Ветки кустарника хлестали по лицу, легкие наполнялись вонючим серым дымом от горящих грузовиков, а тяжелая теплая ноша на плечах прижимала к земле. Сапоги застревали в грязи, сзади рокотали автоматные очереди. Вот здесь, за углом полуразрушенного сарая. Вроде спокойнее. Нога лейтенанта коснулась земли, и он вскричал от боли. Рука закрыла ему рот, в его глазах отразилось удивление. Морин прислонила его к стене и начала распарывать штанину.
– Не ожидал, да? – спросила она.
Плотная ткань камуфляжа послушно расходилась перед лезвием боевого ножа. Обнажилась страшная рана. Лоскут кожи на бедре свисал вместе с мясом, обнажая розовую кость. Еще бы чуть в сторону – и была бы задета артерия. А так есть шанс. Офицер вдруг обмяк и стал падать на бок. Морин подхватила его. Хрусталики глаз были темно-бурыми, зрачок едва был заметен на их фоне, тоненькие капилляры на белке набухли и отчетливо выделялись. Контузия. Этого еще не хватало. Она уложила его на спину. Грудная клетка ровно поднимается и опускается. Хорошо хоть дышит. В ста метрах позади разорвался снаряд.
– Идиоты! – прошипела Морин и принялась рыться в рюкзаке.
Кровь из раны добралась до ее колен. Теплая.
Морин невольно отодвинулась в сторону. Она рождена в войне, была пару раз ранена, видела смерть, агонию и боль. Но когда чужая юшка касается тебя, будь то медленная горячая струя раненого товарища или брызги из перерезанной аорты врага, становится противно.
Пальцы нащупали металлическую флягу и открутили крышку. Через гарь и дым в ноздри ударил запах спирта. Она вылила примерно четверть содержимого на рану. Кровь зашипела и запенилась. Еще взрыв, на этот раз дальше. Морин быстро схватила болтающийся кусок тела и приложила на место. Сверху еще спирт. В дело пошел жгут. Она крепко перевязала ногу выше раны, веревка впилась в бледную и грязную кожу.
Посиневший бутерброд из грязи, крови и человеческого мяса.
Он застонал, но не очнулся. На грудном кармане нашивка – старший лейтенант Кейлрег. Погоны подтверждают его звание.
Хороший улов. Морин была очень довольна.
Кровь замедлилась. Теперь бинт. Повязка моментально пропиталась кровью. Еще слой. Кровотечение намного замедлилось. Морин вынула коробочку. Внутри несколько ампул и шприц. Она быстро схватило одну, зубами отломила верхушку и выплюнула ее. Всего два кубика. Это важно. Игла вошла в мышцу, но Кейлрег даже не пошевелился. Затем она намочила в спирте кусок ваты и поднесла к его носу. Он втянул в себя воздух и очнулся.
– Где отряд? Остальные? Уилфред? Шор? – вяло проговорил он. – Кто ты?
Уилфреда и Шора накрыло фугасом. Морин видела, как они превращаются в мелкие капли крови. Остальных сейчас добивают в переулке. По ее наводке.
– Морин Категгер, второе отделение. Наш штаб разбили полдня назад. Из твоих я не видела никого. Успела вынести только тебя.
Лейтенант смотрел туда, откуда доносились затихающие автоматные очереди.
– Нам нужно вернуться. – он попытался подняться, но тут же скривился от боли.
– Нам нужно выбраться к нашим. – Морин собирала аптечку обратно в рюкзак.
Взгляд лейтенанта помутнел и он стал заваливаться набок. Снова теряет сознание. Хорошо. Морин подхватила его и поднялась. Он был невысоки и щуплым человеком, и ей, не составляло особого труда нести его. Где-то сзади изредка доносились одиночные выстрелы – отделение Келрейга было разбито и сейчас кусочки свинца вышибают мозги из черепов солдат, которыми он командовал.
Неся его на плечах и шатаясь, Морин выбралась из зарослей, некогда бывшими городским парком. На соседней улице, в одном из немногих уцелевших дворов она заприметила хороший внедорожник. И сейчас он был на месте. Каттегер опустила лейтенанта на пол. Аккуратно она срезала леску растяжки, которую оставила здесь день назад. Медленно вдела чеку обратно в гранату и положила в подсумок. Кейлрег начинал бредить. Заднее сиденье машины было довольно широким, Морин положила туда лейтенанта. Еще раз осмотрела повязку. Все в норме.
– Почему ты не предупредила? – вдруг спросил он и Морин замерла.
Его рука тянулась к пистолету в кобуре, висевшей на переднем сиденье. Каттегер была слишком далеко. Он смотрел ей в глаза.
