1. Casus extraordinarius 1


Иногда Артему снилась мама, укоризненно спрашивающая, почему он пошел не в хирурги или стоматологи. Стоматолог хорошо зарабатывает. Хирург – это солидно. А терапевт что? Ни рыба, ни мясо. Всего понемножку, ничего конкретного. Все по верхам, по верхам. Артем краснел, опускал очи долу и не отвечал, то есть, вел себя как в младших классах, когда умудрялся схлопотать тройку. Двоек он не получал вовсе, пятерку родители принимали как должное, на четверку смотрели укоризненно. За тройку ругали. Закончив выволочку, мама всегда находила для проступка сына оправдание. «Я понимаю, задание было очень сложным…» или «Я сама виновата, нельзя было разрешать так много смотреть телевизор…» И все в таком духе.

Вот и во сне она завершала монолог чем-нибудь вроде «Хорошо хоть не сантехник», «Зато на паперти с протянутой рукой стоять не будешь», «Без работы не останешься», «В поликлинику не сослали, и ладно».

Сегодня оправдательного вердикта не последовало. Мама смотрела молча, словно ждала чего-то. Артем не понял, чего. И проснулся.

Машинально потянулся влево, похлопал по кровати, не открывая глаз.

Проснулся окончательно.

Лариса ушла неделю назад, а он все никак не мог привыкнуть просыпаться в одиночестве.

– Сам виноват, нельзя было так много работать, – сказал Артем вслух. И уловил в голосе мамины интонации.

Лариса терпеть не могла его ночные дежурства («У всех врачей есть запасные жены»), рассказы о работе («Такое ощущение, что я для тебя на девятом месте после начмеда и семи твоих палат»), звонки от коллег и бесконечные с ними разговоры («Я когда-нибудь замочу твой телефон в сортире»). Артем понимал, рано или поздно зреющий абсцесс ее недовольства прорвется. Что, собственно, и произошло. Лариса ушла молча, не прощаясь. Утром в воскресенье Артем вернулся с дежурства, прилег на диване в зале. В спальню заходить не стал, чтобы не будить Ларису. Задремал. И почти сразу же подскочил – что-то не так. Чего-то не хватает.

Не хватало Ларисиных вещей и самой Ларисы.

– Ты неисправим, Дурищев, – сказала она за два дня до ухода, по обыкновению коверкая его фамилию. – Когда-нибудь я тебя брошу.

– Когда-нибудь мы все друг друга бросим, – отшутился он.

Думал, она пугает, шутит. Не верил.

Зря не верил.

Где-то он слышал такое выражение: женщины шутят всерьез. А Лариса была лучшей представительницей женского пола. Или одной из лучших.


Чтобы быть с ней вечерами, Артем продал абонемент в спортзал, купил гантели и эспандер. Но и на них времени почти не хватало.

«Вот сейчас и займусь», – решил Артем, прыжком соскочил с кровати и вытащил гантели из-под кровати. А пыли-то, пыли. Стыдно, доктор. Ай как стыдно. Врачу, исцелися сам.

Все, пошел исцеляться.

Открыл форточку, глотнул свежего мартовского, еще стылого, но уже весеннее-сырого арбузного воздуха. Оглядел пустой колодец двора.

Пустой, да не совсем.

Странное создание стояло внизу и глядело на него, Артема.

Надвинутая до бровей вязаная шапка грязно-коричневого цвета, болотный пуховик размера на два-три больше и мешковатые джинсы. То ли мальчик, то ли девочка. Унисекс, одном словом. Существо вне гендера.

Небось еще и бисексуал, почему-то с раздражением подумал Артем.

Создание заметило взгляд Артема, но уходить не спешило. Пялилось еще с минуту или две, пока Артем не погрозил пальцем и не сказал вслух «Ай-яй-яй!» Неизвестно, услышало ли оно. Тем не менее, сунуло руки в карманы бесформенного пуховика и неспешно удалилось. Артем предположил, оно зайдет в один из подъездов, ан нет – вообще ушло из двора. Что, приходило специально потаращиться на Артема?

Дорогой доктор, мысленно сказал Артем, не слишком ли много вы о себе мните?

Слишком, со вздохом ответил он и принялся наконец делать гимнастику.


Доделать ее не дали. Завибрировал телефон. Сердце на пару секунд дало сбой – они с Ларисой в шутку называли такое состояние «трепетанием предсердий» – но тревога оказалось ложной. Не она. Не Лариса.

Звонила постовая медсестра.

– Встал уже, Артемушка?

– Встал уже, Марфа Лукинична.

Ей единственной позволялась фамильярность – впрочем, только вне службы. Марфа Лукинична была старейшей медсестрой отделения, работала в нем с основания больницы.

И очень хорошо знала маму.

– Как самочувствие?

– Спасибо, не жалуюсь.

Странный вопрос о самочувствии. Ничто не говорило о его плохом состоянии, недомогании или дурном настроении. Ничто из этого не могло быть известно Марфе Лукиничне. Значит…

Значит, проблемы с той стороны.

– Не тяните, Марфа Лукнична. Что случилось?

– Да ты не волнуйся, Артемушка. Пока ничего плохого. Ну разве что этот твой… вип из триста восьмой палаты в реанимацию попал.

– Что?!

Ничего плохого. Интересно, а ЭТО какое тогда? Хорошее, что ли?

– Все нормально, откачают, – успокоила медсестра. – Полежит пару дней в коме и отойдет.

Отойдет. Ха. Смотря куда отойдет.

Вип из триста восьмой был замом мэра. Ему предоставили соответствующие условия. Палата со всеми удобствами, холодильником, телевизором.

– Подробностей не знаю, врать не стану, – ответила медсестра, чувствуя, что Артем онемел от новости. – Придешь, сам узнаешь.

Тогда зачем надо было звонить?

С одной стороны он, конечно, расстроен. Вип – Крестьянинов А.А., то ли Анатолий Алексеевич, то ли наоборот, Алексей Анатольевич, Артем постоянно путался – благополучно выздоравливал, шел на поправку, последние пять дней сохранялась стойкая положительная динамика. Бактериальная пневмония, напасть второй половины зимы, сдавала позиция. Без летальности в масштабах заболеваемости, конечно, обойти не удавалось, но… но в случае в Крестьяниновым она совершенно исключалась.

С другой стороны, у Артема было время подумать, почему А.А. оказался в реанимации. Отек легких? Но с чего бы? Еще в пятницу вип был весел, оживлен, шутил, правда, как-то странно, с уклоном в эротику и даже порнографию. Уж не девочку ли себе затребовал?

Артем машинально приготовил завтрак, без аппетита съел бутерброды и выпил две чашки кофе. Да, вредно. Но с утра почему бы и нет? Вот после обеда – ни-ни. Вечером тем более.

Если нельзя, но очень хочется, то, сами понимаете.


Артем уже нацеплял колеса, как они с мамой шутили про обувь, когда телефон проиграл начало похоронного марша. Пришло сообщение. Ларису каждый раз передергивало: «Что за покойницкий репертуар у тебя, Дурищев? Напоминание, мол, у каждого врача есть свое кладбище?» Он в оправдание шутил «мементо море» или «такова се ля ви». Но рингтон менять не собирался.

Номер, с которого пришло сообщение, незнаком. По хорошему, удалить, не читая. Моментально в море, и каюк. Если бы Артем не работал в больнице, так бы и сделал. Но одна непрочитанная эсэмэска, один непринятый звонок могут стоить кому-то жизни.

«Ну, как тебе новость?» И подмигивающий смайлик.

Он опешил.

Что за шутки?

Развлекается кто-то из отделения? Из реанимации?

И что, собственно, сие означает? Отправитель рад внезапному ухудшению состояния больного?

Бред какой-то.

У випа наверняка есть противники. Радуется кто-то из них? При чем тогда здесь он?

Объяснение может быть лишь одно. Злорадство направлено против него, Артема. Но в это верить не хотелось.

Надо узнать, что там и как, а потом паниковать.


Хорошо бы машину поменять, в очередной раз подумал Артем, садясь за руль. Старенькая «Дэу» по меркам Краснобельска, конечно, считалась иномаркой, но все равно хотелось что-то поновей. Лучше, конечно, внедорожник. Чтобы в горы зимой ездить. На горнолыжку. До некоторых отдаленных трасс на его машине никак не добраться. А очень хочется. А если очень хочется и нельзя, то… нет, в данном случае все равно нельзя. Даже кредит брать он не решался. Не потянет с хорошей, но не очень большой зарплатой.

Уже на подъезде к стоянке Артем заметил знакомую фигуру. Не узнать ЭТО было невозможно. Та же самая вязаная шапка цвета спелой мыши, тот же болотный пуховик с бабушкиного плеча, те же мешковатые штаны – не иначе, из секонд-хенда. В стационар ложиться, что ли, явилось? Тогда почему не через приемник? А, наверное, анализы сдавать.

И снова, как утром, он поймал на себе взгляд ЭТОГО нечто. Закрыл машину, щелкнул кнопкой сигнализации и направился прямиком к нечту. Чтобы прояснить некоторые моменты.

ОНО успело смыться. Вот только что стояло здесь и пялилось. А теперь нету нигде.

Артем обежал корпус под недоуменными взглядами коллег. ОНО провалилось сквозь землю. Пропало. Исчезло. Испарилось.

Пока бегал, наступил в несколько мелких луж, затянутых ледком, промочил ботинки. Тьфу, пропасть. Не так жаль ботинки, как мокрые ноги. Не станет же он сейчас, перед оперативкой, снимать носки и развешивать на батарее. Так и придется сидеть в сырых.

Быстро вбежав в вестибюль, проскочил неработающую «вертушку» – ее установили совсем недавно, магнитные пропуска уже раздали, но еще не использовали – Артем влетел на третий этаж, прыгая через три ступени.

Сидеть в сырых носках на оперативке не пришлось. То есть, в сырых – да. А вот оперативку то ли отменили, то ли перенесли. В ординаторской собрались все, кроме заведующей и старшей.

Все – это Артем плюс Алла Борисовна Жукова и Софья Никитична Милодарова, два других отделенческих терапевта. Две медсестры, дежурившие ночью, Марина Круглова да Марфа Лукинична.

– Слышали, Артем Петрович? – сквозь зубы процедила Алла Борисовна, чей стол стоял рядом. – Ваш вип в реанимацию угодил.

– Как же так? – Артем удивленно вскинул бровь, вроде только услыхал. – Он же был почти здоров. Я его завтра на выписку собрался готовить.

– Вот и выпишется. Да только не туда.

Алла Борисовна поправила жгуче-черную прическу-каре и склонилась над какой-то историей. Артем не понимал Жукову. Врач со стажем, сильный диагност, интересная женщина (где-то даже вамп), она вела себя порой как базарная бабка. Доводила до слез пациентов, грубила родственникам. Делать ей замечания, а тем более читать нотации никто не решался – ее привел главный. Ему в свою очередь ее порекомендовали. Кто – неизвестно. Но мохнатая рука оказалась весьма мохнатой. На жалобы в адрес врача составлялись дежурные отписки типа «факты проверены, частично соответствуют действительности, приняты меры». Ее даже стимулирующих выплат не лишали ни разу.

Жукова была старше лет на восемь-девять, тем не менее, иногда запросто флиртовала, как с ровесником, и, как казалось Артему, не прочь была завести интрижку.

– Что случилось, не знаете?

– Не знаю. Сегодня же САМА дежурила. Придет, доложит.

Но САМА, то есть Майя Михайловна Ветрова, заведующая четвертой терапией, все не приходила. Время двигалось к полдевятому, пора было готовиться к общему обходу. Все уже решили, что никакой оперативки не будет, но тут Майя Михайловна вошла в ординаторскую.

На заведующей, всегда невозмутимой и спокойной, в меру строгой, в меру справедливой, сейчас не было лица.

Она сухо поздоровалась и ровным голосом сообщила, что по решению руководства больницы с сего дня более не заведует терапевтическим отделением номер четыре. Старшая медсестра освобождена от обязанностей и переведена участковой медсестрой в поликлинику. Начмед, зам. по терапии, освобождена от обязанностей и уволена.

Стал слышен перестук капели по подоконнику.

Напряженная тишина длилась несколько мгновений. Все, видимо, думали, как сии кадровые перестановки скажутся лично на них. Снимут ли еще кого-то (Артем ловил на себе косые взгляды и внутренне ежился). Последуют ли иные санкции в виде лишения премии.

Все молчали еще и потому, что жалость, которую надо бы выразить, в данной ситуации казалась неуместна. Хотя да, расставаться с Майей Михайловной не хотелось никому. Неизвестно, кого сунут на ее место. Могут ведь и из минздрава прислать. Впрочем, должность заведующей была хоть и в меру денежная, но очень, очень канительная.

– И… куда вы теперь?

Тишину решила нарушить Софья Никитична, милая, тихая, относительно молодая врач. Ее, невысокую и худенькую, с негромким голосом нередко принимали за медсестру, обращались на «ты», но она не обижалась, одинаково приветливо улыбаясь и персоналу, и пациентам.

– Я теперь к вам, – Майя Михайловна раздвинула губы в неестественной улыбке. – Освобождаю кабинет, переезжаю в ординаторскую. Буду простым терапевтом.

Трудно сказать, хорошо это или плохо. Все присутствующие заулыбались, мол, замечательно, что не уходите; пройдет месяц-другой, а там, глядишь, и начальство сменит гнев на милость.

– Как вы, наверное, слышали, – продолжила бывшая заведующая, – сегодня ночью в реанимацию переведен Крестьянинов из триста восьмой. С дисульфирамоподобной реакцией. В настоящий момент находится в коме, прогноз не очень хороший.

И снова, во второй раз за утро, Майе Михайловне удалось неприятно поразить сотрудников. Дисульфирамоподобная реакция! Иными словами – реакция организма на соединение антибиотиков и алкоголя.

Кто? Кто принес ему спиртное?

Да кто угодно. Из рук вон плохо обстоит дело с передачей продуктов. Тащат все, и разрешенное, и запретное, и не очень; никто не проверяет, чем питаются пациенты, что находится в проносимых мешках и тумбочках. Максимум – постовые медсестры проверяют холодильники, вытаскивают и выбрасывают испорченные продукты.

