В жерновах житейских - читать онлайн

Глава 1

Начало апреля – это то время, когда природа начинает бурно просыпаться и приходить в себя после зимней спячки. Снег уже растаял, напоминая о своем недавнем пребывании мутными, дымящимися на солнце лужицами. И только кое-где в тени деревьев и под заборами еще оставались его холодные, грязно-серые, плачущие тоненькими ручейками сугробики.

На высоких соснах, росших вблизи госпиталя, горланили неугомонные полчища вернувшихся из дальних странствий грачей. Птицы громко радовались неотвратимому наступлению весны. Но со стороны вполне могло показаться, что они приветствуют вышедшего за ворота человека.

Только что покинувший двор медицинского учреждения мужчина был солидного роста. Несмотря на это, его конечности казались влитыми в крепкое, не склонное к полноте тело. Чуть широковатое лицо, небольшой правильной формы нос, прямоугольный с ямочкой подбородок, на лбу пролегли несколько глубоких морщинок, которые были слишком заметны еще и потому, что человек, прижмурив узенькие серые глаза, смотрел прямо на ослепительное весеннее солнце. Такую внешность называют одним словом – волевая!

Это и был Николай Цыганков. Пожалуй, можно еще добавить, что темно-синий спортивный костюм, коричневая «пропитка» и белые кроссовки, которые по его просьбе купила старшая медсестра, были ему немного маловаты. Но особого дискомфорта Николай не ощущал, чему был несказанно рад и мысленно поблагодарил Валентину за удачно сделанные покупки.

Он скользнул взглядом по голубым решетчатым воротам с начищенными медными звездами и через мгновение.: сожалением покачав головой, медленно побрел на шум электрички.

Николай даже сам не совсем понял, что означал этот его жест: то ли ему было жаль стайку воробьев, которые, развеселившись, гоняясь друг за дружкой, впопыхах свалились в неглубокую грязно-мутную лужицу, расплескав ее по асфальту, то ли, глядя на сверкающие звезды, он припомнил о том, что сделали они с его жизнью. И он – бывший капитан спецотряда – мысленно сравнил ее с убогой лужицей, которую вот так же, как сейчас эти воробьишки, расплескали, рассеяли, и она беззвучно растеклась по гладкому асфальту времени.

Кто знает, удастся ли теперь снова собрать разбежавшиеся болезненные ручейки затравленных, мечущихся мыслей в единый, спокойный водоем? Лежа на больничной кровати, Николай много раз обдумывал свое будущее.

Теперь же, выйдя за ворота, он никак не мог сконцентрировать внимание на чем-то важном, первостепенном. Мысли его были напряжены до предела, взгляд подозрительно шарил по незнакомой округе. Ему казалось, что в следующую минуту из высившихся невдалеке многоэтажек резанет пулеметная очередь. А дюжий бородатый дворник, сгребающий прошлогодние листья, прячет под спецовкой вороненый автомат.

Рассеянно и робко ступал Цыганков по неширокой, выложенной бетонными плитками дорожке. И уже когда в просветах деревьев замаячил силуэт пригородной остановки, только тогда вышел он из некоего оцепенения, поймав себя на мысли: «Э, дружок! Расшалились нервишки. Какая стрельба? Какие автоматы? Все осталось в прошлом».

Немного расслабившись, продолжал рассуждать: «Нужно скорее избавиться от этих жутких ощущений. Уеду домой. Здесь оставаться не резон. Ни квартиры, ни работы! Можно, конечно, пожить первое время у Вовки, пока подыщется что-то подходящее. Но нет. Не стоит. К черту все! Нужно немного одиночества.

Может, и вправду говорят, что время лечит? А в деревне свежий воздух, земля, да и люди знакомые. Жаль, давно не был там. Да и не писал давно. Поди дед извелся, заскучал. Решено, завтра первым же поездом домой!»

На душе сразу стало как-то теплее от этого приятного слова «домой».

Ему не повезло. Только-только подходя к остановке. Николай увидел удаляющийся хвост электрички. Изучив висевшее на столбе расписание, с досадой выяснил, что поездка предстоит почти через час.

Присесть не хотелось, потому что за время, проведенное в госпитале, Цыганков досыта насиделся и належался. И он стал прохаживаться взад-вперед. Несколько раз его прямо-таки охватывало искушение позвонить из телефонной будки Вовке. Только всякий раз в последний момент почему-то передумывал. «Нет, не буду. Свалюсь как снег на голову. То-то получится встреча!» И он продолжал медленно прогуливаться, заложив руки за спину, исподлобья разглядывая собирающихся на остановке людей.

Тем временем солнце стало тускнеть и клониться к горизонту. В воздухе становилось все свежее и прохладнее. Старуха-зима никак не хотела уступать позиций улыбающейся соседке-весне. По этой причине народ все теснее набивался в кирпичный домик, служивший временным прибежищем для ожидающих.

Николай обратил внимание на одну парочку, топтавшуюся на месте, но упорно не желавшую заходить на площадку остановки. Это были две женщины. Одна чуть постарше, другая помоложе. Симпатичные и сильно похожи друг на дружку. Очевидно, мать с дочерью.

Цыганков в очередной раз взглянул на часы. Ждать еще минут двадцать, не меньше.

В это самое время от маячивших сквозь ветви деревьев многоэтажек донеслись пьяные выкрики и истерический смех. И вскоре на дорожке, по которой пришел Николай, появились четверо рослых молодых парней.

Даже издалека можно было, не ошибившись, сказать, что они пьяны. Двое о чем-то оживленно рассуждали, а двое пытались поддержать разговор своих немало выпивших товарищей. Неугомонная компания приближалась.

Цыганков с нетерпением еще раз посмотрел на часы. Очень не хотелось проводить время рядом с чересчур веселыми ребятами, тем более что они демонстративно пытались выразить неуважение к окружающим. А этого бывший капитан очень не любил.

Один из парней, помочившись на угол павильона остановки, стал приставать к парочке, которую Николай определил как мать и дочь.

– Может, с нами, красавицы? – Нагло раскинул руки хулиган.

– Молодой человек, оставьте нас в покое, – испуганно ответила женщина постарше. Та, что помоложе, спряталась за ее спину.

– Ах, мы еще и интеллигенты! – продолжал наседать разогретый алкоголем парень. – Что ж, тем приятнее будет вечер. – И он схватил женщину за рукав куртки.

Та стала сопротивляться и кричать:

– Люди, это что же творится! Убери руки, негодяй! Помогите кто-нибудь!

Вокруг не оказалось ни души. Народ плотнее сбился в павильон остановки. Только крик жертвы да дикий хохот хулиганов раздавались в вечерней тишине.

Николай, молча наблюдавший за всем этим безобразием, не вытерпел. Он подошел уверенным шагом.

– Отпусти сейчас же, а то пожалеешь.

Хулиганы опешили от такой наглости. Оставив женщин, все четверо стали медленно окружать Цыганкова. Он слышал, как дзинькнула об асфальт разбитая бутылка. Острие горлышка тускло заблестело в руке одного из нападавших. Слышал, как где-то рядом, за спиной, щелкнула пружина выкидного ножа.

– Шли бы вы по домам, мужики. – Он сам едва угадал свой негромкий, грудной голос, каждое слово которого зазвучало откуда-то из глубины души четко и твердо, как всегда, в минуты смертельной опасности. Это выработалось у него давным-давно, когда в Рязанском воздушно-десантном постигал Николай суровую науку выживания. Позже наука эта оттачивалась и закалялась в спецотряде быстрого реагирования. Каждый день выезды, погони, задержание «особо опасных», борьба с наркобизнесом. Да, было времечко, чтобы не раз проверить и применить теоретические знания. И Цыганков ни разу не ошибся!

Хулиганы и не предполагали, с кем имеют дело. Плотнее сжимали они кольцо вокруг бросившего им вызов мужчины.

В драках Николай никогда не кричал, как кричат бойцы в видеофильмах. Он просто с точностью выполнял то, чему его когда-то учили. Глубокий вздох, секундная концентрация энергии, и на выдохе короткий точный удар в челюсть, горло, в область печени или в какую-либо еще жизненно важную точку тела.

Так произошло и теперь. Через несколько мгновений все было кончено. Хулиганы в неестественных позах валялись на асфальте. Трое из них даже не шевелились. И только тот, который пытался ударить Цыганкова ножом, корчился и подвывал от боли, держа на весу сломанную руку.

Движением плеч Николай поправил куртку, отряхнулся и подошел к поверженному врагу.

– Никогда не забывай о том, что ты человек. А рука… пусть это будет тебе маленьким уроком. Нож – оружие. А нормальные люди применяют оружие только для самозащиты. Ты ошибся, парень. – С последними словами, полностью успокоившись и удостоверившись, что хулиганы надолго запомнят преподанный им урок, Цыганков уверенным шагом направился к вовремя остановившейся электричке. Через мгновение он уже вскочил на подножку вагона…

Владимир Тимофеевич Ермаков, в определенных кругах Ермак, с утра пребывал не в духе. Последнее время жизнь перестала его радовать.

Вот и сегодня этот козел-шеф набросился на них с Петькой, напарником. «Вы, – говорит, – кто такие? Кто вам дал право рты открывать? Еще раз услышу, и длиннющий список российских безработных пополнится двумя фамилиями. Ясно?!»

Чего уж не понять. Жмотина! Они всего лишь попросили поднять зарплату. Доллар ведь подпрыгнул. А у нас теперь все по нему равняется.

«Ох уж эти бизнесмены – толстые кошельки! Сам в золоте, дом трехэтажный, а на рабочих чихать хотел. Откуда в людях столько жадности? Тут стараешься, в жилку тянешься – и ни черта! Детей прокормить не можешь», – так невесело размышлял Вовка, лежа на потертом стареньком диване.

Ермаков был родом из Сибири. Высоченного роста, с сорок пятым размером ступни, черными кудрявыми волосами и прямым тонким носом – он слегка походил на цыгана. Кто знает, может, текла в его жилах кровь легендарного батьки-атамана, когда-то покорившего Сибирь. Во всяком случае то, что кровь его была не в меру горячей. Вовка испытал много раз. Весной девяносто пятого, вернувшись из Чечни, он такого наговорил начальству, что поданный им рапорт об увольнении был подписан немедленно.

Сначала невыносимо скучал по службе. Привык за долгие годы, да и без дела сидеть надоело. Семья осталась без средств. Тех денег, которые зарабатывала жена, хватало на то, чтобы еле-еле сводить концы с концами. Поэтому уже вскоре Вовка подыскал работу, и через некоторое время понял, что «на гражданке» не так уж и плохо.

«Да, этот хмырь вообще стал зарываться, – продолжал он теперь размышлять. – Днями и ночами дома не живешь, а платить не хочет. И Анька как-то странно себя ведет. Вот натура! Как денежки считать, так она первая, а как на работе пропадаю – плохо! Недовольства, надувания. Нужно пересмотреть отношения, а то дозарабатываешься до того, что семью потеряешь. Поласковей с ней, что ли?»

Диван, клацнув пружинами, застонал под тяжестью заворочавшегося тела.

– Ань, иди, что-то скажу, – пробасил Вовка.

– Чего еще! – донесся из соседней комнаты голос жены. – Говори.

– Нет, я так не могу. Нужно, чтоб ты пришла.

В комнате послышался шелест переворачиваемых рукой страниц, легкий хлопок закрывшейся книги.

Через минуту Анна стояла в дверях и понимающе улыбалась.

– Что еще придумал? – Светло-серые густые волосы спадали до плеч, пухлые розовые губы, живые карие глаза, светящиеся по-озорному призывно.

«Красивая, как и раньше», – подумал Вовка. Вслух нетерпеливо сказал:

– Иди сюда, что стала в дверях.

Аня едва сделала шаг навстречу, как вдруг неожиданно, может потому так пронзительно, зазвонил звонок на входной двери.

«Всегда так, – с раздражением подумал Ермаков, вскакивая с дивана и спеша к двери. – Только чего-нибудь надумаешь – обязательно тебе помешают. Закон подлости!»

Но уже через минуту он, как маленький ребенок, прыгал от радости.

– Тридцать один год, а он сигает, – с иронией в голосе съязвила Анна. Но через мгновение она присоединилась к мужу.

