Варя сдержалась, не стала сразу, на пороге вываливать на Данилова, что произошло за день, – хотя хотелось. Но уняла себя и для начала усадила своего мужчину за стол – тем более он бросил мимоходом, что голоден как волк.
Продукты она заказала в ближайшем гипермаркете, в том числе окрошечную смесь. Подала ему, по случаю жары, окрошку. Белого мозельского рислинга, запотевшего в холодильнике, не допитого вчера с гостями, супруг сам себе налил. Когда он полтарелки съел и бокальчик выпил, Кононова ему наконец рассказала и о своей кофточке на старом фото, и о карточках из 1989 года, на которых вдруг появился человек, чрезвычайно похожий на Вежнева.
– Пойдем, покажешь, – предложил Алексей.
– Доешь сначала.
– Как Сенечка?
– Да ты же видишь, все нормально.
Сынок прекрасно играл сам с собой в манеже.
О своем страшном сне и тем более о вдруг нахлынувшем видении – собственной старости где-то в богадельне – Данилов решил промолчать.
Когда посмотрели альбомы, Варя решительно сказала:
– Ты же видишь, что с тех пор, как в нашей жизни появились Вежнев с Любой, начались эти неприятные чудеса!
– А как это может быть? Они пришли к нам в гости, незаметно прокрались в спальню и подменили фотографии в альбомах?
– Я думаю, происходящее можно объяснить нелинейно, мистически, а как конкретно – тебе видней. Ты же у нас экстрасенс.
– Пока я ничего не представляю. Как и еще одно «чудо», – и он поведал жене о соли, оказавшейся в пакетике из-под сахара.
– Вот видишь, – без особой логики подытожила Варвара.
Данилов
Назавтра произошло новое удивительное событие.
В офис/амбулаторию Данилова пришла – на прием! – Люба. Она зарегистрировалась под другой фамилией – ничего удивительного для чекистской братии. А то б он насторожился, конечно, и, вероятно, в посещении отказал. Но тут – время очередного пациента, и входит она, этакая – совсем в ином образе, чем являлась с Вежневым к ним домой: длинное, скромное ситцевое платье, никаких тебе вызывающих разрезов или декольте. На ногах – сдержанные босоножки в греческом стиле, совсем без каблука. Почти без косметики, волосы заколоты в скромный пучок. И ни малейшего секси-блеска (как позавчера) в озорных глазах. Напротив, взгляд максимально притушен и скромен.
– Зачем вы здесь? – с ходу нахмурился Алексей. Своих клиентов он никогда не принимал столь сурово.
– Вот это здорово! – улыбнулась она. – Вам, значит, пациенты не нужны? А ведь я вам большие деньги принесла. Только что заплатила у вашей секретарши – или как ее лучше именовать, медсестрой?
– Если б я знал, что это вы, отказал бы в приеме. Но вы ведь на подлог пошли, под чужой фамилией записались.
– Алексей Сергеевич, миленький! Мне действительно нужна ваша помощь! Я так обрадовалась, когда узнала от Петренко, чем вы по жизни занимаетесь! У меня реально проблема, и я не представляю, кто мне может помочь. Кто, если не вы?
– Хорошо, выкладывайте, – вздохнул Данилов. – Сразу предупреждаю: раз пришли, будьте откровенной – вы ведь подписали сейчас в приемной договор об оказании услуг, а там соглашение о неразглашении, в том числе и с нашей стороны. Все, что будет сказано в этом кабинете, здесь же и умрет.
– Даже с супругой вашей, Варварой Игоревной, занятными случаями из своей профессиональной практики не делитесь?
– Никогда. Больше того, у нас как в церкви: даже сам факт исповеди, то есть вашего визита ко мне, считается тайной. Поэтому говорите, раз пришли.