– Почему ты не предупредила, что готовится засада?
– Я не знала! Я одна осталась из штаба, два дня сидела в подвале. Как только услышала взрывы – решила прорваться.
Пальцы лейтенанта едва коснулись рукояти пистолета, как он снова отключился. Морин перевела дух. Сердце колотилось, руки стали словно свинцовыми. Даже спустя минуту они не слушались ее, когда она замыкала провода зажигания. Нельзя все так разрушить. Да, она вот уже как неделя, спит по три часа в сутки. Но нельзя позволить нервам и усталости все погубить. Она должна вывезти Кейлрега отсюда.Живым.
Они выехали из города, когда уже начинало темнеть. Несколько раз им попадались патрули – они вскидывали оружие и стреляли в воздух при виде машины. Гражданских в городе уже не было, но их так и ни разу не остановили, чтобы проверить.
Уже когда они продвигались по разорванному асфальту дороги пригорода, Кейлрег очнулся снова.
– Воды. – послышалось с заднего сидения.
Морин нажала на тормоз. В сумраке отчетливо были видны белки его глаз.
– Я хочу пить. – повторил он.
Она скинула рюкзак под бардачок и протянула ему флягу. Лейтенант пил громко хлюпая и проливая воду себе на лицо и одежду.
– Эй, осторожно – Мори взяла у него флягу и начала аккуратно поить его сама. От Кейлрега исходил жар, на лбу появилась испарина. Морин сменила повязку и отметила про себя, что кровь остановилась.
Лейтенанта начало лихорадить. Он называл имена, звания, вызывал “огонь на себя”. Каттегер сделала ему еще укол, и он успокоился.
Наступила ночь. Ехать дальше было невозможно. Включенные фары привлекут внимание, а ехать вслепую было безрассудно – дорога была покрыта рытвинами и воронками от снарядов. Морин свернула на обочину. Сначала бросила в кювет рюкзак, затем спустилась вниз, волоча на себе спящего Кейлрега. Разводить костер не стала.
Лейтенант все еще не приходил в себя и тихо постанывал во сне. Его плач и одинокие далекие выстрелы – только это нарушало тишину. Перед ней чернел обломок стены, поваленный снарядом – острый, как клык, торчал из земли и заслонял собой вид на долину. Морин не могла уснуть. Не столько усталость, сколько раздумья не позволяли ей это сделать
Завтра все решится. Либо у нее все получится, либо ее убьют. Либо она получит смертельную дозу свинца, либо кучу денег и уважение.
Она везла офицера своей армии боевикам Организации. Это называется – предательством. Ей неплохо заплатят за это. Или могут прикончить на месте, зачем им с ней церемониться. Она об этом знала, но не только деньги ей руководили.
Морин думала, что поступает правильно. Ее страна вторглась на юг и разорила эти земли. Морин была солдатом и видела все эти зверства. Она хотела поступить правильно.
Хотя могла просто бежать отсюда. Не продолжать принимать участие в этой бойне. Как делали сотни. Их находили, отдавали под трибунал. Все же лучше и надежнее чем омывать свои руки кровью или ехать в логово боевиков.
И даже не Догмы Пути ее сейчас вели на территорию, контролируемую Организацией.
Либо все, либо ничего.
Завтра превратилось в сегодня, и они снова тронулись в путь. Кейлрег пришел в себя, но был очень слаб, сил у него едва хватило на то чтобы подняться. Морин помогла ему забраться в машину, и они поехали. Всю дорогу он молчал, уткнувшись в треснутое стекло и перебирал в руках армейские жетоны. Его бледное лицо было наполнено болью.
Плевать, что он чувствует. Плевать. Не думай об этом.
Догмы запрещают рассматривать врага, как существо, которое может чувствовать.
Пару месяцев назад Морин пролистывала Писание. И словила себя на мысли, что людей, вступавших в Организацию. На их землю вторгся враг. Их дома разрушены. Многие близкие убиты. Те, кому удалось пересечь море и бежать, подвергались гонениям. Их вылавливали, словно чумных собак, садили на ржавые баржи и отправляли обратно в огненный ад войны. В то место, что некогда служило им домом, а теперь превратилось в сожженную и обугленную землю.
Ходили слухи, что многие баржи не достигали цели. Их просто топили вместе с людьми.
Вшивый мусор. Отребье. Дикари.
Так их называли соратники Морин. Те, которые еще недавно были тем самым отребьем, только с квартирой и телевизором. И паспортом другой страны.
Томик Писания Морин прятала в потайном кармане рюкзака.
