Творец реальностей. Часть 3. Фантазм - читать онлайн

Фантазм (от греч. – призрак, воображение, представление) – нарушение памяти, когда события, которые придумал или вообразил человек, кажутся ему произошедшими на самом деле. Разновидность парамнезии.

Парамнезия – нарушения и расстройства памяти, выражающиеся в ложных воспоминаниях; в которых может происходить смешение прошлого и настоящего, а также реальных и вымышленных событий.

Все совпадения с историческими лицами нашей реальности являются совершенно случайными.

«Я не уверен, надо ли вам это знать, но я уверен, что должен это рассказать».

Стивен Кинг «Колдун и кристалл».

Глава

I

1941 год, СССР.

Шел второй месяц Великой Отечественной войны. Самой страшной войны за всю историю Российского государства, как бы оно ни называлось в разные исторические периоды своего существования. Пока ещё было не очевидно, что война будет настолько разрушительной. Пока ещё все надеялись на лучшее. Но немцы пёрли и пёрли вперед, как тараном сметая Красную Армию, прославленную во множестве предвоенных фильмов, стихов, книг, воспетую в десятках песен, с удовольствием распеваемых советским народом, верящим, что первая в мире истинно народная армия является и самой сильной армией в мире. Позади уже были победы, которые подпитывали это чувство превосходства и гордости. Это, конечно, убедительное поражение японцев в необъявленной войне у реки Халхин-Гол на территории Монголии. А так же победа в «Зимней войне» с Финляндией, не настолько убедительная, гораздо более кровавая для СССР, но, как известно, победителей не судят. Победители сами судят всех и сами устанавливают, кто виноват, а кто прав. При этом, понятно, что главными злодеями всегда объявляется именно побежденная сторона. Что, впрочем, вполне укладывается в народные представления о том, что, в конце концов добро побеждает всегда. А если победители представляют силы добра, то, конечно же, побеждённые олицетворяют собой зло. Простая до наивности схема, совершенно не очевидная, но главное, вполне рабочая.

Однако, несмотря на народные чаяния и навеянные важнейшим из искусств¹ представления, «непобедимая и легендарная» Рабоче-Крестьянская Красная Армия оказалось совершенно не способна противопоставить стальному тевтонскому катку хоть что-то сравнимое по классу и опыту. Десятки тысяч красноармейцев уже оказались в плену и, таким образом, были выведены из игры, что было чрезвычайно обидным для генералов, которые так на них рассчитывали! Тысячи убитых давно перекрыли все запланированные теми же генералами «допустимые потери», что опять же не могло их радовать, ведь, погибая не вовремя, не в соответствие с планами командования, бойцы, тем самым эти планы нарушали. К сожалению, нарушителей уже никак нельзя было привлечь к ответственности. Вместо них потеть приходилось самим генералам собственными толстыми телесами, затянутыми в плотные мундиры цвета хаки, в кабинетах других генералов с более убедительным количеством звезд в петлицах. Что поделать, реальность вообще редко, если не сказать – никогда, не интересуется теми планами, которые составляют люди. У нее свои планы, никак не связанные с желанием копошащихся на планете ее обитателей. Недаром же говорят в народе: хочешь насмешить Бога, расскажи Ему о своих планах. Впрочем, государству, от Бога официально отказавшемуся, даже рассказать было некому. Олицетворением советского бога тогда был сам товарищ Сталин, хоть и любивший иногда пошутить, но над срывами государственных планов смеяться отказывающийся наотрез.

А в это же самое время природа, словно желая хоть как-то компенсировать затеянную людьми свою любимую игру в войнушку, цвела всем разнообразием своей флоры и пела соловьями, жаворонками и другими, не столь известными широким массам, пичугами. Прочая фауна так же активно размножалась и была занята делами насущными, не обращая внимания на чужие проблемы. Да и какая, собственно, разница, коли и немцам и русским одинаково нравится соловьиная трель?

Впрочем, если уж говорить о природе, она явно планировала свое собственное контрнаступление на территории СССР. О чем пока неведомо было уже привычно радующимся победам германского оружия Фрицам и Гансам, легендарным героям и победителям Польши, Дании, Норвегии, Бельгии, Нидерландов, Люксембурга и Франции, не считая остальной европейской мелочи, которые с веселым гоготом купались нагишом в многочисленных прудах и речках новых территорий Тысячелетнего Рейха, смущая своим видом непривычных к такому ню местных деревенских баб.

Лето 1941-го года выдалось необычайно жарким, что, по народным поверьям, предвещало очень холодную зиму. Синоптики сегодня утверждают, что это неверная примета, впрочем, те же самые синоптики вынужденно признают, что зима 1941 – 42 года на Европейской территории России была самой холодной за весь XX век. Но это то, о чём пока известно только нам, далеким потомкам, и о чём вовсе не думали в то время победители Европы, планировавшие закончить очередную войну к осени. Они еще не были знакомы с русским генералом по фамилии (или имени?) Мороз, который под Москвой в одиночку, как твердят записные русофобы, сломает все их планы. Пусть мы с вами знаем, что далеко и даже совсем не в одиночку, однако поможет СССР он очень крепко.

Но зачем, скажите, думать о плохом и совершенно неизвестном, когда солнце светит, птицы поют, враг бежит, а куры и яйки в деревенских курятниках столь же вкусны, сколь и бесплатны? И бравые солдаты Вермахта фотографировались на фоне подбитых советских танков и колонн пленных дикарей, широко улыбаясь прямо в самые лучшие в мире цейсовские объективы, чтобы послать эти фотографии своим белокурым Мартам и Гретхен. Белокурые, в свою очередь, верили, что женихи скоро вернутся, загруженные экзотическими подарками, и шили красивые платья, чтобы встретить их в своем, женском всеоружии.

***

Советские военнопленные, голодные, грязные и смертельно уставшие, в большинстве своём сломленные морально, уныло плелись длинными колоннами, глотая пыль и слезы бессилия. Плелись под охраной тоже очень уставших и грязных от всепроникающей пыли солдат из далекой Германии, которые, тем не менее, смотрелись куда более бодро, по-хозяйски оглядывая всё вокруг. Пленные по большей части шли молча, угрюмо глядя себе под ноги, лишь иногда перекидываясь друг с другом скудными фразами:

– Как думаешь, Василий, куда нас ведут?

– Да кто ж их знает, Петро? Думаю, что куда-нибудь да приведут.

– Эх, пожрать бы! Два дня ничего не жрамши… Как думаешь, покормят?

– Ну, ежели не расстреляют, то, должно, покормят.

– Не, таперича уже не расстреляют, – встрял в разговор обросший светлой щетиной дядька средних лет со старшинской «пилой» в петлицах – не иначе, сверхсрочник.

– Правда, ты точно знаешь? – с надеждой обернулся к нему Петро.

– Ну, посуди сам, – обстоятельно заговорил дядька, – пошто им нас цельный день куда-то вести, ежели бы хотели расстрелять? Давно бы построили в шеренги, да прошлись из пулеметов, всех и делов-то. А так, выходит, что жить пока будем. А раз мы им живые нужны, значит, и покормят. Это, брат, называется – логика, слышал?

– А на что мы им нужны, как считаешь? – не унимался дотошный Петро, не до конца удовлетворённый ссылкой на логику.

– Ну, как на что? – пожал плечами собеседник. – Мало ли какой работы есть, где дармовые работники пригодятся, что за кусок хлеба пахать будут? Вот и рассуди, что невыгодно им нас убивать.

– Комиссаров с жидами, может, и шлёпнут, конечно, – помолчав, задумчиво добавил он.

– А жидов-то за что? – встрял в разговор, доселе помалкивающий и прислушивающийся Василий.

– Дык их всегда бьют, при любой заварухе, на всякий случай, наверное. К тому же, почитай, все наши комиссары жиды и есть, – дядька вновь помолчал, пожевал треснувшими от жажды губами и неуверенно добавил, – ну, может, и не все, но большинство точно. А германцы жидов отчего-то особенно сильно не любят. Видать, досадили они им чем-то очень, как увидят жида – хошь мужика, хошь бабу, хошь дитё малое – тут же стреляют на месте.

Слушая этот разговор, непроизвольно вжимал голову в плечи идущий на шеренгу впереди рядовой Лёва Моисеев. Воспитанный на идеалах интернационализма молодой человек восемнадцати лет от роду, призванный на действительную военную службу весной этого года, мало когда до этого задумывался о своей национальности. Он был комсомольцем, и ни в какого Бога, которым его постоянно доставала бабушка, не верил. Как не видел никакой разницы в том, какой национальности тот или иной человек. Да, он еврей, но разве это главное? Главное в том, что он такой же советский человек, как и все остальные люди в СССР. Так он думал всю свою недолгую жизнь. Но сейчас, слушая эти страшные слова, древний родовой страх избранного Богом народа разом охладил текущий по спине горячий пот, так, что Лёва поежился и с подозрением покосился на шагающих рядом товарищей. Друзья они ему или враги; выдадут его немцам, спасая свою шкуру, или нет? А потом, сам того не замечая, зашептал опухшими губами слова древней молитвы, которую еще с детства бабушка заставляла его учить и которую он, как думал до этого, давно и благополучно забыл: «Барух Ата, А-донай Элоэну вЭлоэй авотэну Элоэй Авраам Элоэй Йицхак вЭлоэй Яаков, аЭль агадоль агибор веанора, Эль эльйон гомэль хасадим товим веконэ аколь везохэр хасдэй авот умэви гоэль ливнэй венээм лемаан шемо беаава»².

Раз за разом. Лёва повторял древние как мир слова, с надеждой глядя в бездонное и безоблачное небо. Он забыл сейчас о том, что он комсомолец, интернационалист и атеист. Но вдруг ощутил свое неразрывное внутреннее родство со всеми поколениями предков своего некогда великого народа, уже двадцать веков как рассеянного по миру, но не потерявшего свою идентичность. И слизывая неожиданные соленые слезы запекшимся языком, он все повторял и повторял, тихо, чтобы никто не услышал: «Зохрэну Адонай Элоэну бо летова уфокдэну во ливраха веошиэну во лехайим товим, увидвар йешуа верахамим хус вехонэну верахэм алэну веошиэну, ки элэха энэну ки Эль Мэлэх ханун верахум Ата»³.

Лёва не видел, как на него с кривой ухмылкой искоса посматривает шагающий в том же ряду его ровесник Бодя Кондратюк. Богдан был родом с самого Львова – древней столицы Галицко-Волынского княжества, называемого иначе – Русским королевством⁴, потом побывавшего в составе Польско-Литовского государства, потом ставшим столицей Королевства Галиции и Лодомерии в составе Австро-Венгерской империи, потом был частью Польского королевства в составе Российской империи, с 1919 года – окраиной независимой Польши, а с 1939-го вошел в состав СССР.

Богдан всей душой любил свой действительно очень красивый и удивительный город. И вот теперь его родной Львов освобожден от красной оккупации и Бодя искренне верил, что это только начало новой и, безусловно, великой истории лучшего в мире города. Бодя ждал только часа, когда можно будет рассказать немцам, что он всегда мечтал вступить в их армию и вместе с ними бить ненавистных москалей, жидов и пшеков⁵, веками угнетавших их народ. А первое, что он сделает, это сдаст немцам того вон жидёныша, молящегося сейчас своему чертову богу и надеющегося, что он его спасет. Как бы ни так, вновь, несмотря на смертельную усталость, ухмыльнулся Бодя, хватит, настрадался уже его народ и от русских и от жидов. Жидов Бодя отчего-то искренне ненавидел даже больше, чем москалей и пшеков, всем своим сердцем веря, что от них самые большие беды его народа. И Богдан, будучи человеком верующим, с детства посещающим воскресную школу, тоже зашептал про себя так, чтобы не слышали идущие рядом: «Боже, будь милостивий до мене, грішного. Боже, очисти гріхи мої і помилуй мене. Без числа згрішив я, Господи, прости мене. Во ім’я Отця, і Сина, і Святого Духа. Амінь».

А охранявшие всех их солдаты Вермахта, были подпоясаны ремнями, на пряжках которых было написано «Gott mit uns»⁶. Они рассчитывали на того же самого Бога, что и Лёва с Богданом, уверенные, что в этот раз Он точно на их стороне. Бог, как они считали, не мог быть против них, особенно после стольких лет позорного и мучительно для немецкого народа Версальского мира⁷. Каждый из них помнил годы страданий простых людей после подписания этого договора. Каждый твёрдо верил, что высокие цены, низкая заработная плата, безработица, непомерные налоги, инфляция – всё это имело своим корнем «Версальский диктат», как в Германии называли Версальский мирный договор. Отчасти это именно так и было. И именно на этих чувствах и народных страданиях сыграли нацисты. Но теперь, верили парни с арийской кровью, всё изменится, теперь они будут диктовать миру, как тому следует жить. Наконец, настал час расплаты за все их унижения!

Так же страдавшие от жары, они тоже мечтали поскорее добраться до места, чтобы сдать эту пародию на солдат охране наспех организованного концентрационного лагеря, по сути – просто голой земли, обнесенной колючей проволокой. А самим, отдохнув и перекусив, двигаться дальше, на восток, приближая очередную великую победу германского духа. Они ведь ещё не знали, что Красной армии надо было лишь продержаться до прихода генерала Мороза, тормозя стальной тевтонский каток телами своих винтиков, иначе именуемых красноармейцами. Они ведь и сами были точно такими же винтиками в планах своих генералов. Просто военная удача была пока на их стороне. Но удача, как известно, девушка с переменчивым характером.

Зато явно что-то такое подозревали красные командармы, в ожидании подмоги от родной природы. А может, просто не зная, что еще делать, бросавшие под гусеницы немецких, чешских и прочих, собранных со всей Европы, панцеров⁸ всё новые и новые «человеческие ресурсы» (это ведь звучит совсем не так страшно, нежели «живые люди», правда?), разумно полагая, что ничего особенного в этом нет, бабы вполне способны нарожать новых солдат – на то они и бабы, дело их такое. А коли так, то и беспокоиться практически не о чем, совесть чиста и спокойна в своей классовой правоте. Уж коли любому человеку всё равно придется когда-то умирать, так пусть их солдаты умрут хотя бы с пользой для Родины, задержав продвижение гремящей и лязгающей траками огромной фашистской гусеницы. Потому и злились они на сдававшихся в плен толпами голодных бедолаг в дырявых ботинках с рваными обмотками, не желавших по своему скудоумию хоть на минуту задержать своими никчемными, пусть и почти безоружными телами лучшие в мире танки.

