В конце концов Жаворонку пришлось выслушивать прошения.
Это раздражало его, тем более что он знал: свадебное торжество продлится еще не один день. Но знал он и то, что люди нуждаются в своих богах. А потому он не должен досадовать. Как ни крути, он прогулял на свадьбе большую часть недели, ни разу не встретившись ни с невестой, ни с женихом, и этого достаточно для хорошего настроения. Все, что ему предстояло делать, – ежедневно по несколько часов изучать картины и внимать людским горестям. Пустяки, даже если при этом страдает его святость.
Он вздохнул, снова садясь на трон. На нем была вышитая шапочка и красная с золотом просторная ряса. Она охватывала плечи и закручивалась вокруг туловища, увешанная золотыми кистями. Облачиться в этот наряд, как и во все другие его наряды, оказалось даже посложнее, чем представлялось.
«Если вдруг мои слуги исчезнут, – с самоиронией подумал Жаворонок, – я даже одеться не сумею».
Он подпер голову кулаком, локоть поставил на подлокотник. Эти покои его дворца открывались на лужайку – плохая погода бывала в Халландрене редко, а с моря задувал приятный соленый бриз.
Ночью снова приснилась война. Лларимар счел это весьма многозначительным. Жаворонок же был недоволен. Все твердили, что, если война разразится, Халландрен с легкостью победит. Но если так, почему вечно снится пожар Т’Телира? Не дальнего идрисского города, а его родного?
«Это ничего не значит, – сказал он себе. – Всего-навсего отголосок личных тревог».
– Следующая петиция, ваша милость, – шепнул Лларимар сбоку.
Жаворонок вздохнул, размыкая веки. По обе стороны комнаты выстроились жрецы в рясах и шапочках. Где он их столько набрал? Нуждался ли в подобном внимании какой-нибудь другой бог?
Он видел, что на лужайке образовалась очередь. Жалкие отчаявшиеся люди; среди них есть хворые, кашляют. «Так много! – подумал Жаворонок, когда в помещение ввели женщину. Он уже больше часа принимал просителей. – Наверное, этого следовало ожидать. Промотана почти неделя».
– Шныра, – обратился он к жрецу, – ступай, вели этим, в очереди, сесть на траву. Не нужно им стоять. Это отнимает время.
Лларимар замялся. То, что люди стоят, – знак почтения. Он махнул жрецу ниже рангом, чтобы передал слова Жаворонка.
«Меня ждет этакая толпа, – подумал Жаворонок. – Как убедить народ, что я бесполезен? Как прекратить паломничества ко мне?»
Пять лет он принимал петиции – и теперь искренне сомневался, что смог бы выдержать еще столько же.
Очередная просительница приблизилась к трону. Она принесла ребенка.
«Только не ребенок…» – поморщился Жаворонок.
– Великий! – воззвала женщина, падая на колени. – Повелитель Отваги!
Жаворонок смолчал.
– Это мое дитя, Халан, – сообщила женщина, протягивая младенца.
Когда малец достаточно приблизился к ауре Жаворонка, одеяло взорвалось резким синим светом – без пяти минут чистым. Жаворонок легко понял, что ребенок страдает ужасной болезнью – исхудал, кожа собралась в складки. Дох младенца был слаб, дрожал, как фитиль догорающей свечки. Ребенок умрет до исхода дня. Может быть, через час.
– Знахари говорят, что у него лихорадка дум-дум, – сказала женщина. – Я знаю, он умирает.
Младенец издал звук – наполовину кашель, наполовину всхлип.
– Пожалуйста, Великий! – Женщина шмыгнула носом и склонила голову. – О, молю тебя! Он был храбрым, как ты. Мой дох будет твоим. Дохи всей моей семьи. Служение сотню лет – что угодно. Прошу об одном: исцели его.
Жаворонок закрыл глаза.
– Пожалуйста, – прошептала женщина.
– Я не могу, – сказал Жаворонок.
Молчание.
– Я не могу! – повторил он.
– Спасибо, мой господин, – прошептала женщина.
Жаворонок поднял веки и увидел, как ее уводят, тихо плачущую и крепко прижимающую ребенка к груди. Очередь провожала несчастную взглядом с жалостью и одновременно с надеждой. Еще один проситель потерпел неудачу. Это повышает шансы других.
Шансы умолить Жаворонка совершить самоубийство.
Жаворонок вдруг встал, сорвал и отшвырнул шапочку. Распахнул заднюю дверь, грохнув ею о стену, и бросился прочь.
