Трус, или Путь храбреца - читать онлайн

Пролог

Он шел по шоссе пружинистым шагом человека, привыкшего к длительным пешим переходам. Обветренное лицо было наполовину скрыто козырьком кепки, давно выгоревшей до неузнаваемого цвета. За спиной – внушительного размера объёмный рюкзак из тех, чьи полезные отделения притягивают взгляд в специализированных туристических магазинах. Одежда неброская, но это лишь кажущаяся простота. Штормовая куртка, видавшие виды брюки и потрепанные треккинговые ботинки – вот амуниция, которая подскажет знающему наблюдателю, что этот человек привык рассчитывать в дороге только на себя.

Солнце припекало по-весеннему, из леса доносилось пение и перекличка ранних птиц. Жизнь била ключом, хотя снег сошел совсем недавно. Дойдя до развилки, путник остановился, отхлебнул из фляги (при этом ему не пришлось снимать рюкзак, чтобы достать ее из хитрого кармана) и вытащил карту. Мимоходом сверившись с ней, он сошел с нагретого асфальта на проселочную дорогу, которая петляла между полями. На горизонте – казалось бы, рукой подать – уже воздвиглись мохнатыми шапками сине-зелёные горы. Парень посмотрел на солнце, взглянул на наручный компас и с уверенным видом продолжил путь. За целый день он лишь однажды остановился на короткий привал, поскольку предпочитал добраться в урочное место ещё засветло.

Знающие люди ведают: дурная примета – приходить в новое место, когда солнечный диск уже успел спрятаться за горизонтом. А здесь, в гористой местности, закат будто бы наступал ещё быстрее. Лишь стоило светилу коснуться-зацепиться за верхушки деревьев на западном склоне – и вот уже незаметно и неотступно сгущаются сумерки, предвестники ночи.

Цели своей – маленького селения у подножья Карпат – путник достиг только под вечер. И пешком, хотя несколько водителей тормозили, предлагая подвезти по доброте душевной и за мизерную плату. Но глупый турист отказывался – и они ехали дальше, сердито обдавая его клубами гари и пыли. Парень только улыбался. Казалось, ничто не могло вывести его из ровного расположения духа. У него был вид человека, который точно знает, чего хочет, и как никогда близок к своей цели. Говорю с уверенностью, потому что этим парнем был я…

Иногда у нас появляется такое ощущение, как будто видишь себя со стороны. Не только действуешь, как во сне, но и оцениваешь свои поступки, словно сторонний наблюдатель. Так было сейчас и со мной. Пресловутое ощущение дежавю снова поймало меня в свои сети. Но это был сладкий плен, из двойственности ощущений которого я не спешил вырваться по доброй воле.

Не торопясь, я вошёл в село. Меня сразу подхватило размеренное течение жизни в этих местах: аккуратно выкрашенные домики, затихающее под вечер квохтанье кур, запах навоза, отдаленный гомон детворы. Все то, что делает жизнь вблизи природы и в труде наполненной высшим смыслом. Где-то внизу рокотала быстрая горная река. Спуск к ней был хоть и невысокий, но довольно крутой. Местные жители могли бы подсказать неприметную тропинку, и я наметил себе спросить их об этом позже. Пока меня интересовал другой вопрос. Подойдя к бабушке в белом платке, одиноко сидевшей у колодца, я сказал:

– Вечер добрый! Хороша ли в колодце водица?

– Хороша, прохолодна[1], – улыбнулась мне бабушка. Лицо ее от этого стало совсем морщинистым, как печеное яблочко, а в глазах заплясали огоньки. Видно, была в юности первой девкой на селе.

– А не подскажете ли, как найти Изю-плотника? – спросил я.

– Гробовщика?

– Ну, да… наверное.

Бабка объяснила. Я был слегка удивлен, но скрывал это. Всё равно мне нужен был этот Изя. Ради встречи с ним я преодолел пешим ходом около двухсот километров, и никакие подробности его профессиональной деятельности не могли меня сейчас остановить. Потому что этот человек должен был стать последним.

Изю я нашел почти сразу, без долгого плутания в незнакомом месте. Положа руку на сердце, я мог и не узнавать дорогу. Даже обойдясь без расспросов, я без труда вышел бы к его дому. Просто прислушался бы ко внутреннему компасу внимательнее, чем это возможно для остальных.

Он сидел на приступочке возле дома и курил, со вкусом выпуская клубы дыма в алеющее небо. Трудно было бы угадать в этом низеньком лысеющем обладателе пивного брюшка величайшего каббалиста своего времени. Когда я поздоровался с ним, он даже не вынул изо рта сигарету. Ход его мыслей был мне понятен: мало ли кому понадобился на ночь глядя гробовщик? Хотя бы и молодому мужику с набитым ярким рюкзаком за плечами. Он не удивился этому: его профессия могла по праву считаться одной из самых востребованных. Даже потом, когда я назвал его настоящим именем и произнес ритуальное обращение ученика, его пухлое лицо с красным носом всё ещё было непроницаемо спокойным. Ни проблеска удивления не отражалось в его глазах, когда он перевёл взгляд куда-то вдаль – туда, где заходило солнце, и неприступно чернели горы.

Они всегда знают, когда мы приходим. Теперь нас совсем немного, даже если учитывать Родовых. Поэтому для каждого Учителя всегда событие, когда приходит Ученик. Ему можно передать свои знания, выполняя предназначение. Так это происходило издревле, и будет идти своим чередом всегда. Они сидят на приступочке возле дома, покуривают трубку, иногда улыбаются неведомо чему. И всем невдомёк, что в это время они, возможно, мимоходом меняют судьбы этого мира… или другого, других.

Изя так и не произнёс ни слова: медленно поднялся, покряхтел, разминая спину, и кивнул мне, чтобы я следовал за ним. Только когда была съедена пшеничная каша и выщербленная крынка, наполненная молоком вечернего надоя, опустела наполовину, он впервые подал голос:

– И кто ты таков будешь, гой? – спросил он и сразу хитро улыбнулся. Проверял, знаю ли я, что значит это обращение. Я знал, конечно, что писали Сионские мудрецы[2], но виду не подал. Пусть называет, как ему нравится, – на то он и Учитель. А раз пригласил в свой дом и принял в ученики, дурного не сделает, кем бы мы ни были по национальности.

Тут я вспомнил о его вопросе и задумался. То ли под действием сытного ужина после пешего перехода впроголодь, то ли под умным взглядом моего тринадцатого и последнего Учителя, воспоминания одно за другим стали проплывать в моей разомлевшей голове.

– Учитель, я хотел бы рассказать тебе свою историю.

– Ты окажешь мне честь, если позволишь выслушать её.

