В городе улица - читать онлайн

Моя комната на самом деле не моя. Я не знаю, чья она. Но кто-то ведь выбирал эти светло-сиреневые обои и серые шторы, кому-то нравилась кровать с высоким изголовьем, похожим на стеганое одеяло – здесь удобно полулежа смотреть в телефон. Слева от кровати на стене остались следы от кнопок: там висел постер. Наверное, из-за того, что дырочки так заметны, Борис сразу сказал мне, что на стены ничего вешать нельзя. Честно, я и не собиралась. На полу совершенно точно лежал ковер. Не может быть, чтобы его не было: если встать на ламинат босыми ногами, через секунду ступни начинают леденеть, потому что внизу подвал.

Я думаю, здесь жила девочка – кровать небольшая. Если бы это была взрослая женщина, она поставила бы двуспальную. Теперь я живу в ее комнате, пользуюсь ее мебелью, и когда однажды (надеюсь, что скоро) выйду отсюда со своими шмотками и Алисой, от меня не останется ни единого следа. Когда-нибудь это случится: для Алены, Бориса и их ребенка я рассеюсь, как дым, и от меня останется только смутное воспоминание. Когда-нибудь, но пока я не могу это представить. Я часто думаю о выборе – своем и вообще. Возможно, лучше, когда его нет. Просто живешь – и всё…

Дверная ручка поворачивается, открывается дверь и на пороге возникает моя мать, которую я на самом деле так никогда не называю. Просто Алена. На руках у нее Любомир. Интересно, она не постучала или я не услышала? Мелкий сидит на ее бедре, как наездник, и ожесточенно сосет свой кулак – у него режутся зубы. Я неохотно вынимаю один наушник и сажусь на кровати.

– Женя, мы же договаривались, что ты следишь за кошкой!

Алиска мирно спит на подоконнике. Алена прослеживает за моим взглядом и уточняет:

– Она выходила!

Мне неохота объяснять очевидные вещи, но приходится, потому что это Алена:

– Ты же сама видела, как она испугалась и выбежала. А так я слежу, чтобы она сидела в комнате. Но она же не в тюрьме тут? В чем проблема?

Алена немного сбивается со своего напористого тона:

– Н-нет, не в тюрьме. Просто у дяди Бори аллергия, ты же знаешь. А сейчас он пришел, стал разуваться и… наступил в лужу!

Я абсолютно уверена, что Борис выдумал аллергию: когда я жила в их квартире, он вполне спокойно выносил Алису, не кашлял и не чихал. Но Алене не докажешь: это же Алена, она верит всему, что он говорит. Представляю себе брезгливую рожу Бориса, промочившего белые носочки, и то, как он старается культурно выругаться. Это смешно, но я сдерживаюсь: нельзя вредить Алиске.

– Я ж говорю: она испугалась. Я сейчас уберу.

– Да, убери, будь добра, – взволнованно говорит Алена, – и не забудь обработать пол антисептиком.

– Конечно, – отвечаю я и, не в силах сдержаться, с невинным видом добавляю, – у дяди Бори же аллергия.

По вечерам у них семейный ужин. Я – не часть их семьи, но деть меня некуда: не посадишь же есть отдельно, как в сказке сажали за печку старика-отца. Я-то была бы рада, но они не могут себе этого позволить: они же приличные люди, для них такой вариант неприемлем. Пока. Может быть, потом они и передумают. Я же вижу, как они стараются не смотреть на меня. Я мешаю. Я – чужеродный объект, часть прошлого, которое хочется забыть. Сижу и молча жую, пока они обмениваются новостями. Идеальная молодая пара из голливудского кино. Хотя вообще-то не очень и молодая. «У Бориса день рождения ровно через месяц после моего, только родился он на четыре года раньше, представляете?!» Алена очень, очень старается. Иногда из-за этого я чувствую к ней жалость, смешанную с презрением, но потом заставляю себя всё вспомнить, и жалость уходит. Я просто наблюдаю за ее стараниями со стороны, и тут есть от чего одуреть.

Думаю, что Алена считает образцом семейной жизни именно голливудское кино. Я просто не знаю, где она еще могла насмотреться таких штучек. «Милый, я несу горячее?» Меня просто воротит от всего этого. От самого обращения «милый» меня просто бомбит. Звучит максимально искусственно. Хуже только «зая», клянусь.

Для Алены сесть семьей за стол – это прямо какой-то ритуал. Не дай Бог что-то будет еще не готово или готово, но как-то не так. Мясо пересушено или рис слипся – какой ужас. Оправдания, объяснения. И Борис так снисходительно: «Ну, не расстраивайся, что-то же все-таки найдется из еды?» Еще бы не нашлось: у нее там и буженина с сыром нарезана, и салатик, и какие-нибудь рулетики из баклажанов. А, и куриный бульон! Дядя Боря начинает с бульона, обязательно из домашней курицы-несушки. Он где-то вычитал, что это полезно для пищеварения. Они специально заказывают у кого-то этих кур, замораживают их, и Алена потом трясется над бульоном, как над святыней. Нельзя, чтобы он взял и резко закипел – пена разлетится клочьями, и все пропало!

Вряд ли я когда-нибудь выйду замуж. Но если все-таки выйду, ни за что не буду так заморачиваться на еде. И на мужчине тоже не буду – это даже важнее. Она этому своему Борису в рот заглядывает, чуть ли не молится на него. Если это и есть любовь – нафиг, спасибо.

– Женя, передай дяде Боре салфетки, пожалуйста, – просит Алена. Переживает, что ее богу нечем вытереть рот.

Я передаю салфетки, он вежливо благодарит. Мы просто семья аристократов! Тут в спальне начинает похныкивать Любомир – проснулся. Обычно он не спит в такое время, но сейчас из-за зубов весь режим сбился. Алена поспешно встает и бежит к нему, воркуя на ходу. Первое время, что жила с ними, я старалась не слушать, а сейчас уже почти всё равно. Да и потом, мне просто нечем заглушить ее голос, тут наушники не вставишь.

– Это кто такой сладенький? Это кто проснулся? А, мы мокренькие? Мы мо-окренькие…

Я съела немного картошки и салата. На самом деле Алена хорошо готовит, но в последнее время я очень мало ем, еда просто в меня не лезет. Очень хочется уйти, но пока Алена не вернулась, этого сделать нельзя. Я уже пробовала, нельзя. Нужно поблагодарить ее за ужин, так у них положено. Борис кладет себе еще картошки и мяса, а потом поднимает на меня взгляд и спрашивает:

– Так что сегодня случилось, Женя? Мама сказала, тебя кто-то напугал?

Я немного теряюсь. Прокашливаюсь и говорю максимально сдержанно:

– Ну, да. Я мыла окно у себя в комнате, и там внизу кто-то… прополз или… пробежал.

Я не знаю, как правильно объяснить то, что видела. Он же корчит такую рожу, как будто я несу чушь.

– Прямо под окном? – уточняет Борис. – По клумбе?

Не знаю, как она с ним живет. Он кажется мне холодным и скользким, как серая глубоководная рыба. Я видела таких: зависнут в середине аквариума – то ли живые, то ли нет. Светлые водянистые глаза, противная бородка с усишками. Интересно, как он обращается на работе с подчиненными. У него должны быть подчиненные: он старший менеджер, привык, наверное, там командовать. Вот и Алена тоже ведет себя с ним так, как будто ее могут уволить.

Алена очень красивая. Да, она меня раздражает, я вижу все ее слабости, но она действительно красивая, как кукла: большие синие глаза, реально синие, а не голубые, как у меня. И при этом темные волосы и брови. У меня просто серо-русые. Хочу осветлиться и стать прямо блондинкой. Бабушка не разрешала: говорила, волосы сожгут. Бесполезно было объяснять, что сейчас есть безопасные средства, ну и плюс всё равно же дорого… Короче, начну зарабатывать и осветлюсь. Почему Алена не нашла кого-то получше, не понимаю. Если бы у меня была такая внешность, я бы…

– Ну да, ну да, – бормочет Борис.

Он еще и занудный, теперь будет доставать меня насчет того, что я видела за окном. Я ерзаю на стуле. Хорошо, что он не смотрит мне в глаза. Странное дело: говорю правду, а чувствую себя так неловко, будто вру.

– Но ты же понимаешь, Женя, что калитка и ворота были закрыты. Значит, никто посторонний попасть во двор не мог. К тому же твоя мама вышла и никого не нашла. Так или нет?

Его слова кажутся мне похожими на обкатанные морем камешки: гладкие, скользкие, прохладные. Море столько раз их лизало, что они уже утратили свою настоящую форму. Сыплются, сыплются… Я смотрю на свои ногти и представляю себе шум моря и шорох пересыпаемых камешков.

– Женя, ты меня слышишь?

– Да. Но я видела…

Он не дает мне договорить:

– Может быть, это была кошка? Кошка вполне могла пролезть, а более крупное существо, уж извини, при всем уважении к тебе… – он поднимает брови и картинно разводит руками, как в кино. Артист.

Я точно знаю, что это была не кошка. Это было что-то другое, я даже не поняла, что именно. Оно мгновенно проскользнуло под окном и нырнуло между кустами туи и можжевельника, которые насажали прежние хозяева. Такое странное движение – быстрое, но очень плавное и от этого жуткое. Я заорала и чуть не свалилась с подоконника. И Алиска заорала дурным голосом вместе со мной, заметалась и выскочила в коридор. Далось Алене это окно… «Дядя Боря сказал, что с улицы видна пыль на стекле…»

Я ничего этого не говорю, просто молча киваю. Ну его нафиг, не хочу связываться. Борис с удовлетворенным видом кивает в ответ. Он аккуратно накалывает на вилку кусочек мяса – левой рукой, как положено – и подносит ко рту. Я почему-то не могу оторвать глаз от того, как он жует, как двигается кадык на его шее. Я видела в роликах, как змея заглатывает мышку. Питон?

Наконец возвращается Алена с Любомиром. Мелкий очень смешной: он улыбается во весь рот и тянет пухлые ручки к столу. Алена дает ему бутылочку, и он тут же присасывается к ней. Из-за него я не ухожу из-за стола, а зря.

– Я тут спрашивал Женю насчет истории с окном. Она уверена, что это была кошка… – говорит Борис.

Сколько можно, правда! Я тихонько вздыхаю, стараясь, чтобы он не заметил. Если заметит, может привязаться, как в тот раз, когда он рассуждал о преимуществах жизни в частном доме. Тогда после моего вздоха он резко перескочил на то, что подростки обязаны проявлять уважение к людям старше и опытнее их, а закатывание глаз – проявление неуважения.

Алена беспокойно переводит взгляд с него на меня.

– Кошка? Ну, хорошо… А запах? Я его тоже почувствовала!

– Да, запах, – он кладет вилку и внимательно смотрит на меня, – Женя, а что это был за запах?

Я быстро сглатываю, потому что чувствую тошноту. Это было что-то такое мерзкое: дохлятина, тухлятина… Дерьмо какое-то, короче. Но мы же культурные люди, поэтому я просто отвечаю:

– Ну, такой, как будто гнилое что-то.

Алена усаживает малыша поудобнее и взволнованно добавляет:

– Отвратительный запах, ты даже не представляешь. Ветер подул, а окно было открыто – и такое… Откуда это может быть?

Борис хмыкает и спокойно отвечает:

– Возможно, соседи решили что-то сжечь. Это же частные дома, милая, это тебе не квартира.

– Нет, пахло не дымом, – пытается что-то объяснить Алена, но он ее перебивает.

