Трагедии - читать онлайн

О деда Кадма юные потомки!

Зачем сидите здесь у алтарей,

Держа в руках молитвенные ветви,

В то время как весь город фимиамом

Наполнен, и моленьями, и стоном?

И потому, желая самолично

О всем узнать, я к вам сюда пришел, —

Я, названный у вас Эдипом славным.

Скажи мне, старец, – ибо речь вести

Тебе за этих юных подобает, —

Что привело вас? Просьба или страх?

С охотой все исполню: бессердечно

Не пожалеть явившихся с мольбой.

Властитель края нашего, Эдип!

Ты видишь – мы сидим здесь, стар и млад:

Одни из нас еще не оперились,

Другие годами отягчены —

Жрецы, я – Зевсов жрец, и с нами вместе

Цвет молодежи. А народ, в венках,

На торге ждет, у двух святынь Паллады

И у пророческой золы Исмена.[1]

Наш город, сам ты видишь, потрясен

Ужасной бурей и главы не в силах

Из бездны волн кровавых приподнять.

Зачахли в почве молодые всходы,

Зачах и скот; и дети умирают

В утробах матерей. Бог-огненосец —

Смертельный мор – постиг и мучит город.

Пустеет Кадмов дом, Аид же мрачный

Опять тоской и воплями богат.

С бессмертными тебя я не равняю, —

Как и они, прибегшие к тебе, —

Но первым человеком в бедах жизни

Считаю и в общении с богами.

Явившись в Фивы, ты избавил нас

От дани той безжалостной вещунье,[2]

Хоть ничего о нас не знал и не был

Никем наставлен; но, ведомый богом,

Вернул нам жизнь, – таков всеобщий глас.

О наилучший из мужей, Эдип,

К тебе с мольбой мы ныне прибегаем:

Найди нам оборону, вняв глагол

Божественный иль вопросив людей.

Всем ведомо, что опытных советы

Благой исход способны указать.

О лучший между смертными! Воздвигни

Вновь город свой! И о себе подумай:

За прошлое «спасителем» ты назван.

Да не помянем впредь твое правленье

Тем, что, поднявшись, рухнули мы вновь.

Восстанови свой город, – да стоит он

Неколебим! По знаменью благому

Ты раньше дал нам счастье – дай и ныне!

Коль ты и впредь желаешь краем править,

Так лучше людным, не пустынным правь.

Ведь крепостная башня иль корабль —

Ничто, когда защитники бежали.

Несчастные вы дети! Знаю, знаю,

Что надо вам. Я вижу ясно: все

Страдаете. Но ни один из вас

Все ж не страдает так, как я страдаю:

У вас печаль лишь о самих себе,

Не более, – а я душой болею

За город мой, за вас и за себя.

Меня будить не надо, я не сплю.

Но знайте: горьких слез я много пролил,

Дорог немало думой исходил.

Размыслив, я нашел одно лишь средство.

Так поступил я: сына Менекея,

Креонта, брата женина, отправил

Я к Фебу, у оракула узнать,

Какой мольбой и службой град спасти.

Пора ему вернуться. Я тревожусь:

Что приключилось? Срок давно истек,

Положенный ему, а он все медлит.

Когда ж вернется, впрямь я буду плох,

Коль не исполню, что велит нам бог.

Ко времени сказал ты, царь: как раз

Мне знак дают, что к нам Креонт подходит.

Царь Аполлон! О, если б воссияла

Нам весть его, как взор его сияет!

Он радостен! Иначе б не украсил

Свое чело он плодоносным лавром.

Сейчас узнаем. Он расслышит нас.

Властитель! Кровный мой, сын Менекея!

Какой глагол от бога нам несешь?

Благой! Поверьте: коль указан выход,

Беда любая может благом стать.

Какая ж весть? Пока от слов твоих

Не чувствую ни бодрости, ни страха.

Ты выслушать меня при них желаешь?