У дверей стоял Николай Цыганков! Или, как сокращенно и ласково называли его Ермаковы – Цын-Цын.

Аня и Владимир засыпали дорогого гостя вопросами:

– Откуда? Надолго ли? Где вообще пропадал столько времени?

А он только виновато улыбался и тоже был очень растроган и рад встрече.

– Да погодите, ребята, дайте хоть в себя прийти!

Гость достал бутылку «Столичной» и две плитки шоколада.

– Спиртное взрослым, а это девочкам. – Он протянул сладости Ане. – Кстати, где они?

– Уже второй день у мамы гостят. Танечка и Манечка так выросли! Ни за что не узнаешь…

Владимир нетерпеливо перебил супругу:

– Человек с дороги, Ань. Давай накрывай на стол, а потом будем разговаривать. Соловья баснями не кормят! О-о-о, а что это у тебя с рукой, пропащая душа?

Разволнованный гость посмотрел на руки. На правой были сбиты пальцы и слегка виднелась запекшаяся кровь.

– Ой, не заметил я. Ничего страшного. Поучил тут немножко пару-тройку негодяев тому, как нужно себя вести.

Вовка заулыбался:

– Узнаю нашего Робина Гуда. Представляю это «немножко»!

Пока Анна готовила праздничный ужин по случаю встречи, мужчины вышли на балкон.

Судьба давно свела вместе этих молодых крепких парней. Познакомились еще в училище. Попали в одну роту. Быстро сдружились. Немногословный, слегка замкнутый Николай и веселый, бесшабашный, с распахнутой душой Вовка – они как бы дополняли один другого. Вместе переносили тяготы и лишения, выпавшие на их долю, вместе радовались успехам, достижениям и вместе мечтали… Мечтали о чем-то возвышенном, о успешной карьере. Вовка иногда любил говорить: «Колян, а здорово звучит: генерал-майор воздушно-десантных войск Ермаков!»

Колян же был поскромнее: «Да ладно тебе, генерал-майор, тут хоть бы до полковника дослужиться».

И оба улыбались, отчетливо осознавая, что сейчас их задача заключается в том, чтобы успешно окончить училище. И это у них неплохо получилось.

Предстояла разлука надолго. Быть может, навсегда. Николая направили служить в ГДР, а Владимира в Псковский ЦШБ. Но друзья связей не теряли и постоянно переписывались.

Пока снова не вмешалась судьба.

Прослужив два с половиной года. Николай затосковал. Однообразие, армейская рутина и серые длиннющие будни нагоняли невыносимую тоску. А ему, молодому здоровому лейтенанту, хотелось действовать, быть на виду. Поэтому, когда услышал, что представитель по желанию набирает молодых офицеров для создания спецподразделения, то зразу же попросился. Уже через две недели Цыганков очутился в ближнем Подмосковье. Всего набралось пятьдесят человек. Среди них оказался Вовка Ермаков, который попал сюда по той же причине, что и Николай. Друзья были очень рады счастливому совпадению.

Но что это за понятия, скажете вы: «по желанию», «попросился»?! И будете абсолютно правы! Потому что для армии подобные выражения совершенно неприемлемы. Так было во все времена. Так было и тогда – в конце восьмидесятых.

Созданием спецподразделения занимались люди одной из многочисленных и могущественных ветвей КГБ. При тщательном отборе кандидатов помимо желания учитывались личная характеристика, физические и моральнопсихологические качества. Вообще, уже через месяц из пятидесяти их осталось всего лишь тридцать. Но это были лучшие из лучших! Даже им, уже прошедшим высшую школу десанта, на первых порах приходилось очень тяжело. Бесконечные тренировки изматывали до предела. Метание ножей, гранат, ориентировки на местности, стрельба из всех видов оружия, прыжки с вертолета на малой высоте и подводные спуски, словом, не было ничего невозможного для этих молодых здоровых парней.

Полковник КГБ Валерий Георгиевич Давыдкин, командовавший отрядом, получившим кодовое название «Стрела», любил повторять личному составу:

– Вы – есть представители народа, который вас вырастил и дал образование. Поэтому каждый боец обязан никогда не забывать об этом. И свято беречь и охранять интересы нашей державы, а это значит – интересы трудового народа!

И они как могли старались оправдать значение этих, выученных наизусть слов. Сотни выездов и вылетов в различные точки СССР. Выполнение наитруднейших операций по задержанию особо опасных преступников, наркоторговцев, валютчиков и прочей нечисти. Через несколько лет у большинства ребят появились правительственные награды, они были повышены в званиях. Но было еще одно…

Им пришлось пережить страшную августовскую ночь девяносто первого. Когда казалось, что в один миг в мире все перевернулось. В течение суток приказы менялись, как в калейдоскопе! Чувствовалось, что надвигается что-то страшное, кровавое и ненужное. Николай и Вовка тогда думали о том, как же легко люди играют чужими жизнями. Думали и вспоминали слова из книги: «война – есть самое чудовищное надувательство…».

Прошли считаные годы и их все-таки втянули в это надувательство века. Грянул декабрь 1994-то! Российские войска вступили в Чечню. Якобы для разоружения засевших на ее территории бандформирований. Это было начало страшной, ужасающей по размерам и чудовищности кровавой бойни. Тысячи молодых пацанов, вчерашних школьников, стали пушечным мясом, мишенями для опытнейших, прошедших многими тропами войны наемников со всего света.

Кто сотворил этот ужас?! Наверняка эти люди до сих пор не поняли, что все было намного страшнее и чудовищнее, чем они думали. Бойтесь! Когда-нибудь потомки узнают о том, что же произошло на самом деле.

Владимир и Николай стали участниками печально известной кампании.

Это случилось в начале января 1995-то. Полковник Давидкин срочно собрал весь личный состав «Стрелы». Шестое января. Пасмурно, шел снег. Николай хорошо запомнил эту дату. На следующий день Рождество.

– Ребята… мужики, – негромкий голос командира звучал отчетливо и твердо. Уже все знали о том, что если Валерий Георгиевич обращается вот так запросто, не по уставу, значит, предстоит нелегкое ответственное задание. Другого они и не ждали. – Понимаю, завтра праздник. Каждому хотелось отдохнуть, побыть с семьей, с друзьями. Но… Вынужден вас огорчить. Завтра в шесть утра отбываем в Грозный. На сборы, – он мельком скользнул взглядом по наручным часам, – уйма времени. Конкретное задание – по прибытии. Вопросы задавайте сразу.

Давыдкин суровым взором окинул строй. Стояла напряженная тишина. Да и о чем они могли его спрашивать? Эни – привыкшие молча и беспрекословно выполнять любые поставленные задачи.

Утром с Внуковского аэропорта поднялся в воздух грузовой ИЛ-76 и взял курс на Моздок.

По прибытии отряд разделился на две группы. Затем был вертолет и ужасный беспощадный бой. До этого бойцы «Стрелы» прошли Нагорный Карабах и Киргизию, но то, что пережили они в Грозном, было ни на что не похоже.

Последнее, что запомнилось Николаю, это голые, подолбанные пулями и осколками мин стены какого-то здания, в котором они находились, раненые ребята и труп Димки Ветрова! Он лежал с оторванными ногами, сжимая в руке автомат. Огромная лужа крови под ним отдавала парком на морозном воздухе.

А Давыдкин хрипло орал в рацию:

– Давайте сюда! Слышите, сюда! Проход только один – серого магазина… не магазин?., мастерская?! Да мне по хрену, что это такое! Только там один путь! Отрежут и всем кранты! Р… раненые?!.. Фу, ты, черт… «Береза», слышишь меня?! Раненых много!.. Есть, говорю же вам!..

Пули жужжали, будто осы, и со смачными шлепками впивались в оштукатуренные стены. Где-то рядом ударил миномет. Дом, в котором они находились, содрогнулся от взрыва.

Полковник продолжал хрипеть в рацию, но на том конце провода его, похоже, не очень-то слышали.

Николай вел автоматный огонь по перемещавшимся между соседними домами фигуркам. Некоторые, падая, вставали и ковыляли в укрытие, некоторые оставались лежать неподвижно. И вдруг в воздухе послышалось противное шипение, переходящее в свист. Резкий хлопок где-то совсем рядом. Цыганков дернулся, выронил их рук автомат и всем телом повалился набок. Резкая боль в голове…

Кровь заливала глаза, лицо. А может, это была уже не кровь?! Он больше ничего не видел и не слышал.

Их тогда спасли невесть откуда взявшиеся танкисты. Из группы в пятнадцать человек осталось всего девять, включая тяжелоранеиных Николая и еще троих бойцов.

Затем был госпиталь и суровый диагноз: «тяжелая форма амнезии, повлекшая истощение и расстройство нервно-сосудистой системы».

Врачи делали все возможное. И чудо произошло. Молодой выносливый организм переборол все последствия тяжелого осколочного ранения. Но воскресшая память не доставила вернувшемуся с того света капитану ничего приятного. И он все чаще и чаще сам себя спрашивал: «Стоило ли вообще бороться за жизнь? Для чего? Если ночные кошмары не дают сомкнуть глаз!»

…Владимир извлек из потайного места пачку сигарет. Оглядываясь, торопливо закурил.

– Вот нахвалился Аньке, что бросил, а сам не могу. Выходит, слово не сдержал.

– Ладно тебе. Ты и мне сколько раз обещал, что ни-ни, – улыбнулся Николай.

– Не могу! Так затянула, зараза, – Вовка тряхнул тлеющей сигареткой, – как магнитом! Но это все мелочи. Ты давай рассказывай – откуда свалился? Чем думаешь дальше заняться?

Ермаков волновался. Зеленоватые глаза его поблескивали в неярких отблесках светящегося окна.

Николай положил руки на железное основание балкона и, вглядываясь в ночные огни Москвы, тихо заговорил:

– Рассказывать особо не о чем. После того боя – госпиталь. Сначала в Моздоке, после в Подмосковье, отсюда часа два езды. Провалялся год и три с хвостиком месяца. Чем заниматься – понятия не имею. Вот, пожалуй, и все рассказы.

– Ну ты даешь! – огорченно выдохнул Вовка. – Два часа езды всего. Не мог сообщить, что совсем рядом. Не по-дружески как-то.

– Да погоди ты с выговорами! Девять месяцев лежал, в потолок смотрел. Совсем ничего не соображал. Как на гом свете побывал! – И тут же, словно извиняясь за резкий тон, Николай добавил: – Потом, когда стал поправляться, решил сюрприз сделать. Ты ж меня знаешь. Вот из госпиталя прямиком к вам.

– Считай, с сюрпризом получилось. Я ведь долго искал тебя, когда вернулся. Первое время никто ничего определенного не говорил. Потом толдычили, что погиб. А я не верил. Когда танкисты нас на броню взяли, ты еще бормотал что-то.

Значит, думаю, выкарабкается. В тебя я всегда верил, не подумай.

– А я и не думаю. И я в тебя верю. У меня два родных человечка на земле осталось – ты да дед Никифор.

– Ему небось тоже не писал?

– Нет. Зачем расстраивать старого. Он и так в последнее время хандрит. Вот теперь поеду домой. Собственной персоной. Надоело на эти рожи генеральские смотреть. Столько ребят положили! Лучших ребят!

Вовка молча выслушал товарища и, швырнув с балкона окурок, слегка удивленно спросил:

– И чего собираешься делать в своем Кульково, со своей-то профессией?

Николай резко повернулся – глаза в глаза.

– А какая она – наша профессия?! Людей убивать! Ты никогда не думал над этим?

Ермаков смутился.

– Почему же только это? Теперь в охране приличные деньги платят. Люди, знаешь, сколько всего имеют?! И все нужно охранять. Я вот устроился к одному мужичку. Он хоть и жадина, но, в принципе, договориться можно.

Цыганков на минутку задумался. После сказал:

– Нет, Вова. Не за тем я в Москву ехал, чтобы шею гнуть на этих новых хозяев жизни. Перевернулось все с ног на голову! Да я не против них, но и не с ними. Нищеты кругом! Банды! А они жируют. Ну, понимаю, захотели в капитализм – так зачем друг другу глотки грызть? Ненавижу! Все ненавижу! – Он на мгновение умолк, а затем с грустью продолжил: – А то, о чем мы с тобой мечтали, растаяло, ушло! Как сказал поэт: «как с белых яблонь дым»! Я в свои тридцать один так нахлебался, до конца жизни хватит! Хочу успокоиться, отдохнуть. Нормальной жизни хочу в конце концов! Только как теперь? То Рождество в Грозном покоя не дает. Димка снится, ребята. – тихий голос Николая немного дрогнул. – Извини, разволновался. Давай сегодня больше не будем о грустном.

