Тимошка Пострелёнок и горбатый колдун - читать онлайн

1

Стоило лишь первым лучам веселого весеннего солнышка прорваться из-за ночной тьмы дремучего леса, так сразу же возле палат московского князя занялась суета. Заскрипели ворота, закудахтали сердито куры, затявкали хриплым хором собаки, недовольно заквакали лягушки в болотистой луже, прямо за княжеским крыльцом. Потом закричал чуть припозднившийся петух, и засновали туда-сюда заспанные люди. Беспокойно сегодня было на княжеском дворе. Даже сам великий князь Дмитрий Иванович проснулся этим утром не так, как в другие дни. В другие дни он всегда степенно просыпался, а тут вскочил на своей атласной постели и закрутил по сторонам непричесанной головой, словно испуганный весенним громом филин. И спал нынешней ночью тревожно князь. С вечера ворочался не в силах уснуть, а как уснул, так еще хуже – сон страшный привиделся. Страшный и черный. О чем был тот сон Дмитрий Иванович сейчас уж и не помнил, но видел он этой ночью весьма нехорошее. То ли князь тверской на лихом коне, то ли литовские отряды у московских стен, то ли еще чего-то очень неприятное…

Князь проворно спрыгнул с постели, надел красную рубаху, желтыми петухами расшитую, штаны васильковые, подпоясался кушачком шелковым и, позёвывая, вышел на резное крылечко. Захотелось ему поскорей свежего воздуха полной грудью вздохнуть и успокоиться под светлым утренним небосводом от тревожных ночных сновидений. Вот только не получилось так, как хотелось Дмитрию Ивановичу. Не было сегодня князю покоя и на крыльце. Стояла уже там княгиня Евдокия Дмитриевна и жалобно глядела красными от слез глазами на явившегося из палат мужа.

– Чего ревешь да мокроту разводишь? – сразу же сурово нахмурил густую бровь Дмитрий Иванович. – А ну прекрати!

– Да как же мне не реветь-то, Дмитрий Иванович? – запричитала княгиня и уткнулась мокрым лицом в рубаху князя. – Молод ведь еще наш Васенька в такие походы ходить. Молод. Ему ведь только двенадцатый годок пошел, а ты его уж одного в Орду к хану посылаешь. Как же он там без нас-то? Не прожить ведь ему без материнского пригляда. Молод он ещё.

– Проживет, – тяжело вздохнув, едва слышно промолвил князь и нежно погладил княгиню по плечу. – Я ведь тоже в одиннадцать лет первый раз к хану на поклон в Орду ездил. Тоже вот боялись все. Думаешь, мне легче было? Справился, ведь, и Вася наш справится. Он смышленый у нас с тобой, Евдокиюшка. Уж вырос Васятка, а мы с тобой и не заметили как. Помяни мое слово, не оплошает сынок наш в этом походе, я же не оплошал.

– Когда ты ездил-то, Дмитрий Иванович? – не унималась княгиня. – Время-то тогда совсем другое было. Спокойное тогда время было, а сейчас-то посмотри что творится. Разбойники на дорогах шалят, звери дикие по лесам стаями бродят и в Орде, что ни день, то смута какая-нибудь затевается. Я уж грешным делом и запуталась в царях тамошних. А люди-то, люди сейчас какие стали? Особенно молодежь. Мы-то совсем ведь другими были. Ой, Господи да что же теперь творится-то на белом свете?! Может, не надо ему ехать-то? Может, так как обойдется?

– Как так не ехать? – строго отстранил от себя плачущую жену великий князь. – Тверской князь сына по зову татарского царя послал, суздальский князь, отец твой Дмитрий Константинович, послал, а я вдруг не пошлю? Ты хотя бы соображаешь, что говоришь-то? Ты чего? Все послали, а я испугаюсь? Не бывать тому! Не по княжески это будет. Ты хочешь, чтобы меня хан Тохтамыш ярлыка на великое княжение лишил? А? Тебе чего великой княгиней надоело быть? Раз сыновья других князей по зову ханскому поехали в Сарай, значит, и мой обязан туда поехать! На то я и князем великим над Русью поставлен. Поняла?

– Эка ты сравнил, – смахнув ладошкой крупную слезу с правой щеки, прошептала Евдокия Дмитриевна. – У этих-то князей сыновья уж бороды к празднику стригут, а у нашего еще и пушинки на личике не появилось. Пощади Васеньку, Дмитрий Иванович. Христом Богом тебя прошу, пощади. Не посылай его в ханскую столицу. Изведут там недруги мальчонку нашего. Чует мое сердце – изведут. Послушай сердце-то материнское. Христом Богом прошу тебя, послушай! Не посылай!

– А ну перестань ныть! – уже грозно топнул ногой московский князь и отстранил от себя взволнованную супругу. – Я сказал, что поедет, так, значит, и поедет! Не один ведь едет. Тутша боярин с ним будет, дружинников сотня. Самых лучших я велел в посольство княжича подобрать. Чуть попозже еще бояр следом пошлю. Не пропадет наш сын. Ишь чего удумала – изведут. Я им изведу. Я им так изведу, что реветь кровавыми слезами будут, в случае чего. И хватит на Москве сырость разводить, здесь у нас и без твоих слёз воды много. Нам еще одно болото в кремле совсем ни к чему. Иди лучше Василия разбуди. Собираться ему уж пора. И не реветь у меня при нем! Поняла?

– А я и не сплю уже, – выглянул из-за двери старший сын великого московского князя одиннадцатилетний Василий Дмитриевич. – Я с рассвета не сплю. Как собаки у меня под окном свару затеяли, как затявкали, так и не сплю я. Я уж и коня своего сходил проверить, велел ему еще одну торбу овса насыпать перед дальней дорогой. Путь-то ведь не близкий мне предстоит. Можно, батюшка, я в ордынскую столицу всю дорогу на коне поеду, как настоящий витязь? Можно?

– Можно, – улыбнулся Дмитрий Иванович и крепко обнял переминающегося с ноги на ногу сынишку. – Конечно, можно. Ты же у меня теперь совсем взрослый стал. Не боишься к хану-то ехать?

– Нет, не боюсь, – часто замотал головой мальчишка. – Чего мне бояться-то? Чай, не маленький уже? Дружинники со мною будут, да и сам я из лука стрелой в любую цель аж с двадцати шагов попасть смогу.

– Так уж и в любую? – подмигнул сыну, впервые улыбнувшийся за это утро отец.

– Ну, почти в любую, – чуть смутился мальчишка, – а к хану ехать я все равно не боюсь. Пусть другие боятся, а я не боюсь. Чего его бояться-то хана? Ты-то вон не боишься его, братом старшим называешь, так, значит, и мне дядю своего бояться не пристало.

– Вот это молодец, – еще больше развеселился князь. – Вот это правильно сказал. Вот это по-нашему. Что молодец, то молодец. Видишь мать – не маленький он у нас уже, а ты все о нем, как о младенце убиваешься. Молодец Вася! Уважил ты меня сегодня! Понастоящему уважил и потому проси, чего хочешь. Всё сейчас для тебя исполню. Говори просьбу любую.

– Любую, говоришь? – тоже весело зачесал голову под собольей шапкой княжич. – Какую захочу?

– Любую.

– А вели вот тогда боярину Квашне Тимошку Постреленка со мною в поход отпустить.

– Кого? – слегка приподнял брови Дмитрий Иванович.

– Тимошку Постреленка, – хлопая мохнатыми ресницами и задорно улыбаясь, повторял свою просьбу Вася. – Он у боярина Квашни на конюшне помогает. Прикажи боярину, чтоб он Тимошку с нами отпустил. Прикажи.

Князь потер переносицу, хмыкнул себе чего-то под нос, видимо недоумевая на столь простое исполнение заветной просьбы своего сына и строго глянув на томящегося рядом спальника, приказал:

– Давай-ка Иван, сбегай за Квашней. Сейчас узнаем, что это за постреленок такой на его конюшне обитает. И мигом у меня!

Спальник сорвался с места, будто стрела с тетивы и загремел по ступеням княжеского крыльца длинным мечом. Дмитрий Иванович глянул ему вослед, вздохнул еще раз глубоко и опять в свою светлицу пошел, оставив мать с сыном на ступенях крыльца. Княгиня хотела обнять Васю за плечи, но тот быстро вывернулся из-под её руки и побежал, перепрыгивая через частые лужи к княжеской конюшне. Совсем не по княжески побежал, а как простой мальчишка из посада. Вот глянет на него кто-нибудь со стороны и вряд ли разберет сразу, кто это так весело по лужам шлепает, а может и разбирать этот кто-нибудь ничего не будет. Бежит мальчишка и всё тут.

2

Боярин Квашня Иван Родионович долго себя ждать не заставил: не успел князь ячменной каши с молоком вдоволь отведать, а боярин уж перед ним низко склонил свою седую голову.

– Чего звал Дмитрий Иванович? – завершив нужные приличия, покорным голосом поинтересовался Квашня.

– Дело у меня к тебе Иван Родионович есть, – взглядом приглашая боярина к столу, строго молвил Дмитрий Иванович. – Мальчонку одного у тебя с конюшни хочу попросить. Отдашь?

– Какого мальчонку? – насторожился Иван Родионович. – Там мальчонок у меня нет, там при деле все.

– Тимошку Постреленка, есть у тебя такой? – отодвигая от себя плошку с кашей, и выглядывая, чего бы еще отпробовать, уточнил свою просьбу князь. – Ну, так отдашь или нет его князю своему? Чего молчишь?