Могу сказать… могу и в дом войти…

Нет, говори при всех: о них печалюсь

Сильнее, чем о собственной душе.

Изволь, открою, что от бога слышал.

Нам Аполлон повелевает ясно:

«Ту скверну, что в земле взросла фиванской,

Изгнать, чтоб ей не стать неисцелимой».

Каким же очищеньем? Чем помочь?

«Изгнанием иль кровь пролив за кровь, —

Затем, что град отягощен убийством».

Но чью же участь разумеет бог?

О царь, владел когда-то нашим краем

Лай, – перед тем, как ты стал править в Фивах.

Слыхал, – но сам не видывал его.

Он был убит, и бог повелевает,

Кто б ни были они, отмстить убийцам.

Но где они? В каком краю? Где сыщешь

Неясный след давнишнего злодейства?

В пределах наших, – он сказал: «Прилежный

Найдет его, но не найдет небрежный».

Но дома у себя, или на поле,

Или в чужом краю убит был Лай?

Он говорил, что бога вопросить

Отправился и больше не вернулся.

А из тогдашних спутников царя

Никто не даст нам сведений полезных?

Убиты. Лишь один, бежавший в страхе,

Пожалуй, нам открыл бы кое-что.

Но что? Порой и мелочь много скажет.

Когда б лишь край надежды ухватить!

Он говорил: разбойники убили

Царя. То было дело многих рук.

Но как решились бы на то злодеи,

Когда бы здесь не подкупили их?

Пусть так… Но не нашлось в годину бед

Отмстителя убитому царю.

Но если царь погиб, какие ж беды

Могли мешать разыскивать убийц?

Вещунья-сфинкс. Ближайшие заботы

Заставили о розыске забыть.

Все дело вновь я разобрать хочу.

К законному о мертвом попеченью

Вернули нас и Аполлон и ты.

Союзника во мне вы обретете:

Я буду мстить за родину и бога.

Я не о ком-нибудь другом забочусь, —

Пятно снимаю с самого себя.

Кто б ни был тот убийца, он и мне

Рукою той же мстить, пожалуй, станет.

Чтя память Лая, сам себе служу.

Вставайте же, о дети, со ступеней,

Молитвенные ветви уносите, —

И пусть народ фиванский созовут.

Исполню все: иль счастливы мы будем

По воле божьей, иль вконец падем.

О дети, встанем! Мы сошлись сюда

Спросить о том, что царь и сам поведал.

Пусть Аполлон, пославший нам вещанье,

Нас защитит и уничтожит мор.

Сладкий Зевса глагол! От златого Пифона[3]

Что приносишь ты ныне

В знаменитые Фивы?

Трепещу, содрогаюсь смущенной душой.

Исцелитель-Делиец![4]

Вопрошаю почтительно:

Нового ль ждешь ты служения

Иль обновленного прежнего

По истечении лет?

О, поведай, бессмертный,

Порожденный златою Надеждой глагол!

Ныне первой тебя призываю, дочь Зевса,

Афина бессмертная!

И сестру твою, деву

Артемиду, хранящую нашу страну,

Чей на площади главной

Трон стоит достославный,

И Феба, стрелка несравненного!

Три отразителя смерти!

Ныне явитесь! Когда-то

Отогнали вы жгучий

Мор, напавший на город! Явитесь же вновь!

Горе! Меры нет напастям!

Наш народ истерзан мором,

А оружья для защиты

Мысль не в силах обрести.

Не взрастают плоды нашей матери Геи,

И не в силах родильницы вытерпеть мук.

Посмотри на людей, – как один за другим

Быстрокрылыми птицами мчатся они

Огненосного мора быстрей

На прибрежья закатного бога.

Жертв по граду не исчислить.

Несхороненные трупы,

Смерти смрад распространяя,

Неоплаканы лежат.

Жены меж тем с матерями седыми

Молят, припав к алтарям и стеная,

Об избавленье от тягостных бед.

