Маремьяна Власьевна убиралась на дворе и ворчала:
– Тоже, гость называется… И гость свое время должон знать. А мой-то Семеныч и рад лясы точить хоть до утра… тьфу!.. Вон и двор не прибран, и овса надо прикупить, и сена только-только осталось; а вдруг обоз придет?.. С гостями-то просидишься как раз…
Высокая, рослая и полная женщина, Маремьяна Власьевна не походила на загнанную бабу и напрасно жаловалась на мужа. Так просто хотелось поворчать бабьим делом.
Она несколько раз заглядывала в окошко чистой половины, где останавливались проезжающие почище, и видела, как за большим самоваром, какие подают только на постоялых дворах, сидит все та же компания: муж Гаврила Семеныч, сосед Огибенин и проезжий-гость, плотный, немолодой человек, одетый по-городски, в серое суконное пальто, подпоясанное гарусным шарфом.
– И о чем, подумаешь, разговаривают… тьфу! – ворчала Маремьяна Власьевна, проходя сенями в мелочную лавочку, где торговала вдовая дочь Душа.
Ей казался подозрительным неизвестный гость. Ох, и нанесет худого человека, тоже не обрадуешься; а Семеныч прост!
– За водкой не посылали, Душа? – спросила она сердито.
– Гость посылал, а только тятенька не пьет. Огибенин так рюмку за рюмкой и хлещет.
– Ну, этому в самый раз!
Маремьяна Власьевна присела на скамеечку и с жалостью посмотрела на дочь. Какая-то она ледащая да нескладная вся и старше своих лет кажется. Уж, кажется, голодом никто не морит, и работа не тяжелая сидеть в лавке, а все чахнет. Вон купчихи или торговки на базаре – в коже места нет. Напустил кто-нибудь на Душу сухоту, не иначе дело. Мало ли худых людей на свете!
На «чистой половине», действительно, шел самый оживленный разговор. Старик Огибенин, с испитым хищным лицом и жилистой шеей, горячился больше всех, размахивал руками и выкрикивал хриплым голосом:
– Господи, да ежели бы сила-мочь, да всю бы округу перевернули вверх дном!
Хозяин Гаврила Семеныч держал себя солидно и говорил сдержанно, поглаживая окладистую темную бороду. Он сидел в одном жилете с ситцевой рубахой-косовороткой навыпуск, как носят городские мещане. Худощавый, высокий, с решительным взглядом небольших серых глаз, он производил впечатление именно солидного человека, видавшего виды. Даже и чай он пил как-то солидно, не торопясь, аккуратно откусывая сахар. Гость был купеческой складки, коротенький, с заплывшими глазками и гнилыми зубами… Время от времени Огибенин в подтверждение своих слов обращался к нему:
– Уж Гаврила Семеныч знает, он всю округу наскрозь знает…
– Чего же тут не знать? – скромно отзывался Гаврила Семеныч. – Всем известно, слава богу… Кто не знает, отчего разорились Курчаевы? И очень просто… У них золото шло гнездовое, а они разведку закатили по всей россыпи шахматом. Ну, где шурфом-то угодишь прямо на гнездо?.. Бились-бились, денег издержали уйму, а под конец и обессилели. Тыщ пять проработали, а потом едва за пятьсот рублей продали прииск. Мелькову.
– А тот близко восьмидесяти тысяч нажил, – дополнил гость хозяйскую речь. – Действительно, дело известное… Может, и не хватало-то сотни, другой.
– Вот-вот! – выкрикивал Огибенин. – Тоже взять Теленковых… Верное дело было, натакались[1] на постоянную жилу, а силенки-то и не хватило!
– Ну, у Теленковых особь статья вышла, – остановил его Гаврила Семеныч. – Несуразный человек сам-то Арефий… Ему все подавай дело с маху, а это не манер. Золото-то к рукам идет тоже, а не зря.
Оказалось, что гость хорошо знал и дело Теленковых… Справная была семья, а теперь вконец изнищала.
– Подвел их Лука Саввич Прохоров, – объяснил он, покачивая головой. – Все обещал помочь, а как дело коснулось, – он сейчас, например, в кусты. Теленковы-то и остались на бобах.
Маремьяна Власьевна не утерпела и вошла в избу, чтобы послушать, о чем говорят. По выражению лица мужа она догадалась, что и он относится к гостю недоверчиво. Это ее успокоило. Старуха недолюбливала вообще этих проклятых разговоров о золоте.