Боярин немного похлопал глазами, почесал правую щеку, потом резво вскочил из-за стола и бухнулся перед Дмитрием Ивановичем не колени.

– Пощади меня Дмитрий Иванович, – заголосил Квашня, часто кланяясь лбом до пола. – Не забирай у меня Тимошку. Христом Богом тебя прошу, не забирай. Чего хочешь бери, а Тимошку не забирай. У меня же без него всё дело встанет! Христом Богом тебя прошу!

– Как так встанет? – заинтересованно закрутил ус князь.

– А так и встанет! Тимошка-то он же на все руки мастер. Он всё может: хочешь, балалайку сделает, хочешь, вприсядку спляшет. Шубу соболью, так в два счета залатает, что дыры и не заметит никто, а уж если животину какую вылечить, так лучше его во всей Москве лекаря не сыскать. Не губи ты меня батюшка просьбой своей! Не губи!

– Это его дед Антип всему научил, – перебил рассказ боярина, прибежавший к обеденному столу Вася. – Тимошка ведь не только балалайку сделать может, он мне на прошлой неделе настоящую мельницу на ручье соорудил. Только она маленькая очень была, и муки мы там всего с наперсток намололи. А еще Постреленок сказки рассказывать горазд.

– Вот уж что горазд, то горазд, – затряс бородой в подтверждение слов княжича Иван Родионович. – Вот здесь Василий Дмитриевич истинную правду сказал. Мне как вечером не спится, так я Тимошку позову и он такого понарассказывает, что диву этому во сне только и удивляешься. Чего он только не знает Великий князь? Чего только не помнит? А языком мелет, так же шустро, как мельника жена помелом. Одним словом Постреленок.

– А еще Тимошка с птицами и со зверями разговаривать может, – опять перебил боярина княжич, и торопливо прожевывая ломоть ржаного хлеба с медом, добавил. – Вели батюшка Ивану Родионовичу Тимошку со мной отпустить. Вели…

– Не губи! – вновь стал, не жалея своего лба, отбивать поклоны Квашня. – У меня сейчас две лошади болеют! Одна ногу ржавым копьем наколола, а другая съела чего-то! Их же лечить немедля надо, а иначе околеют они. Не забирай Тимошку! Пропаду я без него! Сам пропаду, и лошадей выходить некому будет! Пощади меня великий князь! Пощади слугу своего верного!

– Ладно! – нетерпеливо махнул рукой князь. – Хватит волком выть! Обойдешься с полгодика без Тимошки своего, Иван Родионович! Обойдешься! Не случится ничего с тобой! А лошадей своих ко мне в конюшню сведи, у меня тоже там лекарь имеется. Он не только лошадей, он и меня в случае чего лечит самым лучшим образом. Не хуже твоего Тимошки, поди, княжеский лекарь будет? Верно ведь? Или сомневаешься в том?

– Пощади! – продолжал гнуть свою линию, ползавший у княжеских ног боярин. – Не забирай мальчонку Дмитрий Иванович! Чего хочешь у меня бери, а его не забирай. Не забирай!

Только вот вдоволь поползать ему возле ног своих Дмитрий Иванович не позволил. Схватил он посох в руку да стукнул им два раза по полу, а третий боярину по спине. Прибежали тотчас на стук дюжие дружинники и проводили смущенного боярина с высокого крыльца.

Не успел князь после проводов назойливого гостя киселя малинового из глиняной кружки испить, а уж у его порога другой посетитель мнется. Боярин Тутша Василий Афанасьевич пришел.

– Ну, чего скажешь боярин? – радушно приглашая гостя к столу, спросил Тутшу Дмитрий Иванович. – Проходи, чего у порога мнешься?

– Готово всё Дмитрий Иванович, – радостно принимая приглашение, уселся к столу боярин. – Прямо сейчас выезжать можно. Все, как положено, собрали. Только твоего приказа ждем.

– Это хорошо, что ждете, – вздохнул князь, и как-то воровато оглянувшись, совсем не по-княжески зашептал Тутше на ухо. – Очень важное тебе хочу сказать боярин. Только тебе одному скажу, но уж и ты про сказ мой, тоже рот на замок. Никто про это не знает, и узнать не должен. Надеюсь я на тебя. Грамотку мне вчера вечером кто-то в окошко подбросил. Тайно так подбросил, из-под тиха. А в грамотке той вот что было.

Князь еще раз оглянулся, еще ближе к уху боярина припал и тут снова вбежал в княжеские покои Василий Дмитриевич.

– Привел я его батюшка! – прямо с порога звонко заголосил княжич. – Ты вот сам на него посмотри.

– Кого привел! – испуганно отпрянул от боярского уха Дмитрий Иванович.

– Как кого?! – захлопал лучистыми очами Вася. – Тимошку Постреленка привел! Ты же вроде на него посмотреть хотел.

Княжич обернулся с порога назад, и, повозившись там чего-то, вытолкнул к княжескому столу вихрастого конопатого мальчишку лет двенадцати. Мальчишка удивленно таращил глаза и, не зная, а как ему дальше быть в столь важном месте, суетливо переминался с ноги на ногу. Уж сколько бы он так переминался никому неизвестно, но тут боярин Тутша легонько хлопнул конопатого гостя по затылку и шепнул в красное, изрядно оттопыренное ухо.

– Поклонись князю-то отрок, поклонись. Нельзя так перед князем ногами сучить! Не принято здесь такое. Кланяйся скорее, пока я тебе настоящей затрещины не отвесил. Кланяйся.

То ли Тимошка затрещины настоящей испугался, то ли просто просьбам боярина внял, опять же неизвестно никому это до сих пор, но на колени отрок перед великим князем пал проворно. Пал и затаился, ожидая своей участи. Испугался Тимошка, что рассердится князь за его нерасторопность, и тотчас же рассердившись, ругаться станет. Отругает браными словами, да и прикажет высечь его за дерзкое стояние на ногах перед своей княжеской особой. Запросто ведь высечет. Однако князь ругаться на Постреленка не стал, он даже и взора своего на мальчишку не опустил. Перевел князь тут же свой суровый взгляд на сына и стал строго выговаривать тому.

– Ты зачем Вася его сюда притащил? Для чего? В поход его Квашня отпустил, чего тебе еще надо? Идите на улицу. Нам с боярином по важному делу поговорить наедине надобно. Идите.

– Уйдем мы батюшка, уйдем, – ласково заглядывая к отцу в очи, закивал головой княжич. – Я вот только еще об одном у тебя спрошу, и уйдем мы.

– Спрашивай скорее, – махнул рукой Дмитрий Иванович и нетерпеливо заерзал на лавке.

– Разреши коня Тимошке на конюшне взять.

– Чего? – еще строже нахмурил густые брови князь. – Какого еще коня?

– Да любого, – махнул рукой Вася, – главное чтобы конь был. А то, как же Тимошке рядом со мною в походе ехать?

– Подожди, подожди, – застучал пальцем по столу Дмитрий Иванович. – Это как это рядом с тобою ехать? Рядом с тобой товарищи твои поедут – дети боярские. Не гоже так. Родители их это право службой верной добились, а у твоего Тимошки такого права нет. Не положено так, чтобы с боярской конюшни да сразу в ближний княжеский круг. Не дело это. Ежели мы с тобой, сынок, такое допустим, так нас засмеют все потом. Твой же Тимошка первым и засмеет. Нельзя этому мальцу с тобой рядом путешествовать. Ты уже большой у меня и понимать должен – что к чему.

– А как же тогда? – обиженно захлопав ресницами, уставился на отца Василий Дмитриевич. – Где ему ехать-то?

– А пусть этот Постреленок ваш со мной едет, – быстро пришел на выручку князю Тутша. – Прислуживать мне в походе будет да за моей телегой следить. Вознице моему Луке при случае поможет да именье моё постережет. Мне-то недосуг этого делать, да и Лука уж в годах, а телега, она всегда пригляда требует, на то она и телега.

– Вот это дело, – радостно встрепенулся князь. – Вот это правильно. В услужении боярину твоему Тимошке самое то будет. А как тебе от него понадобится чего-нибудь, ты боярину свиснешь, и мальца этого к тебе быстренько проводят. А теперь идите, идите. Не мешайте нам.

Мальчишки побежали к порогу и столкнулись там с княгиней великой да рядом бородатых бояр, дети которых были вчера в ближний круг княжича определены. Княгиня сразу же прошла к столу, а бояре тоже туда прошли, но только чуть позже, приглашения дождавшись. Не прогонишь же прочь гостей уважаемых, с которыми не раз князь думу государственную думал и прочие дела творил. Вот и пригласил их великий князь к застолью, пусть без охоты особой, но пригласил. И уж при таком многолюдье у Дмитрия Ивановича с Тутшей тайного разговора, конечно же, не получилось.

3

Выезжало из кремля посольство княжича через Фроловские ворота. Вся Москва сбежалась на это важное шествие посмотреть. И ведь как не сбежаться-то было? Не каждый же день княжеского сына с посольством к татарскому царю посылают.