Смешаны вопли с пеанами светлыми.

О златая дочь Зевса, явись

Ясноликой защитой молящим!

Смерти пламенного бога,[5]

Что без медного щита

Нас разит под крики бранные, —

Молим: в бегство обрати

Из земли родной и ввергни

В бездну Амфитриты![6]

Иль умчи к берегам без пристанищ,

Где бушует фракийский прибой

Ибо мочи не стало:

Что ночь закончить не успеет,

То, встав, заканчивает день.

Ты, держащий в руке мощь пылающих молний,

Зевс-отец, порази его громом своим!

Ты мечи, о царь Ликейский,[7]

С тетивы, из злата скрученной,

Стрелы тучей на врага!

Да метнет и Артемида

Пламена, что в дланях держит,

Мчась в горах Ликийских![8]

И его призываем мы – Вакха,

Соименного с нашей землей,

Со златою повязкой,

С хмельным румянцем, окруженного

Толпой восторженных Менад, —

Чтоб приблизил и он свой сияющий факел,

С нами бога разя, всех презренней богов!

Входит Эдип.

Вы молите? Отвечу вам: надейтесь,

Себе на пользу речь мою уважив,

Защиту получить и облегченье.

Речь поведу, как человек сторонний

И слухам и событью. Недалеко

Уйду один – нет нитей у меня.

Я стал у вас всех позже гражданином.

К вам ныне обращаюсь, дети Кадма:

Кто знает человека, чьей рукой

Был умерщвлен когда-то Лай, тому

Мне обо всем сказать повелеваю.

А если кто боится указать

Сам на себя, да знает: не случится

Худого с ним, лишь родину покинет.

А ежели убийца чужестранец

И вам знаком, – скажите. Награжу

Казною вас и окажу вам милость.

Но если даже вы и умолчите,

За друга ли страшась иль за себя, —

Дальнейшую мою узнайте волю:

Приказываю, кто бы ни был он,

Убийца тот, в стране, где я у власти,

Под кров свой не вводить его и с ним

Не говорить. К молениям и жертвам

Не допускать его, ни к омовеньям, —

Но гнать его из дома, ибо он —

Виновник скверны, поразившей город.

Так Аполлон нам ныне провещал.

И вот теперь я – и поборник бога,

И мститель за умершего царя.

Я проклинаю тайного убийцу, —

Один ли скрылся, много ль было их, —

Презренной жизнью пусть живет презренный!

Клянусь, что если с моего согласья

Как гость он принят в доме у меня,

Пусть первый я подвергнусь наказанью.

Вам надлежит исполнить мой приказ,

Мне угождая, богу и стране,

Бесплодью обреченной гневным небом.

Но если б даже не было вещанья,

Вам очищенье все же подобало б,

Затем, что славный муж и царь погиб.

Итак, начните розыски! Поскольку

Я принял Лая царственную власть,

Наследовал и ложе и супругу,

То и детей его – не будь потомством

Он обделен – я мог бы воспитать…

Бездетного его беда настигла.

Так вместо них я за него вступлюсь,

Как за отца, и приложу все силы,

Чтоб отыскать и захватить убийцу

Лабдака сына, внука Полидора,

Чей дед был Агенор и Кадм – отец.[9]

Молю богов: ослушнику земля

Да не вернет посева урожаем,

Жена не даст потомства… Да погибнет

В напасти нашей иль в иной и злейшей!

А вам, потомкам Кадма, мой приказ

Одобрившим, поборниками вечно

Да будут боги все и Справедливость.

На клятву клятвенно отвечу, царь:

Не убивал я Лая и убийцу

Бессилен указать; но в помощь делу

Виновного объявит Аполлон.

Ты судишь верно. Но богов принудить

Никто не в силах против воли их.

Скажу другое, лучшее, быть может.

Хотя б и третье, – только говори.

Тиресий-старец столь же прозорлив,

Как Аполлон державный, – от него

Всего ясней, о царь, узнаешь правду.