Ну, а спиртное… Вип-пациентов тем более никто особо проверять не станет. Ни одна сестра, ни один врач не рискнет устраивать шмон в триста восьмой. Уволят без права работать в системе здравоохранения.

– История у вас? – обратилась Алла Борисовна к Артему. – Крестьянинов подписывал согласие с запретом на курение и распитие спиртных напитков?

– Не задавайте глупых вопросов, – устало произнесла Майя Михайловна; вспомнила, что уже не заведующая и добавила: – Извините. История в реанимации. Конечно, он ничего не подписывал. Поэтому вся вина на нас. На мне в первую очередь. Ведь это я, как дежурный врач, должна была бросить всех остальных пациентов и всех поступающих экстренно по скорой, сидеть в триста восьмой и держать нашего випа за руку.

– Никто вас не обвиняет, – начала Марфа Лукинична, но осеклась.

Конечно, обвиняет, раз сняли с должности. Хорошо, совсем не выгнали.

Все в больнице, наверное, знали, что Майя Михайловна много лет назад перенесла трепанацию черепа. И устроиться на новое место с таким анамнезом ей будет довольно непросто.

– А нового заведующего уже назначили?

И снова самый неудобный вопрос решилась задать Софья, Софьюшка, как называли ее за глаза. Она даже глупости выдавала так наивно-естественно, что сотрудники лишь умилялись и прощали, снисходительно улыбаясь.

Но на этот раз Майя Михайловна помрачнела еще больше.

– Главный должен решить. Как решит, поставит в известность, – произнесла она ледяным голосом.

М-да, подумал Артем, не завидую я новому заведующему, кто бы он ни был.

– Свято место пусто не бывает, – обронила Алла Борисовна, когда они поднялись, чтобы идти на обход.

У нее как-то странно блестели глаза. Артем грешным делом подумал: может, после вчерашнего? Но вдруг его осенило. Конечно! Конечно, Алла Жукова уверена, что свято место достанется именно ей.

Он начал прикидывать, какие перспективы есть у него при ее руководстве, и есть ли вообще, поэтому шел по коридору глубоко задумавшись. И едва не пропустил ЭТО.

ЭТО вновь маячило в поле его зрения. Только уже переодетое в больничный балахон. Что самое удивительное – в балахон рабочий. Зеленые штаны, зеленая курточка и колпак. Все такое же бесформенное, как давешние пуховик и джинсы.

И снова было непонятно, девочка это или мальчик.

– Эй! – закричал Артем и махнул рукой. – Эй, погоди!

Зачем ему нужно ЭТО, он сообразил не сразу. А, ну да, конечно. Спросить, почему ОНО торчало возле его дома, а главное – почему пырилось в окно. Что делало возле больницы и что забыло в отделении.

В случайности он не верил.

Увы. ОНО опять ускользнуло. И он даже не понял, куда. Бежать за ним снова? Ну уж увольте. Утром он промочил ноги, носки до сих пор влажные. Что случится, вздумай он играть в догонялки сейчас, даже думать не хотел. Или упадет и сломает себе что-нибудь, или его тоже уволят – до кучи.

Я тебя достану, пригрозил Артем. Я тебя обязательно найду и достану. Помяни мое слово.

Он собирался зайти в сестринскую и процедурную, чтобы выспросить – что за чучело ходит по коридору, кто пустил и почему. Но тут из кабинета заведующей выглянула Майя Михайловна, собиравшая вещи, и крикнула:

– Артем Петрович, вас к главному вызывают!

– Когда? – спросил Артем упавшим голосом.

– Сейчас.

– Но у нас обход.

Более глупого аргумента найти невозможно. Если вызывает главный, надо все бросать. Хирург должен оставить оперируемого больного, эндоскопист немедленно вытащить из пищевода исследуемого эндоскоп (или уговорить его полежать так полчаса-час), лабораторный диагност наплевать на мочу и кровь. И топать к начальству.

Все это он прочел во взгляде Майи Михайловны, чертыхнулся, оставил истории болезни на посту и направил стопы в приемную.

Потом не выдержал, вернулся и спросил у сидевшей на посту Марфы Лукиничны:

– Вы здесь не видели такого… такую… такого… маленького, в общем. Маленького, балахонистого.

Марфа Лукинична посмотрела на Артема с жалостью:

– Петрович, я все понимаю, такие пертурбации. Немудрено, что балахоны мерещатся.

Да не мерещатся мне, хотел возмутиться Артем. Но спорить не стал. Вполне возможно, и мерещатся.

2. Post mortem medic

i

na 2

Из кабинета главного Артем вышел Артемом Петровичем даже для пожилой Лукиничны.

Вот только радости никакой не испытывал. Напротив – испытывал еще большее потрясение и уныние. Ох, не зря мама во сне не сказала последнюю фразу.

Наверное, произнеси она «Зато тебя поставят заведующим», он бы не поверил и проснулся бы в холодном поту, потрясенный до спинного мозга. А вот поди ж ты.

Как теперь смотреть в глаза Майе Михайловне? Кресло заведующей, можно сказать, еще помнит не только тепло, но и контуры ее тела. Что подумает Алла Борисовна, которая спит и видит себя командующей парадом?

Да и вообще. Руководить женским коллективом – задачка еще та. Нелегкая, скажем прямо, задачка. Он с одной Ларисой и то управиться не смог.

При мысли о Ларисе настроение упало еще ниже.

Как оказалось, опасался он напрасно. На общем обходе с ролью заведующего справился хорошо, не считая трех неправильно произнесенных фамилий и одного отчества. Докторицы поздравили искренне, но в их улыбках Артему почудилось легкое недоумение студенток, застуканных со шпаргалками. Софьюшка улыбалась во все свои тридцать два, Алла Борисовна смотрела более призывно, чем обычно. Даже Майя Михайловна пожелала успехов, хотя и довольно сдержанно.

Зато можно будет поменять машину, подумал Артем, помогая Ветровой перетаскивать оставшиеся вещи и на их место водружая свои.

Временно исполнять обязанности старшей медсестры отделения поручили Марине Кругловой. Мать-одиночка тридцати с хвостиком лет, Марина была старательна, чистоплотна и шустра, как электровеник. Впрочем, главное для старшей – правильно распределять обязанности, следить за порядком и чистотой в отделении. Ну, и выполнять разовые поручения начальства. Кое-где, Артем знал точно, старшие медсестры содержатся в должности девочек на побегушках у заведующих. Принеси-унеси, помой посуду, приготовь обед, сбегай в магазин. Не нравится? Давай до свидания.

Нет, у них никогда такого не было. И не будет. Лучшее, что может сделать заведующий – держать уважительную дистанцию между собой и подчиненными, как докторицами, так и медсестрами. Пожалуй, руководить последними он будет лишь через Марину. Да, работа у сестричек не сахар. Должности санитарок давно упразднили, на их место привели аутсорсинг – клининговую компанию со странными швабрами-мопами, которые не столько мыли, сколько грязь размазывали. Менеджеры по клинингу (читай: уборщицы) пару раз в день мопом махнут, и домой. Вечером же и тем более ночью поддержание чистоты целиком ложилось на плечи дежурных медсестер. Кроме того, они ворочали тяжелых больных, поднимали вновь поступивших из приемника в отделение, отправляли на каталках в реанимацию и обратно… В общем, за те же деньги из медсестер фактически выжимали все соки.

Странно, что не уволили тех, кто дежурил ночью, Марину и Марфу Лукиничну. Главный решил наказать руководящий состав, мол, плохо организована работа, раз такое допускаете. Нет, в отделении не было бардака, никто не обязан всю ночь дежурить возле почти здорового бугая, которому приспичило накачаться спиртягой. Артем полагал, что директива «разобраться» поступила сверху, из администрации города или из минздрава. Главный разобрался в привычной манере: двоих понизил в должности, а неугодную начмедшу, которая тоже имела мохнатую, но недостаточно мохнатую лапу, ничего не делала, в основном красила ногти и выбирала наряды в интернет магазинах, снял не просто с удовольствием, но и внутренне торжествуя, что наконец-то нашел повод.

Одно не давало покоя – почему смещение и назначение произошли так быстро, почти молниеносно. И администрация города, и минздрав в восемь часов утра еще спят и видят десятый сон. Хорошо, если к десяти на работу приходят.

Кто-то перебдел? Доложил главному, а тот рад стараться, сделал упреждающий маневр и, чтобы отрапортовать в случае чего о принятых мерах, снял предполагаемых виновников?

Остается вопрос. Кто этот перебдун, когда доложил и зачем?

Тот же, кто и ему, Артему, послал смс-ку?

М-да. Получается, как в известной комедии, кто шляпку спер, тот и тетку пришил.

Артем, занятый этими мыслями, перетащил в кабинет заведующего часть своих немногочисленных вещей, вышел в коридор и направился к посту узнать о поступивших и поступающих. И вдруг остановился, как вкопанный.

Прямо перед ним возникло ОНО. И смотрело на Артема круглыми немигающими глазами.

– Стоять, – тихо, но грозно произнес Артем.

Стараясь не дышать, чтобы не спугнуть это чудо в перьях (точнее, в балахоне), сделал два больших шага и ухватил за шиворот.

ОНО и не думало вырываться. Лишь глаза ЕГО еще больше округлились, и место спокойного созерцания заняло искреннее недоумение.

Новоиспеченный заведующий ощутил дискомфорт. Посмотрел на себя со стороны. Как он выглядит в жадных до сенсаций глазах пациентов? Вон три бабушки в пестрых халатах и платочках возле процедурки сидят, косятся на него, шушукаются.

Тьфу ты пропасть. Как ты ведешь-то себя, Артем Петрович.

– Не вздумай удирать, – еле слышно шепнул Артем и выпустил начавший трещать воротник.

– Драсьте. Ага.

Голос был хрипловатый, такой мог принадлежать и мальчику, и девочке. Ироничная интонация слегка царапнула. Мол, поздоровайся сначала, дядя, а потом за воротник хватай.

– Доброе утро, – процедил Артем сквозь зубы, кивком показал: следуй за мной.

И направился в кабинет, не оглядываясь.

ОНО вошло следом. Встало возле двери и замерло.

– Проходи, садись.

ОНО мотнуло головой. Не пройду, мол, и не сяду.

– Ну как знаешь.

Не силой же тащить, в конце концов. Не хочет, как хочет.

– Что ты делаешь в отделении?

ОНО пожало плечами:

– То же, что и вы.

– Заведуешь? – Артем вернул иронию.

– Почему заведую? Работаю.

– Неужели? – к иронии добавилась снисходительная улыбка. – И давно?

– Недавно. Со вчера.

– У нас вчера с позавчера шла веселая игра, – пробормотал Артем себе под нос.

– Спокойная.

– Что?

– Спокойная. Вы сказали – веселая, а надо было спокойная.

Ишь ты, поди ж ты, что ты говоришь-то. Никогда бы не подумал, что молодежь знает классику.

– У меня отец такие песни слушал.

ОНО не оправдывалось. Просто констатировало факт. Артему это понравилось.

– А ты?

– Ну, и я тоже. Приходилось.

– Значит, работаешь со вчера. Зовут-то как?

– Шура.

Шура. Наверное, все-таки мальчик.

– А кем?

– Медсестрой.

Мальчик – и медсестрой? Ну да, ну да. Факт, что нет такой должности – «медбрат», а есть только «медсестра», и мальчики, значит, тоже медсестрами работают, всегда удивлял. Хотя, удивляться нечему. У врачей все наоборот. Есть должности «врач» и «фельдшер», а «врачихи» и «фельдшерицы» нет.

– Постовой, палатной, процедурной?

– Палатной.

– Вот как. За палатами уже закрепили?

– Нет еще.

– Ну, хорошо. Скажу сегодня Марине Игоревне, чтобы закрепила… Ты в курсе, что у нас начальство поменялось, да? Тебя кто принимал?

– Майя Михайловна принимала. Ну да, в курсе. Все отделение в курсе, а я хуже, что ли?

Хуже, чуть не брякнул Артем, в зеркало бы хоть посмотрелся. Балахон явно ношеный, с чужого плеча. Пугало пугалом.

– Ты, Александр, возможно, и не хуже, это со временем выяснится. А пока сменил бы форму. Может, что-то другое найдется? Нет, так попроси у кого-нибудь.

– Александра.

– Что – Александра?

– Зовут меня Александра. Можно просто Шура.

Мама дорогая.

Так ОНО все-таки девочка.

– Александра, это хорошо. – Артем зачем-то взял ручку, повертел, положил на стол. – Ты можешь найти другой… наряд? Или нет?

– Могу. А зачем?

Наверное, Майя Михайловна прочитала бы лекцию о недопустимости появления на рабочем месте в подобном виде. Могла не допустить, заставить переодеться. Да и старшая всегда следила, чтобы девочки прилично выглядели. Он, Артем, все это знал, но сам почему-то не смог ясно сформулировать, отчего балахонистый костюм так его раздражает.

Ладно, с этим после разберемся.

Он решил резко сменить тему:

– Что ты, Александра, делала рано утром под моими окнами?

Артем думал смутить ее этим вопросом. Ничуть не бывало. Александра (или просто Шура) смотрела на него ясным, незамутненным взором. Спокойно ответила:

– Ничего не делала. Я не знаю, где ваши окна.

Как хорошо врет-то, а.

Артем восхитился. Он всегда восхищался людьми, которые врали, как дышали. Сам не умел, распознавать ложь не научился, но если точно знал, что человек виртуозно врет, неизменно завидовал. Правда, относился к таким людям с предельной осторожностью.

– Ты знаешь, где мои окна, – ласково-убедительно сказал Артем. – На улице Турищевой, дом сорок восемь. Что ты делала там сегодня утром? И зачем бегала от меня?

– Я не бегала, – снова очень спокойно сказала Шура. – Зачем мне от вас бегать?

Вот именно, зачем.

– А на улице Турищевой моя подруга живет. Я у нее была. Вы там меня увидели и подумали невесть что.

Артем восхитился еще раз. Какова нахалка, а? Пригляделся повнимательнее. Нет, ну ни капли лжи в глазах.

Может, и правда он все себе придумал. Ночевала у подруги, вышла на улицу, случайно посмотрела наверх, а он уж вообразил невесть что. Тьфу на тебя, Дурищев, прозвучал в голове голос Ларисы, нельзя быть таким мнительным.

