Прозаический Вова сказал статуе командора:
– Ничего не выйдет! На кладбище сторож – зверь.
– Я не боюсь сторожей, – гордо ответил Иван Рянгин. – К тому же никакой сторож не помешал Соловову пробраться в самую чащу и увидеть огни.
– Тогда я тоже пойду на кладбище! – вскинулся Володька.
Он сообразил, что нехорошо показывать себя трусом.
– Не выдумывай! – испугалась Мурочка. – Мы с Лизой и так согласны, что это метан. Правда, Лиза?
Лиза пожала плечами. Про метан она ничего не знала, а главное, ей было ясно, что Ваня Рянгин исключительно из-за нее затеял эту безрассудную прогулку. Идти ночью на кладбище, конечно, не совсем то же, что застрелиться, но все-таки… Да и к чему Ване сейчас стреляться? Ведь она еще не сделала его несчастным! Плохо лишь то, что Володька вздумал примазаться к рыцарскому подвигу. Этот запросто все может испортить!
– Вова, ты бы лучше дома остался, – посоветовала Лиза. – Если Аделаида Петровна узнает, тебе нагорит.
Володька возмутился. Неужели Лиза считает его малявкой?
– Во-первых, никто ничего не узнает, я позабочусь, – сказал он сердито. – А во-вторых, я и так полдня просидел под домашним арестом. Я имею право вдохнуть глоток свободы. Обязательно пойду! Ты согласен, Рянгин?
Рянгин не слишком обрадовался, но согласился.
– Завтра мы все вам расскажем, – пообещал Володька. – А доказательством того, что мы не струсили и дошли до самой часовни, будет букет белой сирени.
– Тоже мне доказательство, – вдруг заупрямилась Мурочка, которая минуту назад не хотела пускать брата на кладбище. – Этой сирени и поутру можно наломать, когда светло.
– Неужели вы думаете, что мы вас обманем? – обиделся Ваня Рянгин.
– Вы, Ваня, может, и не соврете, но вот Чумилка… Если он в это дело влез, можно ждать всего.
– Чего это всего? – нахмурился Вова.
– Сам знаешь…
Вова примолк. Мурочка явно собиралась припомнить ему ту лодку, которая утонула вместе с пледом и корзиной пирогов (эту лодку Володька взялся доставить на пикник). Или лошадь, на которой Сомовы прибыли на дачу, – Вова вроде бы ее привязал, но она отправилась пастись в луга вместе с очень приличным фаэтоном. Были еще зонтики, которые ему поручали нести всевозможные родственницы и гостьи и которые он забывал в самых непредвиденных местах, включая мужскую уборную на станции.
Поэтому спорить с сестрой Вова не стал, но на кладбище собрался бесповоротно.
Иван Рянгин сказал:
– Чтобы нас не считали хвастунишками, белую сирень мы ночью положим в условленном месте. У вашего порога, Лиза, хотите?
Лиза очень хотела, но Мурочка ответила первая:
– Нет, это нам не подходит! Лиза всегда спит как убитая. Она все прозевает. А я спать не буду. Когда Володька вернется домой, он мне просто стукнет в дверь и покажет сирень.
Вот еще! Лиза совершенно не желала остаться ни с чем.
– Я тоже не буду спать, – решительно сказала она. – Я у тети Анюты отпрошусь к вам на ночь. Мы с Мурочкой дождемся, когда придет Вова…
– И наврет нам с три короба! – закончила Мурочка.
– Никогда! Я тогда и Рянгина вам приведу, пусть он все подтвердит! – кипятился Вова.
На том и порешили. Ночь опасно сгустилась, старшие Фрязины вот-вот могли вернуться из гостей. Иван Рянгин не стал даже соваться во двор – ловко перемахнул через забор. Он исчез бы совершенно бесшумно, если б фрязинская Дамка не подняла лай. Собачий скандал надолго отвлек внимание кухарки Сани, и Лизе даже не пришлось заговаривать ей зубы, пока близнецы разбегались по местам своего заточения.
