С легкой руки Александра Сергеевича Пушкина в общественном сознании сложилось устойчивое убеждение, будто земли вокруг Петербурга в допетровские времена представляли собою неведомую и чуждую Православной Руси территорию.
Действительно…
На берегу пустынных волн
Стоял Он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася, бедный челн
По ней стремился одиноко,
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца.
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел,
И думал Он.
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
Назло надменному соседу.
Каждому из нас знакомы эти пушкинские строки…
Читая их, нам представляется, что Петр I стоит на земле, на которую не ступала никогда нога русского человека,
И вот что странно…
Мы твердо помним, что свет Православия воссиял над Ладогой задолго до крещения Руси, и это отсюда, из древнего уже тогда Валаамского монастыря, отправился крестить язычников ростовской земли преподобный Авраамий.
Никто не скрывает и того неоспоримого факта, что и самая первая столица Руси – Старая Ладога тоже находится в двух часах езды от нашего города…
А всего в нескольких километрах от Петербурга, в устье реки Ижоры, в 1240 году произошла знаменитая Невская битва, в которой святой благоверный князь Александр Невский разгромил шведов и тем самым предотвратил организованный Римским папой крестовый поход на Русь…
Этих фактов никто не опровергает, но вместе с тем они как бы отодвинуты на периферию общественного внимания в московско-центристской идеологии устроения нашей страны. Веками намоленная русская земля, что окружает наш город, как бы отделена от него.
То, о чем говорю я, не является каким-то местническим, северо-западным патриотизмом…
Принципиально важно для всей России осознать тот простой и непреложный факт, что окрестности Петербурга не окраина нашей страны, а один из важнейших духовных центров ее.
Именно здесь находится та незримая, но реально существующая точка опоры всей духовной истории нашей страны, применяясь к которой разворачивал нашу историю и святой благоверный Александр Невский, повенчавший Русь со степью, и Петр I, превративший Святую Русь в Российскую империю, и деятели 1917 года, создавшие здесь Советское государство…
Знаками, обозначающими эту территорию как духовный центр Святой Руси, были и те величайшие события нашей духовной истории, которые происходили здесь.
А.С. Пушкин, гениально точно изобразил и внутреннее состояние Петра I, и сам выбор, сделанный первым русским императором. Место, где вскоре поднялся Санкт-Петербург, действительно, было пустым. Из-за постоянных наводнений, здесь не строилось ничего, кроме убогих изб чухонских рыбаков.
Но такое пустое место и искал Петр I.
И тут, помимо фиксации точных деталей пустынного невского пейзажа, взгляд А.С. Пушкина проникает в самую сокровенную глубину русской истории.
Санкт-Петербург закладывался как город-символ.
Символ разрыва новой России с Древней Русью.
Это поразительно, но в этом – вся суть Петровских реформ…
Они накладывались на Россию, нисколько не сообразуясь с ее православными традициями и историей, и вместе с тем были благословлены униженной и оскорбленной Петром Русской Церковью.
Возможно, подсознательно, но Петр I выбрал для нашего города именно то место древней земли, которое было пустым, которое и не могло быть никем населено в силу незащищенности от природных катаклизмов.
Сюда уводил Петр I созидаемую им империю, здесь, на заливаемом наводнениями пространстве земли, пытался укрыть он от нелюбимой им Святой Руси свой освобожденный от Православия патриотизм.
И, право же, первые ничем не защищенные в духовном отношении жители Петербурга, действительно, оказались очень близки к воплощению мечтаний о петербургской национальности, возникших среди демократической публики в начале девяностых годов минувшего века.
«Пожалуй, не найти другого такого города, где бы одни и те же люди говорили на столь многих языках, причем так плохо… – пишет о Петербурге времен Анны Иоанновны побывавший тогда в нашем городе датчанин Педер фон Хавен. – Но сколь много языков понимают выросшие в Петербурге люди, столь же скверно они на них говорят. Нет ничего более обычного, чем когда в одном высказывании перемешиваются слова трех-четырех языков. Вот, например: Monsiieur, Paschalusa, wil ju nicht en Schalken Vodka trinken, Isvollet, Baduska. Это должно означать: «Мой дорогой господин, не хотите ли выпить стакан водки? Пожалуйста, батюшка!». Говорящий по-русски немец и говорящий по-немецки русский обычно совершают столь много ошибок, что строгими критиками их речь могла бы быть принята за новый иностранный язык. И юный Петербург в этом отношении можно было бы, пожалуй, сравнить с древним Вавилоном».
