Триумфы и драмы русских балерин. От Авдотьи Истоминой до Анны Павловой - читать онлайн

Зачем манишь рукою нежной?

За окном лишь едва обозначился хмурый ноябрьский рассвет, когда к генерал-губернатору Санкт-Петербурга Михаилу Андреевичу Милорадовичу прискакал офицер с докладом о том, что на Сенатской площади выстроились части, отказывающиеся присягать императору Николаю I.

Занимался промозглый зимний день 14 декабря 1825 года.

Милорадович заканчивал завтрак. А завтракал он вместе со своей возлюбленной, уже к тому времени знаменитой красавицей балериной Екатериной Телешевой.

Телешева с тревогой посмотрела на него. Она не слышала доклада, но догадалась: произошло что-то серьезное. Михаил Андреевич сохранял спокойствие. Трудно было что-то прочесть на его лице. Отдал распоряжение приготовить парадный мундир и лишь после этого пояснил своей возлюбленной:

– Думаю, все удастся уладить. Сам поеду на Сенатскую площадь. Обращусь к войскам. Они послушают. Не могут меня не послушать…

Он знал, что его любили в войсках, любили за безудержную храбрость, любили за справедливость, за чуткое отношение к солдату, хотя и твердость в поддержании дисциплины и порядка.

Собрался быстро. Уже у двери, поймав все тот же встревоженный взгляд Телешевой, пообещал:

– Думаю, к обеду вернусь… Не переживай.

И действительно… Более полусотни сражений на боевом веку Михаила Андреевича – и ни одной царапины. Что уж здесь-то, в центре столицы. Чай, не чужие, чай, свои, русские. Наверняка ведь немало еще в строю тех, кто крушил наполеоновские банды под его командованием.

Его адъютант, поэт и писатель Федор Глинка оставил словесный портрет Михаила Андреевича Милорадовича во время боя в кампании против Наполеона Бонапарта: «Вот он, на прекрасной, прыгающей лошади, сидит свободно и весело. Лошадь оседлана богато: чепрак залит золотом, украшен орденскими звездами. Он сам одет щегольски, в блестящем генеральском мундире; на шее кресты (и сколько крестов!), на груди звезды, на шпаге горит крупный алмаз… Средний рост, ширина в плечах, грудь высокая, холмистая, черты лица, обличающие происхождение сербское: вот приметы генерала приятной наружности, тогда еще в средних летах. Довольно большой сербский нос не портил лица его, продолговато-круглого, веселого, открытого. Русые волосы легко оттеняли чело, слегка подчеркнутое морщинами. Очерк голубых глаз был продолговатый, что придавало им особенную приятность. Улыбка скрашивала губы узкие, даже поджатые. У иных это означает скупость, в нем могло означать какую-то внутреннюю силу, потому что щедрость его доходила до расточительности. Высокий султан волновался на высокой шляпе. Он, казалось, оделся на званый пир! Бодрый, говорливый (таков он всегда бывал в сражении), он разъезжал на поле смерти как в своем домашнем парке; заставлял лошадь делать лансады, спокойно набивал себе трубку, еще спокойнее раскуривал ее и дружески разговаривал с солдатами… Пули сшибали султан с его шляпы, ранили и били под ним лошадей; он не смущался; переменял лошадь, закуривал трубку, поправлял свои кресты и обвивал около шеи амарантовую шаль, которой концы живописно развевались по воздуху.

Выстрел в Милорадовича. Старинная гравюра

Французы называли его русским Баярдом; у нас, за удальство, немного щеголеватое, сравнивали с французским Мюратом. И он не уступал в храбрости обоим».

Итак, Милорадович ускакал на Сенатскую площадь. Телешева осталась ждать. Несмотря на успокоительное обещание, она тревожилась. Интуитивно чувствовала – что-то не так.

Своеобразна, необычна была эта барышня. В пятнадцать лет выйдя на петербургскую сцену, она сразу покорила сердца очень многих поклонников. Но все изменилось в жизни, когда ее сердце завоевал генерал от инфантерии граф Михаил Андреевич Милорадович, генерал-губернатор Петербурга. Правда, был и еще один знаменитый поклонник – к тому времени уже получивший известность поэт Александр Сергеевич Грибоедов. Она была благосклонна и к тому, и к другому, но все же ей более импонировал Милорадович, которого почитали «храбрейшим из храбрых», невероятно отважный воин, красавец ну и как-никак хозяин города!

