Чумазый автобус, горячо пыхтя, распахнул скрипучие двери. Из него выбрался пассажир, двери с лязгом сомкнулись. Автобус, унося душное сонное тепло, исчез за поворотом, а приезжий оказался один посреди сумрака и дождя.
Вдруг от забора отделилась высокая фигура в плаще с капюшоном и благодушно спросила:
– Вы Сурков?
Приезжий кивнул, матово блеснули дужки очков.
– Рудольф Борисович? – весело уточнила фигура, – А я – Юрий Юрьевич, можно просто Юрич, местный преподаватель трудового обучения.
Сурков нагнулся было над чемоданом, но Юрич опередил, схватился за пластмассовую ручку. Приезжий не возражал, он поправил на плече ремень спортивной сумки, и оба двинулись по улице.
Чернели приземистые дома, окна лили желтый неровный свет, сетчато мерцал дождик. Было зябко.
– Тя-ажелый чемоданчик, – Юрич, шурша плащом, уже два раза поменял руку, но тяготился не столько ношей, сколько молчанием, – Что там, книги?
– Консервы, – хрипловато ответил Сурков.
Юрич слегка растерялся. Это у горожанина юмор такой своеобразный, или.… Впрочем, преподавателя трудового обучения не так легко было сбить с толку.
– Вот, в этот проулочек…, – затараторил он, заворачивая в неосвещённое пространство между домами, и не умолкал до самого крыльца.
Пришли, Юрич опустил чемодан в заросли конопли и крапивы. В чемодане, действительно, звякнуло что-то металлическое.
В травяных джунглях белело высокое крылечко из свежеструганных досок. Юрич взгромоздился на него, как на пьедестал, загремел замком, пытаясь в полутьме вставить ключ.
Вдруг над головой вспыхнула лампочка. В двух метрах справа обнаружилась еще одна дверь и крылечко, тёмное от времени, с перилами. Дверь распахнулась, Сурков увидел худенькую светловолосую девушку. Юрич радостно сообщил:
– Ирина Витальевна, вот, соседа тебе привел.
– Да? – девушка улыбнулась.
Сурков решительно поднялся на белое крылечко, дернул замок, и тот, остро скрипнув, открылся.
В квартире пахло сыростью и мышами.
На следующий день Юрич навестил Ирину Витальевну. Чуть слышно мурлыкало радио, пахло чем-то съедобно-вкусным. Юрич громоздился на табурете напротив Ирины и старался не смотреть на неё, разглядывал узор из цветочков на кухонной клеенке. Он болтал без умолку – делился новостями. Главной новостью был, конечно, сосед.
– Зовут Рудольфом Борисовичем. Отец – русский, мать – немка. Приехал из Уральска, историю будет вести. Чемодан его вчера нес, что-то там железное звякало. Спросил – что, а он не сказал толком. Не поймешь, то ли шутит, то ли правду говорит. Чудной. Представляешь, он удивлялся на наш дверной крючок и не знает, как печь топят!
Ирина смотрела на подвижное, оживленное лицо Юрича и не знала, где он говорит правду, а где привирает, окрыленный вниманием.
Внешность Юрича была примечательной. От бабушки по отцовской линии он унаследовал чуть скуластое лицо и темные волосы. Живые каре-зеленые глаза, прямой нос и крупные губы достались ему от матери. От нее же – высокий рост. Веселый нрав и худобу он перенял от пропавшего на стройках социализма отца. Впрочем, отец изредка объявлялся и снова исчезал. Тихая семейная жизнь была ему не по вкусу. Юрич же совмещал в себе любовь к благоустройству дома, подворья, и в то же время обожал шумную общественную деятельность. И ораторские способности его не подводили.
Каждый год комиссия по приемке школы, пожурив трудовика за нехватку инструментов и наглядных пособий (кстати, в домашнем сарае набор инструментов был в полном комплекте), неизменно хвалила за «интересные задумки». Чего-чего, а задумок у Юрича хватало.