– Спасибо, тогда я начну с самого начала. Ведь иногда мне кажется, что этого не было, не могло происходить со мной. Что это лишь сон или затянувшаяся галлюцинация. Возможно, вернувшись к истокам, мой ум сумеет понять, как могла так измениться жизнь глупого мальчишки.

– Ничего, Ученик, ночь длинна. Ты успеешь, а если нет – у нас впереди ещё много ночей, как у Шахерезады. Не пойми меня превратно, я только в смысле рассказов, дорогой. Но ты наивен, если полагаешь, что твоя жизнь слишком уж изменилась.

– О чём ты?

– Кое-что не меняется. Ты был и всё ещё остаёшься глупым мальчишкой. Когда доживёшь до глубокой старости, как это собираюсь сделать я, и тебе хватит ума, ты поймёшь: так оно и есть, как было. Осталось неизменным…

ГЛАВА 1

Открываю дверь и выхожу в коридор. Задумавшись, вглядываюсь в полумрак старых стен. Вздрагиваю от внезапного грохота за спиной: я забыл придержать тяжелую створку двери. Что подумает учительница? Не всё ли равно…

Еле волоча ноги, иду на свет – туда, где в холле стоят несколько стульев. Здесь обычно всегда располагаются родители в ожидании своих детишек. Ведь на улице темно, и много опасностей подстерегает их поздним зимним вечером, когда стрелки на часах будто забывают согласовать свои показания с солнцем. Родителям приходится терпеливо выслушивать запинающиеся гаммы и хромоногие музыкальные пьесы, доносящиеся из кабинетов. Эта какофония звуков парадоксально убаюкивает, способствуя крепкому здоровому сну.

Меня не ждёт никто. Я снова вздрагиваю без видимых причин. Мне чудится голос старшего брата: «Что, трус? Снова боишься? Чего на этот раз? Мне прикажешь до старости носить за тобой твои ноты, чуть стемнеет? Да этоже смешно! В твоём возрасте я водил девчонок на свидания, тебе ясно? И домой их провожал тогда, когда из окон уже не видно, чем мы там занимаемся. Но куда уж тебе, суслику? Ты хоть бы в штаны не наделал от ужаса, да портфельчик не потерял по дороге. Сколько можно твои сопли подтирать? У меня и без этого времени нет – ещё и с тобой возиться…»

Что-то неладное с моей головой. Только что перед глазами был братец-качок с очередной лекцией, а теперь слышу разговор дежурной, тети Домки, с какой-то преподавательницей. Я искренне благодарен тому, кто переключил канал. Сознательно делаю похоронное лицо и начинаю одеваться. Вот так: шарф, потом шапка – один короткий вздох. Потом и куртку натянем – долгий скорбный взгляд на настенные часы. О да, пусть все увидят, как я устал после двух часов, проведенных за роялем. Я люблю, когда меня жалеют по поводам, которые выбираю для этого сам.

Тут тётя Домка отрывается от своей собеседницы и обращается ко мне:

– Что-то ты, Сашок, неважно выглядишь. Не заболел бы при такой погоде.

– Ничего страшного, я просто устал, – делюсь я своими проблемами. – Целых два часа продержали.

– О-ох, – многозначительно вздыхает тетя Домка. Мол, я бы сказала, что думаю про твою сбрендившую музыкантшу, которая в девять-то вечера не рвётся домой, к супругу, да не могу: рядом стоит такая же.

– И не страшно тебе по такой темнотище домой добираться?

Папаша, одиноко кунявший на стуле под душераздирающие звуки рояля, проснулся и, очевидно, стал вспоминать, где находится. Уловив, однако, смысл последнего вопроса, он недоверчиво прищурился, глядя на меня – крепкого шестнадцатилетнего парня. Он даже открыл рот, чтобы что-то сказать, но не решился, остановленный, видимо, грозным блеском очков преподавательницы. Я мог бы с точностью воспроизвести его мысли: «И этому здоровяку бояться? Сейчас выйдет моя дочурка, которой неизвестно зачем назначили дополнительное занятие. Вотей определённо нужно остерегаться тёмных улиц – ещё бы, с такими-то ножками… поэтому и приходится лишний раз гонять свой «Мерседес».

Но этот папаша с массивной золотой печаткой на толстом пальце молчит, устрашённый блеском очков Светланы Юрьевны. Последняя, впрочем, тоже хранит молчание.

– Да чего мне бояться? – с усмешкой говорю я. Но какая-то часть мозга услужливо подаёт изображение, вновь переключая канал, и говорит: «Будто ты не знаешь, чего. Напомнить?». Прикрыв глаза, мучительно борюсь с леденящим ужасом, нахлынувшим, как всегда, внезапно. Окружающие списывают это на следствие усталости. Из столбняка своим вопросом выводит Светлана Юрьевна:

– Я слышала, ты разбираешь первую сонату Бетховена?

– Да, финал.

– О! Там темп presto[3] и арпеджио[4] в левой руке! Справляешься?

Почему-то преподавательницы музыкальной школы с придыханием относятся к парням, предпочитающим стучать по клавишам вместо того, чтобы заниматься истинно мужскими занятиями – вроде каратэ, бокса или, на худой конец, футбола. Как только мне открылся этот интересный нюанс, я без зазрения совести начал пользоваться своим привилегированным положением.

– Ну, я пока играю не в настоящем темпе, да и с ритмом небольшие проблемы…

– Что не в настоящем темпе – это правильно. Нечего спешить. Для всякого стоящего дела нужна тренировка.

Да. Должно быть, есть что-то такое в очках, что позволяет говорить умные вещи. Себе что ли купить?

– Да не мучайте Вы ребёнка, – пошла в атаку тетя Домка. Интересно, это она обо мне? Тоже мне, нашла малыша. – Пусть уже домой идет. А то мама, наверное, волнуется.

– До свидания, – говорю я и через мгновение оказываюсь на промозглой улице, где фонари горят через один, а людей не видно вообще. И мне становится страшно, особенно от неверных теней, создаваемых ветром. Страшно от знания того, что скрыто за ними. Возможно, я и приду домой. Если сегодня не мой день.

Наверняка я смешно выгляжу со стороны: не по годам рослый, сильный парень, шарахающийся от каждой тени… Ещё и эти облака, периодически закрывающие луну. Чёрт бы их побрал. Нет, с такими мыслями явно не стоит бродить в темноте.

Я давно достиг совершенства в умении ходить бесшумно. Даже сейчас подмерзшая каша у меня под ногами не издавала характерного хруста. Удивительно, какие чудеса может проделывать человек в своем желании остаться в живых.