Процессия смиренно поклонилась храму Фрола и Лавра, покорно склонила головы под каплями святой воды, обильно летевшими с рук священника, и важно вышла из ворот на мост, а уж после моста пошла она размеренным походным шагом по узким улочкам посада, пугая там глупых свиней и давя столь же глупых кур. Выбравшись с городских улиц, колонна вышла на наезженную дорогу, змеей, тянувшуюся вдоль речного берега. Дорога эта: то выбегала на широкий луг, то ныряла в густой кустарник, а то и забиралась в темный дремучий лес. Провожающие, которых от посада двинулось неисчислимое множество, потихоньку стали отставать, и к первому привалу с посольством остался только князь да десяток его верных дружинников. Команду к привалу дал боярин Тутша, когда солнце забралось в небе на самую высокую точку небосвода. Дружинники быстро соорудили шалаши для княжича и его товарищей, стольники постелили возле этих шалашей белую скатерть, а Дмитрий Иванович с сыном прощаться стал.

– Держи себя молодцом, Вася, – сказал князь, незаметно для постороннего глаза сглатывая предательский комок жалости, и крепко сжал сына в объятьях. – Держись и помни всегда, кто ты есть такой, а мы здесь с матерью за тебя молиться будем. И вот еще что, ты с черными людьми себя построже веди. Не подпускай к себе близко разных там Тимошек. Коли нужен он тебе, позови, а нет, так пусть свое место знает. И главное рука об руку с ними не ходи. Каждый должен своё место знать и свято блюсти его. Помни, кто ты такой, и кто они перед тобой есть. Со всеми построже будь. Они тебя от строгости той пуще любить будут. Так уж народ наш устроен, никак он доброту признавать не хочет. Насмехается часто над ней. Из-под тиха насмехается. Помни это Вася, помни и не забывай никогда. Ну, а теперь прощай.

Василий Дмитриевич вспыхнул, как маков цвет и на самую малость не заплакал. Чуть-чуть ему до этой слабости оставалось, но сдержался княжич. Проявил характер, превозмог себя и простился с отцом без слез, только пару раз носом шмыгнул и всё. Дмитрий Иванович быстро отвернулся от сына и, поманив рукой, находящегося поблизости Тутшу, широким шагом пошел с ним в хвост, располагающейся на привал колонны. Княжеский дружинник подвел, было, коня, но князь сурово глянул на него, и дружинник сразу же смутившись, отстал, оставив князя с боярином наедине.

– Пойдем, Василий Афанасьевич, поговорим, – кивнул головой в сторону зарослей молодых елок Дмитрий Иванович. – Не досказал я тебе давеча про думу свою. Пойдем-ка, вон туда в лесок.

Они нашли звериную тропку в светло-зеленых зарослях и, прикрывая рукавом глаза от колючих веток, двинулись вглубь елового леска. Скоро тропинка вывела путников на крошечную полянку.

– Ну, вот здесь нас никто не услышит, – остановился посреди полянки князь и затеял негромкий разговор. – Так вот что, про грамотку я тебе в Москве не успел рассказать. Занятную грамотку мне подбросили. Весьма занятную. И написано там было, что противные мне князья решились погубить сына моего Васеньку. По подлому решились опорочить меня перед ханом. Наняли они каких-то тварей, чтобы со свету наследника моего извести и сделать так, чтобы не приехал он в ордынскую столицу, а стало быть, и я царя ослушался. Видишь, чего замыслили подлецы?

– Да как же так можно батюшка князь! – испугано вскрикнул боярин и даже от возмущения закусил свою нижнюю губу. – Да ты что? Как же они могли-то решиться на такое?

– Выходит, что могли, – отводя взор в сторону, кивнул Тутше Дмитрий Иванович и опять про своё заговорил. – Хитростью они решили меня погубить. Решили перед царем опорочить, мол, неслух я. Дескать, нет мне никакой веры и не достоин я, видишь ли, звание князя великого носить. Вот как оно выходит-то, Василий. Вот ведь чего удумали стервецы. Не пошлю я сейчас сына в Орду, так они напоют про меня, что, дескать, у меня к хану доверия вовсе нет. А пошлю вот, так они изведут мальчишку по дороге и скажут хану, что спрятал я Васеньку где-нибудь в Костроме. Опять мне плохо. Всё предусмотрели, злыдни окоянные. Вот как хочешь здесь, так и поступай. На тебя у меня вся надежда, Василий Афанасьевич. Береги сына моего. Пуще глаза своего береги.

– Да я, великий князь, не то что глаза, я живота своего не пожалею ради Василия Дмитриевича! – вскинул вверх подбородок возбужденный боярин. – Верь мне. Как себе верь.

– Не нужен мне твой живот, – сурово осадил подданного князь. – Ты мне сына в целости и сохранности до Сарая довези, а, если не довезешь, то и живот тебе уж ни к чему будет. Мертвым живот совсем ни к чему. Ты понял меня, Василий?

– Понял.

– А раз понял, то слушай дальше. До Коломны наша земля – московская. Здесь к вам никто не сунется, а вот дальше тебе обмануть всех надо. Я письмо послал князю рязанскому Олегу Ивановичу, чтобы он проводил вас по своим владениям до самой Волги-реки. Еще когда снег лежал, письмо я это послал, а недавно ответ получил. Ждет вас Олег Иванович, и проводить вас до нужного места поклялся. Только ты Василий к нему не ходи.

– Как не ходи? – захлопал ресницами боярин. – Как же я к нему не пойду-то, если он ждет меня?

– Так и не ходи. Всем скажешь в Коломне, что к Олегу Ивановичу пойдешь, а сам по лесной дороге в южную сторону сверни. Оттуда можно по лесам да болотам до Дона-реки пройти. К Ельцу-городу путь свой держи, а уж там князь елецкий Федор поможет тебе. Дружба у меня с ним крепкая. Грамоту для него я тебе в суму сунул. Провожатого в коломенском монастыре найди и иди. Монахи они и леса окрестные хорошо знают и язык за зубами умеют держать. Ты понял меня Василий?

– Понял.

– А чего ты понял?

– Понял, что в Рязанское княжество мне идти не надо, а надо идти тайными лесными тропами на юг к князю елецкому. И самое главное, чтобы никто до поры до времени не догадался о нашем пути.

– Правильно. Ну, теперь пойдем к людям. Надеюсь я на тебя, Василий Афанасьевич, очень надеюсь. Ты уж давай не подведи меня, и надежды все, как надо оправдай. Не подведи, а то сам понимаешь, чего с тобой будет.

Князь с боярином опять пошли с еловыми ветками воевать, а из-за трухлявого, поросшего темно-зеленым мхом пня, подтягивая на ходу порты, выбрался Тимошка Постреленок. Он постоял немного возле звериной тропы, почесал грязными ногтями щеку, удивленно помотал головой и тоже шагнул в сторону приглушенно гомонящего привала.

4

После первого привала путешественники пошли уже в поход по настоящему. За спиной остались шумные проводы со щемящей сердце грустью, а впереди был только полный неожиданностей путь. Процессия княжича длинной и нескладной змеёй растянулась по лесной дороге. Впереди её ехало несколько десятков опытных дружинников на крепких боевых конях, далее шествовал княжич в окружении юных сотоварищей, тоже, кстати, верхом. Потом тянулся ряд надрывно скрипящих телег со слугами, утварью и прочей безделицей, а уж замыкали колонну тоже дружинники, только на этот раз пешие. Дорога в этих краях была наезженной и широкой, что позволяло всадниками, не мешая друг другу, ехать по три коня в ряд. Василий Дмитриевич ехал в центре ряда. По правую руку от него трясся в седле черноволосый Илюша Квашня, по левую руку восседал на расписном, шитом красными нитками седле Ванюша Горский, поминутно утирающий блестящим рукавом кафтана красный нос, а сзади морщились от непривычной тряски да тоскливо смотрели по сторонам Петруша Грунка, Карпуша Полянин и Фомка Сано.

По выходу из стен московского кремля мальчишки беспрестанно болтали, насмешливо оглядывая остающихся в Москве однолеток, рассказывая друг другу о глупых напутствиях младших братьев да сестер и о своем геройском желании покорить, как можно скорее какого-нибудь врага да смело вкусить все тяготы дальней дороги. Хорохорились поначалу мальчишки, словно молодые петушки на весенней полянке перед курятником. Правда, хорохорились они недолго, до тех только пор, пока первой усталости походной не почувствовали. Когда же большинство провожающих отстало, разговоры тоже поредели, а уж после привала, на сытый желудок весь ближний круг княжича и вовсе примолк. Ехали, теперь они, молча, иногда морщась от боли в ногах и вздыхая каждый о чем-то своем. Долго они так ехали и даже заскучать успели от такой безмолвной езды.

– Смотри, Василий Дмитриевич, какой мне Тимошка самострел сделал, – первым прервал затянувшееся молчание Илюша, доставая из переметной сумы самострел с диковинным свежеструганным прикладом. – Его дед Антип такие делать научил, он, когда еще жив был, то сказывал нам, что есть такая страна Нормандия и там вот эти самострела арбалетами называют. Правда, смешно? Вещь одна, а называют её все по-разному: мы вот самострелом, в Нормандии – арбалетом, а еще где-нибудь, может и по-другому как эта штука называется. Чудно.

– А она хоть стреляет у тебя арбалета-то эта? – ехидно усмехнулся, вытянувший шею в сторону диковинки Ванюшка Горский, – а то, может, с виду оружие боевое, а на самом деле игрушка и не более того. Может, и пользы от неё один пшик?

– Сам ты игрушка, сам пшик, – вспыхнул Квашня. – Я на привале тебе покажу, как он в дерево железной стрелой бьет.