Не медлил я. Совету вняв Креонта,

Я двух гонцов подряд послал за старцем

И удивлен, что долго нет его.

Но есть еще давнишняя молва…

Скажи, какая? Все я должен знать.

Царя, толкуют, путники убили.

Слыхал я; хоть свидетеля не видел.

Но если чувствовать он может страх,

Твоих проклятий грозных он не стерпит.

Кто в деле смел, тот не боится слов.

Но вон и тот, кто властен уличить:

Ведут богам любезного-провидца,

Который дружен с правдой, как никто.

Входит Тиресий.

О зрящий все Тиресий, что доступно

И сокровенно на земле и в небе!

Хоть темен ты, но знаешь про недуг

Столицы нашей. Мы в тебе одном

Заступника в своей напасти чаем.

Ты мог еще от вестников не слышать, —

Нам Аполлон вещал, что лишь тогда

Избавимся от пагубного мора,

Когда отыщем мы цареубийцу

И умертвим иль вышлем вон из Фив.

И ныне, вопросив у вещих птиц

Или к иным гаданиям прибегнув,

Спаси себя, меня спаси и Фивы!

Очисти нас, убийством оскверненных.

В твоей мы власти. Помощь подавать

Посильную – прекрасней нет труда.

Увы! Как страшно знать, когда от знанья

Нет пользы нам! О том я крепко помнил,

Да вот – забыл… Иначе не пришел бы.

Но что случилось? Чем ты так смущен?

Уйти дозволь. Отпустишь, – и нести

Нам будет легче каждому свой груз.

Неясные слова… Не любишь, видно,

Родимых Фив, когда с ответом медлишь.

Ты говоришь, да все себе не впрок.

И чтоб со мной того же не случилось…

Бессмертных ради, – зная, не таись,

К твоим ногам с мольбою припадаем.

Безумные! Вовек я не открою,

Что у меня в душе… твоей беды…

Как? Знаешь – и не скажешь? Нас предать

Замыслил ты и погубить свой город?

Себя терзать не стану, ни тебя.

К чему попрек? Я не скажу ни слова.

Негодный из негодных! Ты и камень

Разгневаешь! Заговоришь иль нет?

Иль будешь вновь упорствовать бездушно?

Меня коришь, а нрава своего

Не примечаешь – все меня поносишь…

Но кто бы не разгневался, услышав,

Как ты сейчас наш город оскорбил!

Все сбудется, хотя бы я молчал.

Тем более ты мне сказать обязан.

Ни звука не прибавлю. Волен ты

Пылать теперь хоть самым ярым гневом.

Я гневаюсь – и выскажу открыто,

Что думаю. Узнай: я полагаю,

Что ты замешан в деле, ты – участник,

Хоть рук не приложил, а будь ты зряч,

Сказал бы я, что ты и есть убийца.

Вот как? А я тебе повелеваю

Твой приговор исполнить – над собой,

И ни меня, ни их не трогать, ибо

Страны безбожный осквернитель – ты!

Такое слово ты изверг бесстыдно?

И думаешь возмездья избежать?

Уже избег: я правдою силен.

За эту речь не ожидаешь кары?

Нет, – если в мире есть хоть доля правды.

Да, в мире, не в тебе-ты правде чужд:

В тебе угас и слух, и взор, и разум.

Несчастный, чем меня ты попрекаешь,

Тем скоро всякий попрекнет тебя.

Питомец вечной ночи, никому,

Кто видит день, – и мне, – не повредишь!

Да, рок твой – пасть не от моей руки:

И без меня все Аполлон исполнит.

То умысел Креонта или твой?

Нет, не Креонт, а сам себе ты враг.

О деньги! Власть! О мощное орудье,

Сильней всех прочих в жизненной борьбе!