Грибоедов не сдавался, и за сердце балерины возникла борьба между ним и Милорадовичем. Впрочем, и Телешева не слишком обольщалась на первых порах. Знала, что Милорадович любвеобилен, что его влюбленность может быть весьма призрачной. Ей пришлось сражаться за сердце «храбрейшего из храбрых», как звали Михаила Андреевича, с не менее прекрасной и талантливой, чем она сама, балериной Верой Зубовой, тоже воспитанницей Петербургской театральной школы.

Зубова была на год старше Телешевой, если, конечно, верить указанной в документах дате рождения Екатерины, в чем некоторые исследователи сомневаются. И школа одна, и учитель один – выдающийся балетный педагог Шарль Дидло.

Правда, Екатерина Телешева дебютировала несколько раньше, примерно в 1818 году, а Вера Зубова – в 1821 году. С тех пор развернулось соперничество за звание первой танцовщицы Санкт-Петербургского балета, а попутно и за сердце Милорадовича.

А.С. Грибоедов. Художник И.Н. Крамской

Екатерина Телешева вышла на сцену в 15 лет и дебютировала в балетном спектакле своего учителя Шарля Дидло «Зефир и Флора».

Знаменитый Дидло – учитель, генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович – покровитель…

Современник вспоминал:

«Екатерина Александровна имела массу поклонников таланта и красоты. Это была увлекательная женщина, изящная и красивая. Она приходилась родственницей Ежовой – пассии князя Шаховского, потому пользовалась расположением закулисного начальства. Когда ей симпатизировал граф Милорадович, то услужливый Дидло назначал Телешевой те роли, которые нравились артистке, иначе говоря, самые выигрышные».

Так, в 1824 году она исполняла роль волшебницы в постановке «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора, злого волшебника».

На премьере присутствовал Грибоедов и заболел любовью к ней.

Быть удостоенной поэтического посвящения модного столичного поэта, конечно, лестно. Поэзия творит чудеса. Нелегко устоять женскому сердцу перед волшебными поэтическими строками. Как тут не дать надежду, чтобы услышать в стихах признание в душевной страсти…

Боже! Сам Грибоедов отдает сердце, отдает все, что может отдать, ради благосклонности, ради хотя бы намека на взаимность.

Это стихотворение написано в декабре 1824 года, за год до грозных событий на Сенатской площади.

О чем она могла думать в то хмурое декабрьское утро, когда ждала возвращения «храбрейшего из храбрых»? Быть может, вспоминала, как чаша весов сердечных склонялась то к блистательному генералу, то к непревзойденному поэту.

А Грибоедов настойчиво искал встречи и вскоре нашел ее на вечере у князя Шаховского, где бывала вся петербургская богема того времени. В письме к своему другу мемуаристу Степану Никитичу Бегичеву (1785–1859), брату известной в то время русской писательницы Елизаветы Никитичны Яблочковой, известной своими спектаклями, которые она ставила в своем имении и писала для них пьесы:

«Долго я жил уединенно от всех, вдруг тоска выехала на белый свет – куда как не к Шаховскому?.. В три, четыре вечера Телешева меня с ума свела, и тем легче, что в первый раз и сама свыклась с тем чувством, от которого я в грешной моей жизни чернее угля выгорел».

Знал ли он тогда, что Телешева является возлюбленной самого всесильного генерал-губернатора столицы Милорадовича?

Впрочем, сердцу не прикажешь. Об этом он далее говорил в письме Бегичеву:

«Между тем Телешева, до такой степени в три недели нашей симпатии успела в танцах, что здесь ей не могли надивиться; всякий спрашивал ее, отчего такая перемена, такое совершенство. А я один стоя торжествовал; наконец я разразился рифмами, которые ты, вероятно, читал. Представь себе, с тех пор я остыл, реже вижусь, чтобы не разочароваться. Или то меня с ног сшибло, что теперь не так закрыто, завеса отдернута, сам целому городу пропечатал мою тайну, и с тех пор радость мне не в радость».

Не совсем ясно, что хотел сказать Грибоедов фразой «чернее угля выгорел».

То ли он так отозвался о своем романе, то ли, напротив, выжгла безответная любовь. Нельзя забывать, что Екатерина Телешева, по мнению литературоведов, была фактически, ну как бы мягче сказать – не сожительницей, а как ныне придумали – гражданской женой генерал-губернатора. Собственно, Милорадович обеспечил свою возлюбленную даже собственной квартирой на Невском проспекте. Он снял ее рядом со своим домом.