– На привале любой дурак по дереву стрельнет, а ты вон в ту сороку попади, – искоса глянув на княжича, продолжал подначивать своего товарища Горский. – Вот это показ будет, а дерево это так, для мальцов пятилетних. Они мастера по деревьям-то стрелять. Неужто ты, Илюша, из возраста того ещё не вырос? Пора бы уж тебе не по деревьям, а по птицам летящим стрелять.

– Да где ему в сороку летящую попасть, – откликнулся сзади на интересную беседу Карпуша Полянин, – он только в толстый дуб с двух шагов не промахнется, а уж если еще на три шага отступит, то наверняка мимо стрела пролетит. Верно Илюшка?

– И ничего «не верно», – завертелся в седле юный Квашня. – Было бы у меня стрел побольше, я бы вам сейчас показал, как стрелять надо, а то у меня только две всего. Они, знаете какие дорогие. Отец купцу заморскому серебро за них платил, и потому строго настрого предупредил, чтобы я стрел этих зря не пулял. Мне вот еще Тимошка пяток откует в кузне, так я вам тогда покажу, как стрелять надо. Я тогда получше Тимошки стрелять наловчусь.

– А чего Тимошка твой стреляет метко? – внезапно вступил в разговор, молчавший доселе княжич.

– Уж он-то стреляет, так стреляет, – подтвердил слова Квашни о меткости Постреленка Горский. – Сам видел, как Тимоша с пятидесяти шагов в яблоко из самострела попал. Точно в самую серединку угодил.

– И я видел, – тоже не преминул встрять в разговор Фомка Сано, пытаясь втиснуться в первый ряд. – Ты вот сегодня на привале Василий Дмитриевич вели Тимошке этому искусство свое показать, а мы тогда полюбуемся. Верно, братцы?

– А чего привала ждать? – развернулся к княжичу лицом Ванюшка. – Давайте сейчас Тимошку крикнем, и пусть он в сороку из самострела Квашни попадет. Давайте! Промахнется он, так тоже не беда, побежит стрелу по лесу поискать. Не найдет, так таких на привале плетей надаем, что он у нас кровавой слезой умоется. Верно, Василий Дмитриевич?

– Ничего не верно, – буркнул в сторону товарища княжич, и стукнул рукавицей по морде втиснувшейся рядом лошади Сано. – Я вон сейчас тебя прикажу за длинный язык высечь, а на твоего коня Тимошку посажу. То-то смеху тогда всем будет! Ванюшка Горский на телеге побитый трясется, а слуга из конюшни Квашни в седле его, расшитом яхонтами блестящими, сидит! Вот уж посмеёмся мы тогда от души!

Окружавшие княжича мальчишки так дружно и весело захохотали, что дремавшая на дереве сова, испугалась звонкого шума, сорвалась с сухой ветки и упала на дрожащего под кустом зайца. Заяц решил, что это на него коварная лиса набросилась и потому, не помня себя от страха, рванулся, куда глаза глядят, а глаза заячьи в тот самый миг на передние копыта лошади Петруши Грунки глядели. Вот туда заяц через мгновение и попал. Лошадь Петруши сбилась с ноги, споткнулась чуть-чуть, и покатился с неё всадник прямо в черные заросли прошлогодней крапивы. Дружинники, заметив непорядок в походной колонне возле княжича, всполошились, мигом заняли круговую оборону на дороге, поломав при этом четыре телеги. Когда все разобрались что к чему, то еще раз дружно посмеялись, но посмеялись на этот раз удачно, без разных там происшествий. Не до смеху в походной колонне было, только троим: Грунке, боярину Тутше да воеводе дружинников Микуле Тимофеевичу. Эти только ругались под общий хохот. Да и как было не ругаться, если в первый же день четыре телеги из обоза без колес остались. Еще не смеялся в общем хоре Петруша, этот лишь носом хлюпал да лошадь свою всяческими словами обзывал. Пока Микула Тимофеевич своих дружинников в нужный ряд строил, а обозный кузнец Михайло Кочерга лоб над каждой поврежденной телегой чесал, солнце подкатило к лесу. Глянул туда укоризненно Тутша, покачал сокрушенно головой и решил на ближайшей же поляне ночной привал устроить. Во-первых, телеги жалко было в лесу оставлять, а во-вторых, Василия Дмитриевича боярину стало жалко. Устал мальчишка в седле сидеть. Пусть и старался он виду не показывать, да только тяжело ему очень было. По посадке его видно, что тяжело, но на то он и княжич, чтобы терпеть. Крепко сжав зубы, терпел Василий Дмитриевич боль в ногах. Только Тутшу не обманешь. Знает он, как больно с непривычки целый день в седле сидеть. Сам не раз такое испытывал.

Вся процессия дружно подкатила к широкой поляне, а уж здесь всякому нужное дело нашлось. Дружинники расставили должным образом телеги и часовых. Кашевары быстро развели костры под огромными медными котлами и ложки свои из-за поясов достали, чтобы варево поскорей попробовать. Кузнец горн походный наладил да стал к себе помощника звать. Первым вызвался на эту роль, оказавшийся рядом Тимоша. Он скоренько дела на своей телеге управил и побежал меха горна кузнечного раздувать. Пока Тимоша с кузнецом отвалившиеся от телег колеса на место ставили, княжич с сотоварищами пытались из самострела Квашни попасть с десяти шагов в ствол пожилой осины, а когда обе стрелы потерялись, погоревали чуток, спальников своих поругали за их бестолковость и опять беседовать взялись.

5

А вот уж и стемнело в лесу. Примолкли птичьи голоса, зашелестели в сухой траве хозяйственные ежи с хитрыми ужами, выползла из своего дневного укрытия бледная луна, и туманный вечер стал полновластным хозяином не только дремучего леса, но и его как близ, так и далеко лежащих окрестностей. Путешественники съели всё варево, приготовленное расторопными кашеварами, убрали в переметные сумы плошки с ложками, студеной воды из ручья напились и уселись возле жарких костров в ожидании веселой беседы или интересного рассказа. К костру княжича Тутша привел Тимошку.

– Ты вот что, Тимоша, – поудобней устраиваясь на пушистой оленьей шкуре, первым из всей компании заговорил с Постреленком княжич, – расскажи-ка нам чего-нибудь занятное.

– Про Рюрика расскажи, – подмигнул Тимошке Илюшка Квашня. – Про князя-богатыря. Ну, помнишь, ты нам с батюшкой про него рассказывал, когда мы к родне нашей в Юрьев путешествовали.

– А чего про него рассказывать-то, – ухмыльнулся Горский. – Про Рюрика на Москве почитай каждый знает. Эка невидаль, про Рюрика он знает? Нашел о чем попросить?

– Ну, раз так, – резко повернулся к Горскому Василий Дмитриевич, – давай Ванюшка сам весели компанию.

– А чего я-то? – испуганно замотал лохматой головой Ванюшка. – Чего некому больше что ли? Чего всё Ванюшка да Ванюшка? Нельзя так княжич, не справедливо это. Почему опять я?

– А потому ты, что я так сказал! – строго стукнул кулаком по мягкой оленьей шкуре княжич. – Давай Ванюха, ведай всей честной компании про Рюрика-князя. И смотри, если плохо чего скажешь, сразу берегись. Мигом дружинников для расправы позову. Понял?

– Чего рассказывать-то? – засуетился на коровьей шкуренке Горский. – Рюрик князь был. Всем князьям нашим предок. Вот Василию Дмитриевичу, например. Из Варяжской страны он к нам пришел, а как пришел, так и княжить сразу на Руси стал. Чего еще-то? Чего?

– Не знаешь чего еще? – пристально глядя на товарища по походу, продолжал строго вопрошать Василий Дмитриевич. – Не знаешь?

– Не знаю, – смутился Ванюша.

– А раз не знаешь, то и другим не мешай, – поднял вверх указательный палец княжич и снова обернулся к Тимоше. – Давай ты Тимошка про князя Рюрика рассказывай, только не так скоро, как Ванюшка Горский. Давай, чтобы у тебя всё по настоящему было. Понял?

Когда смех у костра княжича немного стих, Тимоша поудобней уселся на охапке прелой соломы и начал свой рассказ.