– Вы к Турищевой, которой улица, какое-то отношение имеете? Или она в честь гимнастки названа?

Вопрос застал врасплох. Артем снова зачем-то повертел ручку.

Он не любил отвечать на подобные вопросы, потому что за ними обязательно последуют другие, на которые тоже нужно ответить, а ему весь этот опросник доставлял невыразимый дискомфорт.

Он возмутился. Чего ради он вообще будет отвечать на вопросы этой Шуры? Хотел уже отбрить любопытную девчонку и отправить на рабочее место, как раздался телефонный звонок.

Теперь у него было целых три аппарата, не считая мобильника, конечно. Черный – внутренний, синий – городской, на котором даже работала девятка (межгород на местном сленге) и белый – селектор для быстрой связи с начальством: главным, начмедами, секретарем и замом по контрольно-экспертной работе, сокращенно КЭР.

Звонил как раз селектор. Светилась кнопка зама по КЭР, Рэма Кирилловича Апухтина.

– Здравствуйте, Рэм Кириллович, – произнес Артем, нажав на кнопку.

– Здравствуйте, Артем Петрович, – сухо произнес Апухтин. – Поздравляю с назначением. Растете, это хорошо.

– Спасибо. Да, вот так неожиданно…

Голос Апухтина не излучал восторг от нового статуса Артема. Да и с чего бы? Не было бы счастья, да несчастье помогло – не очень радостный повод для продвижения по карьерной лестнице. Тут еще некстати вспомнилось «на чужом несчастье своего счастья не построишь»… Хотя, нет, это же совсем о другом. О личном.

– Самые важные вещи, как правило, всегда случаются неожиданно. Зайдите ко мне через полчасика, лады?

– Хорошо.

Апухтин отключился.

Шура все еще была в кабинете. Стояла с отсутствующим видом.

Точнее, как бы с отсутствующим. Артем успел заметить ее жадный взгляд, который она быстренько притушила, едва он закончил разговор.

– Иди работай.

Вышло грубовато. Шуре это не понравилось. Лицо ее закаменело, она повернулась, почти вышла из кабинета и уже на пороге вполголоса сказала:

– Мы с вами на брудершафт не пили.

Тьфу, пропасть.

И верно, дорогой товарищ новоиспеченный заведующий. Что ж так начинаете-то.


Хоть бы спросил подчиненную, согласна ли, чтобы ее на ты называли. Вдруг она подпольная дочь министра. Поссорилась с папочкой, решила доказать, чего стоит и пошла в младший медперсонал.

Да какая разница, дочь, не дочь. Но все равно не мешает узнать, откуда она такая чумурудная к нам явилась. Непременно спросить у Майи Михайловны.

Ладно, с этим разберемся. А теперь надо, наконец, узнать о самочувствии випа.

Артем позвонил по местному телефону в реанимацию.

Ну, конечно. На том конце трубу снял Лев Лаврентьевич Ветров, муж бывшей заведующей. Анестезиолог-реаниматолог высшей квалификационной категории, огромный по размерам и спокойный как мамонт. А чего ему особо нервничать, не без цинизма подумал Артем. Его подопечные лежат спокойно, не бузят, не жалуются, не ругаются, по палате не бегают.

Грамотный врач, приветливый человек, Лев Лаврентьевич переживает снятие Майи Михайловны наверняка не меньше, а то и больше супруги. Что ни говори, а они были почти идеальной парой. Хотя, почему «почти»? Идеальной, конечно.

– Доброе утро, – быстро проговорил Артем. – Как Крестьянинов? Есть что-то обнадеживающее?

– Нет ничего, – пробурчал Лев Лаврентьевич тоном «поздновато же вы спохватились». – В том же состоянии. Никакой динамики, ни положительной, ни отрицательной.

– А шансы?

– Ничего сказать не могу, простите. Все надлежащие процедуры выполняем. Кстати, готовьтесь к визиту.

Артем не успел спросить, к чьему визиту готовиться. Во-первых, в трубке раздались короткие гудки, словно ее спешно кинули на рычаг, а, во-вторых, в дверь влетела разгневанная дама.

Дальше он слушал ее монолог, точнее, выплеск эмоций, еще точнее – угрозы и оскорбления на повышенных тонах, временами переходящие в неразборчивый визг. Она найдет управу на врачей-вредителей, а именно: уволит, посадит, взорвет, придушит вот этими руками, не смотрите, что они слабые, и вообще всем мало не покажется. Артем почти не глядел на нее, упершись взглядом в стол, терпеливо дожидаясь, когда заряд гнева иссякнет, посетительница сдуется, потопает напоследок ногами и уйдет.

Странно, почему не сразу к главному, подумал он отрешенно. Или по очереди ко всем? В реанимацию, к заведующему, начмеду, заму по КЭР, главному… По дороге пнуть еще несколько работников – пар до конца выпустить. Чтобы на пути не стояли, в больнице не работали и ее своим видом не раздражали.

Жена, что ли, Крестьянинова? Или дочка? Сейчас не разберешь; жена у випов вполне может оказаться такого же возраста, как дочка. Ага, что-то такое: мама с дочкой за одной партой сидели.

Дамочка, если рот закроет и сделает лицо попроще, окажется вполне симпатичной. Стройная, холеная, породистая.

Чем-то она напомнила Ларису. Может, поэтому он ее и терпит.

Посетительница сделала небольшую паузу – перевести дух и набрать воздуха. Интересно, возле кабинета уже столпились любопытные больные? Или Марина сообразила всех разогнать?

– Ну вы и орете, аж в соседней палате замминистру плохо стало.

Дамочка, кажется, подавилась воздухом. Так, с открытым ртом, и повернулась к двери. Наткнулась взглядом на невозмутимую Шуру.

Более ошеломляющего эффекта достичь было невозможно.

Приди сюда оба начмеда – хотя, нет, одну ведь уволили, – все заведующие и главный, они бы не смогли так быстро успокоить зевластую бабу, как это сделало крайне странно выглядящее создание в балахонистом костюме.

– Ты кто? – спросила тихо дамочка.

Подумала и добавила:

– Замминистру?

– Ага, – невозмутимо продолжала Шура.

И вышла из кабинета.

Дамочка сдулась мгновенно. Исчез напор, из взгляда пропало бешенство. За несколько секунд наступило полное истощение.

Кажется, ноги перестали ее держать, и она медленно опустилась на краешек дивана. Спросила рассеянно:

– У него ведь вчера кто-то был, да?

– У кого? – не понял Артем. – У замминистра?

– Какого еще замминистра? У Анатолия, конечно.

Анатолий – это, видимо, Крестьянинов.

– Вы имеете в виду посетителей?

– Я имею в виду девок. Или собутыльников.

Если бы у нее осталась хоть капля энергии, в голосе наверняка сквозило бы раздражение. И злость на Анатолия. И ревность. И обида.

Но Артем слышал всего лишь безумную усталость. От жизни с человеком, которого приходится ревновать, охранять от пьющих друзей, от любвеобильных подруг, от буйных развлечений, которые с какого-то перепугу прилагаются к их счастливому совместному проживанию.

– Ну что вы, – Артем даже возмутился. – У нас не бордель. И не распивочная.

– Где-то же он ее взял…

Где-то он ее взял, тут она права.

– Вы если что узнаете, звоните, ладно?

Она поднялась, дрожащей рукой покопалась в сумочке и положила перед Артемом визитку.

– Ладно, – кивнул он. – До свидания.

Она не ответила и медленно вышла из кабинета.

А ведь у нас нет никакого замминистра в отделении, только сейчас сообразил Артем. Побить Шуру за самодеятельность? Или пусть живет?

Он решил – пусть живет. Пока.

А ему надо идти к Апухтину.


Рэм Кириллович занял должность заместителя по клинико-экспертной работе в двадцать восемь лет. В двадцать восемь! Будучи к этому возрасту, между прочим, кандидатом медицинских наук. Артем взирал на него с хорошей завистью. Сам он когда-то начинал работать над кандидатской, но благополучно забросил. Оправдывался, что из-за Ларисы. Но, скорее всего, из-за собственной лени. Надо возобновить. Главный сегодня так и сказал: будем рады видеть в наших рядах еще одного заведующего с ученой степенью. Обещал помочь, посодействовать, протолкнуть.

Но уже буквально через пару минут Артем забыл и про степень, и про главного, и про свое назначение.

– Я пока решил не доводить до начальства, – сказал Рэм Кириллович. – Подумал, возможно, вы мне сами объясните.

– Да чего тут объяснять?

Артем настолько растерялся, что откровенно не знал, за что ему оправдываться.

Да, больной хлебнул алкоголя. Да, недосмотр персонала. Три человека уже понесли наказание. Но он-то, Артем, тут с какого бока?

Рэм Кириллович придвинул к нему лист формата А4. Текст набран на компьютере и распечатан. Очередная жалоба, понял Артем. И даже без подписи. Пробежал глазами и обомлел.

Апухтин терпеливо ждал. Пришлось сосредоточиться и попытаться внятно изложить свои соображения.

– Во-первых, я, как врач, никогда не стал бы… Тем более, с пациентом, которого веду… Тем более, с таким пациентом. Вы что же, считаете меня самоубийцей? Идиотом?

– Не считаю, конечно. Однако тут, – Апухтин постучал пальцем по листку, – изложена весьма интересная гипотеза. Очень хочется ее проигнорировать, верно? Однако мне нужно ее либо опровергнуть, либо подтвердить.

Гипотеза! Что он называет гипотезой? Да это поклеп. Донос.

– Но послушайте, Рэм Кириллович. С каких пор мы рассматриваем анонимки? Называем их весьма интересными гипотезами, которые нужно зачем-то опровергать. Я ведь уже говорил, что, во-первых, не сумасшедший, чтобы распивать с больными даже за их здоровье, а во-вторых, меня здесь поздно вечером просто не было.

– А где вы были?

Ну, это уже ни в какие рамки.

Бумагу подсунули под дверь кабинета Апухтина. Он пришел на работу, а она тут и лежит. И в ней черным по белому написано… то есть, отпечатано на принтере, что Артем Петрович Турищев вчера поздно вечером, находясь в стационаре, пронес в палату Крестьянинова бутылку дорого коньяка (купленного на деньги пациента) и распил с ним эту бутылку на двоих. После чего отправился домой и лег спать. А Крестьянинов вскоре отправился в реанимацию – что прискорбно, не на своих двоих, а уже на каталке, потому что находился в глубокой коме.

– Ну бред же, честно слово, – растерянно произнес Артем. – Дома я был.

– Один?

– Один.

Почему я должен доказывать свое алиби, раздраженно думал Артем. Это вы должны доказать, что я виноват. Как можно обвинять на основании писульки без подписи?

– Сделаем так, Артем Петрович. Я пока оставлю это у себя, – Апухтин похлопал по бумажке, которую Артему очень хотелось схватить и порвать на много маленьких клочков. – А вы восстановите цепочку вчерашних событий в отделении, ладно? Сами же понимаете, если такая же бумага дойдет до главного, то…

То меня ждет участь опальной начмедихи, уныло подумал Артем. Главный дико не любил, когда больница «звучала» (в отрицательном смысле) на совещаниях в минздраве или в любом другом правительственном органе. Надо работать так, чтобы «не звучали». В противном случае последуют санкции.

Возможно, Ветрову не уволили, поскольку Крестьянинов еще жив. Неизвестно, как бы повернулось дело, если бы его вовремя не отправили в реанимацию.

Кстати, интересно, кто заметил тяжелое состояние випа?

Кто написал анонимку?

И кто прислала ему утром сообщение?

Номер. Номер, с которого оно пришло. Он был незнакомым. Хотя Артем прилежно сохранял все номера всех сотрудников отделения.

А вот и неправда. Вот и не всех. Номера Шуры у него не было.

– Разве вам самому не хочется изобличить виновника?

– Хочется, – согласился Артем.

Ему очень хочется изобличить виновника. Поймать его, взять за шиворот и набить морд…

– Тогда идите и изобличайте.


В своем кабинете – надо же, всего как два часа занял, а уже свой – Артем набросал примерный план «изобличения». Для начала расспросить тех, кто дежурил ночью. Марину, Марфу Лукиничну и Майю Михайловну. Дальше. Посмотреть, у кого есть допуск к тяжелым больным. Карантин по гриппу еще не закончился, посещения строго ограничивались. Список-то он, конечно, составит, вот только что это ему даст?

Потом подумаю, что даст, решил Артем. Пока получу список. Снял трубку и позвонил в ординаторскую. Можно было бы просто зайти – ординаторская находилась через стену – но именно сейчас не хотелось. Нет, он вовсе не стремился показать превосходство, да и зазнаться не успел. Как раз наоборот – ощущал, что вот он-то как раз и виноват в случившемся.

А, значит, приславший сообщение, попал в цель.

Список допусков он попросил составить Софью Никитичну. Ему импонировала молодая старательная врач. Всю документацию она всегда держала в порядке, даже домой брала истории – проверять. Алла Борисовна, Артем и Майя Михайловна подшучивали над Сонечкой – мол, таскаешь, чтобы по дороге ветром не унесло? Сонечка улыбалась, но отвечала на полном серьезе: ей, как самой молодой, необходимо неустанно повышать квалификацию.

– Тебе бы Днепрогэс строить, – язвила Алла Борисовна. – Или Турксиб. Была бы гертрудой.

– Почему гертрудой? – искренне удивлялась Сонечка.

– Гертруда – это герой труда, – объяснял Артем. – Звание такое. Почетное.


Домой Артем поехал вовремя. Хотелось прийти в себя, начать обзванивать тех, у кого был допуск – Сонечка, умница, догадалась выписать их телефоны из историй – и подготовиться к опросу сотрудников. Он совершенно не представлял, как станет допрашивать медсестер и Майю Михайловну, ему был неприятен сам процесс выколупывания воспоминаний о прошедших событиях. Как-то надо убедить коллег, что он им доверяет, но просто так сложились обстоятельства…

Он задумался, и сперва не понял, что произошло. Уже на подъезде к дому кто-то метнулся наперерез его машине, Артем ощутил толчок и изо всей дури бахнул по тормозу. Только этого для полного счастья и не хватало. Да что ж за день-то сегодня такой, словно на американских горках катишься?