Как можно перебивать кого-то, если он уже начал с тобой говорить? Ни один нормальный человек такого себе не позволит. Алена умолкает, как и я за несколько минут до этого. Я закусываю губу и смотрю в свою тарелку.

Борис говорит подчеркнуто дружелюбно:

– Думаю, хватит об этом. Так что, Женя, завтра в школу? К которому часу? Может быть, тебя подвезти?

Еще не хватало! Я поспешно мотаю головой:

– Нет, не надо. Мне к восьми! Я на маршрутке доеду.

– Ты уверена? – спрашивает он спокойно, почти ласково.

Алена встает, сажает Любомира в детский стульчик и говорит:

– К восьми тебе слишком рано, милый. Женя сама доедет. Остановка же недалеко.

Я снова смотрю на свои ногти – надо бросать эту идиотскую привычку обдирать кожу около ногтя большого пальца, там скоро будут сплошные раны. «Остановка же недалеко…Сама она с этой остановки сроду не уезжала, они только на машине везде.

Я встаю:

– Спасибо, было очень вкусно.

Мне кажется, они оба с облегчением вздыхают. Блин, почему мне нельзя есть у себя в комнате? Я бы могла и питаться отдельно. Заварила дошик – и все дела. Да я вообще и нормальную еду готовить могу. Мне кажется, сейчас только ленивый не приготовит – столько видео, все пошагово. Но нет, такой вариант их, конечно, не устроит.

Собираю вещи к школе. Классный час у нас был в пятницу, а завтра первый учебный день. Я смотрю расписание и вдруг понимаю, что забыла обернуть учебники. Всегда ненавидела это делать, а сейчас у меня даже нет этих дурацких обложек. Некому было выписать на листочек кудрявыми циферками размеры учебников и сколько чего покупать. Некому было погнать меня в магазин за обложками. Никто не заставлял меня собрать все вещи заранее. На секунду мне становится страшно оттого, что этого больше никогда не будет, но я тут же отгоняю от себя эту мысль. Все эти мысли. Я не позволяю себе об этом думать, вместо того я быстро говорю про себя: «В королевстве город, а в городе улица, а на улице есть двор, во дворе высокий дом…» Это отлично работает: когда нет рифмы, приходится все время думать, как бы не запутаться. И когда я говорю последние строчки «Вот от королевства ключ, ключ от королевства», я уже в норме. Я сама это придумала, и с тех пор я не плачу. Почти совсем.

Дневник у меня есть, и общие тетрадки, и форма тоже. Думаю, что кто-то из подруг подсказал Алене, что всё это нужно купить, вряд ли моя мамочка сама бы допёрла – поэтому неделю назад мы с ней ходили по магазинам. Это был не шопинг, ничего такого. Просто мы пришли в канцтовары, и она сказала взять что нужно. Я немного растерялась: раньше у меня всегда был список, а в этот раз я не сообразила его составить. Забыла черные гелевые ручки, стикеры разноцветные не взяла, а я их люблю. И про обложки тоже не вспомнила.

Еще мы сходили в ТЦ и купили мне черные брюки – мои прошлогодние по размеру нормальные, я не выросла, просто они покрылись катышками. И две рубашки – белую и голубую, обе в мальчишеском отделе. Алена была недовольна, но я даже не стала ничего обсуждать, просто отказалась примерять то приталенно-рюшечное богатство, которое она притащила. Я всё выгладила, всё висит на вешалках.

Завтра начало учебного года. Десятый класс у нас сборный, но я знаю, что там много наших. Меня добавили в группу, где-то неделю назад сообщения стали приходить друг за другом, и мне пришлось открыть беседу. Я сразу промотала в конец – там было про сбор и классный час. В общем, это была та информация, которая мне требовалась. Я не представляю, как буду в школе. Нужно будет притворяться, что я такая же, как раньше. На сборе стало ясно, что на самом деле мне глубоко всё равно, что там будет с учебой и вообще всеми этими делами. Это такое странное чувство: грусть и свобода одновременно, и я не знаю, нормально это или нет. Я сейчас очень далеко от тех, с кем когда-то дружила, ссорилась и всё такое прочее. Но где я при этом? Непонятно.

Я давно не видела Настю, и на сборе ее тоже не было. Но мы точно в одном классе: она есть в группе, и ее фамилия была на перекличке. Фамилии Кирилла не было. Я догадывалась, что так будет, и всё равно сердце остановилось, качнулось, а потом сигануло куда-то в желудок. У Насти, судя по ее странице, всё хорошо. Я видела фото с фестиваля красок, где она вся перепачканная корчит веселые рожи. Рядом Вика и Арина. Когда-то мы хотели пойти на фестиваль вместе, вдвоем, и думали, кого еще позвать с собой.

Я могла бы всё вернуть. Это вроде как несложно, нужно просто притвориться, что ничего не было. Я точно знаю, что она скучает по мне. Я тоже скучаю – по ней прежней, той, которая мне мерещилась рядом столько лет. Чтобы вернуть ее, мне нужно проглотить то, что случилось, всю эту невыносимую горечь, а я не хочу, я уже наелась досыта. Делать вид, что ничего не произошло – это как натянуть на себя одежду, которую носил в пять лет: неудобно, уродливо и непонятно, для чего вообще.

Я беру с подоконника Алиску, она недовольно выгибается, но потом смиряется с тем, что ее тискают и целуют, и начинает мурчать. Животные проще и понятнее людей, а кошки просто прекрасны.

***

В шесть пятнадцать тиликает будильник, я со стоном открываю глаза, и меня начинают мучить совершенно недостойные мысли. Я думаю, что зря наврала, что мне к восьми, ведь на самом деле сегодня мне почти к десяти. Почему-то в первый день поставили такое расписание… Борис вполне мог бы меня подвезти, не пришлось бы тащиться к остановке и потом трястись в маршрутке. Но потом я представляю себе его, вспоминаю их утреннее воркование на кухне – я насмотрелась, пока жила с ними в их квартире – и думаю: «Нет, нафиг!»

Быстро делаю себе чай с бутербродом, ем и выхожу. Закрывая за собой входную дверь, я слышу, как наверху кто-то выходит из комнаты. Успела…

До остановки идти минут семь, это недалеко, но дорога отвратная. Неровная, каменистая, она сначала идет по нашей улице, а потом сворачивает вправо и тянется вдоль заросшего высокой серой травой пустыря, огромного, как поле. Вдалеке среди метелок сорняков виднеются крыши: грязно-красные, шоколадно-коричневые. Большинство из этих домов старые: это видно по растрескавшемуся серому кирпичу, по темным от времени деревянным оконным рамам. Дом Алены и Бориса – самый новый и приличный из тех, что я здесь видела.

Слева у самого горизонта за другим пустырем темнеет лесополоса. Всё серо-бурое, ни одного яркого живого цвета. Такое ощущение, что весь этот район – заброшенное нежилое место, забытое людьми. Я не знаю, каким идиотом нужно быть, чтобы купить здесь дом. И какой идиоткой, чтобы согласиться на это. Алена как загипнотизированная слушает то, что он плетет. Якобы скоро тут будет всё: многоэтажки, детский сад, поликлиника, школа. Да, да, конечно…

Я иду и думаю, что же я буду делать зимой, когда в начале восьмого будет еще темно. Как я буду идти мимо этого жуткого пустыря? И это еще ветра нет.

Сзади начинают слышаться шаги и какое-то неприятное жестяное поскрипывание. Я иду быстрее, но шаги все равно слышны. Знаю, что это паранойя, но мне не по себе, и я наконец сдаюсь: отступаю к обочине и оглядываюсь. Это мужик со строительной тачкой. И еще издалека ясно, что с ним что-то не так.

Никакого асфальта тут, конечно, нет – дорога каменистая, вся в ямах и выбоинах. А он идет себе не глядя, катит тачку как попало, так что она то подскакивает, то заваливается набок. Мужик всё ближе. Я жду, пока он пройдет: не хочу слышать чужие шаги за спиной. И чем ближе он подходит, тем лучше я могу видеть его засаленную голубую куртку-джинсовку, обтрепанные черные штаны и потрескавшиеся кроссовки, когда-то бывшие белыми. Бомж.

Я стараюсь не смотреть на него. Отступаю прямо в высокую сухую траву и достаю телефон. Делаю вид, что звоню, но ему все равно. Поравнявшись со мной, он говорит визгливым пацанячьим голосом:

– Здра-асьте! Такси вызываете?

Я молча смотрю на него. Ему лет тридцать. Блеклые голубые глаза, как у дохлой рыбы. Слюнявый рот, редкая щетина на щеках и под носом. Грязные темные волосы, с одной стороны круглая проплешина с ровными краями. Я смотрю на него, как во сне: понимаю, что он жуткий и, скорее всего, ненормальный, а мне как будто все равно. Мне не страшно, ничего такого, я как будто вижу нас обоих со стороны. Это как смотреть кино.

Я молчу, и тогда он вытирает нос рукавом куртки и, тряхнув ручку тачки, с гордостью сообщает:

– Я свою ласточку недавно с техосмотра забрал. Гляди, какая!

Медленно перевожу взгляд с его лица на тачку – она серая, железная, вся в каких-то пятнах и потеках. Внутри виднеются грязные пакеты, голова куклы, сломанная вешалка.

– Хорошая, – говорю я.

Он радуется, хихикает, показывая черные зубы, и кивает. Потом внезапно становится серьезным и говорит:

– Если будет нужно такси, звони, – он делает вид, что прикладывает к уху телефон, – скажи, пусть Толик подъедет. Я подъеду. Отвезу, куда скажешь.

– Ладно, – говорю я, – до свидания.

Он важно кивает. Я пытаюсь пропустить его вперед, не хочу чувствовать спиной его присутствие, но он стоит и стоит. И тогда я скорее иду дальше. Иду, напрягая спину, настороженно прислушиваясь, но шагов позади не слышно. Не выдержав, оглядываюсь и вижу, что он свернул на пустырь и пробирается со своей тачкой среди сухих желтоватых метелок.

– Дурдом, – с облегчением говорю я вслух самой себе.

Я думаю, что этот Толик, вполне возможно, маньяк. И он мог меня убить и утащить в заросли травы. И меня нашли бы спустя сутки или больше. Я обо всём этом думаю и жду, что внутри вспыхнет страх, а он никак не вспыхивает. Просто ни единой искорки. Что со мной? Раньше бы я записала огромное голосовое Насте и потом весь день с ней ахала. А сейчас вроде и говорить не о чем: дурачок и дурачок, что теперь делать. А рассказывать некому и незачем.

Неожиданный приятный сюрприз: вместо тесной маршрутки приходит настоящий автобус. Значит, есть надежда проехать сидя всю дорогу. Эта остановка – первая от конечной, поэтому вначале в салоне почти никого нет. Но потом народ обычно начинает набиваться, и, если это «газель», то ближе к центру начинается уже настоящая давка. И всё бы ничего, но мужики не уступают место вообще никому. А я не могу сидеть, если вошел пожилой человек или женщина с малышом. И что толку тогда, что я заняла сиденье еще в самом начале. В общем, большой автобус – это супер. Плюс раннего выхода из дома.

Я покачиваюсь, глядя в окно, и вяло думаю, что надо бы заказать себе карманную сигнализацию, я видела такие в сети. Захожу в приложение, смотрю цену – триста пятьдесят. Немного, но для меня ощутимо. С тех пор, как мы переехали в этот дом, Алена перестала давать мне деньги, кроме тех, что на проезд. Раньше она переводила бабушке, а та давала мне. Потом она велела мне оформить карту и стала скидывать деньги на нее. Теперь вообще ничего.