К чести учителя трудового обучения, он многие из своих проектов воплощал в жизнь. В затянувшуюся эпоху перестройки, когда школы нищенствовали и не могли закупить самых необходимых материалов, Юрич, к ужасу родителей, облазил с детьми все окрестные помойки. После каждой вылазки дети во главе с трудовиком возвращались с трофеями. Это были обломки пенопласта, коробки, мотки проволоки. Принесли они несколько ведер первоклассной глины, Юрич заготовил доски, закупил на свои деньги в райповском магазине гвозди. Дети несли из дома банки, куски жести, пустые пластиковые бутылки и флаконы, и вскоре небольшой склад был забит доверху. Зато на уроках теперь было чем заняться.
На уроках Юрича гвалт стоял невообразимый. Он за дисциплиной и не гнался, творческая обстановка, где одновременно пилится, красится, выжигается, сверлится и строгается была для него привычной и желанной. Мертвая тишина стояла в мастерской только в исключительном случае – когда уроки посещала Зоя Тимофеевна Гарцева, директор.
«Славный он, Юрич», – думала Ирина. А Рудольф Борисович ей решительно не понравился. Даже не поздоровался! Она его и не успела как следует рассмотреть. Невысокий, коренастый, носатый. Очки и желтая челка… Вчера там, за стенкой, уронил что-то тяжелое на пол, аж половицы содрогнулись. Таинственная личность.
Третий класс забирался на сопку. Мальчишки рванули вперед и уже сидели на макушке, где возвышалась телевышка. На телевышку залазить было нельзя, но можно было, прислонив ухо к теплому, нагретому солнцем бетонному боку послушать, как она гудит, чуть дрожа. По предположению третьеклассников, это шумели передачи, которые она ловила.
Ирина Витальевна отстала, шла с девчонками по дороге. Дорога, та самая, по которой неделю назад шагали от остановки трудовик и новый историк, бежала мимо начальной школы, облупленного Дома культуры со старой железной рамкой, в которой уцелели непонятные буквы «оска п.чет». Она жалась к белёным палисадникам, сворачивала у щита «Берегите лес», прибитого прямо к сосне, потом тянулась вдоль сопки, словно присматриваясь, где подъем не слишком крут, и, наконец, начинала подниматься в гору. Березы сменялись соснами и лиственницами, и дорога, у подножия усыпанная желтыми листьями, теперь была заметена мягкой оранжевой хвоей. На самой вершине она терялась под ворохами лимонно-желтых и красных листьев осин.
Третьеклассники знали, что теперь она так и пойдет дальше по гряде сопок, будет петлять по лесу и упрётся в зеленые железные ворота с красной звездой. Это – военная точка, там третьеклассники были единственный раз, и близко к воротам подходить не стали, повернули обратно.
– Там ракетчики, а мы – разведчики, – сказал Артём Жигулин.
Возвращались, а рядом бесшумной тенью перелетала с дерева на дерево сойка.
От этого главного лесного пути много отходит дорог не слишком накатанных. Некоторые из них, полузаросшие травой, теряются на старых леспромхозовских вырубках. А самая ближняя от телевышки узкая дорога сбегает вниз с другой стороны сопки, проходит через непролазный ерник, перепрыгивает через ручей с ледяной водой и теряется в полях. Дальше ручья они с Ириной Витальевной не ходили.
Старшеклассники завидуют:
– Вы, мелкота, больше нашего в походы ходите!
Кто же вам не дает?! Лес, речка – рукой подать. Собрали немудрящие продукты, взяли котелок с чайником – и в путь. А приключений сколько! Нынче ходили к ручью, увидели на твёрдом мокром песке следы. Костя Симаков авторитетно заявил:
– Ого, кабаньи! Видите, копыто и сзади маленький отпечаток! Крупный кабанище!