Дома Лиза с удовольствием обнаружила, что адвоката Пиановича среди гостей нет. Впрочем, теперь ее совсем не беспокоили возможные осложнения. Что за ребячество бояться теткиных запретов! Неужели еще утром она могла холодеть при мысли, что Пианович наябедничает? Ерунда! Ваня Рянгин не боится ночью идти на кладбище, а сама она собирается летать на аэроплане…
К Фрязиным тетя Анюта отпустила Лизу на редкость легко: ее в ту минуту больше волновала партия в пикет, которая складывалась не вполне удачно. А вот Аделаида Петровна, увидев Лизу в своем доме, удивленно подняла брови.
– В чем дело, малютка? – спросила она тем приторным голосом, который означал у нее раздражение.
Аделаида Петровна считалась женщиной загадочной, вроде Незнакомки Блока. Она тоже носила на шляпах целые джунгли перьев. То, что она говорила и делала, надо было понимать не прямо, как есть, а совсем иначе. Если ее голос был медово ласков, значит, она сердилась. Надутые губы знаменовали игривую веселость. Она хохотала, когда бывала в бешенстве, и плакала в голос от удовольствия. Все эти странности интриговали и притягивали посторонних мужчин, зато домашним доставалась масса хлопот.
Борис Владимирович больше всех страдал от загадочного нрава супруги. С годами он научился понимать Аделаиду Петровну правильно, то есть наоборот. Но иногда бывали и промашки. Тогда он получал тяжелую семейную сцену (рыдания, запертая дверь, дрожащая рука, из которой падает сувенирный кинжал, купленный в Кисловодске). Случалось принять и оплеуху на смуглую энергичную щеку.
Близнецы Аделаиду Петровну не выносили, прислуга боялась, собака Дамка при ее приближении угрюмо пряталась в конуру. Но в сущности Аделаида Петровна нисколько не была зла. Лиза это понимала. Она потупила глаза на бледные разводы платья госпожи Фрязиной и проговорила глупейшим голосом Красной Шапочки:
– Аделаида Петровна, тетя очень просит вас приютить меня сегодня. У нас в комнатах мух морят каким-то шведским средством. Оно нехорошо пахнет.
– А как же общество, которое у вас собралось? Ведь сегодня четверг.
Тетя Анюта принимала, как всякая дама высокого тона, не когда попало, а по вторникам и четвергам. Аделаида Петровна это знала.
– Внизу все спокойно: там мух не было. Зато в спальнях… – вздохнула Лиза.
– И Балановский сегодня у вас?
– Нет. Сегодня совсем мало народу, даже Пианович не зашел. А тетя Анюта проиграла в пикет три рубля.
Аделаида Петровна грустно улыбнулась пудреным лицом. Ей почему-то нравилось, когда у Анны Терентьевны случались оплошности и проигрыши. А инженера-путейца Балановского она числила жертвой своей красоты и жестокости. Считалось, что именно из-за несчастной любви Балановский оставил приличное общество. Теперь он пропадал ежедневно в какой-то дурной мужской компании, где пил, ел, пел, плясал вприсядку и закатывался к девочкам на Саперные улицы. Одним словом, горевал.
– Хорошо, раз так, – нахмурилась Аделаида Петровна, что означало прояснение души. – Я велю постелить тебе у Марии на кушетке. Ты уж сама проследи, чтобы было удобно. Я устала до изнеможения. Покойной ночи.
Она медленно двинулась прочь. Вышитый стеклярусом водопад стекал с ее больших бедер и колыхался на подоле. В вырезе платья, меж лопаток, темнела черная бархатная родинка. Эта родинка, как и загадочный нрав, безотказно сводила мужчин с ума. К тому же после свадьбы влюбленный Борис Владимирович признался одному завистливому приятелю (а тот раззвонил всему городу), что такая же родинка, только алая, у Аделаиды Петровны сидит на пояснице, а коричневая – на правом колене. Приятель даже приврал, что на левом, которое ближе к сердцу. После этих сообщений, говорят, и запил Балановский.