– Жил, значит, у синего моря, там, где горы из чистого серебра к небу вздымаются до облаков самых, а меж них луга изумрудные простираются, богатырь по имени Рюрик. Сильным был Рюрик, как трехгодовалый медведь, стремительным, как молодая рысь, а умным, словно прожившая двести лет не белом свете сова. Никто не мог на битву с этим богатырем решится, все его боялись, и потому выбрали жители серебряной страны Рюрика своим князем. Счастливо сразу же зажили люди при новом князе. Все у них теперь было: купцы из разных стран хлеб в их города возами везли, стада на лугах изумрудных плодились не по дням, а по часам и все недруги их, сразу же друзьями стали. Скоро построили Рюрику благодарные люди на самой высокой горе терем расписной из камней самоцветных с золотой крышей. Всем миром построили, да красивый такой, ну, на загляденье глаз просто. Словно второе солнце по утрам терем этот над счастливой страной блистал. Рюрик тоже вместе с подданными своими счастливой жизни возрадовался, и захотелось ему еще их чем-нибудь народ страны серебряной осчастливить. Подумал он, подумал и решил жениться, а свадьбу при том такую широкую сыграть, чтобы все жители страны его, навсегда её запомнили и внукам про неё радостно рассказывали, а те в свою очередь своим потомкам о гулянии великом ведали всё, что от предков своих услышали. Приготовился к свадьбе князь, столов дубовых понаделал, скатертей белоснежных припас, дичи три воза своей рукой настрелял, разносолов там разных наготовил и стал невесту искать. Оседлал он коня вороного и поскакал по лугам да долам. Долго скакал князь и прискакал к быстрой речке с жемчужными берегами. Как прискакал туда Рюрик, так и застыл от красоты неописуемой. Нигде он такого чуда не видывал. Всяко видел, но чтобы такой вот красоты – никогда. А тут еще выходит на берег златым светом сверкающий красна девица по имени Афана. И так хороша она была, что самоцветный берег в глазах князя мигом померк, а серебристая вода речная, темной дымкой подернулась. Затуманился княжеский взор от красоты девичьей. Заволновался он, и руки богатырские к девушке протянул. Вздрогнула она, но поддалась. Посадил тогда Рюрик красавицу к себе на седло, пришпорил коня шпорой позолоченной и помчал быстрее ветра к терему своему да к столам свадебным. Афане тоже богатырь по душе пришелся. И решили они на следующее утро свадьбу великую сыграть, да только вот видно не судьба им было в тот день мужем да женой стать. Прилетела на рассвете к серебреным горам черная птица, разбила она своим вороненым клювом крышу терема княжеского и унесла Афану за высокий черный лес. Схватил Рюрик тогда свой меч богатырский, позвал с собой братьев родных Трувора с Синеусом да дружину свою верную и поскакал в дремучий лес вслед за птицей поганой. Долго скакали богатыри на конях своих. Долго сквозь леса колючие пробивались да по лугам широким мчали. До тех пор скакали витязи, пока у болота зыбучего не остановились. Переправы стали искать. Искали они её, искали да вместо переправы ворога коварного встретили. Выскочили из болотной тины на богатырей чудища лохматые с дубинами преогромными, и закипел у болотного берега жаркий бой. Силен был князь Рюрик, сильны его дружинники были, но только и чудища не из слабого десятка оказались. Срубит богатырь чудищу голову, а у того на месте её еще две растет. Отрубит руку, а из обрубка сразу три новых вылезает. Целый день с рассвета и до заката месили ратники грязь черную с алой кровью пополам и уж только ближе к закату, чудища с позором в трясину зеленую попрыгали. Испугались, значит напора богатырского. А как попрыгали они в хлябь болотную, как спрятались там, тьму лягушек подавив, так и открылся перед витязями путь широкий к граду Новгороду. Красив тогда был Новгород град. На диво любому глазу красив. Все избы там с куполами позолоченными были, над ними шпили с петухами презанятными высились, вокруг изб тыны алой краской крашенные стояли, а город весь, белокаменная стена вокруг опоясывала.

– Тимоха, – вдруг кто-то дернул Тимошу за рукав, – кончай сказки свои сказывать, спят уж все.

Тимошка встрепенулся, обернулся и увидел перед собой боярина Тутшу. Боярин приложил палец к губам и кивком головы повелел идти сказителю к своей телеге, а сам вместе с пожилым спальником стал княжича на меховую постель с оленьей шкуры перекладывать.

6

Утром княжич быстро соизволил уговорить себя не верхом на коне, а на телеге в дальнейший путь пуститься. Не очень хотелось ему спозаранку в седло садиться, потому и позволил он предложить себе место на самой широкой телеге. Не сразу, конечно согласился, отнекнулся разок, но, однако особо настаивать на своем «нет» не стал. А как соизволил уговорить, так сразу же первым на телегу и залез, а товарищи его подле пристроились. Уселся Василий Дмитриевич чинно на своем законном месте, позволил поправить под собой ковер мягкий и пошел походный караван дальше в путь по лесной дороге. Заржали от уколов острых стремян боевые кони, заскрипели тележные колеса, закричали на ленивых лошадей сердитые возницы, и недовольно зачавкала потревоженная множеством беспокойных ног дорожная грязь. Медленно двинулась процессия после ночного привала, но скоро разошлась, и вот уж пешие ратники на широкий шаг перестроились.

– А чего братцы, может нам сказку Тимошкину сейчас послушать? – сладко потянувшись на краешке княжеского ковра, предложил товарищам с пользой скоротать дорожное время Фомка Сано.

– И то верно, – поддержал его Илюшка. – Вели Василий Дмитриевич боярину Тутше Тимошку на телегу к нам посадить.

– На телегу нельзя, – замахал перед своим носом пальцем Ваня Горский. – Где это видано, чтобы черный человек на телеге бок о бок с княжичем путешествовал? Мне отец всегда велит подобающим образом с черными людьми себя держать, иначе они на шею сесть могут.

– Тимошка не такой, он не сядет нам на шею, если мы его на краешек телеги нашей посадим, – махнул Квашня. – Он хороший.

– Все они хорошие до поры до времени, – внимательно разглядывая вылетающие из-под колес комья грязи, решил поддержать важный разговор Карпуша Полянин. – Вон у нас псарь Гаврила жил. Тоже сперва добрым казался, а как на пасху меду лишнюю чашу выпил, так схватил оглоблю в руки и давай всех встречных и поперечных оглоблей той охаживать. Здорово у него это получалось. Да и всё бы ничего с чужими-то людьми, но только батюшка мой навстречу ему из терема вышел. Пожурить Гаврилу хотел. Пять дней он, потом болел, только на шестой отудбил, а ты говоришь «добрый».

– А я что говорю? – глянув с великой благодарностью за своевременную поддержку на Полянина, развел руками перед животом Ванюшка. – С ними, с черняками этими всегда ухо востро держать надо.

– Так чего не будем, что ли сказки сейчас слушать? – пожал плечами Илюшка и, отвернувшись от товарищей, стал разглядывать конский хвост. – Как хотите. Ваше дело. Давайте без толку поедем.

– Почему это не будем? – зачесал указательным пальцем ухо княжич, – еще как будем. Насчет того, что на телеге Тимошке не следует сидеть, это конечно правильно. Этого никак допускать нельзя, а вот чтобы черный человек рядышком с нашей телегой бежал, так это я думаю можно. Про такой случай, нам никто против сказать не сможет. Вот пусть он бежит рядом с нами и сказку рассказывает свою. Я сейчас Тутше велю этого Тимоху позвать.

Расторопный боярин повеление исполнил скоро и нужного мальчишку, куда надо доставил.

– Так чего красивый, говоришь, град Новгород был, – улыбнулся Василий Дмитриевич, когда Тимошка затрусил рядом с его телегой.

– Красивый, – кивнул головой Постреленок и, почесав пальцами бровь да подпрыгнув с ноги на ногу, вновь свою сказку сказывать стал. – Все избы там, значит, с куполами позолоченными да петухами расписными были, вокруг изб тыны алые стояли, а города вокруг белокаменная стена высилась. Высокая такая стена. Вот как в кремле московском, а может и повыше. Ну и вышли горожане из-за стены этой к князю Рюрику на поклон. Сначала они конечно из-за стены на него смотрели, а потом, как увидели, что он богатырь настоящий, что шутки с ним разные плохо шутить, так и вышли сразу. Первым самого мудрого мужа послали. Гостомыслом его звали. «Становись, – говорит Гостомысл богатырю, – князем нашим. Соскучились мы по правителю настоящему. Земли в здешних краях много, богатств всяких хватает, а вот порядку нужного ни в чем нет. Никак мы сами порядка этого, без князя хорошего навести не можем. Уж больно мы поспорить промеж собой любим, а рассудить нас построже в спорах этих некому. Бери нас крепкой рукой вместе с городом под свое крыло мил человек». «Не могу я князем вашим стать, – развел руками перед Гостомыслом Рюрик-богатырь, – Недосуг мне сейчас княжеством вашим править. Невесту я свою ищу, Афану. Черная птица её в ваши края утащила. Не слышали про такую?» «Как не слушали! – единым криком отвечают Рюрику новгородские жители. – Еще как слышали! Живет эта птица в дремучем лесу у Калина-царя и девок ему красивых со всего света таскает. Только ты витязь к царю не ходи. Пустое дело к нему ходить. Пропадешь там. Там уж многие буйные головы сложили. Оставайся лучше у нас княжить! И нам хорошо и тебе живу быть до поры до времени». Не послушался Рюрик-богатырь совета народного и к лесу дремучему поскакал, а братья своим, с дружинниками верными так сказал: «Вы за мной не ходите. Вы здесь останьтесь, народу этому помочь. За меня не беспокойтесь. Один я с Калином-царем справлюсь и Афану из лап его черных непременно вырву». Вот и не пошел никто с ним. В одиночку Рюрик стал по звериным тропам логово царя поганого искать. День ищет, второй, третий. А лес перед ним всё чернее и дремучей. Скоро так в лесу этом темно стало, что и солнышка уж витязь из-за частых веток не видит. Коня пришлось бросить, никак конь по бурелому идти не мог. Да чего там конь, сам богатырь скоро утомился между поваленных деревьев крутиться. И уж на исходе силы его были, когда увидел Рюрик перед собой избушку-развалюшку. Взобрался он на скрипучее крыльцо, а навстречу ему выходит девица-краса. Не такая конечно красивая, как Афана его, но тоже красоты можно сказать неописуемой. « Что тебе надобно в дремучем лесу молодец, – спрашивает девица богатыря и в дом его радушно приглашает». Рюрик в избу вошел, к столу дубовому присел и хозяйке про горе свое рассказал. Опечалилась после рассказа девица и даже слезу по щеке своей румяной пустила. «Жалко мне тебя богатырь, – шепчет, – пропадешь ты в битве с Калином-царем, также как жених мой Афоня пропал. Он тоже хотел с царем этим в браном деле потягаться да вот только не смог. Сложил он свою буйную голову в болоте трясучем перед теремом злого царя. Разорвали его там на куски верные слуги Калина: водяной с кикиморой да Змей Горыныч огнедышащий. Может не ходить тебе за невестой своей? Оставайся в моей избушке жить, а коли не останешься, то сожжет тебя Змей-Горыныч завтра к ночи. Сон мне такой сегодня ночью привиделся. Оставайся». Топнул ногой на эти слова богатырь, не боюсь я, дескать, чудища вашего и так громко закричал, что паук из красного угла избы с паутины своей сорвался да расшибся о пол дубовый, навек оставив деток своих без ласки родительской. Задрожала девица от голоса могучего, зарыдала горючими слезами, а потом рукавом правым перед витязем махнула, и расступился лес широкой просекой перед избушкой-развалюшкой.