Девчонки с визгом бросились к Ирине Витальевне. Той тоже стало не по себе, но следы показались странными, и она пошла по ним, и увидела, что задний маленький отпечаток стал… то отставать, то налезать на передний, крупный, а затем след раздвоился на крупные отпечатки и мелкие, рядышком. Косуля с косулёнком! Все страхи сразу пропали.
… Наконец Ирина Витальевна добралась до телевышки и стояла, ловя воздух ртом, коротко улыбаясь между вздохами. Девочки попадали, а мальчишки давно отдышались и прыгали вокруг, перебрасывались шишками, потихоньку, чтобы учительницу не рассердить. Сердилась она крайне редко, но лучше не рисковать.
Ирина Витальевна была, по мнению третьеклассников, самой красивой учительницей в школе. У нее – золотые волосы, длинные, ниже пояса, она собирает узел на затылке, закалывает его шпильками, которые торчат, как маленькие антенны. У нее ласковые серые глаза. С нею рядом тепло, как с мамой.
В первом, да и во втором классе многие, забывшись, окликали её «мама», а на уроке труда Костя Симаков назвал её «папой»!
– Дожили, я уже в папу превратилась! – у неё от смеха даже слезы выступили на глазах, и Костя смеялся вместе со всеми.
Сейчас Костя бродил поодаль, разгребая ногой румяные листья осин.
– Принесите мне кусочек гранита, – попросила учительница.
И ей принесли не кусочек, а пятнадцать кусочков, по числу детей в классе. На детских ладошках были мелкие камушки, один Артёмка Жигулин держал булыжник двумя руками.
– Артём, все видели уже, можешь положить на землю. Вспоминайте, из чего состоит гранит.
– Из кварца, полевого шпата и слюды, – сразу ответила отличница Неля Лапина.
– Да, гранит зернистый, хорошо видно.
И каждый в своем кусочке нашёл вкрапления полупрозрачного кварца, розового шпата и зеркальца слюды.
– А вот теперь смотрите, – Ирина Витальевна, очистив землю от листьев, набрала в ладонь горсть невзрачных красноватых камушков, они крошились, стоило их потревожить.
– Ну и что? – сунулся, распихав всех, Артём. Ирина Витальевна свободной рукой отодвинула его в сторону:
– Это тоже гранит.
– Гранит? – удивились дети.
– Да. Он распадается, и в результате из кварца, вы уже знаете, получается песок, а полевой шпат и слюда, измельчаясь, образуют…
– Глину! – первой догадалась Неля.
– Тему урока вы уже знаете – «Образование глины и песка». А теперь вернемся в класс и запишем итоги нашей экскурсии.
… Мальчишки полетели вниз. Ветер свистел в ушах, ноги несли сами. Мальчишки жужжали и рычали, в их руках были рули из веток. Они – гонщики! Летели, и воздух, настоянный на запахах прелых листьев и хвои обвевал их, холодил щеки и уши. Они скоро домчатся до школы, успеют передохнуть и попрыгать в пустом классе, пока придёт Ирина Витальевна.
Девочки тоже не удержались, ринулись следом за одноклассниками. И у самой молоденькой учительницы было желание помчаться следом за своими учениками, но она сдержала себя – не солидно как-то. Если бы урок физкультуры – другое дело. Там можно побегать, поиграть с детьми.
Отсюда, с высоты, село – как на ладони. На западе и севере – поля, до самой кромки далекого леса, на востоке – вот эта сопка и еще гряда сопочек пониже, лес. С юга село огибает речка Ургуйка. В селе две длинные улицы, с юга на север, да несколько улиц поперёк, вдаются прямо в лес, и сосны, березы растут в оградах, огородах. С виду тихое, сонное, добродушное село.
Ирина Витальевна вспомнила, что надо ещё успеть дать домашнее задание, поспешила в школу.
Дом, в котором жили Ирина Витальевна и её новый сосед, Сурков, был четырёхквартирным. С их стороны двор зарос бурьяном, забор едва держался. С другой стороны проживала пенсионерка Поля, бывшая школьная уборщица. Её ограда была чистенькой, дорожка выложена кирпичом, на клумбах цвели поздние астры, вдоль крепкого забора тянулась ровная поленница.