«Срочно думай о чем-то другом! Соберись! Впереди еще долгий путь и это самый безопасный его отрезок. Думай о другом…». Снова голос брата:

– Параноик! Как ты мне надоел. Опять свет не потушил в комнате! Ты хоть знаешь, сколько набежало по счётчику за целую ночь?! Мы с матерью горбатимся на нескольких работах, а ты, малая скотина… – Удар.

«Я люблю тебя», – как хорошо, что я воспитал в себе хладнокровие. А теперь скажу вслух:

– Мне страшно.

– Чего может десятилетний пацан бояться в своей комнате? – брат всё ещё вне себя. К тому же он злится из-за того, что посмел ударить меня. Он добавляет уже мягче, почти ласково, – чего ты боишься?

«Я люблю тебя. Как тяжело молчать».

– Чего ты боишься? – хватает он меня за грудки, – Ты, псих!..

– …Ладно, малый, смотри! Берешь гантель вот так. Да нет! Ты, пианист хренов, не сжимай так пальцы… Что, тяжело? Ничего, я подстрахую… поднимешь раз десять. Что?.. Не бурчи себе под нос, я не слышу!

– Пятнадцать!..

– Вот это мой Сурик! Узнаю тебя, Санёк! – Брат улыбается, похлопывая меня по плечу.

– Влад, спасибо.

– Не бормочи под нос, я ничего не слышу, – говорит брат, начиная боксировать с грушей. – Закончишь – покажу тебе новый прием. Чтоб ты больше никого не боялся…

Мой добрый Влад, как же ты бываешь терпелив. А каким нетерпимым ты бываешь!

Не знаю, продержался бы я на твоём месте. Не знаю, сколько бы ты выдержал на моем…

А теперь – внимание и полное сосредоточение. Прощай, призрак безопасности. Сейчас главное – действовать быстро и бесшумно. Центральная улица с оживленным движением осталась позади. И я иду домой кратчайшей дорогой. Ведь давно уже пришлось отказаться от заблуждения, что мое благополучное возвращение зависит от количества горящих фонарей. Как только заходит солнце, я нигде не чувствую себя в безопасности.

В моем городе слишком много деревьев, похожих на… Человек – существо слабое. И я боюсь. Боже, как я боюсь! Рука сама сжимает нож, лежащий в кармане. Его лезвие неприятно холодит руку, и я снова вспоминаю…

– Влад! Сынок, ты не знаешь, куда делись ложки?

– Мама, имей совесть…

– Влад!..

– Ну, дай поспать. Я же после ночной смены…

– Но это же наши серебряные ложки!

Лежа за тонкой стенкой, я почти вижу, как брат молниеносно, как только он один умеет, садится на постели:

– Все пропали?

– Нет, только две, – растерянно говорит мама.

– Уф-ф… – глухой удар: это Влад снова растянулся на диване, – и стоило будить? Посмотри в салатнице или в кастрюльке какой-то. Ты, в общем, лучше знаешь, где искать.

– Влад, по-моему, стоит поговорить с Сашенькой, – мать смущена и говорит почти шепотом.

– А Сурик тут при чем? – громко удивляется Влад.

– Ты сам посуди. Он в последнее время нервный какой-то. Может, связался с плохой компанией. Да мало ли что, – мама коротко всхлипнула, – кругом шпана, наркотики, в конце концов!..

– Ха-ха… Сурик! Да он из-за пианино своего не встает. Ну, выходит каждый день на полчасика… погулять…

– А что твой Сурик. Господи, да не называй ты так Сашеньку! Что он – безотцовщина!.. – снова приглушённый всхлип.

– Ну да, прямо. А я на что?

– В общем, так. Если ты в нашей семье – выполняющий обязанности отца, то и поговори с ним по-мужски.

– Ладно.

Я закрываю глаза. Дверь открывается, и Влад зовет:

– Сурик!

Значит, всё-таки решил разбудить и притворяться нет смысла. В коридоре трезвонит телефон, но трубку возьмет мама.

– Что, Влад? – «просыпаюсь» я.

– Тут это…мама ложки две никак не найдет. Я вот подумал, вдруг ты что-нибудь знаешь об этом? – бедный брат, ему неловко подозревать своего Сурика. Прости, Влад.

– Нет, не знаю.

– Ну, извини тогда. Досыпай.

Я очень хочу спать. Сегодня опять бодрствовал до рассвета. Тяжелее всего приходится зимой, когда день намного короче ночи. Я отключился.

– Саша! – снова разбудил меня голос Влада. Плохой признак, если он зовёт меня настоящим именем.

– М-м?..

– Значит, про ложки ничего не знаешь?

– Нет, – со сна я соображаю туго. Да и что еще я могу ответить?

– Ах, ты гаденыш! Воспитывали его, одевали-обували двенадцать лет, души в нем не чаяли, а он… Вор!

– Влад, не надо так, – заглянула в комнату мать. – Саша, зачем ты взял эти ложки? Если с бандитами связался, если деньги понадобились – скажи! Раньше ты мне обо всём рассказывал… Это ведь серебряные, они мне как память дороги!..

– Прости, мама, – «Как мне жаль твои слёзы».

– Выйди, мать. Сейчас у нас будет мужской разговор.

– Влад!..

– Выйди! Вот уж не думал, что доведётся использовать родного брата, как боксёрскую грушу. Ишь, врать-то горазд! А я тебе верил. Думал, не мог мой Сурик…

«Зачем ты узнал?».

– …А тут соседка звонит. Говорит, почистил Санёк ложки? Очень она удивилась, когда у тебя серебро из кармана посыпалось. Решила у нас справиться… Добрая душа. Зачем ты это сделал?

– Прости, Влад. – «Прости, Влад».

– Ну, если по-хорошему не понимаешь, вор…

Мерные удары ремня и трещинка на стене.

– Сурик, клянись, что больше это не повторится.

– Клянусь, – «кроме соли, чеснока и, возможно, свячёной воды,… потому, что серебряный нож у меня теперь есть».

Мерные удары ремня и трещинка на стене…

Мне кажется, или я вправду стал лучше видеть их в темноте? Раньше только кожей ощущал, а теперь… вон там, над елью. И дернул меня чёрт поднять голову. Ну да, он самый и дернул. Вот гад: заделался под тучку, эдакое кружевное облако. А может в самом деле облако? Нет. Слишком бодренько несётся по небу. А ветра-то уже нет: ни одна веточка не шелохнётся. Непорядок!

Что же это они и Вас, Александр Сергеевич, в свое время достали? Спокойно, Сурик. Нервы в коробочку. Сегодня, кажется, не твой день. Капелька везения – и ты дойдёшь без приключений домой, достанешь из тайника банку кофе, выпьешь потихоньку чашку. А там – останется скоротать ночку над учебниками и пойти в школу.