– Я бы тоже Змея-Горыныча не испугался, – неожиданно громко прервал сказку молчавший от самой Москвы Петруша Грунка, сбивая ладошкой сухую макушку прошлогоднего бурьяна. – Ух, показал бы я ему, где раки зимуют! Мигом бы показал!

– Ага, так же как ты на прошлой неделе показал зад свой псу купца Петунова, – задорно оглядывая обитателей широкой телеги, звонко засмеялся Горский. – Помните братцы, как Петрушка наш без штанов на заборе сидел?! А голосил он там как, помните?! Ты и со змеем сражался бы так же? Также?

– И ничего не также! – всполошился от смешливых слов Грунка. – Нашел чего сравнить? Я бы как меч выхватил и стал бы этому змею головы одну за другой рубить! Одну за другой! Как размахнулся бы да как рубанул!

Тут парнишка неожиданно вскочил на ноги, выхватил из ножен меч и на самом деле размахнулся, по всей видимости, намереваясь срубить ольховую ветку, которая неразумно протянулась на проезжую часть дороги. Размахнуться-то Петрушка размахнулся, а вот ударить не смог, зацепился меч за ветку какого-то другого дерева, чуть повыше висевшую над дорогой, и сдернул мальчишку с телеги. Так и покатились они одновременно: меч под колеса тележные, а Петрушка в лужу болотную. Пока мальчишку вытаскивали, пока все дружно смеялись над незадачливым героем, ход походной колонны сбился. Опять пришлось Тутше вместе Микулой Тимофеевичем нужный порядок наводить. Хорошо, что они умели свое дело быстро делать, а то бы еще неизвестно сколько, эта кутерьма возле телеги княжича продлилась. Неожиданно явившееся княжичу с товарищами приключение, позволило Тимошке к своей телеге отойти. Не до сказок теперь Василию Дмитриевичу было. Для чего сказки, когда такое веселое событие рядом.

7

Тимоха торопливо пробирался в хвост, суетливо топтавшейся на месте колонны. Хотелось парнишке поскорей, пока не хватились его, на телегу свою присесть. От пронзительной боли в ноге хотелось этого. Какой-то шип колючий в пятку Тимохину впился, и шагать теперь крепко мешал. Мальчишка, прихрамывая, уже почти добрел до нужного места, но тут увидел скривившееся от боли лицо кузнеца Кочерги. Кузнец сидел на краешке телеги и будто малого ребенка прижимал к груди своей обернутую грязной тряпкой руку.

– Ты чего дядя Михайло? – сразу же позабыв про свою боль, подбежал к кузнецу Тимошка.

– Да вот руку сбедил, – прохрипел Кочерга, пытаясь улыбнуться мальцу. – Да так больно сбедил, что терплю еле-еле. Ось вон решил на ходу поправить, да вот рукав у меня под колесо и затянуло. Ох, ломота, какая, ох, ломота. Ой, Господи прости меня грешного и дай успокоения телу моему.

– А дай я посмотрю, – усаживаясь рядом с кузнецом, осторожно стал сматывать тряпку с раны Тимошка.

Рана оказалась глубокой и страшной. Даже кузнец, глянув на неё, испуганно слюну сглотнул и дрогнул всем своим могучим телом. А вот Тимоха не испугался. Он может, и испугался, но виду точно не подал. Резво соскочил малец с телеги, поморщился от внезапно проснувшейся боли в пятке и похромал к зеленой полянке на обочине дороги. Там парнишка быстро отыскал нужную травку, прибежал с нею к телеге кузнеца и стал колдовать. Один стебелек просто руками потер, другие пожевал да сплюнул на белую тряпицу, третьи целыми туда положил и привязал все это к руке Кочерги. Дед Антип Тимошку премудрости этой лечебной выучил. Много они с ним по лесам странствовали, вот там дедушка внуку свои секреты и сказывал.

В лесу травку от любой болезни найти можно, – говорил он Тимошке, показывая какой-нибудь блеклый цветок. – Это только мы, люди не хотим замечать её, а зверь травкой этой всю жизнь свою беспокойную лечится. Вот и ты Тимоха учись в каждом растеньице пользу находить. Вот этот цветок, к примеру, чтобы боль от раны унять, а вон тот, чтоб кровь остановить. Понял?

– Понял, – отвечал любознательный внучек и сразу же с другой травкой к деду спешил.

Пока боль в руке кузнеца унималась, Тмошка и свою пятку подлечил. Палец послюнявил, грязь с больного места соскоблил, а потом зубами кривой шип ловко выдернул. Траву нужную к ранке приложил, спину почесал и к повеселевшему кузнецу с вопросом.

– А скажи-ка мне дядя Михайло, как можно железный лук выковать, чтобы из него сразу пять стрел запустить разом?

– А зачем тебя пять стрел пускать, – прищурился кузнец.

– Как зачем? – всплеснул руками малец. – Чтобы сразу пять врагов единым махом сразить.

– Ишь, ты, – покачал головой Кочерга, – пять врагов сразу. Вот так Тимошка! Вот так воин-богатырь! По пять врагов сразу решил сразить! Молодец! Только знаешь чего, друг ты мой сердечный? Не сделать лук, пять стрел разом пускающий. Никак не сделать. Мороки уж больно много. Я вот давно еще, с двумя тетивами оружие сотворить пробовал, но только не получилось у меня ничего. Полгода бился да всё понапрасну. Молодой я тогда был, вроде тебя вот, ну и глупый соответственно. Тоже мечтал невидаль какую-нибудь смастерить. Сколько я тогда железа перепортил. Рассказать тебе не поверишь. Только не вышло у меня ничего. Теперь-то я понял, что не так оружие диковинное делать надо. Здесь по другому поступить следует. Про трубы огнеметные слыхал чего-нибудь.

– Это, которые на кремлевской стене стоят? – в предвкушении интересного рассказа поудобней уселся возле кузнеца оголец.

– Они самые, – кивнул юному собеседнику Кочерга. – Из Литвы их купцы притащили. Грозное оружие, говорят, только вот зелья особого для них требуется. Вот этого зелья купчишки пожалели купить. Купили один пуд, так его всего на два выстрела и хватило. Видел я, как труба эта огнем пыхнула да громом прогремела. Ни дать, ни взять, будто Илья пророк на своей колеснице над Москвой промчал. Вот бы из такой самому пальнуть?

– А без зелья никак нельзя? – вытянув вперед шею, спросил рассказчика Тимошка.

– Нет, – махнул здоровой рукой кузнец, – без зелья никак. В нем, в зелье этом, как раз вся сила-то и сокрыта. Его, как в трубу огнедышащую набьют, как подожгут, так труба огнем и плюется, а если с зельем камень или железку какую сунуть, то она так быстро полетит, что только держись. Мне один знающий человек сказывал, что пушками эти трубы, огнем плюющиеся, называют. Вот бы, какое оружие смастерить. Это тебе не лук пятистрельный. Из этой вот пушки, как жахнешь по недругам, так от них одно мокрое место и останется. Если, конечно с умом всё сделать да железок побольше в трубу эту положить.

– Так давай сделаем эту пушку, дядя Михайло, – нетерпеливо заерзал на телеге Тимоха. – Я тебе помогать буду, ты только скажи мне, чего делать, так я мигом все исполню. Ты только скажи.

– Да мне и самому ужас, как попробовать пушку смастерить хочется, – протяжно вздохнул Кочерга. – Я ведь тебе Тимошка по секрету скажу, что у меня уж полосы медные для этого дела заготовлены. Я их намедни за крыльцом княжеским присмотрел, а как присмотрел, так в телегу к себе и положил. Пригодятся, думаю. Я уж и как их в трубу согнуть надумал. Мы с тобой Тимоха полено круглое найдем, листы вокруг него обмотаем да заклепочной горячей скрепим. Потом сверху еще по листочку пустим. Для крепости. А в Сарае татарском зелья огненного вдоволь купим, и будем пулять из нашей трубы за милую душу. Там знаешь, какие базары там богатые? Не то, что зелье, там черта с рогами купить можно. Вот рука у меня немножко подживет, и сделаем мы с тобой пушку эту мудреную. Сделаем Тимоха, помяни мое слово, что сделаем. Я ведь давно помощника для этого дела искал, да вот только не соглашался никто. Смеялись все, мол, не по плечу творенье задумал Михайло. А теперь мы с тобой все, как надо сотворим. Мне вот только обдумать осталось, как трубу изнутри поглаже сделать, чтобы заряд наш с тобой подальше летел.