Но Вовка, до того момента молча слушавший товарища, все-таки немного сорвался:

– Думаешь, я железный! Мне тоже этого всего не забыть. Только никуда его не денешь!

После этих слов наступила гнетущая тишина. Они сидели бок о бок и прислушивались к ночной жизни огромного мегаполиса. Разговоры уже были ни к чему. Они по-прежнему друзья и по-прежнему верят друг другу. А это уже очень немало.

Вскоре Аня позвала их к столу.

Ужин затянулся далеко за полночь. Никто не хотел спать. Ермак играл на гитаре. И они все вместе потихоньку, чтобы не мешать соседям, пели свои любимые песни. Вспоминали годы юности, учебу.

Наутро Вовка и Николай проснулись очень поздно. Цыганков, лежа под оранжевым верблюжьим одеялом, уловил доносившийся из кухни аппетитный запах. «Кажется, пироги с капустой!»

Увидев прошедшего в ванную мужа, Анна ласково позвала:

– А, сони, проснулись! Давайте, приводитесь в порядок и на кухню. Пирожки свеженькие, только с огня.

Николай, пригревшись под одеялом, вдыхая ароматный запах печеного и слыша нежный голос Анны, подумал: «Счастлив Вовка! Дом, дети, прекрасная жена, уют. Что еще нужно человеку? Ведь и у меня могло все это быть. Могло…»

Через пятнадцать минут они уже сидели за столом. Пили чай с пирогами.

– Так ты всерьез реттгил уехать? – спросил Вовка.

– Да. Наверное, сегодня же. – ответил Цыганков.

– Ну вот, – обиженно удивилась Анна, – вчера обещал погостить с недельку, а теперь назад пятками! Нет-нет, слово нужно держать.

– Ребята, сейчас такое время. Не хочу вас обременять… – Он хотел добавить что-то еще, но Анна быстро перебила:

– Все! Никаких разговоров. Хотя бы до конца недели побудешь. Завтра мама девочек привезет. Они по тебе уже соскучились.

Он отпил маленький глоточек чая. Немного смущенно глянул на Вовку. Тот только улыбался и утвердительно кивал кудрявой головой. Так Николай загостился у Ермаковых еще на целых четыре дня. Танечка и Манечка были близняшками, семи лет от роду. С черными вьющимися (как у отца) шевелюрами и блестящими озорными глазенками.

Коля по-настоящему любил детишек друга. Гуляя по Москве, он в неограниченном количестве покупал им шоколад, мороженое и жвачки.

– С учебой у вас как, девочки? – пытался изобразить строгость Цыганков. – А то, может, не стоит мороженым кормить озорниц?

– Что ты, что ты, дядь Коль! Мы отличницы, – смущались близняшки. И Таня, которая была на десять минут старше сестры, вдруг со всей серьезностью выдала:

– Мы всегда будем отличницами. А придет время – поступим в университет!

– Да, молодцы! – хвалил сестер Цыганков. А сам вспоминал, как когда-то давно дед Никифор говорил одному маленькому мальчику с черным блестящим ранцем: «Грамотным оно, Колюшка, лучше».

Когда они возвращались с прогулок. Аня, замечая в руках дочерей новые игрушки и слыша их радостный заговорщический смех, улыбалась и с напускной строгостью ворчала:

– Избалуешь мне детишек, друг ситцевый, а потом уедешь. С ними и так сладу никакого.

Владимир только молча усмехался. Он был очень рад тому, что между Николаем и его девчушками складываются по-настоящему добрые, теплые отношения.

И вот наступил день отъезда. Танечка и Манечка с утра, попрощавшись с дядей Колей, убежали в школу. Взрослые присели на кухне за чашкой чая.

– Вот и погостил. Теперь вы ко мне, господа Ермаковы. – Озорно подмигнул Николай Вовке. – Рыбалку организуем. А раки у нас какие водятся!

– Господа, да не совсем. Может, на поездку как-нибудь наскребем, – поддержали друг дружку супруги. – Постараемся выбраться. А ты не забывай, пиши.

Они говорили о чем-то еще, но мысли Николая были уже там, далеко, за тысячу километров от Москвы. Настоящее облегчение он почувствовал только тогда, когда ехал на метро к вокзалу. Уже скоро он покинет этот шумный бетонный кошмар. Глядя сонным взглядом на натолкавшийся в вагон народ, Цыганков устало подумал: «Скорее бы в поезд. Хватит – навоевался!»

Глава 2

Фирменный скорый поезд отправлялся с Казанского вокзала в 12.30 по московскому времени.

Цыганков купил в кассе билет и поспешил к выходу. Он совсем не любил тесноты и духоты, чего в здании вокзала хватало предостаточно. На улице – другое дело. Ласковое апрельское солнышко пригревало москвичей и гостей столицы.

Николай с пешеходного моста понаблюдал за прибывающими и убывающими составами. После, побродив вдоль многочисленных ларьков, купил в подарок деду электробритву. Решил порадовать старика.

Возникло чувство, что надо возвращаться на перрон. И, как оказалось, вовремя. Приятный женский голос объявил посадку со второй платформы четвертого пути.

Поезд, лязгнув тормозами, плавно тронулся и стал медленно набирать скорость.

Попутчики попались на радость неразговорчивые. Цыганкова вовсе не тянуло на беседы. Под стук колес остаток дня читал купленный на вокзале томик Агаты Кристи. Когда в вагоне включилось освещение, Николай оставил чтение и попытался уснуть. То ли от волнения от предстоящей встречи с родными местами, то ли от вспыхивающих в мыслях воспоминаний прошлого, только сон никак не мог его одолеть. Да и потом, когда все же удалось задремать, часто Цыганков просыпался и неподвижно лежал, вглядываясь в темный потолок купе.

«Завтра! Уже завтра я буду дома! Доигрался, добился «чего-то стоящего»! Все оказалось прахом. Миражом. Каждую ночь кошмары. Тридцать один год, а ни кола ни двора! Как же жить дальше? Как забыться, не вспоминать прошлое? Что было, то прошло! Ничего. Уже скоро… дома…» – его полусонный мозг отказывался шевелиться дальше, и он снова засыпал под убаюкивающий стук колес.

Около восьми утра Цыганков, умывшись и одевшись, с нетерпением вышел в тамбур вагона. Ему казалось, что поезд еле-еле плелся, хотя на самом деле это было не так. Скоро должна появиться его конечная. Сердце забилось учащенно, когда через окошко стали показываться угрюмые очертания провинциального вокзала.

Как только состав тяжело «вздохнул» и, свистнув колесами о сверкающие нити рельсов, остановился, Николай легко спрыгнул с подножки прямо на перрон.

Он пошел напрямик через пути. Потом мимо новых кирпичных гаражей, магазинов, каких-то обшарпанных конторских зданий. Внутри все замирало от радости. Своя земля!

«Это ничего, что до Кульково еще восемьдесят километров, ничего! Теперь уже я на своей территории! Только изменилось все – не узнать! Где-то рядом трасса», – продвигаясь вперед, размышлял Цыганков. И не ошибся.

Уже вскоре взору его открылось грязно-серое полотно асфальтированной дороги, вьющееся по окраине поселка и уходящее в бесконечную даль. Туда, где располагалось ничем не отличающееся от многих российских глубинок зело Кульково.

Около часа бодро шагал Николай по обочине шоссе.

С шумом проносились мимо него машины, поднимая колесами редкую весеннюю пыль. На одинокого путника водители не обращали ни малейшего внимания. Раздосадованный, где-то на пятом километре, он уже потерял надежду на то, что ему удастся доехать. Как вдруг позади него остановилась машина.

– Эй, тебе куда? – Услышал Николай громкий басовитый голос за спиной. – А может, просто гуляешь, кто вас знает. Ладно, мне все равно воды долить надо.

Цыганков обернулся и увидел голубенький бензовоз. Шофер поглядывал в его сторону и одновременно лил в радиатор воду из канистры. Резиновые сапоги размера сорок шестого, полушерстяные серые брюки и огромные руки-лапищи. Николай мысленно сравнил руки шофера с ластами. Десятилитровая канистра смотрелась в них, словно обыкновенная кружка! «Шустрый парень, несмотря на внешность», – подумал Цыганков. А вслух произнес:

– Да нет, не гуляю. Уже километров пять иду, и никто не останавливается.

– Ага, смотри, сейчас, – протянул шофер, продолжая лить воду и искоса поглядывая на приближавшегося попутчика. – Боится народ. Кто знает, что у тебя на уме? Теперь на дорогах невероятное творится! Не приведи Господь! Да, залезай скорее, трогаемся уже. – С последними словами он хлопнул капотом и прыгнул в кабинку.

Николаю не надо было повторять дважды. Уже через минуту автомобиль мчался по шоссе.

Через несколько километров пути в разговоре выяснилось, что водителя зовут Виталик. Сам он из Глазовки родом. Более того, учился в той же школе, что и Николай. Только был двумя годами моложе. Сам он Цыганкова не узнал. Да и как узнать, если в тридцать один тот был почти седой!

– Как там Кульково мое? – с интересом задал он вопрос Витальке. Шофер, продолжая уверенно вести машину, посерьезнел.

– Нет, братец, больше Кульково… Остались домишки кое-какие, но в них пусто. Говорят, оставался какой-то старик, да и тот помер недавно. Кто ж там жить будет? Больницы нет, школы нет, асфальта нет. Девять километров грунтовки – это не шуточки! Зимой как задует – хоть вертолетом добирайся. А в колхозе уже никакого транспорта не осталось. По два трактора на отделение, и те на ладан дышат…

Цыганков слабо расслышал концовку Виталькиного монолога. Недобрые, дурные предчувствия сразу зашевелились в его душе. Он попытался гнать прочь мрачные мысли. Затеял с водителем разговор на другие темы. Bернее, он почти молчал. В основном задавал вопросы и внимательно слушал. И узнал много нового.

Оказывается, в колхозах люди сидят третий год без копейки зарплаты. А глазовские «Заветы Ленина» – теперь вовсе не колхоз, а СПК – сельскохозяйственный производственный кооператив! Во!

– Чепуха все эти смены названий. Тяжело людям без копейки, – грустно рассказывал Виталька. – Дети у всех растут. Учить надо, лечить. Чтобы купить обыкновенный телевизор, нужно продать трех здоровенных поросят! И тех скоро кормить будет нечем. Половина земель в кооперативе не обрабатывается. То запчастей на технику нет, то горючего.

А еще он рассказывал о том, что давно обещанный газ в Глазовку так и не провели. Строительство встало на полпути. Что в Кульковских прудах водится все также много карпов и раков. И глазовские безработные мужики очень часто ездят туда за добычей. Много еще чего поведал земляку разговорчивый шофер.

Николай лишь сопоставлял, размышлял, анализировал. Он и не заметил, как автомобиль приблизился к заветному повороту на Кульково. Очнулся, когда уже остановились. Поблагодарив словоохотливого Витальку, Цыганков спрыгнул на сухую, начинавшую покрываться зелененьким ковриком травы обочину.

Когда машина тронулась с места, разгонявший ее шофер подумал: «Вот чудак-человек! Не захотел в Глазовку. В Кульково с десяток развалюх и шаром покати. Нет, на ночь глядя я бы туда ни за какие деньги не пошел! Впрочем, каждый поступает так, как считает нужным».

От развилки, где дорога круто расходилась по двум противоположным направлениям, до Глазовки оставалось километр – два. А вот до Кульково – все девять! Те самые злосчастные девять километров, которые так и не смогли, не захотели заасфальтировать местные власти. В итоге из-за них умер еще один населенный пункт.

Солнце упрямо ползло к горизонту. Нужно было спешить, чтобы до темноты успеть добраться до дома. Николай то прибавлял шагу, то почти совсем останавливался. В ушах стоял Виталькин голос: «…оставался какой-то старик, да и тот помер недавно».