Квартирка у неё, как у всех, была крошечная – кухонька да комната, но очень уютная. Полки украшали кружевные салфетки, на полу лежали полосатые домотканые половички. Четвёртая квартирка с её стороны пустовала, там шёл ремонт. Ждали учителя химии, для него и готовили жильё.
Заканчивался первый учебный месяц, когда долгожданный химик прибыл. Вернее – химичка, Ада Андреевна. Пока в квартире досыхали свежевыкрашенные полы, её временно поселили у Ирины Витальевны.
Она вошла в Иринину квартирку, рыжая, высокая, полновато-рыхлая, и хозяйка, тихо вздохнув, поняла: придется уступать свою узкую девичью кровать гостье, а самой ютиться на раскладушке.
Ада Андреевна сразу так заполнила собой пространство, что стало трудно дышать. Или это духи у неё были такие – пряные, смесь сандала, орхидеи и арабского жасмина. Конечно, Ирина никогда бы не разобралась в столь изысканном цветочном букете, если бы Ада сама не похвасталась. Духи, по её словам, на рынке стоили две Ирининых зарплаты. Ирина бы больше заплатила, только бы поскорее запах этот выветрился из квартирки. Но пока приходилось терпеть.
Ада, едва вошла в квартирку, окинула тоненькую фигурку Ирины цепким глазом. Пшеничные волосы, некрашеные, собраны в хвост, серые глаза в светлых ресничках, розовые губы.
«Деревенское дитя, наивность бесподобная, – вынесла она, по привычке классифицировать людей, мысленное определение, и вздохнула с легкой завистью, – мне бы такую кожу, я без косметики в зеркало смотреть боюсь. Конечно, у них тут, в деревне – воздух, экологически чистые продукты».
Аду Ирина разглядела вечером, за ужином. Гостья оказалась её ровесницей, во что трудно было поверить. У нее были короткая стрижка морковно-рыжего цвета, точёный длинный нос, оранжево-накрашенные губы и глаза то ли жёлтые, то ли коричневые. Цвет разбавленного водой чая. Была в Аде красота, но отталкивающая. Почему – Ирина не могла пока понять.
… Класс заворожённо следил: колбочка должна была сорваться. Но нет, обошлось. Теперь пробирка… Как химичка умудрялась манипулировать стекляшками, имея такие ногти? Ярко выкрашенные ногти, хотелось сказать – когти, были чудовищной длины.
Ада Андреевна установила штатив с пробиркой, зажгла спиртовку. Поплыл острый запах. Учительница накинула на огонь стеклянный колпачок и, монотонно объясняя, записала формулы на доске.
Кому она говорила? Мелу, что крошился в когтистых пальцах? Доске? Кому угодно, только не ученикам. Но они старательно списывали формулы в тетради. Она ходила по рядам, зорким взором поглядывала в ученические каракули, сразу замечала ошибки и подчеркивала их ногтем, почти прорезая лист бумаги.
На её уроках никому не хотелось ни шушукаться, ни смеяться. Нет, она не кричала, не бегала за директором, она просто оставляла после уроков, и это было страшное наказание. Обреченный на муку подходил к ней с исписанными листочками, она молча указывала ошибки и отправляла ученика на место. Так до тех пор, пока жертва не принесет верное решение.
Она научила учеников ненавидеть Химию, одну из самых интереснейших наук на свете. Но знания в ученических головах остались на всю жизнь.
Пока двое-трое страдальцев маялись за партами, она писала планы, раздумчиво поднимая свои чайные глаза к потолку. Тогда в них прорезалась мысль. Но когда покидала кабинет, взгляд её снова ничего не выражал.
Она шла вдоль окон, и отражение её волос прыгало по нижним стеклам пучком рыжего пламени.