Кузнец вздохнул еще раз и пристально посмотрел в небесную высь, как будто хотел высмотреть там недостающие ему секреты кузнечного мастерства. А может, чего другое хотел подглядеть? Кто его знает? Мало ли чего в небе умному человеку привидится может? Только на этот раз в небе кроме редких облачков ничего интересного не было.

Тимошке не терпелось еще чего-нибудь про будущую пушку узнать, но тут его боярин Тутша к себе позвал.

– Ты чего стервец с телеги моей убежал? – строго спросил боярин, подбежавшего к нему парнишку. – Ты чего добро мое не стережешь?

– Да я вот …, – начал оправдываться Тимошка, да только Тутша и слушать его оправданий не хотел.

Пригрозил он строго мальчишке пальцем и суровым взором место на последней в колонне телеге указал.

– Ну, чего набегался оголец? – прошептал Тимохе пожилой возница боярской телеги Лука. – Ты смотри, далеко-то не убегай, а то боярин у нас строгий. Сбалуешь чего, так мигом плетей тебе велит дать, а то и сам плеткой за милую душу отходит. Ты уж посмирнее будь, чего бегать-то без толку да с пропащими людьми разговаривать. Сиди уж лучше со мною рядом. Со мною спокойнее, я ведь не Мишка Кочерга. Это он затейник на Москве известный. Всё чего-то шебутится: то с крыльями по посаду бегал, птицу изображал, то колесо водяное на реке сооружал и, кстати сказать, неизвестно для чего. Я его спросил, а он мне то ли смехом, то ли еще как, отвечает, что, дескать, через это колесо можно водой капусту на огороде поливать. Чудак человек. Будто долго в ведрах воды с реки принести? Зачем какие-то колеса ставить? Чего мудрить? Не настоящий он человек. Пропащий совсем. Ты уж Тимоня подальше от него держись.

Возница еще долго чего-то под нос шептал, да только Тимошка его не слушал. Тимошка уж о пушке мечтал. И уж привиделось ему, как смастерили они с Кочергой огнестрельную трубу и пугнули всех врагов княжича прочь. Так крепко пугнули, что враги не только замыслы свои подлые забыли, но и имя-то свое да за три моря без оглядки убежали. Резво так убежали, как мыши от кота. Задремал Тимоха под скрип тележных колес и проснулся уж в сумерках.

– Коломна! – кричали люди из головы колонны. – Дошли братцы! Слава тебе Господи! Отдохнем сейчас!

8

Встречала Коломна путешественников радостно. Еще на подъезде к городу самые знатные люди с хлебом солью вышли. Княжич для этого случая быстро на коня забрался да гордую осанку изобразил. Точно, как батюшка его, великий князь Дмитрий Иванович подбоченился, взирая сверху на седые склоненные головы городской знати. Товарищи княжича, дети боярские, тоже рядом с Василием Дмитриевичем не преминули на коней сесть. И пусть больно им было до слезы сидеть в седлах жестких, но усидели они тоже с высоко поднятыми головами и чести своей в грязь не уронили. Как надо при встрече с местными горожанами себя вели. Знатно показали столичный свой нрав коломенской провинции.

А как в город караван вошел, так и распался сразу, словно стадо по деревне. Княжич с ближним кругом своим в терем местного воеводы трапезничать пошел, дружинники на площади городской лагерь разбили, и Тимоша вместе с Лукой за воеводской баней пристроились. Удачное место нашли, повезло просто, что никто его раньше не занял. Пока Тимоха лошадь распрягал, Лука где-то варева горшок раздобыл и выложил к нему из своей сумы пяток луковиц, горсть головок чеснока да кувшин кваса, прикрытый краюхой ржаного хлеба.

Садись Тимка варева поесть! – крикнул возница парнишке. – А то ведь с утра считай, ничего существенного не едали. Загонял нас сегодня боярин Василий Афанасьевич, будто нерадивый пастух стадо. Ни одного привала не позволил сделать. «Вы, – говорит, – вчера долго на привалах пузо грели». Так то вчера было, а сегодня до вчерашнего уже далеко. Мы-то с тобой ладно, на телеге ехали, а те, кто пешим ходом? Им-то каково? Нелегко им сегодня пришлось, но у боярина всегда правда будет. На то ему и доверие княжеское дается. Я бы тоже может, всех без передыха гнал. Не в лесу же вторую ночевку делать? Засмеют люди. «Что же ты за предводитель, – скажут, – раз не мог каравана за два дня до Коломны довести». Непременно кто-нибудь бы сказал. Вот из-за него, из-за этого «кого-нибудь» и все мучения наши с тобой Тимоха. Всё ведь мы с тобой в угоду ему делаем. Кому-нибудь этому. Да ладно бы только мы? Мы-то с тобой люди маленькие да темные, а бояре с князьями-то как ради него стараются. Просто жуть, как стараются и боятся, что кто-нибудь плохо про них скажет или подумает. Чудаки люди.

Долго еще возница скрипел из-под телеги своим хриплым голосом, а потом вдруг ни с того, ни с сего захрапел. И не просто захрапел, а с присвистом богатырским. Тимошка послушал немножко свистящего товарища и решил сходить поискать Михайлу Кочергу. Про пушку ему еще поговорить захотелось. Уж больно любопытно было мальчишке, как так на круглом полене трубу сотворить можно. Он уж и сам про это не мало подумал, а вот как всё в точности делать сообразить пока не мог. Не получалось как-то в голове с трубой. Тимоха выбрался из-за бани, подошел к освещенному многочисленными кострами крыльцу воеводиных палат и стал озираться по сторонам, отыскивая телегу кузнеца. Телеги на воеводском дворе не было.

– Ну, ничего, в другом месте поищу, – решил Тимошка и пошагал между костров в сторону главной городской площади.

Площадь эта была рядом. Только через овражек надо перейти и вот она площадь городская. Мальчишка отважно спустился в овражную тьму, ступил там в прохладную вечернюю грязь и вдруг откуда-то из-под ног его кто-то выскочил. Тимоха опешил от неожиданности, замер на темной дорожке столбом и только застыв вот так, словно снежная баба возле посадской избы, разглядел в блеклом свете луны косолапого медвежонка. Не собаку, не кошку дикую, а именно медвежонка. Как он в город попал, как в овраге этом очутился, наверное, только богу одному известно, но вот дорожку Тимошке звереныш перебежал лихо. Парнишка, резко хлопнув себя по ногам, скинул прочь противное оцепенение и во всю прыть рванулся за беглецом. Только вот лучше бы ему тогда на месте постоять, одуматься и не бежать никуда. Постоял бы Тимоха чуть-чуть и не попал бы в окруженную колючими кустами канаву. И ладно бы канава сухая была, а то ведь воды в ней не меньше, как по грудь оказалось. Промок Тимошка, вязкой канавной жижи пару раз хлебнул и про медвежонка-то сразу забыл. Не до него уж стало. За медвежатами с сухими портами хорошо бегать, а в грязной канаве мигом вся охота пропадает. Мальчишка, цепляясь за кусты, стал выбираться из злополучной западни, но одна ветка предательски оборвалась, и пришлось Тимохе окунуться в грязную воду с головой. Промок малец в темной яме до последней нитки. Тут уж и не до гостей ему стало. В таком виде только до телеги своей добраться вряд и не просто надо добраться, а так, чтобы никто не заметил. Так паренек в грязи накупался, что любой встречный непременно смеяться над ним будет. Конечно, может быть, и не смеялся бы никто над Тимохой, но тот уверовал, что смеяться будут непременно да и обидно очень. Потому и решил малец обойти костры около крыльца воеводы стороной.

Рядом со стеной темной до телеги сподручней будет идти, – прошептал он себе под нос и шмыгнул в сторону мрачных теней упавших на землю возле крепостной стены.

Мальчишка потихоньку добрался до самого черного угла крепостного тына и стал там решать, как лучше пройти к воеводиной бане. Баня была недалеко, но на пути к ней кто-то развел скромный костерок. Появиться возле чужого костра в неприглядном виде Тимоше опять же очень не хотелось, и потому он наметил для себя не самый ближний путь, а путь обходной, кустами. И вот только он решил, этим путем пойти, и только к кустам двинулся, и вдруг услышал за углом приглушенные голоса.

– Не оплошаешь с нашим делом-то Гаврюха? – сдавленно просипел первый голос. – Не подведешь? Как уговаривались, всё сделаешь?

– А ты что не веришь мне колдун? – чуть хмыкнув отчего-то, отозвался второй голос. – Если сомневаешься во мне, то вяжешься чего? Вроде не подводил я тебя никогда? Чего ты так переживаешь?

– Я-то верю, – прошипел таинственный колдун, – да только сомневаюсь вот. Справишься ли? Дело-то серьезное.

– А ты не сомневайся, – прохрипел в ответ на сомнения колдуна, неведомый Тимохе доселе Гаврюха. – Всё сделаю, как договаривались. Только и вы уж там не оплошайте. Побольше народу-то соберите. У княжича в дружине витязи крепкие подобрались. Их испугом не взять. Понял колдун? Не взять. На них кучей надо внезапно навалиться. Понял? Кучей.

– Навалимся, будь спокоен. Мои воины уже сейчас на рязанской дороге вас ждут. Вот только где княжича брать будем пока мне не очень ясно. Как они дальше-то пойдут?