Лиза с Мурочкой решили, что ни раздеваться, ни ложиться в кровати не станут. Пока Володька, выпущенный из чулана, готовился к испытанию, то есть набивал живот хлебом с горчицей и вареной говядиной, подруги шептались, сидя на подоконнике. Они всматривались в темень, туда, где за рядами крыш темнее темного вставали волнистые кладбищенские кущи и высокий шатер часовни с золоченым крестом. Лизе даже не хотелось обещанного букета, до того стало жутко.
– Белая сирень не так уж и хороша, – сказала она Мурочке. – Мне все-таки больше нравится лиловая.
– Зачем же ты совсем другое говорила Рянгину? Он ведь из-за тебя все это затеял.
– Я ничего особенного не говорила, только хотела дать примету, где губернаторшина могила. Это ведь ничего не значит… Пусть!
– Ты что-то, Лиза, путаешься, какую-то околесицу несешь. Наверное, в Ванечку влюбилась?
– Этого не может быть. Он некрасивый, – с сожалением сказала Лиза. – Пусть бы он был блондин, но только с черными бровями, как Печорин…
Всезнающая Мурочка усмехнулась:
– Таких не бывает в природе. Это поэтический вымысел! Белобрысые все со светлыми бровями, а глаза у них голубоватые. Те блондины, что с черными бровями, на самом деле не слишком блондинистые – они скорее шатены. И только у природных брюнетов все в порядке, то есть черное. Как у Варнавина. Душка! Правда, душка?
– Чересчур уж большой, – вздохнула Лиза, вспомнив могучую фигуру трагика. – Ты ему по колено будешь. И потом, на макушке у него проплешина.
– Неправда!
– Сущая правда. Зина Келлер все видела сверху, с галерки. Он ведь всегда в париках играет, а тут шла пьеса Островского, и он решил дать роль реалистически.
– Ну и пусть! Зато глаза у него как огонь, а брови как ночь!
– Он их красит, как все артисты. По-моему, твоя мачеха тоже красит брови. А Зося Пшежецкая подводит глаза горелой спичкой. Мне Каша, сестра ее, говорила.
– Зося – да, но не Варнавин! – вступилась Мурочка за своего кумира.
В эту минуту под окнами раздался свист – тихий, но отчетливый. Ванечка!
– Все, девы, не поминайте лихом, – значительно сказал Вова, заглянув в дверь и блеснув черными глазами.
Он был в темной рубашке, в носках, а теннисные туфли держал в руках. Покрасить их тушью он не успел.
– Чумилка, смотри не шуми на лестнице! А крючья ты взял? – заботливо спросила Мурочка.
– Взял. Я их в лебеде у ворот спрятал. А еще у меня есть вот это.
Он достал из кармана и натянул на голову рукав от старого черного свитера. Для глаз прорезал две дырки, одну почему-то больше другой, а для носа третью. Теперь выглядел он устрашающе.
– Ужас! – ахнула Мурочка.
– Сторожа-зверя удар хватит, когда он тебя увидит, – поддакнула Лиза.
– А пусть не лезет!
Лизе и раньше приходилось ждать. Например, в детстве она томительно ждала рождественской полуночи, чтобы легально любоваться елкой, давно рассмотренной в щелку, и ножницами срезать с веток яблочки, пряники и орехи в золотых бумажках. Ждать поезда тоже приходилось. Противно ждать экзамена и чувствовать, как внутри все немеет, сбегается в комок, а в горле селится чужой тусклый голос. Ждать конца нуднейшего урока тоже не мед. Зато ждать весны! Еще тогда ждать, когда сугробы вровень с заборами, на Нети стоит двухаршинный лед, а с деревьев пылит сухой и белый, как сахар, иней! Еще можно с утра ждать вечера, чтоб надеть платье подлиннее и идти в синематограф «Гигант».