Ему хотелось, чтобы все было хорошо. Так, как он думал еще там – в Москве. Но по мере приближения к селу на сердце становилось все тревожнее и тревожнее. По обеим сторонам дороги тянулись неширокие темные нити лесопосадок. На чернеющих деревьях только-только стали распускаться первые зелененькие листики. Разворачиваясь из тугих налитых почек, они радующим глаз весенним нарядом покрывали уставшие от зимних холодов и вьюг березки, осины, ясени, беспорядочно толпившиеся вдоль дороги.

Местами в оврагах, в тени кустарников еще лежали потемневшие, плачущие мутными ручейками сугробы снега. Иногда один из них, наиболее сильный, добирался до дороги и перерезал ее упрямой водяной нитью. Тогда Николаю приходилось перешагивать, а местами даже перепрыгивать.

Жаворонок, несмотря на приближающийся вечер, не умолкал ни на минуту. И гремела над просыпающейся от зимы степью его звонкая песнь возрождения.

Несколько раз Цыганков останавливался и пытался разглядеть в уже начинающем тускнеть небе неутомимого сладкоголосого певца. Напрасно.

«Гляди, какая малышка, птаха, а вся степь оживает от его голоса. – лишь восхищался Николай. – А все-таки приятно после стольких лет вернуться в родимый край!» – И он шел и шел дальше.

Остался последний бугор. Вот сейчас он поднимется на него и увидит родное Кульково. Услышит, как поют, провожая вечернюю зарю, петухи. Как брешут у дворов собаки. Увидит, как из печных труб струится голубоватосизый дымок.

По ночам ведь еще прохладно.

Тридцать, двадцать, десять шагов – все показалось! Уже видать! Но то, что он увидел, оказалось совсем иным.

С небольшой возвышенности открывался пейзаж села. Огромные серые пустыри вместо домов. И только кое-где на фоне этих безжизненных пустот обозначались единичные силуэты наглухо заколоченных изб. Нигде ни звука! Ни шороха. Полная тишина.

Она – эта гнетущая, леденящая сознание тишина заполняла все его существо. Заставляла почувствовать себя маленьким слепым котенком, брошенным в незнакомом месте на произвол судьбы. Всего пять лет назад здесь все было иначе.

В ушах снова зазвучал Виталькин голос: «…скот угнали на центральную усадьбу в Глазовку, трактора тоже. Людям стало негде работать, нечем жить. Разбежались кто куда».

Николай неотрывно смотрел в ту сторону, где находился его дом.

Позеленевшая от времени шиферная крыша с одиноко торчащей грубой, закрытые наглухо ставни, ветеранская звездочка на калитке. И тишина! Опять эта тишина.

И он понял, что ЭТО уже случилось! Но чтобы оно оказалось таким страшным, Цыганков никак не думал.

«Что ж, назад дороги нет. Домой. Что бы там ни было – нужно идти», – с тоской подумал он про себя, в полной нерешительности делая шаг вперед.

Спустившись с бугра в село. Николай услышал спереди неясный приглушенный шум. Он зашагал быстрее и уже через минуту стоял на выложенном камнем переезде через протекавший по Кульково ручей. Вода мчалась через трубу и водопадиком падала в болотце. Отсюда и слышался шум.

Цыганков никогда не думал, что можно обрадоваться обыкновенному мутному ручью. Он даже заговорил с ним, подставив ладонь под ледяную струю:

– Бежишь себе? Все покинули село, а ты вот нет. Создала природа и сказала, что будешь жить тут вечно. Вот и живешь. Вот и я к тебе. Природа – она штука умная. Где б ни мотался человек, а все тянет его домой, где вырос, где корни. – Николай убрал замерзшие до синевы пальцы, поднялся с корточек и уверенно пошагал к дому.

Калитка открылась со страшным скрипом, и он очутился во дворе. Очевидно. ЭТО случилось недавно, потому что двор был еще чистым от прошлогоднего бурьяна, так бросавшегося в глаза в других домовладениях.

С камнем на сердце Цыганков подошел к двери в дом. Толкнув ее ногой и почти не дыша, вошел в коридор. В нос ударил застоявшийся воздух. Полы были грубо сорваны. Обнаженные белые перерубы неестественно торчали из утрамбованной земли.

Он прошел дальше, в комнаты. Ужас! Дом был почти пуст. Из него вынесли все, что имело хоть какую-то ценность. Осталась только огромная железная кровать, наверное, не пролезшая в двери, да куча старого тряпья, беспорядочно валявшегося на полу.

Николай ходил по комнатам и шептал:

– Дед, дед, что же ты не дождался!

Дом, в котором он вырос, в котором был по-детски счастлив, в котором грезил первыми юношескими мечтами, встретил его холодной ледяной пустотой.

Совершенно обессилев морально и физически, Цыганков рухнул на старую кровать. Рухнул плашмя, головой вниз. Бывший капитан спецподразделения, имеющий боевые награды, прошедший суровую школу выживания – теперь плакал, словно заблудившийся в лесу пятилетний ребенок. Плакал и думал о том, что же это за штука такая – жизнь?

Недавно перенесший тяжелую травму организм не выдержал перенапряжения. И Николай незаметно уснул.

Очнулся он, когда уже в единственное с неплотно закрытыми ставнями окошко прокрался первый лучик солнца. Перевернувшись, сел, осмотрелся. Будто прошедшая ночь могла что-то изменить. Нет, все по-прежнему.

Сирота! Это слово засело в мыслях теперь как-то по-особенному очень колюче. Совершенно обреченно. Только теперь оно обрело твердый настоящий смысл, а не тогда, давно, когда еще в детстве разглядывал Николай фотографии погибших в автокатастрофе родителей.

«Придется смириться еще и с этим, – сказал он сам себе. – Вставай, сирота! Жизнь продолжается».

Он разделся до пояса и в трико вышел во двор.

Первым делом открыл ставни. Потом, сделав несколько физических упражнений, через калитку на заднем дворике выбежал в степь. Бескрайность ковылей и чабрецов!

Побежал к пруду. Зеркальный располагался где-то в километре от родного дома. Сразу за водоемом целый остров смешанного леса в море степи. Красота!

Вода оказалась обжигающе холодной. Немудрено. Пруд еще до конца не вскрылся. И хотя лед почти растаял, но все-таки еще кое-где виднелись из воды темные спины рыхлых мини-айсбергов. Но закаленный капитан запаса знал, что пройдет совсем немного времени и все станет на свои места – вода будет чистой и прозрачной, как слеза. Ну и, уж конечно, потеплеет.

Умывшись, Николай трусцой засеменил обратно к дому, вспоминая на ходу, какой сегодня день недели. «Да, нужен календарь».

Вернувшись в дом, оделся. Пожевал печенье, запил лимонадом. Снова вышел во двор. «Мать честная! Сколько же дел предстоит переделать! Похоже, скучать здесь не придется. Ничего, пусть знают люди, что хозяин на хуторе появился».

Прежде чем заняться работой, Цыганков решил сходить на местное кладбище. Оно было метрах в пятистах от дома. Одной стороной прилегало к неглубокой балке, а другой упиралось в нестройные ряды заброшенных садов. И только в ширину ничего его не стесняло. Но люди покинули Кульково. Некому стало жить и умирать – некого стало тут хоронить.

Николай открыл скрипучую калитку и оказался среди могил односельчан. Раньше он иногда бывал здесь. Здесь были могилы и его родителей.

Налетевший ветерок зашевелил кое-где висевшие на крестах металлические венки. Они заскрипели, будто ожив, будто приветствуя редкого посетителя.

С минуту постояв у могилы родителей, он побрел дальше, к относительно свежему холмику. Цыганков не видел деда мертвым, поэтому ему до конца не верилось, что ЭТО произошло на самом деле. Надпись на кресте рассеяла все сомнения. Бабушка рядом. Она отмучилась еще в далеком 1988-м.

На похороны он тогда не успел. Батальон участвовал в крупномасштабных учениях войск Варшавского договора. Учения под кодовым названием «Щит-88» проходили на Магдебургском полигоне. А срочная телеграмма, минуя бесчисленные каналы гражданской и военной связи, слишком задержалась. Николай все-таки поехал, но не успел. После очень переживал. Бабушка с детства заменяла мать.

С дедом вообще отдельная история. Бывший фронтовик Никифор Савельевич стал для внука настоящим отцом, товарищем, учителем. Он любил разговаривать с внуком открыто, «по душам». Любил честность и благородство.

«Ну вот, родные мои, вы и вместе, – рассуждал теперь Николай, присев на корточки у дорогих сердцу могил. – С другой стороны, это хорошо, что я не видел, как смерть исказила ваши добрые лица. Для меня вы всегда живы. – Он поднялся. – Нужно будет поставить оградку и столик со скамеечкой».

Еще долго простоял бывший капитан, подставляя лицо свежему весеннему ветру. Все собирался уйти, но никак не мог. Будто ноги к земле приросли. Терять близких – всегда тяжело.

Вернувшись в пустой дом, занялся наведением порядка. Среди разбросанных вещей нашел пару поношенных, но еще добрых телогреек. И некоторые необходимые в быту принадлежности. Жизнь налаживалась.

Осмотревшись во дворе, Николай обнаружил под навесом горку березовых поленьев. Через несколько минут он затопил в доме старую печку. Дым, вылетая из трубы, синим покрывалом окутывал двор. «Есть тепло – значит, будет жизнь».

В течение двух последующих недель изо всех сил старался Цыганков наладить быт. Одному, отрезанному от мира, было очень тяжело. Но в душе он уже твердо решил, что именно теперь ему и нужна такая жизнь. Именно она должна стать искуплением за прошлое. Именно она должна помочь ему, Николаю, стать спокойным, уверенным в себе человеком. И еще: пусть видят все и знают о том, что не умерло Кульково!

Через время Цыганков понял, что нужно завести хоть какую-то живность. Во-первых, с экономической точки зрения неплохо. А во-вторых, хорошо было бы хоть иногда с кем-то поговорить. Иначе совсем одичаешь.

После недолгих раздумий он решил: кролики. С детства в них влюблен. Спокойные и во всех отношениях приятные зверьки. Но где их взять? Только в Глазовке.

Дарья Михайловна, у которой он когда-то квартировал, доучиваясь в школе, без проблем помогла ему. Женщина была очень рада встрече.

Так появилось у Николая первое хозяйство – три длинноухих серых зверька, кролики-великаны. В бесконечных хлопотах проходили дни за днями. Он переделывал изгородь, вскапывал огород, ремонтировал колодец и выполнял еще кучу всяких неотложных мелочей. Везде работы – непочатый край. Задумываться было некогда.

Только иногда вечерами находила на Цыганкова непонятная тяжелая грусть. Почему он не сразу занялся всеми этими деревенскими делами? Почему возникали теперь перед его глазами безжизненные страшные картины из прошлого? И тогда он выскакивал из дома на улицу и бежал в степь, куда глаза глядят. Измотав до предела организм, возвращался и обессилено падал на кровать. И уже засыпая, чувствовал Николай, как теплится в груди крохотный огонек надежды на то, что прошлое все-таки оставит его в покое.

Он и не заметил, а уже подходил к концу третий месяп с того момента, как дом Цыганковых перестал пустовать.

Глава 3

Шла середина июля.

Два с половиной месяца не было дождей. Каждый новый день, начиная с полудня, царила невыносимая жара. Жуткое огнедышащее марево расстилалось над потрескавшейся серой землей.

Бывшие колхозники, а ныне работники сельхозкооператива, каждое утро собирались у кирпичного здания МTМ, чтобы уже оттуда отправиться на сенокосы и в поля. Люди приходили молчаливые, злые, задумчивые. Жара и суховеи делали свое черное дело.

– Теперь об урожае и думать нечего! – обреченно вздыхали агрономы. – Да и сено сгорело на корню.

И колхозники горевали. Похоже, скотину будет нечем кормить. А как без нее выжить – никто не представлял.

Отправляясь в поля, люди недовольно бурчали:

– Тут забросили нас все, а тут и природа обижает. Против! Все против! Не будет зерна и картошки – хоть ложись и помирай. В собственной стране никому не нужны. Да, участь незавидная. Нагрянут кредиторы богатенькие. Не спрячешь, и семенное заберут. Этим все равно, хоть подыхай.

С шумом трогаясь с места, машина увозила тружеников в поля. Так, по инерции, забесплатно зарабатывали они кому-то огромные состояния. Их использовали, как обыкновенных рабов.