Впрочем, лучшими эти танки были лишь на просторах Европы и ровно до тех пор, пока не встретились с удивившими своей непробиваемостью «Климами Ворошиловыми», в сокращении – «КВ». Но это уже частности, ведь опыт и дисциплина со времен римских легионов, а то и гораздо раньше, всегда побеждают одиночных героев. А того и другого у немцев пока ещё было несравнимо больше.

Глава

II

1941 год, СССР.

1 августа 1941-го года лишь недавно оправившийся от страха, охватившего его после первых известий о том, что немцы рвут на части его армию, захватывая один город за другим, Сталин позвонил первому секретарю ЦК КП(б) Украины и члену Политбюро ЦК ВКП(б) Никите Сергеевичу Хрущёву в Киев. Неторопливо расспросив его о делах и вежливо справившись, всё ли хорошо в семье, сообщил, что он, посовещавшись с товарищами, решил назначить Никиту членом Военного совета Главного командования Юго-Западного направления, курирующего Южный, которым командовал Кирпонос⁹ и Западный, под командованием Тюленева¹⁰, фронта. Командующим направлением был назначен Семен Буденный¹¹. «Вот, с ним вместе и будете Родину защищать, – сказал Сталин, добавив – выезжай немедленно, время дорого».

За два дня сдав все дела своему заму Бурмистренко¹², и попрощавшись с семьей, Хрущёв вылетел в Полтаву. Однако там выяснилось, что штаб командования расположился в двадцати километрах западнее, в здании управления одного из совхозов. А потому уже через два часа, плотно пообедав и изрядно выпив с накрывшими «поляну» местными товарищами, Никита Сергеевич выехал из Полтавы на горкомовской «Эмке»¹³ в сопровождении взвода охраны, трясущегося в кузове двухтонного трехосного грузовика «ГАЗ – ААА».

***

Начальнику охраны старшему лейтенанту¹⁴ НКВД Сергею Акимову было уже под сорок, и он искренне надеялся, что возглавив охрану Хрущева, он нашел себе теплое местечко. Не без помощи брата, конечно, служившего в секретариате ЦК КП(б) Украины, но когда и у кого было иначе? Без своей руки никак не пробиться, что в царские времена, что сейчас. Главная задача для него на ближайшее время – понравиться Никите Сергеевичу и постараться закрепиться возле него. Тот, хоть и любит поорать и даже может, психанув, по морде заехать, но вообще мужик отходчивый, хотя и очень самолюбивый. Однако было у Сергея предчувствие, что этот маленький коротконогий толстячок далеко пойдет. А если это так, то и он, Акимов, с ним вместе. Ничего, он не подведет. Он эту школу прошел полностью и знает, когда надо польстить, а когда выставить себя этаким туповатым служакой. Очень важно создать впечатление полной надежности и абсолютной преданности хозяину, а это он умел. Этому он выучился, жизнь научила.

А потому старший лейтенант НКВД строгим начальственным взглядом осмотрел свой взвод, ощетинившийся штыками, поправил свой командирский ППШ¹⁵ и подумал о том, что надо бы перевооружить весь взвод на автоматы – для охраны лучше оружия не найдешь. При случае надо намекнуть Никите Сергеевичу, чтобы он распорядился – его же персону охраняем, значит, это в его собственных интересах.

– Бойцы! – крикнул он, стоя на подножке кабины и стараясь переорать рокот работающих двигателей двух машин, – помните, кого мы охраняем! Всем внимательно смотреть по сторонам, при малейшем подозрении стучите по крыше кабины. Помните, фронт рядом, вражеские диверсанты могут быть и в советской военной форме. А потому, увидел кто человека, неважно как одетого – стучи в кабину. Всем всё ясно?

– Так точно! – браво рявкнули бойцы. Они тоже были довольны службой, охрана высокого лица – это тебе не на фронте вшей кормить! Тут тебе и пайка сытная и обмундирование справное, да и опасности особой нет, в атаку на верную смерть никто не пошлет.

Еще раз строгим начальственным взглядом обведя взвод, и остановив глаза на каждом лице, чтобы каждый проникся до печёнок, Сергей уселся в кабину, рядом с шофером. Тот не был из их ведомства, просто в Полтаве реквизировали машину для доставки Хрущева в штаб направления, после чего водитель с машиной должны были вернуться. «По приезду на место надо будет сразу озаботиться собственным транспортом, – сделал себе заметку Акимов, – а то у водителя даже оружия нет. Непорядок».

А тут как раз прибежал посыльный от Хрущева и сказал, что можно трогаться, «Первый» отдал команду. Акимов кивнул посыльному, дав понять, что услышал и, обернувшись к шоферу, сказал:

– Ну, давай, браток, трогай помаленьку. Как машина-то, не подведет?

Шофер, с усилием и скрежетом переключая рычаг коробки передач на первую, пожав плечами, ответил:

– Да не должна подвести, только что с капитального ремонта пригнал. Но техника – дело такое…

И он покрутил ладонью над головой, иллюстрируя сложность, капризность и непредсказуемость управляемого им агрегата. На что Акимов, недолго думая, молча поднес свой внушительный, поросший черными волосками кулак прямо к носу шофера. Тот скосил глаз на кулак и уже совсем другим тоном, напоминавшим стиль старорежимных лихачей-извозчиков, произнес:

– Не извольте беспокоиться, доставим с ветерком.

В это фразе из прошлого не хватало только слова «барин» или, в данном случае – «ваше благородие». Старший лейтенант НКВД с подозрением посмотрел на водилу, но шофер, сделав лицо кирпичом, всем своим видом намекал, что водителя в пути отвлекать не следует.

– Ну, ну, – хмыкнул Акимов и замолчал. Однако поставил для себя еще одну заметочку – приглядывать за шофером. В деле охраны мелочей не бывает. Сейчас у него интересная фраза вырвалась, а там, глядишь, окажется, что он какой-нибудь засланный казачок из заграничных белогвардейских кругов, мечтающих о реванше. Об этом им постоянно комиссар на политзанятиях напоминал. Но это все потом.

***

В это же время Никита Сергеевич Хрущёв, трясясь и подпрыгивая на колдобинах проселочной дороги, от которых нисколько не спасали жесткие рессоры «Эмки», в одиночестве сидел на заднем сиденье этого шедевра отечественного Автопрома. Нет, вы не подумайте, машина для своего времени вполне себе ничего, без буржуазных излишеств, правда – все строго функционально. Конечно, не «Роллс-ройс», на котором в свое время разъезжал Ленин и не шикарный «Паккард» Сталина, но ведь и он сейчас не в Москве и даже не в Киеве, а в прифронтовой полосе. Поэтому задача у «Эмки» одна – доставить пассажиров из пункта «А» в пункт «Б», а все удобства будут после победы.

Если эта победа состоится – промелькнула крамольная мысль. Никита попытался прогнать ее подальше, но это плохо получалось. Как ни крути, ситуация была критическая, об этом он, первый секретарь компартии Украины, знал, в отличие от многих других, очень хорошо. Сведения доставлялись ему точные и подробные, он всегда требовал этого от своих подчиненных. В мирное время точные сведения были нужны для того, чтобы удержаться наверху, в ближнем круге вождя, куда ему удалось пролезть с большим трудом, умудряясь становиться, когда нужно – полезным и незаменимым, а когда нужно – шутом и объектом глумления на полуночных попойках главного грузина страны. Это помогало казаться верным и, что гораздо более важно, безопасным. Всё же эти кавказцы, что ни говори, очень любят подхалимов и льстецов, в этом их уже не переделаешь. И такими они остаются внутренне даже тогда, когда сумели вскарабкаться на самые вершины власти.

Никита все это знал и каждый раз спокойно и тщательно просчитывал ситуацию, решая, что, как и когда сказать, умудряясь при этом казаться всем простым и свойским мужичком недалекого ума. И в этом все они ошибались. Ум у Хрущёва был острый и сугубо прагматичный, для достижения вершин власти он ни мало не задумываясь шел по трупам – и это не оборот речи. Он был предан вождю на все сто процентов, до донышка. Но, это он о себе знал и ничуть не стеснялся такого знания, только до тех пор, пока тот был самым сильным зверем в стае. А пока что конкурентов Хозяину не видно. А там… в душе Никита строил далеко идущие планы – Хозяин не вечен, кто придет после него? И почему бы это не быть ему самому, он достоин не меньше, а, может даже и гораздо больше других.

Хрущёв покрутился на сиденье, устраиваясь удобнее, и отгоняя прочь мысли, пришедшие не вовремя. Сейчас главное выиграть войну, а это, он уже хорошо понял, будет совсем не просто. Шансы даже не пятьдесят на пятьдесят, а, скажем, восемьдесят на двадцать, где 80% сейчас у Гитлера и его союзников. Да и то, это только лишь в том случае, если с востока не ударит Япония. Войну на два фронта они не потянут – нет, не потянут, Никита был в этом уверен абсолютно. Если япошки ударят, повалится СССР как карточный домик, – так он глубоко внутри считал. Не то, чтобы Хрущёв не верил в мужество и профессионализм Красной Армии, но прошедшие полтора месяца войны сильно пошатнули эту веру. Да, конечно, в Гражданскую они тоже были окружены со всех сторон. Но тогда все же война была другая, почти не было ни танков, ни самолетов. А те, что были, разве можно сравнить с нынешними? Да и люди были сейчас не те, не было того идейного накала в них, расслабились, пропаганда убедила, что они всех сильнее и разгромят любого врага на его же территории. Из-за этого сейчас у людей шок и страх: как же так, неужели, нас обманывали? А потому сейчас все висело буквально на волоске.

При мысли об этом, Хрущев громко и грязно выругался. Шофер от неожиданности вздрогнул и удивленно оглянулся, но наткнулся на такой угрюмый взгляд пассажира, что гимнастерка на спине моментально намокла от пота. Никита с отвращением посмотрел на эту намокшую гимнастёрку шофера и с досадой плюнул себе под ноги и растер сапогом плевок, не обращая внимания на телодвижения водителя и удивляясь сам себе: что это его так накрыло? Может отходняк от выпитой за обедом водки начинается? Да нет, пить водку ему не привыкать, а там он и выпил-то не так и много, меньше бутылки в совокупности, да под хорошую закуску – знатное украинское сало, которое Никита очень любил. Доза для него совсем небольшая, а потому дело не в водке, а в чем-то другом. Но в чем конкретно он понять не мог. Было какое-то предчувствие в нем, предчувствие чего-то очень и очень нехорошего, правильнее сказать – совсем плохого, что должно вот-вот произойти. Какая-то тоска (смертная – мелькнуло в голове) не давала ему покоя, что-то не так, чего-то он не знал и не предвидел. И эта тоска так придавила его, что он уже открыл было рот, чтобы скомандовать поворачивать назад, в Полтаву, но вовремя прикусил язык. Как он это обоснует – почудилось что-то? Нет, это совершенно невозможно, у него приказ Хозяина, а тот может и расстрелять под горячую руку, не таких героев и народных любимцев расстреливали – не ему чета! Особенно сейчас, когда тот, это Никита знал точно, сам в панике и мечется, не зная и не понимая, что делать. Никита выдохнул, расстегнул верхнюю пуговицу на кителе и попытался расслабиться. Получалось плохо, но все же стало чуть легче.

Внезапно он вспомнил всех своих трех жен. Первую – Ефросинью, которую он любил со всем пылом юности и с которой прожил всего-то шесть лет от свадьбы до ее смерти от тифа. Ефросинья оставила ему дочку Юленьку и сына Леню.

Вторую звали Марусей – мать-одиночка, которую Никита взял больше из жалости, чем от любви, потому и развелись они уже меньше, чем через два года. Никита и потом долго продолжал ей помогать, хотя детей она ему так и не принесла. Нельзя сказать, что он был совсем плохим человеком. Вовсе нет, просто жизнь так сложилась, – опять с удивившей его тоской, будто оправдываясь перед кем-то, подумал он.

Третья жена, его сегодняшняя супруга – Нина, её он уважал и тоже по-своему любил. Первый их ребенок – доченька, умерла совсем малюткой. Но потом Нина все же одарила мужа тремя детьми – дочерью Радой, сыном Сергеем и еще одной дочкой – Леночкой, самой маленькой, любимицей, всего-то ей сейчас четыре годика.

Никита невольно улыбнулся, подумав о детях, вспомнив шалости малышей и от этих мыслей, наконец-то расслабился. Что это и правда, так на него накатило? Все ещё будет хорошо, не может быть иначе, столько планов, столько дел впереди! Победим мы Гитлера этого окаянного, обязательно победим, пол страны угробим, да хоть две трети, но победим! Главное, не сомневаться в этом.

Он посмотрел в запыленное окно, потом хлопнув шофера по плечу, попросил остановиться и выйдя из машины, направился прямо за ближайший куст. Организм настоятельно потребовал избавиться от лишней жидкости.

Старший лейтенант НКВД Акимов приказал шофёру остановиться и, видя такое дело, отдал бойцам приказ оправиться. Думать о нуждах подчиненных – это первое дело для командира. Сам же он в туалет не хотел, а потому потянулся за папироской, внимательно рассматривая расположенную метрах в трехстах заброшенную, с отвалившимся давно ветряком, мельницу возле речки.

Та смотрелась очень живописно, проросшая кустами и молодыми деревцами. Стоит человеку уйти, природа тут же занимает освободившееся место – философски подумал Сергей. Мальчишкой, будущий старший лейтенант НКВД подрабатывал на мельнице и воспоминания юности захватили его.