– С чего начать… Понимаете, Алеша, у меня есть парень. Или был парень. И это не Вежнев, он просто коллега, сослуживец. А с тем мы три года знакомы, и в него я влюбилась сразу же как кошка. Он красавец, но в ином стиле, чем Вежнев, этакий брутал, трехдневная щетина, кожаная куртка, мотоцикл. Зовут Славик. Как он любит себя называть, Вячеслав. Или Вяча. Короче, я как его увидела, так просто потекла (извините). И довольно долго его добивалась. Он на меня, как и на всех прочих женщин на свете, свысока смотрел. Но потом мы все-таки сблизились. И он переехал ко мне. Последовали месяца два или три абсолютного счастья. А потом началось!.. Во-первых, он оказался жутко, патологически ревнив. А я ведь – вам, Алеша, могу сказать, вы и так благодаря Кононовой знаете – работаю в органах. Да, под прикрытием. Формально числюсь пожарным инспектором в МЧС. Но мне по службе приходится и по ночам на задания уходить, и по двое-трое суток дома отсутствовать. И начались скандалы, просто феерические, гомерических размеров. Он и орал на меня, как бешеный лось, и руку пытался поднимать – только я девушка подготовленная, и он ответку сразу получил, после чего еще пуще взбесился. Короче, взнуздать меня ему не удалось – хотя он своих попыток не оставлял… Следить за мной пытался – а я из-под наблюдения уходила, и это гораздо сильнее его расстраивало, типа раз сбежала, значит, точно к любовнику. И мою ревность он, в свою очередь, пытался вызвать. Однажды пошли мы с ним в ночной клуб, к нему какая-то толстуха приклеилась, и они в туалете вдвоем уединились. А потом он ко мне возвращается с этаким победительным видом: типа как я эту глядину (извините) уестествил! Почти у тебя на глазах! И тебе отомстил! Ну и получил от меня прямо там, в клубе, коленом пониже живота. Потом где-то неделю скрывался, а затем все равно явился: люблю тебя, Люба, не могу, прости меня за все, пусти в свою кровать обратно. Так мы и жили, как на вулкане, два года с лишним… Но я его, что там говорить, любила. И он меня, по-моему, тоже. Только однажды, в феврале текущего года, является и заявляет: я типа полюбил другую. А от тебя, прости, ухожу. Ну, что делать. Уходишь и уходишь. Собрал он вещички, сдриснул. Честно вам скажу, Алеша: пусто мне стало и одиноко. Как будто кусок жизни вынули… Я, конечно, по нашим каналам прокачала, где он, с кем. Выследила и осмотрела ее, разлучницу. Настоящая мышь серая. В бухгалтерии работает в крупной фирме. Абсолютно ничего собой не представляет. Готовить любит, как ее подружки свидетельствуют. По хозяйству хлопочет. Цветочки, то-се. Мечтает о большой семье и куче деток.
Я попыталась, конечно, пустоту после него заполнить, но мне тоже, в свою очередь, мужики попадались сплошь спокойные-честные-умные – типа, извините, вас, Алеша. Скучно мне с ними было. А неделю назад – снова Вяча в дом ко мне является. С тем же рюкзачком. Я, говорит, с той мымрой нажился. Надоела она мне до зубной боли. Не нужны мне ни пироги ее, ни разговоры о будущих спиногрызах. Хочу, говорит, снова с тобой быть, Любовь моя!.. Если честно, эти слова он мне говорил в постели – только на пороге возник, я сама сразу, как кошка, на него кинулась, и мы в койку упали. Понимаете, Алексей Сергеич? Вот такой пердимонокль.
– Не вижу, в чем проблема? – вопросил экстрасенс. – Раз вернулся – значит, хорошо. Ну и живите с ним дальше.
– Но я не хочу этой зависимости! От него! И теперь ведь по новой начнутся у нас с ним страсти, выяснения отношений! Я как представлю, что будет, мне не то что нехорошо, просто блевать тянет!
– Может, вам по жизни такое как раз и нужно? Вы ведь сами только что сказали: когда Вяча (могу я так его называть?) ушел, вам стало пусто и одиноко. Может, вы по бурному выяснению отношений как раз скучали?
– Ах, господи! На самом деле я, как всякая женщина, больше всего хочу тихой, уютной гавани.
– Кто знает! Может, в мечтах – да, а согласно вашему характеру и конституции вам требуется фейерверк, и только в нем, в этом море огней, и с ним, вашим Вячеславом, вы и будете счастливы.
Люба задумалась.
Данилов понял, что наступил удобный момент, и предложил:
– Давайте я посмотрю вас – ментально. Использую свои способности. Вы ведь за этим ко мне пришли. Постараюсь углядеть, какие в реальности у вас и вашего подсознания пожелания, стремления и нужды.
«Она, как и Вежнев, успешно закрылась от моего зондирования, пока они были у нас дома. Но, может, сейчас у меня получится лучше? Когда мы одни? Когда я установлю с ней тактильный контакт? Во всяком случае, сумею точно разобраться: та история, которую она только что сгрузила, – правда? Или, как часто бывает у подобной братии, очередная легенда прикрытия?»