– Что-то вам в последнее время много задают, – возмущается Влад.

– Еще раз застану ночью за учебниками – строго накажу, – обещает мама.

– Я в твои годы тоже, бывало, полуночничал, но, всё больше, над романом Жуля Верна, а ты…

– Сашенька, я согласна, чтобы ты приносил домой тройки…

– Ладно, парень, иногда и двойку можешь.

– …Но мне твоё здоровье важнее.

– Настоящему боксёру надо много спать.

– Хорошо, Влад. Ладно, мама.

Все противоречия утихли, после того как мне удалось подкопить на фонарик, который я наловчился благополучно пристраивать под одеялом.

Но предчувствие опасности не покидало меня. Хотя то, что я видел, явно следовало по какому-то маршруту, не видя во мне потенциальной мишени, я отчетливо ощущал, что главные мои неприятности впереди. Мне оставалось пройти довольно большой зигзагообразный отрезок пути, когда кое-что, наконец, начало происходить.

Первое, что я отметил – это новое «облако», спешащее по небу в безветренную ночь. И все бы ничего, учитывая мою бесшумную походку, если бы не одно обстоятельство. Из подъезда, мимо которого мне предстояло пройти, внезапно вынырнул некто и заторопился по безлюдной до того улице, наполняя застывший воздух невообразимым хрустом и скрипом. Постойте,… вынырнула и засеменила. Выдернув из подмерзшей ледяной каши свои десятисантиметровые каблуки, эта особа женского пола начала с устрашающим грохотом быстро-быстро опускать их на асфальт. Мне сразу представился отбойный молоток, при помощи которого один за другим вбиваются гвозди в крышку моего гроба. И вот после этого никто не посмеет осудить меня за леденящий душу испуг. Никто, если он хоть сколько-нибудь понимает, в чем тут дело. Но поскольку таковых не наблюдается, я, как обычно, разрешу заклеймить себя позорным определением «трус».

Лучше бы ты, милая, сразу с транспарантом вышла: «Вот она я! Иду в темноте по улице. А в двух метрах позади меня – Сурик. Но вы меня не трогайте, вам ведь нужен он! Его-то и берите…».

А тем временем «облачко», неожиданно вспомнив о законах движения воздушных масс, стало плавно тормозить, приобретая знакомые очертания. Брр, знакомые – не значит привычные. Неужели настал мой час? Я и воду-то ведь не взял: ниже ноля перевалило. Что-то не возникает подобающих случаю молниеносных картин из прожитой жизни. Ну, на «нет» и суда нет. Значит, надо срочно как-то действовать.

А «тучка» застыла тем временем в нерешительности: силится разглядеть сквозь сплетение веток источник шума, а с ним – и меня. Сейчас девица вынырнет на открытое пространство – и пиши «пропало». Я просто озверел от животного ужаса, умудряясь, тем не менее, сохранить остатки хладнокровия. В три прыжка я покрыл разделяющее нас расстояние.

– Девушка, – вполне мирно произнес я. Ну, может, голос слегка дрожит да глаза выпучены. Откуда мне было знать, какая реакция за этим последует? Ее глаза широко раскрылись, рот сложился большой буквой «О», грудная клетка расширилась, в легкие хлынул поток воздуха и… с первым звуком истошного крика я рефлекторно сделал то, что был вынужден сделать: закрыл её рот рукой.

Вот так мы и стояли на пустынной улице, залитой светом луны и мигающих фонарей. Я посмотрел вверх, удостоверившись, что «это» вновь приняло очертания облачка и продолжило свое путешествие. Так что мои мысли из испуганно-упаднических превратились в успокоено-оптимистические. Не знаю, что творилось в голове у девушки, но за те минуты, что мы простояли в позе «зажми крепко рукой рот орущего ближнего своего» она брыкалась и предприняла две попытки больно меня укусить. Причём обе увенчались успехом. А что я мог поделать, кроме как продолжать традиции партизан: молчать и не сдаваться?

– Я сейчас Вас отпущу, не бойтесь, – едва я разжал слегка пальцы, как она снова попыталась завизжать. Пришлось мне добавить еще кое-что:

– Предупреждаю, у меня в кармане нож, так что рекомендую больше не орать. Я не сделаю Вам ничего плохого, если Вы сейчас спокойно пойдёте в противоположную сторону. Ясно? Я могу отпустить Вас?

Она энергично закивала головой.

– Хорошо. А теперь идите назад, не оборачиваясь.

Моя леди сделала несколько нетвёрдых шагов и я, наблюдая за ней, понял вдруг, что она совсем еще девчонка, почти моя ровесница. Но какой же ненормальной надо быть, чтоб, добровольно надев такие каблуки, подвергать свои спичечные ноги опасности быть переломанными на льду. И как ей не холодно в такой юбчонке?

Так или иначе, а девчонка, оправдав мои худшие подозрения, внезапно припустила по улице, напоминая при этом резвую молодую кобылку, и истошно вопя: «Милиция! Убивают! Грабят! Насилуют! Милиция!..» – и всё с начала. В общем, форменная идиотка.

Я сохранял спокойствие, так как, во-первых, она быстро удалялась от меня, а, во-вторых, вероятность ее встречи с каким-нибудь бдительным стражем порядка в такой промозглый слякотный вечер равнялась нулю. Я осторожно двинулся дальше под аккомпанемент ее криков о моих незаконных действиях. Про себя я подумал, что, возможно, хватит уже с меня неприятных приключений на сегодняшнюю ночь. Могу лишь удивиться, зачем эта мысль пришла ко мне в голову. Незамедлительно раздался глухой удар тела об асфальт. Затем вопли девчонки приобрели другой характер, повествуя теперь о физических муках тела. Сама она беспомощно сидела под фонарём, держась за лодыжку.

Я замер в нерешительности: где гарантия, что кто-то из окрестных домов выйдет на её крики раньше, чем она, к примеру, свалится в обморок? От холода… или от боли. С другой стороны, я виноват в её падении, хотя и косвенно. Никто же не просил эту сумасшедшую считать меня маньяком. Я ей ничего такого не говорил… ну, продержал пять минут с зажатым ртом… «Ладно, – смирился я про себя, – чему быть – того не миновать». Такое попустительство в мыслях я, кстати, позволял себе нечасто. И понуро направился к девчонке.

Как только она увидела это, тут же принялась снова орать благим матом и предпринимать попытки подняться. Вот уж сильные голосовые связки.