Ну и что было делать Екатерине Телешевой? Возможно, Грибоедов и тронул ее сердце. Но она была в руках Милорадовича, который сделал ее, как судачили злые языки, «султаншей петербургских театров».

М.А. Милорадович. Художник Дж. Доу

Она могла выбирать себе роли, могла требовать даже, чтобы ставили спектакли, которые ей по нраву. Она постепенно вытесняла других балерин из тех партий, что нравились ей. И попробуй возрази.

К примеру, солистка балета Анастасия Семеновна Новицкая (1790–1822), тоже ученица Шарля Дидло, правда, более раннего времени, решила оспорить свое место под солнцем.

Но тут вмешался высокий покровитель Телешевой. Юрий Алексеевич Бахрушин (1896–1973), балетовед и театральный критик, историк балета, педагог, в книге «История русского балета» так осветил эту историю, связанную с протестами Новицкой:

«Милорадович предложил ей раз и навсегда прекратить борьбу с Телешевой под страхом быть посаженной в смирительный дом. Этот разговор так потряс впечатлительную артистку, что у нее началось тяжелое нервное расстройство. Тем временем слухи об этом происшествии стали распространяться по городу и дошли до царского двора. Милорадовичу было указано на неуместность его поведения. Решив исправить дело, он отправился с визитом к уже поправлявшейся артистке. Услышав о приезде генерал-губернатора и не зная причины его посещения, Новицкая пришла в такой ужас, что у нее случился припадок. Усилия врачей не смогли вернуть здоровья больной, которая вскоре после этого скончалась».

Правда, существует и другая версия, которая говорит о том, что Новицкая получила травму во время балетного спектакля, вызванную отказом специальной машины, которая должна была опустить балерину из-под потолка на сцену.

Впрочем, важно то, что отдать роль Телешевой велел именно Милорадович. Хотя Новицкая была весьма и весьма достойной балериной.

Вот только несколько отзывов театральной критики: «А.С. Новицкая (1790–1822) Анастасия Семеновна была одинаково одаренной танцовщицей и пантомимной актрисой»; «Живая, быстрая, восхитительная в балетах, Новицкая выделялась и своей мимикой»; «Была одаренной танцовщицей и пантомимной актрисой». Романист, драматург и театральный критик Рафаил Михайлович Зотов (1795–1871) писал, что в искусстве Новицкой «невыразимая легкость и чистота соединялись с нежностью и скромностью».

Ну а писатель и драматург Александр Алексеевич Плещеев (1778–1862) отмечал:

«Новицкая Настасья Семеновна – прекрасная танцовщица, пленявшая балетоманов грациозностью… Новицкая не отличалась красотою, но была чрезвычайно симпатична».

Вышло так, что балерину, которая уже не только показала себя талантливой солисткой балета, но и начала педагогическую работу – преподавала танцы сначала в Смольном, а затем и Екатерининском институтах, отодвинули на второй план ради совсем еще юной танцовщицы. Конечно, это было нелегко перенести. Дата смерти указывает на то, что, скорее всего, это действительно не обошлось без той трагедии, которая стала для балерины отставка с важных балетных ролей.

Новицкая была скромна, жила с матерью, уединенно. О ее романах каких-то определенных данных не имеется.

В борьбе за сердце Екатерины Телешевой Грибоедов не сдавался, что начинало уже раздражать Милорадовича. Он готов был наказать ухажера. Учитывая, что Грибоедов был горяч и дерзок, иные считают, что все могло окончиться дуэлью. «Храбрейший из храбрых» не посмотрел бы на свой высокий пост, исключающий право на поединки, и вполне мог дать согласие.

Конфликт назревал, но назревали и другие события – бунт на Сенатской площади.

Соперники… по разные стороны баррикад?

Итак, отправляясь на Сенатскую площадь, Милорадович обещал вернуться к обеду. Он не предполагал, что дело зайдет столь далеко, да и была у него уверенность, что стоит ему появиться перед войсками, как старые воины, которые знали его по минувшим боям на Дунае и особенно в Отечественную войну двенадцатого года, дрогнут и покинут площадь.

Он не предполагал, сколь много омерзительных типов собралось на площади. Если солдаты действительно были обмануты, им говорили, что нужно идти спасать конституцию и что Конституция – жена нового государя Константина Павловича, тоже известного всем своими мужеством и отвагой, проявленными в 1799 году, в походах Суворова, то многие офицеры рвались в бой, кто по своей принадлежности к тайным обществам, а кто просто из веры в обещания благ в случае свержения царя. Это закономерно. Поверили бандитам из Государственной думы да прочим слугам темных сил и свергли царя, а потом утонули в крови революций и революционных войн. Поверили бандитам-горбачевцам да ельциноидам, и получили беспредел девяностых, а потом трудно сбрасываемое с плеч экономическое рабство.

Вот и на Сенатской площади младшие чины были просто обмануты. А вот среди офицеров было уже всякой твари по паре.

В любом случае на площади находились, согласно законам, государственные преступники, ибо они преступали клятву, данную в феврале 1613 года их предками на земско-поместном соборе, причем данную за себя и своих потомков.

Когда Милорадович выехал перед бунтовщиками и обратился на гарцевавшем коне к войскам, многие в строю стали сомневаться в правильности своих действий. Еще немного, и бунт бы сам собою сдулся.

Но во главе было немало нелюдей, подобных Каховскому. Этот недомужчинка – ориентация была та, что ныне так уважаема в Западной Европе, – так вот этот слизняк, изгнанный из армии, а затем и из круга заговорщиков, явился на Сенатскую площадь и, внезапно выхватив из-за пояса у Бестужева пистолет, подбежал к Милорадовичу, ударил ножом его коня. Милорадович обернулся – и Каховский выстрелил в упор…

Подлый, предательский выстрел подонка Каховского в какой-то мере стал причиной суровой расправы с бунтовщиками. Не хотел император Николай Павлович начинать свое царствование с кровопролития. Тянул до последнего. Была надежда на то, что любимец войск, «храбрейший из храбрых» генерал Милорадович сможет убедить войска прекратить бунт. Убийство признанного героя Отечественной войны 1812 года и других войн, любимца самого Суворова подтолкнуло к решительным действиям.

А Милорадовича вынесли с площади. Извлекли пулю. Он мельком глянул на нее и воскликнул:

– О, слава богу! Это пуля не солдатская! Теперь я совершенно счастлив! – и пошутил: – Жаль, что после сытного завтрака не смог переварить такого ничтожного катышка.

«До встречи в лучшем мире!» – написал Милорадович императору Николаю Павловичу.

Затем он попросил передать императору шпагу, подаренную ему великим князем Константином Павловичем, и продиктовал завещание, в котором особо отметил, что просит дать вольную всем его крестьянам. У него их было около полутора тысяч.

Император Николай Павлович в письме великому князю Константину коснулся и случившейся трагедии – гибели «храбрейшего из храбрых»:

«Бедный Милорадович скончался! Его последними словами были распоряжения об отсылке мне шпаги, которую он получил от вас, и об отпуске на волю его крестьян! Я буду оплакивать его всю свою жизнь».

Но что же Грибоедов? Вот таким трагическим образом путь к сердцу балерины оказался открытым. Но открытым ли?

Телешева искренне переживала гибель Милорадовича. Она лишилась не только любимого человека. Она лишилась всесильного покровителя, и было ясно, что теперь все это неминуемо скажется на ее сценической карьере. Слуги Мельпомены не прощают таких обид, которые получали от Телешевой, снимавшей пенки со всех театральных программ и планов. Все лучшее – ей и только ей одной.

Правда, оставался еще один непростой поклонник – Александр Сергеевич Грибоедов. Но он был на Кавказе. К тому же, как скоро стало известно, над ним нависла угроза наказания как соучастника бандитского путча на Сенатской площади.

В работе «Следственное дело А.С. Грибоедова» академик АН СССР Милица Васильевна Нечкина (1901–1985) писала:

«Не прошло и десяти дней после восстания декабристов, как в Следственном комитете, где велись допросы участников восстания, прозвучало имя автора «Горя от ума» – Александра Сергеевича Грибоедова.

26 декабря 1825 г. Следственный комитет вынес решение об аресте Грибоедова. Николай I утвердил это решение на следующий же день, и на Кавказ к генералу Ермолову понесся фельдъегерь с приказом об аресте Грибоедова. Его арестовали 22 января 1826 г. и 11 февраля привезли в Петербург. В делопроизводстве Следственного комитета возникло особое “дело” о Грибоедове, многими нитями связанное с другими документами следствия».

Но был ли Грибоедов в числе тех, кто готовил крушение империи в декабре 1825 года? Борис Башилов отвергает эти обвинения:

«В “Истории русского театра”, написанной Н. Евреиновым и недавно изданной Чеховским издательством, Н. Евреинов утверждает, что и Грибоедов был декабристом. В Москве несколько лет назад вышла огромная книга Нечкиной “Грибоедов и декабристы”. На протяжении шестисот с лишним страниц Нечкина пытается изобразить Грибоедова декабристом, но из ее попыток ничего не выходит. Приводя противоречивые показания декабристов насчет того, был ли Грибоедов членом заговора, Нечкина в конце концов принуждена выдвинуть против оправданного следствием Грибоедова ту же самую версию, которую выдвигает С. Волконский в отношении Пушкина. Нечкина заявляет, что Грибоедов хотел быть декабристом, но его, как и Пушкина, не приняли декабристы, щадя его поэтический талант.

“Грибоедов, – уверяет Нечкина, – знал очень многое о тайных планах декабристов, сочувствовал им, но, несмотря на тюрьму и допросы, он не выдал просто ничего, ни разу не поколебавшись, ни разу не изменив принятой линии. Он оказался замечательным товарищем и доверие, оказанное ему первыми русскими революционерами, оправдал вполне”. А дело-то было проще. При всем желании А. Грибоедов ничего не мог рассказать Следственной комиссии о тайных планах декабристов. Он был таким же “декабристом”, как и Пушкин, которого совсем не привлекали к допросам, так как правительству было ясно, что Пушкин не имеет никакого отношения ни к заговору, ни к восстанию».

Вот эти размышления выдающегося мыслителя русского зарубежья, сопровождаемые неопровержимыми фактами, раскладывают, как говорится, все по полочкам. Ну а мифы рождались в разные времена – и при жизни Пушкина и Грибоедова, и после их смерти, а особенно в послереволюционные годы. Причины их рождения и распространения очевидны. В дореволюционное время либеральная общественность пыталась постоянно показать значимость и важность попыток декабристов развалить самодержавие, умалчивая, что бунтовщики старались во имя западных своих хозяев, старались во имя того, чтобы превратить Россию в сырьевой придаток Запада и получить при этом хоть какой-то свой куш.

В послереволюционное время декабристов сделали борцами за счастье народное, хоть и очень «далеки они были от народа», как вещал Ленин. Но ведь все, что было против царской власти, восхвалялось революционерами. Теперь-то уж ясно, что все было поставлено с ног на голову.

Но каковы были эти борцы за свободу, устроившие бунт в столице, спровоцировавшие применение оружия против обманутых ими солдат, – сами-то они не пострадали, поскольку успели разбежаться и попрятаться. А потом, выловленные из своих нор, сдавали и продавали всех без зазрения совести. Называли имена реальных заговорщиков или вымышленных, сводили счеты, словом, вели себя низко и подло по отношению и к соратникам своим, и к сослуживцам, и к подчиненным. Особенно подло поступали они с солдатами, ими же обманутыми, а теперь ими же отправляемыми на суд.

Кто-то наговорил и на Грибоедова, причем наговорил ложь.

Грибоедов сразу отверг обвинения и обратился к императору:

«Я не знаю за собой никакой вины».

«Благоволите даровать мне свободу, которой лишиться я моим поведением никогда не заслуживал».

«Я к тайному обществу не принадлежал и не подозревал о его существовании».

«Ничего мне подобного не открывали. Я повторяю, что, ничего не зная о тайных обществах, я никакого собственного мнения об них не мог иметь».

На первом же допросе он все стал отвергать:

«От всех сих лиц ничего не слыхал, могущего мне дать малейшую мысль о тайном обществе. В разговорах их видел часто смелые суждения насчет правительства, в коих сам я брал участие: осуждал, что казалось вредным, и желал лучшего. Более никаких действий моих не было, могущих на меня навлечь подозрение, и почему оное на меня пало, истолковать не могу».

«К[нязь] Трубецкой и другие его единомышленники напрасно полагали меня разделявшим их образ мыслей. Если соглашался я с ними в суждениях о нравах, новостях, литературе, это еще не доказательство, что и в политических моих мнениях я с ними был согласен…»

В завершении размышлений на эту тему Борис Башилов указал:

«Против Грибоедова подозрения возникли, и он был арестован. Но следствие доказало полную непричастность Грибоедова, и он был освобожден. Грибоедов был выпущен “с очистительным аттестатом” 2 июня 1826 года, через четыре дня был принят Николаем Первым вместе с другими оправданными чиновниками. Грибоедову, как и другим оправданным, было выдано двойное жалованье. В письме к Одоевскому Грибоедов пишет:

«Государь наградил меня щедро за мою службу».

Ну и еще один факт, который привел Борис Башилов. Он касается попытки Льва Толстого создать роман о декабристах. Ведь широко известно, что Лев Николаевич сначала начал именно роман «Декабристы», но потом бросил его и написал широко известный роман «Война и мир».

Борис Башилов отметил:

«Исторического романа “Декабристы” Л. Толстой, по тонкому замечанию В. Розанова, не кончил по великой пустоте сюжета. Все декабристы суть те же “социал-женихи”, предшественники проститутки и студента, рассуждающих о небе и земле. Хоть и с аксельбантами и графы. Это не трудовая Русь: и Толстой бросил сюжет…»

Что же касается взглядов на русскую действительность, свидетелем которой он был, то, по словам Бориса Башилова, «Грибоедов так же, как и Пушкин, с тревогой смотрел на все расширяющуюся пропасть между образованным обществом, усваивавшим все больше и больше европейскую идеологию, и массами народа…»

И далее мыслитель отметил:

«Грибоедов писал в “Загородной прогулке” (в 1826 г.): “… Родные песни! Куда занесены вы с священных берегов Днепра и Волги?.. Прислоняясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежденный класс полуевропейцев, к которому я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими?.. Народ, единокровный, наш народ разрознен с нами и навеки!..”» В. Розанов верно отмечает в «Уединенном», что «вообще семья, жизнь, не социал-женихи, а вот социал-трудовики – никак не вошли в русскую литературу. На самом деле труда-то она и не описывает, а только “молодых людей”, рассуждающих “о труде”. Именно женихи и студенты; но ведь работают-то в действительности – отцы. Но те все – “презираемые”, “отсталые”, и для студентов они то же, что куропатки для охотника».

«…увлекала самого бесстрастного зрителя»

Два выдающихся поклонника погибли, а Телешева продолжала восхищать публику. Карл Брюллов – художник, которого называли «Пушкиным в поэзии», – запечатлел балерину в картине «Итальянка у фонтана».

Орест Кипренский писал с нее Зелию. Если быть точной, полотно называется «Портрет танцовщицы Е.А. Телешевой в роли Зелии». 1828 год.

Когда художник работал над портретом, Михаила Андреевича Милорадовича уже не было в живых, а Александру Сергеевичу Грибоедову оставалось жить меньше года…

Портрет танцовщицы Е.А. Телешовой в роли Зелии. Художник О.А. Кипренский

Портрет передает необыкновенную привлекательность балерины.

Вспомним…

Успехи на сцене следовали за успехами. В 1827 году Телешева получила звание придворной танцовщицы. О ее таланте один из современников писал: «…При самой очаровательной наружности имела она столько чувств и игры, что увлекала самого бесстрастного зрителя».

Гибель двух выдающихся поклонников, из которых Милорадович был фактически, как сказали бы теперь, гражданским мужем, конечно, оставила неизгладимый отпечаток. Но жизнь брала свое.

Поклонники не переводились. Среди них были и весьма состоятельные. К примеру, Афанасий Федорович Шишмарев был одним из них. Он рано – в чине штабс-капитана – вышел в отставку, занялся коннозаводством, постепенно стал и домовладельцем. Его супруга, Анна Сергеевна Яковлева, была дочерью Сергея Яковлева, который владел уральскими рудниками и «железоделательными» заводами. Так что Шишмарев с помощью богатого приданого значительно укрепил свое финансовое состояние, и без того достаточно прочное.

Супруга приобщила его к театру, и он стал театралом-завсегдатаем, особенно балета. Тогда же он увидел Екатерину Телешеву, которая потрясла его воображение. А когда в 1829 году ушла из жизни его супруга Анна Сергеевна, Шишмарев, едва оправившись от потери, нашел возможность познакомиться с балериной.

Вскоре он сделал ей предложение.

Брак получился счастливым. Знаменитая супруга родила Шишмареву пять сыновей и дочь. Дочь записали Телешевой, поскольку она решила идти по стопам матери – в балет.

Долгое время, несмотря на частые роды, балерина продолжала свою волшебную работу на сцене, когда исполнилось тридцать восемь лет – в 1842 году, – покинула театр и полностью посвятила себя семье. Она умерла в 1857 году. Афанасий Федорович пережил ее почти на два десятка лет и оставил этот мир в 1876 году.