Теперь Лиза ждала белой сирени. Время сделалось долгим и вязким. Его тяжелый ход обозначали часы внизу, в столовой Фрязиных. Если прислушаться, можно было различить сиплое тиканье этих часов. Их длинные гири-шишки тяжело висли на каждом мгновении и растягивали ночь. Лиза знала, что звезды должны не стоять на месте, а перемещаться. Но звезды замерли, будто были вбиты в небо, как мелкие гвоздики.
Мурочка сдалась первой: прилегла поверх одеяла. «Боммм!» – пробили часы в столовой.
Мурочка села на кровати.
– А вдруг их сторож поймал? – ужаснулась она.
Лиза даже думать о таком не хотела. И о мертвецах тоже. Нет, ничего такого уж страшного на кладбище нет – только могилы, кресты, каменные плиты, пустые скучные дорожки да сирень, которая действительно лучшая в городе. А у кладбищенской ограды – там, где хоронят всякую голытьбу и где никто не сажает ни бледных березок, ни печальной сирени – полно земляники. Она стелется, льнет к желтой сухой земле. Ее трилистники всегда с красной каймой, будто окровавленные, а ягоды мелкие, твердые и пахнут так сильно, как никогда не пахнут даже лесные. Говорят, они очень сладкие – босые ребятишки наедаются ими и таскают на базар. Но Лиза никогда этих ягод не пробовала – они могильные, их листья в крови…
– Боммм! Боммм! – загудело внизу.
– Только два часа! У меня глаза уже слипаются, – пожаловалась Мурочка.
– Ты спи, я ничего не провороню, – ответила Лиза. – Наверное, ваши часы отстают. Мне кажется, я сто лет тут сижу и уже стала старушкой.
– Как Наина у Пушкина? – тут же вспомнила Мурочка. – Ну нет! Ты такая же красавица. Бывает же людям счастье! Потому тебя все и любят.
Лиза с ней не согласилась:
– Допустим, любят не все. Ваша Аделаида Петровна не любит. Раньше она была такая ласковая, а сейчас видеть меня не желает.
– Она завидует! Красивых она не выносит, а женская ревность самая страшная, – сообщила многомудрая Мурочка. – Она ведь Зоею Пшежецкую едва не отравила нынешней зимой.
– Как это? – ужаснулась Лиза.
– Обыкновенно. У нее есть яд кураре в пузырьке. Думаю, она у отца его выманила или стащила. Когда они ссорятся, она достает пузырек из-за пазухи (а места там предостаточно, четверть, не то что пузырек можно спрятать!) и приставляет к губам. Мол, отравлюсь! Отец тогда плачет, и они мирятся.
– А как она Зоею отравить собиралась?
– Зося лежала при смерти с пневмонией, отец ее лечил и даже сам ей питье готовил из каких-то корешков, каких нигде не купишь, ни в какой аптеке. Вот она и разъярилась: ворвалась в кабинет, разлила отвары, потоптала склянки. Только собралась пить свой кураре, как вдруг захохотала и говорит: «Я буду не я, если не подолью яду в зелье этой твари (Зосе то есть). Пускай она (тварь то есть) издохнет в страшных корчах». Отец сразу свои склянки спрятал, стал лечить Зоею патентованным аспирином, и никто не издох.
– Ужас какой! От Аделаиды Петровны буду теперь держаться подальше, – пообещала Лиза.
– А я тебе что всегда говорю!
Три раза пробили медлительные часы в столовой. Звезды все-таки сдвинулись с насиженных вечерних мест, небо начало сереть. Лиза склонила на подоконник голову, горячую и тяжелую от бессонницы. Она только собралась закрыть глаза, как внизу звякнула Дамкина цепь. Послышался довольный визг.
Лиза толкнула задремавшую Мурочку:
– Идут!
Мурочка сонно вздохнула:
– Кто? Зачем? Откуда?
А в дверь уже скребся Володька и стучал условным стуком. Без рукава на голове, в теннисных туфлях и с какой-то палкой в руке, он ввалился в комнату.