А деревня продолжала жить своей жизнью. Бабы и ребятишки с утра ковырялись в грядках огородов, на картошке. Поливали, собирали колорадского жука, пололи траву. Делали все возможное, чтобы не умереть с голодухи.

Когда солнце поднималось все выше и выше, работы прекращались. И стар, и млад спешили спрятаться от жары. Кто торопился на речку, а кто просто под спасительную тень крыши. Ставни в домах были закрыты наглухо. И счастлив был тот, у кого в доме имелся обыкновенный вентилятор.

У сельского магазина с раннего утра собиралась стайка женщин. Ждали, когда из райцентра подвезут хлеб.

В ситцевых цветастых платочках бабы, преимущественно пенсионерки, обсуждали последние новости. Деревня везде одинаковая – каждый на виду. Родился кто или помер – все надо обсудить.

– Наверное, пенсию опять задержат, – завела разговор высокая, еще не старая женщина. – А у меня мать больная. Говорит: быстрей бы помереть, чтоб не мучиться. Мама, мама, жила бы еще! Нам хоть с пенсии ее перепадает. Федька-то два года уже рубля в дом не несет. А она молится только да плачет.

– Да, – отозвалась невысокая пожилая старушка. – Мы-то отжили свое. А вот вам, молодым, неизвестно как придется! Издеваются над народом. Экспериментаторы доморощенные. А нам только болтать и остается. – Мгновенно сменив тему, она, беззубо пришамкивая, продолжила: – Ой, говорят, в Кульково приехал какой-то парень. Смешной. Молодой, а волос седой весь. Один-одинешенек живет! Все с кроликами возится.

– Чего ты, Лукерья Кондратьевна? – вмешалась в бабкин монолог одна из женщин. – Человек, может, горя с три короба ухватил? А ты – седой, смешной. Да знаете вы его все. Колька это Цыганков. Дедушки Никифора внук. Вон, у Дарьи Михайловны жил, когда в школе учился.

Взоры компании мгновенно обратились к Дарье Михайловне.

– Даша, чего молчишь? Заставляешь народ волноваться, гадать.

– А чего я? Слушаю вот, пока языки почешете. – неохотно отвечала кареглазая седоволосая женщина. – Да и что говорить? Парень как парень. На войне был тяжело ранен – вот и поседел. Пошлялся по больницам. Оклемался и приехал до родной хаты. Из армии его комиссовали. Вот и весь сказ. И нечего тут гадать. – Дарья Михайловна замолчала, засмотревшись куда-то в сторону. – А вот и он зам! На почту пошел. Пенсию получает, по инвалидности.

Женщины дружно обернулись в сторону здания почты. Бабка Лукерья не преминула высказаться:

– Здоровый он с виду. Жениться надо – кричи! Нечего бирюком сидеть.

– Это он у нас не спросится, – заступилась Дарья Михайловна. – Чего людям надо? Так и лезут, так и лезут. – Недовольно качая головой, она покинула зашушукавшуюся еще сильнее компанию.

У дверей магазина два седеньких пенсионера помогали шоферу разгружать свежий хлеб. Мимо них проскользнула среднего роста молодица, повязанная темным платком.

Спустя некоторое время, купив хлеб, она вышла из магазина. На мгновение остановившись, поправила платок. И направилась по улице, мимо почты. Неожиданно она остановилась как вкопанная, а затем также неожиданно пошла, все сильнее и сильнее прибавляя шаг. И вскоре уже скрылась за поворотом улицы.

Кровь стучала в ее виски, ноги подкашивались, но молодая женщина не шла, а почти бежала. Достигнув красивого с резными ставнями дома, она быстро скрылась вс дворе. Ворвавшись в коридор, впопыхах закрылась на засов, будто за ней кто-то гнался. Уже в комнате, обессилев, рухнула она в переднем углу перед иконой Христа Спасителя. Сумка с хлебом покатилась по полу.

Женщина лежала и плакала. Красивое лицо ее заливали слезы. Потрескавшиеся от ветра губы шептали «Отче наш».

Трижды перекрестившись, она понемногу успокоилась. Вытирая кулаками огрубевших ладоней слезы, не мигая, уставилась в потолок. Растревоженные мысли походили на скачущих во весь опор лошадей: «Он! Это точно он! Значит, правду люди говорят о том, что приехал. Как увидела – думала, сердце выскочит! Люблю я его до сих пор. Прости меня. Господи! И всегда любила. С другим жила, а его любила! Грех! – Она снова размашисто перекрестилась. – Ты же знаешь. Господи, что Витька мне всю жизнь перекуверкал, гад. Одна радость осталась – Маринка. Да не виновато дате в том, что отец такой пакостью был. Чего это я так о покойнике? Прости, Господи…» – На высохшем, белом как мел ее лице снова появились бусинки слез. Она закрыла глаза, и вся жизнь вдруг пронеслась в памяти, словно один день…

…Школа. Подружки. Дома многочисленные братья и сестры. С малых лет бесконечная, нудная работа. Всех обстирай, накорми, уберись! Родителям за водкой некогда.

Николай Цыганков стал лучом света в ее однообразной, полной недетских хлопот жизни…

Теперь, не открывая глаз, она улыбнулась. Улыбнулась впервые за много лет. Улыбнулась, вспомнив, как когда-то давно несмышленой девчушкой бегала на первые свидания.

…Они встречались все чаще и чаще, пока, наконец, не поняли, что не могут друг без друга прожить и дня. И однажды, когда она, побросав дома многочисленные дела, примчалась к пруду с ивами на очередное свидание, он сказал ей те заветные слова. Сказал о том, что любит и не может без нее жить. Ах, как же приятно было это услышать!

Окончание школы уже не за горами. Им предстояло подумать о будущем. Николай собрался ехать в Рязань. А что могла она? Девчушка из многодетной семьи, у которой родители горькие алкоголики. Самое большее – это ПТУ в райцентре, за тридцать километров от Глазовки.

Как им не хотелось расставаться! Но черный день настал.

Если бы они тогда, еще до разлуки, переспали, то, может, все повернулось бы по-другому.

А так… Николай уехал в Рязань. Она же стала учиться в ПТУ На выходные ездила домой. Благо, было близко.

А еще были полные нежных слов письма. Они, как целебный бальзам, смазывали болезненные раны разлуки. Они были неразрывной ниточкой, связывающей через огромные расстояния два любящих сердца.

Но только в сказках всегда бывает хороший конец.

Отдыхая на выходных, она редко покидала родной дом. Позволяла себе лишь иногда сходить с подружкой Лизкой Масловой на вечерний сеанс. Здесь-то и приметил стройную блондинку с голубыми глазами вернувшийся недавно из армии разбитной гуляка Витька Сизов. Стал навязываться в провожатые. Но она под любым предлогом отказывалась, а то и просто убегала. И, заметив, что парень стал вести себя все настойчивее, в итоге совсем перестала кодить в клуб. На что суетливая рыжеволосая Лизка с укором заметила:

– Ладно тебе. Так всю жизнь просидишь. Думаешь, Колька с девками не гуляет? А Витька парень видный! Глаз с тебя не сводит. Никто тебя в постель не тащит. Провожать-то хоть иногда позволяй. Извелся он совсем.

– Нет, Лиз! Не могу я так. Не нужен мне, кроме Николая, никто. А Витька и подавно. Дома своих алкоголиков хватает!

– Много ты знаешь, – не унималась подруга. – Может, человек и пьет из-за того, что ты на него внимания не обращаешь.

– Все, заканчивай разговоры на эту тему, – как отрезала девушка. – Сказала, не нужен никто – так тому и быть!

На том и порешили.

Но был еще его величество случай. И не без помощи людей, конечно. В этом она была уверена до сих пор.

Лизка пригласила ее на день рождения. Явившись вовремя, среди собравшихся она с ужасом разглядела Витьку Сизова. Собралась было уйти, но побоялась обидеть подругу.

Молодежь ела, пила, танцевала. Чаще всех говорил тосты Витька.

Она позвала подругу:

– Лиз, пойду я. Гляди, этот нализался, приставать опять начнет.

– Ладно тебе, – заулыбалась рыжеволосая подогретая вином именинница. – Ну чмокнет в щечку. Не убудет же от тебя. – И Маслова умчалась танцевать.

От таких слов ей стало не по себе. Мучимая дурными предчувствиями, все же решилась уйти незамеченной.

Не удалось! Она уже покидала двор, как вдруг услышала торопливые шаги за спиной и пьяный голос Витьки:

– Куда это мы так рано? Без провожатых.

Открывая щеколду калитки, она вся сжалась от напряжения.

– Куда, куда. Домой! А провожатых мне не надо. Здесь недалеко, сама дойду.

Непослушная щеколда поддалась, и девушка выскочила на пустынную ночную улицу. Быстро зашагала в сторону дома. Решила идти через огороды.

Закрякали разбуженные утки. В свежем осеннем воздухе из раскрытых дверей сеновала доносился стойкий приятный запах разнотравья.

Она поздно увидела мелькнувшую за спиной тень. Схватка была ожесточенной, но короткой. Пьяный Сизов силой взял то, чего она никогда бы не отдала ему по доброй воле. Он взял ее честь.

Наутро первым желанием было повеситься. Все тело болезненно ныло. Под глазом сиял синяк. Она специально поздно, дождавшись, когда родители уйдут на работу, поднялась с постели. Затерла косметикой синяк. Насколько могла, привела себя в порядок и… не пошла в милицию.

Огласки побоялась. А через людей узнает и он – любимый, Николай. Нет! Такого ей не пережить! И она решила смолчать, авось обойдется.

Но надежда на «авось» не оправдалась. Через некоторое время она с ужасом поняла, что беременна! Снова мелькнула мысль повеситься. В последний момент все-таки струсила, не смогла. О чем жалела и теперь. А Витька после той злопамятной ночи извинялся, клялся в любви, настойчиво искал встреч. Частенько стал приезжать в общежитие ПТУ.

Шило, как говорится, в мешке не утаишь. От подружек Сизов узнал о том, что она беременна. Он умолял ее не делать аборт и выйти за него замуж.

К тому времени девушка, чувствуя вину, все реже стала отвечать на письма любимого. Простит ли он ее? Поверит ли? Захочет ли любить такой, какая есть? Какой… стала не по своей воле?

И она снова смалодушничала. Конечно, теперь, после прожитых лет эта изможденная безрадостным существованием, закаленная всеми ветрами женщина понимала, что можно было сделать все иначе. Но только теперь, а не тогда она это поняла.

А тогда ее терзали горькие раздумья. И положение заставляло решать все немедленно. И она согласилась выйти замуж за Сизова.

Тот был несказанно рад от счастья. И поначалу даже не в меру ласков и обходителен с молодой женой. Она же больше отмалчивалась. Старалась тихо и незаметно выполнять супружеские обязанности.

За год до этого умерла Витькина бабушка, оставив единственному внуку в наследство дом. В нем теперь и жили молодожены, ожидая скорого прибавления в семье.

Людмила Прокофьевна, Витькина мать, всегда спокойная, с морщинистым лицом и обветренными губами настоящая женщина-степнячка, очень часто навещала их. Радовалась тому, что невестка попалась трудолюбивая и чистоплотная. Сын-то всегда в наглаженном! Еды настряпано! В комнатах чистота! Казалось, что для матери, одной воспитывавшей сына, лучшего и желать не надо. Только видела она, чувствовала, что что-то не так в отношениях молодых.

А судьба, видимо, не удовольствовалась тем, что в молодости отняла у нее мужа (умер от инфаркта). К старости бедная женщина потеряла и сына.

А случилось вот что. Виктор, вернувшись из армии, частенько любил выпить. «Не напиться чтобы, а дабы не отвыкнуть!» – любил он говаривать.

Женитьба, хлопоты по дому, ожидание первенца слегка ослабили его неуемную тягу к спиртному. Он вовремя глушил колхозный трактор и торопился с работы домой. Возился по хозяйству. И только иногда позволял себе граммов ото пятьдесят за ужином.

Беда пришла позже, когда молодая жена после тяжело протекавшей беременности наконец разрешилась… девочкой!

Витьку, мечтавшего о сыне, будто подменили. Он даже не поехал в роддом на выписку. Она добиралась из райцентра одна, с ребенком на попутных машинах. Благо на улице было тепло.