Борис постоянно долдонит, типа нужно экономить, мы же дом купили! Она соглашается. А что она скажет? Она же не работает, сидит с Любомиром – думает, что всё, она своему Боречке по гроб жизни обязана. Раньше она хорошо зарабатывала, а теперь что? Полная зависимость, почти рабство, блин. Я даже не пойму, где ее машина, у нее же была, а теперь нет. Продали, наверное. Никогда не буду вот так, как она. Ненавижу то, что сейчас от них завишу. Но сигналку, наверное, надо купить.

В автобус все-таки набивается прилично народу. Я проталкиваюсь, выхожу на своей остановке и смотрю на время в телефоне. До уроков еще почти час. Ничего, лучше подождать в холле, чем мешать сладкой парочке общаться на кухне и потом еще сидеть в машине с Борисом. То есть дядей Борей – все время забываю, как его нужно называть…

Смотрю на малышей – первый или второй класс. Какие они все-таки маленькие, удивительно, что такие крошки уже ходят в школу. Странно, что я была такая же малявка. Я плохо помню свою первую линейку. Помню, что нам дали шарики, бабушка потом повела меня в парк, и мы прокатились на колесе обозрения. «Чтобы запомнилось», – сказала она. Колесо и запомнилось, а школа нет, не особенно. Вообще весь первый класс я боялась. Мы все боялись: и Настя, и Кирилл. Такая классуха у нас была – ужас. Это всё Настина мама. Она разведала, что замечательный учитель набирает первоклашек, и сказала бабушке. Я думаю, ей было удобно, чтобы мы попали в один класс и держались вместе. Мы и попали, только в другом смысле. Я давно заметила, что учителей оценивают как-то странно, не как других людей. Если обычный человек разговаривает с ребенком ледяным тоном, обзывает его и наказывает из-за всякой ерунды, это очень плохо. А если так делает учитель – все нормально, детям нужна дисциплина, а как же еще. Бред. Ну, это я сейчас понимаю. Тогда мы думали, что это нормально, когда учитель рвет тетрадь, если ты написал не на той строчке. Вообще, если творится не пойми что, а все ведут себя, как будто всё в порядке, ты начинаешь думать, что это с тобой что-то не так. Хорошо, что хоть потом всё становится на свои места. А тогда бабушка вздыхала, качала головой, но перевести меня в другой класс не решалась. И потом, я не просилась в другой класс, я же с Настей вместе хотела. И с Кириллом, если уж честно.

Я так привыкла отсекать мысли о Кирилле, что даже воспоминания о детстве укорачиваю и обрезаю. Не могу поверить, что мы, скорее всего, больше не увидимся. В школе его не будет, а где еще я могу его встретить? Я теперь живу так далеко. Да, я верю, что когда-нибудь вернусь туда, где прожила пятнадцать лет. Но кто знает, будет ли в этом смысл? Если быть честной, уже сейчас в этом нет смысла. Если бы я его вдруг случайно встретила… Мне страшно так думать, но в глубине души я чувствую, что теперь слишком поздно. Мне некого в этом винить, это был мой собственный выбор. Как всегда. Всё дерьмо в моей жизни создаю я сама.

Постепенно начинают подходить наши, то есть мой новый класс, гуманитарный. После девятого у нас мало кто ушел, пришло несколько совсем новеньких и кое-кто перешел из параллельного. Сейчас я думаю: может, всё-таки стоило уйти после девятого? В любой колледж, какая разница. Я сделала, как хотела бабушка – для нее это было важно. Не исключено, что это была ошибка.

Стараюсь не искать глазами Настю, но это получается как-то само собой. На классный час она не пришла, а я хочу ее увидеть, хочу посмотреть, как она будет себя вести. Пусть она подойдет поздороваться, как ни в чем не бывало. И тогда я ей всё скажу. Бабушка говорила: «Учись прощать, Женя. Не научишься – обиды всю жизнь тебя есть будут». Это она говорила не про Настю, конечно, – про Алену. Про Настю она ничего не знала. Теперь обида ест меня. Она ест меня почти три месяца и сожрала всё, что было во мне мягкого и доброго, осталось только злое и твердое. А мне нормально, мне так только легче.

Когда Настя наконец появляется, она и не думает подходить. Мне достается вежливый кивок, а она тут же начинает весело болтать с Ариной. Она так громко щебечет, что, наверное, вся школа слышит, как здорово они вчера погуляли. Какая же она дура… Во мне закипает злость, и я сжимаю кулак так, чтобы ногти кололи кожу. Тупая…

Первый урок – русский, его ведет Вера Николаевна, теперь она наша классная. Она довольно молодая и раньше уже вела у нас уроки. Она и тогда ни фига не справлялась с нашим классом, и теперь тоже. И нормального русского у нас, похоже, теперь не будет, потому что вдобавок ко всему урок начинается со всяких организационных вопросов, как она это называет. Верочка занимается тем, что рассаживает всех по местам. Она реально думает, что в десятом классе все будут сидеть, где посадят? Конечно, нет, разве что на ее уроках. Я молюсь, чтобы она не вздумала посадить меня с Настей – типа мы же дружим, она может об этом помнить. Но она, наверное, боится, что мы будем болтать, и поэтому сажает меня с Артемом. Артем в принципе нормальный: мы не дружим, но и проблем у меня с ним никогда не было.

Я сижу у окна, как раньше, но теперь это неважно. Мой взгляд по привычке убегает вперед и вправо. Там кто-то сидит, но не тот, кто мне нужен. Весь прошлый год продолжалась эта наша игра – не игра. Я чувствовала на себе взгляд Кирилла и тоже смотрела на него. Если Настя замечала, она сердито говорила:

– Маркин, глаза сломаешь.

А Кирилл отвечал ей что-то типа:

– У меня запасные есть.

Кирилл ее стал бесить с начала девятого класса, до этого ничего такого не было. В «началке» мы часто ходили домой втроем, жили-то в одном доме, а они двое вообще на одной лестничной площадке. Потом Кирилл стал дружить с пацанами, мы с Настей сами держались от него на расстоянии. Мы не ссорились, ничего такого, просто какой мальчик будет ходить с девчонками? Я всегда к нему хорошо относилась: от других мальчишек не знаешь, чего ожидать, а Кирилл – это же Кирилл.

Год назад всё резко изменилось. Тогда тоже было начало сентября. Когда мы пришли в школу после каникул, оказалось, что все мальчики сильно выросли. Кирилл был самым высоким – можно мяч в корзину класть, не напрягаясь, так я тогда сказала, а он кивнул и засмеялся. А потом положил мне ладонь на макушку и сказал, что я еще маленькая. Настя скорчила рожу, как будто ей противно. Наверное, тогда всё и началось – так я думаю теперь. Потом, уже спустя время, был какой-то особенно веселый день, и мы пошли в пиццерию – кто захотел. Эта пиццерия недалеко от школы – мы вечно там зависали. И было вроде так легко и свободно. Потом мы начали играть в «Правду или действие», и это тоже было смешно – по крайней мере, сначала.

Настя смотрит на меня и говорит с загадочным видом:

– Женя. Расскажи про свое свидание, которое было на той неделе. Или выпей эспрессо без сахара.

Я неуверенно смеюсь.

– Что, серьезно? Да ладно тебе.

– Давай, давай, – с легкой улыбкой настаивает Настя.

Все умолкают. Настю почему-то все всегда слушают, и я тоже. Как-то так сложилось еще с первого класса – она притягивает к себе людей. Девочки вечно хотели с ней дружить – наверное, из-за ее уверенности в себе. Я всегда радовалась, что ей с ними неинтересно, что она выбирает меня.

Настя знает, что я ненавижу кофе, а без сахара – вообще гадость. Но я совершенно не хочу рассказывать сейчас всей этой толпе что-то личное. Не понимаю, зачем она это затеяла. Поэтому я пожимаю плечами и преувеличенно равнодушно говорю:

– Ладно. Что-то кофе захотелось.

– Эспрессо, без сахара, можно двойной, – напоминает Настя, когда я протискиваюсь за чужими спинами и иду к стойке.

Я корчу ей рожу и показываю средний палец, она заливается смехом. Подхожу к стойке и заказываю кофе, с тоской представляя, как буду пить горькую дрянь. Кирилл подходит и встает справа от меня. Мне кажется, я бы не глядя могла догадаться, что это он: просто чувствую его присутствие рядом. Мое сердце резко ускоряется.

– Тоже кофе хочешь? – спрашиваю я.

– Нет, колы еще возьму.

Мы молчим, потом он спрашивает:

– А что за свидание, с кем?

– Тебе зачем?

– Так просто. Интересно. Из нашей школы?

– Нет, не из нашей. Да это не свидание даже, так. Просто переписывались, а потом сходили погулять. Не пойму, какая разница. Зачем Настя вот это начала?

– И как? – продолжает спрашивать он.

– Что как? Нормально всё, – мне совершенно не хочется рассказывать, как и что было.

– То есть ты с кем-то встречаешься?

Всё это время он не сводил с меня глаз, а я разглядывала обшитую белым пластиком стойку. Я поворачиваюсь и, глядя прямо на него, спрашиваю снова.

– Тебе зачем?

Кирилл молчит, и я качаю головой:

– Нет, ни с кем я не встречаюсь.

Он еле заметно улыбается и тихо спрашивает:

– А если я тебе напишу? Можно?

Мое лицо окатывает жаром. Я пожимаю плечами и преувеличенно равнодушно отвечаю:

– Ладно. Почему нет?

Передо мной ставят стаканчик с кофе. Я беру его, но Кирилл останавливает меня. Он берет из коробки два пакетика сахара, разрывает их и высыпает в стакан.

– Эй, ты чего? Мне же надо без сахара…

– Пофиг на них.

Он размешивает сахар палочкой, и мне хочется засмеяться. Я иду к столу, Кирилл идет следом. Настя переводит внимательный взгляд с меня на него. Я думаю, неужели она видела, как он насыпал сахар? Нет, она молчит. Сажусь, залпом выпиваю сладкий кофе и старательно морщусь. Настя усмехается.

В тот день он мне написал в первый раз. И с этого дня Настя стала говорить, что он ее бесит. Что он тупой и надоедливый, что стрижка у него уродливая. А я ничего не понимала.

Весь этот день я жду, что Настя подойдет, но она держится со своей новой компанией: Викой и Ариной. Забавно, что бы они сказали, если бы узнали, как она их называла в прошлом году. Тогда мы с ней были вдвоем против этого тупого сборища, теперь она – одна из них. Иногда я ловлю на себе их любопытные взгляды. На перемене мы все толпой тащимся на третий этаж. Рядом со мной оказывается Вика. Она щурит накрашенные глаза и подчеркнуто дружелюбно спрашивает:

– Новый лук?

Вика кивает на мои волосы и рубашку. Мне хочется сказать, чтобы шла подальше, но я молчу, и она, хмыкнув, отходит к своим. Краем глаза вижу, как они перешептываются. Обезьяны… Я думаю о Кирилле. Думаю, вдруг он передумает быть спортсменом и вернется в наш класс. Говорят, что чудеса случаются.

На втором уроке и дальше я сижу одна. Это и понятно. Пацаны не особенно хотят садиться с девочками, только если это парочка. Я никому из них, наверное, и не нравлюсь. А девчонки все дружат по двое-трое. Я всегда была с Настей.