Квартира её, наконец, была готова, и Ада Андреевна взялась за обустройство своего гнездышка. Старуха-соседка за полцены уступила ей свою полутораспалку. Поперёк комнаты, под потолком, Ада попросила рабочих натянуть проволоку, на которую повесила тёмно-вишневые шторы. Получилась мини-спальня.
Вещей у Ады было немного, но в школе дали тумбочку и стол, стулья, в магазине купила Ада зеркало, небольшой палас. Заглянув в её гнездо, Ирина успела подивиться – при таких денежных запасах зачем понадобилось ехать в глухое село, учительствовать?
В другой раз, заглянув по-свойски к Аде Андреевне, Ирина застала там физрука, Олега Степановича, и смутилась. Тот заявил, что пришёл проводку наладить, и засобирался домой. Но Ада так посмотрела на застывшую у двери Ирину, что та вылетела, не простившись, и решила, что больше к Аде – ни ногой!
«Проводку! – рассуждала она про себя, – После капитального-то ремонта!»
– Ах, какая женщина, – напевал рослый, лысоватый Олег Степанович. Он, в мешковатом спортивном костюме, укладывал волейбольные мячи в подсобке спортзала, по совместительству – курилке. Здесь висел запах пыли, дешёвого табаку, вперемешку с иностранным одеколоном. Последний запах, впрочем приятный, шел от Рудольфа Борисовича.
– Я их всех ненавижу, – сипловато отозвался историк. Он снял очки – после живописного рассказа Олега Степановича они запотели. Близоруко щурясь, он взялся протирать стёкла клетчатым платочком. Соломенная прядь норовила занавесить глаза.
– А чего их, баб, ненавидеть, – хохотнул физрук, – среди них всякие попадаются. Но эта – кошка… Я жене сказал, что – на тренировку, а сам позанимался с ребятами часок, и…
Дверь спортзала скрипнула, сунулась черная голова Юрича:
– Рудик тут? А я за тобой.
– Да, да, пойдем, – Рудольф Борисович был явно рад, что заботливый Юрич увёл его из компании физрука.
Кроме бойкого языка, у Юрича было доброе сердце. Он с первого дня принялся опекать хмурого горожанина, как наседка неразумного цыпленка. Сельчане тянули шеи из-за невысоких заборов, чтобы посмотреть, как длинный Юрич, в развевающемся плаще, несется по улице, неся в согнутых руках на отлете нечто круглое, махровое, в полосочку. Сурков выглядывал в щелочку из сеней и мучился, видя всеобщее внимание.
Юрича, похоже, его переживания нисколько не трогали. Напротив, у Рудольфа иногда возникали подозрения, что тот нарочно устраивает представление. Юрич с жаром опровергал эти клеветнические домыслы.
– Мамаша ведь не будут по ночам варить! Как сварили, так я и доставил! – и деловито разматывал полотенце. На свет появлялась кастрюлька с ароматным супом или котлетками в горячем картофельном пюре. Рудольф, всё ещё ворча, стремительно опустошал посуду, а Юрич сидел напротив, подперев щеку рукой, и материнские чувства переполняли его.
Он учил горожанина правильно топить печь. Впрок заготовил растопки, принёс из дома настоящую, кованую кочергу.
Иногда Юрич, прибыв к четырехквартирному, выбирал вместо свежеструганного крылечка старое, с перилами. Ирина ахала, всплёскивала руками, когда Юрич, лукаво блестя каре-зелеными глазами, рассказывал о деревенских новостях.
Сообщения о соседе занимали в блоке новостей последнее место, но были самыми жгучими.
– Как будто меня надоумил кто! Дай, думаю, вернусь, посмотрю, что он делает. Захожу, и сразу чую – чадный запах! Углей полно, а этот чудак трубу захлопнул! А ведь и ты отравиться могла бы! Запросто! Угар бы просочился, через подполье. Ладно, я заглянул, открыл трубу вовремя.
Ирина непритворно ужасалась, прижимала ладошки к горящим щекам.