– Все-то у вас золото на уме, – проговорила она, не обращаясь лично ни к кому. – Аники-воины!
– И будет золото, кума!.. – заплетавшимся языком ответил за всех Огибенин. – Ивана Панфилыча Оглоблина забыла? Вот так же сидел со мной на лавочке и даже очень горевал; последний у тещи вымолил четвертной билет; а теперь на тройке разъезжает, дом двухэтажный имеет… Вот оно какое, золото-то, бывает!
– Это ему, надо полагать, теща наворожила золото-то, – заметил с улыбкой гость. – Не иначе дело… От ихнего брата, баб, тоже много зависит, ежели другой человек ослабеет и начнет бабу слушать.
– А вот это уж ты напрасно говоришь! – сердито оборвала Маремьяна Власьевна шутливого гостя. – У мужиков-то у всех одна вера: поколь у него деньги, так и шире его нет; и жена нипочем; а коль промотал деньги, – ну, сейчас оглобли-то и поворотил к жене.
Гаврила Семеныч не вступался в этот разговор, а только нахмурился. Не любил он пустых бабьих слов.
Маремьяна Власьевна отлично знала, что такое значит, когда муж молчит, и ушла.
Весенний день кончался. Гаврила Семеныч зажег жестяную лампочку и молча слушал пьяную болтовню захмелевшего Огибенина.
– Эх, и нет же лучше места, как наш Миясский завод! – повторял старик, точно кто-нибудь с ним спорил. – Вот какое местечко господь уродил: направо – золото, налево – золото, кругом золото… На, получай, ежели у тебя есть умственность! Конечно, Златоуст – город, например, и Челяба – тоже, а какая им цена? Так, одно звание… По всему Уралу такого угодного места не сыщешь, как наш Миясский завод! Так я говорю, Гаврила Семеныч?
– Говорить все можно, – уклончиво ответил Гаврила Семеныч, поглаживая бороду. – Мало ли золота по Уралу, особливо на севере…
– Ах, то совсем даже наоборот, Гаврила Семеныч… – захлебываясь, спорил Огибенин. – Бывать не бывал, а только слухом земля полнится. И золото тоже золоту рознь… Возьми теперь в степе золото, ну, Кочкарь – опять свой манер, а супротив нас не выйдет!
– Получше нашего-то будет, – вставил свое слово гость. – И даже весьма получше… В Кочкаре жильное золото работают, ему и конца-краю не будет. Возьмите промысла Подванцева или Екатеринбургский прииск: на сто лет золота хватит. Да… А у вас кругом все россыпи. Сегодня есть, а завтра – тю-тю!
– К казенному золоту большие деньги нужны, – объяснял Гаврила Семеныч. – Чего одна шахта стоит? А тут паровую машину ставь, чтобы воду отливать, тут тебе бегуны и прочее. Больших это все тысяч стоит.
Разговор завязался серьезный, и были разобраны все золотые промыслы Южного Урала по ниточке, где, что и как.
Особенно хорошо были известны ошибки неудачников золотого дела.
– Да что тут говорить! – заявил Гаврила Семеныч, поднимаясь с лавки. – Я сам раз с пять зорился на этом самом золоте и могу вполне соответствовать.
Откуда-то явилась вторая бутылка водки, и Гаврила Семеныч «разрешил». После двух рюмок он сразу раскраснелся.
– Что вы меня учите? – говорил он. – Ученого учить – только портить… Сами отлично все можем понимать и соответствовать. Тоже на золоте выросли сызмальства… Слава богу, всяких народов насмотрелись вполне достаточно и можем понимать, что и к чему. Всю округу вот как понимаем…
– Ах, господи! – подобострастно выкрикивал Огибенин. – Ежели, примерно, родительского дома не пожалели, Гаврила Семеныч…
– А что мне родительский дом? – азартно заговорил Гаврила Семеныч, ударив себя в грудь. – Своих трех домов не пожалел… да! Ежели считать, так и не сосчитаешь, сколько тут капиталу убито. Одним словом, зараза! Нет, брат, я это дело вот как знаю!..
Он даже стукнул кулаком по столу. Гость тоже раскраснелся и смотрел на него прищуренными, улыбавшимися глазами.
– Да, что же делать! Случается… – соглашался он, потирая жирной ладонью свою круглую коленку.
– Бывает?! – уже выкрикивал Гаврила Семеныч. – Конечно, дураков учат и плакать не велят… Верно!.. Ну, а теперь пусть кто-нибудь надует Гаврилу Семеныча Поршнева? Хе-хе!..