На самом деле школа ведь не для того, чтобы дружить. Она нужна, чтобы учиться. Вот я и учусь. Учебный год недолгий на самом деле, нужно посмотреть, сколько там дней, если отнять каникулы и выходные. Немного, наверное. Да и вообще, я ведь могу в любой момент уйти. Поступить в колледж. Можно на повара – сейчас всякие сушисты очень востребованы. Да можно даже и не в колледж. Курсы какие-нибудь найти – и потом работать сразу. Мало ли кто чего хотел. Не получается. Что плохого в том, чтобы просто заниматься каким-то делом? Причем полезным делом. Всю жизнь… «В королевстве город. А в городе улица…»

После уроков я топаю на остановку. Сажусь в маршрутку и еду. Ближе к нашей окраине салон постепенно пустеет, и в итоге остаемся только мы с водителем, усатым мужиком неприятного вида. Он смотрит на меня в зеркало и спрашивает:

– Вам докуда?

– До Заводской, – говорю я.

Он цокает и бросает:

– От же заносит людей… Живешь там, что ли?

– Мгм, – киваю я.

Мне не нравится его тыканье. Я открываю приложение и заказываю сигналку. Все-таки это недорого.

– Там же раньше дачи вроде были? – громко спрашивает водитель. Видно, ему охота поболтать, нашел подходящие уши. Ненавижу, когда со мной разговаривают незнакомые люди. Вообще когда со мной разговаривают.

– Я не знаю. Мы недавно переехали, – сухо говорю я.

– Нашли куда переезжать… У моего кума там дача была. Но они там даже строиться не стали, продали. Говорит, жуткое место какое-то. Собаку у него там волки сожрали, что ли.

Волки сожрали… Что за придурок!

– Здесь же леса нет, какие волки…

Он фыркает, трет лысоватый лоб – мне видно в зеркале. Наконец пожимает плечами и говорит:

– Не знаю. Говорит, сожрали собаку, одни кости остались да ошейник. Да там, говорят, и дети какие-то пропадали.

– Какие дети?

– Да я не вникал, кум чего-то говорил… Это тут у вас знать должны.

Отлично. Именно этой информации мне сейчас не хватало. Наконец я выхожу. Оглядываюсь: Толика с его «ласточкой» не видно, и я выдыхаю. Многовато психов для одного дня.

Алена открывает мне дверь с Любомиром на руках – он ноет, капризничает. И она прямо с порога просит:

– Женя, сходи в магазин, пожалуйста. У нас черный хлеб закончился, а я, когда доставку заказывала, забыла.

Блин, как неохота тащиться. Дался ей этот черный хлеб, все это их здоровое питание. Но отказаться я не могу, нужно же отрабатывать свое содержание.

– Ладно.

Магазин в этом чудесном районе всего один. Чтобы туда попасть, нужно выйти на главную широкую улицу и идти по ней, пока не увидишь здоровый толстый столб, а на нем железную стрелку с красной надписью «Продукты» – там направо и дальше по колдобинам. Магазин одноэтажный, приземистый, как будто разбухший, расползшийся в стороны. Продавцом здесь работает молчаливая женщина восточного вида. Во всяком случае, я до сих пор видела за прилавком только ее.

Звякает колокольчик на двери, я захожу и сразу натыкаюсь взглядом на девочку, стоящую перед стеллажами. Она оборачивается, и я несколько секунд молча пялюсь на нее. Она примерно моего возраста – невысокая, со светлыми локонами, спускающимися ниже лопаток. Нежно нарумяненное кукольное личико с длинными черными ресницами и круглым розовым ротиком. На ней широкие голубые джинсы, сильно затянутые поясом, и джинсовая куртка того же цвета.

Девочка подмигивает мне, я неловко улыбаюсь и отвожу взгляд: я ее не знаю, и это выглядит немного странно. Иду по проходу. Половина магазина заставлена алкоголем. Зайдя сюда в первый раз, я прямо шарахнулась – подумала, алкашеская забегаловка. Но потом осмотрелась: вроде ничего. Довольно чисто, на стеллажах разложено и расставлено всё, что нужно: всякие крупы, консервы и прочее. А выбора же всё равно нет: или покупать тут, или тащиться туда, где нормальные супермаркеты.

Подхожу к прилавку, девочка встает рядом со мной у кассы – от нее растекается по воздуху сладкий запах духов.

– Как дела, Мадина? – спрашивает она и широко улыбается. – Свет не отключают?

Продавщица казалась мне достаточно приветливой, и я жду, что она вежливо ответит, но она молча смотрит в прилавок, сжав губы в ниточку.

– Мадина?

Девочка поднимает ровные брови, ожидая ответа. Смотрит на меня, как бы приглашая удивиться вместе. Я вежливо улыбаюсь краешком рта.

– Всё в порядке, спасибо, – наконец говорит Мадина с сильным акцентом. Девочка кивает и с довольным видом отходит назад, к стеллажам.

Мадина поднимает глаза и смотрит на меня:

– Вы что-то хотели?

Я здороваюсь и прошу булку рижского хлеба. Хлеб лежит у Мадины за спиной, поэтому его нужно именно попросить, взять сама я не могу. Мадина кладет пакет с булкой на прилавок, я лезу за деньгами, и тут позади раздается грохот.

– Ой, извини, пожалуйста, я нечаянно, – нараспев говорит нежным голоском странная девочка. Она умудрилась обрушить с полки несколько банок пива и газировки.

– Ничего, – сдержанно говорит Мадина.

Едва дождавшись, пока я отойду, она выбирается из-за прилавка и идет наводить порядок. Похоже, девчонка ее бесит, но сказать она ничего не может. Прикольно. Интересно, почему?

Я выхожу, девочка под звон колокольчика выскальзывает следом. Отойдя на пару шагов, она смеется и показывает мне спрятанную под курткой банку.

– Ты сперла пиво? – удивленно спрашиваю я.

Она бьет по бордюру толстой рифленой подошвой черного ботинка.

– Это не пиво, просто лимонад, – объясняет она насмешливо.

– А… продавец? – спрашиваю я. – Ей ничего не будет?

– Мадинка? Это ее магазин. Переживет, – говорит девочка неожиданно жестко, но тут же снова улыбается и дружелюбно кивает мне.

– Я тебя раньше не видела! – весело говорит она. – Ты откуда здесь?

– Мы недавно переехали.

– А-а, поня-ятненько, – кивает она.

На первый взгляд она напомнила мне Настю: подчеркнуто нежная красотка-Барби. Но украденная банка лимонада всё изменила. Она кажется мне классной: яркая, веселая и немного чокнутая, как обещание праздника! Да, в ее легкости есть что-то опасное, нестабильное. Но разве со мной самой всё в порядке?

– Тебе сколько лет? – спрашивает она.

– Шестнадцать, – говорю я.

– Хм, ясно. Мне восемнадцать.

Она смотрит на меня в ожидании реакции, но долго не выдерживает.

– Ладно, вру, тоже шестнадцать.

Запрокидывает голову так, что локоны отлетают назад, и громко смеется. Я тоже смеюсь.

– Тебя как зовут? – весело спрашивает она. – Меня – Марго. Не Рита, слышишь? Мар-го!

– Меня – Женя, – я переминаюсь с ноги на ногу.

Марго вдруг становится серьезной и спрашивает почти строго:

– Так что, Женя, недавно переехали, говоришь? А куда?

Мне немного неприятно от этих расспросов – она как будто старше меня, увереннее в себе. Но, наверное, это мои тараканы.

– На Первую улицу.

Марго закусывает накрашенную губу и задумчиво кивает:

– Новый дом с красной крышей? С елками?

– Да…

– Я-ясненько, а я там, подальше, – тянет она и, подумав еще, предлагает, – может, потусим как-нибудь вместе? А то тут скукота такая…

– Ладно, – киваю я.

– Ты еще в школе учишься или нет?

– Да, а ты? – спрашиваю я.

Марго мотает головой, так что прядь волос падает ей на лицо, и опять смеется:

– Не-е, я всё, фу-ух! Я на курсах. Мастер ногтевого сервиса!

Марго выставляет руку с ярко-красными ногтями, растопыривает пальцы.

– Красиво, – я улыбаюсь, – может, мне сделаешь тоже?

– Без проблем! Как будет нужна модель, скажу. Какой у тебя номер? Сейчас запишу… А, блин…

Она обшаривает карманы куртки и раздраженно вздыхает:

– Телефон забыла. Ты мне так скажи, у меня память хорошая.

– Ладно.

Я диктую номер, она кивает и тут же повторяет его без запинки.

– Короче, напишу тебе и потусим, – говорит она.

Мы доходим до главной дороги и прощаемся – ей дальше. Я отхожу на несколько шагов и слышу:

– Жень!

Оборачиваюсь, и она бросает мне яркую банку:

– На! Вдруг захочешь пить!

Я громко смеюсь, машу ей и прячу банку. Впервые за долгое-долгое время мне весело. Мне кажется, что ничего плохого со мной не случится, всё будет очень-очень классно!

Еще с порога я слышу, как ревет Любомир и как его успокаивает Алена. Подхожу к двери комнаты и смотрю, как она качает ребенка. Стою тихонько и слушаю, как она зовет его солнышком, зайчиком и куколкой. Я недавно узнала из «Игры престолов», как правильно называется брат по матери: единоутробный. Если по отцу, то единокровный. У моего единоутробного брата режутся зубы, поэтому он много плачет…

– Женя! – мне кажется, что в ее голосе слышится облегчение. – Ты мне не поможешь с ужином?

– Ну… ладно, – я неуверенно киваю, – только я же ничего такого не умею.

– Там ничего сложного не нужно делать! Бульон я сварила, мясо замариновано, его нужно просто пожарить на сковородке. И картошку почистить и сварить.

– Ладно.

Мне не трудно. Вид у нее замученный, если честно. Лишь бы не накосячить, а то Борис опять скривит рожу… Я достаю банку и рассматриваю ее. Это лимонад со вкусом сидра. Борис считает любую сладкую газировку вредной химозой – может, поэтому, когда я прячу банку за книжками у себя в комнате, чувствую глупое детское злорадство. Типа я сделала по-своему. Бред, конечно. Я иду готовить. Жарю мясо, варю картошку и время от времени поглядываю на телефон. Марго не пишет. Наверное, глупо думать, что она запомнила мой номер! Мне вообще никто не пишет. В группе класса мелькают какие-то мемы, я пролистываю их без всякого желания улыбнуться. Максимально тупые и скучные к тому же.

Приходит Борис, и мы садимся ужинать. Алене так и не удалось успокоить Любомира. Она усаживается за стол, держа его на коленях. Мелкий, обычно такой забавный, сейчас ноет, вертится, прячет лицо Алене под мышку. Я предлагаю взять его – вообще я так не делаю, но сейчас мне немного не по себе оттого, что она даже не может поесть, а Боречке пофиг. Но Любомир не хочет идти ко мне, так что Алена кое-как жует бутерброд.

Борис спокойно доедает бульон, отставляет тарелку в сторону и кладет себе мясо с картошкой.

– Хм, неплохое жаркое, – кивает он.

– Это Женя приготовила, – поясняет Алена.

– О, надо же. Женя стала заниматься домашними делами, это похвально.

Я замираю с куском во рту. Не знаю, как на это реагировать. Он как бы похвалил меня, но при этом дал понять, что я ничего не делаю. Я? Я ни разу ни в чем не отказала Алене. Я мою посуду, хожу в магазин. Окно это дурацкое согласилась помыть…

– Ы-ы-ы-а-а!

Любомир закидывает голову назад и резко переходит с нытья на рев. Алена поспешно встает и принимается его качать, успокаивать. Борис кладет вилку. Я вижу, как он сжимает челюсти, и напрягаюсь. Но голос его звучит подчеркнуто спокойно:

– Милая, в чем дело? Почему он так капризничает?