– Это похоже на сеанс гипноза, – продолжил он вслух. – Но только без сна. Вы будете бодрствовать, в полном сознании. А я постараюсь разобраться в ваших истинных позывах и желаниях. Пройдите сюда, в это кресло.
– О, какой миленький диванчик! – съязвила она. – На нем вам, наверное, очень удобно возлегать с пациентками.
Данилов не стал говорить, что ментальный контакт – это зачастую сложнее, тяжелее и ближе, нежели физический. И что он ни разу – во всяком случае, с тех пор, как стал встречаться с Варей, то есть больше двенадцати лет – не переводил отношения с клиентками-пациентками в русло интимных (хотя порой, что говорить, искушения случались).
– Обувь снимать?
– Нет.
Данилов постелил на кресло одноразовую простыню.
– Обычно подобным у врачей медсестры занимаются, – подколола пациентка. – А вы все один, один.
Он промолчал.
– Устраивайтесь поудобнее, закройте глаза и дайте мне руку.
Экстрасенс сел на козетку рядом с креслом, на котором Люба покойно устроила голову и вытянула ноги.
– Думайте о чем хотите. Только молчите.
Он взял в обе руки Любину правую ладонь – а она попыталась схулиганить, погладить его пальцем.
– Перестаньте, – сухо сказал он.
Данилов настроился на нее и вплыл в облако ее чувств, мыслей и переживаний. Для начала он сразу и неопровержимо понял: история про возлюбленного, которую только что сгрузила ему Люба, – чистая правда. Практически во всем, за исключением того, о чем она, вероятно, из скромности умолчала: ее брутальный любовник очень мощно доставал ее в интимной сфере, как ни один мужчина ни до, ни после. С ним она получала особенное наслаждение, хотя ради этого тот ничуть в койке не старался и не применял какой-то особенной техники. И самые яркие чувства в постели она начинала испытывать именно после того, как они с этим типом мощно ругались – а то и дрались (о последнем рукоприкладстве она тоже умолчала). И это, возможно, было опасно для нее, несмотря на спецподготовку.
Вспыхнула картинка: совсем недавняя, позавчера, в тот вечер, когда Люба была с Вежневым в гостях у Данилова с Кононовой. Вот она (Люба) возвращается домой. Воскресенье, время не позднее, нет и одиннадцати. Да, одета девушка вызывающе: эта короткая юбка, в которой она была у них дома, и туфли на высоченном каблуке, и колготки в сеточку, и декольте. Тут Данилов впервые думает, что оделась она столь экстравагантно не для него и не для Вежнева, а как раз для того типа, с которым живет, – чтобы позлить его и помучить.
Вяча (как видит экстрасенс) вскакивает с кровати, на которой он вроде бы мирно лежал и смотрел футбол по телевизору, – здоровенный, мускулистый, в спортивной майке и шортах. И немедленно рычит:
– Ты где была? Проститутка! Глядина!
А Люба в ответ – кокетливо, рассматривая себя перед зеркалом, пропевает:
– Где была, там меня нет.
– Ах ты, гадина! Опять по мужикам ходила! Кто у тебя теперь? Говори!
Он хватает ее ручищами за тонкие плечи и шею, начинает трясти.
– Не твое дело, обормот! Ты мне никто! А я куда хочу, туда хожу, и с кем хочу! А тебя не спрашиваю!
– Ах ты, сучара! – И он заносит над ней свою лапищу – а она, умелый и подготовленный боец, коротко, без замаха бьет его по печени. Вяче больно, он отшатывается, хватает стоящую в прихожей хрустальную вазу с цветами – и швыряет ее прямо в лицо Любе. Той удается увернуться, цветы разлетаются по прихожей, ваза ударяется о стену, но каким-то чудом не разбивается. А девушка в ответ снова бьет мужчину, теперь в солнечное сплетение. Тот хватает ртом воздух и сгибается пополам. Люба добивает его ребром ладони сверху по шее. Мужчина падает на пол. Девушка тяжело отдышивается. Парень, лежа, морщится и стонет.
Люба склоняется к нему:
– Вяча, Вяча, ты ушибся? Я тебе правду скажу: ни с кем я не была и ничего такого не делала. Я только тебя люблю, Вячик мой!