Дома ждал полнейший беспорядок. Горы немытой посуды на кухне и тошнотворный запах водочного перегара вперемешку с табачным дымом. И она с ходу принялась за уборку, несмотря на собственное еще слабое после родов здоровье.

Виктор появился лишь к вечеру. На небритом скуластом лице улыбка. Набравшись смелости, она спросила:

– Как назовем дочку?

А он даже не подошел, не глянул, кого произвел на свет. Только в сердцах махнул рукой:

– Как хочешь, так и называй своего выродка!

Она только молча заплакала. Решила, что будет Мариной.

Чуть позже пришла свекровь. Первое время она сильно помогала. Приходили и родители. Как всегда, выпивши. Погалдели и ушли восвояси. И покатились серые, полные безысходности дни.

Виктор продолжал пьянствовать. В один из ненастных вечеров он снова грубо ее изнасиловал. После до полусмерти избил. Ей казалось, что ему доставляет удовольствие издеваться. При этом он только приговаривал:

– Ты моя законная жена! Что хочу, то и делаю!

Она только молча плакала.

Прошел год. Тогда ей казалось, что минуло никак не меньше десятилетия. Настолько чудовищной была ее молодая, еще только начинающаяся жизнь. «Насколько же меня хватит?» – все чаще задумывалась она. И с ужасом понимала, что ненадолго.

Побои и оскорбления продолжались. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы не… Впрочем, все по порядку.

По своему уровню жизнь в Глазовке, как и в большинстве российских деревень, была далека от идеала. Это итальянцы и немцы, турки и китайцы по уграм жарят яичницу на русском газе. А сами русские раздувают допотопные печки, глотают тоннами пыль и сажу, лишь бы не замерзнуть лютой зимой. А еще русские сжигают в печках «легкие планеты» – собственные леса. И глазовские крестьяне не исключение. Каждую осень собирались они и коллективно отправлялись в лес по дрова.

Третий день подряд Виктор Сизов вместе со всеми ездил на своем стареньком ДТ-75 на заготовки.

То утро было четвертым. В предыдущие дни возвращался он поздно вечером, как всегда, пьян. Самое время подкалымить!

Жена молча собирала ему сумки с харчами и принималась за домашние хлопоты, даже не замечая, когда муж покидает дом. Честно говоря, ей это было безразлично. Она уже давно мечтала о разводе. Однажды даже заикнулась. Тогда Витька избил ее. Запинаясь от злости, орал: «Я тебе покажу развод, сучка! Еще раз пикнешь – убью! Чтоб никому не досталась…».

И она знала, чувствовала, что он способен на все. Сколько унижений!

«Господи! Что же будет, когда подрастет и станет все понимать ребенок? Сколько стыда!» – затравленно думала она. Внутри что-то изменилось.

Она даже одеваться стала во все темное. Под стать посещавшим ее мыслям. От жизнерадостной красавицы с золотыми волосами осталась лишь унылая серая тень. А было ей всего двадцать лет!

Наверное, поэтому, когда вечером друзья мужа сообщили о том, что того придавило деревом, она не плакала. Даже нисколечко не расстроилась. Когда ушли мужики, еще долго сидела на крылечке, о чем-то думала. Очнулась только от плача ребенка. Быстро метнулась в комнату. На ходу перекрестилась: «Господи! Грех-то какой! Нельзя такого желать, а то Господь накажет!» Уже несколько месяцев она изучала Евангелие. Потеряв надежду и веру в людей, пыталась найти поддержки и совета в мудрой книге.

Витька скончался по дороге в больницу.

Хоронили через день на местном кладбище. Людей пришло мало. Никто не любил скрытного, злобного алкаша Сизова. Плакала только мать.

А она, одетая во все черное, стояла молча. В голову почему-то лезло только плохое. А хорошего-то и не было! Понимала, что нужно заплакать, но не могла. Только лишний раз перекрестилась. А когда настала минута последнего прощания, еле-еле усилием воли нагнулась и едва коснулась губами венчика. Хотелось отвернуться и сплюнуть! «Господи, прости Господи!» Все кончено. Она – вдова.

После похорон свекровь несколько месяцев ночевала у них. Уходя, сказала, что жить с внучкой они могут спокойно. Никто выгонять не собирается. Вообще, Людмила Прокофьевна была редкой доброты человеком, не чаяла души в невестке и, само собой, во внучке. Она никогда не оставляла их в трудную минуту. А в деревне жить одной без мужа это тяжелейшее испытание.

Помогали еще и братья с сестрами. И покатились года.

Маринка подросла и пошла в школу. Хлопот прибавилось. Так за повседневной суетой и проходила ее молодость.

Много раз к ней сватались женихи. Всем отказывала. Самой казалось, что душа сделалась ледяной и бесчувственной, уже неспособной кого-то полюбить. А просто так – не хотелось. Да и побаивалась она мужчин.

После гибели Виктора уже шел одиннадцатый год, а она все жила вдовой. И близко никого не подпускала. Создала свой мир и жила в нем тихо и спокойно. Работала дояркой да возилась с домашним хозяйством, воспитывала дочь.

Так бы оно и было, если бы не прошедший по весне слух. Слух о том, что в Кульково появился странный житель. Ну и пусть себе бы жил, но это был он – ее Николай!

Еще тогда, в начале мая, услышав эту новость, она вдруг почувствовала, как в душе у нее что-то дрогнуло. Неожиданно воспоминания охватили сознание. Что бы она ни делала, куда бы ни пошла, всюду перед глазами всплывал его образ. Того стройного, симпатичного паренька, который признавался ей в любви на скамейке под ивами.

И вот сегодня она его увидела! Это событие вызвало в ней такую бурю чувств, с которой ее дремавшая доселе нежная женская душа никак не могла справиться. Она хотела и боялась этих чувств. Ибо они напрочь рушили тот созданный ею тихий спокойный мирок.

Тяжелые воспоминания снова заставили ее заплакать.

Тоненькие ручейки соленых слез потихоньку струились из сомкнутых глаз и устремлялись в разбросанные по половику белокурые локоны волос.

Сама того не заметив, Светлана Сизова (в девичестве Крылова) уснула глубоким неспокойным сном. Слишком много переживаний свалилось в последнее время на ее хрупкие плечи.

Глава 4

Получив пенсию, Николай накупил в местном магазине продуктов впрок. Рассчитывал на месяц. «Нечего сюда по жаре шляться».

Полюбезничав с продавщицей, он отправился к Витальке Кривокрасову – тому самому шоферу, который довез его когда-то со станции.

С тех самых пор они поддерживали дружеские отношения. Кривокрасов не придавал особого внимания разным слухам и сплетням, ходившим о Цыганкове. Помогал ему по мере возможности. В общем, не сторонился, как многие. Несколько раз они вместе рыбачили на Зеркальном. Зачастую Виталий подвозил Николая из Глазовки домой.

Вот и теперь Цыганков шагал к приятелю за помощью. Хотел попросить, чтобы тот довез купленный им газовый баллон. Наконец пришло время выбросить старый, коптящий керосиновый примус.

Кривокрасов ползал на четвереньках вокруг машины. Руки по локти в мазуте. Красная выцветшая от солнца рубаха вся мокрая от пота. Он что-то искал. Даже не заметил подошедшего Николая.

Последний хмыкнул, обнаружив свое присутствие:

– Ты чего это, горе-водитель? Земле кланяешься? Уж не золото ли потерял?

– А, привет, – на минутку приподнялся от земли Виталий. – Ага, золото!

– А если серьезно?

– Если серьезно, то эту колымагу давно в овраг нужно! Ей сто лет в обед. А я все пытаюсь из дерьма конфетку вылепить. И ведь ни за что тружусь!

– Да, брат, жизнь у вас не мед, – посочувствовал Цыганков. – Только за что ты на меня кричишь?

Виталий махнул рукой.

– Ладно, извини. Надоело все. Ты по делу зашел?

– Ну, да. Баллон довезем ко мне? У Силиных купил.

– Довезем. Только нужно пружинку найти.

– Найдем.

Вместе они обнаружили нужную запчасть и поехали к Силиным. Загрузили баллон. Теперь в Кульково.

По дороге почти молчали. Пару раз Виталий останавливал автомобиль и, проклиная жару, лентяя завгара и негодный радиатор, доливал воды в систему охлаждения.

Окружавшая их степь была похожа на огромную выжженную пустыню. И только размытые, шевелящиеся в полуденном зное светло-зеленые контуры увядающих лесополос несколько стирали это жуткое сходство.

Будучи парнем общительным, Кривокрасов под коней пути все же разговорился.

– О чем задумался, Робинзон Крузо? – начал он с шутки, поглядывая на сосредоточенного приятеля.

Тот сразу не понял, что обращаются именно к нему. После сказал:

– Почему это так? Эх и народец в деревне! Кому хочешь кличку пришьют.

– Да не обижайся. Я просто так. Ты ж один живешь. Еду на примусе готовишь, как в доисторическое время.

– Много ты знаешь, – беззлобно заметил Николай. – В доисторическое время примусов не было.

Замолчали оба. В раскаленном воздухе слышался только глухой рокот автомобиля да скрип его ходовой.

Цыганков первым нарушил паузу. Будто решившись на что-то важное, серьезно спросил:

– Слышь, Виталь, а что Светка Крылова живет с этим Витькой? Как там его. Сизов, что ли?

Кривокрасов, обливаясь потом, притворно сощурил близко посаженные к переносице глаза.

– Похоже, наш Робинзон стал мыслить о Пятнице!

– Хватит зубы скалить, – неподдельно обиделся Николай. – Просто интересно стало. Кажется, ее повстречал сегодня у почты. Мы ведь дружили…

Виталька, поняв, что приятель не желает шутить, всерьез продолжил:

– Ну и дружите дальше. Сизова уже лет десять назад как бревном убило. Выпивши был да и поймал «ворону». Лес – он шуток не любит! А Светка одна-одинешенька, с дочкой век коротает. Женихов на раз отшивает. С характером!

– Наверное, мужа любила?

– Ага. Как собака палку! Дубасил ее Витька. Алкаш эн был. Натерпелась, вот и не желает больше. Находилась: синяками. А там кто его знает? Чужая душа – потемки!

– Это точно, – согласился Цыганков.

Остальную часть пути проехали молча.

Сгрузив у дома баллон и сумки с харчами, отправились на Зеркальный. До вечера купались.

Уже часов в шесть Виталька поехал назад в Глазовку. А Николай занялся хозяйственными делами.

Накормил кроликов, полил огородик. Все это время крутился у него под ногами пушистый пепельного цвета щенок. Звали его Тишка. Цыганков завел четвероногого друга недавно. В Глазовке у одноклассника ощенилась болонка. Вот он и наградил щеночком.

На вечерней заре, сидя на отремонтированном крылечке, наблюдал Цыганков за своими питомцами. Как тихо и спокойно было здесь! Как приятно забыть, что в мире есть страх, насилие и боль! Ему казалось, что теперь все это осталось где-то далеко-далеко. А может, этого и нет вообще? Может, все, что с ним произошло, – это только страшный сон? Может, он никогда и никуда не уезжал из Кульково? Память-память. Если бы ты хранила только хорошее!

На ночь Цыганков пооткрывал в доме и на веранде все двери. Пусть наполнит жилище прохладный ночной воздух.

Лег на кровать. Долго ворочался. Думал о Светке: «Ну и что же, что вдова? А тогда предала меня, нашу любовь». Неожиданно вспомнилось утро в квартире Ермаковых, заботливый голос Анны, запах пирогов. «Да, у меня тоже могло все это быть! Только вот предала. Ладно, не буду больше о ней думать».

Сделав усилие, он заставил память переключиться на другое. Вспоминал о службе, о том, как пришел в войска молоденьким лейтенантом. Сколько было амбиций, сколько надежд! И все-таки, уже засыпая, Николай снова подумал о Светке: «Нет. Все равно нужно с ней поговорить. Объясниться, что ли? Ведь такая любовь была! Почему все так получилось?» В ту ночь Цыганков плохо спал. Ворочался и часто поднимался. Ему все мерещилась Света. Та, которую он когда-то любил. Она то смотрела на него с фотографии, то крепко целовала на скамейке под ивами, то звонко хохотала, совсем как на выпускном вечере.

