11.
Учебный год шел к концу. Весенние дни пролетали, как перелетные птицы, возвращавшиеся с юга. Валерий Иванович и Лиза, с которой он подружился за полтора месяца после поселения в ее доме, и даже нередко вместе гулял у реки, начав такие прогулки с наблюдения за ледоходом, незаметно для себя постепенно сблизились, хотя чувства их друг к другу были разными. Лиза по уши влюбилась в молодого учителя и теперь только и думала о нем и их возможной совместной жизни. Горела этой идеей, но таила ее в душе, боясь выставить наружу. Она буквально не могла надышаться на предмет своего обожания. А молодой человек, отлично видевший все это, еще не забыл свою Наташу. Он втайне, хотя все реже, вздыхал о ней в минуты досуга и тянулся к ней душой через оттаявшие и вскрывшиеся своей чернотой, зеленью и синевой дали. Между тем он замечал, что внимание юной хозяйки дома ему не только льстило, но и было приятно. Иногда в его голову закрадывались даже грешные мысли, которые он, впрочем, старался тут же отогнать от себя. Выходил во двор или на огород и по-хозяйски наводил там порядок. Соседи Мордвиновых, заметив такие усердные занятия молодого учителя, одобрили их – слава Богу, не белоручка воспитывает детей в школе. Видно, что руки у него из нужного места растут. Да и голова имеется, не зря же математик! Но за своего бурьяновского его все-равно не принимали. Держались, хотя и с почтением, но на дистанции.
Так оно и должно быть. – Не обижался на них молодой учитель. – Они ведь простые крестьяне, а я все-таки преподаватель, учу их детей. К тому же горожанин, вместе в речке без штанов не купались…
Когда снег сошел полностью, и земля отогрелась и подсохла, Валерий Иванович с Лизой целое воскресенье провели на огороде. Вскапывали вилами почву, освобождали ее от прошлогодней ботвы и травы, готовили к посадке картофеля и овощей. Земля, сверху сухая и сероватая, вся, словно в оспинах от стоявшей и просачивавшейся к грунту талой воды, чуть глубже была влажной и тяжелой. Копать ее еще было нелегко. Молодой человек уже через час после такой копки почувствовал, что мышцы на ногах, поначалу приятно размявшись и разыгравшись, теперь подустали и наливались почти свинцовой тяжестью. А Лиза, выросшая в селе и с детства привыкшая к нелегкой крестьянской работе, словно не замечала этого. Она стремительно вгоняла поблескивавшие под солнцем отточенные зубья вил в податливую почву, и пласт за пластом открывала ее преисподнюю божьему свету. Неповторимый запах весенней земли втекал в ноздри и дурманил голову. Но девушка старалась не думать об этом. Она, как автомат, ритмично нажимала и нажимала левой ногой на плечико вил и постепенно уходила от своего постояльца вперед.
Валерий Иванович, чаще останавливавшийся, чтобы передохнуть с минутку, с нежностью смотрел ей вслед и любовался задорными движениями молодого девичьего тела. Как легко у Лизы прогибалась в наклонах спина с крепкой, как у лани, талией, когда девушка подхватывала с земли ботву и отшвыривала в сторону. Как играли у нее ягодицы, обтянутые старыми джинсами, когда она давила и давила ритмично поднимавшейся и опускавшейся стройной ногой на вилы! Ну, чем не сельская богиня! – подумал про себя молодой учитель. – И если такую богиню раздеть, то…
У него от представленной картины даже дух захватило и пересохло в горле. Валерий Иванович воткнул вилы в землю и пошел по направлению к саду, немного прикрывавшему мордвиновский дом. Там на сколоченном из досок и посеревшем от времени столике стоял кувшин с водой. Нужно было пропустить глоток.
Валерий Иванович на ходу сообразил, что, наверное, и Лизу уже мучит жажда от такой горячей работы. Поэтому, еще раз взглянув на нее сзади, он окликнул:
– Лиза, я пойду, воды попью, тебе принести?
– Ага, принесите, если не трудно. Вы, Валерий Иванович, сильно не напрягайтесь, а то поломаетесь с непривычки. Завтра спину не разогнете и на ноги не встанете от такой пахоты.