Тот, продолжая лежать, двумя руками неожиданно дергает женщину за лодыжки. Она не предвидит подвоха и потому грохается оземь. Парень привстает и обрушивается на нее сверху, срывая с девушки кофту и залепляя ее губы ненасытным поцелуем. Вторая его рука шарит в районе бедра, стягивая юбку.
Данилов прекращает смотреть продолжение эпизода не только из скромности, но и потому, что происходящее ему ясно: опасная, экстремальная любовь, сошлись, схлестнулись две демонстративные личности. И тут, как говорится, или до разрыва, или до тяжелой травмы. И помешать он любовникам вряд ли сможет.
Интереснее другое: почему эта Люба с капитаном Вежневым вдруг появились в их с Варей жизни? Почему столь пристально интересуются ими?
Но когда он отправился дальше, в глубь сознания и подсознания старлея Андрияновой, снова, как и в воскресенье, когда те с Вежневым были в гостях, стало нелегко.
Он попытался увидеть, кто и когда научил девушку ставить столь сильный ментальный блок, – бесполезно.
Он постарался выяснить, с какого рожна они с Вежневым принялись буквально преследовать их с Варей, – и тоже пустота.
Но ему вдруг показали другое. И то, что удалось углядеть, выглядело странно и страшно.
А увидел он картинку: в подмосковном лесу, рядом с дорогой, на полянке возле сосны валяется кверху колесами разбитая китайская машина – его, Данилова.
А он сам, Данилов, – на траве с ней рядом.
Он стоит на коленях возле распростертого и недвижимого тела сына Сенечки, которому здесь лет двенадцать. Он воздевает руки к нему и отчаянно и горько кричит.
Но откуда в сознании посторонней женщины мог взяться его сон, который он увидел вчера?
У Алексея появилось искушение прервать сеанс, закричать и затрясти клиентку (подобно тому, как поступал с ней Вяча в его видении): «Откуда? Откуда ты это знаешь?» – но он понимал, что она все равно не расскажет. Поэтому постарался глубже войти в ее мысли и воспоминания.
И тогда явилось новое, не менее странное.
В нем пациентка Люба находится на койке в некой больнице или амбулатории. Лежит укрытая до подбородка простыней. Рядом с ней странные агрегаты, к обеим рукам тянутся трубки и к голове тоже. Она дышит через аппарат, рот и нос закрыты, и капельница снабжает ее вену питательным раствором.
Но самое главное: и эти научные агрегаты, и то, что расположено вокруг них, не похоже ни на что привычное, нынешнее, земное. Стены вокруг неоштукатуренные, некрашеные, не крытые обоями. Нет, они будто бы сделаны из дышащего, живого, теплого пластика.
Источников света тоже не видно – никаких ламп, светильников, бра. Но сами стены и потолок, сбоку и сверху, излучают несильный, приятный, теплый свет.
И приборы, что теснятся вокруг койки и от которых тянутся шланги и трубки к телу Любы, лишены каких бы то ни было привычных экранов, циферблатов, тумблеров, кнопок. Они, как и наши, расположены на вертикальных стойках, но представляют собой просто округлые глыбы из такого же, что и стены, странного пластичного материала.
Что это? Во-первых, откуда она знает его сон?
И что это за картинка в неестественной больнице? Наведенные видения? Кем и для чего?
Данилов пытался проникнуть глубже в суть Любы – но ему, как и третьего дня, не удавалось. Как будто невидимый, но плотный барьер защищал все остальные ее мысли, чувства, видения, сознание и подсознание от его проникновения.
Оставив старания, он похлопал девушку по руке: «Все!»
А когда она открыла глаза, резко спросил напрямую:
– Что происходит? Почему и откуда у вас эта защита?
Люба, не вставая с кушетки, печально и таинственно улыбнулась. Мягко проговорила:
– Так надо, Алеша.
– Кому надо? Зачем?
– Не спрашивайте. Я пришла, чтобы вы ответили на мои вопросы, а не задавали свои. Расскажите мне о Вяче. И о моих с ним отношениях. Вы ведь все видели.
Она поднялась, одернула платье, пересела в кресло у стола.
– Вам с вашим Вячей хорошо, но опасно. Однажды вы можете в пылу своих любовно-драматических игр доиграться до членовредительства, если не до чего похуже. Я бы все-таки посоветовал вам (и ему) ваши кулачки, а также более тяжелые и острые предметы держать от себя (и от него) подальше, когда выясняете с ним отношения. Не ровен час! Опять-таки: вазу жалко, в конце концов разобьете. И кофточку, в которой вы у нас в гостях были, – он ведь порвал ее, правильно? Да и с синяками вам на службу являться не пристало, что подумает полковник Петренко?