– Рянгин! – шепотом позвал он. – Иди сюда. Все, кончено!
Иван Рянгин, хоть и не был одет в черное, как японский ниндзя или Вова Фрязин, тоже умел ступать бесшумно. Его полотняная рубашка белела в темноте, а в руках он держал пучок сирени. Пучок этот Иван протянул Лизе.
Ваня обломал сирень по-мальчишески бездарно: черенки оказались слишком короткими. К тому же он умудрился основательно растрепать букет. Ванина ладонь была горячая и влажная. Взяв сирень, Лиза почувствовала жар его руки и то, как крепко, изо всех сил, только что сжимал он ветки и хрупкие листья, которые слиплись в комок. Пусть и не в самом нарядном виде, но это была она – губернаторшина белая сирень. Единственная в городе!
– Ну а кладбищенские огни вы видели? – требовательно спросила Мурочка.
Ваня промолчал, а Володька зачем-то оглянулся по сторонам и прошептал:
– Видели! Еще как видели!
– Тогда чего же ты тут расселся? Рассказывай!
И Володька стал рассказывать. Начал с того, что ночью кладбище выглядело ужасающе. Помянул и длинные тени, и бледный, неверный свет луны, и зловещий мрак, и бешеный вихрь, и стаи стервятников, и глухое уханье совы.
– Не ври, пожалуйста! Откуда там стервятники? – возмутилась Мурочка. – Какой вихрь? Не было ни малейшего ветерка. Ваня, лучше уймите его и рассказывайте сами.
– Нет, Рянгин не сможет! – запротестовал Вова. – Он все упустит, он спартанец – в смысле лаконических речей.
– Вот и хорошо! Не надо размазывать!
– Нет, тут надо до последней подробности все дать!
В общем, если отбросить вихри и уханье, получалось, что до зарослей возле часовни Володька с Ваней добрались благополучно. Они повторили путь Сашки Соловова и даже слышали полуночный бой на соборной колокольне. А вот дальше начались странные вещи.
– На кладбище был кто-то еще кроме нас, – объявил Вова и вытаращил глаза, которые так и сверкнули в темноте.
– Вы кого-то видели? – пискнула Мурочка.
– Не видели, но чувствовали!
Мурочка облегченно вздохнула:
– А! Так, значит, это тебе показалось. Что ты, Чумилка, можешь чувствовать, кроме какой-нибудь ерунды?
– Вы не правы, – вступился за приятеля Ваня. – Когда очень тихо, самый слабый звук или движение можно уловить – наверное, по колебанию воздуха. Это трудно объяснить, но так бывает. Нам было ясно, что где-то рядом разговаривают, и не черти, а живые люди. Голоса были мужские, только странные какие-то, глухие, как из подпола.
– Откуда же такие голоса? – спросила Лиза.
– Да мы сначала и сами не могли понять – ведь ни души кругом! Тогда я предложил тихонько подкрасться к часовне, – с жаром поведал Вова и сделал руками такие движения, будто он плыл по-собачьи.
Ваня его поправил:
– Ты как раз предложил вернуться домой. Но глупо было уходить, ничего не узнав. Мы ведь даже до могилы губернаторши не дошли. К тому же скоро показались огни.
– Они в самом деле плавают в воздухе, как рассказывают? – обрадовалась Мурочка.
– Нет, – ответил Ваня. – Огни просто мерцали из-за веток примерно в том месте, о котором говорил Соловов.
– Тогда мы решили сойти с аллеи, – подхватил Володька. – Ведь иначе нас легко можно было заметить. Мы стали подбираться с левой стороны, из-за оградок. Крапивы там тьма – вот, смотрите, все руки ожег! В следующий раз надену перчатки.
– Не надо следующего раза! – взмолилась Мурочка. – Еще одной такой ночи я не переживу.