Только под утро ему удалось более-менее спокойно придремать. И приснился ему нехороший сон. Идет он по краю глубокого оврага. Снизу тянутся к солнцу стройные деревья – цветущие липы. Воздух напоен сладковатым ароматом буйного цветения. На душе легко и спокойно. Красотища!

И вдруг на другом конце оврага сквозь деревья замаячила женская фигурка. В бледно-розовом платьице, с пышными белыми волосами. Она мечется по краю обрыва и что-то отчаянно кричит. Слов не разобрать.

Это Светка! И у него предчувствие того, что ей грозит опасность. Полный решимости помочь, Николай намеревается преодолеть овраг. Подбегает к самому краю и в ужасе вскрикивает – земля отвесной скалой уходит куда-то вниз. Дна пропасти не видно.

Радостное настроение сменилось безысходностью беды, тупым страхом. Он не может оторвать взгляд от мелькающего бледно-розового платьица. Светкиного лица почему-то не видно, хотя разделяющее их расстояние и не такое уж большое.

И вдруг из самого сердца бездны раздается голос покойного деда: «Помоги ей, сынок! Не бойся, здесь неглубоко».

Николай отводит взгляд от противоположной стороны и силится разглядеть деда. Тщетно! Неожиданно на верхушках деревьев возникают лица погибших товарищей. «Хе, хе, хе, – раздается тихий смешок из глубины пропасти. – Что же ты, струсил?»

Цыганкову страшно, жутко, но он не трус! Надо попытаться спасти Светку! Он закрывает глаза, прыгает и летит куда-то вниз, в бездну! «Нет, здесь очень-очень глубоко! Это конец!»

Николай резко вскочил с кровати и почувствовал волной пробежавшие по спине мурашки. «Ну и ночка выдалась!»

После случая у почты, разговора с Виталькой и странного неприятного сна он уже не мог не думать о встрече со Светланой.

Тысячу раз мысленно отказывался от этой затеи. Но почти всегда одно «за» пересиливало эту тысячу «против». И как бы он ни представлял себе в мыслях, но на самом деле все могло быть по-другому. И он, боевой офицер, немного, а может даже и много, робел. А так как решительных шагов он не делал, то ничего серьезного не происходило. Николай положился на его величество случай.

И вот тот день, когда Цыганков готов был поверить в то, что в его судьбу вмешивается кто-то сверху, настал. Если, конечно, не принимать во внимание то обстоятельство, что эн уже давно изменил маршрут, по которому всегда покидал Глазовку. Теперь он выходил в степь по той улице, на которой стоял домик с резными ставнями.

Сколько раз он надеялся, что за воротами увидит хозяйку! Нет, не получалось. Лишь однажды ему показалось, что через окно за ним кто-то наблюдал. Во всяком случае, занавески качнулись. «Не сами же они!» От одной этой мысли почему-то хотелось запеть от радости. Неужели он все еще ее любит?

И вот настал тот самый особый случай.

В тот день он допоздна засиделся в гостях у Кривокрасовых. Настало время прощаться.

– Давай отвезу, – предложил Виталий.

– Спасибо. Не большой я барон, чтобы из-за меня каждый раз машину гонять. Дойду потихоньку.

– Ну-ну, – заговорщически подмигнул приятель. Онто давно заметил, что маршрут Николая с некоторых пор изменился.

– Это совсем не то, о чем ты думаешь, – с неподдельным возмущением ответил Цыганков, выходя за калитку.

– Вот и я говорю: не то, не то, а потом сразу – раз, и самое то!

– Ладно, пока уже, шпион.

– Давай. Счастливо добраться.

Николай пошел по темной неосвещаемой улочке, надеясь увидеть хотя бы свет в окнах знакомого дома. Да, да, хотя бы свет!

С некоторых пор он стал замечать, что даже мельком посмотрев на Светкино жилье, он чувствует себя значительно лучше. Настроение поднимается. На душе легче и спокойнее. И с надеждой шел Цыганков вперед, приглядываясь под ноги, чтобы обо что-нибудь не споткнуться.

Он уже почти поравнялся со знакомой усадьбой. В доме на веранде горел свет, «Забыли выключить?»

И вдруг он аж вздрогнул от неожиданности. Прислу-[пался. Так и есть. На другой стороне улицы на скамейке кто-то плакал. Николай медленно подошел.

Девочка-подросток, уткнувшись лицом в ладони, лила горькие слезы.

Боясь ее испугать, он как можно спокойнее спросил:

– Ты чего это горюешь?

– А вам какое дело? – приняла его в штыки девочка.

– Да так, – пожал Цыганков плечами. Видя, что его присутствие здесь нежелательно, он уже собрался уйти. И тут из двора напротив кто-то вышел. Знакомый, только немного огрубевший голос нетерпеливо позвал:

– Марина, где ты? Давай скорее в дом! Завтра вставать чуть свет, а я тебя караулю.

Николай стоял как вкопанный. Он мог сделать несколько шагов в темноту, и его бы уже никто здесь не заметил. Но он не сделал этого. Не захотел.

«Светка! Это она! В конце концов, сколько можно бегать друг от друга? Я же все-таки мужчина! Поэтому инициатива должна быть на моей стороне, – решительно подумал Цыганков. – Надо все выяснить раз и навсегда!»

Света вплотную подошла к скамейке, на которой сидела дочь.

– А это кто тут с тобой? – прищурилась она в темноту, разглядывая тень незнакомца. Хотела еще что-то добавить, но так и осталась стоять, открыв рот. Света узнала ЕГО!

Воцарилась неловкая тишина. Маринка перестала плакать. Естественно, ничего не понимая, она резко встала и направилась через улицу ко двору. До слуха взрослых только донеслось недовольное: «Нечего меня караулить, не маленькая!» Дальше звук хлопнувшей калитки и тишина.

Тысячу раз он представлял себе эту встречу, но чтобы все получилось вот так нелепо, он и в мыслях не держал. Только что думал, что инициатива должна быть на его стороне, и уже забыл об этом. Язык противно заплетался.

– Я… ты… это, извини. Услышал, что кто-то плачет, подошел. А вообще, я домой…

Она молча слушала. Лицо трудно было разглядеть. Но он готов был поручиться за то, что увидел, как блеснули, отражая яркие звезды осеннего неба, ее повлажневшие от слез глаза. И он выдохнул:

– Поговорить бы нам. Света!

Она опустила голову еще ниже.

– Не время сейчас. – Медленно повернувшись, побрела через дорогу.

Мысль Цыганкова металась как белка в колесе: «Уйдет! Снова наступят нерешительность и пустота! Нет, нужно разобраться раз и навсегда!» И он вложил всю силу и волю в этот вопрос:

– А когда оно наступит – время? – И, не дожидаясь ответа, решительно продолжил: – Я завтра вечером зайду.

Света на мгновение остановилась. Но только лишь на мгновение. После все также молча зашла во двор и заперла за собой калитку.

Николай остался посреди улицы в полном одиночестве.

В разных концах села беспрерывно брехали собаки. Ветер шевелил темные кроны тополей. Из-за горизонта медленно выплывала хозяйка ночи – ярко-желтая луна.

«Вот также и тогда, много лет назад. – подумал Цыганков, – она ушла, ничего не сказав. Это нечестно. Завтра я обязательно приду». – Сама мысль об этом подняла ему настроение настолько, что привычные десять километров он не шел а, казалось, летел по воздуху.

Тишка встретил его радостным лаем.

Николай покормил его. Выпил чая сам и лег в постель. Эмоции все еще захлестывали сознание. Снова предстояла бессонная ночь. Слишком противоречивыми были чувства. Один голос в душе твердил: «Как ты можешь?! Она же предательница! Выскочила замуж за первого встречного». А второй тут же все повторял и повторял: «Ты не можешь ее осуждать! Ты бросил молодую симпатичную девушку. Она не виновата! Она по-прежнему красива…» Дальше Цыганков не смел думать. Он только вспоминал с том, как блеснули в ночи глаза Светки. И этот второй голос ему нравился гораздо больше.

Она даже не помнила того, как преодолела эти считанью метры через улицу и вошла в дом. В висках постукивали невидимые молоточки. И голос! Все время его голос: «Я завтра вечером зайду». Боже правый!

Маринка уже лежала в постели, демонстративно отвернувшись к стене. Она уже приготовилась выслушать нравоучения матери по поводу их сегодняшнего спора. Но их не последовало. Вместо этого мать подошла, нежно погладила ее по голове и тихо прошептала:

– Спи, доченька. – Затем, всхлипывая, удалилась в свою комнату.

«Чего это с ней?» – недоуменно подумала засыпающая девочка.

Света добралась до кровати, не раздеваясь, упала на нее и, руками обхватив подушку, разрыдалась. Сколько же ей еще мучиться? Нынче дочь истерику закатила. А теперь вот еще эта встреча. Просто голова кругом шла.

Немного успокоившись, она собралась с мыслями и опять же мысленно вернулась к случайной встрече. Как же глупо она себя вела! «Не время сейчас», – звучали в ушах ею же сказанные слова. А когда оно наступит, то самое время?! Тридцать второй годочек пошел – а жить не жила. Сколько подушек слезами промочила – один Бог и знает! Да еще темная одинокая ночь.

«Ой, чего это я? Ведь нет мне перед ним прощения, – устало подумала Света. – Ну и пусть! Расскажу все как было. Никому ничего не говорила, а ему скажу. Только его же одного и любила».

Она еще долго не могла уснуть, вспоминая свою первую непорочную любовь. Перебирала в памяти каждое движение, каждый вздох, каждый горячий поцелуй.

Света так увлеклась, что вдруг неожиданно поняла, поймала себя на мысли о том, что хочет повторения всего былого. Но ей было очень страшно самой себе признаться в том, что она все еще любит Николая. Он ведь совсем другой. Да и она уже далеко не та. Нарастающий страх зашевелился в женской груди. Он остался там навсегда после времени, прожитого с Виктором. И теперь был постоянным ее спутником. Именно он заставлял относиться к мужчинам с большой опаской. Похож ли теперь Николай на того паренька, которого она любила? Не затаилась ли в его душе обида на нее – на Светку? Захочет ли он понять ее? Тысячи вопросов хороводом кружили в сознании засыпающей Светланы. Но она была уже не в силах искать на них ответы. Последнее, о чем она подумала, прежде чем уснуть: «Где взять силы на завтрашний день?! Господи, помоги! Я и так долго страдала!»

Глава 5

Цыганков проснулся рано. Сделав несколько физических упражнений, побежал к пруду. Каждое утро он там умывался.

Вообще после больницы Николай очень ревностно относился к своему здоровью. Да и армейская привычка сказывалась.

Окатив голый торс прозрачной водой Зеркального, бывший капитан легкой трусцой вернулся в дом. Оделся. Вышел во двор.

Тишка юлой вертелся у ног. Цыганков покормил кроликов. Прошелся по огородику. Чтобы хоть чем-то заняться, дабы убить время, стал чинить крышу на старой клетке. Ничего не получалось. Он все время думал о предстоящей встрече. Из-за этого пребольно стукнул молотком по пальцу. Отбросив инструмент, просто сидел, наблюдая за бегущими по небу сентябрьскими облаками. Казалось, что время остановилось.

Насидевшись, он снова пошел, теперь на огород. Хотел собрать овощи, но споткнулся и, падая, угодил рукой в сырую грядку. В сердцах отбросил ведро. И вдруг понял: чтоб эн сегодня ни делал – ничего не будет получаться. Потому что мысли заняты другим.

Цыганков запер дом и не спеша направился к пруду. Еще утром он заметил несколько проехавших туда легковушек, из окон которых торчали бамбуковые удилища. «Наверняка будет с кем поболтать, скоротать время. И до Глазовки, глядишь, подбросят. А то что-то пасмурно. Того и гляди дождь пойдет. Лезь тогда по грязи. И когда же кончится этот день?» – всю дорогу вертелось у него в голове. Но то, чего он опасался, не случилось. Дождь так и не пошел. Почти целый день провел Николай возле пруда в обществе знакомых глазовских рыбаков. Те удачно удили пузатых, круглых, как тарелка, карасей.

К вечеру, договорившись с Андрюхой Лужиным насчет поездки в Глазовку, Цыганков вернулся домой.