Да, время летит быстро, тогда, в его детстве и первой юности была другая страна, другая власть, был царь, аристократы и помещики всякие. Но им, мальчишкам, всё было нипочем, они и не думали об этом, воспринимая такой порядок вещей естественным и незыблемым, установленным на века. По крайней мере, так говорил им их сельский батюшка на занятиях в церковно-приходской школе: царь, дескать, от Бога, власть от Бога, что они и выводили, высунув языки от усердия, на листках бумаги своим корявым почерком с неизменными кляксами, под диктовку отца Тихона.

От Бога или не от Бога, а вишь, как все повернулось, – думал Акимов. Так закрутило страну, так стало всё быстро меняться даже в их деревенской, веками размеренной и неторопливой жизни. Кем бы он был, если бы не революция? Да обычным, всеми понукаемым крестьянином, к тридцати годам уже приобретшим радикулит от тяжелой сельской работы. И мысли все его были бы о посеве, да урожае, о дожде и о детях, которых надо прокормить, обуть, одеть, пристроить к делу или к мужу, если девка родится. А сейчас, при новой, советской власти он кто? – Большой начальник, всеми уважаемый, дети в школу ходят, старший уже в институт поступил. Никакой тяжелой физической работы, никакого радикулита, хотя уже почти сорок лет без года. Тело еще полно сил и энергии от хорошей пищи и здорового образа жизни. А там, если всё пойдет как надо, получит он капитана, а там, глядишь, и майора. А майор НКВД – это вам не армейский майоришка, это уже почти генеральское звание! Там до старшего майора, считай – генерала, всего один шаг. А во время войны продвинуться в звании, особенно состоя при важном лице, гораздо проще, чем в мирное время. Конечно, на фронте ещё быстрее в званиях растут за счет гибели командиров, но ведь там и риск несравнимо выше. А мертвому звания ни к чему, это все знают. Поэтому, – подумал Акимов, внимательно осматривая окрестности в очередной раз, – лучше пусть медленнее, но зато надежнее.

Мысль о том, что мельница может быть отличным местом для снайпера не то, чтобы совсем не мелькнула у него, сказать такое было бы неправдой, но прошла эта мысль через голову начальника охраны как бы стороной и осталась почти незамеченной. Согласитесь сами, совершенно невозможно было предположить, зачем бы вдруг здесь и сейчас оказался снайпер? Каким образом это можно было бы вообще спрогнозировать? Никто заранее о поездке Хрущёва не знал. Да даже сам Хрущёв не знал – собрались в пять минут, не озаботившись даже предупредить штаб командования о своем прибытии. А потому и мелькнувшую мимолётную мысль о том, что надо бы отправить пару бойцов осмотреть мельницу, товарищ старший лейтенант госбезопасности отбросил как совершенно излишнюю. Пока они дойдут, пока вернутся, Хрущев уже даст команду на отправку. Вон, он уже из кустов выходит.

Да ведь, честно говоря, война только началась, да и не был старлей профессиональным военным, фронтового опыта не имел. К тому же, отстреливать из снайперской винтовки нежелательных фигурантов в это время было ещё не очень принято, не только в СССР, но и во всем мире. Сейчас больше полагались на взрывчатку, в крайнем случае – на ледоруб¹⁶. А снайперская винтовка как способ устранения конкурентов войдет в моду лишь десятилетия спустя. Что, между нами говоря, странно. Но такие простые и, казалось бы, очевидные с точки зрения потомков, решения, часто не приходят и в голову современникам. Такова инерция мышления, ничего не поделаешь.

Глава

III

1945 год, СССР.

Тем временем, снайпер ждал уже второй час, удобно вытянувшись на оборудованной по всем правилам лёжке на чердаке (или как там называется это помещение, он никогда прежде не видел мельниц) этой самой старой и полуразрушенной мельницы. Он не нервничал, не торопился, умение ждать – одно из главных в его профессии, если не самое главное. Изредка поглядывая на квадратный циферблат наручных часов «Командирские»¹⁷, он жевал травинку, уставившись в потолок, другой рукой поглаживая приклад верной СВД¹⁸, аккуратно лежащей рядом. Если бы на чердаке той мельницы каким-то образом оказался историк вооружения из будущего, он бы очень удивился тому, что у снайпера в 1941-м году была винтовка, принятая на вооружение лишь спустя двадцать два года. Или, например, часы, выпущенные лишь через тридцать с лишним лет? Но, посудите сами, откуда здесь было взяться ушлому историку из будущего? Поэтому никто не удивлялся, не задавал коварных вопросов, и вообще вокруг стояла удивительная тишина, которая почти совсем не известна жителям городов. Пение птиц и еле слышное журчание воды в запруде у речки лишь подчеркивали эту тишину, удивительным образом делая её почти идеальной. Горожанам знакомо это ощущение, когда, попадая в лес или в деревню, ты в какой-то момент вдруг чувствуешь: что-то не так. И лишь спустя какое-то время, перебрав всё, ты, наконец, понимаешь, что именно не так, о чём кричат все твои органы чувств, – просто вокруг очень тихо, совершенно непривычно тихо, оглушающе тихо. И лишь поняв это, ты расслабляешься по-настоящему, отдаваясь этой тишине всем своим уставшим от шума телом.

***

Игорь Романов считался лучшим снайпером не только на курсе, но и во всем их Рязанском, высшем воздушно-десантном командном Краснознамённом училище имени Ленинского комсомола. Поэтому, когда перед самым выпуском в 1986 году его вызвал к себе начальник спецчасти и предложил после получения звания лейтенанта продолжить службу в одном суперэлитном подразделении, он даже раздумывать не стал. О том, что недавно был создан Центр Специального Назначения (ЦСН) КГБ СССР, куда отбирают лучших из лучших солдат и офицеров из всех частей и подразделений армии и госбезопасности, отдавая предпочтение тем, кто прошел Афганистан, у них только ленивый не говорил. И многие мечтали туда попасть, потому что, по слухам, эти ребята не отдыхали по гарнизонам и не занимались шагистикой с новобранцами, а делали реальные дела по специальности. По той специальности, по которой их и готовили и что они умели делать лучше всего. А Игорь срочную службу как раз воевал в Афгане, снайпером в составе разведроты 56-ой Отдельной десантно-штурмовой бригады. Возвратившись с этой войны, он и поступил в училище, просто потому, что ему понравилось воевать. Случатся, знаете, и такое. Он знал, что многие его ровесники, как и он, побывавшие «за речкой»¹⁹, проклинали и службу и эту бессмысленную войну, но для него лично было всё иначе. Он словно был рожден для войны, как говорил его комроты: «Какие-то люди рождаются в рубашке, какие-то с серебряной ложкой во рту, большинство – просто голые, как и положено. Но ты, Игорян, родился со снайперской винтовкой в руках». Там, на войне, всё было просто и понятно: есть свои, есть враги. И уходя в очередной рейд, они были все равны – командиры и рядовые, все связаны одной цепью. Это, конечно, не отменяло дисциплины, без дисциплины на войне вообще сразу смерть, но между собой в личных разговорах они обращались друг к другу по-простому. Поэтому и комроты сказал ему тогда не «сержант Романов», а просто – Игорян, как его называли пацаны у них во дворе, там, в далеком Ростове. Потому и Игорь в ответ лишь ухмыльнулся и погладил приклад своей винтовки. Они были свои, ближе любой родни, каждый был обязан друг другу жизнью не по одному разу. Комроты и написал ему характеристику в училище и, видит Бог, никто не смог бы написать лучше.

И тогда, год назад, в том кабинете начальника спецчасти он без раздумий дал свое согласие, подписав бумагу о неразглашении их разговора и сделанного ему предложения. И уже через месяц, сверкая парадными золотыми погонами с двумя маленькими лейтенантскими звездочками, он стоял перед КПП Центра специального назначения КГБ СССР под Москвой. И с тех пор ни разу не пожалел о принятом предложении.

Тогда он, помнится, еще удивился, что прямо с КПП его сопроводили не в штаб для представления, как это было положено, а в другой корпус, где он переступил порог кабинета штатного психолога Центра, тогда еще старшего лейтенанта (а сейчас уже капитана) Соколова. Так было написано на табличке, прикрученной к двери.

Старлей выглядел слишком молодо, точно младше его, но у Игоря тогда не было времени думать о постороннем. Он просто мельком отметил это, подумав, что некоторые люди, бывает, выглядят гораздо моложе своих лет, а некоторые, наоборот, старше. Ничего странного, просто личные особенности организма. А затем Романов сделал то, что уже привык делать на автомате. Он вытянулся по стойке смирно и отрапортовал, приложив ладонь к фуражке:

– Товарищ старший лейтенант, лейтенант Романов прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Слова «лейтенант Романов» в очередной раз прозвучали музыкой в его ушах. Все ещё не мог привыкнуть к тому, что он теперь настоящий офицер. Нет-нет, да и косил глазом на погоны.

Хозяин кабинета кивнул и дружелюбно ответил, начав с представления:

– Старший лейтенант Соколов. Как вы, наверное, уже поняли, лейтенант, я здесь исполняю обязанности психолога. Вероятно, по прибытии в часть, вы ожидали увидеть не меня, но так уж у нас принято. У нас здесь свои правила, в этом вам ещё предстоит убедиться. Поэтому вновь прибывшие для прохождения службы всегда сначала проходят собеседование у психолога, то есть – у меня.

Он секунду помолчал и добавил:

– Впрочем, как и те, кто вернулся с боевого задания.

Увидев загоревшиеся при последних словах глаза Романова, Соколов усмехнулся и предложил ему пройти в дальний угол кабинета, где стояли два удобных кресла напротив друг друга.

– Прошу вас, Игорь, присаживайтесь. Вы не возражаете, что я вас по имени называю? Мы с вами почти ровесники, к тому же оба прошли Афган, поэтому у нас много общего. Да и в званиях тоже не сильно друг от друга отличаемся. Поэтому, предлагаю называть меня просто Егором. Ну, или, если уж совсем неудобно, Егором Николаевичем. Но лучше все же Егором.

– Так точно, то есть, эээ, хорошо, Егор, – немного запнувшись, произнес Игорь, усаживаясь в мягкое кресло.

– Вот и отлично, – потер ладони хозяин кабинета, – тогда, может, чаю? У меня есть настоящий индийский!

– Неужели, со слоном?

– Лучше, Игорь, гораздо лучше. Открою вам секрет: так называемый «Индийский» чай со слоном на пачке – это смесь индийского чая с краснодарским и/или грузинским²⁰. А у меня есть стопроцентный цейлонский. Цейлон – это такой остров у берегов Индии, на котором выращивают лучший в мире чай. Сейчас сам убедишься.

И чай оказался действительно очень вкусным и Игорь немного расслабился. Возможно поэтому первый вопрос старшего лейтенанта застал его врасплох:

– Скажи, Игорь, как ты относишься к чудесам?

– Извините, не понял, к чему? – в растерянности ответил он тогда и увидел, как губы Соколова раскрылись в довольной улыбке. Это уже потом он привык к неожиданным и слишком часто – странным вопросам психолога. А тогда просто не знал, что и ответить.

Игорь, улыбнулся всплывшей перед глазами картине и почти тут же, без перехода, прервав поток воспоминаний, перевернулся на живот и, приложив бинокль к глазам, внимательно осмотрел всё вокруг серьезными глазами, в которых самый предвзятый исследователь не нашел бы и тени сентиментальности. Ничто не должно помещать выполнению задания, никакая лирика воспоминаний. Потом посмотрел на часы и снова улегся на спину. Время ещё есть, а звук автомобильного двигателя он услышит издалека.

Да, ЦСН оказался действительно необычной воинской частью. Если, пройдя срочную в Афгане, а потом закончив военное училище, Игорь считал, что он уже всё знает о военном деле, то здесь ему быстро доказали, что это не совсем так. Нет, к примеру, что такое «тропа разведчика» он знал по училищу и неплохо её проходил. Но вот, например, с «полосой риска», когда ты преодолеваешь определенный участок местности под самым настоящим, боевым, а не холостым автоматным и пулемётным огнем, он столкнулся впервые. И ведь там был реальный риск, что тебя пристрелят, если только ты сделаешь хоть малейшую ошибку!

А ещё были упражнения из курса горной подготовки и переправы вплавь через реку c быстрым течением на подручных средствах. Их учили преодолевать проволочное заграждение под высоким напряжением и нырять на глубину, чтобы там, на глубине, успеть освободиться от оружия и снаряжения. А плавание в полной экипировке и с оружием? А наблюдение за вскрытием трупов в морге? А обучение способам обнаружения слежки и ухода от нее? И это далеко не всё, кое-что даже вспоминать небезопасно, такие подписки давал, что – мама, не горюй!

Он вновь улыбнулся. Да уж, готовили их крепко, а у него ещё были специальные занятия по снайперской подготовке. Которые, к сожалению, не освобождали от всего остального. К сожалению – это тогда так думалось. Сейчас он понимал, что к счастью.

Наверное, нет в мире такого оружия, из которого ему не пришлось пострелять за время подготовки в ЦСН – из самых разных положений при самых необычных обстоятельствах. Когда, например, два бойца стоят позади и стреляют по тебе из автоматов. Ну, не прямо в тебя, конечно, но совсем рядом. А ты доложен, не обращая на это внимания, спокойно выцеливать мишень, которая, кстати, на месте тоже не стоит.

Но самым сложным был экзамен на получение бирюзового билета. Игорь уже думал, что завалит его, а когда прошёл, то сначала даже не поверил что все испытания²¹ закончились и не почувствовал ничего, кроме смертельной усталости. Зато сколько было гордости на торжественном вручении этого берета, ибо он уже сам по себе говорил понимающим, что перед тобой не просто лейтеха-десантник, а настоящий волкодав, элита спецподразделений.

А дальше пошли командировки, одна удивительнее другой. И после каждой – обязательная беседа со старшим лейтенантом, а потом и капитаном Егором Соколовым. И, положа руку на сердце, Игорь признавал, что без этих бесед было бы гораздо сложнее перенести иногда очень даже неслабый стресс после очередного успешного выполнения задания командования. Именно – успешного, потому что других у них не было. Этот молодой и весёлый парень с глазами, которые умели мгновенно превращаться в глаза умудренного жизнью старца, воистину творил чудеса. И порой не в переносном, а в самом прямом смысле слова. Стоит лишь упомянуть вот такие задания, как сегодняшнее, которые без Соколова и его странных, и порой пугающих, умений были бы просто невозможны.