О, сколько же заманчивости в вас,

Что ради этой власти, нашим градом

Мне данной не по просьбе, добровольно,

Креонт, в минувшем преданный мне друг,

Подполз тайком, меня желая свергнуть,

И подослал лукавого пророка,

Обманщика и плута, что в одной лишь

Корысти зряч, в гаданьях же – слепец!

Когда, скажи, ты верным был пророком?

Скажи мне, ты от хищной той певуньи[10]

Избавил ли сограждан вещим словом?

Загадок не решил бы первый встречный, —

К гаданиям прибегнуть надлежало.

Но ты не вразумился птиц полетом,

Внушением, богов. А я пришел,

Эдип-невежда, – и смирил вещунью,

Решив загадку, – не гадал по птицам!

И ты меня желаешь выгнать вон,

Чтоб ближе стать к Креонтову престолу?

Раскаетесь вы оба – ты и он,

Ревнитель очищенья!.. Я бы вырвал

Признанье у тебя, не будь ты стар!

Мне думается – произнес он в гневе

Свои слова, а также ты, Эдип.

Нет, как исполнить божье повеленье —

Вот мы о чем заботиться должны.

Хоть ты и царь, – равно имею право

Ответствовать. И я властитель тоже.

Я не тебе, а Локсию слуга

И в милости Креонта не нуждаюсь.

Мою ты слепоту коришь, но сам

Хоть зорок ты, а бед своих не видишь —

Где обитаешь ты и с кем живешь.

Ты род свой знаешь? Невдомек тебе,

Что здесь и под землей родным ты недруг

И что вдвойне – за мать и за отца —

Наказан будешь горьким ты изгнаньем.

Зришь ныне свет – но будешь видеть мрак.

Найдется ли на Кифероне место,

Которое не огласишь ты воплем,

Свой брак постигнув – роковую пристань

В конце благополучного пути?

Не чуешь и других ты бедствий многих:

Что ты – и сын, и муж, и детям брат!..

Теперь слова Креонта и мои

В грязь втаптывай. Другой найдется смертный,

Кого бы гибель злейшая ждала?

Угрозы эти от него исходят?

О, будь ты проклят! Вон ступай отсюда!

Прочь уходи от дома моего!

Я не пришел бы, если б ты не звал.

Не знал я, что услышу речь безумца, —

Иначе не послал бы за тобой.

По-твоему, безумец я? Меж тем

Родителям твоим казался мудрым.

Кому? Постой… Кто породил меня?

Сей день родит и умертвит тебя.

Опять слова неясны, как загадки.

В отгадыванье ты ли не искусник?

Глумись над тем, чем возвеличен я.

Но твой успех тебе же на погибель.

Я город спас, о прочем не забочусь.

Иду… Ты, мальчик, уведи меня.

И пусть уводит… Мне невмоготу

Терпеть тебя. Уйдешь – мне станет легче.

Но кто же он? О ком скала вещала[11] в Дельфах?

Ужаснейшим из дел кто руки обагрил?

Верно, он бежал быстрее

Вихрем мчащихся коней:

На него, во всеоружье,

Налетели в блеске молний

Зевсов сын и сонм ужасных,

Заблужденья чуждых Кер.

С Парнаса снежного нам просияло слово:

Злодея нам велит безвестного искать.

Бродит в чащах он, в ущельях,

Словно тур, тоской томим,

Хочет сбросить рок вещаний

Средоточия земного,[12] —

Но вещанья роковые

Вечно кружатся над ним.

Страшным, вправду страшным делом

Нас смутил вещатель мудрый.

Согласиться я не в силах

И не в силах отрицать.

Что скажу? Душа в смятенье.

Тьма в былом и тьма в грядущем.

Никогда – ни теперь

Не слыхал я, ни прежде,

Чтобы род Лабдакидов

И Полибом рожденный[13]

Друг от друга страдали.

Ныне против Эдипа

Я не вижу улик

И отмстить не могу

Неизвестному Лая убийце!

Но у Зевса с Аполлоном

Остры мысли. Им известны

Все деяния людские.