– Ну да, ты что же, думаешь, если я городской, то никогда в земле не ковырялся? Да у нас же дача за городом была. Мы там с мамой цветы и овощи сажали. Тоже копались.
– Да какой там у вас участок был – наверно, шесть соток, с гулькин нос! – рассмеялась Лиза. – Для баловства только. А тут тридцать соток. Они нас кормят!
Вскоре Валерий Иванович сам попил водички и принес ее Лизе. Та пила, а он любовался ее влажными, словно спелые черешни, губами, светло-золотыми прядями русалочьих волос, развевавшимися под легкими порывами ветра. Нежными и полными прелести и неоткрытых тайн голубыми славянскими глазами. Красавица, одно слово красавица. И не ленивая. Какая трудолюбивая и заботливая! Вот кому-то повезет с такой после женитьбы.
– Спасибо! – протянула опорожненную кружку девушка и тепло взглянула Валерию Ивановичу прямо в глаза.
Он на мгновение почувствовал, что этот взгляд, будто прожег его изнутри и наполнил тело теплом и истомой. Учитель протянул руку, чтобы взять кружку. На мгновение их ладони соприкоснулись. Словно разряд легкого тока прошелся от ладони через плечо к самому сердцу. То же самое почувствовала в тот момент и Лиза. Короткое божественное "замыкание" оставило озорные и настороженные искры в их глазах. Но нужно было копать землю и готовить ее к посадке картофеля и овощей. Митю они отпустили погулять на улицу. И с раннего утра часов шесть кряду копали и копали теплую и так дурманившую их весеннюю землю. Валерию Ивановичу вдруг показалось, что ничего прекраснее в жизни он не ощущал. Копал раньше почву на даче, но особенно не усердствовал, а тут неловко было отставать от молодой ученицы. "Напахался", как говорится, вдоволь. И запахов земли в себя втянул столько, что почувствовал такую близость и расположение к Лизе, которых никогда раньше не было. Но руки и ноги уже не слушались его. Спина ломила от такой весенне-огородной "пахоты". И постепенно он стал тускнеть, злясь на себя за свою слабость. Лиза заметила, что Валерий Иванович постепенно с непривычки сдает. И чтобы уж совсем не расстроить его, вдруг вскрикнула, с отчаяньем вонзив вилы в землю: "Да ну ее к лешему – эту работу! Вот замучила! И я вас замучила, Валерий Иванович, бросайте все, пойдемте, умоемся да пообедаем"!
Действительно, умыться после такой работы и пролитых потов, постоянно щекотавших ноздри и щипавших глаза, было очень даже кстати. Валерий Иванович воткнул вилы в землю и согласился с хозяйкой: "В самый раз, потом закончим. Отдохнем и еще покопаем".
– Может, Вам колонку включить, чтоб душ принять?
– Не помешало бы. – Еле передвигая ноги, направляясь к дому, согласился Валерий Иванович.
– Только ты, давай, первая искупайся, я посижу на скамеечке и передохну. – Присел он на лавку в садике за домом.
Лиза согласилась. Ведь ей нужно было не только освежиться, но еще наспех приготовить обед, сварить хоть "скорый" суп и картошечки. Она быстро, словно не было усталости, прошла в дом и прошлепала босиком через сени в ванную комнату, пристроенную и оборудованную отцом по настоянию матери, которая не хотела каждый раз, особенно зимой, идти для помывки в имевшуюся у них неподалеку от дома русскую баню. Там они парились и мылись по воскресеньям, зачинали детей. А ванная служила для ежедневных гигиены и туалетов. Поэтому отец поставил на чердаке бак для воды, пополнявшийся через проложенный к нему резиновый шланг с насосом на конце, опущенным в колодец. Этот бак служил для хорошего напора воды, когда они включали газовую колонку и нагревали воду. В общем, все у них было, как у людей, не хуже, чем в городе. Но только теперь, оставшись без родителей, Лиза начинала это понимать, чувствуя тепло отцовских и материнских рук во всем, что создавало уют и удобства в их доме. Девушка вошла в ванную, пустила воду, зажгла колонку и на минутку присела на край чугунной ванны. Задумалась о своем. Потом словно спохватилась, вспомнив про свои обязанности, быстро разделась и залезла под душ. Теплая вода, выбивавшаяся упругими струйками из смесителя, щекотала груди, шевелившиеся в наплывах солнечного света, пробегая по телу, ласкала живот и бедра. Лиза взяла в руки мыло и, намыливая их нежной ладошкой, чувствовала все нараставшие в себе новые и новые желания. Весна наполнила ее своей весенней энергией и теплом, любовью и предчувствием уже близких мужских ласк, как прекрасный кувшин из тонкого фарфора, просвечивавшийся на солнце. Лизе стало душно, и она приоткрыла одну створку окна, чтоб впустить в ванную свежего воздуха. День был не по – апрельски жарким. Солнце нагрело южную сторону дома, где как раз и находилась ванная. Так что простыть от сквозняка девушка не боялась, с наслаждением продолжала купаться, поливая себя из никелированного смесителя.