Управ ил хозяйство. Переоделся в одежду поприличнее. Как раз в это самое время подъехал на своей старенькой «копейке» Лужин.

Обратившись к Тишке с просьбой охранять дом поприлежнее, Николай прыгнул в машину. Через мгновение они уже ехали в Глазовку.

Лужина Цыганков помнил еще со школьной скамьи. Тот, правда, был старше лет на восемь. Теперь ему около сорока. Среднего роста, с необычайно жилистыми руками, тонкой шеей и слишком большими глазами. Он всю свою сознательную жизнь проработал в родном колхозе на тракторе. Николай еще удивлялся тому, как это Андрюхе с тоненькой, как былиночка, шеей, удается управлять такой махиной, как «Кировец». Голова же может отвалиться!

Лужин словоохотливостью не отличался. Ехали молча. За исключением нескольких, случайно сказанных фраз.

В другое время Цыганков, несомненно, похвалил бы в душе спутника за то, что тот не лезет с дурацкими расспросами. Но только не сегодня. Чем ближе подходил момент встречи со Светой, тем сильнее билось его сердце. Молчать было выше всяких сил. Нужно было хотя бы разговорами снять напряжение. Отвлечься.

Не зная с чего начать, Николай, смотревший через окно автомобиля на сумеречную степь, в поля, неожиданно спросил:

– А чего это колхоз стал так мало сеять?

Андрюха, продолжая уверенно вести машину, скептически усмехнулся:

– Ты что, с луны свалился?

– Да нет, – удивился ответу Цыганков.

– Как же нет, если такие глупые вопросы задаешь. – Глаза Лужина заблестели. Николай сообразил, что затронул больную тему. А тот уже продолжал: – Какой сейчас месяц?

– Сентябрь.

– Правильно. В этом месяце обычно люди зябь пашут. Но последние года лично я в этом месяце сижу на рыбалке. А «Кировец» мой – на усадьбе гниет! То солярки у них нет, то запчастей. Куда все подевалось? Куда? Десять тысяч гектар зяби поднимали в былые годы! А теперь? Не на Марсе же тогда все происходило, а у нас, здесь, под носом. Молчим, сопим. Народ, он что?! Над ним издевайся – не хочу! Будет ждать, пока живьем в землю закапывать не станут. Третий год без зарплаты сидим, и ниче! Дети у всех, семьи. Жить как?! Мужики шутят: приехал бы к нам какой-нибудь американец или немец в начальники. Может, хоть бы он стал зарплату платить. Не все равно нам – на кого горбатиться?! А то кооперативы производственные! Извиваемся, как ужи, лишь бы выжить. Не нужны! Никому не нужны!

Цыганков молча смотрел на разгоряченного Лужина, на его жилистые, лежавшие на руле руки работяги. «Да, страшно, когда люди готовы работать хоть на кого, хоть на черта с рогами, лишь бы спастись, прокормить семью. Сбежал от проблем, – думал он. – А тут их, оказывается, еще больше. Вот тебе и глушь!»

Андрюха умолк, только когда впереди заблестели разбросанные в сумерках огоньки глазовских уличных фонарей.

И вот она – окраина. «Копейка» остановилась. Цыганков выбрался на воздух и поблагодарил водителя:

– Спасибо за политинформацию, всего хорошего!

Тот только улыбнулся. До полного спокойствия ему было еще далеко.

– Не за что. Понял теперь, почему колхоз стал так мало сеять?

– Да!

– Ну бывай, пока.

– Пока.

«Жигуленок» чихнул и с пробуксовкой рванулся вперед. Через минуту он скрылся из вида. А Николай пошагал навстречу блиставшему огнями поселку.

Когда в полутьме повернул на знакомую улицу, где-то в сердце Глазовки грянула проигрышем гармонь, задорный женский голосок запел:

– Улица, улица – улица широкая…

И тут же ему завторил мужской басок:

– Почему ж ты, улица, стала кривобокая!

«Прямо про меня!» – усмехнулся Цыганков. С гордостью и сожалением покачал головой: «Вот народище! Годами без копейки работают, еще и песни поют. Да еще как поют!»

Все случилось так, как он и предполагал. Стоило только увидеть Светкин дом, как ноги сделались ватными. Каждый следующий шаг давался ему с огромным усилием. Подготовленные слова и мысли разлетелись, будто стая распуганных охотником куропаток. Хотя именно сейчас нужно было сохранить хладнокровие и ясность ума.

Он подошел к колонке и нажал механизм. Побрызгал в лицо холодной водой. Утерся чистым носовым платком и, почувствовав некоторое облегчение, решительно зашагал к дому Светы.

Целый день носившиеся по небу темные холодные тучи наконец не выдержали, и на землю посыпался меленький дождик. Но Николаю было уже все равно.

Свет горел только в крайнем оконце. Войдя во двор, он и постучал в него. Раз – перерыв, раз-два – перерыв, и еще раз. Совсем как тогда, в юности. Да, он не забыл!

Обычно после этого условного стука Света пулей вылетала из дома. Предупреждающе звала: «Коль, ты? Обожди, Ваньку уложу». Это о меньшем брате.

Теперь же после небольшой паузы на крыльце появилась женщина, мало чем похожая на ту взбалмошную девчонку. Та была веселой хохотушкой, а эта – строгая, молчаливая, повязанная темным платком. Время, время, время! Она быстро, стараясь не смотреть ему в глаза, глянула куда-то под ноги и почти прошептала:

– Входи.

Цыганков вошел следом за ней. Разувшись в коридоре, шагнул в комнату. И вдруг только теперь понял, что не сможет сказать ни единого слова. Ну что он скажет? Почему не дождалась? Или почему вышла за другого? Нет-нет, это было все не то…

В дальнем углу комнаты стоял стол, рядом два стула. Старенький диван. Тоже старая, еще ручной работы тумбочка для вещей. На полу потертый палас. На стенах простенькие обои в ромбиках. Ничего лишнего.

Заметив, что Николай осторожничает, пытается не шуметь, Света, будто прочитав его мысли, сказала:

– Не крадись. Маринка ночует у бабушки.

И тут он ляпнул такое, о чем сразу же пожалел.

– Не боишься со мной, один на один?

Она невольно вздрогнула, но тут же взяла себя в руки, жестом предложила сесть. Выдохнула:

– Нет, тебя я не боюсь.

Они присели. Она молчала. Да и он не мог найти подходящие слова. Нужно было найти правильную ниточку, потянуть за нее осторожно, но уверенно.

– Как живешь. Света? – наконец решился Цыганков. – Как дочь воспитываешь?

Она вдруг резко поднялась со стула.

– Не надо, Коля! Ты ведь сюда пришел не это услышать?! – Плотно сжатые губы, раздувающиеся от волнения ноздри, строгий режущий блеск голубых глаз. Это была уже точно не хохотушка Светка!

Атмосфера накалялась.

– Отчасти ты права. – приглушенно выдавил он.

– Извини, нервничаю. Но что поделаешь, раз стала такая?

– Успокойся, все нормально.

– Нет, не нормально! Я знаю – это плохо! Но надеюсь, поймешь, когда все расскажу…

– Что ты. Свет? – перебил он ее.

– Нет, не говори ничего. И не перебивай, пока не расскажу всего… Раз уж пришел.

Света замолчала и снова присела. Она никак не могла решиться начать исповедь о своей нелегкой жизни. Мирок, созданный ею спокойный мирок в душе рушился напрочь! Как начать говорить?.. Как снова довериться мужчине? Страшно! Эх, была не была!

– Пока буду говорить, не смотри на меня, пожалуйста, – начала она с не совсем обычной просьбы.

– Как скажешь. – Николай опустил взгляд.

– Ничего там не воображай и не думай. Просто я считаю, что чуточку виновата перед тобой. Все могло бы быть несколько иначе.

Он снова хотел перебить ее, сказать: «Ну что ты, ничего», но не стал этого делать, помня о своем обещании.

Самое начало Светкиного рассказа было довольно сумбурным и сбивчивым. Она то начинала говорить, а то вдруг надолго замолкала. Затем, немного успокоившись и осмелев, Светлана поведала Николаю всю печальную историю ее нелегкой жизни.

А он в это время, забыв о своем обещании не смотреть на нее, не смог сдержаться. Он видел, как она металась по комнате. Видел, как ей было тяжело говорить о прошлом.

– …Вот, кажется, и все мои грехи, – вымученно закончила Света. Отвернувшись, она смотрела куда-то через темное окно.

Пораженный Цыганков поднялся со стула и медленно подошел к ней сзади. Положив руку на ее теплое плечо, почувствовал, как дернулось все ее существо, будто от удара током.

– Не бойся. Свет. Ты прости за то, что я все эти годы думал совсем не то. – Она по-прежнему молчала, а он продолжал: – Мы с тобой попали в жернова. И нужно постараться из них выкарабкаться!

– Как это? – Слезы душили ее.

– А вот так! Есть такие штуки – жернова жизни. Одни люди сидят на них сверху и только посуду под муку подставляют. А другие попадают внутрь и превращаются в эту самую муку. Так вот, мы с тобой залетели туда – в эти чертовы штуковины. Нужно только постараться выбраться… взяться за руки и подпрыгнуть. Поодиночке не получится, понимаешь?!

Еще минуту Света стояла молча, ощущая на плече его тяжелую, горящую огнем ладонь. Потом резко повернулась и, не смотря в глаза, обняла его за шею. Ткнулась мокрой от слез щекой в его щеку. Зашептала:

– Да-да, мы обязательно выберемся… – В этот самый миг силы оставили ее. И ему пришлось поддержать женщину, чтобы она не рухнула на пол.

Подняв ее, он отнес драгоценную ношу на диван. Сел рядышком. Стал легко поглаживать рукой белые шелковистые волосы Светланы. «Все такие же! А у бровей уже пролегли две маленькие черточки морщин. Не от хорошей жизни!»

Неожиданно она моргнула длинными пушистыми ресницами. Он заметил, что Света пришла в себя, но после всего услышанного Николай ни на что не претендовал. Тем более сейчас. Он просто продолжал гладить ее волосы.

Света повернулась и впервые после долгих лет непонимания и разлуки открыто взглянула на него своими большущими голубыми глазами.

– Коля, Колечка, Колюня! – Она, не мигая, смотрела и продолжала повторять его имя на все лады. – Сколько же я ждала этой минуты?! Ты ведь простил меня… любимый!

В этот момент Цыганкову показалось, что он спит.

– Ты же не виновата, – скорее подсознательно выдохнул он и склонился к ее повлажневшим, зовущим губам. И время замерло. А потом рассыпалось яркими искрами мгновений нежной возвратившейся любви.

Они лежали под одеялом в обнимку, вслушиваясь в убаюкивающий монотонный шум дождя.

Их тела еще не успели остыть от огненного, сокрушительного порыва, с которым они предались любви. То, что не произошло тогда, много лет назад, случилось теперь. И они лежали обнявшись, боясь поверить в случившееся. Не сон ли это?

– Свет, ты не спишь?

– Нет, конечно.

– Знаешь, тогда, в училище, когда получил письмо, в котором… в общем, где писали о том, что ты выходишь замуж, я чуть было дел не натворил.

– Знаю, знаю! – Света прижалась к Николаю плотнее. – Сама несколько раз удавиться собиралась. Да Господь не дал. Видно, знал, что с тобой еще встречусь…

– Ладно. Что мы все о грустном. – Николай поцеловал ее обнаженное плечо. – Нам теперь будущее важнее. Замуж пойдешь за меня?

– Да, – тихо прошептала Света.

– Вот и чудесно. Тогда поедем в Кульково? Или побоишься?

– Да я за тобой не то что в Кульково, а к черту на рога поеду! Только… – Пауза. – Не знаю, как Маринке сказать. Взрослая она уже, четырнадцатый годочек пошел.

– Ничего. Все будет нормально. – успокаивал Николай. – Хочешь, я сам с ней поговорю?

– Нет, не надо. Я управлюсь. Она у меня девка с характером.

– Совсем как мама.

– Что ты! Я в ее годы еще малохольная была, всего пугалась… – Но договорить Света не смогла. Николай наугад по теплому дыханию определил, где ее губы, и сначала нежно, а потом все настойчивее и сильнее слился с ними в затяжном любовном поцелуе. И снова вся земля перевернулась для них вверх дном.