Надо сказать, что Педер фон Хавен весьма благожелательно оценивал Петра и его свершения, и, употребляя слово «Вавилон», он менее всего хотел бы уподобить судьбу города на Неве библейскому примеру тщеты человеческой гордыни.
Это уподобление получилось само собою.
Оно не придуманное, оно осуществившееся в действительности три столетия назад.
Но было святительское благословение городу, сюда была нацелена стрела русской православной истории[1], и – вот оно Божие чудо! – спасая и отмаливая невский Вавилон, является здесь великая русская святая – блаженная Ксения Петербургская…
Эта едва ли не самая любимая русская святая до сих пор еще не понята до конца.
Считается, что ее мужем был Андрей Федорович Петров. Он пел в придворном хоре императрицы и носил чин полковника…
Однако откуда взялись эти подробности, неведомо.
Более того… Исследователи совершенно определенно установили, что в списках певчих дворцовой капеллы никакого Андрея Федоровича Петрова не значится.
А это весьма странно, но можно найти и этому объяснение, если действительно искать объяснение, а не пытаться втиснуть живую святость в мертвую схему устоявшихся представлений.
Мы знаем об Андрее Федоровиче Петрове только из рассказов самой Ксении Григорьевны, вернее, из преданий о ее жизни, и очевидно, что и имя супруга, и звание его – лишь тот язык святого юродства, на котором выражала Ксения Григорьевна мысль, которую необходимо было постигнуть русским людям, жившим тогда… Ту мысль, которую боимся постигнуть мы и два с половиной столетия спустя…
Словно ангел, неведомо как, откуда-то из самых сокровенных глубин Святой Руси, возникает святая блаженная Ксения Петербургская в душноватой и мутной атмосфере царствия Анны Иоанновны…
И хотя и жила она в городе, устроенном по западному образцу со всей положенной регулярностью, хотя её подвиг святого юродства и совпадает по датам с свирепыми указами о борьбе с бродяжничеством, но не улавливалась в полицейские, бюрократические сита – из молитв и чудотворений сотканная – жизнь блаженной Ксении… Настолько могущественной силой была защищена Ксения Григорьевна, что сама была самой надежной опорой и силой…
И если продолжить сравнение православной истории Петербурга со стрелой, если продолжить на карте полет ее, мы увидим, что острие стрелы упрется в Кронштадт – город, где предстоит просиять святому Иоанну Кронштадтскому, которого, единственного из святых, еще при жизни величали Всероссийским батюшкой.
Петр основал Петербург.
Петр преобразил Русь в Российскую империю.
Еще? Еще он нанес сокрушительный удар по национальному самосознанию.
Порабощение и унижение Русской Православной Церкви; жесточайшие расправы над всеми, кто выказывал малейшее уважение к русской старине; упорное преследование русской одежды; окончательное закрепощение русских крестьян – это тоже Петр.
А в противовес – неумеренное, незаслуженное возвышение иноплеменного сброда, хлынувшего со всех сторон в Россию, обезьянье копирование заграничных манер и обычаев…
Все это привело к тому, что в общественном сознании укрепилась мысль о предпочтительности всего иностранного, о бесконечной и дремучей отсталости всего русского. Быть русским стало не только не выгодно, но как бы и не совсем культурно…
И не это ли и создавало благоприятную для действия темных разрушительных сил среду? Не здесь ли и кроется источник всех бед и трагедий России, пережитых ею на склоне второго тысячелетия?.. Не отсюда ли и истекают болотные миазмы – «над Россией тяготеет проклятие, налагаемое историей на всякую отсталую и развращенную страну» – «Черного Передела»?
Говоря так, нужно подчеркнуть, что мы делаем это не для того, чтобы принизить значение Петра и его преемников…
Надо просто уяснить, что любить Россию и любить при этом Петра невозможно…
И дело тут не в наших личных вкусах и предпочтениях…
Мы должны ясно и отчетливо осознать, что невозможно сделать для русского народа ничего хорошего, если ты не любишь Россию, ее обычаи, ее характеры, ее культуру…
Мысль обыкновенная и даже банальная, если говорить о любой другой стране, но в нашей стране, особенно в либерально-демократических кругах, она вызывает яростное сопротивление…
И не потому ли и вся борьба нашей интеллигенции за свободу страны в результате оборачивалась или 1917 годом с его Лениным, Троцким и Чека, или перестройкой и реформами с их Горбачевым и Ельциным…
Но и в оппозиционном «демократам» лагере мысль о том, что невозможно сделать для русского народа ничего хорошего, если не любишь Россию, воспринимается только в приложении к настоящему, соотнести эту мысль с Петром I не получается и у патриотов.