Старлей Андриянова покраснела. Довольно неожиданно оказалось увидеть румянец стыдливости на щеках твердокаменной чекистки.
– Я сторонник того, – продолжил Данилов, – что каждый может строить свои отношения, как ему (или ей) заблагорассудится. И если безудержная ревность вашего Вячу подогревает, ну и пусть себе. Что ж, вот такой у вас род садо-мазо. Пока не запрещено. Только не заиграйтесь, повторяю, настолько, чтобы кому-то из вас пришлось скорую вызывать. Бутафорские наручники используйте, а не настоящие, – я образно говорю, в самом широком смысле.
– Значит, вы считаете, можно мне с Вячей отношения продолжать?
– Почему нет, если хочется?
– О, Алеша! Спасибо! – просияла девушка. – Можно я вас поцелую?
– Нет, вот это совершенно лишнее. Как вы знаете, я женат, да и в любом случае интимности от клиенток совсем не приветствую.
– Тогда шлю вам лучи благодарности и добра.
– Принимается.
Люба была последняя визитерша в тот день.
Секретарша тоже ушла, а Данилов задержался, чтобы записать истории сегодняшних пациентов.
Вспоминая неожиданный Любин визит, подумал: «Я, конечно, могу сколько угодно рассказывать басни про “врачебную” тайну и о том, что сам факт “исповеди” является совершенно секретным, – но не в исключительных случаях и не для Варвары».
Данилов позвонил супруге и попросил встретить его у «Новослободской», когда он поедет сегодня с работы.
Варя не стала переспрашивать, зачем да почему, и не начала уклоняться от свидания, ссылаясь, допустим, на Сенечку или усталость. Она так была воспитана – в семье у отца-генерала и по службе: раз надо, значит, надо.
Вот и сейчас – после ужина сказала сыночку: «Мы идем гулять», одела его, спустила на лифте и покатила в колясочке в сторону метро.
Данилов явился с букетом пионов – подмосковных, видимо, купил по случаю у бабульки рядом со своей «Полянкой».
Сенечка по пути стал дремать.
Не спеша, дворами они пошли в сторону дома, и тут Данилов впервые рассказал Варе и о своем страшном сне, и о мимолетном видении собственной неприглядной старости. И о сегодняшнем визите Любы, и о том, что его сон с автокатастрофой странно отразился в сознании посетительницы, и об удивительной картинке, где та находилась в нечеловеческой больнице.
А закончил так:
– По-моему, тебе все это надо поведать Петренко. И расспросить его дотошно, кто такие эти Люба с Вежневым. И почему они к нам с тобой настолько приклеились.
– Хорошо, Алешенька.
Варя была умной женщиной и старалась не спорить с супругом – ни по пустякам, ни тем более по важным предметам.
Хоть и неудобно было дергать Петренко, но Данилов, кажется, дело говорит: с явлением Вежнева с Любой в их жизнь стали заползать странные и неприятные чудеса.
Кононова немедленно, там же, на задах улицы Краснопролетарской, набрала номер полковника – его «левый», на постороннего человека зарегистрированный, кнопочный, – и попросила о свидании.
Тот по голосу понял, что дело серьезное, и сказал: прибудет завтра, после работы, вечером. Они с Варей условились так же, как сегодня с Даниловым, увидеться на «Новослободской» в двадцать ноль-ноль.
Варя
На следующий день на встречу с Петренко Варя снова пришла с Сеней в колясочке: сыночек внимательно рассматривал улицу, прохожих, трамваи, авто, шелестящие деревья, знакомого (вроде бы) дядю, который сто лет назад приходил в гости. Не капризничал, деятельно сосал соску, а порой выплевывал ее и принимался за левый палец голой ноги.
В столице по-прежнему было жарко, и полковник явился на встречу в поло, белоснежных брюках и мокасинах. Принес и цветочки – гораздо больший букет, чем вчера Алеша, и не от бабульки у метро, а импортный, из магазина. Трижды расцеловал девушку. Ей вдруг подумалось: «Дура я дура, что ушла со службы и от мудрого петренковского руководства. На что обиделась? Подумаешь, не все детали операции по уничтожению Хрущева полковник до нас, исполнителей, довел – скрыл, возможно, самое важное. Иными словами, подставил. Но согласился бы тогда Алеша, например, участвовать в операции, если б знали все? Знал бы, что нас должны в итоге в той жизни убить? Он лицо гражданское, мог бы и отказаться. Полковник просто дозировал информацию, которую доводил до исполнителей, – это ж азы оперативной работы!»