Валерий Иванович с минуту посидел в тенечке на скамейке в садике. Но почувствовав, что тут не совсем тепло – спина начала остывать, – решил пройти через садик во дворик и устроиться для отдыха на бревнах, с южной стороны дома. Он прилег на паре широких и теплых бревен, с наслаждением втягивая через ноздри запах нагретой солнцем сосновой смолы, и прикрыл, словно уснув, глаза. Солнце просвечивало кожу век, перевитую мелкими кровеносными сосудами, и создавало какую-то полуфантастическую картину. Вспомнились уже отдаленное годами детство в небольшом заволжском городке до переезда в областной центр, родная улица, дом, рядом с которым он вот так же когда-то сидел по весне на почти таких же бревнах, привезенных для какого-то строительства. Рядом с ним тогда были друзья детства из семей рабочих и служащих (заводчан, врачей, учителей и т.д.), родители – инженеры-нефтяники, горячо любившие друг друга и его, как самый дорогой плод их любви. Удивительно, но и будучи уже пожилыми, они, как и в молодости, а, возможно, и больше, оставались нежными друг к другу. Продолжали, хоть и скрытно для него, целовать и ласкать друг друга. Перед мысленным взором Валерия Ивановича на оранжево-бежевом фоне, созданном веками, пронизанными солнечным светом, он, как наяву, увидел почти сексуальную картину близости двух людей, и почувствовал, что по его телу разливается приятное весеннее тепло.
Глаза он приоткрыл после того, как скрипнула рама окна и одна из его половинок, закрашенных голубой и успевшей полопаться краской, неожиданно распахнулась. В проеме окна, не видя его, боком к нему, стояла обнаженная и обливающаяся искрившейся в солнечных лучах водой Лиза. Валерий Иванович от этой картины остолбенел. У него перехватило дыхание. Шумом его он боялся спугнуть и поставить в неловкое положение эту прекрасную и действовавшую на него уже, как дорогое, хмельное вино, девушку. Он прикрыл ладонью глаза на случай, если Лиза обнаружит его, раздвинул пальцы, и продолжал любоваться обнаженной красавицей. О Наташе он словно забыл в эти минуты. Да он ее, собственно, вот в таком виде, моющейся, никогда и не видел. Валерий Иванович, как ему казалось, вовсе и не смотрел на Лизу, а буквально пил из ее сосуда, выпивая всю ее несказанную красоту капельку за капелькой. Неожиданно в нем возникло непреодолимое желание сблизиться и слиться с этой девушкой, стать одним целым с ней. Но он, как в далеком уже детском сне, когда ему снилось что-то пугающее и страшное, не мог даже пошевелиться, и едва дышал.
Неожиданно, словно почувствовав взгляд посторонних глаз на своем обнаженном теле, Лиза резко повернула мокрую головку по направлению к глухой стене соседнего дома, под которой лежали бревна, и чуть не вскрикнула, заметив взобравшегося на них и разлегшегося Валерия Ивановича. Хотела прикрыть окно, но остановила руку, подумав, что тот заснул, разомлев на солнышке. А он, продолжая любоваться ею, боялся хоть чем-то выдать себя и разубедить ее в этом. Оставался в том же положении, с прикрытым ладонью лицом. Наконец, девушка все же засомневалась в том, что он спит, и торопливо просунув мокрую руку в окошко, закрыла приоткрытую створку. "Кино" закончилось. А по телу Валерия Ивановича продолжали ползать бесы.
С тех пор он ждал повторения подобного "сеанса" и буквально мучился оттого, что не мог видеть обнаженную Лизу снова и снова. В один из теплых майских вечеров он вошел к ней в комнату под предлогом того, что хотел бы взять у нее книгу Жоржи Амаду, стоявшую в этой комнате на полке, да так там и остался на всю ночь. Девушка сама давно ждала его.
Вначале они поговорили о том, о сем. Он полистал расхваленный Лизой роман, почувствовал искру от одной из любовных сцен, на которые наткнулся в книге буквально сразу. Прочитал вслух несколько строк, описывавших момент любви доны Флор и Гуляки – ее первого мужа. Словно наяву увидел ту картину, наполненную безумной страстью, и не смог удержаться, отложил книгу и обнял Лизу. Девушка чуть не вскрикнула от такого приятного объятия, и вся затрепетала, прильнув к нему и еще неумело, чуть стыдливо, уклоняясь от его жарких поцелуев, которыми он обсыпал ее с головы до ног. Потом раздел и продолжая целовать, шептать горячие слова, осторожно склонил на кровать.
За окном стояла полная луна, наполнявшая все вокруг своим колдовским и всепроникающим светом. Рано расцветшие в этом году вишни заливали через приоткрытую форточку Лизину комнату каким-то чарующим ароматом нежнейших лепестков. В ожившем саду разливанно пел неутомимый соловей, которому бездарно, но постоянно вторили голоса влюбленных сверчков. Весь мир был наполнен любовью и лаской, божественным благоуханием. Ну, как тут было устоять!..
Они наслаждались друг другом до утра. А выйдя по утру со двора, бледные от усталости, но счастливые, вместе направлялись к школе. Встретив их на улице, соседка тетя Люба внимательно посмотрела им вслед и, словно что-то заподозрив, долго оставалась посреди дороги, как вкопанная, мучаясь от собственных догадок. Проходившая мимо Сучкова даже пошутила: "Что, смотришь? Забыла, как сама в девках ходила? Вспоминаешь?"
– Тьфу ты, дура! Напугала до смерти! – очнувшись, грубо ответила она насмешнице. – Кому же за девкой, как не мне, ближайшей соседке, посмотреть? Мне и Анна, ежели чего случится, наказывала, а ты насмехаешься! Смотри, чтоб собственной дочке парни подол не задрали, а то вся цветет и пахнет, так и завлекает ребят.
– Да ты что мелешь, стерва, у самой дочки нет, так выливаешь свою обиду на добрых людей. Иди лучше мужу пожалуйся, и не забудь спросить, почему он тебя такой же дочкой не наградил?
– Ну, дура, она и есть дура! Что тут еще скажешь. Иди уж своей дорогой, не задевай, а то тут и останешься, змея.
– Ой, ой, испугалась, вся дрожу! – передразнила моложавую Любу ее соседка Сучкова. Однако задерживаться не стала – знала горячий нрав своей односельчанки. Та могла и за волосы потаскать при случае, если, конечно, ее сильно достанут. Так что уж лучше подальше от греха – решила Сучкова, – и направилась к сельскому магазину за покупками.
А Лиза и Валерий Иванович тем временем приближались к школе. Девчонки-одноклассницы, заметившие их издалека, стоя возле школы, о чем-то нехорошо перешептывались. Наверное, завидуют мне, вот и перетирают наши кости. – Подумала, глядя на них, Лиза.
Но в то-же время ей было как-то неловко от собственного, неожиданно пришедшего к ней, как весеннее тепло, счастья, ночной близости с учителем. Он быстро взглянул на отрешенное и расплывшееся в улыбке лицо Лизы, когда они приближались к школе, и вдруг как-то холодно сказал: "Лиза, проснись, ты уже не в постели. Смотри, не выдай подружкам нашей тайны, не проболтайся, а то у меня будут неприятности".
– Да что ты, вы, – поправилась девушка. – Я понимаю, никому ничего не скажу, не волнуйтесь.
Но в ее общем поведении и настроении появилось столько нового и непривычного, что совершенно скрыть от подруг и учителей ее запретных отношений с Валерием Ивановичем, и чувств к нему, казалось, просто невозможно. Вскоре это заметили и зашушукались вначале по углам школы, а потом и по всему селу.
Мария Ивановна, когда до нее дошли слухи об особых отношениях Валерия Ивановича с его молодой хозяйкой, вначале не поверила, подумала, что это обычные бабские сплетни, вызванные элементарной завистью или несбывшимися надеждами молодых и не очень молодых коллег молодого математика. Но потом, когда сама понаблюдала за Лизой и Валерием Ивановичем, поговорила с их соседками, поняла, что дело, похоже, зашло далеко. Но как теперь все исправить и спасти незапятнанную репутацию их педагогического коллектива и всей школы? Не дай Бог, забеременеет, шельма, выкатит живот на улицу, тогда что?! – от одной этой мысли директору школы стало плохо. Она пригласила к себе в кабинет счастливую девушку, еще не зная, с чего начать с ней разговор, чтобы не ранить зря ее неопытное сердце.
– Вызывали, Мария Ивановна?
– Да, проходи, не стесняйся, присаживайся. – Без какого бы то ни было намека указала на стул перед письменным столом директор.
– Спасибо! – вежливо поблагодарила ее девушка, и вдруг покраснела, догадавшись, о чем дальше пойдет разговор.
Директор заметила это и поняла, что дальше расспрашивать Лизу бесполезно. Правды не скажет, будет отпираться. А, если пригрозишь, то разговора вообще не получится. Но, с минуту поразмыслив, отчего в кабинете воцарилась тяжелая тишина, Мария Ивановна все-же спросила:
– Лиза, как поживаешь? Валерий Иванович не обижает?
Девушку, словно в огонь бросило от этих слов. Она вся покраснела и, пытаясь совладать с собой от того, что кто-то покушается на ее счастье и лезет в ее личную жизнь, с вызовом спросила:
– А что вы имеете в виду?
– Ну, знаешь, в жизни всякое случается. – Как-то туманно ответила Мария Ивановна. – Совместный быт иногда чреват осложнениями в отношениях проживающих под одной крышей. У тебя-то дома, голубушка, как?
– Все нормально, Мария Ивановна, что это вы вдруг спрашиваете об этом?
– Да такая должность у меня, чтоб спрашивать, интересоваться всем и за все отвечать, милочка. – Ну, не стесняйся, признайся, все у вас с Валерием Ивановичем ладно? Митя с ним не ссорится?
– Да что вы, душа в душу живут. – Поспешила успокоить Марию Ивановну Лиза. – И между нами мир, он ведь умный и культурный человек. Зря никого не обидит. К тому же очень чистоплотный, сам за собой комнату убирает, посуду моет. Беспокоиться не о чем.
– А посмотри-ка мне в глаза, Мордвинова, признайся, ты на него неровно дышишь? Ведь так?
– Да у нас в классе и в школе в него многие влюблены, ну и что с того?
– А то, что отношения с мужчиной, особенно таким интересным и молодым, знаний и ответственности требуют. Смотри, как бы беды не вышло, сильно не увлекайся! А то уже разное люди говорят про вас.
– Это вы о чем? – вскочила со стула и вспылила Лиза. – Спрашивайте, если хотите, что же вы стесняетесь: спишь с математиком или не спишь, да? – в момент разгорячилась девушка.– Вы это хотели узнать? Можете успокоиться, – не стала она выдавать учителя, – не сплю. А в мою личную жизнь, пожалуйста, не вмешивайтесь! Хочу – люблю. И что с того? Сердцу не прикажешь. – Сказала она с вызовом пожилой директрисе.
– Ты не дыми зря, и не вспыхивай, как пламя. Мое дело предупредить. Еще раз говорю, смотри, чтоб после этой любви беды не вышло! Тебе вообще еще рано о любви думать, учиться надо. А налюбиться и после школы успеешь.
– Да нужна мне ваша школа! Идите вы все, куда подальше со своими советами! Что вы ко мне в душу лезете? Сами в молодости не любили что ли, не знаете что это такое – нежданная любовь? – стала похожа на озлобленную и пойманную в петлю птицу, к которой приближалась чужая рука, Лиза.
– Знаю. Потому и советую быть осторожней, чтоб, как ночная бабочка, ты крыльев раньше времени не спалила. Им ведь, мужикам, что нужно? Думаешь, любовь и чувства? Да развлечения в постели на первом плане, а уж потом все остальное. Имей это в виду. Я тебе в бабки гожусь, зря говорить не стану. И дурь, насчет того, чтобы школу бросить, припрячь, где-нибудь подальше, на огороде зарой. Тебе самой на себя надеяться надо, да брата тянуть, пока вырастет. А для этого учиться и учиться нужно, чтобы потом стать успешным человеком в жизни. Не обижайся на старуху. Я прямой человек, потому прямо и говорю.
Мария Ивановна встала со своего кресла и подошла к девушке. Затем нежно, по-матерински, обняла ее и погладила по голове, словно забыв, что она директор школы: "Дай-то Бог, чтобы у тебя и Мити все было хорошо! Дай-то Бог!"
О Валерии Ивановиче она больше не упоминала, но решила и с ним поговорить отдельно и строго.
Но разговора, на какой рассчитывала Мария Ивановна, с Ивановым не получилось. При первых же словах по поводу его неправильного поведения в селе, недопустимости интимных отношений со школьницей, Валерий Иванович спокойно и цинично, даже как-то нахально, почти с вызовом, спросил: "А вы что, меня за ноги держали? Видели, как я с ней спал?"
– Да как вам не совестно о таком меня спрашивать? В такой непозволительной для педагога форме.
– Бросьте вы про форму! К чему столько ханжества? Вам, очевидно, для кого-то понадобилось мое место, но вы не знали, как его освободить. Вот и придумали весь этот спектакль.
– Я?! – потеряла дар речи изумленная директриса. – Да как вы смеете, мальчишка, даже думать такое?
– Вы же смеете обо мне плохо думать. И не только думать, но и говорить, обвинять. А по какому праву, позвольте спросить? Какие у вас для этого основания?
– Я не слепая. И люди говорят…
– Люди говорят. Да они всегда рады окунуть кого-то в грязь и потоптаться на чужом счастье.
– Мне сама Лиза призналась…
– Лиза? Да не может этого быть, вы просто берете меня на мушку.
– Но ведь она-же любит вас!
– И что с того? У нас теперь это запрещено? Меня многие любят…
– Но вы-же понимаете, Валерий Иванович, о чем я…
– Не понимаю. Решительным образом, ничего не понимаю. Все это похоже на неудачный шантаж или сведение мелких счетов.
– Да побойтесь Бога! – перешла на высокие тона вскипевшая Мария Ивановна. – Как вам не совестно даже думать про такое! Педагоги и я обеспокоены вашими отношениями с Лизой Мордвиновой. Простите меня, но совершенно недопустимо, чтобы учитель и ученица заводили любовные шашни…
– Не смейте так называть наши чистые отношения. Вы из какой доисторической эпохи вынесли ваши пуританские представления? Посмотрите на телеэкран. Там каждый день такое показывают, что наши дружеские отношения с Лизой на этом фоне выглядят, как самые безобидные. И потом, кто дал вам право вообще вмешиваться в нашу жизнь? Мы, кажется, ничего дурного не сделали.
– Не сделали, так сделаете. До запретного плода – один шаг.
– Вот видите, привыкли вы во времена сплошных запретов жить, и маетесь, и в нашу жизнь свои правила и ханжество тащите. У вас ведь в Советском Союзе не было секса, и инвалидов не было. – Сказал с иронией Иванов. – Может, хватит кривить душой, Мария Ивановна, не пора ли на реальные вещи иными глазами посмотреть! У нас Россия вымирает, рождаемость падает, а вы все пуританство разводите.
– Да не пуританство, а нормальное поведение, элементарные приличия, которые должны быть в отношениях между мужчиной и женщиной, тем более несовершеннолетней девушкой. Вы меня, пожалуйста, молодой человек, в исторические динозавры и консерваторы не записывайте! Впрочем, если вы и добропорядочность, а также педагогическую этику считаете "атавизмами" или консерватизмом, пережитками прошлого, то я не обижусь, если меня будут считать консерватором. Дело не в определении и названии, а в самой сути педагогической этики и моего или вашего профессионального кредо.
– А мне кажется, что хорошо было вчера, не всегда хорошо сегодня. Надо шире смотреть на вещи и явления. Мы – не вы, в одном строю шагать не можем.
– Да причем здесь строй? Человек он всегда – либо человек, либо скотина.
– Это вы про меня?
– Что про вас?
– Скотина!
– Да, я вижу, при таком понимании никакого разговора у нас с вами не получится. – Словно почувствовав непробиваемую стену, уже спокойным и суховатым голосом заявила Мария Ивановна подчиненному.
– Чему удивляться? Конфликт поколений и только!
– Нет, я вижу, вы совсем не хотите меня понять. Так у нас с вами, Валерий Иванович, ничего не получится. Набедокурил и еще ерипенится! Не лучше ли честно признаться – так, мол, и так, бес попутал!..
– Э, нет. Такого признания, даже, если что-то и было, вы от меня не дождетесь. И требовать его не имеете права! – вышел из равновесия Валерий Иванович.
– Ишь, ты, о правах заговорил! Да ты не забыл, где живешь? Был бы жив отец Лизы, он бы тебе популярно объяснил все про это и другие права, всю бурьяновскую конституцию на физиономии напечатал.
– Да чего вы от меня хотите? Сами же поселили в дом к Мордвиновым, а теперь очерняете.
– Далеко пойдете, Валерий Иванович, если так и дальше будете себя вести. Ну, это ваше дело – какой дорогой идти. А пока хочу предупредить, если узнаю, что вы с Лизой сожительствуете, отдам под суд за совращение малолетней. Мы никому не дадим сироту в обиду!
– Вам сразу заявление написать или потом, когда меня к расстрелу приговорят? – ехидно усмехнулся Иванов.
– Как хотите. – Холодно завершила разговор директор. – Идите!
Дурдом, савок какой-то! – подумал Иванов и неприятно поеживаясь, с искаженным от неприятности лицом вышел из кабинета. Секретарша Людочка, слышавшая сквозь плохо прикрытые двери отрывки прелюбопытнейшего для нее разговора, многозначительно и осуждающе посмотрела на провинившегося учителя и сгорала от нетерпения, когда он скроется с глаз, чтобы добежать до своей приятельницы – преподавательницы литературы Ксении Петровны, проявлявшей повышенный интерес к Валерию Ивановичу. Она уже была наслышана об особых отношениях учителя математики с его ученицей, и вынашивала планы мести. Впрочем, долго думать она не любила. На следующем же уроке литературы в классе, где училась Мордвинова, вызвала девушку к доске и попросила объяснить, как она понимает отношения Андрея Болконского и Наташи Ростовой, после их первой встречи?
– Что вы имеете в виду? – попыталась уточнить несколько туманный для нее вопрос Лиза.
– Надо же, непонятливая какая! Я хочу спросить, переводя на современный язык, что между ними было?
– В смысле – просто тусовались или любили друг друга?
– Что за слэнг – "тусовались"?.. Это ты так про Наташу Ростову – девочку-подростка – и умудренного опытом, боевого офицера, князя! Ты не чувствуешь разницы в этих словах и понятиях?
– Чувствую, конечно, даже очень!
– Вот то-то и оно, уже всем видно, как ты чувствуешь! – подколола, сбивая с толку покрасневшую от этих слов девушку, Ксения Петровна. – А вот урок не подготовила, на простой вопрос ответа у тебя нет, мямлишь, Бог знает что!
Лизу эти слова задели, но она решила не нарываться, понимая, что литераторша ее провоцирует на необдуманную дерзость. Просто завидует, что Валерий Иванович выбрал не ее – тридцатилетнюю старуху, а Лизу.– Видела, какими глазами Ксения Петровна смотрит на Валерия Ивановича. Вот зараза! Но девушка сдержалась и попросила разрешения продолжить свой ответ по заданной теме.
Ксения Петровна довольно качнула головой в знак согласия.
– Мне кажется, что никакой любви между Наташей Ростовой и князем Андреем после первого их знакомства не было.
– Это почему же? – снова спросила Ксения Петровна. – Возможно, хотя бы платоническая любовь все-таки была? Ты слышала когда-нибудь про такую любовь, знаешь, что это такое?
– Читала. А по поводу первого вопроса думаю следующее: князь Андрей в ту пору еще не оправился после смерти жены…
– Так! – одобрительно кивая головой, но менторским тоном подтвердила правильность ответа учительница, и, повернувшись на стуле, стала чуть-ли не в упор рассматривать Лизу с ног до головы. И что он в ней только нашел? Ни ума, ни фантазии, одна задница!
– А во-вторых, продолжала Лиза, – Наташа была еще слишком мала для настоящей любви. В ней жила почти детская влюбленность… Ребенок – одним словом…
Во всех вас живет почти детская влюбленность, а потом почему-то дети появляются. – Съехидничала про себя и саркастически улыбнулась собственной мысли Ксения Петровна. Но ничего подобного не сказала вслух, а спросила, как запрограммированный робот:
– Значит, ты считаешь, что князь Андрей не мог в ту пору полюбить Наташу Ростову, потому, что она была девочкой-подростком?
– Нет, не поэтому. Я же сказала, что он еще не опомнился после смерти своей супруги. Хотя у них перед ее кончиной были сложные отношения, князь Андрей, как я думаю, в душе все-таки любил ее.
– А ты уверена, что мужчина может любить только одну женщину?
– Да, а как же еще?
Господи, да она еще совсем наивное дитя, чего это я придираюсь к ней, какая тут соперница! – укорила себя в душе Ксения Петровна и напомнила общеизвестный факт:
– А вот, говорят, великий русский поэт Тютчев мог любить сразу двух и даже трех женщин.
– А турецкий султан – целый гарем! – пошутил шустрый и смелый до нахальства Вовка Клишин.
После его слов весь класс грохнул от дружного смеха.
– Клишин! – прикрикнула на него Ксения Петровна. – Не умничай, сейчас к доске пойдешь.
– А что, и пойду, раз вызываете! – с вызовом ответил Вовка.
Он догадывался, куда клонит со своими вопросами к Мордвиновой учительница, и хотел вступиться или даже пострадать за свою одноклассницу, а еще больше – за справедливость. Ну, чего, спрашивается, она к Лизе придирается и пытается унизить ее?
– Хорошо, давай иди, только постой пока у доски, дай Мордвиновой своими знаниями блеснуть!
Клишин, подняв глаза к потолку, манерно прошел под обстрелом озорных глаз одноклассников к доске. А Ксения Петровна снова повернулась к Лизе и разрешила:
– Можешь продолжать.
– А что еще продолжать? – недоумевала Лиза.
– Ну, поразмышляй, поразмышляй, пофилософствуй немного о том времени, об отношениях молодой девушки или даже девочки-подростка и зрелого мужчины, за которого ее сосватали. Нечего сказать? Не работают извилины? Что общего у них могло быть?
– Я уже все сказала, больше мне нечего добавить. В учебнике об этом ничего нет.
– Нет. – Покачала головой Ксения Петровна. – А сама ты не способна поразмышлять, или у тебя только женихи сейчас на уме?
Это уже было через край. Лиза обиделась и насупилась.
Понимая, что следующие ее слова могут взорвать эту тихоню, Ксения Петровна не стала пережимать. Скудных знаний девушки и ее неспособности свободно и самостоятельно мыслить, продемонстрированных перед всем классом Лизой, для учительницы было достаточно. Она была довольна, и с удовлетворением поставила Мордвиновой законную "тройку". Потом обратила свои взоры на смельчака Клишина:
– А что ты скажешь по этому поводу?
– Я? – как плохой артист, ударил себя в грудь Вовка. – Да зря князь Андрей посватался к Наташе Ростовой. Она ему в дочки годилась.
– Клишин!– строго посмотрела на Вовку учительница. – Я тебя серьезно спрашиваю.
– А я серьезно и отвечаю. Ну, зачем он такой старый к девочке посватался?
– Ты что же, считаешь, что князь Андрей был стар в свои… – Она не успела договорить, зазвенел школьный звонок, сообщавший о конце урока, и класс сразу наполнился шумом ребячьих голосов, хлопаньем книг о парты, распахнутых дверей в соседних классах.
– Ладно, уж, повезло тебе. Садись! – отпустила Клишина от доски Ксения Петровна. – На следующем уроке продолжим…