В самом деле, отношения историка с печью как-то не заладились. Он воспринимал её как большое капризное существо, от которого только и жди неприятностей. То она чуть не отравила его, то не хотела затопляться, он две тетради сжег с планами.
А в начале октября устроила очередной сюрприз. Впоследствии Рудольф сам удивлялся – как не сообразил вовремя? От усталости, должно быть. На уроках он утомлялся страшно, особенно первое время.
Дело было так. Дети на пришкольном участке собрали пакет черемухи, принесли Юричу в столярку. Тот торопился разгружать доски, вручил ягоду коллеге-историку, бросил коротко:
– Подсуши на печке.
После уроков решил, как всегда, проведать друга. Еще в сенях чуя недоброе, Юрич распахнул дверь и обомлел: Сурков метался в слезоточивом молочно-черном дыму, размахивая огрызком тлеющего веника. На полу хрустели ягоды, липли к подошвам.
Юрич выдернул товарища на улицу, настежь распахнул двери, и потом стоял у калитки, не пропуская бабу Полю. Та, с ведром воды в руке, рвалась на тушение пожара. Юрич терпеливо объяснял ей и небольшой толпе соседей, что никакого пожара нет, печь немного задымила, и всё. Сурков кашлял.
Расследование, проведенное Юричем, показало: Сурков, помня инструкции, рассыпал ягоды на холодной плите. После обеда же увлекся ритуалом растопки: два полена по краям, смятая бумажка, щепки, сверху дрова, и трубу, трубу не забыть открыть! О черемухе он и не вспомнил. Прилег вздремнуть, а проснулся от едкого запаха и шипения, и комнату не узнал – над головой клубился черно-молочный полог!
Запах держался долго, и Рудольф Борисович мрачно думал иногда, что так вот пахнет одно слово, которое часто приходило здесь ему на ум. Слово это – «ненавижу».
Захлопнув тетрадь с планами, Ирина мысленно просмотрела весь прошедший день. Уроки прошли нормально. На русском писали диктант. На чтении выставила Артёмку Жигулина за дверь. Баловался, она и сказала:
– Иди, отдохни. А мы от тебя отдохнём.
Он упирался, а она все ж таки вытолкала его в коридор, строго погрозила пальцем. А в классе достала знакомую всем книгу в разноцветной обложке. Несколько уроков подряд, если оставалось время, читали повесть Юрия Коваля «Недопёсок». Дети книгу обожали.
Артёмка едва расслышал, что читают повесть, завыл и заскребся, стал проситься обратно. Ирина Витальевна подождала немного, потом смилостивилась и распахнула дверь:
– В следующий раз будешь сидеть в коридоре до конца урока!
На математике Неля Лапина, как всегда, решила задачи быстрее всех и заскучала. Пришлось на ходу придумывать для нее примеры на деление. В следующий раз надо захватить с собой карточки, с дополнительными заданиями.
На уроке труда мастерили парашюты из бумаги. Потом проводили испытания в классе и на улице – запускали, прицепив к стропам из ниток пластилиновых человечков. Дети еще успели парашюты раскрасить, и каждый забрал своё творение домой.
Ирина, вернувшись с работы, разогрела вчерашнюю кашу с мясом. Сделала салат из помидоров и огурцов – шикарный обед получился. Переделала все неотложные дела, проверила тетради, написала планы на завтра, и сейчас, в семь вечера, была абсолютно свободна.
Можно было бы заняться оформлением альбома «Животные разных стран», или разучить новую песню для урока пения. Не хотелось. Пока занята – настроение хорошее, несмотря на усталость. А едва останешься наедине со своими мыслями – и наваливается. Пусто, грустно и одиноко.
Подруги? Женщины в коллективе все замужние, у них свои разговоры. Рыжая Ада? За ту неделю, что жила у Ирины, чего только не порассказала. В другом, страшном, душном мире она живет. Рестораны, разборки… Друг, от которого она сбежала…
– Чего ж ты из своей «не жизни, а сказки» сюда спряталась? – спросила Ирина.
– Это временно. Надо отсидеться, ищет меня один «сердешный друг». Думаю, не найдет. Ему в голову не придет искать меня в деревне. Тем более, он знать не знает, что у меня педагогическое образование.
– Так это узнать – пара пустяков.
– Ха, он как меня зовут-то не знает. Я для него Рыжая Кошка, и всё.
Ирина недоверчиво хмыкнула, как это – даже имени не знать… Ада тем временем, разглядывая свои эмалевые ногти, тянула слова:
– Тебя бы в нашу компанию… Приодеть, причесать, подкрасить… Человека из тебя сделать…
И захохотала, показывая белые ровные зубки и остренькие клыки.
– Чего смотришь испуганно, – уже спокойно продолжала она, – нечего тебе там делать, овечья душа. Ты не обижайся. Ничего ты не знаешь, ничего я тебе не могу рассказать.
Ирина тогда подумала со вздохом: «Ничего хорошего и нет, если рассказать нельзя».
Ада, съезжая, как она выразилась «с постоялого двора», бросила снисходительно:
– Ну, заходи, на рюмку чая…
Ирина и зашла, напоролась на известного в деревне бабника – физрука Степаныча. Он и к Ирине подкатывал:
– Нет ли у Вас любимого человека?
– Есть, – ответила Ирина, и это было почти правдой.
За стеной у Ады, баба Поля жаловалась Ирине, за полночь пел магнитофон, доносились взвизгивания и стуки. Порою стояла могильная тишина. Куда пропадала хозяйка – неизвестно. Ирине это было неинтересно. Она две недели после ухода непрошенной гостьи перестирывала белье, проветривала одеяла и подушки, мыла пол с порошком, чтобы исчез запах сигарет и пряных Адиных духов.
Нет, дружбы с Адой не получилось. Ирина вспомнила вдруг – Галина Гавриловна звала в гости! Галина Сомова вела уроки в соседнем кабинете, у второклассников. Вчера, пока писали диктант, было хорошо слышно её резкий сильный голос. Она сорвалась на крик, и ребята сразу притихли. «Птенчики мои, – грустно подумала Ирина, – каково вам будет в старших классах? Не все учителя будут гладить по голове, такие крокодилы могут встретиться, бедные вы мои…».
А к Галине почему бы не сходить? Ужин вечно готовишь на скорую руку, или чаем пробиваешься, а тут обстоятельная семейная стряпня. Да и как сказала в учительской Галина:
– С детьми – о детском говоришь. Тебе общаться надо, а то одичаешь в нашем медвежьем углу.
… Сомовы жили на соседней улице. Смеркалось, когда Ирина подошла к знакомым синим воротам, ступила в чистенькую ограду. Дом стоял темный, а в избушке, что стояла в ограде, горело окно, слышались голоса, свет проникал в тонкую щель над дверью.
– О, заходи! – Галина, высокая, грудастая, с приплюснутым носом, с мелкими кудряшками вокруг широкого лица, суетилась у плиты. На сковороде что-то щелкало и скворчало, плыл чесночный запах.
– Садись, Иришка! – толстый мордастенький Сомов был явно рад, – Галка сейчас шкварки сообразит, поедим с картохой.
– Не Иришка, а Ирина Витальевна, – донесся от плиты по-учительски зычный голос Галины, – Катюшке нашей у нее учиться на будущий год, а ты – Иришка…
Поужинали весело. Сомов с дочкой ушел в дом, а хозяйка с гостьей остались перемывать посуду и косточки своим знакомым. Болтали о том, о сём, пока не набрели на тему неизбежную, для Ирины не слишком уютную.
– Что ж ты, Иринка! Юрич вот всё кругами ходит. Витюшка Лазоренко – тоже чудный парень. Хотя бы возьми приезжего, как его, вот-вот, Суркова возьми, чем не жених? Интеллигентный, умный, городской, спорт любит…
– С чего ты взяла? Это я про спорт.