– Тебе же будет лучше, если сейчас же заткнёшься, – не особо церемонясь, тихо сказал я. Но она услышала, и я получил истинное удовольствие, глядя, как буквально захлопывается её рот. Девица эта успела мне порядком надоесть, так как только то и делала, что рушила мои планы благополучного возвращения домой. Но всё же, воспитание, полученное от мамы, требовало дать ей хоть какие-то объяснения. Не обязательно правдоподобные. Просто те, в которые она могла бы поверить. В довершение всего она окончательно раскисла и начала хлюпать носом. Так что я сказал:

– За мной гнались, а ты шла слишком шумно, невольно привлекая ко мне лишнее внимание. Когда я окликнул тебя, то просто хотел попросить идти тише. Я не намеревался угрожать тебе, извини, что так вышло…

– Ты – бандит, да?.. – не знаю, показалось мне или нет, но в её глазах мелькнуло восхищение. Вот вам идеалы современной молодежи.

– Нет, – разочаровал ее я. – Попробуй подняться.

– Нога болит. – Вот удивила. А я думал, она просто решила посидеть отдохнуть на асфальте. – Я её, кажется, подвернула.

Она морщила лоб скорее от раздумий, чем от боли. Я расценивал свою историю как более чем неправдоподобную, хотя и логичную. И мне уж точно было в высшей степени наплевать на её мнение.

Небо было чистым. Пока. Не говоря уж о многочисленных тенях, которые я не имел возможности проверять, полагаясь на удачу. Я наклонился и поднял её, перебросив через плечо. Вес терпимый, напоминает мешок картошки. Девчонка слегка обалдела, но, надо отдать ей должное, в обморок падать вроде бы не собиралась. Пока.

– Куда ты меня несёшь?

– Домой, – получив ощутимый удар в спину, я поспешно добавил, – к тебе домой.

Разговаривать с ней надоело. Да и тяжеловато. А дома, наверное, мама волнуется (моя). Потому как поздно уже. У меня хорошая зрительная память, и я занёс девчонку точнехонько в тот подъезд, откуда она вышла около пяти минут назад.

– Какая квартира? – спросил я, стараясь не показать, что устал. И тут она меня добила:

– Восьмая, третий этаж. Тебе не тяжело?

– Нет, – выдавил я.

– Здесь живёт мой репетитор, так что это не мой дом, – сказала она, помолчав. Наверное, не хотела, чтобы я однажды пришёл к ней в гости. Не больно-то и собирался, знаете ли. Я в это время преодолевал последний лестничный пролет, мысленно принося благодарности Владу и его гантелям.

– Пусть твой репетитор… вызовет тебе такси, – я опустил её на одну ногу перед дверью квартиры номер восемь и начал спускаться. Но тут, вспомнив об идиотском характере девчонки, я счёл за лучшее обернуться и добавить:

– Надеюсь, ты сама понимаешь, что, если расскажешь о происшедшем хоть слово…, я тебя всегда достану и накажу.

Она держалась за кнопку звонка, поджав больную ногу. На колготках расползлись большие дыры, курточка вымазана в грязи. Девчонка кивнула, закусив губу, и испуганно посмотрела на меня. Про себя я подумал, что всё-таки в неудачное время она появилась сегодня на улице.

Выйдя из злополучного дома, я продолжил свой путь по тёмным пустынным улицам, всё так же озираясь по сторонам и сжимая рукой нож с серебряным лезвием. Опасности я больше не ощущал. Поэтому и позволил себе оправдаться в собственных глазах за пострадавшую из-за меня девчонку, вспомнив историю, которая имела трагическое влияние на мою дальнейшую судьбу. Историю, которую я намеренно не вспоминал уже много лет…

ГЛАВА 2

Семья моя наверняка находилась в числе тех, годовой доход которых позволяет экспертам авторитетно заявлять, что они существуют за чертой бедности. Отец бросил нас, когда мне было пять лет, а Владу – двенадцать. Из тех скупых сведений о нем, которые мне удалось выудить из старшего брата, я сделал вывод, что всё в жизни – к лучшему. Именно это детское убеждение и помогает мне кое-как жить до сих пор.

Сейчас основные взносы в семейную казну делает Влад. Но до того как он окончил школу матери приходилось содержать всю семью на скромную учительскую зарплату. Так что времена были тяжёлые. Родных у нас фактически не было: родители мамы умерли, а семью дяди, прервавшего с нами всяческие отношения много лет назад, таковыми считать не приходилось. С деньгами было так плохо, что море мы с братом увидели только в прошлом году (Влад пару месяцев перед этим батрачил на двух работах).

Иногда мы всё лето торчали в городе, поминутно ссорясь. В редких случаях маме удавалось достать профсоюзную путевку в какой-нибудь Богом забытый лагерь, куда мы ехали с Владом, поделив срок пребывания. Вот тогда-то Влад и превращался из зануды-брата в заботливого защитника и однажды, после возвращения, он просто забыл превратиться обратно. Конечно, наши пикировки не прекратились. Но ссориться пытался я, а брат повышал голос только для чтения нотаций. Пришлось смириться с таким положением вещей.

А одним летом маме удалось отправить Влада и меня в карпатскую деревню к знакомым на целый месяц. Хорошо помню охватившее меня чувство восторга: я с детства любил путешествия и природу. Мама отпускала нас со спокойной душой и твердой уверенностью, что Влад, четырнадцатилетний боксер, меня в обиду не даст. И кто бы мог подумать, что все выйдет в точности наоборот?

До поездки оставалось еще около недели, а я уже жил предвкушением приключений. В этом году мне только предстояло записываться в школу, поэтому я ощущал нехватку общения. Моим лучшим другом был, бесспорно, Влад. Еще нескольких дворовых ребят я считал товарищами по играм. Но этим летом я мечтал завести настоящих друзей-ровесников, верных и преданных. Влад не разделял моих ожиданий и восторгов по поводу этого путешествия, так как был скептически настроен и предпочел бы остаться в городе. Но ничто не могло омрачить моей радости.

Когда мы, наконец, выпрыгнули из автобуса, добравшись до места назначения, я увидел картину, которая, как ни странно, стоит перед глазами и сейчас, много лет спустя… Шоссе, напоминая блестящее тело змеи, уходит вдаль, чтобы незаметно исчезнуть за горизонтом. Смесь запахов смолы, выхлопных газов редких машин, навоза и чистого горного воздуха. Палящее солнце заставляет жмуриться, поэтому все видится в легком тумане: и резво бегущая, с бликами на воде, река, и аккуратные сельские домики, и, конечно же, горы, покрытые зеленым бархатом леса.

– Да, Сурик, скучать нам не придётся, – сказал Влад, провожая взглядом девушек с полотенцами, идущих к реке от пансионата.