Лиза потеряла терпение:
– Да ну вас всех! Никак не дождешься самого интересного. Чумилка со своими красочными подробностями пусть лучше помолчит, а то все только запутывает. Лучше вы, Ваня, рассказывайте дальше.
Спартанец тянуть не стал:
– Мы подошли к самой часовне. Тут я и увидел куст, о котором вы говорили. Белая сирень! В самом деле, ничего подобного больше поблизости нет. А рядом надгробие губернаторши – большой мраморный сундук. Только огни к этой могиле никакого отношения не имеют. Соловов ошибся.
– Где же были огни?
– Дальше, в конце поперечной аллеи. Там есть склеп, где у входа сидит мраморный ангел.
Лиза с Мурочкой понимающе переглянулись. Склеп Збарасских! Это было приметное место на кладбище и, пожалуй, самое романтическое. Располагалось оно поодаль от часовни, там же, где все польские могилы (отдельного католического кладбища в Нетске не было). Среди аллегорических колонн, обелисков и саркофагов стояло внушительное сооружение из мрамора. Оно напоминало приземистую беседку и густо позеленело от времени. Его широкие ступени вели вниз, под круглый свод, и дальше, в царство тьмы. Вход в склеп был забран кованой решеткой. Она прикрывала боковой проход – одни говорили, влево, другие – вправо. Невидимые снаружи, ступени вели в подземелье, и сколько было их, точно никто не знал.
Подземелье склепа, говорили, было как в каком-нибудь средневековом замке. Скорбными рядами стояли там шесть мраморных гробов. В гробах лежали Збарасские, гордые паны из Великой Польши, угасшие лет сорок назад в унылой ссылке. Старики и теперь еще помнили блистательных покойников, сказочно богатых на родине и одних только украинских холопов имевших чуть ли не тридцать тысяч. Збарасские говорили по-французски бойчее многих французов, а северных варваров ненавидели с жаром, какой был возможен лишь в истинно романтические времена.
Те, кто видал когда-то Збарасских живьем, утверждали, что они все шестеро (отец, трое сыновей и двое племянников) были на одну колодку – худые, плоскогрудые, с горбатыми и тонкими до прозрачности носами. Держались они всегда вместе, служили как ссыльные на каких-то никчемных и ненужных должностях при губернаторе. Все Збарасские были неподкупны, высокомерны, вечно холодны, и никогда их узкие уста не исторгали ни единого русского слова.
Однажды один из племянников Збарасских поведал кому-то из сослуживцев (по-французски, разумеется), что он во время Великого восстания, гарцуя на верном Сбогаре, вот этой самой рукой (он показал небольшую голубовато-жилистую руку) зарубил саблей сто восемнадцать русских пехотинцев. Слух этот быстро распространился по городу. Число погубленных удалым Збарасским служивых росло с каждым ахом и охом. Лишь доктор Сретенский, известный тогда в Нетске материалист и скептик, смеялся над обывательскими страхами. Он твердил, что особа столь жидкой конституции, каков Збарасский, свершить мало-мальски серьезное физическое действие не в состоянии.
Доктору никто не верил. На Збарасских стали смотреть с ужасом и обходили за версту: если племянник такой свирепый, сколько же народу извел Збарасский – старший? Этот был крепче остальных и надменен до того, что казался слабоумным.
Недолго Збарасские пугали город – их одного за другим свела в могилу фамильная чахотка. Три приехавших невесть откуда пани Збарасских соорудили своим героям пышную гробницу. Погрузив, по странному обычаю, сердца покойных в резные кубки, дамы отправились с ними на родину, а в Сибири оставили лишь опустевшие выпотрошенные тела.
Поляки, которые жили в Нетске, не походили на шестерых кровожадных и заносчивых страдальцев, но патриотически поддерживали порядок в склепе. В особые поминальные дни они ставили на гробовые ступени плошки, в которых колебались и прыгали невысокие огоньки. Внутри, за чугунной решеткой, тоже сияли недоступные чуждым взорам лампады и светилось зыбкое преддверие вечного мрака. Неуютное было место! К тому же над склепом Збарасских восседал небольшой ангел – страшноватый каменный слепец с вечной бело-пегой голубиной струей на плече. Он указывал сломанным пальцем в жестокие сибирские небеса.