– Как же, Олежка говорил…
Это она упомянула Олега Степановича, который Сомовым приходился родней – мужем родной Галининой сестры. Помня об этом, Ирина не стала даже заикаться о том, у кого в гостях видела их дражайшего Олежку.
– Занимается… – продолжала Галина, – даже гири и гантели с собой привез.
– Так вот что у него тогда громыхнуло! – вспомнила Ирина.
– Что? Я говорю, разве не из кого выбрать? Всё по Игорьку сохнешь. Ты о нём всей правды не знаешь. А я знаю, только сказать не могу – не мой секрет. Но по-приятельски предупреждаю: выкини его из головы! А хочешь, я тебя с нашим кумом познакомлю? Роднёй нам будешь!
Галина проводила гостью через темный проулок, а там свет от жигулинского дома – до самой сопки.
… Ирина ворочалась на кровати, и сон не шёл. Сходила в гости… Знает она что-то! Знала бы – сказала, у неё вода на языке не держится, еще та сплетница. Что они вообще о нём знают! Ничего!
Год назад, первого сентября, Ирина Витальевна привела своих второклашек на общую линейку. В большую школу детей из начальных классов приводили редко, разве только в спортзал, в библиотеку и на торжественные мероприятия. Площадка перед главным корпусом собрала всех учеников, учителей, родителей, да и, пожалуй, все село. Даже старинные бабки приволоклись поглядеть на внуков и правнуков.
Гремела музыка. В кутерьме букетов, бантов, оживленных лиц Ирина собрала своих малышей и огляделась. Вокруг Юрия Юрьевича толпились старшеклассники, а он тянул шею, высматривал её, Ирину. По широкому крыльцу, как по подиуму, вышагивала Лидия Филатовна, завуч, седая, в кримпленовом голубом костюме с белым воротничком. На другом конце площадки Галина Гавриловна, вся в черном, словно явилась на поминки, скликала своих питомцев, и её голос перекрывал рёв колонок на крыльце. Рядом с нею озиралась по сторонам пухленькая блондинка с ярко накрашенными губами. Это, Ирина уже знала, была практикантка Марина Денисовна, её на время поселили у Сомовых.
Совсем недалеко, у железных ажурных ворот, через которые тёк ручеёк нарядных детей, энергично разговаривали двое. Одна – директор школы, худая цыганистая Зоя Тимофеевна Гарцева, одетая ярко и безвкусно. Её внимательно слушал молодой человек, пальцы его вертели в руках, закручивали в трубочку школьную тетрадку. Ирина почему-то засмотрелась на эти длинные, нервные пальцы, а потом, не без волнения, коротко рассмотрела незнакомца. Он был покрепче и пособраннее расхлябанного Юрича. В темном костюме с галстуком и отлично вычищенных ботинках, с тёмно-русыми волосами, зачесанными на бок, смотрелся очень элегантно.
В праздничный день даже Олег Степанович облачился в костюм, но сидел он на нём все равно как на мешке с картошкой. И круглый нос дополнял общую картину. У незнакомца же нос был уточкой, чётко очерченные скулы и подбородок, и холодные синие глаза, в которых светились ум и… злость, досада какая-то.
«У кого бы спросить, кто это?» – подумала Ирина, но решила не торопиться. С нею бывало так – мысленно задавала вопрос, ждала, и некоторое время спустя, совершенно точный, приходил ответ.
– А вон Климов, на практику приехал, физику будет вести, – словно из-под земли вырос Юрич.
– Понятно, – ответила Ирина, и, отвернувшись от ворот, как можно безразличнее спросила, – К кому его подселили?
– Так у него ж тут бабка живет, знаешь бабу Улю? Ну, Ульяну. Отец его, дядя Лёня, как развелся, приехал сюда жить. Игорь каждый год на лето приезжал к отцу и бабке. Его тут все знают. Дядя Лёня три года назад помер. Спился. А так мировой дядька был, нас, пацанов, конфетами-подушечками угощал.