Скучать нам и вправду не пришлось. Хозяева, к которым мы приехали погостить, в первый же день нашли нам занятия, предложив Владу строить с хозяином сарай, а мне, как младшему, – полоть бурьян. Так как я впервые взялся за подобное дело, то, должно быть, повыдёргивал много полезных растений – до сих пор не знаю, что это было. По крайней мере, когда через два часа на мою работу пришла посмотреть хозяйка, то сильно изменилась в лице и приказала сажать обратно. Я поработал еще час, причем спина моя болела с непривычки и горела огнем под палящим солнцем. На этот раз с проверкой пришел хозяин и сказал на исковерканном украинском, который я понимал плохо, фразу следующего содержания:

– Гей, хлопче! Чи ти зовсім здурів, чи що? Я ще не бачив такого дурня, який би садив бур’яни… Та ще й корінням вверх!

– О, так це коріння? – мое знание украинского (да и природоведения) на то время оставляло желать лучшего.

– Ага, коріння! А за таку роботу залишишся без обіду. І щоб до вечора посадив бідні рослинки!..[6]

В общем, по определению Влада, мамины знакомые оказались настоящими извергами, недобитыми фашистами и эксплуататорами несовершеннолетних. Я же помню только ощущение огромной усталости и невероятно красивую картину заката, когда тени удлиняются по сантиметру, и быстрая Тиса как будто замедляет чуть-чуть свой темп.

Но не был бы Влад моим братом, если бы находился в состоянии злости долго. Ничего изменить он не мог, так что не имело смысла бессильно махать кулаками. В первый же вечер он отправился «на охоту» в место, которое назвал «пансионатскими танцульками».

Уже сейчас, на несколько лет перегнав четырнадцатилетнего Влада того времени, я все еще не перестаю удивляться его неуемной тяге к противоположному полу. Как-то в разговоре по душам он заявил мне, чтобы я не слушал парней, а больше присматривался к девочкам. «Только в них, – говорил брат, – ты найдешь и друга, и советчицу, и любовницу. Только в их поступках иногда проскальзывает настоящая мудрость». И с чего он это взял? Загадка природы!

Наутро я увидел на лице брата фонарь внушительных размеров. На мои расспросы он хмуро ответил, что это результат разборок за территорию, что мне совершенно не понравилось. Действительно, неприятности только начинались. Лишь на третий день нам удалось выбраться на речку. Влад был вынужден скрывать лицо за темными очками, что, однако, придавало ему сходство с Терминатором. Этому способствовала также ширина плеч. Думаю, что брат и сам это прекрасно понимал, так как настроение его заметно улучшилось.

Справедливости ради, мне следует уточнить кое-что, чтобы внести ясность. В своей истории я часто говорю: «Влад был расстроен» или «Настроение брата улучшилось». Из моих слов может создаться впечатление, что характером он напоминает нервную барышню. Но это далеко не так. Дело в том, что окружающим заметно проявление эмоций Влада лишь тогда, когда он в ярости. В остальных состояниях он спокоен, как удав. Смену его настроений я ощущаю интуитивно, можно сказать, по блеску очков. Так вот, приподнятое расположение духа Влада передалось и мне. И мы забыли все подробности нашей сельской жизни, а замечали только яркий диск солнца, раскаленное шоссе под стоптанными кроссовками и холодную реку, призывно шумевшую где-то внизу – там, куда нам только предстояло спуститься.

Я настолько был занят радужными мыслями и созерцанием природы, что не заметил компанию парней, столкнувшись с ними нос к носу.

– Ти що, опецьок, не бачиш, куди пресся?..[7]

Оценив общий тон, о смысле фразы я догадался сразу. Вот только на тот момент я понятия не имел, что означает «опецьок» и «пресся». Сомнения остались по сей день.

– Вибачте, будь ласка[8], – как умел извинился я.

– Ага, «ви-ибачте», – один из местных явно передразнивал мой акцент.

– Тебе что-то не нравится в извинении моего брата? – Влад тут же оттеснил меня за свою широкую спину.

– А тобі захотілося «фонаря» під другий глаз?[9]

– А ты видишь здесь кого-то, способного его поставить?!

– Хочеш перевірити, москалюга?

– Давай!.. Только не так, как вчера – пятеро на одного!

Влада явно понесло. В нем проснулся тот азарт, который обещал в будущем сделать из него первоклассного бойца. Но я страшно за него испугался.

– Влад! Не надо! – я бросился между ними. Наверное, было что-то такое у меня в лице, что отрезвляюще подействовало на брата. Он неохотно опустил руки, всё еще сжатые в кулаки.

– Ладно, Сурик. Нечего тебе смотреть, как твой брат руки пачкает. – И мы двинулись в обход их компании. Но главарь местной банды не сдавался:

– Боягуз! Боїшся бійки – то так і скажи. І не роби вигляд, що слухаєшся цього голопузька![10]

– Мой брат не трус! Он никого не боится! – вскинулся я.

– Тогда трус – ты, – в запале заорал местный, и его русский поддавался критике ещё меньше, чем мой украинский. – У вас вся сім’я боягузів. І в батька, напевно, колінка трусились…[11]

В принципе ничего особо неприглядного он не сказал. Не успел. Вот только отца нашего парень упомянул зря, это я понял сразу. Влад отреагировал молниеносно. Он схватил обидчика за грудки и очень тихо произнес:

– Мы не трусы. Понятно тебе, козёл?

Он сказал это таким тоном, что парень слегка поостыл и, вырвавшись, наконец произнес:

– Ну, як не боягузи, приходьте об одинадцятій на кладовище. А як ні – то чого ще чекати від міських телепнів?[12]

– Мы придем, – сказал Влад, и мы пошли своей дорогой. Только вот пейзаж меня почему-то уже не радовал. Влад выпускал пар: я это хорошо ощущал, несмотря на черные очки, скрывавшие его глаза. Наверное, после того, как Влад, не раздеваясь, с разбегу нырнул в реку, это поняли все окружающие.

Как и всякий ребенок моего возраста, я, наверное, запомнил бы то лето не слишком хорошо. Более того, сейчас я бы даже не смог найти дом тех людей, у которых мы жили. Если бы не последовавшие за этим события, я, наверное, вынес бы из него только впечатления, загар и окрепшие мускулы. Но вышло так, что некоторые детали врезались в мой мозг со сверхъестественной точностью, вплоть до настроений и диалогов. Возможно, память сыграла со мной злую шутку, заранее предугадав, что я смогу доверить эту историю разве что бумаге. Тем не менее, день, предшествующий роковому повороту моей судьбы, я помню смутно. После того как мы приняли вызов, шестое чувство все еще предостерегало меня от полуночной прогулки. Как ни странно, я опасался не драки с местными ребятами, превосходящими нас числом и, что уж греха таить, силой. И не перспектива разбитого носа приводила меня в ужас, а именно место, выбранное для встречи. Могилы, старые кресты и странные, колеблющиеся на ветру, тени наполняли меня суеверным страхом.