Глава

IV

1941 год, СССР.

В окружающей пасторальной тишине звук моторов снайпер, как и рассчитывал, услышал издалека. Игорь посмотрел на часы и удовлетворенно кивнул, словно заранее знал всё, что должно случиться. Впрочем, он и правда, знал это. Вводная была проста и лаконична: «В 15.07 в квадрат … прибудут два автомобиля, где сделают остановку. В автомобиле ГАЗ М-1, в просторечии именуемый «Эмка», находится его цель (фото прилагается). Цель уничтожить». Ну, а дальше уже начиналась привычная работа. И то, что на этот раз его цель находится в прошлом, в котором сам снайпер ещё даже не родился, как и то, что целью является будущий руководитель государства, который в его прошлом десять лет правил страной – это всё мелочи, рабочий момент, к выполнению приказа отношения не имеющий. Игорь, конечно, сразу узнал человека на фотографии. Да и кто в СССР, а если точнее, то сейчас уже в Российско-Азиатской Федерации, как стала называться его страна с 1 января 1987²² года, не узнал бы его? Но у лейтенанта Романова не дрогнула ни одна мышца на лице. На вопрос «Задание понятно, лейтенант?», он четко ответил: «Так точно. Разрешите выполнять?».

И вот он здесь. Как? – Хороший вопрос, на который у него не было ответа. Да и всё равно же не поверит никто. Просто два часа назад в полной снайперской экипировке он зашел в «Страну чудес» – так между собой военнослужащие называли большой ангар на территории Центра, прятавшийся в тени раскидистых сосен. Именно из этого ангара они порой отправлялись на выполнение заданий командования в такие места и времена, что лучше об этом вообще не думать, а то свихнешься наглухо. Однако им объяснили, что это не волшебство, а наука. Игорь вспомнил слова Соколова, сказанные ему сразу после вопроса о его отношении к чудесам: «Понимаешь, Игорь, достаточно продвинутая технология практически ничем не отличается от чуда»²³. Он потом долго размышлял над этими словами «психолога» (а он уже давно сообразил, что эта должность капитана Соколова не более чем прикрытие, ширма для чего-то гораздо более секретного и опасного), и понял, что Егор прав. Скажем, человеку, живущему до Рождества Христова, невозможно объяснить, как многотонный железный самолет, да еще груженный многотонной железной техникой, взлетает в небеса и летит там с огромной скоростью. С его точки зрения, это совершенно невозможно и, если он это увидит, то, конечно, посчитает чудом. То же самое и здесь: Игорь видит что-то, что, с его точки зрения, совершенно невозможно, и только поэтому считает происходящее чудом. Хотя, на самом деле, он в этом случае ничем не отличается от далеких предков, увидевших взлетающий самолет. То есть, на первый взгляд – шарики за ролики закатываются, но уже на второй – всё становится на свои места. Да, суперсекретная, не имеющая аналогов в мире, очень продвинутая технология. Не чудо, а наука. А, как известно, чтобы совершенно успокоить современного человека, надо просто что-то непонятное назвать наукой и для него этого объяснения будет вполне достаточно. Он лишь подумает: вот, молодцы эти ученые, чего только не выдумают! Слово «наука», таким образом, превратилось для его современников в аналог слова «чудо» для предков. Те, услышав, что что-то является чудом, вопросы задавать сразу переставали: непонятно, конечно, но ведь чудо же! Так и наши современники поступают совершенно аналогичным образом, когда слышат слово «наука».

Не торопясь, Игорь перевернулся на живот, пристроил винтовку на приготовленный упор, и внимательно разглядев через оптику приближающиеся машины, хмыкнул.

– Кто же у нас сейчас захочет до ветру, а? Неужели сам Никита Сергеевич? – еле слышно прошептал он себе под нос. Оценить шутку было некому, что снайпера вполне устраивало. За годы службы он привык вести внутренний диалог с самим собой, который помогал ему коротать порой длительное время ожидания того момента, когда он сможет сделать один единственный выстрел. Второго обычно уже не требовалось. Второй выстрел нужен только плохому снайперу.

Словно услышав его слова, машины остановились и отлично видимый через оптику Никита Сергеевич Хрущёв, выбрался из салона «Эмки». Игорь посмотрел на часы – 15.07, и кивнул сам себе: всё идет так, как должно идти.

– Так вот ты какой, северный олень, – опять чуть слышно прошептал снайпер. Сам он застал времена правления Хрущева, будучи в совсем еще нежном возрасте и совершенно его не помнил. Почему-то запомнился только анекдот, который отец, думая, что сын не слышит, рассказал маме, и они оба долго смеялись. Анекдот Игорь запомнил:

Звонит какая-то женщина. Трубку снимает жена Хрущева Нина Петровна.

– Попросите, пожалуйста, Никиту Сергеевича, я его соученица.

– Потаскуха ты, а не соученица! Он же нигде не учился!

Игорь тогда ничего не понял в этом анекдоте, лишь долго размышлял над тем, кто такая «потаскуха» и, в конце концов, почему-то пришел к выводу, что потаскуха – это воровка, которая что-то у Хрущева утащила.

Анекдот, между нами говоря, был хоть и смешным, но совершенно неправдивым. Никита Хрущёв всё же учился. Например, летом 1920 года он окончил с отличием партийную школу при политотделе 9-й армии²⁴, хотя, чему там могли научить за несколько месяцев? Но, кроме этого, Никита Сергеевич, учился еще и на рабфаке Донтехникума в Юзовке, куда поступил в 1922 году, а осенью 1929 года он поступил в Промышленную академию в Москве. Другими словами, образование он имел высшее. Но анекдот есть анекдот! Возможно, тот, кто его придумал, таким образом обыграл воспоминания Хрущёва о своем детстве. Когда Никите исполнилось девять лет, отец забрал его из школы и отправил работать в поле. «Я выучился считать до тридцати, и отец решил, что учения с меня хватит, – вспоминал Никита Сергеевич. – Всё, что тебе нужно, – выучиться считать деньги, а больше тридцати рублей у тебя все равно никогда не будет».

Но всех этих подробностей Игорь Романов, конечно, не знал, хотя с тех детских пор значение слова «потаскуха» он таки выяснил. В школе его, правда, этому не учили, но ведь главная наша школа – это жизнь, а жизнь еще и не такому научит.

***

Прицел ПСО-1 рассчитан на стрельбу до 1300 метров, а здесь не больше трехсот, поэтому снайпер очень хорошо рассмотрел будущего главу СССР, который теперь никогда им не станет. Мимолетно Игорь подивился этой мысли: он точно знает, что Хрущев правил СССР целых десять лет и одновременно, он понимал, что этого теперь не случиться. Как может не случиться то, что уже произошло? Он даже зажмурился на мгновение от этого парадокса, но тут же отбросил все мысли в сторону. Сначала работа, всё остальное потом. И он слился с винтовкой, привычно став с ней одним целым. Глаза и руки делали своё дело, мозг обрабатывал результат и вносил поправки. Расчет траектории полета пули²⁵ – и шкала барабанчика вертикальных поправок (БВП) прицела выставляется на тройку, что соответствует тремстам метрам.

Сам же Хрущёв сквозь прицел выглядел не слишком представительно. Небольшого роста – всего 160 сантиметров, в форменном генеральском кителе с петлицами без знаков различия, белая голова с маленькими ушами и уже приличной лысиной. Он не брился наголо, следуя тогдашней моде советских чиновников, поэтому через прицел отлично были видны светлые редкие волосинки, развеваемые теплым ветерком.

Никита Сергеевич зашел за куст и уже через пару минут выбрался обратно, но в машину садиться сразу не стал, видимо, решив размяться, пока солдаты оправляются. «Надо же», – подумал снайпер, – «прямо всё точно так, как было в инструкции. И откуда они всегда всё знают?». Удивление это стало уже привычным, но от этого не менее загадочным. Инструктировавший его офицер расписал всё, происходящее сейчас перед его глазами, буквально по секундам так, словно самолично отрепетировал с Хрущевым каждый его шаг.

Игорь прицелился точно в середину лба Никиты Сергеевича, когда тот, словно что-то почувствовав, вдруг медленно поднял голову и прищурив глаза, уставился в сторону мельницы. Именно этого момента снайпер и ждал. Не теряя времени, но и не торопясь, Игорь выдохнул и на выдохе плавно потянул спусковой крючок. Часть пороховых газов, следующих за пулей, устремилась через газоотводное отверстие в стенке ствола в газовую камеру, надавила на переднюю стенку газового поршня и отбросила поршень с толкателем, а вместе с ними и затворную раму в заднее положение. Снайпер четко рассмотрел в оптику вдруг появившуюся дырку во лбу падающего человека, которому уже не суждено было стать руководителем СССР (но ведь он уже был им!). И только после этого раздался звук выстрела. Никаких глушителей в данном случае не использовалось, не было необходимости, поэтому звук плеткой стеганул по ушам. Но это был привычный и ожидаемый звук.

Буквально за пару секунд до этого, сердце у Никиты Сергеевича так вдруг тоскливо защемило, а в голове словно вспыхнула красная лампочка – «Опасность!». Он успел лишь прищурить глаза, впившись взглядом в стоящую поодаль старую мельницу и подумать: «Да, ладно…», как кто-то со страшной силой врезал ему по лбу. И его не стало.

Вот только что был человек, большой начальник, охраняемый кучей солдат, полный планов и забот, как на ближайшее время, так и на годы вперед. И вот его уже нет. Лишь пустое тело, отброшенное мощной пулей, рухнуло в кусты, за которыми еще живой Никита минуту назад справлял нужду. А как же душа, спросит кто-то, что с ней? – Да кто ж его знает? Наука об этом пока молчит. А попы, как известно всем в СССР, это обычные мошенники, разводящие на деньги невежественных старушек. Потому и слушать их не стоит.

Не больше пары секунд полюбовавшись на поднявшуюся суету, Игорь довольно улыбнулся – работа сделана на отлично, как всегда, второго выстрела не понадобилось. Он подобрал гильзу, сунул ее в карман, встал, отработанными до автоматизма движениями свернул поролоновую подстилку в зеленом брезентовом чехле, пристегнул ее сбоку к рюкзаку специально предназначенной для этого петлей и закинул рюкзак за спину. После чего взял винтовку в руки и внимательно осмотрел все вокруг: не забыл ли чего? – и, не обращая внимания на доносящиеся с улицы крики и беспорядочную стрельбу, прошёл в противоположный угол чердака. Там он остановился, постоял несколько секунд, будто что-то выжидая, и вдруг, шагнув прямо в стену, исчез. А стена осталась – целая и невредимая.

***

Бойцы взвода охраны, подгоняемые сорвавшим голос старшим лейтенантом НКВД Акимовым, обшарили всё вокруг, прошерстили все кусты по обе стороны речки, нашли лежку на чердаке мельницы, но, сколько потом ни прочесывали местность, убив на это почти два часа, снайпера словно след простыл. Будто и не было его нигде, кроме как на самом чердаке. Делать нечего, погрузили тело Хрущева в автомобиль и поехали назад, в Полтаву. Пусть там, в горкоме решают, что с ним теперь делать.

Трясясь рядом с водителем в кабине грузовика, начальник охраны и старший лейтенант НКВД с тоской думал о том, что будет с ним – сразу расстреляют или просто разжалуют в рядовые и отправят на фронт? Ясно одно – началу блестящей карьеры в самом серьезном ведомстве СССР, кажется, пришел нежданный и трагичный конец. Потому как это именно он начальник охраны, не уберёгший охраняемое высокое лицо, с него и спрос – по всей строгости законов военного времени. Сергей снял фуражку, вытер рукавом гимнастерки обильный пот со лба и неожиданно подумал: а не приказать ли сейчас остановиться, пойти в кусты, якобы по нужде, да и рвануть в лес? Хватятся не сразу, будет какое-то время, вполне возможно скрыться. Немцы рядом, сдаться в плен, рассказать, как он всю жизнь ждал их прихода – авось, не расстреляют. Может, даже и к делу какому пристроят, а? Все лучше, чем безымянная могила позади и шеренга автоматчиков перед тобой.

Но мысль мелькнула и тут же исчезла. Все же старший лейтенант НКВД Сергей Акимов предателем не был и никогда им не станет. А за случившееся, что ж делать, ответит. Дальше фронта не пошлют, а если даже и под вышку подведут, то ведь всё равно когда-то умирать придется, правда? Так почему бы и не сегодня, день сегодня ничем не хуже и не лучше всех остальных…

Глава

V

1978 год, СССР.

– Это ты Егор Соколов?

Егор, не спеша шагавший к кабинету физики и остановленный посредине широкого школьного коридора, удивленно поднял голову и поправив на плече ремень от сумки, на автомате ответил:

– Да, а что?

Перед ним стояли три десятиклассницы, с его, восьмиклассника, точки зрения, уже совсем взрослые девушки. Он их видел и раньше, они всегда втроём ходят. Две ничего так, красивые, третья – не то чтобы дурнушка, вовсе нет, но совсем не в его вкусе. А на вкус и цвет, как известно, товарищей нет. Он часто замечал такое, когда где-то по телевизору, например, говорили о какой-то актрисе, что она – эталон женской красоты, а он смотрел на неё и понимал, что она ему вообще как женщина не нравится. Или когда пацаны обсуждают какую-то красивую, с их точки зрения, девчонку, а он, опять же, не видит в ней ничего особенного – прошел бы мимо и внимания не обратил. Вот, примерно, и здесь было так же: третья подруга была вовсе не уродиной, но и красивой Егор её никогда бы не назвал. Хотя, кто-то, наверняка, посчитал бы, что именно она и была единственной красоткой среди этой троицы.

Та, что пониже, остановившая его и, несмотря на то, что вместе с каблуками и взбитыми волосами на макушке была ему чуть выше плеча, как-то умудрявшаяся (чуть прищуренные подведённые глаза, чуть сморщенный носик, чуть подернутые в усмешке уголки губ) смотреть на него сверху вниз, кивнула на свою подругу и вызывающе объявила, словно снисходя до него со своих небес и одаривая орденом:

– Это Ольга, ты ей нравишься, понял?