– Я знаю это место! – вскричала Мурочка. – И с огнями все понятно: они у склепа Збарасских всегда стоят в чашечках по праздникам!
– Ничего подобного, – возразил Володька. – Во-первых, никаких чашечек на ступеньках не было, а во-вторых, люди сидели в самом склепе, внутри! Мы не разобрали, о чем они говорили, но они не молились и не поминали усопших. Они спорили и смеялись! Почему на кладбище? Ясное дело: это отличное конспиративное место.
– В книжке «Ник Картер против Кровавого приора» описывается черная месса, – напомнила Мурочка. – Ты, Чумилка, сам мне читал. Есть такие особые тайные общества, которые собираются на кладбищах. Они режут младенцев…
– Младенцев там не было, – твердо заявил Ваня. – И мессы тоже – эти люди просто поболтали, как в какой-нибудь лавочке, и разошлись. Было их человек пять. Жаль, мы их толком не разглядели.
– А вдруг это боевая группа? И на кого-то готовится покушение? – предположила Лиза.
Ваня задумался.
– Политика? – сказал он. – Может быть… Нам это как-то не пришло в голову.
– Это тебе не пришло! А я как раз все время про это думал, только тебе не говорил, – без всякого зазрения совести заявил Чумилка. – Нам осталось только узнать, для кого готовится бомба – для губернатора или начальника полиции. А может, для Вурдалака?
Вурдалаком прозвали директора мужской гимназии Неелова за бледность впалых щек и скверный нрав.
– Не пори чушь, – одернула брата Мурочка. – На директоров гимназий не бывает покушений.
– Это еще почему? Вурдалак настоящий зверь!
– Ну и что! Сам подумай: какая это боевая группа будет заниматься такими пустяками, как Вурдалак?
Вова с сестрой не согласился:
– Ты, Маруся, не понимаешь! Как раз группа-то мстителей и имеется. Месяц назад нескольких удальцов из шестого класса (они с тобой, Рянгин, могли бы учиться!) поймали в кафешантане. И позорнейшим образом поймали: они там пива нализались и пели дурными голосами. Троих сразу из гимназии выкинули. Только Фендрикова отец, присяжный поверенный, отстоял. Он доказал, что его Борьку друзья против воли привели веселиться. Пиво в рот тоже насильно лили, а чтоб Борька пел громче всех, приставляли вилку к брюху. Какие-то лакеи все это подтвердили – наверное, папаша Фендриков их подкупил. И вот теперь те, кого исключили, задумали прикончить Вурдалака.
– Зачем? Я бы на их месте Фендрикова прикончила. Или хотя бы отлупила как следует, – сказала Мурочка.
– Они его уже лупили. Три раза! – сообщил Володька. – Только их жажда мести до сих пор не утолена. Вот они и задумали…
Ваня прервал его:
– Ерунда! Разве гимназисты были в склепе? Голоса-то мужские!
– О, ты не представляешь, какие в вашем шестом классе попадаются голоса! Многие ревут, как бараны: Третьяков, Снытин, Болонский… Кстати, их как раз и исключили.
– Мы не рев бараний слышали, а нормальный разговор вполне взрослых людей, – настаивал на своем Ваня. – Там еще женщина была. Ей-то на что Вурдалак сдался?
– Женщина? – в один голос воскликнули Лиза и Мурочка.
– Да! Мы и женский голос слышали, тоненький такой, – подтвердил Вова.
– Чего же вы раньше молчали? Тогда это точно террористы, – обрадовалась Мурочка. – У них всегда полно женщин: Шарлотта Корде, Вера Фигнер, Перовская. А Надя Хлопова!