И тут нужно заметить, что сами Романовы, гораздо лучше нынешних монархистов понимали роковую противоречивость петровского устроения Российской империи.
Самый замечательный памятник Петру – не «Медный всадник».
Медный всадник – это символ Екатерининской эпохи, а памятником Петру скорее можно назвать стоящий рядом Исаакиевский собор.
Петр I родился в день памяти Исаакия Далматского, и судьба преподобного словно бы вместила в себя чертеж судьбы Петра I и наследовавших ему русских императоров…
Особенно отчетливо осознаешь это, когда слушаешь в соборе акафист – Исаакию Далматскому. Кажется, что это не с императором Валентом, а с Петром I и говорил блаженный Исаакий.
– Царь! Отопри храмы для правоверных, и тогда Господь благопоспешит пути твоему.
И кто это, царь Валент или Петр I, не отвечал ему, «презирая его, как простеца и безумца; не придав значения словам его, он продолжал путь свой…»
А разве царь Валент сильнее гнал православную веру, чем Петр I?..
Валент приказал сбросить преподобного Исаакия в пропасть, а потом заточить в темнице, когда преподобный предрек поражение Валента и смерть в горящем сарае…
А какая смерть была предречена Петру?
Совпадений так много, что трудно уйти от мысли, что строительство гигантского храма в память преподобного, которого не слишком-то хорошо знали на Руси, – это попытка потомков Валента-Петра вымолить прощение первому русскому императору.
Трудно и долго строился этот храм…
Есть даже такая пословица: слава Богу, вот и Исаакиевский собор построили! И она не только о строительстве здания, но и о том тайном и гораздо более важном примирении, которое состоялось у династии Романовых с Православной Церковью…
Другой «знаковый» храм Петербурга – Казанский собор.
Это тоже памятник, только памятник не Петру, а устроенной Петром империи. Трудно отыскать еще один такой же прекрасный и вместе с тем такой же нелепый архитектурный шедевр.
Все внимание сосредоточено на величественной, развернутой на Невский проспект колоннаде. Как сказал поэт, Казанский собор словно бы обнимает этой колоннадой город…
И все прекрасно в этой метафоре, только руки эти, если соотносить их с телом собора, неестественно вывернуты на одну сторону. Вход в собор с Невского проспекта через колоннаду находится на одной линии с алтарем, а настоящий вход – с Думской улицы.
И такое ощущение, что сам Казанский собор как бы пристроен к своей величественной колоннаде…
Как и Православие, которое вплоть до XIX века наследники Петра только пристраивали к своей империи…
Три столетия отделяют нас от того дня, когда «на берегу пустынных волн» встал Петр I, обдумывая, как «назло надменному соседу» воздвигнуть город. Каторжным трудом всей России город был воздвигнут. Воздвигнут на «зло соседу», на зло всей истории православной Руси…
О том, как «державная воля Петра» победила и продолжала столетие спустя побеждать, и так до конца и не сумела победить стихию русской природы и русской истории, рассказал еще в «Медном всаднике» А.С. Пушкин.
Мы же ясно видим сейчас, что каторжным трудом всей России, гением Пушкина и Гоголя, Достоевского и Лескова, Блока и Ахматовой; молитвами просиявших здесь святых Ксении Петербургской и Иоанна Кронштадтского; подвигами священномученика митрополита Вениамина и подвижническими трудами нашего современника, митрополита Иоанна, мучительно-трудно и все-таки ликующе-победно срасталась новая послепетровская история с прежней русской историей.
И вот вдумаемся в очень простой, но вместе с тем исполненный неземного величия факт… Санкт-Петербург, возможно, единственный русский город, на улицы которого никогда не ступала нога чужеземного завоевателя…
И вместе с тем наш город, тоже, наверное, единственный во всей России, так легко доступен для победы внутренних, деструктивных, антирусских сил… В этой внешней несокрушимости и внутренней незащищенности нашего города тоже скрыт великий мистический смысл…
Иногда возникает ощущение, что православному, патриотически настроенному человеку вообще нечего делать в Санкт-Петербурге. Но вглядываешься в события давней и совсем близкой истории и ясно видишь, что главные, пусть и незаметные для не желающей замечать их Москвы, события и победы православного сопротивления тоже происходят в нашем городе.