Его она получила от высокого человека в балахоне, который предложил ей сделку. Та ночь в карауле. Шел дождь и было невыносимо холодно. Она сидела и вглядывалась во тьму, когда позади нее послышался шорох. Обернулась и увидела прямо над собой фигуру. Лицо закрыто капюшоном. Морин подняла автомат.
– Если бы мне нужно было тебя убить. – сказал он низким властным голосом. – я бы это уже сделал и отправился по души твоих товарищей.
– У меня нет еды. – резко ответила она. – Проваливай отсюда. Гражданским тут небезопасно находится.
– Я из Организации. – ответил он.
Морин его не застрелила. Что-то помешало ей. Наверное, воспротивилась та ее часть, которой понравился его голос. Даже врагам нужно иногда посидеть, поболтать и выкурить по сигарете. Что они и сделали. Затем он ушел. Она смотрела ему вслед. Одна ее половина хотела выпустить очередь ему в спину. Вторая хотела еще одной встречи.
Он ей показался не дикарем и отребьем, а человеком. Пусть и тем, кто сражается против ее страны.
А еще он так и не раскрыл лицо. И на следующий день тоже.
– Привет Морин. – услышала она привычный голос. Он безшумно снова прокрался ей за спину.
– Привет. – ответила она, улыбаясь.
Она никогда не была с мужчиной до этой ночи. Красотой Морин не выделялась. По правде сказать, она считала себя уродиной – огромная, широкоплечая горилла с приплюснутым носом, маленькими глазками и торчащей вперед нижней губой. Редкие черные волосы были словно приклеенный парик и контрастировали с бледной кожей лица.
Ее отец был с юга – невесть как ему удалось бежать и долгое время скрываться, пока однажды он не оприходовал молодую учительницу из пригорода. Он расчитывал получить гражданство, думал, что его не депортируют. Жили они на ферме, пока у них не родила Морин. Отец каждый раз прятался в чулане, когда приезжал доктор. Он ни разу не покидал ферму. И много пил. Каждый раз, когда напивался, избивал мать. Обвинял ее во всех бедах, которые случились с его родиной, грозился что Организация всех их вздернет. Морин с матерью прятались в чулане и тогда отец хватал нож, ставил стул напротив двери и садился. Он ждал их, рассказывал, что с ними сделает. Как порежет их кожу на тонкие ремни, поджарит мясо и угостит им ее родителей. Затем он засыпал в пьяном угаре, но Морин с матерью не решались выходить до самого утра. На следующий день он снова себя вел как примерный муж, был нежным, улыбался. И мать все ему прощала и нежилась в обьятиях. Приезжали ее родители и они все мирно ужинали во дворе, на белой веранде. Не сказать, что они поддерживали этот союз, но деваться было не куда. Мать ни в коем случае не соглашалась на аборт, как того советовали ее родители. бабушка и дедушка Морин. Они не особо любили ее. когда она садилась им на руки, они едва скрывали отвращение. Но улыбались.
Белая веранда наполнялась лицемерием. Морин это ощущала. И эта идиллия не могла продолжаться вечно. Кто-то настучал на ее отца, вероятно один паренек, который еще со школьной скамьи был влюблен в ее мать. Приехали полицейские и поймали его. Накинули на шею силок. Морин помнит, как он стоял на коленях во двое, весь в пыли, руки закованы в наручниках за спиной. И матерился что есть свет. Рассказывал, как ненавидит все нас, всю нашу страну. Что мы все скоро умрем. Мать хотела обнять его напоследок, а он плюнул ей в лицо. Его погрузили в фургон и увезли. Больше его никто не видел.
А мать спилась и Морин забрали в детский дом.
Морин ненавидела мужчин и юг до этой ночи. В первый раз в жизни она была слабой и не ощущала себя предметом насмешек как было в детстве. Он ее не сторонился, как бабушка с дедушкой. И не стремился переспать из-за спора с другими парнями. Как Шор и Уилфред, которых разорвало фугасом.
Он стал ее первым мужчиной. Они укрылись под плащом и трахались, согреваясь в прохладе ночи. Морин понимала, что ему не составит труда прирезать ее сейчас. Она была беззащитной, слабой перед ним. Она была женщиной.
Он предложил ей сделку. И оставил на память Писание в потертой обложке.
– Пока.
– Каждый вздох во служение. – ответил он и исчез из ее жизни.
Может там получится увидеть его. Когда она привезет лейтенанта. Хотя не исключено, что ей пустят пули в лоб, как только их остановить патруль боевиков.
Наверное, она дура, но ее завербовали. Она понимала, что крепким вставшим членом. Что повторяет ошибки своей матери.
Но твердила себе, что делает правильно. Юг не виноват, Организация появилась после вторжения. И все чаще читала Писание, чтобы убедить себя в этом.