Мне всегда не по себе от этой его невозмутимости, от тщательно подобранных слов. Кажется, что лучше бы он вздохнул и сказал: «Да блин, что такое? Давай померим ему температуру!», ну или что-то другое, неважно, просто человеческое. Алена поворачивается к своему мужу и устало говорит:

– У меня уже сил нет. Он меня замучил просто, с обеда ноет.

Наконец Любомир умолкает, и Алена садится. Помолчав, она тихо говорит:

– Мы сегодня на прогулке какого-то дебила встретили. Мне кажется, Мирчик испугался… Он как начал там, на улице плакать, так и не успокаивается до сих пор.

Борис хмурится:

– Что за дебил? Ты можешь говорить яснее? Вас кто-то обидел?

– Ну… – она подбирает слова. – В общем, мы вышли на улицу с коляской, и я увидела мужика с тачкой. Такой, вроде бомжа, знаешь… И он к нам подошел и стал щупать коляску, говорить, мол, какая хорошая машина. Я его попросила не трогать коляску, а он уставился на меня и говорит: «А это вообще не твой дом. Ты зачем тут? Это не твой дом». Мирчик стал реветь, я быстрей назад, во двор, а этот идет за мной и бубнит: «Тебе тут нельзя, это не твой дом, это не твой дом, не твой…»

Борис пожимает плечами и снова берется за вилку:

– Честно говоря, не вижу тут ничего особенного. Странных людей везде хватает, незачем придавать такое значение. А Любомир был в коляске. С чего бы ему было пугаться? Ты преувеличиваешь. Думаю, это просто зубы режутся.

Я смотрю на Алену. Она смотрит на скатерть. Козел…

– Это Толик, – громко говорю я, – я так поняла, местный дурачок.

– Ты его знаешь?

На лице Алены удивление пополам с ужасом, и я невольно улыбаюсь. Она думает, что это мой новый друг?

– Видела утром, когда на остановку шла.

И тут Алена меня удивляет:

– Господи, Женя… Будь осторожнее.

Неужели она за меня волнуется? Но Борис тут же развеивает мои надежды:

– Женя, твоя мама права: тебе не стоит общаться непонятно с кем.

Точно. Главная проблема в том, что я общаюсь непонятно с кем. Алена смотрит на Бориса, ожидая, что еще он скажет, но он молча жует. Идеальная семейная пара.

Ночью я долго не могу заснуть. Лежу и стараюсь ни о чем не думать, и ни фига не получается.

***

Я просыпаюсь от мелодии будильника и пытаюсь выскочить из сна, который только что видела. Была ночь, и я услышала, как кто-то кидает камешки в мое окно. Я подошла к окну – там в кустах стояла девочка, подстриженная под каре брюнетка в красной куртке. Она подняла ко мне лицо – сквозь стекло я немного расплывчато видела ее бледную кожу, темные глаза и накрашенный красным рот. Ее губы шевелились, она что-то говорила, говорила, не переставая, но я не слышала, что. Нужно было выйти к ней или хотя бы открыть окно, а я боялась. И потом я проснулась. Странный сон. Я знаю, что теперь весь день буду чувствовать неприятный холодный осадок: по плохим снам я специалист.

Выйдя из дома, боюсь увидеть Толика, но его нет. К счастью. Хочется верить, что этот чувак случайно попал в наш район и больше здесь не появится.

В школе всё точно так же, как и вчера. У меня нет врагов, но я совершенно одна. В нашем классе никогда не было настоящего буллинга, прямо с травлей. Наверное, это потому, что у нас нет какого-то явного лидера, который бы всех объединял против кого-то. По большому счету, мне кажется, всем всё равно. Хотя, может быть, у нас просто никто по-настоящему всех не раздражал?

Всё совершенно так же и в среду, и в четверг. Я сижу на уроках, ничего толком не слушаю и думаю, зачем я здесь. Алена предлагала перевести меня в школу поблизости от их дома, там буквально пара остановок. Я отказалась. Сейчас я думаю: может, стоило перевестись? Какая разница, где сидеть и ничего не делать, ничего не понимать? Бабушка хотела, чтобы я училась именно в своем лицее, получила хорошее образование. Но сейчас это ведь уже неважно. Никому не важно. Ну, и была еще одна причина, почему я сказала Алене «нет»: мне не хотелось быть новенькой, быть одной в чужой школе. Так ведь здесь я тоже одна, и класс мой – уже не совсем мой.

На истории у меня звякает телефон: это голосовое сообщение от Марго! Я не верила, что она напишет, но это правда. Не могу дождаться перемены, чтобы спокойно послушать.

– Приветик, – говорит она чуть хрипловато, – короче, я сегодня почти целый день свободна. Если хочешь, можем часика в три встретиться. Ты где будешь?

Я быстро смотрю расписание – да, у меня как раз закончатся уроки.

– Если около моей школы? – отправляю я и поясняю, где это.

– Оки, – пишет она.

Мы должны встретиться в сквере за детской поликлиникой. Я думаю об этом на алгебре и поэтому совершенно не вникаю в то, что бубнит математичка.

На перемене слышу, как Настя со своими подругами собирается куда-то идти после школы. В какой-то момент я ловлю на себе ее сомневающийся взгляд – как будто она думает, подойти ко мне или не надо. Я отворачиваюсь. Она точно такая же, как раньше: равнодушно-милое лицо, аккуратно подкрашенные голубые глаза. Я ведь знала обо всём, что у нее происходило: и о ссорах родителей, и о неуверенности, и о страхах. Всё. Она рассказывала это только мне, для всех остальных старательно создавала образ благополучной спокойной красотки, и я его поддерживала. А теперь мы совершенно чужие друг другу люди.

Моя жизнь превратилась в сплошную дыру, куда провалилось всё, что у меня было, и иногда хочется уцепиться хоть за что-то, удержать. Но я пообещала себе ни за что этого не делать. Пусть мне будет ужасно больно, но я не хочу прощать. Я не хочу прощать, даже если обида сожрет меня всю, до костей, и от меня ничего не останется. И теперь я не одна: есть же Марго.

После уроков я беру в гардеробе куртку и выхожу во двор. Странно, здесь, в моем старом районе как будто другой климат. Там, на Заводской, небо с утра так хмурилось, что я думала: точно пойдет дождь. Просто ни одного просвета не виднелось в тучах – как будто не сентябрь, а конец ноября. А здесь небо синее, листья на березах только начали желтеть. Это начало осени, самое начало. Раньше я любила это время, мне нравился именно сентябрь, когда еще тепло, еще солнечно, но уже совершился какой-то тайный поворот к зиме. И понимаешь, что будет зима, а потом весна. Будет всё, и всё будет хорошо.

Я вхожу в сквер и иду к скамейке возле розовых кустов. За этим местом хорошо ухаживают: розы обрезаны, дорожки чисто выметены. Здесь вообще всё кажется правильным, разумным, понятным… Но это, конечно, только иллюзия. Я очень долго верила в эту общую разумность – до тех пор, пока не случилось то, что случилось.

За клумбами возвышается серое здание поликлиники. Оно старое, бабушка рассказывала мне, что когда-то водила сюда еще Алену. Когда она это сказала в первый раз, у меня был просто шок, смешно вспомнить. Но на самом деле я до сих пор не могу представить, что это правда, что Алена была маленькой. Не верю, что бабушка вела ее за руку, как меня, заводила в кабинет к врачу. Да это было бы даже как-то несправедливо, такое могло происходить только со мной!

Только я могла идти по черно-белому кафельному полу, стараясь не наступать на швы. «Ну чего ты прыгаешь, как заяц, а?»

Только я имела право выпрашивать в соседнем магазине пирожки с потрошками! «Женя, покупные, неизвестно с чем… Ну что с тобой делать…»

«В королевстве – город,

А в городе – улица,

А на улице есть двор,

На дворе – высокий дом…»

– Привет!

Марго, запыхавшись, подбегает ко мне. На ней та же одежда, что и тогда, и макияж такой же. Она яркая, как картинка из журнала, и мне сразу становится весело. Она плюхается на скамейку рядом со мной и вытягивает ноги.

– Ты откуда? – спрашиваю я.

– Ой, не спрашивай, – она морщит нос.

У меня в животе громко урчит, я смущенно улыбаюсь. Марго смешливо фыркает.

– Ты голодная?

– Ну, так… – признаюсь я. – А ты?

– Я нет, я кофе с круассаном выпила. А тут же магазин рядом, давай зайдем, купим тебе что-нибудь.

Я поспешно мотаю головой. Нет, только не туда.

– Пойдем куда-нибудь в другое место, – предлагаю я, но она вздыхает.

– Давай тут посидим. Не хочу туда, где много народу. Устала. Столько дебилок на курсах.

Марго не похожа на человека, который любит одиночество и тишину. Я представляла, что мы с ней пойдем в какое-нибудь прикольное место. Да хоть просто погуляем, поболтаем, посмеемся… Я думала, что она человек-праздник. Но, наверное, праздники тоже когда-то устают всех радовать и веселить, это же понятно.

– Как дела вообще? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами. Что мне сказать?

– Нормально.

Она запрокидывает голову и смотрит в небо.

–Ты не представляешь, как я рада, что у нас на районе кто-то нормальный будет жить. Одни старики, блин. А если кто переезжает… Вы, кстати, почему переехали?

– Дом купили.

– На фига вам сдался дом в таком месте? Это чья была идея?

Она смотрит на меня, и в ее голубых глазах светится искренний интерес, но есть в этом взгляде и что-то еще. Не могу понять, что именно.

– Борис так решил. Он вроде как прежнего хозяина знал.

– Ага… А Борис это кто? Отчим?

– Ну типа.

– Угм. Понятно. А отец?

Ее бесцеремонность не раздражает меня, даже наоборот, чем-то нравится. Всё прямо, всё честно.

Я усмехаюсь:

– Я без понятия, где он вообще. Мамкина студенческая любовь. Заделал ей ребенка в девятнадцать лет и свалил. Она меня год понянчила и к бабушке отправила. Чтоб не мешала карьеру строить и личную жизнь устраивать.

Она думает, потом кивает сама себе и снова спрашивает:

– А с Борисом этим ты как? Нормально общаешься?

Я ощущаю разочарование: Марго никак не отреагировала на то, что узнала обо мне, но ей почему-то надо знать про Бориса. При чем тут вообще Борис?

– Ну так, в целом нормально. А что?

Марго вздыхает:

– Так. Психологией увлекаюсь. Просто хочу понять, зачем человек свою семью перевозит в такое место.

– Ну, я не особо их семья, – поясняю я. – Просто теперь… бабушки нет, и я живу с ними. А так у них свой ребенок есть.

– А, вот что, ясно, – кивает Марго.

– А ты почему живешь в этом месте, если оно такое ужасное?

– Я? – Марго кривит розовый рот. – Ну, у меня всё в принципе почти как у тебя. Родители меня ненавидят, а бабка защищает. Поэтому я у нее живу. Она у меня там старшая в этом их районе, товариществе. Не знаешь еще? Скоро собрание устроят – познакомишься. Короче, я рада, что ты теперь там живешь, там молодых нет почти. Все хотят решить свои проблемы и свалить.

Мне непонятна последняя фраза. Какие проблемы и кто решает? Спрашивать не хочется: наверняка объяснение не особенно интересное. Зачем выглядеть дотошной занудой?

Я и так не знаю, почему Марго захотела со мной общаться. Наверное, думает, что во мне и в моей жизни есть что-то прикольное, а на самом деле ведь ничего такого нет. Я не хочу, чтобы мы стали дружить, а потом ей стало скучно, поэтому лучше сразу сказать всё как есть.

– Чем вообще занимаешься? Где тусишь? – будто прочитав мои мысли, спрашивает она.

– Ну… Я сейчас мало с кем общаюсь. Как-то так получилось, дома сижу в основном, – небрежно говорю я.

Я готова увидеть на ее накрашенном личике разочарование, но она пожимает плечами:

– Да, бывает. Иногда надо отдыхать от людей, особенно от всяких уродов. Школа – это вообще такое… Меня вон весь класс ненавидел. Ничего, выжила.

– Весь класс? Почему?

Марго почесывает бровь и передергивает плечами.

– Дебилы просто. У них вата вместо мозгов. Шептались про меня по углам, а в глаза боялись сказать. Да пофиг на них.

Она горбится и глубоко засовывает руки в карманы куртки. Я смотрю на нее, мне становится не по себе. Ее губы плотно сжаты, а жесткий взгляд странно сфокусирован в одной точке, как будто она обдумывает что-то очень плохое. Это длится совсем недолго, через секунду она уже разворачивается ко мне и оживленно спрашивает:

– А у тебя что случилось? Что-то же случилось, раз ни с кем не общаешься? Так ты вроде нормальная.

Она оглядывает меня с ног до головы и одобрительно кивает. Я немного теряюсь от такого резкого перехода. Думаю, как ответить на ее вопрос. Как объяснить то, что я и сама не очень понимаю? Просто раньше всё происходило само собой, а потом почему-то это стало невозможно.

– Не знаю, так получилось. С одной девочкой долго дружили, а потом все развалилось. Она теперь с другой компанией, а я сама по себе.

– То есть, у тебя вообще нет друзей? А парень? Тоже нет?

– М-м-м, нет, уже нет. Там как раз одно с другим связано, – бормочу я.

Марго ждет продолжение, но я молчу. Просто не могу взять и рассказать в двух словах. Она понимающе кивает и смешно морщит нос:

– Ясно. Всё очень, очень сложно… Ладно. Потом как-нибудь расскажешь.

– А у тебя есть парень? – спрашиваю я, заранее догадываясь, какой будет ответ.

Марго не разочаровывает меня:

– Э-э-э, ну как тебе сказать? Короче, сейчас с двумя потихоньку тусуюсь.

Я смеюсь:

– Прикольно.

Она тоже смеется.

– Ага. Иногда даже слишком прикольно!

– А у тебя что с родителями? – осторожно спрашиваю я.

Яркое личико Марго как будто заостряется. Она подчеркнуто небрежно говорит:

– Я им картинку порчу. У меня батя большая шишка, в Москву летает, как в магаз за хлебом. Ну, и тут я со своими друзьями, с бухлом. Он еще себе в голову вбил, что я наркоманка, вены проверял постоянно, комнату обшаривал. Орал, как псих. Сестру мелкую против меня настраивал, говорил, что я ей психику расшатываю. А чего там расшатывать, они и без меня отлично справляются.

– А мама? – тихо спрашиваю я.

Марго насмешливо надувает яркие губы:

– У этой две заботы. Первая – не стареть: уколы, пилинги, всякая хрень. И вторая – чтоб отец ее не бросил. Она вокруг себя ничего не видит, только и знает его палить, где он да что.

– А бабушка?

– Бабка? – усмехается Марго. – Скоро познакомишься, сама увидишь. Но ей, по крайней мере, на меня не похрен. Когда узнала, что папочка меня отметелил, она ему устроила. Короче, я тебе так скажу: она огонь, но блин… В общем, с ней лучше не спорить.

Марго молчит, мрачно глядя перед собой. Сейчас она совсем не похожа на журнальную картинку – просто красивая грустная девочка. Я не понимаю, что ее так расстроило, только что она была в нормальном настроении. Не знаю, что сказать, и чувствую из-за своего молчания смутную вину. Я даже не понимаю, нужны ли Марго утешения.

– Так, я жду! – она неожиданно вскакивает и встает передо мной, держа руки в карманах. – Про твою подругу и про твоего парня, про которого долго говорить.

Я теряюсь. Придя в себя, смеюсь и неожиданно легко сообщаю полуправду:

– Да там всё вместе. В общем, из-за подруги у меня ничего с ним и не получилось.

– О… – с чувством говорит Марго.

Я молчу, царапаю ногтем и так изодранный большой палец.

– Ну и? Подробности? Дай сама скажу… Она с ним замутила?

– Нет! Она с ним не мутила, дело не в этом! – мне нехорошо от этой мысли. Ведь нет же, не мутила? Я не могу представить, чтобы…

– Ха, – Марго насмешливо фыркает, но потом внимательно смотрит на меня и пожимает плечами, – ладно, нет так нет.

Она садится обратно на скамейку и вытягивает ноги.

– Тогда что? Она же что-то сделала? Что, из-за пацана вы с ней перестали общаться?

– Нет… Там было не так.

А как? Если все объяснять, придется говорить про сумасшедшие утренние звонки в дверь. Про растекшуюся тушь на щеках Берты Васильевны. Про помидоры, рассыпанные на лестнице. Про носилки, которые помогали затаскивать в скорую случайные прохожие. Про то, как я ложилась спать со светом и ни фига не спала. Про то, что я не знала, как много слёз в человеке. Про «Ключ от королевства». Это была такая старая маленькая книжечка, еще Аленина. В детстве бабушка читала мне ее. Мне очень нравился этот стишок, он меня просто завораживал, и я никак не могла запомнить, что за чем идет, но он меня успокаивал. Там всё шло по порядку – наверное, дело было в этом. В королевстве – город. В городе – улица. Ну и всё такое.

Я коротко, очень коротко рассказываю Марго про Настю, только про нее и то, что случилось. Про Кирилла сейчас не могу.

Она делает вывод:

– Зашибись подруга у тебя. Ну, а этот твой чувак? Просто слился?

Я дергаю туда-сюда молнию на куртке: этот звук меня не раздражает, как некоторых людей – наоборот, как-то снимает напряжение.

– Не совсем слился, я сама… Короче, там другое, не хочу сейчас про него. Он в спортивное училище ушел. Его давно звали в спортшколу, он всё сомневался. Теперь ушел в училище. Так что я вообще не знаю, что там у него и как. Да и ладно.

– Фигово, – говорит Марго.

Мы молчим, потом она подводит итог:

– Значит, это твой отчим купил дом на Заводской.

– Ну да, – киваю я.

– И как тебе там?

– Жесть… – честно отвечаю я. – А тебе?

– Мне? На самом деле там клево, шикарное место, – серьезно отвечает Марго и, не выдержав моего изумленного взгляда, улыбается, – шучу, конечно.

– Блин, ты вообще, – с облегчением говорю я и тоже смеюсь, – я думала, у тебя крыша поехала.

– Да не, это я так, прикалываюсь. Но если прямо честно, то там можно жить. Там есть свои… бонусы, как говорит мой папочка.

– Какие там бонусы? – я пожимаю плечами.

– Если всё делать по правилам, то они есть, вот просто поверь. Блин, я просто не могу тебе всё рассказать, но это правда. У многих, кто там живет, дети куда надо пробились – да хоть мой отец. По работе проблемы решают и еще разное. Они там все друг за друга.

Я с сомнением смотрю на Марго. Кто, кому и чем может помочь в этом глухом месте? Марго тянется к ветке березы и срывает желтый листок. Складывает пополам, приглаживает ярким ногтем.

– Кстати, – интересуется она, – я так поняла, вас еще на собрание не приглашали?

– Какое собрание?

– Ну, они собирают всех местных, типа знакомятся и всё такое. Бабка всегда организует это для новеньких…

– А для чего это вообще? – не понимаю я.

– Ну как сказать… Вот сходишь и посмотришь сама. Увидимся там с тобой.

Я встаю, тоже срываю листок с березы. Он гладкий, только начавший желтеть. Тонкие прожилки еле ощущаются пальцем. Я ничего не понимаю, но впервые за долгое время мне легко, мне легко с малознакомым человеком, который от меня ничего не ждет и, главное, ничего не требует.

Марго бросает березовый листок под ноги, наступает на него рифленой подошвой и давит, растирает из всех сил. Потом небрежно говорит:

– А Толика ты видела уже?

У меня по рукам бегут мурашки.

– Ну да.

– И как он тебе?

Марго внимательно смотрит на меня. Я не понимаю, зачем мы вообще о нем говорим.

– Ну, как… Странный.

Я стараюсь говорить как можно мягче, потому что не знаю, как она сама к нему относится. Марго качает головой, глядя на камушки под ногами.

– Не, он не странный. Он настоящий псих. Ты поняла уже, кто он? Собиратель.

– Собиратель?

Я не понимаю, о чем она. Я знаю только одно значение слова «собиратель». Это из истории, насчет обычаев древних племен. Одни люди в племени были охотниками, а другие собирателями. Они приносили всем орехи, корни растений, зерна, овощи и фрукты. Толик – собиратель? Я вспоминаю барахло, лежавшее в его тачке.

Марго морщит нос и с отвращением поясняет:

– По мусоркам шляется, собирает там всякую дрянь и тащит к себе домой.

– Фу, – меня передергивает.

– Ну да. Психическое расстройство. Но лучше с ним дружить. Может, звучит дико, но лучше дружить.

– Зачем? – тихо спрашиваю я. Мурашки на моих руках уже размером с майского жука.

– Так. Может, пригодится. Дом его уже видела?

Я всматриваюсь в ее лицо, стараясь уловить тень улыбки. Вот сейчас она засмеется и отпустит какую-нибудь шутку. Но Марго и не думает смеяться. Она с любопытством глядит мне в самые глаза. Пауза затягивается.

– Да я вообще не знаю, где он живет, Толик этот, – тихо говорю я наконец.

– Потом узнаешь. Короче, туда не ходи.

В кармане у нее жужжит телефон. Марго, не глядя, отключает его и встает.

– Ладно, мне пора.

Она улыбается и кивает мне:

– Не кисни давай. Пиши.

Я тоже встаю. Не ожидала, что она так резко засобирается уходить.

– А ты сейчас куда? Не домой? – спрашиваю я.

– Не, по делам тут надо. Короче, звякну тебе, если что. Или зайду.

– Ладно, – говорю я.

Я медленно иду к остановке. День кажется мне каким-то удивительным. Воздух – необычно прозрачный, сладковато-свежий. Клумбы – неожиданно яркие, полыхающие сиреневым, розовым, алым. Небо – синее, невозможно глубокое… Я чувствую себя живой и свободной. Я не хочу на Заводскую.

Когда я выхожу на своей остановке, мне не верится, что я в том же самом дне, в том же самом городе. Серое небо висит над пустырем, заросшим высохшей травой. Ни деревца, ни цветочка. Правда, у дома Бориса растут высокие торжественные ели. Наверное, их сажали прежние хозяева: как пересадишь такие большие деревья? Почему-то я думаю о кладбище – там у некоторых могил устраивали целые траурные композиции из елей и туй. Глупости, что за мысли.

Звоню в калитку. У меня нет ключей – типа зачем, Алена же всегда дома. Не знаю, Борис экономит на ключах или просто не хочет, чтобы они у меня были. Мне кажется, всё-таки второе. Ну, его можно понять, я же тут никто, временный жилец.

Щелкает замок, я захожу во двор. Открываю входную дверь и сразу слышу:

– Женя!

Бли-ин, надеюсь, она не пошлет меня сейчас опять в магазин. Алена выходит мне навстречу, вид у нее серьезный и деловой.

– Женя, пожалуйста, завтра никуда не уходи вечером. Мы идем в шесть часов на общее собрание.

Я фигею с Алены. За то время, что я с ними живу, она еще не поняла, что я вообще никуда не хожу.

– Что еще за собрание?

Конечно, я спрашиваю из вредности, Марго ведь меня уже предупредила. Но все-таки интересно, как это видит Алена.

– Общее собрание. Наверное, что-то насчет организационных вопросов. Вывоз мусора и всё такое.

– А мне туда зачем? Идите сами. Я могу за мелким посмотреть, – говорю я, не желая сдаваться.

Алена хмурится и строго говорит:

– Сказали обязательно быть всей семье. Ну, это как встреча с гидом, когда в отель за границей приезжаешь…

– Да? Я буду знать. Пригодится, когда поеду за границу, – говорю я, с умильным видом глядя в ее большие глаза.

Алена отводит взгляд, понимая свою оплошность, и отступает назад. Интересно, сколько раз она отдыхала в других странах и где именно?

– Ладно, я пойду, – говорю я и иду к себе.

Алиска, муркнув, прыгает с подоконника. Я беру ее на руки, обнимаю, целую, зарываясь лицом в длинную серую шерсть. Наконец опускаю ее на пол, подсыпаю в мисочку корма и наливаю воды. Снимаю форму и надеваю старые спортивные штаны и футболку. Меняю Алиске наполнитель в лотке и иду мыть руки.

Потом ложусь на кровать. Чувство свободы никуда не делось, я как будто точно знаю, что всё наладится. Как? Не знаю, но наладится. У Марго же наладилось. Хочется как-то закрепить это ощущение, оставить его жить подольше. Я встаю, подхожу к книжному стеллажу, перевезенному из бабушкиной квартиры, и раздвигаю книги. Переставляю их, снимаю несколько штук с полки – ничего. Странно. Здесь стояла банка, которую Марго стащила в магазине, теперь ее нет. Я зачем-то продолжаю передвигать книги туда-сюда, потом убираю с полки вообще всё и смотрю на открывшуюся заднюю стенку. Ничего нет. Меня накрывает дикая злость.

Нарочно хлопнув дверью, я иду на кухню. Алена там что-то жарит – идеальная хозяйка, ни минутки отдыха. Мелкий сидит в манеже.

– Ты заходила в мою комнату? Трогала мои вещи?

– Нет, а что такое? – говорит она, не оборачиваясь.

– У меня пропала… одна вещь!

Она поворачивается ко мне и говорит, одновременно растерянно и сердито:

– Я тебе сказала, нет! Делать мне больше нечего, как лазить в твоей комнате! Какая вещь? Что у тебя пропало?

Я не хочу отвечать, и дело даже не в том, что ко мне опять привяжутся с лекциями. Просто не хочу – и все, это мое дело и только мое. Со злостью спрашиваю:

– Тогда кто, если не ты? Боречка твой?

Не знаю, откуда у меня взялась смелость. Раньше я даже имя его с трудом произносила.

– Женя! Ты совсем обнаглела? Имей хоть какое-то уважение!

– К кому, к нему? Да без проблем, пусть только мои вещи не трогает!

Алена возмущенно таращит на меня свои синие глаза. Я передразниваю ее – таращусь в ответ. Она теряется, опускает голову и снова отворачивается к своей сковородке. Я победила. Пока что. Дураку понятно, что она стуканет на меня Борису, но мне всё равно. Мне всё равно, и поэтому я их не боюсь.

Когда приходит Борис, я слышу это из своей комнаты. Слышу, как она взволнованно щебечет. Слов не разобрать, но тут и гадать нечего: жалуется на меня. Эта дура всё выкладывает ему, без него ни одной проблемы решить не может. Ну всё, сейчас начнется.

Начинается. Дверь моей комнаты открывается, и входит мистер старший менеджер. Постучать – это, конечно, ниже его достоинства, кто я тут такая, чтоб церемониться.

– Добрый вечер, Женя.

Я сажусь на кровати. Меня тошнит от его вежливости, но я не хочу терять лицо и поэтому отвечаю так же спокойно. Борис приступает к допросу, и ему моментально удается нащупать слабое место.

– Так что же у тебя пропало, Женя?

– Какая разница?

Я стараюсь отвечать твердо, но понимаю, что это неправильный ответ, а важно каждое слово. Мой первый ход оказался проигрышным. И он тоже это понимает, а сейчас просто издевается надо мной. Мы с ним один на один, Алена стоит в дверях, но она не врубается в ситуацию:

– Боря, она говорит, что мы с тобой…

– Подожди, милая.

Борис останавливает ее движением руки – по сути, просто затыкает, чтоб не мешала – и садится на край кровати. Его голос звучит подчеркнуто ровно, почти монотонно, и от этого мне особенно противно. Как будто растягивается бесконечная резинка, длинная, серая, гладкая, и непохоже, чтобы она могла когда-нибудь лопнуть. Вот почему говорят: «тянет резину», прикольно.

– Итак, Женя, что же выходит? Ты утверждаешь, что у тебя пропала какая-то вещь. Обвиняешь в этом меня и маму. Но ответить на простой вопрос, что это за вещь, ты не можешь. Получается, ты совершенно голословно обвиняешь двух взрослых воспитанных людей в воровстве? Это само по себе непорядочно. Но теперь у меня возникает и другой вопрос: что же такое ты держишь в моем доме?

Офигеть. Он сказал: «в моем доме», а она молчит, как будто всё так и есть. А даже я знаю, что она вгрохала в эту покупку все свои сбережения – она говорила бабушке, я слышала. Бабушка еще спросила, на кого же будет оформлен дом, а Алена засмеялась и сказала, что какая разница, муж и жена – одна сатана. Бабушка на это посоветовала ей не быть дурой, а она обиделась. Дура и есть.

Я пережидаю его выступление. Хочу, чтобы он наконец заткнулся, но он не может просто так замолчать.

– Женя, я жду. Ты живешь в моем доме и должна подчиняться моим правилам.

Я жду, что Алена скажет хоть что-то, но она молчит, и это бесит меня больше всего.

– Не надо тыкать мне в лицо, что я живу в вашем, – я нарочно подчеркиваю это слово, – доме.

– Но ведь это правда: ты живешь в нашем доме на нашем обеспечении, – он откровенно забавляется, еле сдерживает самоуверенную ухмылку.

– А то, что вы забираете себе все деньги от сдачи бабушкиной квартиры, не считается? Думаю, мы в расчете, нет?

Я не ожидала от себя такого. Он тоже не ожидал.

– Женя… – растерянно бормочет Алена, но теперь уже на нее никто не обращает внимания.

Борис смотрит мне в глаза, и я не отворачиваюсь. Кажется, я победила, и он меня ненавидит – я вижу это по сжатым в ниточку бледным губам под стильными усиками, по холодному сканирующему взгляду.

– Я надеюсь, Женя, ты меня услышала. А сейчас будь добра извиниться передо мной и мамой.

А, вот как. Глупо было думать, что он сдастся. Он встает с кровати и ждет. Я молчу, ощущая, как во рту становится очень сухо. Такое чувство, что язык сейчас прилипнет к нёбу и не сможет шевелиться. Я ужасно устала от них обоих.

– Ладно. Извините.

Я говорю это каким-то не своим, шершавым и сухим голосом.

– За что ты извиняешься? Важно, чтобы ты это сознавала, а не говорила просто так, чтобы отвязаться, – его монотонный голос давит на уши, и больше всего хочется, чтобы он умолк.

– За то, что я вас… обвиняла.

Борис удовлетворенно кивает – он получил что хотел, полную победу. Они оба выходят. Я ложусь и закрываю глаза. Ненавижу себя, ненавижу их. И есть еще одна штука. Меня не покидает ощущение, что я сделала ошибку. Может, не нужно было вот так в лоб предъявлять ему претензии насчет сдачи бабушкиной квартиры? Моей квартиры. Я как будто раскрыла свои карты раньше времени…

Примерно через полчаса Алена зовет меня ужинать. Мне ужасно не хочется выходить к ним. Наверняка и им тоже не хочется меня видеть, но приличия важнее. Что за люди… Я спрашиваю, можно ли мне поесть у себя. Нет, нельзя. Это негигиенично. Ясно. За столом Алена, не умолкая, говорит о собрании. Она в таких подробностях рисует визит этой тетки, главы товарищества, что ли… Думаю, это бабка Марго. Алена описывает ее серый плащ, короткую стрижку, большую лаковую сумку. То, как она разговаривала и что именно сказала. Я думаю: это же надо, в ее жизни так мало интересного, что даже какая-то скучная тетка производит на нее такое впечатление.

Алена беспокоится: выдержит ли Любомир собрание? Борис уверен, что выдержит. А я вот совсем не уверена – учитывая, как он капризничает в последние дни. Но это ведь не мои проблемы, в конце концов.

Не хочу даже себе признаваться в этом, но мне немного совестно перед Аленой за то, что я вот так на нее накинулась. Раньше у нас никогда не было открытых конфликтов: встречались мы редко, и если что-то возникало, бабушка всё гасила. А потом я сама погасла, у меня не стало никаких сил что-то ей высказывать. Вдобавок ко всему этот Борис. Мне обидно за нее: как она сама не понимает, какой он козел?

В общем, поэтому, наверное, я без напоминаний убираю со стола и начинаю мыть посуду, и Алена с благодарностью трогает мое плечо. Теперь моя совесть чиста, я всё отработала. Отлично, вот только куда же делся лимонад?

Я беру телефон и забиваю туда номер Марго – тот, с которого она мне звонила. Пишу голосовое насчет собрания, на которое нас пригласили, но оно не отправляется. Пробую снова – ничего. Она не в сети. Ладно, бывает, но от этого у меня портится настроение. Какой нормальный человек отключает телефон? Звук убрать, и всё… А мне так хотелось рассказать, как я заткнула Бориса с его выступлением по поводу того, что он меня содержит… Никому другому я бы этого не рассказала, но ей могу. У нее ведь самой всё плохо с отцом.

Я делаю уроки, а сама жду звонка или сообщения. Ничего. Беру телефон, проверяю мессенджер на всякий случай. Пятнадцать сообщений в группе класса. Опять идиотский мем и куча таких же идиотских реакций на него. В прошлом году меня это не бесило. Тогда мы с Кириллом могли посмеяться над этим. Мы с ним были внутри условной общественной капсулы, но при этом отделены ото всех. Сейчас он находится в какой-то другой капсуле, а я вообще в открытом пространстве. Безвоздушном, типа космического.

Я тупо читаю параграф снова и снова. Ничего не запоминаю, а у меня уже трояк по физике. Я не понимаю ее и никогда не пойму. На фига она мне вообще, в гуманитарном классе? Бабушка настаивала, чтобы я стала учителем. «Немного в школе поработаешь, руку набьешь, а там сможешь и в репетиторство податься. Вот тебе и хлеб с маслом», – так она говорила, а я не спорила. Мне вообще было всё равно, куда поступать. Учителем быть неплохо, если только в начальных классах. Потом дети растут, дуреют, звереют, а маленькие – хорошие, доверчивые, как котятки.

Когда мой телефон наконец тиликает, я подскакиваю от неожиданности. Голосовое, включаю прослушивание.

– Привет! – весело говорит Марго. – Слушай, я тут без сети была. Короче, насчет собрания. Меня не будет, бабка почему-то не хочет, чтобы я приходила. Типа буду народ отвлекать или еще что-то такое. Так что вот. Потом напиши мне, как и что. Оки?

Обидно. Что там все-таки за собрание и почему Марго туда нельзя? Я пытаюсь представить себе это мероприятие и ничего не могу придумать. Про Бориса рассказывать не хочется: такое ощущение, что Марго не до меня.

Когда я выключаю свет, мне, как всегда, становится не по себе – я быстро бегу от выключателя и ныряю в постель, как новорожденный черепашонок в воду. Ненавижу темноту и не могу в ней находиться. Мой ночник перегорел здесь в первую же ночь. Борис сказал, что это была паршивая китайская поделка, а я промолчала, хотя хотелось крикнуть: «Заткнись, придурок, это бабушка мне купила, мы вместе выбирали!» Почему я промолчала?

– Алиса, ты где? Алиса! – шепотом зову я.

Хочу взять ее хоть ненадолго, живое теплое существо успокаивает лучше всего остального. Но Алиска вредная и любит всё решать сама. Как обычно, когда я беру ее в кровать, она замирает и терпеливо выдерживает под моей рукой максимум минуту. Потом мявкает и убегает. А вот под утро, когда я крепко сплю, ей просто необходимо бывает залезть на меня и громко урчать прямо в ухо. Ладно, ничего. Закрываю глаза.

В комнате полная темнота. Шторы очень плотные, они не пропускают ни единой капельки света со двора. Блэкаут, как в Питере, куда мы ездили с бабушкой и ее классом. Ну, там-то ладно, белые ночи, а здесь… Кто их вообще повесил? Всякий раз, выключая свет, я, как маленькая, должна напомнить себе, что этажом выше спят два взрослых человека и один младенец. Если что и случится, я закричу, громко закричу, и меня услышат. Ну, должны услышать, по крайней мере… А что может случиться, я не знаю.

В стекло ударяет камешек, потом еще один. Что-то тихонько скребет снаружи стену дома. Скребет, как будто когтями. Может быть, это ветки туи или что там вообще растет…

– Алиска, ты где?

Мое сердце поднимается к горлу и тяжело ухает вниз. Я с трудом выравниваю дыхание, стараясь уловить звяканье колокольчика. Бабушка смеялась, когда я купила этот ошейник: «Розовый, со звоночком… Алиска, ты прямо как дама благородных кровей!»

Слышу шевеление на подоконнике. Ничего не вижу, но это глухо шуршит плотная ткань шторы.

– Алиса, это ты? – задыхаясь, шепчу я.

Волоски на моих руках стоят дыбом. Я сажусь и медленно откидываю одеяло, стараясь не издать ни звука. Нужно быстро пробежать к выключателю и нажать. Пол прохладный и гладкий, я опираюсь обеими ногами. Оттолкнуться и побежать! Это одна секунда. Я делаю рывок вперед, быстрее, еще, еще… Шаг, шаг, шаг… Я иду, иду, иду – не может быть, чтобы до выключателя было так далеко. У меня вся комната поперек – шагов шесть, не больше, а я уже прошла сколько? Десять?

Сзади слышится щелчок это окно кто-то открыл окно по ногам течет прохладный воздух он всё холоднее и холоднее что-то шелестит по полу что-то серое ползет тянется за мной почему так холодно и такой странный запах сырости гнили я выбрасываю руки в стороны пытаясь нащупать стену дверь хоть что-то под ногами шевелится хватает тянет я не могу кричать рот чем-то забит до самой глотки трудно дышать я тону в чем-то мягком рыхлом вонючем

– Ий-а-а!

Дико орет Алиска, и этот ее крик освобождает что-то внутри меня, я наконец с хрипом втягиваю воздух, изо всех сил делаю рывок.

Резко сажусь в кровати. Спина под футболкой мокрая и сразу начинает мерзнуть. В комнате полная темнота. Я дотягиваюсь до тумбочки, нащупываю телефон, включаю фонарик. Алиса сидит в ногах, жмется к низкой спинке. Наклоняюсь, хватаю ее и тащу к себе, под одеяло. Она не вырывается. Я сама не замечаю, как начинаю всхлипывать.

«В этом доме – спаленка,

В спальне – колыбелька,

В колыбельке – ландышей

Полная корзина»

– Ба-а, – сипло шепчу я, как будто меня кто-то может услышать.

***

Утром встаю, как всегда, рано, выползаю на кухню и с удивлением вижу там Алену. Она, сгорбившись, сидит за столом с чашкой чая, лохматая, бледная. Сейчас она выглядит полностью на свой возраст – совсем не та фарфоровая куколка, что обычно бойко вертится и болтает о всяких мелочах.

– Привет, – вяло говорю я и щупаю чайник: горячий.

Наливаю себе кипяток и вижу на блюдце мокрый пакетик. Хм, Алена заварила чай в пакетике. Это вообще-то мой чай, я купила. Борис чуть с ума не сошел, когда увидел: там чайная пыль, ароматизаторы и вещества, вызывающие рак! Чай следует заваривать только листовой, причем не любой, а крупнолистовой и желательно зеленый! Я сказала тогда, что зато пакеты – это удобно утром, когда спешишь. Он посмотрел на меня, как на кошачью кучку, и стал читать новую лекцию о том, как вредно поздно ложиться спать, а потом увидел мое лицо и ледяным тоном сказал, что мое здоровье – это мое дело. Вот и отлично. Я прячу коробку в глубине шкафа, а использованные пакетики заворачиваю в салфетку перед тем, как выбросить. Не хочу доводить Бориса до инфаркта, а если честно, не хочу слышать еще одно нудное выступление.

Бросаю в свою чашку пакетик и иду к холодильнику, чтобы по-быстрому сделать себе бутерброд. Алена молчит. Я оборачиваюсь: она греет ладони о чашку, глядя в одну точку. Мне кажется, что-то не так.

– Всё нормально? – осторожно спрашиваю я. – Сделать тебе бутер?

Она переводит на меня непонимающий взгляд.

– Что?

– Бутерброд будешь?

– Да, спасибо, – растерянно говорит она.

Я быстро режу сыр (лучше бы колбасу, но колбаса ужасно вредна, в доме ее быть не должно), вынимаю из пакета батон-нарезку. Ставлю перед Аленой тарелку и сажусь напротив.

– Всё нормально? – снова спрашиваю я, отпивая из чашки. – Ты какая-то никакая.

Алена с силой трет лоб, оставляя на нем красные следы.

– Не знаю… Я всю ночь не спала. Только заснула – ужасный сон приснился, до сих пор не могу прийти в себя.

– Что за сон?

Алена задумывается на секунду, подбирает слова.

– Сначала как будто кто-то скребся снаружи в стену. Я точно слышала, такой ясный звук, четкий… Потом этот человек с тачкой, которого ты видела…

– Толик, – подсказываю я.

– Да. Как будто я смотрю в окно, а он подошел к нашей калитке и стоит. Я вышла прогнать его, стала говорить по-хорошему, мол, уходите. А он заулыбался, жутко заулыбался, у него половины зубов нет. И я его так в спину подтолкнула, и он ушел. А я вернулась домой и вижу…

Алена умолкает, делает глубокий вдох и неожиданно говорит:

– Блин, я так курить хочу. У тебя нет ничего?

Я проглатываю всё свое изумление, все ехидные вопросы и просто качаю головой.

– Жалко. Короче, я иду в дом. Всё очень реалистично. Я знаю, что ты в школе, Боря на работе. Я иду в нашу комнату и вижу, что Мирчика нет в кроватке, хотя он точно был там. Я щупаю постель, она теплая. Я думаю, может, он как-то вылез, хотя знаю, что не мог никак. Начинаю бегать, искать его, кричать. И вдруг понимаю. Вспоминаю, что в тачке у этого мужика лежало свернутое одеяло. И я понимаю, что… малыш был там, в этом одеяле. Этот Толик приходил за ним, и я его так просто отпустила, как будто отдала. Я выбегаю, кричу, а там идет дождь, и никого нет. Я плачу. Такое отчаяние… Я с этим проснулась – с криком, со слезами.

Я чувствую, как холодеет моя спина, остро представляю себе всё, о чём она говорит. Мне ее жаль, просто отстраненно жаль, как любого другого человека.

– Ну, это просто сон, – неловко говорю я и подвигаю поближе к ней тарелку, – поешь.

– Боря тоже сказал, что это ерунда, но я не могу забыть. Здесь что-то не так. В этом месте что-то не так.

Если бы она спросила меня, что я думаю об этом, я бы сказала, но она не спрашивает. Она смотрит на тарелку с бутербродом и переводит взгляд на меня.

– Ты ешь в школе?

Мне хочется засмеяться, но это был бы злой смех.

– Нет. У нас платное питание. Родители переводят деньги классухе.

– А… можно же пойти купить в столовой булочку или что-то… У тебя есть деньги на карте?

– Есть немного. Но там сейчас картой нельзя платить, только наличкой.

Она, нахмурившись, смотрит на меня, как будто впервые увидела.

– Почему ты не говоришь, что тебе нужны деньги?

Я отвожу взгляд. Почему мне с ней так сложно? Она ничего не понимает. Всегда она была такая или это Боречка ее так загипнотизировал, налил ей в уши своей правды?

– Я думала, это и так понятно. Где мне брать, я же не работаю? А Борис всё время говорит, что нужно экономить.

Она встает, идет в прихожую, достает из сумки кошелек. Дает мне пятьсот рублей.

– Возьми. Когда нужно будет еще, скажи. Не ходи голодная, ладно?

Я неожиданно чувствую, как глазам становится горячо. Блин, из-за какой-то пятисотки… Нет, нет, нет!

– Спасибо, – говорю я как можно спокойнее, – ну я пойду одеваться.

– Да, – говорит она, – да. Я тоже пойду, попробую поспать хоть немножко.

Я иду к остановке. Утро особенно хмурое и пасмурное. Снова думаю, что зимой в это время, наверное, будет совсем темно. Как я буду ходить здесь в темноте? Ловлю себя на странной уверенности: ничего, зимой меня здесь не будет. Почему?

Подходя к пустырю, вижу вдалеке Толика с его тачкой – тащится навстречу, покачивая головой, как будто кого-то слушает. Он замечает меня, радостно машет рукой и ускоряет шаг. Вот только его мне сейчас не хватало. Блин… Я грязно ругаюсь про себя. Тачка лязгает, подпрыгивая на кочках и проваливаясь в ямки. Поравнявшись со мной, Толик разворачивается и начинает идти рядом.

– На службу? – сипло спрашивает он.

– Ага, – отвечаю я.

Не хочу говорить, что я еще в школе. Кто знает, что у него в голове. Пусть думает лучше, что я взрослая и сильная.

– Я тоже щас поеду, заправлюсь только. Забрал свою «ласточку» с техосмотра, помыл. Смотри, какая.

Я смотрю на его тачку. Она такая же отвратительно грязная, как и в прошлый раз. На дне лежат какие-то тряпки. Невольно вспоминаю Аленин сон, но заставляю себя прогнать эти мысли. Просто фантазия, она слишком много думает обо всех этих местных жителях, собраниях и всяком таком.

– Собрание сегодня, – деловито говорит Толик, будто прочитав мои мысли, – явка строго обязательна. В шесть часов – помнишь, нет? Придется с работы пораньше уйти.

– Да, я помню, – говорю я.

– Вот. И своим скажи. Хоть и не ваш дом, а что делать.

Что там насчет дома, не пойму. Алена говорила, что он ей уже затирал что-то подобное.