Жрец и слуги немедленно пустились следом. Жаворонок повернулся к ним.
– Убирайтесь! – махнул рукой.
Те опешили от такой агрессивности, совершенно не свойственной их господину.
– Дайте мне просто быть! – заорал он, возвышаясь над ними.
В ответ на выплеск чувств цвета вокруг вспыхнули ярче, и ошеломленные слуги попятились, спотыкаясь, обратно в зал прошений, где и закрыли за собой дверь.
Жаворонок остался один. Оперся рукой о стену, тяжело дыша. Другую приложил ко лбу. Почему он так взмок? Он рассмотрел тысячи петиций, одна жутче другой. Он обрекал на смерть детей и родителей, приговаривал к нищете невиновных и верных.
Не было причины выходить из себя. Он мог бы с собой справиться. Ведь случай, если подумать, совершенно рядовой. Такой же рядовой, как еженедельное поглощение доха. Более чем скромная цена за…
Дверь отворилась, вышел человек.
Жаворонок не обернулся.
– Что им нужно от меня, Лларимар? – вопросил он резко. – Неужели они действительно думают, что я это сделаю? Я, эгоистичный Жаворонок? Неужели и впрямь считают, что я отдам жизнь за кого-то из них?
Лларимар несколько секунд молчал.
– Вы даете надежду, ваша милость, – сказал он наконец. – Последнюю, несбыточную. Надежда сродни вере; она позволяет ждать, что кому-то из ваших почитателей однажды достанется чудо.
– А если они заблуждаются? – спросил Жаворонок. – У меня нет желания умирать. Я пустой человек, любитель роскоши. Люди вроде меня не отказываются от своей жизни, даже если они боги.
Лларимар не ответил.
– Все добрые уже мертвы, Шныра, – напомнил Жаворонок. – Кроткая, Светотень – вот были боги, сразу себя отдававшие. А мы, оставшиеся, – эгоисты. Ведь за три года не удовлетворили ни одного прошения.
– Примерно так, ваша милость, – тихо сказал Лларимар.
– А с чего быть иначе? – слегка усмехнулся Жаворонок. – Я имею в виду: мы должны умереть, чтобы исцелить одного. Тебе это не кажется диким? Какая еще религия побуждает своих адептов просить от бога самоубийства? – Жаворонок покачал головой. – Какая ирония! Мы боги для них, пока они нас не убьют. И я догадываюсь, почему боги сдались. Во всем виноваты эти петиции, эта необходимость изо дня в день сидеть, зная, что только ты можешь спасти одного из них, – и должен, наверное, так поступить, ибо на деле твоя жизнь не стоит ломаного гроша. Этого достаточно, чтобы свести человека с ума. Хватит, чтобы он наложил на себя руки! – Он с улыбкой глянул на первосвященника. – Самоубийство посредством божественного деяния. Очень драматично.
– Отозвать просителей, ваша милость? – Лларимар ничем не показал, что возмущен вспышкой бога.
– Конечно, почему бы и нет, – махнул рукой Жаворонок. – Они и впрямь нуждаются в уроке теологии. Им давно бы следовало понять, что я совершенно бесполезный бог. Отправь их домой, вели вернуться завтра – придут, если настолько глупы.
– Да, ваша милость, – поклонился Лларимар.
«Неужели я ни разу не взбесил этого человека? – удивился Жаворонок. – Ему лучше всех известно, что на меня вообще нельзя положиться!»
Лларимар направился в зал, а Жаворонок развернулся и зашагал прочь. Никто из слуг и не подумал пойти за ним. Жаворонок переходил из одной красной комнаты в другую, но уже иного оттенка, и в конце концов нашел лестницу, по которой поднялся на второй этаж. Тот был открыт со всех сторон – по сути, дворик под крышей. Жаворонок подошел к дальнему краю, который находился напротив очереди.
Ветер был силен. Он трепал рясу, принося с собой запахи. Он пропутешествовал сотни миль, пересек океан, обвиваясь вкруг пальм, и наконец влетел во Двор богов. Жаворонок простоял там долго, глядя на город за морем. Что бы он ни говорил, у него не было желания покидать уютный придворный дом. Джунгли не были его стихией, он любил праздники.
Но иногда хотелось чего-нибудь еще.
Слова Рдянки по-прежнему давили ему на психику. «Когда-нибудь, Жаворонок, тебе придется принять чью-то сторону. Для народа ты бог…»
Он был богом, хотелось ему этого или нет. И это обстоятельство угнетало. Он изо всех сил старался быть бесполезным и ненужным. А люди все шли и шли.
«Нам пригодится твоя самоуверенность… ты лучше, чем воображаешь».
Почему казалось, что чем больше он выставлял себя идиотом, тем больше неких тайных глубин прозревали в нем окружающие? Люди, которые называли его лжецом с той же убежденностью, с какой восхищались его предполагаемыми душевными качествами? Неужели никто не понимает, что можно быть сразу и обаятельным, и бесполезным? Не каждый сладкоречивый болван оказывается героем в маске.
Природное чутье оповестило его о возвращении Лларимара задолго до того, как он услышал шаги. Жрец поднялся по лестнице и встал рядом с Жаворонком. Лларимар положил руки на перила; те, установленные для бога, были для него высоки. Жаворонок был выше примерно на фут.
– Они ушли, – доложил Лларимар.
– Ага, отлично, – ответил Жаворонок. – Пожалуй, сегодня мы чего-то достигли. Я устранился от обязанностей, наорал на слуг и надулся. Несомненно, это всех убедит, что я еще благороднее и достойнее, чем они полагали раньше. Завтра прошений принесут вдвое больше, а я продолжу неумолимо скатываться в полное помешательство.
– Вы не помешаетесь, – мягко произнес Лларимар. – Это невозможно.
– Еще как возможно, – возразил Жаворонок. – Мне нужно лишь хорошенько сосредоточиться. В безумии, знаешь ли, приятнее всего то, что оно целиком в башке.
Лларимар покачал головой:
– Вижу, к вам вернулось обычное чувство юмора.
– Шныра, ты обижаешь меня. Мой юмор в полном порядке.
Они еще несколько минут постояли молча. Лларимар не осуждал и вообще не комментировал действия своего бога. Вылитый добрый батюшка.
Это навело Жаворонка на мысль.
– Шныра, ты мой первосвященник.
– Да, ваша милость.
Жаворонок вздохнул:
– Ты обязан серьезно относиться к репликам, которыми я тебя, Шныра, кормлю. Твоя задача – прочесть мне какое-нибудь нравоучение.
– Приношу извинения, ваша милость.
– В следующий раз постарайся. Ты же разбираешься в теологии и тому подобных вещах?
– Я изучил мою область знаний, ваша милость.
– В таком случае какой же религиозный смысл в существовании богов, способных исцелить только одного человека, а потом умереть? По-моему, это контрпродуктивно. Простейший способ опустошить ваш пантеон.
Лларимар подался вперед, взирая на город:
– Это сложно, ваша милость. Возвращенные не просто боги. Это люди, которые умерли, но решили вернуться и предложить благословения и знания. В конце концов, сообщить что-то дельное о той стороне способен только бывший покойник.
– С этим не поспоришь.
– Дело в том, ваша милость, что возвращенным не предписано оставаться. Мы продлеваем им жизнь, даем дополнительное время, чтобы они могли облагодетельствовать нас. Но по замыслу они проживут ровно столько, сколько понадобится, чтобы совершить необходимое.
– Необходимое? – переспросил Жаворонок. – Это весьма туманно.
Лларимар пожал плечами:
– У возвращенных есть… задачи. Цели, которые суть их собственные. Вы помнили свои до того, как решили вернуться, но процесс перехода через Радужную волну дробит воспоминания. Задержитесь здесь подольше – и вспомните, ради чего явились. Прошения… это способ восстановить память.
– Значит, я вернулся спасти одну-единственную жизнь? – хмуро уточнил Жаворонок, смутившись.
Первые пять лет он мало изучал личную теологию, но для этого и существовали жрецы.
– Не обязательно, ваша милость, – сказал Лларимар. – Возможно, вы и правда вернулись ради спасения одного человека. Но вы, вероятно, храните сведения о будущей или загробной жизни, которыми вам понадобилось поделиться. А может быть, ощущаете потребность принять участие в некоем грандиозном событии. Помните, смертью вы пали геройской, что в первую очередь наделило вас правом вернуться. Возможно, ваше предназначение как-то связано с этим. – Лларимар заговорил чуть тише, его взор расфокусировался. – Вы что-то видели, Жаворонок. Ведь будущее зримо, оно как свиток, который простирается в вечную гармонию космоса. Увиденное – нечто из будущего – обеспокоило вас. Вместо того чтобы остаться в покое, вы воспользовались возможностью, которую предоставила храбрая смерть, и вернулись в мир, решительно настроившись уладить проблему, поделиться сведениями или как-то иначе помочь живущим. Когда-нибудь вы почувствуете, что выполнили задачу, и воспользуетесь петициями для отыскания того единственного человека, который достоин вашего доха. Дальше вы сможете продолжить странствие через Радужную волну. Мы же, ваши последователи, обязаны снабжать вас дохами и сохранять живым, пока цель не будет достигнута, какой бы она ни была. Пока же мы молимся о пророчествах и благословениях, которые можно почерпнуть лишь у того, кто, как и вы, прикоснулся к грядущему.