Так было в мае 1922 года, когда завербованные ГПУ обновленцы захватили руководство Русской Православной Церковью. Это ведь не в Москве, а здесь, в Петрограде, отлучил их от Церкви священномученик митрополит Вениамин, бесстрашно принимая мученический венец.
А другой митрополит, Иоанн, который так и не благословил Собчака, хотя и пришлось ему, как святому Филиппу, митрополиту Московскому, заплатить за это своей жизнью?
Предание утверждает, что еще задолго до Крещения Руси апостол Андрей Первозванный побывал на днепровских холмах, где стоит сейчас Киев, а потом, проплыв на север, попал на Ладогу и установил на месте языческого капища на Валааме крест, дабы свет Православия озарил и северные края.
Историки XIX века обыкновенно подвергали этот факт сомнению. Как последний и самый веский аргумент приводили они рассуждения, дескать, очень уж удален Валаам, как это мог апостол попасть туда.
А вот наши святые преданию верили.
«Почему не посетить ему (апостолу. – Н.К.) место, освященное для богослужения народного и там не насадить богопознания и богослужения истинного? – говорил святитель Игнатий (Брянчанинов). – Почему не допустить мысли, что сам Бог внушил апостолу это высокое, святое намерение и дал силу к исполнению его? Дикость, малоизвестность страны – дальность, трудность путешествия – не могут быть достаточною, даже сколько-нибудь сильною причиною, чтобы отвергнуть это предание. Немного позже времен апостольских ходили путями этими целые воинства, почему же не пройти ими апостолу, водимому десницею Божиею и ревностью апостольскою?»
Собирая материалы для книги об игумене Валаамского монастыря Дамаскине, я был поражен той детской, нерушимой верой его в пребывание на острове апостола Андрея Первозванного…
Завершая молитвенно-архитектурное восстановление Валаамского монастыря, Дамаскин заказал в 1873 году, когда был устроен скит святого преподобного Авраамия Ростовского, отлить для монастырского соборного храма тысячепудовый колокол. В память святого апостола, водрузившего на Валааме крест, назван был этот колокол Андреевским.
И сбылись, сбылись ожидания игумена…
Когда колокол подняли на колокольню и зазвучал он, откликнулись апостольскому голосу колокола на Святом острове, где подвизался преподобный Александр Свирский…
Откликнулся Коневский скит…
И Авраамиев скит подал свой голос…
Неземной гармонией и подлинным величием был исполнен замысел монастырского строительства, затеянного Дамаскиным. Теперь, когда зазвучали колокола, это стало явно всем. Говорил «апостол Андрей Первозванный», и откликались на его голос святые ученики и последователи. Ликующе звенели над Валаамом колокола…
Считается, что колокольный звон очищает воздух, убивая болезнетворные микробы… Перезвон валаамских колоколов очищал от микробов воздух нашей истории.
Нечто подобное произошло и в Петербурге в дни празднования трехсотлетнего юбилея города.
Словно бы материализовалось древнее предание, и стопа апостола Андрея Первозванного ступила, наконец, на нашу вырванную из болотного плена землю.
И встреча мощей апостола в Казанском соборе, и крестный ход с ними в Исаакиевский собор не только перевернули и наполнили духовной красотой и осмысленностью трехсотлетний юбилей города, но как бы замкнули двухтысячелетний промежуток христианской истории.
Стрела русского православного патриотизма, что была вставлена в натянутый от Валаамских островов до Старой Ладоги лук; стрела, которая летела грозной дружиной святого благоверного князя Александра Невского, чтобы у стен будущего Петербурга пресечь первый поход стран НАТО на Святую Русь; стрела, что шепотом молитв святой блаженной Ксении Петербургской пронзала неверие и бездуховность невского Вавилона; стрела, что испепеляла безверие и уныние жаром покаяния и молитв Всероссийского батюшки, святого праведного Иоанна Кронштадтского, кажется, вобрала сейчас всю первоначальную силу апостольской проповеди, чтобы поразить маловерие неправославного патриотизма и теплохладность непатриотичного православия, поселившиеся в наших сердцах…