Но делать было нечего. Теперь она обременена семейством, и основное ее предназначение – хранить малыша, пестовать, растить и защищать.
Они с Петренко опять-таки отправились в Делегатский парк. Гуляли там по дорожкам. Варя в сухой, безэмоциональной манере – как было меж ними заведено и как всегда требовал полковник – доложила ему о том, что случилось в последнее время. Набралось много: преследования со стороны Вежнева, страшный сон Данилова, измененные фотокарточки, непреодолимая блокировка внутри Любы… Она задала главный вопрос:
– Кто такие эти Люба с Вежневым?
– В комиссии оба меньше года. Ее я в прошлом сентябре принял, его – в октябре. Надо ж кого-то на смену тебе было взять. Один с твоим объемом работ явно не справился бы, пришлось двоих брать.
– Вы все шутите, Сергей Алексаныч!.. А почему они, оба-двое, стали буквально нас с Даниловым преследовать?
– Ты в чем-то их подозреваешь? Но в чем? Их управление кадров вдоль и поперек просветило, от младых ногтей и родственников до третьего колена. У них все чисто, я тебя уверяю. А почему они стали вокруг вас виться? Извини, если тебе неприятно – но, возможно, в том моя вина. Я ведь вижу, что у вас с Даниловым друзей особо нет, нигде в обществе вы не бываете, подумал: может, скучно вам жить, вот и попросил капитана и старлея вас встряхнуть, может быть, подружиться с вами. Что плохого?
– Но эти все видения и события после их появления стали происходить!
– Ты же знаешь, Варя: после чего-то совсем не обязательно значит вследствие. Что творится, я не знаю, но могу ответственно тебе заявить: и Андриянова, и Вежнев – проверенные люди, никаких замечаний по службе с моей стороны не имеют.
– А до того, как вы их завербовали, они пересекались?
– Согласно вербовочным делам – совершенно нет.
Данилов
Чуть раньше того часа, когда Варя (и Сенечка) встречались с Петренко, к Данилову на прием пришла новая странная посетительница. Молодая, лет около двадцати пяти, она выглядела примерно как упертый тренер йоги, чрезмерно этническая особа с индуистским уклоном: широченные разноцветные штаны, льняная широкая косоворотка, десятки фенечек на обоих запястьях, в ушах, а также в обруче, перехватывающем длинные волосы. Если б не подобная чрезмерность, она выглядела б симпатичной, если не сказать красавицей: черные как смоль волосы; темно-карие, аки спелые вишни, глаза; красные, полные, волнующие губы.
Данилов устал от дневного приема; от сыночка, к которому он, как ни крути, вставал ночью; от томительных мыслей о странностях, происходивших в последнее время с ним и Варварой.
Поэтому сухо, безэмоционально, незаинтересованно кивнул пациентке на кресло у стола:
– Слушаю вас.
Девушка широко заулыбалась, обнажив белые, будто рафинад, зубы.
– А мне помощь от вас не нужна.
– Зачем же вы пришли ко мне?
– Помочь вам.
Тут пришел черед ему устало усмехнуться:
– Извините, я никакой помощи не просил. И в ней от вас совершенно не нуждаюсь.
– Может быть, вам это только кажется?
Она ловким движением закинула ногу за ногу в широких разноцветных штанах, напоминающих о джунглях с изобилием тропических птиц и цветов. Поведение ее нисколько не было похоже на то, как обычно держали себя в этом кабинете женщины (и редкие мужчины), приходившие на прием. Обычный посетитель Данилова, особенно спервоначалу, был робок, застенчив, насторожен, он тщательно изучал обстановку и хозяина кабинета, аккуратно подбирал слова. Девушка же чувствовала себя совершенно свободно, если не сказать развязно.
Сумочки никакой при ней не было, поэтому гостья залезла в холщовый с бисером ксивник, висящий у нее на груди, достала оттуда визитную карточку и протянула Данилову.
– «Дарина, потомственная ведьма», – вслух прочел он, а про себя подумал: «Боже ты мой! Вот принесла нелегкая шарлатанку и клоунессу!» Проговорил с тончайшей иронией: