Триумфы и драмы русских балерин. От Авдотьи Истоминой до Анны Павловой - читать онлайн

Драмы русской Терпсихоры

Разборка между возлюбленными – теперь бы их назвали проще: сожителями – была короткой. Штаб-ротмистр кавалергардского полка Василий Шереметев приставил пистолет к голове балерины Авдотьи Истоминой, беглянке, возвратившейся к нему из путешествия на пару дней в дом графа Завадовского, и устрашающе заявил:

– Говори правду или не встанешь с места. Даю тебе на этот раз слово. Ты будешь на кладбище, а я в Сибири. Очень хорошо знаю, да что же. Была близка с Завадовским или нет?

В такой ситуации слабая женщина могла признаться во всех грехах, даже в тех, которые не совершала. И признанием своим Истомина открыла путь к трагедии, коснувшейся в первую очередь самого разбушевавшегося кавалергарда…

Кто же она, эта женщина, из-за которой произошла прогремевшая в ту пору на всю столицу дуэль?

В первой главе романа «Евгений Онегин» Александр Сергеевич Пушкин посвятил Авдотье Истоминой такие пламенные строки…

Пушкин назвал Истомину «Русской Терпсихорой».

Терпсихора в древнегреческой мифологии являлась музой танца. Она со временем стала определенным символом в искусстве. Древнегреческий историк и мифолог Диодор Сицилийский писал, что это имя произошло от понятия – наслаждение (терпейн), которое получали зрители от созерцания танца. В мифологии Терпсихора – дочь бога неба, грома и молний Зевса, ведающего всем миром, и Мнемозины, богини, олицетворявшей память, Матери Муз – Евтерпы, Клио, Талии, Мельпомены и Терпсихоры.

А.С. Пушкин. Художник В.А. Тропинин

Терпсихора – покровительница танцев и хорового пения. Она изображается в виде молодой женщины с венком на голове и улыбкой на лице, держащей в одной руке лиру, а в другой плектр (медиатор – приспособление для музыкальных инструментов). Плектр – это костяная, пластмассовая или металлическая пластинка…

Не случайно Пушкин столь высоко отметил танцовщицу. Она действительно была непревзойденной на сцене того времени, когда юный поэт вышел из лицея.

Театральная жизнь Петербурга бурлила, и юный Пушкин, которому едва исполнилось восемнадцать лет, с удовольствием окунулся в нее.

Пушкинист Леонид Петрович Гроссман (1888–1965) в работе «Пушкин в театральных креслах» писал:

«Кулисы, уборные актрис, даже классы театральных воспитанниц – весь этот мир юных, красивых, грациозных и радостных женщин был постоянным источником любовных приключений. Вокруг театра развертывалась особая праздничная жизнь, насыщенная эротикой и окрашенная отважным авантюризмом. Поединки, похищения, необычайные свидания, подкупы прислуги, даже переодевания – все это сообщало любовным нравам эпохи какой-то полуфантастический и часто поистине театральный характер».

Что ж… Поединки, как мы видели, тоже присутствовали в жизни Авдотьи Истоминой, поединки именно из-за нее, причем довольно жесткие. Они остались в истории как «дуэль четырех». Но об этом со всеми подробностями далее…

А пока шел 1819 год. 27 октября Александр Сергеевич писал своему приятелю, офицеру легкоконного полка Павлу Борисовичу Мансурову (1791–1880):

«Каждое утро крылатая дева летит на репетицию мимо окон нашего Никиты, по-прежнему подымаются на нее телескопы и… – но увы… ты не видишь ее, она не видит тебя. Оставим элегию, мой друг. Исторически буду говорить тебе о наших. Все идет по-прежнему; шампанское, слава богу, здорово – актрисы также – то пьется, а те… – аминь, аминь. Так и должно… Всеволожский Н. играет; мел столбом! деньги сыплются! Сосницкая и кн. Шаховской толстеют и глупеют – а я в них не влюблен – однако ж его вызывал за его дурную комедию, а ее за посредственную игру».

Кстати, упомянутый в письме Никита Всеволодович Всеволожский (1799–1862), сочинитель водевилей и страстный театрал, ухаживал за юной и талантливой балериной Авдотьей Овошниковой (1804–1846) и даже имел от нее внебрачного сына Ираклия Никитича Никитина, родившегося в 1823 году. Пушкин в ту пору уже был в командировке на юге, часто оплошно именуемой южной ссылкой. Но для Всеволожского это была лишь обычная связь. Вскоре он женился на княжне В.П. Хованской.

Ну а у Павла Мансурова был роман с другой балериной, еще более юной, Марией Крыловой (1804–1834).

Острый на язык Пушкин не пощадил, однако, и свою возлюбленную. Впрочем, в те годы влюбленность его была безответной.

Эпиграмма весьма дерзка:

Не будем далее цитировать – речь идет о мужских достоинствах.

Алексей Федорович Орлов (1787–1862) был братом знаменитого декабриста Михаила Федоровича Орлова, женатого на Екатерине Николаевне Раевской. Впоследствии он дослужился до высоких чинов. Стал генералом от кавалерии, генерал-адъютантом, а в 1856-м получил княжеский титул.

Но это впоследствии. А в ту пору он хоть и был старше Пушкина на 12 лет, но страсти играли в нем вполне юношеские. Возможно, Пушкину было несколько обидно, что через этакого уже, по понятиям восемнадцатилетнего юнца, старика не пробиться к сердцу Истоминой.

Известно, что этакие вот эпиграммы, да и просто дерзкие шутки Пушкина, нередко приводили к дуэлям, но в данном случае А.Ф. Орлов не обратил внимания на эпиграмму.

Пушкин же посвятил ему стихи иного содержания.

Да и что там было делить? Успех? Был ли он? В Авдотью Истомину влюблялись многие приятели или просто знакомцы Пушкина. Он писал об этом в 1820 году в статье «Мои замечания об русском театре»:

«Публика образует драматические таланты. Что такое наша публика?

Пред началом оперы, трагедии, балета молодой человек гуляет по всем десяти рядам кресел, ходит по всем ногам, разговаривает со всеми знакомыми и незнакомыми. “Откуда ты?” – “От Семеновой, от Сосницкой, от Колесовой, от Истоминой”. – “Как ты счастлив!” – “Сегодня она поет – она играет, она танцует – похлопаем ей – вызовем ее! она так мила! у ней такие глаза! такая ножка! такой талант!..” – Занавес подымается. Молодой человек, его приятели, переходя с места на место, восхищаются и хлопают. Не хочу здесь обвинять пылкую, ветреную молодость, знаю, что она требует снисходительности. Но можно ли полагаться на мнения таковых судей?

Часто певец или певица, заслужившие любовь нашей публики, фальшиво дотягивают арию Боэльдье или della Maria. Знатоки примечают, любители чувствуют, они молчат из уважения к таланту. Прочие хлопают из доверенности и кричат форо из приличия.

Трагический актер заревет громче, сильнее обыкновенного; оглушенный раек приходит в исступление, театр трещит от рукоплесканий.

Актриса… Но довольно будет, если скажу, что невозможно ценить таланты наших актеров по шумным одобрениям нашей публики.

Еще замечание. Значительная часть нашего партера (то есть кресел) слишком занята судьбою Европы и Отечества, слишком утомлена трудами, слишком глубокомысленна, слишком важна, слишком осторожна в изъявлении душевных движений, дабы принимать какое-нибудь участие в достоинстве драматического искусства (к тому же русского). И если в половине седьмого часу одни и те же лица являются из казарм и совета занять первые ряды абонированных кресел, то это более для них условный этикет, нежели приятное отдохновение. Ни в каком случае невозможно требовать от холодной их рассеянности здравых понятий и суждений, и того менее – движения какого-нибудь чувства. Следовательно, они служат только почтенным украшением Большого каменного театра, но вовсе не принадлежат ни к толпе любителей, ни к числу просвещенных или пристрастных судей».

Но все-таки, кто же эта балерина, столь очаровавшая многих?

Пройдут годы, и другая выдающаяся русская балерина Тамара Карсавина напишет о ней в своих мемуарах, названных «Театральная улица»:

«Поход в большой репетиционный зал на лекцию дал мне возможность рассмотреть старые гравюры, в огромном количестве висевшие на стенах. Перед портретом Истоминой я застыла в восхищении. Благодаря строкам Пушкина, которые я знала наизусть: “И вдруг прыжок, и вдруг летит, Летит, как пух от уст Эола…” – я уже давно лелеяла в сердце своем романтический образ “блистательной, полувоздушной” Истоминой. Гладкая красивая головка в венке из роз и кувшинок, мечтательный взгляд, полуленивая, полупренебрежительная улыбка словно облекли в плоть и кровь доселе неуловимый для меня образ».

«Мимический дар и… завершенность танца…»

Ее ранняя биография малоизвестна и полна темных пятен. Точно известно лишь время рождения – 6 января 1799 года. Она была на 5 месяцев старше Пушкина.

А вот каким образом она оказалась в Петербургской балетной школе, существует следующее предание. В Циклопедии говорится:

«Авдотья Истомина была дочерью спившегося полицейского пристава Ильи Истомина и его жены Анисьи. В шесть лет осталась круглой сиротой. По счастью, попала в императорское театральное училище, куда брали детей на полный пансион, обучая их театральному ремеслу. Широким общим образованием театральная школа не могла похвастаться. Профессия артистов в начале XIX столетия не считалась престижной, и в училище приводили детей, как правило, из низших сословий и из бедной среды. Педагогом юной Авдотьи поначалу была русская балерина Екатерина Сазонова, затем, в старших классах, – Шарль-Луи Дидло, талантливый балетмейстер и педагог, сыгравший огромнейшую роль в истории развития русского балета, но при этом своенравный и жестокий. Его учеников не раз приходилось брать под свою защиту инспектору училища Сергею Ефимовичу Рахманову. Впрочем, жестокостью нравов Россию с ее крепостным правом было не удивить.

Истомина, как и все остальные учащиеся, стала выходить на сцену рано, еще ребенком: в 9 лет она участвовала в постановке Дидло “Зефир и Флора” на сцене Большого Каменного театра. Вместе с другими детьми, своими сверстниками и соучениками, она изображала свиту Флоры – покровительницы всего растительного мира».

Петербургскую театральную школу Авдотья Истомина окончила в 1815 году. Ее сразу зачислили в петербургскую труппу императорских театров. Страна оживала после Наполеоновских войн, войска возвращались из заграничного похода. Оживали и театры. И в эту пору возвращения в жизнь общества театра, так хорошо описанную Пушкиным, Истомина начала свою карьеру с дебюта в балете «Ацис и Галатея», поставленном Шарлем Дидло (1767–1837), танцовщиком, хореографом и балетным педагогом. Шарль Дидло – ее учитель. Это помогло сразу же занять ведущее место в группе. Хотя, конечно, Истомина действительно выгодно отличалась от других танцовщиц. Талант виден сразу.

Балетовед и историк балета Вера Михайловна Красовская (1915–1999) писала об Истоминой:

«Мимический дар и техническая завершенность танца, эти идеальные для танцовщицы качества, естественно сочетались в ней».

Истомина была очень красива.

Пимен Николаевич Арапов (1796–1861), драматический писатель, журналист и первый историограф русского театра, так описал внешность балерины: «Она была среднего роста, очень красива, стройна, с темными роскошными волосами и черными блестящими глазами, длинными густыми ресницами, придающими ее физиономии особый характер. У нее были мускулистые, сильные ноги, движения ее были легки и грациозны».

За округлость форм «ее сравнивали с богиней плодов Помоной».

Авдотья Истомина. Художник А.Ф. Винтергальтер

Вот эта самая округлость форм в зрелые годы сыграла с ней злую шутку, но в юности она не только не портила фигуру, но делала еще более привлекательной.

Дуэль четверых

В 1817 году Истомина оказалась в центре скандала, прогремевшего на весь Петербург. Его назвали «дуэлью четверых» или «четверной дуэлью».

Озорная, общительная, остроумная Авдотья Истомина, казалось, подавала надежды многим кавалерам. Так ли было это? Или являлось только игрой?

В 1817 году у Истоминой начался роман с кавалергардом Василием Шереметевым. Но стоило ей переехать к нему на жительство, приключения вокруг нее завертелись и закрутились с еще большей силой. Многим ухажерам не понравилось оказанное ею предпочтение кавалергарду. Особенно всполошился камер-юнкер граф Александр Петрович Завадовский. Он уже положил глаз на балерину, и вдруг такой пассаж. Она вроде бы как и не замужем, но если не за мужем, то за любовником спряталась ото всех.

Повреждение нравов в России уже произошло стараниями возвратившейся из зарубежной поездки некоей особы, отдаленно напоминающей царя Петра Алексеевича, заточенного, как теперь уже доказано, в Бастилию. Это повреждение навязывалось в течение восемнадцатого века, продолжилось и в начале века девятнадцатого. Ну а потому никто и ничего не видел предосудительного в том, что балерина Авдотья Истомина перебралась на жительство к кавалергарду Василию Шереметеву (1794–1817).

Некоторые биографы скромно пишут: мол, она жила у него на квартире. Но шила в мешке не утаишь. Хороша квартирантка.

Так вот эта «квартирантка», даже переехав к своему возлюбленному, возможно, всего лишь временно возлюбленному, весьма соблазнительно вела себя и с другими. Разумеется, из-за этого происходили между любовниками ссоры и разборки. А однажды ссора разгорелась не на шутку.

Истомина даже подумывала, а не покинуть ли Шереметева. Слишком груб он оказался.

Наконец, она приняла решение некоторое время пожить у подруги, чтобы с Шереметева страсти улеглись.

Решение принято, но… вмешался его величество случай. Когда Истомина уже собиралась отправиться к подруге, к ней в гримерную зашел Александр Сергеевич Грибоедов, вовсе не ее поклонник, но почитатель таланта, восхищенный игрой в тот вечер, и, что немаловажно, друг ее вздыхателя графа Завадовского.

Истомина сообщила о своем решении ехать к подруге. На это Грибоедов сказал, что приглашает ее к себе в гости, как он выразился, «на чай».

Дмитрий Александрович Смирнов (1819–1866), мемуарист, литературный критик и литературовед, посвятивший свое творчество изучению наследия А.С. Грибоедова, так описал события, связанные с «дуэлью четырех», услышанную от современника того события, члена грибоедовского кружка Андрея Андреевича Жандра:

«Шереметев, шалун, повеса, но человек с отлично-добрым и благородным сердцем, любил Истомину со всем безумием страсти, а стало быть, и с ревностью. И в самом деле она была хорошенькая, а в театре, на сцене, в танцах, с грациозными и сладострастными движениями – просто прелесть!.. Шереметев с ней ссорился часто и, поссорившись перед роковой для него дуэлью, уехал от нее. Надо заметить, что скорее он жил у нее, чем она у него. Истомина, как первая танцовщица, получала большие деньги и жила хорошо… Грибоедов, который в то время жил вместе с графом Завадовским, бывал у них очень часто как друг, как близкий знакомый. Завадовский имел, кажется, прежде вид на Истомину, но должен был уступить счастливому сопернику… Поссорившись, Шереметев, как человек страшно влюбленный, следил, наблюдал за Истоминой; она это очень хорошо знала.

Не знаю уж почему, во время этой ссоры Грибоедову вздумалось пригласить к себе Истомину после театра пить чай. Та согласилась, но, зная, что Шереметев за ней подсматривает, и не желая вводить его в искушение и лишний гнев, сказала Грибоедову, что не поедет с ним вместе из театра прямо, а назначила ему место, где с ним сейчас же после спектакля встретится, – первую, так называемую Суконную линию Гостиного двора, на этот раз, разумеется, совершенно пустынную, потому что дело было ночью. Так все и сделалось: она вышла из театральной кареты против самого Гостиного двора, встретилась с Грибоедовым и уехала к нему.

Шереметев, наблюдавший издалека, все это видел. Следуя за санями Грибоедова, он вполне убедился, что Истомина приехала с кем-то в квартиру Завадовского. После он очень просто, через людей, мог узнать, что этот кто-то был Грибоедов. Понятно, что все это происшествие взбесило Шереметева, он бросился к своему приятелю Якубовичу с вопросом: что тут делать?

“Что делать, – ответил тот, – очень понятно: драться, разумеется, надо, но теперь главный вопрос состоит в том: как и с кем? Истомина твоя была у Завадовского – это раз, но привез ее туда Грибоедов – это два, стало быть, тут два лица, требующих пули, а из этого выходит, что для того, чтобы никому не было обидно, мы при сей верной оказии составим une partie carree (увеселительную прогулку вчетвером) – ты стреляйся с Грибоедовым, а на себя возьму Завадовского”.

– Да помилуйте, – прервал я Жандра, – ведь Якубович не имел по этому делу решительно никаких отношений к Завадовскому. За что же ему было с ним стреляться?..

– Никаких. Да уж таков человек был. Поэтому-то я вам и сказал, и употребил это выражение: “при сей верной оказии”. По его понятиям, с его точки зрения на вещи, тут было два лица, которых следовало наградить пулей, – как же ему было не вступиться? Поехали они к Грибоедову и к Завадовскому объясняться. Шереметев Грибоедова вызвал. “Нет, братец, – отвечал Грибоедов, – я с тобой стреляться не буду, потому что, право, не за что, а вот если угодно Александру Ивановичу (т. е. Якубовичу), то я к его услугам”. Une partie carree устроилась.

Шереметев должен был стреляться с Завадовским, а Грибоедов с Якубовичем. Барьер был назначен на 18 шагов, с тем чтобы противникам пройти по 6 и тогда стрелять. Первая очередь была первых лиц, то есть Шереметева и Завадовского.

Я забыл сказать, что в течение всего этого времени Шереметев успел помириться с Истоминой и как остался с ней с глазу на глаз, то вдруг вынул из кармана пистолет и, приставивши его прямо ко лбу, говорит: “Говори правду или не встанешь с места, – даю тебе на этот раз слово. Ты будешь на кладбище, а я в Сибири, – очень хорошо знаю, да что же. Была близка с Завадовским или нет?” Та, со страху или в самом деле вправду, но, кажется, сказала, что была. После этого понятно, что вся злоба Шереметева обратилась уже не на Грибоедова, а на Завадовского, и это-то его и погубило.

Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шел тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева или просто чувство злобы пересилило в нем рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского еще не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи… Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. “Il en voulait a ma vie, – сказал он, – a la barriere! (соблаговолите к барьеру)”. Делать было нечего, – Шереметев подошел, Завадовский выстрелил. Удар был смертельный – он ранил Шереметева в живот. Шереметев несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу…»

Это случилось 12 ноября 1817 года…

Ну что ж, одна дуэль состоялась. Грибоедов предложил Якубовичу продолжить дело. Александр Иванович Якубович (1792–1845), в то время корнет, а впоследствии декабрист, был одним из четырех участников «четвертной дуэли».

Но как стреляться, если друг Якубовича Шереметев лежал на животе и кровь обагрила снег вокруг него.

Дмитрий Александрович Смирнов так писал о необходимости отложить дуэль:

А.С. Грибоедов. Художник В. Мошков

«Якубович, указывая на Шереметева, обратился к Грибоедову с изъяснением того, что в эту минуту им, конечно, невозможно стреляться, потому что он должен отвезти Шереметева домой… Они отложили свою дуэль до первой возможности…»

Итак, первый этап четвертной дуэли состоялся 12 ноября 1817 года. А что же дальше?

Слухов о дуэли было много. По одному из них, после меткого выстрела Завадовского Якубович, раздраженный ранением друга, пока еще неясно каким по тяжести, выстрелил в Завадовского и прострелил ему шляпу.

А потом, договорившись с Грибоедовым об отсрочке дуэли, повез своего друга Шереметева на квартиру, где тот умер 14 ноября, то есть мучился почти двое суток. Ведь выстрел в живот часто не приводил к немедленной смерти. Другое дело – выстрел в сердце.

И тем не менее отец погибшего не винил в гибели сына Завадовского. Он уже и так имел конфликт с сыном из-за увлечения балериной. Как это можно! Дворянин, кавалергард и балерина! Было ведь начало – ну, допустим, первая четверть – девятнадцатого века.

Зная о том, что идет следствие, что Завадовский и Якубович арестованы, отец Шереметева добился приема у императора Александра I и просил не подвергать суровому наказанию Завадовского. В результате следствие признало, что убийство было совершено «в необходимости законной обороны».

Граф Завадовский был выслан за границу. Ну а Якубович сослан на Кавказ в действующую армию.

Грибоедову удалось избежать наказания. Управляющий Министерством иностранных дел России Петр Яковлевич Убри (1774–1847) получил докладную с указанием на то, что Грибоедов совершенно ни при чем:

«Милостивый государь Петр Яковлевич!

Возложенную вашим превосходительством обязанность быть депутатом по делу о бывшей дуэли между графом Завадовским и штаб-ротмистром Шереметевым, со стороны чиновника государственной Коллегии иностранных дел г-на Грибоедова, я принял; и вчерашний день следствие сего дела кончено и утверждено находящимися под следствием, так и депутатами со стороны каждого, о чем и поставляю долгом донести вашему превосходительству, какие объяснения были требованы от г-на Грибоедова по сему делу, а именно: что г-н Грибоедов был коротко знаком с штаб-ротмистром Шереметевым и жившею у него танцовщицею Истоминою. После учинившейся между Шереметевым и сею Истоминою ссоры, когда она уже выехала от него в другой дом, тогда Грибоедов, будучи в театре, пригласил Истомину ехать с собою в карете, чтобы узнать подробнее, за что она поссорилась с Шереметевым, которая на то охотно согласилась, и он привез ее в дом, где он жил вместе с Завадовским. В тот же вечер приехал по окончании спектакля домой и граф Завадовский, который и нашел его с Истоминою; после сего все они трое провели вечер вместе, а потом Истомина отправилась к себе. После сего граф Завадовский был вызван на дуэль Шереметевым, последствия коего ему, Грибоедову, были неизвестны. И сим заключены были показания г-ном Грибоедовым. 20 ноября 1818 г. А. Ахлопков».

Конечно, Истомина оказалась в ужаснейших обстоятельствах. Погиб ее – ну, как бы сказать, сожитель, или, как теперь говорят, гражданский муж. В любом случае человек близкий, хотя и, судя по документам, сложный в жизни, хоть отдаленно, но напоминающей семейную.

Трудно было отвечать на вопросы следователя, но отвечать приходилось. Сохранилось содержание этих ответов в пересказе исследователей и биографов, из которых видно: Истомина рассказала о встрече с Грибоедовым и поездке с ним на квартиру Завадовскому. Причем показала она и то, что «ведомства Госуд. Коллегии Ин. дел губ. секр. Грибоедов, часто бывший у них по дружбе с Шереметевым и знавший о ссоре ее с ним, позвал ее с собою ехать к служащему при театральной дирекции д. ст. сов. кн. Шаховскому, к коему по благосклонности его нередко езжала, но, вместо того, завез ее на квартиру Завадовского, но не сказывая, что его квартира, куда вскоре приехал и Завадовский, где он, по прошествии некоторого времени, предлагал ей о любви, но в шутку или в самом деле, того не знает, но согласия ему на то объявлено не было, с коими посидевши несколько времени, была отвезена Грибоедовым на свою квартиру».

Грибоедов же показывал, что «пригласил ехать единственно для того только, чтоб узнать подробнее, как и за что она поссорилась с Шереметевым, и как он жил до сего времени за неделю на квартире гр. Завадовского, то и завез на оную, куда приехал и Завадовский, но объяснялся ль он ей в любви, не помнит, но после отвез в ее квартиру».

Словом, каждый из опрошенных представлял дело по-своему.

Завадовский заявил, что он «ее в театре, на лестнице лично приглашал к себе, когда она оставит Шереметева, побывать в гостях у него, но с кем она приехала к нему, не знает и о любви, может быть, в шутках говорил и делал разные предложения», но на очной ставке с Грибоедовым он взял назад свое показание и заявил, что он «ошибся, принявши визит Истоминой на свой счет».

Истомина же призналась, что, собираясь ехать с Грибоедовым, опасалась слежки со стороны Шереметева и потому «попросила ждать ее с санями у Гостиного двора». К месту встречи она добралась на театральной карете.

Следствие велось серьезно, ведь дуэли были запрещены. За нарушение этого запрета полагалась смертная казнь через повешение, хотя, конечно, до такого исхода дело редко доходило, если не сказать, что не доходило и вовсе никогда.

Шереметев, безусловно, любил Истомину, и разрыв с ней был для него слишком тяжел. К дуэли привели именно чувства ревности и оскорбленного самолюбия. В таких обстоятельствах люди, подобные Шереметеву, мечутся, переживают, ищут выход, пытаются вернуть любой ценой предмет обожания, а вернув, начинают мучать этот предмет, ибо ревность застилает глаза и заставляет помутиться разум.

Шереметев то кипел, то просил прощения у своей возлюбленной и умолял ее вернуться.

Истомина боялась возвращаться. Она заявляла, что собирается «ехать к князю Шаховскому». С большим трудом, путем обмана Шереметев все же привез к себе беглянку. И вот тут начались сцены, достойные мелодрамы. Шереметев, уговаривая Истомину остаться, грозил в противном случае застрелиться, если она уедет.

Истомина, как она показала на следствии, согласилась остаться, уверившись «в таком чистосердечном раскаянии и не желая довести до отчаяния».

Но Шереметев не удовлетворился этим. Теперь в нем заиграли ревность и оскорбленное самолюбие. К тому же он хотел знать всю правду о том, до каких пределов дошли отношения с Заводовским.

Он мучил Истомину допросами несколько дней. А не добившись верных ответов, на его взгляд, верных, пригрозил ее застрелить и даже приставил к виску пистолет. Истомина поняла, что, если она станет отрицать связь с Заводовским, Шереметев выстрелит. Ну и сказала то, что он в этаком экзальтированном состоянии хотел услышать.

Сам создал условия, которые можно было разрешить лишь поединком. И он собрался послать вызов Завадовскому.

Якубович пытался завести следствие в тупик и, желая скрыть, что причиной дуэли стала балерина – это по тем временам не совсем здорово, – пытался выдумать иную, более приличествующую дворянину причину. Однако ничего путного придумать не мог и заявил, что причина тайная и он обещал хранить тайну.

От очной ставки с Завадовским Шереметев отказался, заявив, что не желает видеть убийцу своего друга, а тем более говорить с ним.

Следствие так и не выяснило твердо и окончательно всех обстоятельств дуэли. Противники-то были из одного класса, из одного общества, а потому и Завадовский, и Якубович старались, уж коли сами влипли в историю, по крайней мере выгородить Грибоедова.

Дуэль, дуэль! Как легко произносились эти слова, как легко посылались вызовы на поединки! Но каждая смерть на дуэли оставляла гнетущее впечатление на секундантов. Грибоедов признавался своим приятелям в том, что на него «нашла тоска», что перед глазами постоянно видит смертельно раненного Шереметева и стремится покинуть столицу, чтобы хоть как-то уменьшить впечатления от случившегося.

Александр Сергеевич Пушкин так пояснил это желание своего двойного тезки:

«Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда с своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в уединенных, неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами».

А в романе «Евгений Онегин» появились такие строки:

Эти строки навеяны тем, что испытал Грибоедов, которому являлась окровавленная тень Шереметева.

Судьба Истоминой

Но что же Истомина? Для нее смерть возлюбленного явилась страшным ударом. Да, она вела себя порою вольно, да, она иногда стремилась вызвать в нем ревность, но… она любила его, насколько сильно, известно ей одной. Кто она? Даже не жена. В свои 18 лет она осталась – нет, не вдовой, она осталась одна, среди сонма поклонников, и с невероятным шлейфом пересудов, касающихся дуэли, в которой она сама винила себя.

Напомним… Даже отец ее погибшего возлюбленного совершил поступок, кому-то, быть может, не совсем понятный. Он просил государя не наказывать строго и убийцу его сына, и секундантов, поскольку сын дрался – страшно сказать – за какую-то простолюдинку, девицу низшего сословия. Сценическая слава не давала никаких сословных преимуществ.

Она не видела сочувствия среди окружающих, среди коллег и тем более среди руководства. Впереди были новые работы на сцене, и нужно было сжать в кулак свое горе, чтобы по-прежнему блистать перед зрителями, которые посудили-порядили, да и забыли о дуэли: им важнее было «терпейн» – наслаждение от игры балерины.

А наслаждаться было чем. На Западе, как всегда, выдумывают свое первенство то в одном, то в другом событии. Так, выдумали, будто итальянка Мария Тальони на лондонской сцене впервые вставала на пуанты в 1830 году.

Что такое встать на пуанты? Это фактически встать на носок! Первой в России и во всем мире это сделала на сцене Авдотья Ильинична Истомина несколькими годами раньше, совершив революцию в балете.

А уже в 1818 году балерину ждали новые роли. Жесткий и суровый учитель Шарль Дидло начал реанимировать свой любимый балетный спектакль «Зефир и Флора», в котором Истомина участвовала и раньше, но не на первых ролях. И вот теперь настало ее время сыграть заглавную партию прекрасной Флоры.

Может быть, горе обострило все чувства, желания, стремления, может, оно заставило сжать в кулак нервы, укрепить волю к победе, но первый успех в роли Флоры стал прологом новых успехов. Замелькали на афишах названия новых балетных спектаклей – «Африканский лев», «Калиф Багдада», «Евтимий и Евхариса», «Дезертир», «Лиза и Колен», «Кора и Алонзо, или Дева Солнца», «Роланд и Моргана» и многие другие.

В начале 1823 года ей посчастливилось играть партию Черкешенки в спектакле, написанном по мотивам поэмы Александра Сергеевича Пушкина «Кавказский пленник».

Пушкин узнал об успехе спектакля и любезной ему балерины в Кишиневе, где находился в командировке по линии Коллегии иностранных дел, официально выдаваемой за ссылку. В письме от 30 января 1823 года он просил брата Льва Сергеевича:

«Пиши мне о Дидло, об Черкешенке Истоминой, за которой я когда-то волочился, подобно Кавказскому пленнику».

Что касается участников «четверной дуэли», которая к тому времени не состоялась еще как четверная, то наказания были весьма и весьма незначительные по тем временам, когда поединки, по существу, приравнивались к преступлениям. Александр Якубович был сослан на Кавказ, где проявил себя отважным воином и был отмечен самим Алексеем Петровичем Ермоловым, камер-юнкера графа Александра Петровича Завадовского выслали из России, и он уехал в Лондон, ну а Александр Сергеевич Грибоедов наказания избежал и сам уехал на Кавказ, не в силах, как уже говорилось выше, находиться в столице, где его мучили воспоминания о жестоком убийстве Шереметева.

Убийстве? Да, в обществе сочли содеянное Завадовским именно хладнокровным и расчетливым убийством. Он стрелял, когда противник уже сделал свой выстрел, стрелял спокойно, с короткой дистанции и, по мнению знатоков дуэли, уж если решил убить противника – в этом праве ему никто не отказывал, на то и дуэль – мог убить его наповал выстрелом в сердце – в голову стрелять было не принято, – он же нанес смертельную рану, в результате которой Шереметев уходил из жизни с большими мучениями и при полном сознании. То есть на таком коротком расстоянии у стрелка выбор был…

Точно такой же жестокий выстрел произвел слывший метким стрелком и Дантес, правда, существует мнение, что он нанес несмертельное ранение. Торопился, несмотря на то что был одет в кирасу – были такие бронированные защиты у кирасир, – боялся выстрела Пушкина, слывшего метким стрелком, ну и поспешил. А остальное довершили врачи…

Впрочем, до поединка Пушкина с омерзительным французским франтом оставалось еще двадцать лет… ведь четверная дуэль была в ноябре 1817 года, а убийство Пушкина одетым в пуленепробиваемую кирасу Дантесом произошло в январе 1838 года.

Продолжение четверной дуэли

Но ведь дуэль получила название четверной. Стрелялись же двое – Завадовский и Шереметев. Произошел и второй поединок – между Грибоедовым и Якубовичем, который не был вовсе отменен, а лишь отложен. Состоялся же поединок в 1819 году на Кавказе.

Встреча там была совершенно случайной. Якубович, увидев Грибоедова, сразу вспомнил о дуэли. И она состоялась.

Якубовича некоторые современники почитали за чудовище, называли даже животным. Что ж, он и оказался 14 декабря 1825 года на Сенатской площади, где горстка животных вывела на площадь обманутых солдат и молодых офицеров, чтобы разрушить Россию, а государя и всю его семью повесить на экономической (по словам придумавшего ее Пестеля) виселице.

Первым на высокой мачте корабля они мечтали повесить императора, к его ногам привязать петли и повесить императрицу и семилетнего наследника престола – будущего императора Александра II, ну а далее остальных членов императорской фамилии. Последователи затем в 1918 году свершили не меньшие злодеяния…

Мыслитель русского зарубежья Борис Башилов так рассказал о поведении Якубовича во время путча 14 декабря 1825 года:

«Якубович в день восстания ведет себя так: встретив Николая I, попросил его нагнуться (император был верхом. – А.Ш.) и не выстрелил (именно Якубовичу руководство путча поручило убить императора. – А.Ш.), а прошептал на ухо:

– Я был с ними и явился к вам.

Якубович вызвался уговорить мятежников, но, подойдя к восставшим, сказал:

– Держитесь, вас сильно боятся, – и трусливо исчез в толпе».

То есть он приложил руку к кровавой развязке, которая была неминуема после убийства еще одним подонком – Каховским – генерала Милорадовича.

Так вот Якубович, слывший отличным стрелком, потребовал продолжения четверной дуэли. Грибоедов, которому уже не хотелось даже вспоминать о дуэли 1817 года, о корчившемся на снегу Шереметеве, тем не менее вышел к барьеру, но намеренно выстрелил в сторону.

Однако это не остановило будущего бунтовщика Якубовича. Он стал целиться, но потом, видимо, все же посчитал, что такое убийство человека, намеренно давшего промах, не сделает ему чести, заявил, что номер не пройдет, и, вспомнив, что Грибоедов не только знаменитый уже поэт, но и талантливый музыкант, прекрасный пианист, решил сделать подлость. Он выстрелил Грибоедову в кисть руки, желая отрубить ее, но обрубил, к счастью, только часть мизинца.

Грибоедов впоследствии сумел при помощи изобретенной им самим накладки вернуться за клавиши и играть с не меньшим успехом.

Видимо, этот поступок Якубовича и привел к тому, что его стали именовать чуть ли не животным.

Ну а что касается дерзости в боях, так если она и была, что очень сомнительно, ибо звероподобные существа обычно трусливы, то она сопровождалась жестокостью, жестокостью, которой подвергались враги не только потому, что они враги, – этой жестокости в равной мере могли быть подвержены и члены царской фамилии, победи декабристы на Сенатской площади.

Не Якубовича ли изобразил Грибоедов в «Горе от ума» под именем Скалозуба? Впрочем, есть и другие претенденты на эту роль…

А в Петербурге продолжала блистать Авдотья Истомина уже не только в партии Черкешенки в «Кавказском пленнике», но и Людмилы в «Руслане и Людмиле».

Пушкин же, получая известия из столицы, конечно, мечтал снова увидеть ту, которая сразила его красотой и мастерством танца. Мечтал и писал в своем бессмертном романе «Евгений Онегин», где нашли свое отражение в литературных героях, а то и в прямом изображении многие его современники.

Фаддей Булгарин писал об Авдотье Истоминой в альманахе «Русская Талия»:

«Изображение страстей и душевных движений одними жестами и игрою физиономии, без сомнения, требует великого дарования: г-жа Истомина имеет его, и особенно восхищает зрителей в ролях мифологических. А.С. Пушкин мастерски изобразил сию Актрису в новом своем Романе в стихах».

Ну и далее приводились сами поэтические строки, которые быстро облетели весь Петербург, сделав Истомину самой знаменитой из столичных балерин.

Известный пушкинист Мстислав Александрович Цявловский (1883–1947) привел интересный факт о популярности Истоминой.

Генерал-губернатор Санкт-Петербурга генерал от инфантерии граф Михаил Андреевич Милорадович (1771–1825), который, как известно, ухаживал за балериной Екатериной Телешевой, соперничая при этом с Александром Сергеевичем Грибоедовым, нередко заказывал стихи в честь своей возлюбленной, причем просил поэтов, чтобы они по возможности походили на пушкинские посвящения Авдотье Истоминой.

Кстати, увлечение Телешевой не мешало посвящать стихи Авдотье Истоминой.

Благодаря роману «Евгений Онегин» вся Россия узнала о прекрасной балерине. Дядя Пушкина Сергей Львович в сентябре 1829 года находился в Михайловском, часто бывал в гостях у соседей и сообщил поэту такие интересные факты:

«У барышень Тимофеевых есть нечто вроде горничной; она дочь пастуха (не аркадского), но пастуха Опочецкого уезда, который пасет свиней. Ей лет 14 или 15, толстая коротышка, плечи вздернутые, квадратная, а физиономия дикая, как у всех девок, делающих грубую работу. Она знает наизусть почти весь Бахчисарайский фонтан и читает стихи Александра, жестикулируя при этом самым комическим образом. Сложенная как я тебе говорю, она произносит отрывки из Онегина, где он говорит об Истоминой, и бьет ногой об ногу, но ноги в пол-аршина в длину и столько же в ширину. Можешь вообразить, что это такое. Это столь же смешно, сколь и трогательно».

Между тем Пушкин, возвращенный из Михайловского в 1826 году императором Николаем I, снова повидал Истомину на сцене, вспомнил о «четверной дуэли» и задумал большой роман, который предварительно назвал «Русский Пелам», в котором собирался высветить пороки большого света.

В одном из сюжетных построений он посвятил главные сцены балерине Авдотье Истоминой. В черновиках он указал имена самой балерины и участников четверной дуэли.

Вот одна из строчек. «(Общество) Завадовский, паразиты, актрисы – его дурная слава» (VIII, 976). Но в задуманном романе Истоминой все же было уделено внимания мало – во всяком случае, так планировалось.

Тем не менее образ Истоминой не отпускал его. И вскоре в черновиках появились наброски нового замысла романа «Две танцовщицы»:

«Две танцовщицы – Балет Дидло в 1819 году. – Завадовский. – Любовник из райка. – Сцена за кулисами – дуэль – Истомина в моде. Она становится содержанкой, выходит замуж – Ее сестра в отчаянии – она выходит замуж за суфлера. Истомина в свете. Ее там не принимают – Она устраивает приемы у себя – неприятности – она навещает подругу по ремеслу».

К сожалению, Пушкин успел написать только фрагменты замысла, исполнить который он так и не успел.

Истомина продолжала свои выступления, блистала на сцене. А вот счастье в личной жизни ее миновало. О ее отношениях с мужчинами после гибели Шереметева известно немного.

До увольнения на пенсию она числилась в документах Императорских театров девицей.

Сцену балерина покинула 30 января 1836 года, за год до гибели Александра Сергеевича Пушкина. В тот день было ее завершающее выступление.

На пенсию в 37 лет! Если сравнить с творческим долголетием Матильды Кшесинской, это очень мало. Но труд балерин нелегок, и не все могли похвастать такими успехами, как Матильда Феликсовна.

Неизвестно, как Пушкин отнесся к увольнению балерины. Замуж она вышла через два года после гибели воспевшего ее поэта.

Это случилось в 1839 году. Истомина связала свою жизнь с Василием Годуновым, который был гораздо моложе нее. Он родился в год четверной дуэли – в 1817 году. Казалось, обретено счастье, хотя и призрачное, ведь муж моложе на 18 лет. Но вскоре Годунов умер от тифа…

В 1839 или 1840 году балерина вышла замуж за драматического актера Павла Экунина, первого исполнителя роли Скалозуба в «Горе от ума» Грибоедова. Он был партнером на русской пляске во время бенефиса балерины.

Пушкин в черновых записках оказался в какой-то мере пророком. Он предрекал, что героиня его будущего романа выйдет замуж за театрального работника, но суфлера, а не артиста.

Пушкин в свои зрелые годы подошел к решению в своих произведениях важных социальных вопросов. Он готовился к большому роману, но уже в небольших произведениях начинал прописывать образы. Вот, к примеру, «Гости съезжались на дачу».

«Зинаида Вольская лишилась матери на шестом году от рождения. Отец ее, человек деловой и рассеянный, отдал ее на руки француженки, нанял учителей всякого рода и после уж об ней не заботился. Четырнадцати лет она была прекрасна и писала любовные записки своему танцмейстеру». Запомним! Шесть лет! Не намек ли на Истомину?

А вот характеристика…

«Важная княгиня Г. проводила Вольскую глазами и вполголоса сказала своему соседу:

– Это ни на что не похоже.

– Она ужасно ветрена, – отвечал он.

– Ветрена? Этого мало. Она ведет себя непростительно. Она может не уважать себя сколько ей угодно, но свет еще не заслуживает от нее такого пренебрежения. Минский мог бы ей это заметить.

– Il n’en fera rien, trop heureux de pouvoir la compromettre. (Он ничего подобного не сделает, так как слишком рад возможности ее скомпрометировать (франц.). Между тем я бьюсь об заклад, что разговор их самый невинный.

– Я в том уверена… Давно ли вы стали так добродушны?

– Признаюсь: я принимаю участие в судьбе этой молодой женщины. В ней много хорошего и гораздо менее дурного, нежели думают. Но страсти ее погубят.

Страсти! какое громкое слово! что такое страсти? Не воображаете ли вы, что у ней пылкое сердце, романическая голова? Просто она дурно воспитана…»

А вот следующее произведение: «На углу маленькой площади».

«В комнате, убранной со вкусом и роскошью, на диване, обложенная подушками, одетая с большой изысканностию, лежала бледная дама, уж не молодая, но еще прекрасная. Перед камином сидел молодой человек лет двадцати шести, перебирающий листы английского романа».

Если учесть, что Истомина не выходила из головы Пушкина, можно предположить, что именно ее он изобразил в этом произведении. И снова прозорливо… Он ведь не мог знать, что она вышла замуж за молодого человека, который на 18 лет моложе…

Но он мог знать о не весьма приятном завершении карьеры. Она даже перешла в разряд мимической актрисы. А вскоре, когда ей понадобилось обратиться за разрешением выехать на лечение, на прошении появилась резолюция императора Николая I: «Истомину уволить ныне совсем от службы».

Возможно, император не забыл, как именно из-за нее погиб 23-летний кавалергард Шереметев.

Супруга Николая Некрасова, русская писательница и мемуаристка Авдотья (Евдокия) Яковлевна Брянская, в первом браке Панаева, во втором браке Головачева (1820–1893):

«Я видела Истомину уже тяжеловесной, растолстевшей, пожилой женщиной. Желая казаться моложавой, она была всегда набелена и нарумянена. Волосы у нее были черные, как смоль: говорили, что она их красит. Глаза у Истоминой были большие, черные и блестящие. У нас она прежде не бывала, но теперь приехала просить отца приготовить к дебюту воспитанника Годунова, рослого, широкоплечего, с туповатым выражением лица юношу. Она покровительствовала ему.

Отец прямо сказал Истоминой, что Годунов – самый бездарный юноша. Истомина не поверила и обратилась к В.А. Каратыгину. Не знаю, правда ли, будто Каратыгин получил от Истоминой значительный подарок за свои занятия с Годуновым…

Вскоре после этого Истомина вышла замуж за Годунова, и он быстро растолстел. Его лицо лоснилось от жиру. Когда он сидел в ложе со своей супругой, то самодовольно на всех посматривал, потому что сиял бриллиантами: шарф у него был заколот бриллиантовой булавкой, на рубашке и даже на жилете пуговицы были бриллиантовые. Он не надевал перчатку на ту руку, на пальце которой было надето кольцо с большим бриллиантом. Но недолго Истомина наслаждалась своим поздним супружеским счастием: ее здоровяк-муж схватил тиф и умер. Неутешная вдовица воздвигла дорогой памятник во цвете лет умершему супругу и даже собиралась поступить в монахини».

Умерла Истомина в 1848 году от холеры.

На скромной могиле было начертано: «Авдотья Ильинична Экунина, отставная артистка».

Вскоре ушел из жизни и ее супруг.