И опять с этой плохо скрываемой насмешкой, прищурившись, уставилась на него, ожидая реакции. Наглая, за словом в карман не полезет, сразу видно. Но сама ничего так, ничего…Стоп! Она что-то сказала?

– Э-э-э-э…, – протянул Егор, восстанавливая в памяти её слова, тут же удивляясь им и не в силах сообразить, что на них ответить, настолько это случилось неожиданно. Он взглянул на ту, о которой ему только что сказали, что он ей нравится и…

Скажите, вы верите в любовь с первого взгляда? Верите, конечно, все верят, хотя, что это такое и как должно происходить, никто толком не понимает. Вот, взглянули вы, допустим, на кого-то впервые, и она (он) вам понравилась. Даже очень понравилась. Это уже любовь или просто гормоны заволновались и через час (день, месяц) всё пройдет? Не знаете? Вот и автор не знает. Но чтобы дальше среди читателей не возникало никаких сомнений, скажу сразу: у Егора как раз оно и случилось. Любовь с первого взгляда, в смысле. Классическая, всё как положено согласно жанру.

И опять же, согласно этому самому жанру, все слова куда-то сразу пропали, едва он посмотрел на представленную ему Ольгу. Это при том, что, хотя он и не был записным балаболом, но вообще-то за словом в карман, как говорится, никогда не лез. Но здесь он сразу понял, что как раз вот эта Ольга, с его точки зрения, согласно его же внутренней шкале женской красоты и была самой красивой из всех трех девушек, стоявших перед ним. Очень красивой. Может быть, даже вообще самой красиваой в мире – пришла в голову неожиданная и паническая мысль. И тут же кто-то внутри него его же и поправил: бери выше – не в мире, а во Вселенной!

Это что со мной сейчас, мельком подумал Егор, это кто меня поправил? Ты сам и поправил, ответили изнутри, кто же ещё? Егор удивился, но ввязываться во внутреннюю полемику не стал. Потом разберёмся. Вместо этого, он внимательно осмотрел Ольгу, опять же, слово сравнивая её со своим идеалом. Всё сходилось так, словно идеал с неё и писался.

Она была немного повыше своей подруги, но всё же, конечно, гораздо ниже Егоровых 186-ти сантиметров. Волосы чёрные, немного вьющиеся (сама накрутила или настоящие?). Ноги не что от шеи, так сказать нельзя, но очень даже ничего, что коротенькое школьное платьице позволяло оценить наглядно. Грудь… Грудь была – и это всё, что он смог определить. И даже не так чтобы совсем маленькая. В размерах он, конечно, не разбирался, да и никогда размер груди на первое место не ставил, в отличие от многих своих друзей и одноклассников. Главное, чтобы она была, всегда считал он, а в данном случае она была однозначно, глаз ласкала и сердце волновала. Лицо…ох, тут Егор терялся в определении и если бы его заставили составить фоторобот, то запутался бы в самом начале, твердя лишь два слова: «очень красивая».

Заранее скажем, что впоследствии из всех его знакомых, оценивающих женские прелести новой подруги Егора, красоту лица не оспорил никто. К груди, кстати, тоже никто особых претензий не высказал, кроме совсем уж фанатов огромных размеров. Про ноги некоторые пытались что-то вякать, но – так, без энтузиазма. Вроде как – ну, надо же хоть к чему-то придраться? Впрочем, стоит отдать ему должное, Егор на чужие оценки своих подруг внимания вообще никогда не обращал, считая в этом деле лишь самого себя единственным критерием. Кому-то может показаться это завышенной самооценкой, ну так и пусть покажется.

«Хорошо, что она, а не другая», – отстраненно подумал он, всё еще мучительно подыскивая слова для ответа и не находя ни одного подходящего в данной совершенно неожиданной ситуации. В голову лезла либо какая-то приблатненная чушь, либо непонятно откуда прущие слова высокой поэзии. Поэтому он ещё раз повторил «Э-э-э-э» и окончательно замолчал, словно растратив до донышка весь свой словарный запас.

А между тем, все три девушки продолжали смотреть на него в упор, с нескрываемым интересом ожидая его реакции. Та, что с ним разговаривала – всё так же надменно и по-прежнему немного щуря глаза. Так обычно делают люди с не очень хорошим зрением, но не носящие очки. Другая – та, что на вкус Егора, не очень, смотрела с удивлением, словно и для неё самой только что произнесенные подругой слова стали полной неожиданностью, что было похоже на правду. А вот та, которую звали Ольгой, смотрела явно с вызовом, но, скорее, больше от смущения или даже какого-то отчаяния. Что проскальзывало хотя бы в том, как она сжала зубы – так, что даже скулы немного покраснели. Интересно, почему? Чтобы зубы от страха не стучали или, чтобы не засмеяться?

Пауза затянулась, и тут, спасая для откровенно затупившего Егора ситуацию, прозвенел звонок. Тогда первая, видимо, сообразив, что толку ни от кого сейчас не добиться, произнесла внушительным тоном, строго глядя Егору в глаза:

– Она тебе напишет записку. Жди!

И, словно будучи не до конца уверенной в том, что Егор не полный дебил и её услышал, добавила:

– Ты понял меня или нет?

На что Егор кивнул головой и, сглотнув комок в горле, выдавил:

– Да, – и сказав слово, уже смелее добавил, – я понял.

Сказал-то этой, а глаза не мог оторвать от другой, той, которая Ольга. Бойкая девица удовлетворенно кивнула и подруги, развернувшись, направились на урок, оставив ошеломленного восьмиклассника посреди пустеющего коридора. Отойдя на несколько шагов, они, оглянувшись на него, дружно засмеялись, от чего Егор совсем смутился и даже немного покраснел.

– Соколов, тебе особое приглашение нужно?

Строгий голос учительницы физики, в котором, однако, можно было услышать и некоторые насмешливые нотки (тоже женщина и всё, наверняка видела), вырвал его из оцепенения, и он поплёлся за ней в класс. Там, бухнувшись за последнюю парту, отмахнулся от Кузьмы (он же – Вовка Кузьмин, одноклассник и самый близкий друг), сразу что-то с энтузиазмом жарко зашептавшего ему на ухо, и глубоко задумался.

***

Подумать было о чем. Кем-кем, а дураком Егор себя не считал (а кто сам себя дураком считает?), да, в общем, и не был им. Даже в свои пятнадцать лет он хорошо понимал, что так вообще-то не бывает. Вернее, бывает, но ровно наоборот. В смысле, он знал, что иногда старшеклассники гуляют с девчонками на класс или даже на два младше. Не так часто, но и исключением такое не назовешь²⁶. Как для него, пятнадцатилетнего, тринадцатилетние девчонки кажутся соплячками, так же, наверняка, и для семнадцатилетней(!) десятиклассницы он должен выглядеть точно таким же сопляком. Да что там говорить, так оно наверняка и было! А потому всё это очень странно и похоже на какой-то розыгрыш или, возможно, девчонки о чем-то поспорили между собой. Такой вариант тоже исключать не стоит. Это даже больше похоже на правду, девки – они такие!

Например, Егор, как и многие другие, во время перемены постоянно оставлял свою сумку на подоконнике возле кабинета, в котором будет следующий урок. И нередко случалось так, что после звонка, сумки своей он на подоконнике не обнаруживал. В этом случае он, уже наученный опытом, шёл прямо в кабинет завуча школы – строгой дородной женщины с хорошим чувством юмора и явными следами былой красоты, и просил вынести его сумку из женского туалета. То, что девчонки нередко там его сумку прятали, завуч уже была в курсе и поэтому, привычно вздыхая и подтрунивая над Егором, сумку выручать шла. Или, если было совсем некогда, говорила, чтобы он попросил учительницу. Это потом уже Егор, наплевав на все правила, просто сам заходил в женский туалет после звонка и, не обращая внимания на девичьи визги, забирал свою сумку, которая обычно лежала в ближней к двери комнате (хорошо ещё не там, где унитазы) на низеньком шкафчике трюмо в углу. Вот, скажите, зачем они, в смысле – девчонки, это делали? Егор ответа не знал, но завучу, кажется, всё было понятно. Тоже ведь женщина и понимает своих!

Но будет очень, – здесь он подумал, возвращаясь мыслями к Ольге, и ещё раз добавил – очень жалко, если это обычный розыгрыш. Сердце Егора учащённо забилось: а вдруг всё же не розыгрыш, вдруг он ей и правда нравится? Ну, а почему, собственно, нет? Чудеса случаются и, может быть, это как раз тот случай? И здесь словно из тумана в голове отчетливо всплыла его прошлая подружка – Надя, с которой он недавно расстался. Просто подошёл и сказал, что ему нравится другая и он с ней больше не гуляет. Что, если честно, было неправдой, на самом деле она ему просто надоела. В ответ услышал, конечно, что-то про козла, но дело-то не в этом! Егор даже хлопнул ладонью по парте, чем заслужил вопросительный взгляд учительницы и недоуменный – от шарахнувшего в сторону Кузьмы.

– Напугал, блин! – прошипел тот. – Ты чего?

Но Егор только досадливо отмахнулся. Он в это время мысленно ругал самого себя за тупость. Действительно, рассуждает тут, понимаешь, о разнице в возрасте, о том, что так не бывает, что старшеклассницы не гуляют с младшеклассниками, а то, что его прошлая подруга Надька была десятиклассницей, только не из их школы, забыл напрочь! И правда, дебил!

Ладно, примирительно сказал Егор сам себе, был не прав. Вернее, почти прав, но не совсем. Скажем так: иногда, в его конкретном случае, подобные исключения происходят. Это воспоминание немного успокоило Егора в том смысле, что, может, на перемене был и не розыгрыш. Если одна десятиклассница в него втюрилась, то почему бы не втюриться и второй?

Почему-то слово «втюрилась» в отношении Ольги Егору не понравилось и он поморщился. Он уже очень хотел, чтобы она в него влюбилась – по-настоящему, по-взрослому! И здесь подростковый сленг показался совершенно неуместен. Но и слово «влюбилась» он пока произносить остерегался, не спугнуть бы!

Скажем сразу, что Егор, как и, наверное, большинство людей, особенно в столь юном возрасте, был о себе довольно высокого мнения. С его точки зрения, он был красивый, высокий, умный. Насчет последнего, ладно, это еще можно оспорить. А вот, что он высокий и красивый –достаточно объективно, первое – в силу своей очевидности, а второе неоднократно подтверждено представительницами противоположного пола. Но, даже учитывая всё это, не настолько он был самовлюбленным идиотом, чтобы думать, будто все девчонки спят и видят, как бы с ним замутить. К своим пятнадцати годам Егор, как это ни странно, уже успел сформировать точку зрения по данному вопросу и до сих пор опыт только подтверждал это его наблюдение. Он понял, что есть девушки, которым он нравится – он в их, так сказать, вкусе. Есть и такие, которые к нему равнодушны, словно его существование их совершенно не колышет. И есть третья категория, которым он почему-то активно не по душе. И согласно закону подлости, среди вторых и особенно третьих чаще всего попадаются те, которые нравятся ему самому. Нравятся, но недоступны, хоть ты наизнанку вывернись! А к нему, наоборот, то и дело липнут те, которые не нравятся уже ему самому. Жизнь несправедлива, правда? И вот сейчас, как ему только что объявили, он понравился девушке, которая ему не просто нравится, а такой, красота которой сразила его наповал! Такое совпадение, что даже подозрительно. Вот он и подозревает подвох, которого, может, и нет вовсе.

Конечно, мама часто повторяет о том, что любовь зла, полюбишь и козла, но это их, взрослые расклады. В его возрасте любовь пока еще являлась чувством бескорыстным. Да и что с него взять, какая выгода? Родители – обычные работяги, денег у него не водится, кроме тех двадцати копеек, что даёт ему мама на завтраки в столовой школы. «Хотя, стоп» – подумал Егор, – «о чем это я вообще, какие деньги»? И тут же, сам себе: «Как какие деньги, а вдруг она в ресторан захочет»?

Сам Егор в ресторане пока ещё никогда не был, обходясь со своими очередными подружками походами в кино и на танцы, а в основном вообще – традиционным для их возраста брожением по улицам города. Егор обдумал это со всех сторон и решил, что всё обойдется, никто их в ресторан не пустит, разве что днем пообедать комплексным за рубль двадцать. А какое может быть свидание с комплексным обедом?

– Тьфу ты! – досадливо шепнул он вслух собственным мыслям. Думает о какой-то ерунде. Причем здесь всё это? Сейчас-то что делать?

Учительница кинула взгляд в его сторону, а Кузьма вновь возбудился и пробубнил заинтересованно:

– Ты чего, а?

– Отлезь! – отмахнулся Егор, – не до тебя.

Кузьма обиженно засопел и отвернулся. Ничего, потом поговорим, надо будет с ним посоветоваться. Хотя, рассуждая логически, о чем с ним советоваться, что он может понимать в таких делах?

Нет, так-то Вован, конечно, пацан нормальный, надежный, но с девчонками ему фатально не везет. Один раз подфартило в прошлом году, когда староста класса Фомушкина предложила ему дружбу, и он даже ходил с ней на свидания, пока не выяснилось, что это она из чувства пионерского долга решила таким образом повлиять на отстающего и хулиганистого одноклассника. Вовка в тот раз, только раз глянув на её грудь, выдающуюся на фоне всех без исключения сверстниц и являющуюся предметом их тайной зависти, был сражен сразу и наповал. Но счастье продлилось недолго, как и быстро потерпевшие полное фиаско его планы эту грудь хотя бы потрогать. Фомушкина гулять с ним вечерами гуляла, до дома провожать себя дозволяла, разговоры разговаривала, помощь свою в усвоении учебного материала предлагала, но не то, что до груди своей допустить, она даже и поцелуев с Кузьмой, похоже, не планировала. Ну, или рассчитывала на более длительный и упорный приступ со стороны Вована. Он же, довольно быстро раскусив её хитрые пионерские планы и разочарованный до глубины души её коварством, отношения с ней прекратил, с видом опытного ловеласа рассказывая всем вокруг, что она ему, дескать, надоела – прилипла к нему, понимаешь, как банный лист! Народ слушал, кивал, но, в основном, в его версию не верил, зная его в этом плане совсем с другой стороны.