Но что может быть страшнее, чем прослыть трусом в семь лет? Только прослыть им в четырнадцать. Поэтому и Влад, и я героически держали все сомнения при себе, осторожно выпытывая у хозяев место расположения кладбища. Оказалось, что находилось оно за селом, и короткий путь к нему, в лучших традициях фильмов ужасов, пролегал через лес.

Чем больше страшных картин подпитывало мое неуёмное воображение, тем сильнее во мне крепла уверенность в том, что необходимо доказать свою храбрость всему миру. Теперь я точно знаю, что есть вещи страшнее, чем услышать определение «трус» и «маменькин сынок» из уст сельских парней. Жаль, что это знание открылось мне так поздно.

Из дому мы вышли, крадучись, около десяти вечера. В горах темнеет рано, а в селе не было ни одного фонаря, так что двигаться приходилось на ощупь. С трудом находили мы нужный поворот, ориентируясь, скорее, на общее направление, чем на определенные приметы. Наконец каменистая дорога вывела нас в лес. Я бывал в нем и раньше, но до сих пор не ощущал себя слепым котёнком, не видящим дальше собственного носа. Приходилось постоянно карабкаться вверх, и нас спасала только дорога, по которой мы медленно, но верно двигались вперед.

Думаю, в голову Влада, шагавшего где-то впереди, тоже лезли непрошенные мысли о том, что мы потерялись, и пора бы уже повернуть назад. Но мы упорно двигались к намеченной цели, не смея отступать. И кто знает, может, даже Влад побежал бы после того жуткого истерического уханья совы, если бы я не шёл за ним по пятам. Что уж говорить обо мне, семилетнем? И всё же я твердо знал, что нельзя поддаваться страху, если хочу в будущем иметь возможность смотреть старшему брату в глаза.

Дорога постепенно сужалась, превращаясь в подобие тропинки. Не было времени оглядываться по сторонам. Под ногами постоянно хрустели ветки и сучья, попадались булыжники, потому сказать, что двигались мы шумно, значит не сказать ничего. Время от времени слышалось крепкое словцо из уст Влада, сказанное, правда, вполголоса. Вдруг в какой-то момент я понял, что весь шум, пыхтенье и треск, который я слышу, создаются одним человеком – мной. В первое мгновенье меня охватил испуг, поэтому я довольно громко крикнул:

– Влад! Где ты? Ау-у-у…

Но этот крик не идёт ни в какое сравнение с воплем, который секундой позже пришёл мне в ответ. По молчаливому уговору, мы с братом никогда не вспоминали тот по-девичьи поросячий визг, исторгнутый им из своих голосовых связок в порыве безмерного ужаса. После этого неподобающего срыва я услышал много новых для себя слов, значение которых сводилось, кажется, к одному: нам не следовало приходить в это нехорошее место!

То, что мы уже добрались до места назначения, я понял позже из сбивчивого рассказа брата. Переведя дыхание, он объяснил, наконец, что в темноте принял за дерево… могильный крест. А пока он стоял с ним в обнимку, приходя в себя от неожиданности, его нога попала в трещину в плите. Ну, и ему показалось,… то есть, он на секунду представил…

– В общем, больше я ужасы не смотрю, – резюмировал происшедшее Влад.

Испугавшись произведенного шума, мы продолжили свой путь, поминутно натыкаясь на памятники и плиты. Было темно, как ночью под одеялом, но потом неожиданно света прибавилось. Это вышла луна, скрытая до того тучами. Тогда я еще не подозревал, с какой тщательностью буду впоследствии следить за каждым облаком. Плохо было одно: мы не знали, где именно назначена встреча. Поэтому и брели наугад, лишь бы не стоять на месте. Когда на нас внезапно выскочили из темноты, Влад взял себя в руки настолько, что даже не вздрогнул. Другое дело я…

Я не хочу сочинять и приукрашивать свой рассказ. И, оставаясь честным с самим собой, скажу, что практически ничего не помню из разговора парней с Владом. Наверное, это была подходящая случаю чушь, замешанная на духе национализма, в которой речь шла, в основном, об испытании нашей с ним храбрости. Было бы чего испытывать!

Громкие голоса – неуместные и грубые – кинжалы, разрезающие прочное сплетение из тишины и ночных звуков. Порывы ветра и мечущиеся тени. Мигающее око луны. Какофония звуков, издаваемая ночными птицами, хищниками и людьми – вот, что действительно притягивало внимание. Вот что всплывает перед глазами через много лет.

– Є в нас одна місцина, що підійде для таких міських телепнів, як ви. Наліво звідсілля, за великою кам’яною дучею, знайдете хату. Жив там колись один старий хрін. Дивак був…

– Ага, дивак!

– Він чортів викликав і мерців оживляв…

– Стуліть пельки! Диваком був, диваком і помер. А хата лишилась. Заночуєте там…

– Стривай, Лисий! Що ж це, вони вдвох? Так і ми с тобою могли б…

– Дуб діло каже, хай ідуть поодинці!

– Хай малий іде![13]

Примерно такого содержания был диалог. Конечно, присмотревшись повнимательнее к хитрым рожам и недоброму прищуру глаз, надо было припустить оттуда в четыре ноги. Но тогда нам казалось, другого пути просто не существует.

– Сурик, ну что тебе стоит посидеть ночку в старом доме? Они же специально для тебя насочиняли с три короба про мертвецов и привидения. Не удивлюсь, если станут ещё завывать под окнами. Дураки ведь не знают, что мы их уже просекли! Зато обломаются раз и навсегда – так напутствовал меня Влад.

Особой уверенности я не испытывал, но герои Жуля Верна вновь возникли передо мной. И, поколебавшись, я вошел в домик, совершая самую роковую ошибку в своей жизни.

Войдя в затхлую, похожую на склеп, хибару, я сразу остро ощутил свою оторванность от внешнего мира. Как только парни с гиканьем и приглушенным смехом захлопнули дверь, я словно очутился в другом измерении. Так темно, наверное, бывает только в могиле. Вот только мёртвым-то, в отличие от меня, всё равно…

В темноте как-то сразу обострились все остальные чувства, компенсируя утрату зрения. И в тот же миг послышалось легкое, едва различимое шуршание. Нельзя сказать, что я испугался. Меня охватил животный ужас, когда поднимаются все рудиментарные волоски на теле. Разом забылись все наставления Влада. Осталась только неизведанная пасть чёрной комнаты и, начитавшийся страшных историй, ребенок, то есть я, один на один с темнотой. Застыв на месте и затаив дыхание, не смея пошевелиться, я только следил за перемещениями странного скребущего звука. Стоп!.. Ведь это не загробные стоны страждущих душ, и кошмарных криков пока тоже не слышно. Это именно шорох, производимый частыми и мелкими скребущими движениями. Радостная догадка пронзила разум: крысы! Всего лишь крысы. Только бы они не оказались метровыми мутантами с массивной челюстью, что, впрочем, маловероятно.