Артем выскочил из машины, собираясь собственноручно добить олуха, бросившегося под колеса. Идиот-самубийца? Слепой и глухой придурок?

Перед ним на дороге – кто бы сомневался – лежала идиотка-самоубийца в болотном пуховике и мешковатых джинсах. Какого лешего ее понесло по машину? Почему именно под его?

– Скотина, – с чувством выругался Артем и добавил еще пару не очень цензурных выражений. – Откуда ты взялась-то на мою голову?

Пуховик пошевелился. Голова в грязно-коричневой шапке приподнялась.

– Живая? – ледяным тоном осведомился Артем.

– Ага, – слабо откликнулась Шура.

– Вставай и пошли.

В его планы не входило откачивание бросившейся под машину девицы, отпаивание ее чаем и залечивание ран, синяков и ушибов. Но что еще прикажете делать? Глядя, как она поднимается, Артем облегченно вздохнул – кажется, переломов нет.

– Откуда ты взялась на мою голову, а?

Шура молчала и потирала левый локоть. Значит, ушиб. Ага, еще и джинсы порвала. И пуховик весь в грязи. Угораздило же ее шлепнуться в лужу. С другой стороны, может, выкинет весь этот ужас, почему-то считающейся модной одеждой. Интересно, если переодеть ее в платье, станет ли она похожа на девочку? Или останется мальчиком в юбке? В студенческие годы они так и называли подобные экземпляры – «мальчик-девочка».

Нет, все-таки, откуда она тут взялась?

– Будешь сочинять, мол, торопилась к подруге?

Снова молчание.

– Ладно, пошли ко мне.

Он так устал, а тут еще возись с этой девицей. Может, домой ее отвезти? А вдруг она в милицию обратится? Нет, милиция Артему противопоказана абсолютно – больница точно «прозвучит» на совещании со всеми вытекающими осложнениями

На глаза попалась табличка «Улица имени М.Турищевой, дом 48». Артем вздохнул, застыдился и даже, кажется, немного покраснел.

В самом деле, при чем тут милиция. Человеку, пусть даже без царя в башке, надо оказать первую помощь. Тем более, если ты, Турищев, виноват и сбил человека, хоть и не преднамеренно.

– Я не к подруге шла.

Да какая разница, к кому. К тете, к парню, к дедушке…

– Я к вам…

Вот тут он впервые за день почему-то здорово испугался. И очень пожалел, что не пошел в стоматологи.

3. Progn

o

sis dubia 3


Она молчала всю дорогу, пока Артем тащил ее до квартиры. Хромала и молчала. Сначала он волок за шиворот, словно нашкодившего котенка. Думал о ней именно как о нашкодившем котенке с минимальным количеством мозгов, у которого совершенно не развит инстинкт самосохранения. Возле самого подъезда она едва не упала еще раз, споткнувшись о бордюр, и Артем, открыв дверь и придерживая ее ногой, подхватил Шуру на руки.

Девчонка оказалась легкой. Лариса, хоть и стройная, была намного тяжелее. Наверное, потому что выше.

Она почти не сопротивлялась, только пробормотала «Зачем вы» и затихла, обвиснув мешком.

А ты зачем, зло подумал он. Но вслух процедил:

– Шею обхвати.

Тащить мешок, хоть и не очень тяжелый, с тремя точками опоры все-таки легче.

Она то ли не поняла, то ли решила поиздеваться, и обхватила за шею себя. Дурында. Где таких производят, скажите на милость?

– Меня обхвати.

Шура пискнула – вроде бы извинения принесла – и вцепилась в шею Артема тонкими холодными пальцами. Ладно, пусть так. Не очень приятно, но потерплю.

Сразу же, видимо по контрасту, вспомнились мягкие ладони Ларисы, ее теплое дыхание, нежные прикосновения…

В подъезде захлопали двери. Любознательные соседи спешили покинуть тепло жилищ, чтобы приобщиться к пикантному зрелищу. Сейчас бросятся выносить мусор, чтобы поглазеть на доктора, волокущего домой молоденькую совсем еще девчонку.

А, пропади все пропадом. Пусть глазеют, пусть радуются и злословят. Пусть завидуют.

Первым спускался Пал Сергеич. Тучный пенсионер, опирающийся на клюшку, бывший заведующий какой-то столовой. Бывший красавец, бабник и пьяница, ныне брошенный детьми вдовец.

– А, Артем, – пробасил он. – Добрый вечер. Гости у тебя, я погляжу.

– Гости, – Артем не стал спорить с очевидным. – Как ваша нога?

– Благодарствуй, твоими молитвами.

Молитвами, как же. А кто тебе, старому хрычу, курс массажа за спасибо провел? Кто в больницу на ЛФК и магнит возил?

– Не болит, значит? – уточнил Артем, отирая Пал Сергеича к перилам.

– Ну, как сказать… Конечно, еще курс магнита не помешал бы… Но, я погляжу, ты теперь на молодых специализируешься.

Сосед горестно вздохнул.

– Это сестра, – сказал Артем.

– Сестра? – изумился Пал Сергеич. – Разве у Маши были еще дети? Или она…

– Она двоюродная, – оборвал Артем, понимая, что сейчас сосед примется излагать версии появления сестры.

– Так это ж Машиного брата дочка! – радостно вклинилась в разговор старая грымза Ольга Васильевна, сварливая старая дева. Она даже не скрывала, что выползла из квартиры поглазеть и потерпаться.

– Какого брата? – спросил Пал Сергеич. – Это Васечки, что ли? Разве у него дети были?

Артем обрадовался и бодренько проскочил мимо. Пусть выясняют подробности фамильного древа Турищевых без него. Сейчас найдут побочных отпрысков, придумают им биографии. Чем не мыльная опера?

У квартиры Шура наконец отлепила пальцы от его шеи. Артем вздохнул свободно, спустил девицу с рук, открыл дверь. Спросил неожиданно:

– Откуда ты знаешь, которая квартира моя?

– Я не знаю. Вам показалось.

Может, конечно, и показалось. Может, и не знает. Но чего-то не договаривает.

Чего?

Ох, Артем, нельзя быть таким мнительным. Это снова мама.

И снова она права. Надо поменьше думать о себе, поменьше рефлексировать. Делай свое дело, и будет тебе. Неси свой крест и веруй.

Крест в виде свалившейся на голову Шуры снял покоцанные кроссовки, шапку и болотный пуховик и прошел в комнату. Остался в рваных грязных джинсах и мешковатом, под стать пуховику, темно-синем свитере в катышках и с вытянувшимся воротом. На помойке она все это нашла, что ли?

Волосы девчонки оказались туго стянуты в пучок, какой носили раньше старые бабушки. Кажется, он назывался гулька. Нет, он не ожидал увидеть ирокез или дреды. Но гулька…

Странным образом она подходила к образу девицы, к мешковатому одеянию, хотя и выглядела, конечно, анахронизмом.

– Снимай штаны, – приказал Артем.

– Так сразу?

Она не возмутилась, не закричала, не попыталась уйти, не стала изображать оскорбленную невинность. Спросила тихо и просто.

– Как ты собираешься обрабатывать ногу? В штанах, что ли? Снимай, обработаю.

На колене была содрана кожа, и кровь частично пропитала штанину.

– Сама обработаю. Я же медсестра. Дайте мне вату, бинт, перекись или что у вас там есть.

– Там у меня все есть, – многозначительно ответил Артем и облегченно выдохнул: хоть с ранами не возиться.

Он дал ей все для обработки раны, присовокупил два полотенца и один банный халат, совершенно новый, – Артем терпеть не мог банные халаты, а этот был подарком одного из благодарных пациентов – и отправил девчонку в ванную.

В трубах зашумела вода, следом пронзительно засвиристел чайник, и Артем не услышал звука открывающейся двери. Лишь краем глаза увидел, как в прихожей зажегся свет, а затем уловил запах духов. Знакомый, родной, колдовской запах, от которого в первые дни перехватывало дыхание, кружилась голова и трепетали предсердия.

Они и сейчас затрепетали в предчувствии Ларисы. Она немного задержалась в прихожей, а затем, не разуваясь, прямо в своих высоченных ботфортах прошла к нему на кухню. Встала в дверях, оперлась о косяк. Сказала тихо:

– Здравствуй, Дурищев.

Улыбнулась, сморщила носик; она всегда его морщила перед тем, как попросить прощения.

Он думал, все прошло, переболело. Хотя, что может переболеть за неделю? Пневмонию – и ту не вылечить. Насморк разве. Но два года отношений – они все еще свербели, зудели, ныли.

Артем не ждал, что Лариса вернется.

Не ждал, но надеялся.

– Привет, – ответил он. – Ты…

И осекся. Боялся спросить, потому что боялся услышать ответ.

– Да, это я. Чаем угостишь?

– Конечно.

Он и так собирался заваривать «Черный мачо», ее любимый сорт. Крепкий, ароматный. Тонизирующий. Как она говорила – с мужским характером, чтобы с одной чашки и наповал.

Наверное, зря он так нервничает. Лариса останется, расскажет, что случилось, почему она уходила. Или не расскажет. Какая разница.

Он накрыл заварник полотенцем, достал чашки.

– Ты сегодня рано, – сказала она. – У тебя все хорошо?

Первым побуждением было рассказать о событиях дня. Без утайки. И про Крестьянинова, и про назначение, и про гнусную анонимку. Но он вовремя вспомнил: она не любит рассказов о работе. О его работе.

Поэтому кратко ответил:

– Ничего особенного.

– Это хорошо. А я уже начала волноваться. Не заболел ли.

– Нет, все в порядке. Здоров.

Он улыбнулся и шагнул к ней. Глаза, огромные зеленые глаза, сводящие с ума, оказались близко-близко. Голова закружилась, он не выдержал. Обнял Ларису, прижал к себе, шепнул на ухо:

– Знаешь, я успел соскучиться.

И только тут понял – она его не обнимает. И вообще, как-то странно напряжена.

– Что? – спросил он, отстраняясь.

– Там, – она показала пальцем в сторону ванной. – Там у тебя… кто?

Вот дьявольщина. Едва увидев Ларису, едва почувствовав аромат ее духов, он сразу же забыл про сбитую Шуру.

Шум воды в ванной стих. А через несколько мгновений открылась дверь, и в коридор выползла Шура собственной персоной. В длинном халате из вафельного полотенца, с той же диковатой гулькой на голове. И в огромных, сорок последнего размера Артемовых тапочках.

Халат волочился по полу, и Артем заметил: Лариса смотрит именно на это волочение. Смотрит обалдевшим взглядом, какого раньше никогда у нее не замечал.

– Кто это? – спросила она низким отчего-то голосом.

– Это я, – ответила Шура. – А это кто?

Лариса перевела взгляд на Артема.

– То есть вот так вот, да? Ты уже за младенцев принялся, да?

– Она не младенец, – запротестовал Артем. – Она жертва обстоятельств.

Но Лариса не слушала оправданий. Она вообще ненавидела, когда Артем принимался оправдываться.

– Я ушла всего неделю назад, – продолжала она. – Всего неделю. Кровать не успела остыть после наших ночей. А ты…

– А он башмаков еще не износил, в которых шел за гробом.

Реплика Шуры была столь неожиданной, что, несмотря на черный юмор, Артем тихонько прыснул.

– Что?

У Ларисы округлились глаза.

– Имя у меня тоже подходящее. Я Клава. Клавдия, – невозмутимо продолжила Шура.

Артем закатил глаза. Девицу определенно несло.

– Клавдия? Дурищев, ты с кем связался? Она из деревни, да? Доярка или птичница, да?

– Ага, – сказала Шура-Клава. – Доярка. Которая любит Шекспира.

– Какого Шекспира?

– Вильяма «Нашего» Шекспира. Не знаете, что ли? Он у нас в деревне комбайнером.

Лариса вспыхнула. Отпрянула от Артема, повернулась и быстро вышла.

Больше не придет, понял он. Дыра в груди, откуда вынули Ларису и их отношения, затянувшаяся более, чем наполовину, вернулась к размерам недельной давности.

– Не огорчайтесь, – сказала Шура-Клава. – Если любит, вернется.

И тут Артема прорвало.

– Много ты понимаешь! – заорал он. – Ты вообще откуда взялась, а? Почему вламываешься в мою жизнь, кто тебе право дал? Соплячка! Шекспир у них, понимаешь, комбайнером! Да кто тебя только научил хамить взрослым?

В стену постучали.

Артем замолк на полуслове. Фу, как нехорошо. Чего на девчонку напустился?

– Коленку обработала? – спросил уже тише, но все еще сердито.

Шура-Клава не обиделась. Раздвинула полы халата и выставила забинтованную ногу. Стройную, между прочим, ногу. Ровную и правильную. Не кривую. И зачем красивые ноги в балахонистых штанах прятать? Мода, что ли, такая?

– Перекись в ванной оставила.

– Ладно. Садись, чай пить будем.

– Давайте помогу.

Она довольно споро разлила чай по чашкам, Артем достал сахар и печенье. Досада на Шуру-Клаву прошла. А ведь он запросто мог изувечить ее, не затормози вовремя. И не только изувечить, но и…

От этой мысли закружилась голова, нахлынули жуткие воспоминания. Артем медленно опустился на табурет.

Шура-Клава, кажется, поняла его состояние по-своему:

– Я сейчас уйду, вы не переживайте. Я ж все понимаю. У вас несчастная любовь, да?

– Да, – сказал Артем.

И зачем-то добавил:

– Нет.

– Ага, – ответила Шура-Клава. – Я так и поняла.

– Ты насчет Клавы пошутила?

Она промолчала. Пошутила, конечно. Завтра обязательно посмотрю ее документы. Копию паспорта, трудовую. Спущусь в отдел кадров и посмотрю.

– Ты что же, в рваных штанах пойдешь?

– А вы мне что ли свои дадите?

Мои будут не только балахонистыми, но и длинными, подумал Артем.

– У тебя тут подруга рядом живет, – вспомнил он. – Или все-таки не живет? Ты ведь говорила, у подруги ночевала.

Шура молча пила чай.

И тут он вспомнил главное. Она сказала, что шла не к подруге. В тот момент, когда он на нее наехал, она шла к нему, Артему.

– А зачем ты меня искала?

Шура посмотрела на него ясными глазами. И он только сейчас обратил внимание, какого они интересного цвета. Серые с сиреневыми вкраплениями.

– Можно, я сначала чай допью? А все остальное потом.

Ему стало интересно, что же это такое – «все остальное». Но девчонка права. Сперва надо допить чай.

Они допили чай, перебрались в комнату. Шура забралась на диван с ногами, укрылась мягким клетчатым пледом и прикрыла глаза. Артем удивился, как естественно у нее все это вышло. Будто она у себя дома, и диван этот, и плед – ее любимые. Да и ему, несмотря на недавнюю сцену с Ларисой, стало вдруг уютно. В окно стучал мокрый снег с дождем, бился промозглый мартовский ветер, а здесь были тишина, покой и уют. Как это называют в Скандинавии? Хюгге, что ли? Или нет, не в Скандинавии, а в Дании. А, какая разница.

Свечей не хватает, вдруг подумал он. И от мысли о свечах почему-то пришел в раздражение. Разлеглась, понимаешь, как у себя дома. Она к нему пришла поспать, что ли? Ей жить негде?

А вдруг и правда негде?

– Шура, – позвал он.

Девчонка негромко сопела.

Заснула, значит. Вот так вот. Ладно, пусть поспит. Надо подготовиться к завтрашнему опросу коллег.

Артем взял ручку, чистую тетрадь – у него скопилось некоторое количество чистых тетрадей; он любил иногда заходить в книжные магазины и покупать тонкие тетради с забавными обложками. «В детстве не наигрался», смеялась над ним Лариса, а он покупал все равно. Их было уже штук двадцать-двадцать пять, по двенадцать или восемнадцать листов. С котиками, собачками, героями мультиков. Сейчас он выбрал тетрадку с падающими совами. «Сов падение», так сказать.

Он не верил в совпадения. С ними следовало разбираться, и разбираться основательно.

Итак. Что мы имеем.

Пациенту из палаты триста восемь Крестьянинову А.А. доставили прямо в палату бутылку спиртного. Которую он благополучно распил – в одиночку или с кем-то на пару – после чего впал в кому. Видимо, это произошло во сне. Утром, в пять часов, дежурная медсестра, а ею была Марина, принесла пациенту градусник, окликнула его, потрясла, не получила ответа, испугалась и позвала Марфу Лукиничну. Кстати, надо выяснить, кто из медсестер раздавал градусники. Спросить, может, видели пустую бутылку в палате, если да, то… То, конечно, уже выбросили. Артем не понимал, зачем, но зачем-то ему эта бутылка нужна.

Значит, начать с Марфы Лукиничны. Она точно расскажет все, что ей известно.

Во вторую голову расспросить Майю Михайловну.

А вот с ней ожидаются трудности. Ветрова, и без того не очень общительная и разговорчивая, теперь, после смещения с должности, и вовсе замолчит. Может, попросить посодействовать ее мужа? Нет, это еще хуже. Ветров, судя по всему, злится за «подарочек» в виде випа в коме.

Единственная надежда на Марфу Лукиничну. Возможно, она успела поговорить с Ветровой до вызова той к главному. Это было бы замечательно.

Остается три вопроса, к которым Артем не знал, как подступиться. Первый. С чьего номера послано утреннее сообщение. Второй. Кто написал анонимку и почему в отравлении Крестьянинова обвиняют именно его, Артема.

Анонимка, напечатанная на принтере, гласила, что он, Артем Петрович Турищев, накануне вечером пришел в отделение, напоил Крестьянинова водкой и спокойно покинул больницу. И что у автора анонимки есть неопровержимые тому доказательства.

Бред какой-то. Артем не был в больнице. Он вообще вчера не выходил из дому.

Но как убедить в этом начальство, не знал.

И очень бы хотел посмотреть на неопровержимые доказательства, которые анонимщик обязался предоставить, ежели не будут приняты меры к господину Турищеву.

Третий вопрос касался дамы, которая брызгала слюной в его кабинете. Кто она такая? Родственница, знакомая? Близко знакомая? Очень-очень близко знакомая? Может, именно она написала анонимку?

Вот эти три вопроса Артем и записал в тетрадку.

Ах нет, был еще и четвертый. Что от него нужно Шуре, которая появилась в отделении аккурат в день начала неприятностей. Но с этим-то вопросом он разберется. Девчонка проснется, и он все из нее вытрясет. Не отпустит, пока она не расскажет правду.

Имелся еще список допусков с телефонами. Артем прошел в спальню, закрыл дверь и начал обзванивать.

В списке было всего восемь пунктов. И за каждым пунктом – тяжелобольной и его родственники. Звонить им надо крайне осторожно. Едва скажешь – я из стационара, как они на том конце хватаются за сердце, ожидая плохих новостей. Не станет же, в самом деле, заведующий отделением звонить вечером, чтобы сообщить: ваш родственник внезапно пошел на поправку и завтра мы его выписываем.

Но – звонить надо.

По одному номеру никто не отозвался, второй оказался вне зоны доступа. Еще четыре номера, после того, как Артем долго и вежливо извинялся за звонок и убеждал, что с мамой-папой-дедушкой-бабушкой все в порядке, входили в положение, старались припомнить события предыдущего вечера, но ничего и никого подозрительного не видели. Эти четверо, видимо, уважали и врачей, и медицину.

Следующий номер, предпоследний по счету, разразился едва ли не площадной бранью. Пожилая женщина, у которой в отделении лежала взрослая дочь, кляла Артема на чем свет стоит. Он пытался вставить пару слов для оправдания, мол, ничего с дочерью не случилось, мне нужна, просто необходима именно ваша помощь, поэтому я вам и позвонил. Но дама не желала ничего слушать, истерила, грозилась позвонить главному врачу и министру здравоохранения России.

А потом будет утверждать, что заведующий отделения – хам, врывающийся в личное пространство, действительно напишет жалобу, да еще и не одну.

Артем не выдержал, извинился и завершил разговор.

Последний номер сообщил пусть небольшую, но информацию.

У женщины, что ответила на звонок, в маломестной платной палате лежала больная мама. Когда мама поступала, свободных мест в отделении не было (эпидемия гриппа, коек не хватает, но в нехватке обычно обвиняют не злобный вирус, не пациентов, отказавшихся от прививок, не пониженный иммунитет заболевших, а именно больницу), дочка не пожелала оставлять пожилую маму в коридоре и оформила платное лечение. А себе – допуск. Все свободное время проводила в больнице, нанять сиделку уже не хватило средств.

Мама лежала в триста девятой палате.

То есть, через стену от Крестьянинова.

– Да, припоминаю, – сказала собеседница Артема. – В соседней палате такой интересный мужчина лежал. У вас, не в обиду будет сказано, мужики в основном в трико с коленками, в майках и рубахах нараспашку. Парочку даже в пижамах видела. А этот в дорогом спортивной костюме, в спортивной обуви, тоже не дешевой. И сам такой ухоженный. Стрижка интересная, туалетная вода ароматная, не резкая. Чисто выбрит. Я как его увидела, подумала: заблудился, что ли, больницу с санаторием попутал. В общем, я в коридоре сидела, мама после ужина прикорнула, соседка ее тоже спала. Я вышла, на кушетку села с книжкой. А тут этот, из триста восьмой. Выходит, оглядывается, словно ждет кого-то. Я спрашиваю: если сестру ищите, то одна в процедурке, вторая на посту. Он улыбнулся напряженно, а глаза настороженные. Нет, говорит, ко мне прийти должны. И как-то так мне показалось, очень он волнуется, переживает. Не боится, нет. Именно волнуется. Я еще подумала, наверное, старый друг должен навестить, давно не виделись, поди. А он постоял еще немного и в палату зашел. Все. Больше я его не видела. И чтобы к нему кто-то входил, тоже не заметила. Да и сидела я недолго. Мама проснулась, позвала.

Артем сердечно поблагодарил, сделал пометку – как-нибудь зайти в триста девятую, лично выразить признательность – и отбил звонок.

Телефон тут же затрезвонил. Предыдущая дама вновь грозилась пожаловаться во все инстанции, если Артем не объяснит, что случилось с ее дочкой. Артем сказал, что ничего не произошло, все нормально, и он звонил ей совершенно по другому поводу. Несколько раз извинился, попытался успокоить. Но дама не унималась, вновь принялась бушевать и угрожать.

Артем уже и слова вставить не мог. Он так и сидел с открытым ртом, когда телефон отобрали. Проснувшаяся Шура поднесла его к уху, сказала спокойно:

– Это минздрав. Разговор записывается. Факты, изложенные вами, будут находиться на проверке у нашей службы безопасности. Виновных накажем, не сомневайтесь.

Она замолчала, послушала немного и вернула аппарат Артему:

– Попрощалась. Очень вежливо. Обещала зайти и извиниться. Проконтролируйте, пожалуйста, иначе служба безопасности минздрава очень огорчится.

– Нахалка маленькая, – сказал Артем укоризненно. – Минздрав, видите ли, огорчится. Вот куда ты собралась, а?

– Домой, наверное, – не очень уверенно ответила Шура. – Не у вас же ночевать. Что о нас соседи подумают.

Подумают? Ха! Уже подумали.

Она стояла возле него, облаченная в синий свитер с катышками, грязно-коричневую шапку и драные джинсы. Из дыры на коленке выглядывал кусок бинта, пропитанный кровью.

– Давай перебинтую, – предложил Артем, кивая на колено.

– Дойду домой и перебинтую. Вы не волнуйтесь, все хорошо. Правда.

– Я и не волнуюсь.

– Вот и не волнуйтесь. Вам вредно. Вам же еще преступника искать.

Откуда она знает о преступнике?

Ах, да. От людей в отделенье не спрятаться. В сестринской, поди, все языки обчесали об него, Артема.

– Хотите, я вам помогу?

Уф. Помощница.

– Иди домой, Шура.

Она пожала плечами – как хотите, мол. Повернулась и пошла одеваться.

– Погоди-ка.

Он вспомнил, что так и не выяснил один из вопросов.

– Так зачем ты ко мне шла?

– Когда?

– Сегодня вечером.

Ее глаза светились таким искренним непониманием, что ему стало неловко. Он сам, что ли все выдумал? Нет же.

– Ты сказала, что шла не к подруге, а ко мне. Зачем?

– Зачем сказала? – Непонимание пропало из серых с сиреневыми крапинками глаз. – Да так, пошутила.

Он встал, собираясь отчитать за неуместную шутку, а она шагнула к нему и оказалась близко-близко. От нее шел легкий запах, знакомый и в то же время незнакомый, очень приятный. Он проникал в подсознание и пробуждал странные и волнующие ассоциации. Так пахнет весной, когда распускаются первые цветы, когда в садах и скверах начинает бушевать зелень, черемуха и сирень, когда по земле стучат легкие капли дождя, прибивая пыль…

Шура поднялась на цыпочки, поцеловала в щеку, тихо сказала «спасибо» и вышла из спальни. Через некоторое время щелкнула собачка английского замка на входной двери. Артем приложил руку к щеке, которая почему-то горела, будто его не поцеловали, а дали пощечину.

Потом опомнился и возмутился. Пошутила? Какого лешего?

Завтра же пойду в отдел кадров и возьму ее дело, решил Артем. Прямо с утра пойду и возьму.

Он опустился на кровать, посидел еще немного над тетрадкой. И внезапно, ни с того, ни с сего, написал на ней: «Анамнез». В самом деле, что он делает? Собирает анамнез, хочет узнать все о странной бактерии, поразившей его отделение. Она, эта бактерия, мало того, что отравила Крестьянинова, так еще хочет свалить вину на Артема. Анонимку написала, сообщение прислала.

Я найду тебя, зараза, пообещал Артем, и с этой мыслью отправился на боковую.

4. Rubor, tumor, calor, dolor et functio laesa

4

Прямо с утра пойти в отдел кадров не получилось. Как обычно, грандиозность планов рушит суровая действительность, не оставляя от них камня на камне.

Единственное, что Артем успел сделать – побеседовать с Марфой Лукиничной.

Приехал полвосьмого, поймал пожилую медсестру в коридоре, завел в кабинет и принялся расспрашивать о позавчерашней ночи. Марфа Лукинична прятала глаза, бросала обрывочные фразы, словно вспоминала тревожный сон, никак не складывающийся в единую картину.

Он уже решил отправить ее на рабочее место; видимо, медсестра переволновалась, как бы с сердцем плохо не стало. Но тут она взглянула на него виновато и произнесла покаянным тоном:

– Артем Петрович, прости старую. На пенсию мне пора.

Он запротестовал. Системы она до сих пор ставила прекрасно, рука легкая, в вену попадает с первого раза. Процедурку содержит в чистоте. Следит, чтобы в палатах порядок был. Да и вообще, уют в отделении целиком, можно сказать, на ее совести. Цветы в горшках, санпросветработа опять же на ней. Санпины чуть не наизусть знает.

– Проспала ведь я. Проспала!

– Да в чем проблема-то? – не понял он. – Ну, проспали. Прикорнули часок, а как иначе?

Конечно, спать на дежурстве не полагалось. Но он знал по себе – если в отделении тихо, полчасика на сон восстанавливают силы и дают заряд бодрости на весь остаток ночи.

– Если бы Крестьянинову стало плохо, вызвал бы, и дело с концом. Кнопка вызова медсестры в палате есть? Есть. Но ведь он не вызывал. Не вызывал, верно?

Она помолчала. Сказала тихо:

– Что могу сказать, Петрович. Девчонки-то с тяжелым возились, в реанимацию поднимали Суркова из триста пятнадцатой. У него отек начался. Сам понимаешь, пока туда, пока сюда, перевод оформить. А я успокоительное приняла и прилегла в сестринской. До того Крестьянинова видела, не спорю. По коридору ходил вроде, выходил даже, по лестнице спускался. А вот после… Не знаю, прости.

М-да. Плохо, но не смертельно. Марина, значит, перевозила Суркова с отеком. А почему «девчонки»?

– Марфа Лукинична, вы сказали – девчонки. Разве вы не вдвоем с Мариной дежурили?

Она пожала плечами:

– Так-то вдвоем. Но нам еще новенькую дали. Ну, ты ее видел. Не пойми-разбери, то ли мальчик, то ли девочка. И имя-то мужское, прости господи.

– Шура? – изумился Артем.

– Ну да. Она с Мариной и отвозила Суркова.

То есть, Шура тоже была ночью в отделении. Дежурила. Хм, а ведь верно, она сказала: работаю со вчера. С воскресенья, то есть. Но как она оказалась рано утром у него под окнами? Говорит – у подруги ночевала. Вот чуял же, врет девчонка.

Значит, она не всю ночь провела в больнице. Ушла с дежурства? Зачем? Кто разрешил?

Вопросы множились. На них надо найти ответы. Но как? Где? У кого?

– А Майя Михайловна? Она в отделении была?

– Я ж говорю, не знаю, – Марфа Лукинична снова отвела глаза. – Все проспала, дурра старая.

Вы, Марфа Лукинична, конечно, спали. Глубоко спали. И чуть больше, чем немного. Выпили-то, поди, не успокоительное, а транквилизатор. Или болеутоляющее. И где была Майя Михайловна, прекрасно знаете. Говорить вот только почему-то не хотите.

– Какое лекарство приняли, что отключились, хоть из пушки пали?

Медсестра наклонила голову еще ниже. Ничего не ответила.

– Что у вас, Марфа Лукинична? Что? Совсем плохо, да?

Она поднялась, так и не ответив. Тяжело ступая, вышла из кабинета.

Шура. Где у нас Шура?

Телефон в сестринской не отвечал. На посту – тоже. В процедурке аналогично. Ах да, сейчас время сдачи анализов. Все при деле, кто в лабораторию пошел, кто кровь забирает.

Подождем до восьми.

Он набрал номер реанимации.

Дежурная врач-реаниматолог сухо ответила:

– Крестьянинов в том же состоянии. Динамика нулевая.

Артем подошел к окну. Сырая хмарь ранней весны затянула город, развесила комковатые ватные тучи по небу, словно готовилась к постановке «Бури» Вильяма «Нашего» Шекспира. Который тракторист. Или комбайнер. Он вспомнил вчерашний разговор на кухне и усмехнулся.

Увидел идущих ко входу Ветровых. Майя Михайловна казалась совсем девочкой рядом с большим, широкоплечим Львом Лаврентьевичем. Вместе по жизни, еще с институтской скамьи. Артем даже позавидовал немного. Дружная семья. Здоровая ячейка общества.

Но именно сегодня в ячейке будто появилась трещинка. Небольшая совсем, но видная невооруженным взглядом. Шли они не как обычно, под ручку, а на небольшом расстоянии друг от друга. Майя Михайловна смотрела в сторону, словно не замечая идущего рядом мужа. Уши Льва Лаврентьевича закрывали большие наушники. Он едва заметно покачивал головой в такт музыке.

Ветровых обогнала Софья Никитична, Софьюшка. И снова в руке большой пакет с историями. Поздоровалась с Ветровыми, Лев Лаврентьевич сдернул наушники, приветливо улыбнулся, взялся за пакет, хотел помочь. Софьюша замотала головой – нет, нет! Сама, все сама. Маленькая труженица, умилился Артем.


Ровно в восемь Артема Петровича вызвали к главному.

Он заглянул в ординаторскую, извинился, что оперативка снова срывается, и побежал в приемную.

На этот раз продержали дольше. И вышел он из кабинета главного далеко не в радужном настроении.

– Вы у нас заведующий или кто? – кричал главный и едва не стучал кулаком по столу. – Что с Крестьяниновым? Почему до сих пор в реанимации? Хотите сами там оказаться? Из администрации каждый час звонят, я им что должен говорить? Что у нас врачи ничего не знают, не умеют?

У него требовали сделать все возможное и даже больше, и он обещал.

В общем, кровь из носу, но чтобы сегодня же всё отделение расшиблось в лепешку и подняло Крестьянинова на ноги. Иначе всех уволят.

– Хотите, чтобы мы в минздраве «прозвучали»?

Поднять на ноги можно, уныло подумал Артем. Жаль, простоит недолго.


В реанимации ничего не изменилось. Крестьянинов до сих пор находился в коме. И неизвестно, когда из нее выйдет.

– Динамики нет.

Ветров смотрел сквозь Артема, не пускал дальше порога, загородив проход своей мощной фигурой, отвечал кратко и сквозь зубы, и тот не мог понять, почему. То ли из-за смещения жены, то ли из-за безнадежного Крестьянинова.

То, что он, скорее всего, безнадежен, было ясно обоим. Оставалось надеяться на чудо и на здоровый и довольно молодой еще организм Крестьянинова, анамнез которого не был отягощен ни диабетом, ни сердечно-сосудистыми заболеваниями, ни тромбофлебитом. И вообще, насколько Артем знал, заместитель мэра периодически посещал спортзал, проводил чистку организма традиционными и не очень методами и питался умеренно и правильно. Жить бы да жить лет до ста без забот.

Артем понял, что ничего от реаниматолога не добьется, и прервал тягостное молчание. Поблагодарил, пообещал заглядывать почаще (на что муж Майи Михайловны едва заметно скривился). Пошел на обход.

Он где-то даже понимал Льва Лаврентьевича. Главный метал молнии в адрес Артема, но, если Крестьянинов из комы не выйдет, всю тяжесть летального исхода примет на себя реанимация. Так что именно над Ветровым навис дамоклов меч.

Про свой дамоклов меч Артем вспомнил лишь после обеда.

Позвонил Апухтин:

– Доброго здоровья, Артем Петрович. Как ваше ничего?

– Мое ничего ничего, – отозвался Артем бодро.

Анонимка. Анонимка, дьявол ее раздери. Вот же глупость полнейшая. А как же эта… как ее… презумпция невиновности? Насколько он помнил, бремя доказывания вины лежит не на обвиняемом – на обвинителе.

Но презумпция презумпцией, а если Апухтин даст анонимке ход, то, несмотря на ее абсурдность, репутация Артема окажется подмоченной. Шепотки за спиной, кривые усмешки, откровенное сочувствие в глаза и за глаза вынудят рано или поздно уволиться. Краснобельск – городок небольшой, от шлейфа слухов избавиться не удастся еще долго. Придется переквалифицироваться в массажисты.

Нет, ну почему, почему он не пошел в стоматологи? Молчание мамы из последнего сна, не желавшей его оправдывать, показалось красноречивей тысячи обвинений.

Ладно, не пошел, так не пошел, мысленно развел он руками, почему-то злясь не на себя и не на обвиняющую маму, а на висящего на том конце провода Апухтина.

– Что-то прояснили по ситуации?

Апухтин сказал это нарочито веселым тоном – мол, я-то, конечно, за тебя, ни в чем не обвиняю, но ты на всякий случай выдай хоть какое-то доказательство своей непричастности.

Заместитель по контрольно-экспертной работе был человеком незлобным и, в общем-то, справедливым. При любых спорах, возникающих между медперсоналом и пациентом, старался вникать в доводы обеих сторон и выносил вердикт невзирая на лица. Вот и в данном случае тянул время, не желая подводить Артема под монастырь, но в то же время боялся – а вдруг факты окажутся верными? Вдруг на месте заведующего отделением сидит злостный – или не очень злостный – отравитель, а он, Апухтин, знал, но не предпринял никаких мер?

– Увы, нет, Рэм Кириллович.

Про то, что Крестьянинов кого-то ждал, решил пока не сообщать. Мало ли. Ну, ждал. Неизвестно ведь, дождался или нет. А если и дождался? Может, он ребенка ждал. Может, старенькая мама из деревни навестить приехала.

– Это плохо, Артем Петрович. И чем дальше, тем хуже становится.

Артем насторожился:

– Что вы хотите сказать? Да нет, не может быть…

– Может. Увы, может. Появилось новое сообщение.

– И снова без подписи?

– Снова. Письмо оставили не у меня под дверью, как вчера, а положили на стол в канцелярии. В пустом конверте. К сожалению, Анна его не порвала и не выкинула. А, может, и к счастью. Кто знает, где оно объявилось бы в следующий раз. Возможно, прямо в кабинете главного. Или в канцелярии минздрава. Но Анечка отдала мне.

Так. Неизвестный анонимщик (да, согласен, тавтология) расширяет поле деятельности.

Если вчера письмо безымянного деятеля казалось чьей-то дурной шуткой, то сегодня… Шутка продолжается?

– Что в письме, Рэм Кириллович?

– В письме доказательства вашей причастности к отравлению Крестьянинова.

Что за… Какие еще доказательства?

– Как освободитесь, подойдите. Посмотрите собственноручно.

Да он прямо сейчас подойдет. И собственноручно прочитает очередную чушь.

Подошел, прочитал и даже рассмеялся от облегчения:

– Ну вот, я же сразу сказал. Автор сиих пасквилей обладает нездоровой фантазией. Я не приходил вечером в больницу. И поэтому электронная проходная никак не могла зафиксировать мой приход и уход. Можете со спокойной совестью отправить в шредер.

Артем протянул Апухтину листок бумаги, тот самый сегодняшний пасквиль. Апухтин не спешил его брать. Он смотрел на Артема с сожалением:

– Я не могу этого сделать, Артем Петрович. До того, как позвонить вам, я связался со службой безопасности. И попросил сделать распечатки с фиксацией электронных пропусков.

– Погодите, но ведь вертушка не функционирует!

Сосулька, сорвавшаяся с крыши, грохнула о козырек подоконника и разлетелась на множество осколков. Ни Артем, ни Рэм Кириллович даже не вздрогнули.

– Тут вы ошибаетесь, – в голосе Апухтина появилась едва заметная металлическая нотка. – Частично ошибаетесь. Она не функционирует днем. Зато по вечерам, после семи часов, пока входные двери не закрыты на ночь, это примерно до одиннадцати ночи, охрана включает вертушку с целью проверки и отладки системы.

– Ну, хорошо, а я-то при чем?

– При том, что вход и выход с семи до одиннадцати фиксируется, данные передаются на больничный сервер. Кто вошел, во сколько. Все электронные пропуска тщательно отмечаются, они ведь индивидуальные. Ваш пропуск засветился аккурат позавчера вечером.

– Чушь. Ошибка, сбой в программе…

– Исключено. Все остальные проходы актуальны и подтверждены опросом медперсонала. Нам, конечно, еще предстоит выяснить, почему и куда некоторые медсестры и врачи выходят каждый час на несколько минут, покидая рабочее место…

Куда-куда. Курить за гараж бегают, куда ж еще. В рамках борьбы с никотиновой зависимостью курилку в подвале закрыли, альтернативы никакой. А потому что нельзя в учреждениях здравоохранения дымить! По сути все правильно, выполняются требования, указания и распоряжения. Но ведь за один день от тяги к табаку не излечишь. Особо злостные пациенты-курильщики смолят прямо на лестнице в форточку, и это во время разгула эпидемии. И что прикажете делать? Выгонять из больницы? Ну да, ну да. Сколько их потом вернется с осложнениями? И хорошо, если вообще вернется.

– Артем Петрович, давайте мы с вами, не привлекая посторонних, разберемся, зачем вы приходили позавчера вечером в больницу.

– Но я не…

Артем понял – отпираться бессмысленно. Система, будь она неладна, каким-то образом подтвердила его присутствие в больнице.

– Хорошо, – сдался он. – Со скольки до скольки я тут был?

Апухтин, кажется, даже удивился: быстро, мол, вы, батенька, сдались. Сказал:

– Да вы и сами знаете. Пришли в девятнадцать тридцать две, вышли в двадцать семнадцать. Распечатку предоставить не могу, увольте.

Тебя уволишь, почему-то с раздражением подумал Артем. Вслух спросил:

– И охранники это подтверждают?

– Вы что же, думаете, мы допрос свидетелей устраивали? За кого вы нас принимаете?

А меня за кого? За убийцу, отравителя, злодея?

– Но ведь если я приходил, кто-то должен был видеть, верно?

– Совсем необязательно, Артем Петрович, совсем необязательно. В семь часов посещения заканчиваются, еще минут десять охранник ждет, чтобы вышли те, кто задержался, кто не посмотрел на часы, доделывал дела по уходу за родственниками, доцеловывал любимых, договаривал последние прощальные слова. А затем включает вертушку. Сам имеет право уйти и, представьте, уходит. Время от времени возвращается, поглядывает, нет ли еще каких-нибудь заблудившихся, не случилось ли чего экстраординарного, ну и вообще, бдит.

Рэм Кириллович все-таки аккуратно, не называя имен, поспрашивал, все ли позавчера было тихо. Все было тихо, подтвердили ему. Дежурил совсем молодой, недавно принятый на работу охранник, ничего и никого подозрительного не видел, иногда выходил (наверняка покурить), но в основном сидел в холле недалеко от вертушки. Сотрудники ходили, да. Но куда – не спрашивал. Пропуск есть, значит, имеет права прохода. А что, надо было спрашивать разве? Его, охранника, никто не предупреждал.

– Но я не был в больнице в это время, – упрямо повторил Артем.

– А где были?

– Дома был. Я был дома. Но если вдруг у меня отшибло память, и я действительно за каким-то дьяволом приперся в стационар, то неужели чтобы отравить Крестьянинова?

Апухтин молчал. Ждал объяснений и оправданий?

Не дождетесь, зло подумал Артем.

– В конце концов, необязательно допрашивать охранника и свидетелей, – сказал он. – Вы просите доказательства? Ладно. Если вы думаете, что заведующим отделениями больше нечем заняться, пойду их добывать.

– Я так не думаю, конечно, – сказал Апухтин с наигранным сочувствием. – Но… вы же сами понимаете. Сегодня заведующий, а завтра…

А завтра безработный с волчьим билетом. Это он понимал.


Кроме вертушки и пропуска, который каким-то неведомым образом сам по себе, без помощи Артема, прошел позавчера вечером в больницу, а потом из нее благополучно вышел, существовали еще и видеокамеры наблюдения. То ли злостный анонимщик о них не знал, то ли забыл, то ли решил, будто они отключены.

Артем полагал, что последнее.

Камеры и вправду работали нестабильно. Кое-кто считал их муляжами.

Вот сейчас пойду и проверю, решил Артем.

Камерами заведовали, к счастью, не охранники, а компьютерщики. Двух электронщиков-системщиков Игоря и Олега застать на месте было непросто – тяжелая железная дверь чаще всего оказывалась закрытой. То ли они настолько популярны, то ли изредка закрываются, чтобы посмотреть киношки или сразиться в танчики.

Сейчас – несомненная удача – оба компьютерщика оказались на месте.

И даже не одни.

В заваленной железками, старыми системными блоками, раздолбанными клавиатурами, неработающими мышами и пустыми картриджами комнате за огромным монитором притаились трое. Игорь, Олег и…

И Шура собственной персоной.

Она сидела между парнями, непринужденно о чем-то болтая. Хихикала. Строила глазки. Обоим сразу.

Артем почему-то разозлился. Сказал, едва сдерживаясь, чтобы не повысить голос:

– Шура, что ты здесь делаешь?

Парни притихли и сделали непроницаемые физиономии, будто не они вот сейчас отвечали на ее шутки и хихикали в ответ.

С лица девчонки сползла улыбка.

– Делаете, – сказала она.

– Что? – не понял Артем.

– Надо спросить – что вы здесь делаете. Мы с вами на брудершафт не пили.

Он едва не брякнул, мол, вчера вечером у меня дома ты про брудершафт не вспоминала. Кажется, она ждала именно этой реплики.

Не дождется.

– Зачем вы сюда пришли, Шура?

Он сказал это тихо и спокойно, так, невзначай поинтересовался.

– За картриджем. В принтере на посту картридж закончился, Марина попросила сходить за новым…

– Марина Игоревна.

Он сказал это с нажимом. Какая, мол, старшая тебе Марина? А ну, назови как надо.

– Марина Игоревна, – повторила она с видом «нате, подавитесь».

– Ну так забирайте и идите на пост.

Компьютерщик Олег протянул Шуре картридж. Она взяла. Сказала «спасибо». И «я позже зайду».

Проходя мимо Артема, задела его плечом. И снова, как вчера после поцелуя, его будто обожгло это прикосновение. Словно оголенного провода коснулся.

Он закусил губу. Ладно, с этим он разберется потом.

Компьютерщики удивились его просьбе – поднять позавчерашние записи с видеокамер в главном холле. Долго рассуждали, а не стерлись ли уже эти записи, потому что запросто могли стереться, если закончилась память, и восстановить уже ничего невозможно. Указаний, чтобы какие-то записи сохранять, у них не было, и они ни в чем не уверены…

– Вы просто посмотрите, – прервал их словоизлияние Артем.

– А давайте не сегодня, – внес предложение Олег.

– Почему? – не понял Турищев.

– Ну… Мы без вас потом посмотрим, и если что найдем, позовем.

Думают, само рассосется, понял он. Нет, ребята. Не рассосется. По крайней мере, не в этом случае.

– Давайте посмотрим, – сказал Артем. – Сейчас. Вместе.

Не дожидаясь последнего убойного вопроса «А зачем?» достал весомый аргумент – две шоколадки.

Конечно, за вопрос о жизни и смерти две сторублевые плитки были мизерной платой, но он решил – сначала посмотрим, а потом дорассчитаемся.

Все оказалось даже лучше, чем он мог предположить. Запись сохранилась. Не очень четкая, все-таки свет был притушен. На записи пусть плоховато, но все же был виден человек, прошедший через вертушку в девятнадцать тридцать две. И этот человек не был Артемом. При большом желании принять посетителя за Артема, конечно, можно. Но Артем-то точно знал – это не он.

Роста примерно его, но тут сказать сложно. Плюс-минус пара сантиметров, может быть. В брюках – значит, предположительно мужчина. В широком и длинном, размера на два-три больше, стеганом черном пальто, какого у Артема отродясь не было. На голову злодей – а это был именно злодей, сомнений не осталось – натянул капюшон, скрывающий в полутьме лицо. И то ли поднял плечи, то ли у пальто такой фасон.

Он же вышел из стационара в двадцать семнадцать.

И оба раза прикладывал к вертушке белый прямоугольник электронного пропуска.

Рассеянно пробормотав слова благодарности и попросив скинуть видео в его папку на общебольничном сервере, Артем в задумчивости вышел от ребят и прошел к себе в кабинет.

Может, пропуск потерян? Нет, вот он, лежит где обычно, во внутреннем кармане черного кожаного кейса.

Тогда как его фамилия попала на распечатку?

Ну конечно! Что ж он сразу-то не понял?

Произошла ошибка. Ему, без сомнения, выдали чужой пропуск. А кому-то – его, Артема. И теперь надо проверить, кому именно.

Он позвонил в компьютерную. Телефон трезвонил, но трубку никто не брал. Пришлось идти пешком. Комната оказалась закрытой. То ли курят, то ли изнутри заперлись. Ладно, по крайней мере, теперь Артем знал, в каком направлении действовать. Докладывать Апухтину пока не стал, успеется.


В конце дня Марина принесла заявление Марфы Лукиничны. По собственному желанию.

– Не мучьте вы ее, Артем Петрович. Отпустите.

– Что у нее? Опухоль.

Марина едва заметно кивнула. Повторила:

– Отпустите. Прямо сегодня, без отработки. Ну правда, тяжело ей уже.

– Так чего ж давно не уволилась, раз тяжело?

– А дома-то еще хуже.

– С мужем нелады?

Артем знал, Марфа Лукинична вышла замуж уже в зрелом возрасте, детей у нее не было, но жили вроде нормально.

– Если бы. С его детьми от первого брака. Гонят они ее, все в корысти подозревают. Мол, папаша помрет, а вдова квартиру захапает.

– Ну, думаю, все образуется, – пробормотал Артем.

– Ага, опухоль уже образовалась. Все из-за нервов…

Артем взял заявление, прочитал и вернул Марине:

– Значит, так. Дома ей только хуже будет. Предложи-ка на полставки написать. И без ночных, ладно? Параллельно пусть обследуется; направления, какие надо, мы ей подготовим. А то придумала – по собственному. Это всегда успеется.

– Ага, – сказал Марина и взяла заявление.

– Кстати, – сказал Артем ей вдогонку. – Как тебе новая медсестра?

– Кто? А, Александра. Ну… нормально. Поручения исполняет. Документы заполняет. В процедурку ее пока не ставила…

– Да, понятно. А вообще, как человек она как?

Марина пожала плечами:

– Я не поняла еще. О себе почти ничего не рассказывает. Ее же Майя Михайловна принимала, вы у нее спросите.

У нее спросишь, как же.

Завтра, подумал Артем. Завтра я точно первым делом зайду в отдел кадров и посмотрю на ее документы.

Уже собираясь домой, он позвонил в реанимацию. Крестьянинова на ноги поднять так и не удалось. Всех уволят, равнодушно подумал Артем.

Он переложил истории, в которых писал дневники, с места на место и заметил визитку, оставленную крикливой дамой. Машинально положил белый прямоугольник в карман куртки.

И подумал вдруг, что длинное стеганое пальто где-то недавно видел. Но где и на ком – вспомнить не удалось.

5. Pro et contra5


Вертушка не работала, обе стрелочки – и наружу, и внутрь – горели зелененьким. Охранник сосредоточенно разгадывал сканворд – занятие, с точки зрения Артема, бесполезное и тупое. Говорят, правда, будто оно предупреждает деменцию. Наверное, очередное бредовое открытие британских ученых.

Артем рискнул оторвать охранника от профилактики старческого слабоумия:

– Можно, я пропуск проверю?

Тот поднял голову и изумленно воззрился на странного врача – делать, мол, нечего? Но вертушку включил.

Пропуск сработал исправно. Артем глянул на электронные часы Шестнадцать тридцать семь. Завтра посмотрим, я ли вышел в это время. Мысленно ухмыльнулся бредовости этой мысли. Пора, пора, брат Дурищев, и тебе браться за сканворды, мозг тренировать.

Подошел к машине, щелкнул брелком сигнализации. Сел, завел мотор.

И выругался длинно, протяжно, вслух.

Перед капотом стояла Шура и гипнотизировала его серо-сиреневыми крапчатыми глазами. Артем готов был поклясться – пару секунд назад ее не было не только возле машины, но и в радиусе пяти метров.

Он приспустил стекло, высунулся и рыкнул:

– Пулей села!

Повторного приглашения не понадобилось. Девчонка оказалась в машине быстрее, чем он поднял стекло.

Ехал молча, соображая, не видел ли кто. Злясь на Шуру и почему-то на себя. Наконец догадался спросить:

– Тебе куда?

И тут же, спохватившись, добавил приторно-вежливо:

– Ох, прошу прощения. Конечно, вам. Про несостоявшийся брудершафт как-то запамятовал. Так куда вас отвести, Александра-не-знаю-отчества?

– Михайловна, – сказала Шура. – Вы чего, обиделись, да?

– Мы не обиделись. Мы все понимаем. На работе без фамильярностей? А на отдыхе как? Можно просто Шура и на ты?

Он бросил на нее быстрый взгляд.

Шура сидела молча, с непроницаемым лицом. Впервые Артем подумал, что она, наверное, старше, чем кажется. Худая, без косметики, с гулькой на голове и в балахонистых одеждах, Шура выглядела подростком лет пятнадцати-шестнадцати. Задиристым подростком с не очень легким характером. Только после медучилища, зимний выпуск, и сразу в больничку.

А вот сейчас появилась жесткая складка возле губ. Брови чуть нахмурила. И сразу прибавила года два-три. Сколько же ей? Девятнадцать-двадцать?

– Ну, и где проживает Александра Михайловна?

– Я не домой. К подруге.

– Которая живет, конечно же, рядом со мной.

– Конечно.

Ладно, пусть будет подруга. В конце концов, имеет ли Артем право лезть в личную жизнь Шуры? Может, подруга, может, друг.

– Поэтому ты меня и поджидала?

– Почему – поэтому?

– Чтобы я тебя довез до подруги?

Он не смотрел на Шуру, был занят дорожной обстановкой. Появившиеся во время оттепели лужи подмораживало; на дорогах, как сообщали в сводках, гололедица. Приходилось соблюдать особую осторожность. Какой-то придурок лихо подрезал Артема, он в последний момент успел вильнуть и сбросить скорость. В моменты потенциально-аварийных ситуаций у Артема всегда перехватывало дыхание. Видимо, подсознание до сих пор играло с ним злую шутку, несмотря на то, что прошло много лет…

– Остановите.

– Что?

– Машину остановите.

– Зачем? Гордость обуяла?

Он начал закипать. Девица то ли издевалась, то ли… То ли хотела от него чего-то, но чего – он не понимал.

– Пешком пройдусь, полезно для здоровья.

– Не в этот раз. Тут остановка запрещена.

– А вон там?

– А вон там лужа большая. Сидите, Шура, на попе ровно.

Она попыхтела немного, повозилась – он надеялся, что она не станет пытаться открыть дверь на ходу – и затихла. Вот и хорошо, подумал он, тишина – залог здоровья. И тут же спросил:

– Как коленка?

– Нормально коленка.

– Нормально – это как? Абсцесс, боль, ушиб тканей?

– Нет уже почти ничего. Я на ночь лед приложила. Сделала тугую повязку. Все по правилам, не сомневайтесь.

Голос ее потеплел, в нем слышалась легкая улыбка. И от этой улыбки Артему тоже стало тепло.

– Значит, у меня в отделении новая отличная медсестра?

– Значит, да.

Очень хотелось спросить, сколько ей лет. Но он предвидел смысл ответа («женщинам такие вопросы не задают») и не спросил.

Зато ее вопрос поставил в тупик:

– А вы с вашей девушкой расстались? Не из-за меня, надеюсь?

Артем хотел рассмеяться, но сдержался. Ответил спокойно:

– Не из-за тебя.

– Она работает в нашей больнице?

– Нет, не в нашей больнице.

– А где?

Лариса работала в НИИ. Младшим научным сотрудником. Институт был закрытым – да, такие еще сохранились в наше время, хоть и в небольшом количестве – и работы в нем велись тоже закрытые и секретные. Артем толком не знал, чем именно занимается Лариса, о работе она не распространялась; болтливые сотрудники долго в НИИ не задерживались. Он знал лишь, что институт находится далеко за чертой города, работников возят туда на спецтранспорте – небольших, но комфортабельных автобусах или, в распутицу, когда ни на чем больше не доехать, на внедорожниках. Артем иногда подбрасывал Ларису к хорошо охраняемым воротам, где за высоченным забором без единой вывески находился сам НИИ, то ли атомной, то ли ядерной энергии.

Рассказывать об этом он, конечно, не собирался. Поэтому ответил раздраженно:

– Какая разница, где?

– Никакой. Я просто думала, вы в больнице познакомились. Или она ваша пациентка? Как в том фильме, помните? Пришла к доктору на прием со сломанной ногой, ушла его невестой.

Он не помнил никакого «того» фильма.

И познакомились они вовсе не в больнице, а во время активного отдыха.

Горными лыжами Артем увлекся относительно недавно – оборудование стоило недешево, да и поездки на трассы с ночевкой в гостинице или приюте тоже влетали в копеечку. Но когда ему присвоили высшую категорию и добавили зарплату, он позволил себе купить и лыжи, и палки, и крепления. И горнолыжный костюм с термобельем в придачу, конечно.

Ларису он увидел на вершине горы. В ярко-красном костюме с синими и белыми полосами по низу штанов, она выглядела сногсшибательно. Он, наверное, не решился бы подойти первым, если бы не несчастный случай. Подруга, приехавшая с Ларисой, на спуске вылетела с трассы, ударилась о дерево и сломала ногу. Заметили это многие, но Артем оказался рядом с упавшей девушкой первым. Вместе с двумя подоспевшими инструкторами оказал первую помощь, соорудил из палок шину для фиксации сломанной ноги, свои лыжи одолжил для транспортировки пострадавшей, после чего спустился с горы на своих двоих, проваливаясь в снег по колено, а то и по пояс.

Вечером в его номер зашла Лариса – вернуть лыжи, поблагодарить за помощь. Ирину – так звали подругу – в тот же день в сопровождении местного врача увезли в больницу, а Лариса еще не решила, то ли продолжить неудавшийся уикэнд в одиночестве, то ли завтра рано утром уехать на попутном транспорте. Сюда, в пансионат «Горный» они приехали на машине подруги, и Лариса находилась в полной растерянности, как теперь быть и что делать.

Артем не раздумывал ни секунды. Сказал, что она во всем может полагаться на него. Утром вызвал эвакуатор для машины Ларисиной подруги, и его оттранспортировали в город. Ларису же довез на своей тогда еще не очень старенькой «Дэу».

В его просьбе о ее номере телефона не было ничего необычного – Артем собирался справиться о здоровье Ирины. То есть, конечно, по своим каналам мог бы узнать и так, без посредничества в лице Ларисы. Но ох как хотелось продолжить знакомство с красивой девушкой. А предлог «травмированная подруга» посчитал более чем невинным. Никаких длительных прелюдий в виде ежедневных телефонных разговоров им не потребовалось. Лариса спросила, где он живет, первая пришла в гости с тортиком – еще раз поблагодарить за помощь.

А вскоре осталась на ночь.

Два года с той первой ночи они жили вместе. Два года и два месяца.

И вот уже неделю, как не живут.

Ирину, травмированную подругу, он вряд ли узнал бы, встреть ее потом в обычной жизни. Да он и не встречал – Лариса к нему домой гостей не приглашала, с подругами гуляла редко, и то лишь на «девичниках», менс фри, как она говорила. Он не препятствовал и не протестовал. Считал унизительным что-то расспрашивать, выяснять, следить. Захочет – расскажет, не захочет – тоже расскажет, но половину наврет. Так есть ли смысл в расспросах?


– Нет, она не была моей пациенткой, – ответил Артем. – Давай ты не будешь больше задавать подобных вопросов.

Это была не просьба, а, скорее, приказ, и Шура поняла. Замолчала.

Зачем ей знать про Ларису, зло подумал Артем. Он никого не посвящал в личную жизнь, никому не отчитывался. Во-первых, некому, во-вторых, незачем.


Когда подъехали к дому, он припарковался на свое место, даже не спросив, до какого подъезда довести Шуру. Дойдет, не маленькая.

Она вышла и никуда не шла. Сказала «До свидания» и стояла возле его машины. Ждала чего-то.

– Ты в какой подъезд? – не выдержал он.

И тут же оборвал себя мысленно: какая тебе, Дурищев, разница, в какой ей подъезд?

Он снова перешел на «ты», непроизвольно, но спохватился и решил, в неформальной обстановке можно, а если она снова станет возбухать, то он ответит… Еще не решил, что, но что-нибудь да ответит. Но в этот раз Шура не стала возбухать, она молчала и смотрела на него так пристально, словно обладала телепатией и передавала какую-то мысль, а он никак не мог уловить, какую.

Он ждал, а она все не уходила. Тогда Артем внезапно для себя сказал:

– Пошли, посмотрю коленку.

Она отрицательно замотала головой.

– Пошли, говорю. Что, опять на потехе соседям на руках тебя тащить?

– Все нормально с ногой, не волнуйтесь.

– Я должен убедиться.

Шура снова замотала головой, но тут ее взгляд зацепился за что-то в глубине двора. Лицо на одно мгновение стало напряженное, тревожное. Она торопливо сказала:

– Пойдемте.

И первая, сгорбившись и чуть прихрамывая, быстро пошла к подъезду.

Он оглянулся. Что она там увидела? Парнишка выгуливает собаку, парочка, обнявшись, неторопливо бредет через двор, пенсионер с палочкой несет авоську с продуктами, спортсмен в лыжной шапочке с помпоном трусцой возвращается с пробежки. И еще…

И еще в третий подъезд соседнего дома заходит человек в стеганом пальто с капюшоном.

Артем готов был поспорить – точно в таком же пальто, как на давешнем видео.

Он рванул было в ту сторону, но дверь за человеком уже закрылась, и бежать оказалось глупо. Да и Шура ждала, стояла возле подъезда, опустив голову, словно разглядывала носки своих покоцанных ботинок. Две соседки прилипли к окнам. Артем кивнул им, улыбнулся. Кушайте, дамы дорогие. Пищу для сплетен я вам подкинул.

– Заходим, – Артем сунул руку в карман, достал ключи и – что там еще? ах, визитка вчерашней горластой дамы – и распахнул дверь.

Он положил ключи на тумбочку, туда же – визитку. Подумал и на всякий случай накинул цепочку.


– Все-таки можно я посмотрю коленку?

Они расположились в комнате – Артем на диване, Шура – в кресле. Он сварил кофе, приготовил бутерброды, достал печенье, конфеты.

– Тогда халат давайте обратно.

Он принес халат. Шура не торопилась идти переодеваться. Поглощала бутерброды. Неспешно, но методично. Из шести, сооруженных Артемом, съела уже четыре и принялась за пятый.

Так и подмывало спросить – ты не обедала? Но ведь подумает, будто ему жалко этих несчастных бутербродов.

А ему было жалко Шуру. Вот интересно, если ее переодеть в платье, сделать прическу, добавить немного макияжа, обуть в приличные туфли… Как она будет выглядеть? Наверное, симпатичная девчонка получится.

Коленка оказалась припухлой и горячей. Болезненной при пальпации – Шура непроизвольно пискнула, когда он исследовал ткани. Воспаление не прошло.

– Ты почему к травматологам не обратилась? Или к хирургам? Если стесняешься, могла бы в приемник спуститься. Зоя Николаевна, заведующая, – наш доверенный врач, она всегда и всем оказывает первую помощь.

– Некогда было.

– А сидеть трындеть с компьютерщиками есть когда?

– Я не трындела. Я за картриджем зашла, вы же знаете.

Он знал только то, что она сказала. Ладно, за картриджем, так за картриджем. Медсестры и в самом деле имели обыкновение гонять по мелким поручениям новеньких и практиканток.

– Хорошие ребята, кстати. Веселые, приветливые.

Так и слышалось – «не то, что вы».

– Они оба женатые, – злорадно сказал Артем.

– Рада за них.

Вот я тебе сейчас так вмажу, так вмажу, будешь со старшими препираться.

Он достал из холодильника мазь, открыл тюбик.

– Фу, что это?

В голосе Шуры не было раздражение. Скорее, неимоверное удивление.

– А это, Шура, самое целебное снадобье на свете. И сейчас я буду тебя им лечить.

Мазь Вишневского, признанная устаревшей и не очень эффективной (непонятно, правда, по сравнению с чем) всегда имелась в аптечке Артема. Мама ценила и любила это изобретение прошлого века, а Артем всегда следовал ее советам и наставлениям.

– Гадость какая. У вас ничего поприличнее нету?

– Это очень приличное средство. Очень. Сама убедишься. Завтра спасибо скажешь.

– Если отмоюсь.

Артему казалось странным, отчего многие люди не переносят запаха мази Вишневского. Деготь, который придавал ей неповторимый аромат, благоухал, по его мнению, даже лучше «Шанели номер пять».

– Впитывай, – сказал Артем, закончив перевязку, – а я пока позвоню. Ладно?

Шура пожала плечами – ладно, мол, и устроилась на диване с книжкой. Артем недавно купил пару новых фантастических романов Матвея Куклина, любимого писателя.


Артем зашел в спальню и прикрыл дверь. Не хотелось, чтобы его подчиненная слышала разговор со скандальной посетительницей.

На визитке значилось: «Ирина Климовна Котова, маникюрный салон “Ногти плюс”, директор». Адрес, телефон.

Директор маникюрного салона? Что ж, госпожа директор, прошу прощения, но вынужден побеспокоить вас по неотложному делу.

Она не удивилась его звонку. После того, как Артем представился, уставшим голосом сказала:

– Думала, вы позвоните раньше.

– Раньше? – не понял он. – Извините, только недавно домой вернулся.

– Раньше – это вчера. Я бы сама позвонила, но номера не знаю.

Она хотела ему позвонить? Зачем?

– Вы что-то хотите мне сказать? – осторожно спросил он.

– Да. Хочу принести извинения и запоздалые благодарности.

Он пробормотал что-то типа: не стоит, не стоит, это наша работа.

– Очень даже стоит. Я ведь не сразу вас узнала, уже потом, выйдя из больницы, вспомнила, где мы встречались. Мне следовало найти вас гораздо раньше. Вы, можно сказать, спасли меня тогда, на горе.

– На горе?

– Ага. Тоже не узнали, да? Я Ирина. Лыжница, которая налетела на дерево и сломала ногу. Вы так вовремя подоспели. Так хорошо упаковали раздробленную конечность. Ели бы не вы, я бы, наверное, сейчас с клюшечкой передвигалась.

Невероятно. Ужель та самая подруга? Подруга Ларисы, «виновница» их романа.

Он искренне порадовался, что у Ирины с ногой все в порядке. Она рассказала, как, где и кто ее оперировал, как прошла реабилитация, и что она вновь встала на лыжи этой зимой, чему безумно рада.

Артем слушал и никак не мог сопоставить спокойный голос с крикливой скандальной бабенкой, устроившей хай в его кабинете.

Кажется, она это поняла. Сказала:

– Простите меня, пожалуйста. Не смогла вчера совладать с нервами.

– Ничего. Всякое бывает.

И это правда. Его коллеги, да и он сам нередко подвергались нападкам не совсем адекватных пациентов и их родственников. На врачей писали жалобы, угрожали, стучали кулаками по столу, устраивали скандалы. И со всеми надо было разговаривать вежливо, всем отвечать корректно и стараться уладить ситуацию. Особенно, если была вероятность, что больница «прозвучит».

– Мы ведь с Толиком вместе больше года… Я очень за него переживаю, боюсь, вдруг что-то случиться. Как я тогда одна? Как?

В голосе слышался надрыв и сдерживаемые слезы. Эге, да она сейчас того…

– Не переживайте, пожалуйста, – Артем постарался добавить в интонацию «бархат», говорили, подобные интонации действуют успокаивающе. – Мы делаем все возможное. Думаю, ваш супруг скоро пойдет на поправку.

– Ну… он не супруг пока… Мы только собирались. Уже назначена дата свадьбы. Хотели пожениться весной, в мае. Как вы относитесь к предрассудкам? А то многие говорят, если в мае свадьба, то всю жизнь будете маяться.

– Я вообще к предрассудками плохо отношусь, – улыбнулся Артем. – Предрассудки и медицина не совместимы абсолютно… Ирина… не знаю вашего отчества…

– Что вы, что вы, для вас просто Ирина.

– Хорошо. Ирина, вы к Анатолию Алексеевичу, – ух, он даже отчество вспомнил, – приходили ежедневно? Вечером или утром?

– А что? – в ее голосе мгновенно пропали и слезы, и надрыв. – Вы почему спрашиваете?

– Для анамнеза надо, – не найдя ничего лучше, вывернулся Артем. – Как по-вашему, он в последнее время шел на поправку?

– Вам виднее, – в голосе Ирины послышались металлические нотки. – Это же вы его лечили.

– Вот я и хочу получше узнать динамику. Чтобы понять, какие препараты назначать, какие процедуры проводить.

– А, это другое дело, – она оживилась. – Я приходила в основном вечером, часов в шесть. До семи была у Толи, потом шла домой. Ну, так-то он получше в последние дни выглядел. Кашлял поменьше. Я ему говорю, не кашляй на меня, а он все равно кашляет, представляете? Да и вообще отделение у вас – сплошной рассадник. Чихают, кашляют, как тут не заболеть? Вы-то сами не болеете?

– Чеснок ем, – улыбнулся Артем.

– Это правильно. А вот Толя чеснок не любит. Так его, может, кто-то заразил? Ну, из больных? Может такое быть?

– Вряд ли. Мы подозреваем, он мог выйти на улицу, – Артем понимал, что несет чушь, но не говорить же дамочке про водку. – Надышался морозным воздухом, получился рецидив.

– Да вы что? Нет, он не мог. Толя очень следил за здоровьем.

– А вас он провожать не выходил? Скажем, до вестибюля?

– Нет-нет, – так поспешно сказала Ирина, что стало ясно: выходил. – Нет, он даже из палаты не выходил… Хотя, погодите, из палаты выходил. До конца коридора меня довел.

– Это в семь часов было? Или позже?

– Да что вы? Какое позже? У вас ровно с семь проход закрывают. Подумаешь, на две минуты задержалась, так они еле выпустили!

– То есть, вы ушли в семь ноль две, Анатолий вас не провожал, и больше к нему никто не приходил?

– Да откуда я знаю, приходил или нет.

– Но он не говорил, что кого-то ждет?

– Ничего он не говорил. И не ждал никого. А что? Почему такие вопросы? Вы все-таки в чем-то меня подозреваете?

– Нет, нет.

Голос Ирины стал ломким, нервным. Артем поспешно попрощался и дал отбой.

Значит, она не знает, кто к нему приходил примерно в половине восьмого. Или знает, но не желает сообщать. Нет, наверное, не знает.

Странно, что Лариса никогда не рассказывала про Ирину. Подруги все-таки. Впрочем, он не очень хорошо знал ее подруг, придерживался принципа: захочет – расскажет.

Артем вышел из спальни.

Почти та же картина, что вчера – Шура сладко спит на диване, обнимая книжку. Артем укрыл ее пледом, подоткнул с боков, как всегда делала мама.

И услышал какой-то странный звук. Не то щелчки, не то постукивание.

Он вышел в коридор. Входная дверь была сейчас закрыта только на цепочку, отчего покачивалась из-за сквозняка и издавала те самые странные звуки.

Неужели снова приходила Лариса? Все поняла, не стала звонить ни в дверь, ни на его телефон. Ах, да, телефон его был занят. А входного звонка он мог и не услышать.

Уставший и полуголодный, Артем вернулся в спальню и, переодевшись в трико и футболку, прилег на кровать. И сразу же уснул крепким здоровым сном без сновидений.

6.

Praesente

aegroto

(

consilium

)6


К нему подошла мама, накрыла одеялом и подоткнула с боков. Наклонилась и расцеловала в обе щеки.

– Ну, мам, – то ли сказал, то ли подумал он.

И это означало: я уже большой мальчик, что за нежности такие?

Мама приятно пахла мазью Вишневского и едва уловимо – какими-то духами, он не знал, какими, но очень нежными, то ли ландышем, то ли сиренью.

– До свидания, – прошептала она на ухо.

– Угум, – пробормотал он. – Через две недели, да?

Она не ответила и тихо вышла.

Они с папой тогда уехали в Лоо на своей машине. Должны были вернуться через две недели. Веселые, загорелые, счастливые. Артем оканчивал четвертый курс и остался дома, хотя очень хотел поехать с ними.