Надя Хлопова была местная героиня, молоденькая нетская учительница. В конце 1905 года она стреляла в казачьего офицера Драникова, который сек забастовщиков с мыловаренного завода. Скандал был страшный, но кончился мирно: Драников, которого ни одна Надина пуля не взяла, отсиделся на гауптвахте, а Надю оправдали присяжные. Она некоторое время побыла чем-то вроде местной иконы – до тех пор, пока не вышла замуж за заводчика Савватеева и не укатила с ним куда-то на юг. Но ее долго помнили. Даже продавали ее карточки в шубке, с муфтой у щеки, в маленькой шапочке, надвинутой на строгие союзные брови.
– Может, это все-таки не террористы, – задумчиво проговорил Ваня Рянгин. – Надо бы еще разок туда сходить и разузнать хорошенько.
Его серьезное лицо теперь ясно проступало из поредевшей тьмы. Лиза испуганно уткнулась в мятую сирень. Неужели он снова отправится ночью на кладбище, к склепу, в котором горит огонь и неизвестно кто переговаривается?
– Итак, завтра снова туда? – бодро спросил Володька.
– Завтра, может, еще рано. Надо сначала разобраться с уликой, – ответил Ваня.
– С какой уликой? – удивилась Мурочка.
– Ну вот, Рянгин, проболтался! Мы вообще-то решили лишнего вам не говорить, – значительно объявил Вова. – Дело сложное и, скорее всего, опасное. Хотя… Может, все-таки покажем? Вдруг они нас просветят, что мы нашли. Вещица-то определенно дамская!
Ваня пожал плечами и достал из кармана что-то небольшое, но длинное, вершка в полтора. Лиза взяла вещицу, повертела в руках.
– Это шпилька для волос, – сказала она удивленно.
– Ага! Что еще раз подтверждает, что в шайке есть женщина! – торжествовал Володька.
– И женщина достаточно элегантная, раз носит в прическе такое, – добавила Мурочка.
Шпилька в самом деле была необыкновенная. Сделанная в виде павлиньего пера, она заканчивалась ажурным лепестком с камушками. Камни-то, возможно, были и ненастоящие, но работа тончайшая и очень модная.
– Где вы эту прелесть взяли? – спросила Лиза.
– Нашли на второй ступеньке склепа, – ответил Иван.
– Мы искали какие-нибудь следы, чтобы их измерить, – таинственным голосом сообщил Володька. – Потом мы стали бы присматриваться к обуви нетских обывателей…
– Которых тридцать с лишком тысяч? – засмеялась Мурочка. – Вы что, гонялись бы за ними и просили подошвы показать? Как в сказке про Золушку?
Ваня заметно покраснел.
– И потом, откуда сейчас следы возьмутся? – не унималась язвительная Мурочка. – Дождя-то три недели не было. Если только террористы не наступили в какую-нибудь гадость…
– Ты, Мура, все понимаешь буквально! – вспылил Вова. – А я, наоборот, выразился фигурально. Мы искали всякие следы: ног, рук. А еще окурки, сигарный пепел, оброненные записки, забытые перчатки или шляпы. Ты что, книжек не читаешь? На месте преступления всегда такого добра полно. Только нам ничего подходящего, к сожалению, не подвернулось. Зато мы нашли эту шпильку!
– Может, ее еще днем кто-то обронил? – спросила Лиза.
– Исключено! – отрезал Володька. – Вечером вокруг богатых могил всегда сторож подметает. Он не мог не заметить такую блестящую штуку. А то, что мы ночью на ступеньке ее нашли, о чем говорит?
– Ну, и о чем же? – фыркнула Мурочка.
– О том, что дама, ее обронившая, присутствовала на сходке. Она из склепа выходила, голову наклонила – свод-то там низкий! – шпилька и вывалилась из прически. Логично?
Мурочка не нашлась что ответить.
– Надо все это выяснить, – сказал Ваня Рянгин. – Если уж что-то меня задело, я не отступлю, до конца дойду.
Что еще он мог сказать – герой, пловец, знаток косматых мамонтов, бесстрашный посетитель старых кладбищ?