Я ощупью продвигался по захламленному пространству, пытаясь хотя бы приблизительно разобраться в предметах мебели. Устраиваться на всю ночь на холодном полу рядом с крысами мне не хотелось. Больно ударившись о край стола, я кое-как обнаружил рядом табурет. Едва я на него уселся, как ножки подо мной разъехались и, падая, я отбил себе пятую точку. Что-то покатилось, как мяч для боулинга, и ударилось о мою ногу. На ощупь это и был круглый твердый мяч, возможно, деревянный. Только, почему-то, с двумя дырками рядом и с третьей – пониже. А в четвертой дырке оказалось полно… зубов! О мой Бог, череп!!!

И тут я заорал. Постыдный поступок для героя, но ничего поделать с собой я не мог. Бросившись к выходу, я без разбора сметал все на своем пути. Стоял невообразимый грохот, воздух стал густым от столбов вековой пыли, но ничто не могло помешать мне выбраться наружу. Ничто, кроме двери, заботливо подпертой кем-то снаружи.

Дальше все было как в тумане. О событиях той ночи я не мог толком вспомнить на следующее утро, не говоря уже о прошедших годах. Да и память играет со мной злые шутки. Но все последующие годы своей жизни я не прекращал попыток найти приемлемое объяснение ощущениям, испытанным той ночью, и не выставить при этом медицинский диагноз. На уроках физики, пытаясь пробудить крепко спящую во многих тягу к знаниям, нам рассказывали о свойствах колебаний низких частот. Известен даже исторический пример, когда некий незадачливый режиссер, желая усилить эффект от бездарной сцены, нанял умельца, который в нужный момент включил низкочастотный генератор. Кто же мог предположить, что горе-помощник в результате сорвет весь спектакль? Эти самые герцы так повлияли на человеческую психику, что вся толпа зрителей, объятая паническим ужасом, убежала из театра. А как насчет «летучих голландцев» – кораблей, по непонятным причинам покинутых людьми? Пораскинув мозгами, я пришел к выводу, что без особых частот в той избушке не обошлось, это уж точно. Вполне научное объяснение. Я готов даже пойти на уступки и признать, что вследствие стресса и нервного потрясения я был подвержен некоего рода… галлюцинациям, что ли? Но чтобы добровольно признать себя душевнобольным – это уж увольте.

И снова воспоминание о себе: сижу на полу, опершись спиной в дверь, а коленками – в подбородок. Поддерживаю, знаете ли, нижнюю челюсть. Чтобы зубы не так громко стучали. Пострадавшему моему месту сидится довольно мягко: не заметали тут много лет. Глаза, наверное, выпучены, сижу и смотрю в темноту, хотя вряд ли я действительно хочу что-нибудь разглядеть.

И жду я чего-то не очень хорошего, а точнее – совсем нехорошего. Я бы, наверное, тогда не удивился, если бы найденный череп вдруг повис передо мной, светясь адским пламенем, и стал разговаривать, плюясь огнем и шепелявя. Ничего подобного не случилось, хотя я очень ждал. Впервые за последние минуты я начал дышать и даже, помнится, вздохнул свободнее. Позже, значительно позже я понял истину: если чего-то очень ждёшь, если воображение рисует тебе реальные картины, то переводить дыхание рано. С тобой непременно произойдет какая-то паскудная вариация на тему.

Вначале я различил звук. Чутко вслушиваясь в относительную тишину, наполненную крысиной возней, я сразу уловил изменения. Это было нечто среднее между падением капли воды в пещере (хотя откуда мне знать наверняка, ведь я никогда прежде там не бывал) и стуком каблуков по деревянному покрытию. И ещё: это перемещалось. Вот оно, дробно стуча, перебежало из угла в угол, остановилось в раздумьях на минуту-другую. Мое сердце доказало, что рекорд скорости ещё не установлен. Хотя, такими темпами, финиш уже близок. Подкатывая к горлу, оно гулко стучало в ушах, потом падало куда-то вниз, обнаруживаясь в животе, и возвращалось обратно. Тем временем, стук шагов – теперь в этом не было сомнений – возобновился. Нечто медленно и уверенно приближалось к избранной цели – ко мне. Изображение появилось позже, и сразу пришла на удивление спокойная мысль: «А ведь боялся-то я не зря. И в хижину эту меня силой заталкивали».

Существо было большим и очень страшным. Очень. В состоянии столбняка, а, вернее, «сидняка» я наблюдал светящееся бледным голубоватым светом волосатое тело. Оно было коренастым, и густой волос больше походил на шерсть. Чтобы разглядеть голову, мне пришлось посмотреть вверх, хотя делать этого совсем не хотелось. Злой оскал с клыками, корявый длинный нос пятачком, хитро прищуренные маленькие глазки. Устрашающая гримаса волосатой морды. Что, напоминает соседа дядю Ваню? Но не совсем. Внизу – козлиная бородка, вверху – острые уши. Рога… Я быстро опустил глаза. Так и есть, нижние конечности заканчивались копытами, отсюда и характерные звуки.

В общем, перед лицом материальной угрозы мой страх отступил так же внезапно, как и появился. Детский мозг, щедро заправленный сказками, услужливо выдал: существо это именуется «чёрт». Стало жутковато. Справедливости ради отмечу, что весь осмотр с идентификацией этого урода (красавцем ведь не назовёшь) занял секунд десять. Обрадовало, правда, одно открытие: нечистый был совсем невысок, хотя я в прямом смысле дышал ему в пупок. Но ведь я-то сидел! Сам факт низкорослости субъекта почему-то очень меня-ребёнка обрадовал. Так и представил себе, как гигант Влад берет его за рога и забрасывает далеко от избушки.

Чёрт весьма, как мне показалось, пристально и зло оглядывал меня с ног до головы. Непонятное свечение, исходящее от него, служило достаточным для этого источником света. Затянувшееся молчание он прервал первым.

– Даже и не помышляй об этом, – голос его был скрипучим и неприятным. – Никакой Влад со мной ничего не сделает. И ты отсюда не выберешься.

Догадка осенила меня. Ну откуда ему знать, как зовут моего брата? Вывод напрашивался один: