Это не при нашем заводе было, а на Сысертской половине. И не вовсе в давних годах. Мои-то старики уж в подлетках в заводе бегали. Кто на шаровке, кто на подсыпке, а то в слесарке либо в кузне. Ну, мало ли куда малолетков при крепости загоняли.
Тогда этот разговор про травяную западенку и прошел.
Так, сказывают, дело-то было.
Турчаниновские наследники промотались и половину заводов продали барину Саломирскову. Тут у них неразбериха и пошла.
Продать продали, а деньги с завода Турчаниновым охота получать по-старому. Саломирсков опять, наоборот, говорит:
– Я главный хозяин – мне и получка вся! А вам – сколь выделю.
Спорили-спорили, сговорились нанять сообща главного приказчика. Пущай, дескать, хозяйствует как умеет, а нам бы деньги выдавал, сколько кому по частям причтется.
Так-то, видно, им вольготнее показалось! Оно и то сказать: турчаниновски наследники сроду в заводском деле не мерекали, да и новый барин, видать, не мудренее достался. Он, сказывают, из каких-то царских ли, княжеских незаконных родов вышел. То ему и заводы купили и заслуг всяких надавали.
Завсегда будто в белых штанах в обтяжку ходил, а на шапке от бусой лошади хвост.
В экой-то одеже в кричну либо сварочную не пойдешь! Под домну и вовсе не суйся. Да новый барин об этом и не скучал. По своему понятию другое ремесло придумал: жеребцов по кругу на веревке гонять.
У турчаниновских в ту пору барыня одна в головах ходила. Самая, сказать, умойная баба. Ей гору золота насыпь, – и от той пыли не оставит. Увидела эта барыня – Саломирсков жеребцами забавляется.
«Чем, – думает, – я хуже? Почище заведу!»
И точно, цельный конский завод на Щербаковке поставила и тоже давай жеребцов гонять.
Главный приказчик у них из нездешних случился. Паном почто-то его в глаза звали.
Ну, этот пан сперва барам семечек подсыпал. Поманил, значит. Которое продаст, которое заложит, руду под самым заводом брать велел, уголь чуть не на улицах жгут. Глядишь – и наскребет деньжонок. Барам этого и надо. Разговорами себя тешат:
– Это поначалу так-то. Дальше лучше пойдет.
Приказчик видит – уверились в него бары, взял да и жогнул их сколь мог. Наглухо, сукин сын, заводы в долги посадил, весь народ обездолил, а сам шапочку надел, да и в сторону.
– Прощайте-ко! Век бы на ваших жеребчиков да кобылок глядел, да недосуг мне. Два поместья купил, – хозяевать надо.
Тут промеж бар чуть не драчишка случилась. Один другого винят, ни в чем сговориться не могут, суд завели. Вот тогда они и придумали с глупого-то ума у одних печей нарозно хозяйство вести. Одна половина одного приказчика поставила, другая – другого. И мелкое начальство эдак же. Один так велит, другой на свое поворачивает. Путали-путали народ, потом и народ поделили. Одни, значит, стали, турчаниновски, други – саломирсковски. Однем словом, беспутица. А хуже всего это по земельному богатству пришлось.
Не о том забота, как бы найти да добыть, а как бы что новенькое другому хозяину не показать. Всяк про себя смекал:
– Присудят в мою пользу – тогда и буду добывать из нового места.
У барина Саломирскова на ту пору главным щегарем был Санко Масличко. Мужичонко плутяга, до всего донюхается, и в делах понимал. Для приисковых и руднишных самый зловредный. А у турчаниновских щегарем был Яшка Зорко.
Этот вовсе зря на такое место угадал. Он, конечно, тоже смолоду по рудникам да приискам околачивался. Ну на смеху был.
Мужичище бык-быком, а рожа у него ровно нарошно придумана. Как свекла краснехонька, а по ней волосешки белые кустичками. Ровно известкой наляпано по тем местам, где у людей волос растет. И по голове эти же кустики прошли. За это и звали его Облезлым.
По-доброму-то пустяк это. Мало ли у человека какой изъян случится. Только Яшка шибко перед народом гордился. Дескать, я – приказный, а ты кто еси? Ну, Яшку и не любили. Да он еще похвалялся перед руднишными.
– Меня, – кричит, – не проведешь. Сдалека всяку вашу плутню разгляжу!
Даром, что слепыш-слепышом. Еле мизюкал. Носом по чернилу водил, как писать случалось. Рудобои за эту похвальбу-то и стали звать его еще Зорком. Нет-нет – и поддернут:
– Наш Зорко небось рукавицу с шапкой не смешат. На аршин в землю видит.
Кто-то возьми да и дунь это слово барыне Турчаниновой в ухо. Та, известно, заполошная, – схватилась:
– Где такой объявился?
Ей сказали – в обмерщиках, дескать, на таком-то руднике.
Барыня призвала тут Яшку и спрашивает:
– Ты, верно, на аршин в землю видишь?
Яшке неохота перед барыней свою неустойку по глазам сказать, он и отвечает:
– Пониже наклонюсь, так всяк камешок разгляжу.
Барыня обрадовалась.
– Такого, – кричит, – мне и надо. Будешь главным щегарем на моей половине.
Яшке с малого-то ума это лестно.
– Рад, – отвечает, – стараться.
Барыня свое наказывает:
– Гляди, чтоб Саломирскову чего не донеслось, коли новое найдешь!
Яшка, понятно, хвостом завилял.
– Будьте в спокое! Будьте в спокое! Которое я открою, то ни единой саломирсковской собачонке не унюхать.
Таким случаем, значит, и стал Яшка главным щегарем на турчаниновской половине.
Сперва-то маленько побаивался. Нет-нет и притащит барыне мешочек с камешками с какого-нибудь старого рудника. Вот, дескать, какую штуку обыскал. Только у барыни один разговор:
– Гляди, как бы саломирсковски про это не узнали. Вот суд кончится, тогда и покажешь это место.
Ну, а суд когда кончится! Яшка видит, – спокойное дело, – вовсе осмелел. Покатывается на лошадке в седелышке по всей заводской даче – и все. Рожу наел – как не лопнет, а глаза на прищур держит, будто на-даля глядит. Какие знакомые руднишные встретятся, завсегда Яшке кукишку покажут, а сами наговаривают:
– Наше почтенье Яков Иванычу! Всю, поди, дачу вызнал, – эдак-то далеко глядишь!
Яшка, конечно, нос кверху. Пятнышки свои на губах погладит, да и говорит:
– Вкруте эко дело не поворотишь. Знаете, поди-ко, меня, – пустяком займоваться не стану!
Рудобои тут и примутся для смеху Яшке места сказывать:
– Поглядел бы ты по Габеевке. На пятой версте. Мне дедушко сказывал.
Другой опять на Березовый увал приметки говорит. Ну, разное. Кто куда придумает.