К сожалению, другого опыта в любовных вопросах у Кузьмы не было, так и старел друг нецелованным. А поэтому и дельного совета в сложившейся ситуации дать не мог в силу собственной некомпетентности. Так что получалось, что Егору рассчитывать надо лишь на себя самого.

Не то чтобы сам Егор был сильно компетентным в любовных делах, но на фоне товарища он выглядел почти специалистом. Опыт нескольких «гуляний» с девчонками и связанных с ними свиданий, поцелуев, обниманий и душевных записок, солидно смотрелся за его плечами и заставлял остальных с уважением прислушиваться к его мнению по такому важному вопросу.

Так что, в сухом остатке получается, что посоветоваться ему и не с кем, поскольку его достаточно скудный опыт в этом вопросе всё же явно превышал опыт практически любого из его знакомых. Ну, если, конечно, не принимать всерьез их хвастливые рассказы о собственных похождениях, рожденные в основном их же собственным подростковым воображением и частично почерпнутые из разных фильмов, книг, либо из таких же фантазий друзей.

Пока Егор рассуждал, прикидывал так и этак, прозвенел звонок. А на перемене, очень важная от порученной ей миссии пятиклассница вручила ему записку от Ольги. Чуть подрагивающими пальцами он развернул четвертинку тетрадного листа в клеточку и прочитал выведенные красивым девичьим почерком слова: «У нас сегодня вечер будет в 6 часов. Приходи, если хочешь. О.».

Сердце отчаянно заколотилось, Егор дважды перечитал текст, и аккуратно сложив записку, задумчиво убрал её в карман. Он знал, что сегодня у десятиклассников вечер, посвящённый предстоящему Новому году, и что там будет играть школьный вокально-инструментальный ансамбль. Объявление об этом висело на первом этаже. Вот только как он, восьмиклассник, будет чувствовать себя среди десятиклассников? С Надей, например, они только по улицам гуляли, иногда заходя к ней домой, когда родаков не было.

Однако мысли о том, чтобы не пойти, у Егора даже не возникло. Но надо было кого-то взять с собой для храбрости. Пожалуй, как ни крути, лучше всего подойдет Кузьма, его самый преданный друг, поскольку остальные могут на такое дело и не подписаться.

Глава

VI

1978 год, СССР.

Оля Лаврентьева, которой вопреки уверенности Егора Соколова, семнадцать лет ещё не исполнилось, хотя до дня рождения оставалось лишь несколько месяцев, несмотря на этот факт, полагала себя человеком достаточно взрослым и вполне самостоятельным. Однако, случилось так, что она никогда ранее не слышала даже о том странном и необъяснимом серьёзной наукой феномене, когда женщины иногда влюбляются в тех, кого жалеют. Особенности сложной и противоречивой женской природы она пока ещё только постигала по большей части исключительно опытным путем. Поскольку ни в школе, ни дома об этом ничего не говорили, не считая, конечно, безобидных пестиков и тычинок на уроках ботаники. Видимо, разумно полагая, что, поскольку самих их (учительниц и маму) никто ничему такому в юности не учил, то нечего и ребёнку голову всякой ерундой забивать. Придёт время, сама всё поймет и во всём разберется. Так оно, в общем, испокон веков и получалось, независимо от того, хорошо это или плохо, через набивание шишек физических и сердечных, то есть – чувственных.

Но, кроме государственной средней школы имени Владимира Ильича Ленина, которую Оля уже заканчивала, была ещё другая школа – школа жизни, уроками в которой служили собственные ошибки учащихся этой всеобщей школы человечества, из которых по умолчанию и предполагалось извлекать для себя такой необходимый в будущем жизненный опыт. Схема, в общем, классическая, давным-давно озвученная гением русской поэзии Александром Сергеевичем: «опыт – сын ошибок трудных». Или, как образно выразился другой гений из Америки: «Кошка, однажды усевшаяся на горячую плиту, больше никогда не сядет на горячую плиту. И на холодную тоже»²⁷.

А произошло вот что. Случай, надо сказать, неординарный в её жизни, в том смысле, что произошел сей казус, повлекший за собой цепочку неожиданных последствий, с нею впервые. Однажды Ольга с мамой, которую она сопровождала по ее просьбе-указанию, за какой-то надобностью (причина из Олиной головы вылетела напрочь) зашли к маминой знакомой в районную больницу, где та работала медсестрой, и в приемном покое встретили ещё одну мамину знакомую, которая была с сыном, на вид – Олиным ровесником. Это только потом она узнала, что внешность оказалась обманчивой и мальчишка на самом деле был младшее её на целых два класса. Но было уже, как пел тогда Высоцкий, поздно.

Из разговора родителей выяснилось, что этот парнишка сейчас пришёл с мамой для того, чтобы лечь в больницу, где ему будут делать операцию (аппендицит, кажется, или ещё что-то – такие мелкие подробности в её голове не задержались). Парнишка был симпатичный, слов нет. Здесь девичье сердце чуть дрогнуло в первый раз, как бы – пробный и потому не очень уверенный. И хотя, как мы с вами знаем, паренёк этот был младше Ольги, её необычайно поразило выражение мужественного безразличия на его лице (второй, более уверенный, сердечный толчок). Будучи женщиной, хотя и в подростковом ещё возрасте, Ольга тут же окончательно для себя решила, что он, наверняка, в душе очень боится. Да и кто вообще, скажите, не боится операций, если резать будут тебя самого, а не кого-то другого? Никакой лапароскопии в те времена не предполагалось, всё было по-честному – скальпелем, и чем разрез больше, тем удобнее хирургу.

Но мальчик, хоть и боялся, держался очень достойно, пусть даже лицо его весьма благородно побледнело. Ну, так тогда Оле показалось или, что вероятнее, она себе это просто придумала – для красоты (третий толчок сердечной мышцы на этот раз был заметно чувствительнее предыдущих). Она с детства была особой мечтательной и увлекающейся, с большой, можно даже смело сказать – необъятной фантазией. За что порой получала поучения от мамы в том смысле, что надо смотреть на жизнь трезво, вместо того, чтобы витать в придуманных мирах. Мама была, конечно, права по своему – по-матерински. Но кто, скажите, в этом возрасте, слушает мудрые советы родителей? В этом возрасте, именуемом переходным, поучения родителей кажутся такими далекими от современной жизни, в которой родители, будучи уже людьми явно престарелыми и отсталыми, конечно, ничего не понимают. Ведь в их молодости всё было иначе! Как именно было иначе – никто этим вопросом не задавался, но иначе было точно.

Это заблуждение с неизбежностью поражает каждое поколение молодых, без единого исключения, и проходит, к сожалению, часто лишь только тогда, когда что-то изменить уже сложно. Отсюда и народная пословица: если бы молодость знала, если бы старость могла. Народ в своих пословицах всегда очень мудрый, в реальной жизни умеет эти пословицы лишь изрекать с умным видом, но никто практически ими не руководствуется. Сначала потому, что смысл их ещё не доходит, потом – потому что слишком поздно дошёл.

Парень, между тем, казалось, её даже не замечал (как потом выяснилось, он вообще не помнил этой встречи, что она ему в конце концов, на первый раз простила), весь обращенный внутрь себя, видимо, готовясь к предстоящим нелегким испытаниям. И вот тут-то всё и случилось! Четвертый сердечный толчок был просто оглушительным, так что Оля словно бы оторвалась от земли и поплыла куда-то во внезапной тишине, не видя ничего, кроме его лица. Между нами говоря, были там ещё какие-то звёзды и даже как бы Млечный путь, отраженный почему-то в водах океана вечности. Но это уже мы окончательно отнесём к девичьей разыгравшейся фантазии. Ей вдруг стало его так жалко, так жалко, что даже слеза навернулась на глаза: ведь он был так красив и несчастен в этой своей мужественной борьбе с собственным страхом, в которой он явно побеждал!

Откровенно говоря, если бы в тот момент кто-нибудь описал Егору его собственные переживания и ощущения в таких выражениях, он бы, мягко выражаясь, очень сильно удивился. С его точки зрения, он просто стоял и ждал, думая о том, что под общим наркозом, как обещал врач, он даже ничего не почувствует. Но мысли мужчин, даже подростков, порой настолько просты и примитивны с женской точки зрения, что не стоит их вообще принимать во внимание. Главное здесь не то, что там на самом деле чувствовал он, а что за него придумала она. Это и было верным и правильным.

Ольге вдруг захотелось сказать ему что-то ободряющее или даже (о, Боже!) обнять его и погладить по волосам, успокаивая и утешая, но, конечно, ничего подобного она делать не стала. Хотя привычное к подобным заскокам воображение девушки уже несло ее галопом (нет, лучше – аллюром, так красивее) в страну мечты, подгоняемое пубертатной²⁸ плетью молодого организма. Говоря проще: в своих мыслях она его обняла, погладила и утешила, получив за это его робкий поцелуй и полный восхищения взгляд. В реальности же, их мамы, наговорившись и обменявшись всеми новостями, наконец, разошлись и Ольга, взглянув последним туманным и уже наполовину влюбленным взором на героического подростка, которого, как она выяснила из разговора, звали Егором, ушла, увлекаемая родительницей, словно что-то учуявшей и с подозрением на дочь посмотревшей. И ночью был Ольге сон.

***

Это был очень красивый, пожалуй даже, самый красивый из всех снов, которые она до этого видела. Что странно, этот сон был вовсе не похож на сон. Будто она просто перенеслась в какое-то место в другой реальности, в которой всё это было правдой и происходило на самом деле. В этом сне (или не сне?) они вдвоем с Егором шли по тополиной аллее, пронизанной насквозь солнечными лучами, взявшись за руки, а вокруг не было ни души. Егор что-то весело рассказывал, а она хохотала, не сводя с него влюблённых глаз. В этом сне он был её долгожданным принцем, о котором она когда-то в детстве мечтала, как и все девчонки. И пусть белого коня поблизости не наблюдалось, во сне она точно знала, что он у него есть. Да и разве в коне дело? Ведь она давно не ребенок и в сказки не верит. Ну, или почти не верит.

А потом он её очень красиво целовал, почему-то уже увлекая в головокружительном вальсе под музыку невидимого духового оркестра посреди громадного, украшенного яркими цветами и разноцветными лентами зала. А вокруг них, словно летний теплый снег, летал и кружился в вихре музыки тополиный пух, и голова её так же кружилась от счастья вместе с этим летним снегом!

***

Проснулась Оля наутро полностью и окончательно влюблённой – так, как это бывает только в ранней юности, в пору первой любви, которая одна только и есть любовь настоящая, истинная, единственная, безрассудная, сумасшедшая – такая, о которой слагают стихи, пишут книги, поют песни, снимают кино. И пусть мы, взрослые, знаем, что потом тоже случаются другие разные любови, но знаем мы так же и то, что они уже никогда не могут сравниться с любовью первой, хотя бы просто потому, что они уже не первые и не имеют ни новизны, ни остроты чувств.

Страдала она от этой неразделённой и тайной любви, никому ничего не рассказывая (кроме своего дневника) целых три недели, прежде чем решилась открыться лучшей подруге. Может быть, вы уже и не помните, но эти сладостные страдания первого настоящего чувства так же дороги и прекрасны, как и первые поцелуи, и с ними так трудно расстаться! Их хочется длить и длить, разрывая себе сердце желанием ответной любви и не решаясь сделать шаг, в страхе услышать отказ. Пусть лучше так, пусть лучше неизвестность! Ведь, пока этот шаг ещё не сделан, есть надежда, есть вера, есть мечта, есть прекрасные сны. Но если после сделанного шага ты получаешь отказ, то жизнь на этом прекращается, ибо без него не может быть никакой жизни, неужели вы не понимаете этого? Неужели вы этого уже не помните?

Но момент, когда она уже больше не могла скрывать свои чувства, когда она решилась узнать свою судьбу, проверить, что там, впереди – счастье или горе, жизнь или смерть, пан или пропал – наконец, наступил. Неизвестность и мечты увлекательны и полны чувственности, но сердцу всё же хочется знать правду. И однажды на перемене она, наконец, решилась, и рассказала всё Ленке Герасимовой, с которой они с детства вместе – и в садике на соседних горшках сидели, и потом десять лет учились в одном классе. Да и жили рядом, всего через три дома друг от друга. Ближе неё у Оли не было никого, и если она кому и могла открыться, то, конечно, только ей одной.

О, Ленка Герасимова – девушка боевая и не привыкшая тянуть кота за…, скажем, хвост, поначалу удивилась такому необычному выбору подруги. Но потом, рассудив, что любовь зла, полюбишь и… восьмиклассника, тут же пообещав подруге всё уладить, отправилась на разведку. Пройдя пару раз мимо Ольгиного избранника, и проведя полный визуальный осмотр, она, наконец, решила, что на самом деле всё не так уж и плохо, как ей представилось вначале. Мальчонка был высокий, смазливый и выглядел старше своих лет. А потому и подруга рядом с ним не будет смотреться как старшая сестра и пара из них, пожалуй, получится вполне себе симпатичная. Успокоившись сама и уже увлечённая предстоящей интригой, она пошла успокаивать подругу.

Вернувшись к Оле, она тут же изложила ей свой план, от которого та пришла в ужас, но зная Ленку и ее опыт в подобных вопросах, покорно кивнула: была – не была, пусть вопрос, наконец, проясниться. И чем быстрее, тем лучше. А там – будь что будет!

– Никуда он от тебя не денется, – между тем авторитетно вещала подруга. – Поверь мне, как только он тебя увидит, влюбится разом, за уши потом будет не оттащить. Уж я-то в таких делах разбираюсь, ты меня знаешь!

Лена в их компании действительно считалась признанным экспертом в любовных вопросах. И хотя мальчиков, с которыми она гуляла, у нее было всего на одного больше, чем у Оли (три против двух), как-то так получилось, что её авторитет в этих делах признавали все. В смысле – и Оля, и третья их неразлучная подруга Лариса.