Жаворонок ответил не сразу.
– А если я не верю?
– Во что, ваша милость?
– Во все перечисленное, – сказал Жаворонок. – Что возвращенные – боги, что эти видения являются чем-то большим, нежели случайными порождениями моего мозга. И что мое возвращение имеет некую цель или план.
– Тогда, возможно, вы вернулись ради того, чтобы убедиться в этом.
– Э-э… постой. Ты хочешь сказать, будто на том свете – где у меня наверняка не было сомнений в его существовании – я понимал, что если вернусь, то у меня уже не будет веры в его существование. И вот я возвращаюсь на этот свет – с намерением обрести веру в тот. Веру, которую утратил именно потому, что возвратился?
Лларимар помолчал. Затем улыбнулся:
– Это кажется не слишком логичным, верно?
– Да уж, – согласился с улыбкой Жаворонок, а затем направил взгляд на дворец Бога-короля, который, подобно монументу, возвышался над прочими постройками. – Что ты о ней думаешь?
– О новой королеве? – спросил Лларимар. – Я, ваша милость, ее не видел. Ее представят только завтра.
– Не о ней собственно. О последствиях.
Лларимар посмотрел на него:
– Ваша милость, это пахнет интересом к политике.
– Ну-ну, понятен намек. Жаворонок – лицемер. Потом я поплачусь, а сейчас ответь на провокационный вопрос.
Лларимар улыбнулся:
– Не знаю, что и думать, ваша милость. Двор двадцать лет назад решил доставить сюда королевскую дочь, и это была удачная идея.
«Да, – подумал Жаворонок. – Но того Двора нет. Боги решили вернуть в халландренские жилы королевскую кровь, и мысль была неплохая. Но эти боги – считавшие, будто знают, как действовать после приезда идриски, – уже мертвы. Их заменили низшие».
Если сказанное Лларимаром было правдой, в видениях Жаворонка скрывалось нечто важное. Картины войны вкупе с ужасным предчувствием. По необъяснимым причинам ему казалось, что его народ кубарем катится с горного склона, совершенно не ведая о бездонной пропасти впереди.
– Если не ошибаюсь, вся дворцовая ассамблея соберется на суд завтра утром, – сказал Жаворонок, рассматривая черный дворец.
– Да, ваша милость.
– Свяжись с Рдянкой. Устрой так, чтобы мы сидели в одной ложе, пока будут выносить оценки. Надеюсь, она меня отвлечет. Ты же знаешь, как у меня болит от политики голова.
– У вас не может болеть голова, ваша милость.
Вдали Жаворонок различил отвергнутых просителей, которые тянулись из городских врат. Они возвращались в город, оставляя позади своих богов.
– Могли меня и одурачить, – сказал он негромко.
Одетая в белье, Сири стояла в кромешной тьме опочивальни и смотрела в окно. Дворец Бога-короля был выше окружавшей Двор стены, а спальня выдавалась на восток, нависая над морем. Сири глядела на далекие волны, ловя жар полуденного солнца. Белье было тонким, тепло – невыразимо приятным; оно умерялось прохладным океаническим бризом. Ветер трепал ее длинные волосы, шуршал одеждой.
Ей полагалось умереть. Она напрямую заговорила с Богом-королем, села и предъявила ему требование. Она все утро прождала наказания. Ничего не последовало.
Сири перегнулась через подоконник и скрестила руки на камне, с закрытыми глазами ощущая морской ветер. Она еще пребывала в ужасе от содеянного, но этот ужас понемногу отпускал. «Промах за промахом, – подумала она. – Я довела себя до ручки страхами и тревогами».
Обычно Сири не тратила времени на треволнения и делала то, что считала уместным. Ей подумалось, что она уже давно могла воспротивиться Богу-королю. Возможно, была недостаточно осторожна. Может статься, возмездие еще грядет. Однако на миг она ощутила, что чего-то добилась.
Сири с улыбкой открыла глаза и обнаружила, что цвет волос сменился решительным желтым.
Довольно бояться.