Вряд ли я скуднее знаньем

Прочих смертных, хоть различна

Мера мудрости у всех.

До улик несомненных

Не осудим Эдипа:

Ведь крылатая дева[14]

На глазах у народа

Подступила к нему,

И признали Эдипа

Наши Фивы, заслугу

Оценили его.

Нет, его не считаю преступным.

Входит Креонт.

Сограждане! Узнал я, что Эдип

Меня в делах ужасных обвиняет.

Я не стерпел и к вам явился. Если

Он думает, что в общем злополучье

Стараюсь я словами и делами

Ему вредить, – то не мила мне жизнь

С подобной славой. Мне в таком попреке

Урон немалый, – нет, большой урон!

Плохое дело, коль меня злодеем

И город назовет, и вы, друзья!..

Нет, без сомненья, спорили они

Во власти гнева, здраво не размыслив.

Он утверждает, что мои советы

Заставили гадателя солгать.

Сказал, но я не разумею цели.

Бессовестный! Посмел в рассудке здравом

Меня таким наветом очернить!

Не знаю, нам темны дела царей…

Но вот и сам он из дому выходит.

Как? Это ты? Явиться смел? Неужто

Ты до того бесстыден, что под кров

Вошел ко мне – царя убийца явный

И власти нашей несомненный вор?

Скажи мне, ради бога, ты, решаясь

Так действовать, считал меня глупцом

Иль трусом? Или думал-не замечу,

Как ты подполз, и не оборонюсь?

И не безумное ли предприятье —

Борьба за власть без денег и друзей?

Тут надобны сторонники и деньги!

Ты лучше на слова свои другому

Дай возразить – и лишь тогда суди!

Ты говоришь искусно, но тебя

Не стану слушать: ты мне злейший враг.

Нет, слушай, – вот что я тебе скажу.

Но только не тверди мне, что невинен.

Коль полагаешь ты, что самомненье

Бессмысленное впрок, – ты неразумен.

Коль полагаешь ты, что без возмездья

Родным вредить мы можем, – ты не прав.

Пусть так, согласен. Но скажи, какой

Через меня ты потерпел убыток?

Скажи, ты мне советовал иль нет

Послать за тем пророком пресловутым?

Я мнения того же и сейчас.

А много ль лет прошло с тех пор, как Лай.

С тех пор как Лай?.. Я не пойму тебя…

…Исчез, повержен гибельным ударом?..

Прошло с тех пор немало долгих лет.

Тогда уже был в силе ваш гадатель?

И столь же мудр и столь же почитаем.

Он поминал в те годы обо мне?

Нет, никогда не приходилось слышать.

Разыскивали вы тогда убийцу?

Конечно, да. Но не могли дознаться.

А почему ж тогда молчал мудрец?

Не знаю; а не знаю, так молчу.

Но вот что знаешь ты и скажешь ясно…

Что именно? Не умолчу, коль знаю.

…Что, если б вы не сговорились, вряд ли

Он гибель Лая приписал бы мне.

Что молвил он, то лучше знаешь ты,

Но сам на мой вопрос теперь ответствуй.

Спроси. Меня не уличишь в убийстве.

Послушай: ты – супруг моей сестры?

Того, что ты спросил, не отрицаю.

Над Фивами ты делишь с нею власть?

Я исполняю все ее желанья.

А вам двоим не равен ли я – третий?

Вот тут-то и сказался ложный друг.

Нет. Ты в мои слова поглубже вникни.

Сам посуди: зачем стремиться к власти,

С которой вечно связан страх, тому,

Кто властвует и так, тревог не зная?

Я никогда не жаждал стать царем,

Предпочитал всегда лишь долю власти.

Так судит каждый, кто здоров рассудком.

Твои дары без страха принимаю,

А правь я сам, я делал бы не то,

Чего хочу. Ужели царство слаще

Мне беззаботной власти и влиянья?

Еще не столь я оскудел умом,

Чтоб новых благ и пользы домогаться.

Все счастья мне желают, все с приветом —

Кто с просьбою к царю – идут ко мне,

В своих руках держу я их желанья.

И это все мне променять на что?

Не станет заблуждаться здравый разум.

Такого поведенья сам я чужд

И не дерзну в том помогать другому.

Чтоб убедиться, сам спроси ты в Дельфах,

Тебе я верно ль передал глагол

Богов? Коль убедишься, что вступил

Я в заговор с гадателем, – казни:

И сам себя приговорю я к смерти.

Нельзя винить, едва лишь заподозрив,

Затем, что нам не подобает звать

Злых добрыми, равно и добрых злыми.

Отвергнуть друга преданного – значит

Лишиться драгоценнейшего в жизни.

Ты в этом скоро убедишься сам.

Нам честного лишь время обнаружит, —

Довольно дня, чтоб подлого узнать.

Разумные одобрят речь его:

Поспешное решенье ненадежно.

Но если враг мне спешно строит козни,

Поспешно должен действовать и я.

А если буду медлить, он достигнет,

Чего хотел, и я ни с чем останусь.

Чего же хочешь ты? Изгнать меня?

Нет, больше: умертвить, а не изгнать,

Тогда поймешь ты, что такое зависть.

Настаиваешь, значит, и не веришь?

Нет: ты доверья мне внушить не мог.

Безумен ты!

В своих делах – я здрав.

Но о моих подумай.

Ты – изменник!

Затмился, что ли, ум твой?

Власть – моя!

Дурная власть – не власть.

О Фивы, Фивы!

Не ты один, – я тоже властен в Фивах.

Довольно, государи. Вижу: кстати

К нам из дворца выходит Иокаста.

Она поможет кончить спор добром.

Из-за чего, несчастные безумцы,

Вы ссоритесь? Когда страдает город,

Не стыдно ль счеты личные сводить?

Иди домой, Эдип… и ты, Креонт, —

Зло малое великим да не станет.

Сестра, Эдип грозит мне страшной карой:

Я к одному из двух приговорен —

К изгнанию или к позорной казни.

Все так, жена: его я уличил, —

Замыслил он сгубить меня коварно.

Будь вечно я несчастлив, будь я проклят,

Коль справедливо ты винишь меня.

Бессмертных ради верь ему, Эдип,

Благочестивой ради клятвы, ради

Меня и всех, стоящих пред тобой.

Молю, послушайся, подумай, уступи.

Но в чем мне уступить, скажи?

О царь, он отроду был честен,

А ныне клятву дал; – молю,

Прости его!

Ты понимаешь,

О чем ты просишь?

Да.

Скажи.

Твой шурин чист, Эдип, – из-за пустой молвы

Винить своих друзей не следует напрасно.

Я цель твою прозрел: стремишься ты

Сгубить меня иль выгнать вон из града.

О вождь небожителей,

Гелий, молю:

Коль мыслю я злое,

Пусть, богом отвержен,

Друзьями отринут,

Постыдно умру.

Нет. Родины беды —

О них я болею.

Что будет, коль ряд

Стародавних несчастий

Умножим чредой

Новоявленных бед?

Пусть прочь идет – хотя бы мне пришлось

Быть изгнанным постыдно иль погибнуть.

Я тронут речью жалобной твоей,

А не словами этого злодея.

Ты уступил со злобой. Но едва

Остынет гнев, раскаянье придет.

С подобным нравом сам себе ты в тягость.

Уйдешь ты наконец?

Я удалюсь.

Тобой отвергнут, но для них я – прежний.

Что медлишь во дворец ввести его, царица?

Нет, все разведаю сперва.

От слов родилось подозренье…

А может быть, навет и ложен, —

Несправедливость тяжела.

Бранились?

Да.

О чем шла речь?

По мне, разумнее – при бедствии всеобщем

Не возвращаться вновь к их прерванным речам.

Вот до чего ты с честностью своей