Впрочем, Лена, сделав таинственное лицо, не стала посвящать Ларису в тонкости вопроса, лишь скомандовала всем следовать за ней. Они и последовали, Лариса с нарастающим интересом, Ольга – с дрожащими коленями.

А вот и Егор идет, вероятно, в кабинет на урок. Их пути пересеклись ровно посредине коридора, где и произошел тот самый роковой разговор, который вы, дорогие читатели, уже слышали.

Вы слышали, а Ольга не слышала. Она стояла, не в силах оторвать взгляд от Егора, если точнее – от его лба, за который зацепилась глазами, крепко сжав зубы и сосредоточив все свои усилия, во-первых, на том, чтобы они не клацали от страха, а, во-вторых, на том, чтобы ноги не дрожали и колени не подкашивались. В ушах была вата, непонятно кем и когда туда засунутая, поэтому до неё доносился лишь тихий звук разговора, смысл которого она совершенно не улавливала.

Поэтому, когда Ленка взяла ее под руку и, развернув, куда-то повела, она автоматически последовала за ней, словно какая-то ходячая кукла. Немного отойдя, Ленка обернулась и прошептала:

– Девочки, вы только посмотрите на него. Застыл как столб, вот умора!

И сама засмеялась первой. Вслед за ней, обернувшись, засмеялась и Лариса. Ольга тоже обернулась, ничего в тумане не увидела, однако подруг своим нервным хихиканьем поддержала. Выглядело это немного истерически, но то уже мелочи, не стоящие абсолютно никакого внимания.

Только уже у самого входа в класс, немного придя в себя, она спросила:

– Что он сказал?

– Всё оʹкей, подруга, – весело ответила Ленка, – он твой с голову до ног. Когда я тебя обманывала?

И Олино сердце вновь куда-то провалилось, а перед глазами поплыли очень красивые разноцветные шары. Возможно, вы такие когда-нибудь видели.

Глава

VII

1978 год, СССР.

И вот, в начале седьмого вечера этого же дня Егор с Кузьмой заходят в актовый зал школы – бывшей дореволюционной мужской гимназии. Вован горячо предлагал для храбрости купить бутылку «Агдама»²⁹, он уже тогда пристрастился к этому благородному напитку. Что, забегая вперед, Вована в конце концов и сгубило. До своих сорока лет он дотянул лишь благодаря собственной маме, неустанно принимавшей его сторону в любых обстоятельствах и ухаживающей за ним до конца его жизни, хотя, например, своего мужа, Вовкиного батю, в которого он и пошел этой своей беззаветной любовью к алкоголю, она ровно за то же самое давным-давно выгнала. Хотя, между нами говоря, Вован уже годам к двадцати пяти далеко обошёл своего батю в этой погоне за смертью. Но, вы же понимаете, одно дело – муж, а другое дело – сын. Муж – человек практически посторонний и случайный в жизни женщины, а вот сын – это своё, родное, кровинушка. Так, потакая кровинушке, она его и похоронила, под конец уже полупарализованного и очень мало напоминающего того веселого мальчишку, который вместе с Егором заходил сейчас в актовый зал средней школы №1 имени В. И. Ленина. Похоронила, так и не дождавшись ни невестки, ни внуков. Конечно, женщины у нас, а особенно в те застойные времена, существа излишне самонадеянные и отчаянные, готовые выйти замуж во чтобы-то ни стало, понимая, что все мужики всё равно козлы, но в надежде, что уж она-то своего козла выдрессирует как ей нужно. Но даже этим мечтам есть предел, который Вован перешёл очень рано. В результате, даже самые отчаянные и самонадеянные женщины не рискнули связать с ним свою жизнь узами Гименея. Но это всё дела будущие и пока ещё вилами на воде писаные.

От «Агдама» Егор, прикинув все «за» и «против», отказался, твердо решив оказать на Ольгу хотя бы самое первое положительное впечатление. Откуда в нем взялась эта так несвойственная ему, в общем-то, расчётливость, он и сам не понимал. Но решил и решил, правильно сделал.

Школа их, как было уже сказано, в девичестве была мужской гимназией, построенной ещё до революции на средства какого-то купца, имя которого в советское время не афишировалось. Однако, купец, видимо, был человеком совсем не бедным, потому как даже актовый зал в построенной им гимназии был просто огромным, явно рассчитанным на балы, а не на пионерские линейки. Его закругленные сверху широкие окна возвышались на целых два этажа, каждый из которых высотой был не меньше пяти метров, и выше этих гигантских окон были ещё одни окна меньшего размера, овальные, в красивой лепнине снаружи. А свисавшие с высоченного потолка большие стеклянные люстры с множеством висюлек в несколько рядов на вид ничем не уступали дворцовым. Сейчас таких не строят, в других школах их небольшого города, сложенных уже по советским проектам, нет ничего даже близко сравнимого по размаху. Поэтому немногочисленные десятиклассники, привычно расположившиеся у стен, в зале этом почти терялись. Их и всего-то два класса, большинство уходили из школы после восьмого – кто в техникум, кто в училище.

Может быть, кто-то другой на его месте и побаивался бы наезда со стороны десятиклассников, но только не Егор. Егора данное обстоятельство волновало лишь в самую последнюю очередь. А, скорее всего, не волновало вовсе. Не тот, как говорится, случай. В 9-й класс идут, пусть и не одни ботаны, как считают некоторые его приятели, но всё же главные школьные хулиганы отсеиваются после восьмого класса, либо по собственному желанию (в подавляющем большинстве), либо по желанию педсовета с директором. Ибо, до восьмого класса школа обязана обучать всех, а вот в девятый уже есть возможность брать лишь самых успевающих и, главное – послушных. Для остальных есть многочисленные советские техникумы, ПТУ и вечерние школы.

Нельзя сказать, чтобы Егор был отъявленным хулиганом, вовсе нет, да и двоечником он тоже не был. В отношении учебы он относился, скорее, к твердым середнячкам. Да и то, не потому, что ума не хватало, а потому что учиться ему было откровенно лень – вхождение в подростковый возраст открыло перед ним множество гораздо более интересных занятий. Но если ему надо было поднять оценки, например, за четверть, он быстро и легко усваивал материал. Вот с поведением всё обстояло несколько хуже, выше трояка ему практически никогда не ставили во все годы его обучения в школе. Просто любил он порой выпендриться на уроке, что никаким учителям никогда не нравится. Хотя, повторю, к хулиганам его и учителя не относили, да и сам он себя к ним не причислял. Однако почти со всеми основными школьными и уличными лидерами молодежных компаний он был или в приятельских отношениях или просто знаком и при встречах они жали друг другу руки и справлялись, как жизнь. Были, конечно, и такие, которым он не нравился, но это уже дело житейское, для его возраста вполне нормальное. И десятиклассники, собравшиеся в зале, конечно, были в курсе такого положения, всё же в одной школе учатся, да и городок у них небольшой. А потому Егор чувствовал себя уверенно в том смысле, что не боялся каких-то стычек с потенциальными конкурентами. Они, скорее, сами побоятся приставать к нему. Тут уж, как и везде, репутация, если она есть, играет за тебя.

К тому же, он занимался боксом с четвертого класса. Не сказать, чтобы его сильно привлекал этот вид спорта, но так уж сложилось, что выбора у него, считай, что и не было. Ему, например, гораздо больше нравилась спортивная гимнастика, в секцию которой во Дворце пионеров он ходил с первого по третий класс. Но в четвертом классе Егор стал усиленно расти, и уже стало понятно, что будет он высоким парнем. А потому тренер его из секции попёр, посоветовав записаться на волейбол. В гимнастике с его ростом делать было совершенно нечего, там все малорослые. Но и в волейбол ему играть не хотелось.

Увидев такое дело, его отец, большой поклонник бокса, быстро подсуетился и подарил ему на день рождения две пары боксерских перчаток – тренировочные и боевые, боксерские лапы для отработки ударов вдвоём и, конечно, боксерскую грушу, которую он сразу и повесил у Егора в комнате, предварительно набив песком. А тут и дядька, двоюродный брат отца, подкатил, видимо у них с батей договоренность на этот счет имелась. А дядька у него не абы кто – мастер спорта по боксу и тренер боксерской секции в клубе им. Ленина (что, между нами говоря, Егор активно использовал для поднятия своего авторитета – кто захочет связываться с племянником такого дяди?). В общем, Егора Соколова, считай, никто и не спрашивал, да он и сам не сопротивлялся, всё же навыки боксера являются одним из лучших аргументов в пацанских драках. А драки район на район – это будни мальчишек семидесятых годов двадцатого века. В общем, драться Егору приходилось нередко, можно даже сказать – частенько, и не только на ринге. Удар у него был поставлен хорошо, особенно ловко получался апперкот – снизу вверх, гарантированно разбивающий сразу и губы и нос противника, заливая его грудь кровью. Тренер часто ставил своего племяша в пример по части отработки чистоты удара. Первый взрослый разряд Егор получил еще год назад, но вот дальше делать карьеру в боксе он не собирался. Давно понял свои границы в этом виде спорта: может, мастера он и заработает, поднапрягшись, но чемпионом не будет никогда. А раз так, то какой смысл пыжиться?

***

Однако, несмотря на всё вышеперечисленное, Егор сильно робел, входя в зал. Но боялся он не стоявших вдоль стен старших парней, боялся он Ольгу. Она ему очень понравилась, и это добавляло ему какого-то даже мистического страха. Мистического – в том смысле, что если трезво рассудить, то бояться нечего, а вот однако ж!

Несмотря на свою привлекательную для многих девчонок внешность, Егор вовсе не был ни Дон Жуаном, ни Казановой. Как нам уже известно, до этого дня он гулял с несколькими девочками, в основном – ровесницами. Само собой, были и поцелуи в темных углах, и обжиманцы. Дальше этого дело, правда, не доходило, но какие его годы! Как сказал поэт: «надежды юношей питают». В общем, кое-какой опыт у него был и он бы, может, не повелся на данное приглашение (а, может, и повелся – это же сразу поднимало его статус не только в собственных глазах, перед собой-то что лукавить?), если бы это была какая-то другая старшеклассница, а не она. Нет, не так – ОНА. Вся его внешняя показушность, все его понты, рассчитанные на публику, трещали по швам, стоило ему лишь посмотреть на Ольгу. Что для него самого вдруг оказалось полной неожиданностью.

Несмотря на свои юные годы, Егор хорошо понимал, что вот это приглашение на сегодняшний вечер в первый же день знакомства – это своего рода проверка для него со стороны троицы подружек. Так сказать, попытка взять на «слабо»: а слабо тебе, паренёк, придти туда, где все старше тебя, и как ты себя там поведешь?

Не знаю, думал он, кто из этой троицы такой хитрый, но ясно, что все три подруги будут внимательно наблюдать за ним в этой необычной ситуации – покажет ли себя мужчиной и кавалером или сопляк так и останется сопляком. Девчонки вообще любят подобные провокации, это у них в крови.

Но, несмотря на всё своё понимание складывающейся ситуации, Егор никак не мог одолеть робость, овладевшую им ещё на подходе к школе. А поэтому они с Кузьмой скромно встали в сторонке, поглядывая на немногих топчущихся в середине зала танцоров и не зная, что делать. Троица подруг зашепталась, что-то обсуждая между собой. «Меня, – похолодел Егор, – это они меня сейчас обсуждают».

Ансамбль, между тем, играл быстрый танец, под который в то время молодежь мужского пола в их городе исполняла довольно вялые телодвижения. Модно было становиться в кружки по компаниям и топтаться на месте, навесив на лицо маску полного безразличия – дескать, мне всё равно, так, зашёл от нечего делать. Ещё можно было для форсу одну руку засунуть в карман. Правда, это было сложно, поскольку по моде тогда на брюки клёш нашивались крохотные накладные карманы спереди, в которые можно было положить пачку сигарет или коробок спичек, но руку точно не засунешь. Зато можно зацепиться за карман большим пальцем, это даже круче смотрелось. Поза – полностью расслабленная, выражение лица – скучающее, движения – вялые. Короче, крутяк полный!

Девчонки, конечно, танцевали шустрее и энергичнее, да и личики у них были не в пример веселее. Но на то они и девчонки, правда? А серьезный пацан должен быть выше этого. Ну, или, по крайней мере, всем своим видом демонстрировать. Понятно же, что это девушки ходят на танцы для того, чтобы танцевать, парни ходят на танцы исключительно потому, что туда ходят девушки. Вы где-нибудь видели, чтобы танцевала компания из одних парней исключительно ради собственного удовольствия? Вот и я не видел. Ни разу в моей юности никто в нашей пацанской компании не предложил вдруг: а чё, парни, может, пойдем, оторвемся, потанцуем от души? Такое предложение звучало бы дико и, согласитесь, крайне подозрительно. Зато компания одних девчонок вполне может весело отплясывать, прекрасно проводя время и ни у кого это не вызовет никаких подозрений. Нравится им это почему-то.

Егор незаметно, как ему казалось, косился в сторону подружек, остановивших его утром в школьном коридоре. Он и раньше встречал эту троицу на переменах. Они всегда выделялись своим модным прикидом, умудряясь даже из школьной формы сделать что-то привлекательное: то свиторок из воротника платья моднячий выглянет, то какие-нибудь колготки с узорами, что в магазине не купишь. Они явно были неформальными лидерами своего класса. Почти в каждом классе есть такие, как среди парней, так и среди девчонок, за которыми остальные признают некое первенство. И за их острый язык, которым они могут отбрить так, что хоть плачь (что с некоторыми одноклассницами порой и случается) и, чего уж там, за то, что они могут, в крайнем, конечно, случае, и за волосы оттаскать непокорных. Поэтому с ними все желали быть в хороших отношениях, особенно те, кто послабее духом и не имеет поддержки. Ведь если они выберут тебя в жертвы своих острот, пусть даже пальцем не тронут, всё равно – хоть в другую школу переводись. А что вы хотели, детство только старикам представляется безоблачным, ибо они уже давно подзабыли все свои детские проблемы и заботы, которые когда-то были для них очень важными и портили им жизнь совсем не по-детски.

