бестужева. Как же сильно они меня хотят, я аж польщен, мать их за ногу.
Требовалось всего-ничего, подтверждение от самого несчастного угнетённого императора. Что странно. Раньше они как истинные джентльмены на слово заговорщикам и разным интриганам верили. Но тут видимо куш слишком велик, как бы поперек глотки не встал, вот и решили подстраховаться. И отправили герцога Кента за подтверждением. И я сегодня его Кенту дал. Мало того, и Машку втянул, как чуть ли не главную угнетательницу, и Польшу подтянул, вообще не понятно зачем, но пусть будет.
– Ваше величество, Андрей Иванович Ушаков прибыл, вы просили сразу же его к вам доставить, – в кабинет заглянул Бехтеев. Я встрепенулся и кивнул.
– Давай его сюда, голубчика. Я ему сейчас покажу и Кузькину мать и где раки зазимовали. – Рыкнул я, поднимаясь из кресла.
***
Наконец, я выдохся, прошел к двери и крикнул Бехтеева. Ушаков всё так же сидел с безучастным видом, а я принялся диктовать секретарю приказы.
– В связи с изменившейся ситуацией, приказы Ласси и Салтыкову – выступать и прижать Фридриха к ногтю. Англичане не придут, они сильно заняты.
– Чем? – Бехтеев поднял на меня глаза.
– Российскую империю делят между собой в палате лордов, – ядовито произнёс я, поглядывая при этом на Ушакова. М-да, заварили кашу, старики-разбойники, мать их. – Мордвинову – путь на Индию частично открыт. Англичане увязли на Мальте и опять же у них дела, чтобы отреагировать вовремя. Выслать на подмогу Мордвинову эскадру. Цейлон сделать неприступной крепостью, пусть используют голландцев. Они как раз внешнее управление получают от графа Румянцева. Письмо Ван Вену – пускай отправляется в Португалию. Обещает, что хочет, хоть жениться, мне плевать, но мне нужна земля на территории Бразилии. Сколько продадут, столько и забрать. Видишь, какие мы мирные? Земли покупаем, а не завоевываем.
– Кстати, почему? – Ушаков впервые подал голос.
– Потому что так дешевле. – Довольно резко ответив, я повернулся к Бехтееву. – Записал? – Бехтеев кивнул. – Да и ещё. Усилить охрану её величества. Доставить из Ораниенбаума. Все поездки только с моего согласования или с моим участием. Иди выполнять, – я проводил Бехтеева долгим внимательным взглядом, а затем перевел его на Ушакова. – Ну, а мы с тобой, Андрей Иванович, сейчас сядем и начнем думать, что же с Георга запросить. Потому что задешево я не продаюсь, я не девка портовая. И заодно надо подумать, как во всю эту схему вплести Польшу. – Я сел за стол и подвинул себе и ему бумагу и протянул ручку. – Итак, среди моих угнетателей есть продажные шкуры? Может её величество у нас алчная змея? И за хорошую мзду её сумеем вывести из игры и из-под удара? А может кто-то из вас, тварей ненасытных землями взятки берет? Мне бы Новый Амстердам вернуть, желательно без военных действий. Конечно, не получиться, но помечтать-то мы можем? – Переглянувшись, мы рассмеялись. Я немного отошел от гнева, и Ушаков это с точностью до секунды уловил. Он взял ручку в руку, и мы приступили к детальному обсуждению их хорошей, чего уж там, но не продуманной до малейших деталей аферы.