Впрочем, насчет неформального школьного статуса этой троицы Егор мог и ошибаться, но это вряд ли, всё же, восемь лет школьных коридоров – это опыт, основанный на практике. И его намётанный глаз его редко подводил в таких вопросах. Думаю, это подтвердил бы не только он, но любой школьник, понаблюдавший за ними какое-то время.

Вот и сейчас все три девчонки были в джинсе, и это в конце семидесятых в их провинциальном городке тоже ясно указывало на статус. Всё же джинсы у них мог позволить себе далеко не каждый взрослый, а не то что школьник. У Егора, например, не было. И у Вована не было. И ни у кого в их классе не было. (Вот в соседнем классе у знакомого – были, но у него родители какие-то шишки и бабушка – пенсионер союзного значения³⁰.) И так было не только потому, что джинсов не было в магазинах, в этом как раз ничего странного. В магазинах много чего тогда не было, но кому надо, находили всё, что нужно. Те же джинсы, например, можно было купить у фарцовщиков, вот только стоили они у них очень дорого – в районе двух сотен полноценных советских рубликов. И это при средней зарплате по стране в сто двадцать рублей! Поэтому джинсы в СССР того времени были мечтой каждого подростка, да и не только подростка, а каждый обладатель джинсовой шмотки только одним этим фактом мгновенно поднимал свой статус в глазах окружающих. Лишь во второй половине восьмидесятых с этим стало чуть получше.

Что ж, Егор не ошибся, эта троица – явные лидеры. Две в потёртых по моде джинсах, а Ольга – в джинсовой юбке выше колена. Да, это было время уже уходящей моды на мини – хорошее время, красивое. По крайней мере, никто из его друзей против этой моды не имел абсолютно никаких возражений. Говорят, в Москве она уже совсем ушла, передав эстафету миди и макси, но у них здесь всё было ещё по-старому: длинные волосы парней, брюки клёш и мини юбки у девчонок. Невольно взгляд Егора задержался на стройных Олиных ногах, обтянутых черными колготками. Ничего так ножки, то, что надо! Огромным усилием воли он заставил себя отвести взгляд в сторону, но глаза, жившие своей жизнью, снова соскальзывали туда, куда им так хотелось смотреть, стоило Егору чуть ослабить контроль. Не смотреть на красивые девичьи ножки для мужчины – это всё равно, что не думать о желтой обезьяне из «Повести о Ходже Насреддине» Леонида Соловьёва, перечитывая которую Егор неизменно хохотал до колик в животе.

Глава

VIII

1978 год, СССР.

В это же самое время Ленка с Лариской обсуждали Ольгин выбор, а сама Оля, делая вид, что ей всё безразлично, поддерживала их ехидные смешки, стараясь не показывать насколько сильно она в этого Соколова втюрилась. А втюрилась она, что называется, по пояс, как стало модно в последнее время в их среде выражаться, вместо привычной ранее идиомы «по уши». Такое с ней случилось впервые в жизни. Она, конечно, гуляла с парнями, многие на неё заглядывались, девушкой она была красивой и прекрасно понимала это. А понимая, пользовалась этим даром природы вовсю, зная где-то внутри, что бабий век недолог и красота молодости, как и сама молодость не вернётся больше никогда. Как говорила лучшая подруга Ленка Герасимова: надо от жизни брать всё, пока мы молодые и красивые, потом будет поздно. И Оля была с ней согласна. Она крутила романы с парнями и крутила самими парнями, как хотела и могла, наслаждаясь их телячьей покорностью. Даже самые крутые из них, те, которых другие боялись, становились с ней шелковыми и выполняли все её капризы. Это было приятно, ей нравилась такая игра, она тешила самолюбие и позволяла покрасоваться перед менее удачливыми подругами. С Ленкой у них было негласное соревнование: за кем больше парней будет волочиться. Та тоже была очень даже ничего, но при этом на язык гораздо язвительнее Оли, да и смелее, что следует признать.

Но до этого самого случая с Соколовым, как выяснилось, она вообще никогда по-настоящему не влюблялась. То чувство, что свалилось на нее сейчас, не шло ни в какое сравнение со всеми, вместе взятыми, её прошлыми романами. Вот, оказывается, как оно бывает, – думала она, – вот о чем пишут в книгах про любовь. Но и угораздило же её – по-настоящему влюбиться в мальчишку, на два класса младше! Вот уж правду говорят, что сердцу не прикажешь.

Она, конечно, понимала, что Ленка придумала пригласить Егора на этот вечер с целью поставить того в неловкое положение и посмотреть, как он из этой ситуации будет выкручиваться. Понимала, но возразить против коварного плана подруги не могла, боясь показаться смешной (ох уж, эти юношеские понятия!). Оставалось лишь надеяться на то, что Соколов не подведёт. Если честно, ей и самой было интересно посмотреть, что будет. И постепенно она заразилась от подруг их весельем и уже по-настоящему, а не притворно присоединилась к их смеху.

В это раз спор зашёл о том, пригласит Соколов её на танец или сдрейфит. Ленка Герасимова, само собой, ставила на то, что сдрейфит, и Лариска – постоянная ведомая в их компании, ей поддакивала.

– Ну что, Оль, спорим? – приставала Ленка, уставившись на нее своими немного прищуренными глазами (зрение у неё было не очень, а те очки, что продавались в советских аптеках, она носить отказывалась). – Если он тебя ни разу не пригласит, ты мне даешь поносить свою юбку на месяц.

– А если пригласит? – вяло поинтересовалась Оля. Спорить ей не хотелось, поскольку она вовсе не была уверена в решительности Соколова в подобной ситуации. Выглядел он, конечно, старше своего возраста, в отличие от друга, пришедшего с ним, но по факту-то всё равно был всего лишь восьмиклассником. А её и ровесники далеко не все решались приглашать, небезосновательно боясь нарваться на отказ. Нет, Соколову она, конечно, ни за что не откажет, но он-то этого не знает. Хотя, если не дурак, понимать должен – зачем-то же она его приглашала на этот вечер! Он же пришёл, не побоялся. Так что шанс есть и, возможно, совсем такой уж и маленький, как кажется.

– Если пригласит, – Ленка сделала вид, что задумалась, – так и быть, отдам тебе свой флакон духов «Дзинтарс».

– Да там у тебя и осталось-то чуть! – возмутилась Ольга.

– На месяц точно хватит, – пожала плечами подруга, – а если не пыжить, то и дольше.

Предложение было соблазнительным. Духи «Диалог» фабрики «Дзинтарс», что ставила на кон Лена, производились совместно с Францией и стоили дорого, рублей восемнадцать за флакон, ей такие деньги взять негде. Правда, вряд ли она этот спор выиграет. С другой стороны, а вдруг? Она же ничего не теряет. Ну поносит Ленка её юбку месяц, обычное дело между подругами.

Ольга ещё раз посмотрела на противоположную сторону зала, где от всех в сторонке ютились два друга, ещё раз пожалела о том, что согласилась на Ленкин план и, вздохнув, кивнула:

– Согласна.

– Ларис, ты свидетель, – тут же закрепила договор Герасимова, в уме уже прикидывая, что одеть с юбкой. Та довольно и утвердительно хихикнула.

Ты-то, гадина, чему радуешься? – с неожиданной злостью подумала Оля, но, само собой, вслух ничего не сказала. Лишь сжала скулы и гордо задрала подбородок, всем своим видом показывая, что ей все равно.

***

Троица подружек шушукалась, без стеснения бросая взгляды в их сторону. А с Егором вдруг случилось что-то вроде раздвоения или, не знаю, как это ещё объяснить. Такое с ним в последние два-три года случалось всё чаще. Начиналось это всегда одинаково. Сначала казалось, что все окружающие звуки в его ушах становились всё громче и громче, на пике переходя почти в визг. В голове начинало что-то ритмично постукивать, а зрение становилось как бы бинокулярным: он видел мир как через трубу – то, что в центре сильно приближенным и четким в мельчайших деталях, а по бокам всё словно в тумане. Но самое главное, что в такие моменты он очень ясно будто бы «вспоминал» будущее, так он это для себя называл. Ему вдруг начинало казаться, что всё это с ним уже было. Что-то подобное, он читал,случается со многими людьми. Когда ты, например, идёшь по незнакомой улице, точно зная, что ты никогда здесь не был, и вдруг понимаешь, что вот сейчас ты завернёшь за угол, и там будет то-то и то-то. Говорят, это генная память или еще что, наукой пока до конца не выясненное. Но у Егора всё было намного больше и глубже, что ли, нежели просто воспоминания о том, что будет за углом. Как будто он переносился в собственное будущее и вспоминал, что и как происходило в прошлом, которое для него пока ещё будущее или настоящее. Поначалу, когда с ним в первый раз такое приключилось, он сильно испугался, даже маме рассказал. Та предложила сходить в поликлинику к врачу, но, кажется, не очень поняла, что он имеет в виду. Да он и сам затруднялся пересказать свои ощущения. К врачу он тогда так и не пошел, в глубине души понимая, что тот ему ничем не поможет. А маме просто сказал, что всё прошло и она, погруженная в свои заботы, успокоилась.

Вот и сейчас музыка вдруг стала звучать всё громче и громче, ударник уже словно находился не на сцене, а у него в голове. Зрение сузилось и резко приблизило Ольгино лицо, позволяя рассмотреть даже маленькие комочки туши на её ресницах, при этом всё остальное вокруг отступило в туман. Ольга посмотрела на него и сквозь грохот музыки в голове он ясно услышал ее шёпот (при том, что губы у нее не шевелились и слова словно шли напрямую – от сердца к сердцу): «Егор, пригласи меня, пожалуйста, не бойся, ты мне очень нравишься».

И тут же грохот в голове утих, зрение вернулось к норме, а он с поразительной ясностью «вспомнил» этот вечер, «вспомнил», как всё (было? будет?) сегодня. И ничего хорошего это воспоминание с собой не принесло. Он тогда (тогда?) так и не решился пригласить Ольгу на медленный танец, лишь пару раз отважился потоптаться вместе с Кузьмой в их кругу на танцах быстрых. Он вспомнил, что, почему-то, достаточно раскованный с другими девчонками, с Ольгой он всегда будет скованным до предела. Под самый конец вечера, когда объявят очередной «белый танец», она сама его пригласит, видимо, потеряв всякую надежду. И они будут танцевать, придерживаясь, как тогда говорили – «пионерского» расстояния, не касаясь друг друга даже одеждой. Он весь танец будет мучительно думать о том, что надо что-то сказать, но так ничего и не скажет. Она тоже будет молчать, будто заранее решив предоставить эту инициативу ему в виде последнего шанса. Потом подруги, в ответ на их робкие попытки, объявят, что не надо их провожать, и они с Кузьмой отправятся по домам, он – понимая, что упустил всё самое важное в своей жизни и кляня себя за собственную трусость.

А ещё он «вспомнил», что так и будет любить Ольгу всю свою жизнь, страдая даже десятилетия спустя, сочиняя неуклюжие стихи, делая такие же неуклюжие попытки поджидать её на улице и пытаться что-то объяснять, но вместе они так никогда и не будут. И однажды она просто потеряет к нему всякий интерес, вычеркнет из собственной жизни словно очередную ошибку.

А он, в конце концов, женится на другой, но брак их не будет долгим, а после развода вся его жизнь вообще покатится под откос и докатится до самого дна. Но начало краха его жизни – это не момент развала страны (какого еще развала страны? – мелькнула и исчезла мысль), не развод с женой и разлука с дочерью. Даже не его пристрастие к бутылке, ибо всё это по отдельности и взятое вместе – лишь следствие его сегодняшнего страха, который не даст ему пригласить Ольгу на танец. Кто-то скажет, что этого просто не может быть, тоже мне причину нашел! Да такое случается сплошь и рядом!

И Егор был согласен, что причина не выглядит такой уж ужасной. Ни на первый, ни на второй, ни даже на третий взгляд. Ну, подумаешь, он сегодня девчонку на танец не пригласит! Пригласит завтра, не эту, так другую, вон их сколько, а впереди целая жизнь! Но так же точно в этот самый момент он знал, что причина вовсе не обязана казаться страшной или даже хоть сколько-то важной для того, чтобы породить невосполнимые последствия. Когда крохотный камушек на вершине горы под дуновением лёгкого ветерка вдруг сдвинется со своего места и покатится вниз, это тоже выглядит совсем безобидно. Камешек-то меньше ногтя на мизинце! Но ударится он о другой такой же камешек и толкнет его вниз. А вместе они уже сдвинут камешек побольше – с ноготь среднего пальца. И так, задевая все больше и больше камней, в конце концов, огромный обвал обрушится на лагерь туристов, расположенный под горой, и завалит его полностью, унося с собой человеческие жизни тех, кто, ложась вечером спать, вовсе не планировал предстоящей ночью собственную смерть. Наоборот, все планы были на завтрашний день, много планов, ни один из которых не исполнится. А причина этого – всего-то маленький, меньше ногтя мизинца, камушек, который сдвинуло легким ветерком. Кто бы мог предположить, что у такой ничтожной причины могут быть такие фатальные последствия? И поэтому, не стоит обольщаться видимой мелочностью причины, причина вовсе не обязана выглядеть ужасной.

И все эти неожиданные мысли, это воспоминание о будущем, как вспышкой, ударившее по глазам, вдруг, в мгновение ока превратило Егора в совсем другого человека – смелого, опытного, абсолютно уверенного в себе, совершенно раскрепощенного. Человека, который знает, чего он хочет, и умеет добиваться поставленной цели любыми возможными средствами, невзирая ни на какие препятствия. Особенно такие смешные препятствия, как собственный страх, мешающий пригласить девчонку на танец. В баню этот страх, вот, он был – и вот, его нет! Словно никогда и не было. Скажете, так не бывает? – Да много вы в этом понимаете!

И этот другой он, едва дождавшись окончания быстрого танца, решительным шагом подошёл к сцене и, пристально глядя прямо в глаза солисту произнес: «Парни, сделайте сейчас «Клён». И объявите, что песня посвящается Ольге Лаврентьевой, самой красивой девушке в мире, очень надо».