– Не знаю пока, но я как пойму про дальнейший путь, то непременно знать дам. Может, пришлю кого, а может, и сам подскочу. Там видно будет. Дальше, твоя колдун забота. Ты уж там сам место подыщешь. Не мне тебя учить. Только мне вот кажется, что в овражке тесном сподручнее всем нам будет затею эту вершить. Коли там навалитесь, то мы сделаем вид, что княжича оборонять в ближнем круге будем, к нему поближе подберемся, а уж там схвачу я его и в лес. Только ты сигнал мне перед нападением вашим заранее дай, чтобы мы с напарником вовремя в задние ряды перешли. Крякни как-нибудь, будто утица лесная и покукуй следом кукушкой без перерыва.

– Без перерыва, говоришь?

– Без него. А главное золотишко не забудь. Помнишь, сколь обещал-то? Чего сразу завертелся? Чего колдун, денег жалко? Я ведь слышал, сколько тебе за это дело положили. Ты уж не жадничай давай. Чего молчишь? Или обмануть нас решил? Ты смотри, если что, то мы тебя со дна морского достанем. Не в первой нам обманщиков искать. Не в первой. И колдовство тебе не поможет, коли, с нами шутить вздумаешь.

– Тихо, чую, будто слушает нас кто-то, – прошептал своему собеседнику колдун, и за углом наступила мертвая тишина.

Тимоха ни жив, ни мертв, прижался к шершавым бревнам крепостной стены и даже дышать перестал. Простоял он так не долго, спина зачесалась. Он осторожно поднял руку, и тут на него метнулось черное чудовище. Испугался Тимошка, зажмурился от неожиданности и разглядеть-то страшилище, как следует, не успел. Сперва не успел, а потом не смог. Схватили его за шею крепкие руки, развернули лицом к стене и накинули что-то на голову. Потом Тимоху потащили куда-то, уронили там не один раз, затем бросили и не просто бросили, а бросили в воду. Провалился мальчишка с головой в студеный холод, и закрутила его там таинственная сила.

Никак в омут меня швырнули, теперь водяной меня точно на дно утащит, – пронеслась в голове Тимошки страшная мысль, и захотелось ему закричать во всё свое горло от предательски сковавшего тело ужаса.

Только вот, в воде-то особо не покричишь. Тут не только покричать, тут и рта-то открыть нельзя. Мигом захлебнешься, и потому стал Постреленок вместо крика руками да ногами махать. Хорошо, что злодеи его по рукам и ногам не повязали. Ему уж и дышать нечем, у него уж и круги бледно-красные перед глазами пошли, а он всё машет да машет. Да только вот труднее и труднее шевелиться ему становится. Судороги уж по телу его побежали, спасу от них никакого не стало, и решил мальчишка сдаться водной напасти. Опустил он руки, опустил он ноги и внезапно почуял, что уж и не крутит его больше никто. Из самых последних сил рванулся Тимошка вверх и вырвался на вольный воздух. Уж как он сумел, через тряпку мокрую полной грудью вздохнуть неведомо, но вздохнул, сил набрался и сбросил с лица тяжелый мешок. Без мешка вообще всё просто оказалось. Доплыл мальчишка до укрытого осокой берега и упал там совсем без чувств. Долго ли пролежал Тимоха на холодной осоке, не долго ли? Да только вот замерзать он стал. Пока с омутом боролся, пока жизнь свою в речной пучине спасал, о холоде и не думалось вовсе, а полежал вот на бережку и крепкий озноб во всем теле почуял. Так задрожалось, что зуб на зуб у Тимохи перестал попадать.

9

Тимошка выполз из грязных зарослей осоки и опять очутился возле крепостной стены. Только было здесь всё совсем по-другому, не так, как прежде было. Ни костров рядом, ни разговоров веселых, только черная стена, серые кусты и свинцовый блеск чуть освещенной бледной луной реки.

– Эка я попал, – прошептал мальчишка дрожащим голоском. – Меня со стены видно в реку бросили. И как я только насмерть-то не разбился? Спасибо тебе Боженька, что спас меня грешного. Ой, спасибо.

Тимоха съёжился сперва, потом, помахав руками, скинул с себя рубаху с портами, выжал их скоренько да опять одел не мешкая. Потом вновь съёжился, вновь руками помахал и только после этого всего тихонько побрел вдоль высокой стены. Брел он еле-еле по нахоженной тропинке, обхватив свои плечи своими же руками, и со страхом великим вспоминал недавнее приключение.

– Так что же выходит? – с шумом втягивая в себя ночной воздух, шептал себе под нос малец. – Убить, что ли меня хотели? За что же? Перед кем же я провинился так? Постой, постой.

И тут мальчишка остановился возле огромного уродливого куста, застыл, будто заяц косой в осторожной стойке и дрожать даже перестал от жуткой мысли, внезапно свалившейся на его русую голову.

“Так ведь злодей не иначе, как княжича погубить задумали? Точно погубить. Ведь предупреждал же Дмитрий Иванович Тутшу вчера в московском лесу об опасности. Вот оно и сбываться стало предупреждение-то княжеское. Как в воду Дмитрий Иванович глядел. Как в воду”.

Тимоха сильно стукнул правым кулаком по левой ладони и сказал громко неведомо кому.

Так чего же я здесь стою-то столбом. Мне же к боярину бежать надо о злодействе предупредить. Вот оно дело-то, какое получается! Вот уж беда, так беда.

Мальчишка припустил, что было духу вдоль мрачной крепостной стены, и выбежал скоро к воротам. Ворота были крепкие, плотные и заперты наглухо. Стучать в такие ворота кулаком, все равно, что против медведя с хворостиной пойти и решился Тимошка без стука и спроса через преграду эту перелезть. Уж чего-чего, а лазить по заборам он в Москве научился ловко. Постреленок уцепился за плохо срубленный сучок на воротном тыне, потом за другой, за третий и быстро забрался на самую вершину высокого городского стража. Забрался-то мальчишка наверх ловко, вот спустился с трудом. Забираться на крепостные ворота всегда легче, чем спускаться с них. Это вам любой воин, штурмовавший хотя бы раз вражеский город, скажет. Заберешься туда на одном вздохе, а спуститься вниз жуть берет. А уж в ночной мгле с ворот ползти, вообще хуже нет. Когда вверх лезешь, так там и глазами всегда можно опору для руки отыскать, а вот при спуске только ногой на ощупь всё делать приходится. Еле-еле спустился Тимоха с высокого тына, а уж если, по правде сказать, то и не спустился он оттуда, как задумывал. Упал парнишка с половины своего пути, сорвался. Правда, упал удачно: не на камень, не на корягу, а в вязкую дорожную грязь. И если бы не грязь эта, то переломал бы себе Постреленок руки с ногами, а в грязи ничего, поплевался немного и всех делов. Вот ведь как бывает: совсем недавно малец печалился и сокрушался, что в грязную яму угодил, а теперь вот возрадовался, сидя посреди черного месива. Вроде, и грязь такая же, только вот здесь радость великая, а там гадость обидная была. Тимошка тоже хотел поразмышлять об этих странностях грязи, но не успел. Сбили его с интересных мыслей. Неожиданно сбили, так неожиданно, что забыл про мысли эти малец навеки. Да и как не забудешь про них, если в шею тебя острым копьем уколют. Тимоха хотел обернуться, посмотреть, кто же там с копьем балуется, но копьё вертеться ему не позволило, а хозяин копья еще и прикрикнул на беспокойного парнишку ломающимся юношеским баском.

– А ну сиди смирно, чертов сын!

Пришлось Тимошке сидеть смирно до тех пор, пока к пленителю его подмога не подбежала.

– Ну, чего тут у тебя Ефимка, – хриплым голосом спросил один из подбежавших. – Чего орешь? Беса что ли выловил?

– Да нет дядя Кузьма не беса, лазутчика я словил, – радостно стал объяснять причину своего крика Ефимка. – Сижу я, значит, у костра, и показалось мне, что скребется кто-то за воротами. Ну, я сразу же смекнул, что дело здесь не чисто и затаился. Вон там в кустиках. А как затаился, так вижу, как этот стервец через ворота лезет. Скоро так лезет, но сбился чего-то и в лужу шмякнулся. А уж тут и я с пикой. Всё, как ты меня обучал, сделал. Словил вот выходит лазутчика я дядя Кузьма. Словил ведь! От меня ведь никто не уйдет. Я врагов всяких там за версту чую. Другой быть может, и оплошал бы, а я свое дело, как положено, знаю. Вот он стервец, вон таращится как.

– Молодец, – похвалил хвастуна дядя Кузьма, ухватил Тимоху за сырую рубаху, и единым махом, выхватив из лужи, поставил под свои карие очи. – Славного ты богатыря пленил.

Тимошка непонимающе захлопал глазами, поскорей соображая, как бы стражам ворот про дело свое правильно объяснить. Думал он: сказывать ему местным дружинникам про заговор против княжича или не сказывать и уж решил было сказать, да только вот слушать его здесь никто видно не собирался.

– Попался гаденыш, – подозрительно усмехнувшись, подмигнул мальчишке пожилой дружинник. – Чего не вышло тебе объегорить нас? Давно мы тебя ждем. Ты думал, что по воеводским амбарам безнаказанно лазить можно. Думал разок слезаю и еще раз полезу. Не заметит, дескать, никто. Чего, не вышло, как вчера?

– Не вышло, – покорно кивнул головой Тимоха и жалобно попросил, решив тайны своей пока никому не выдавать. – Отпустите меня, пожалуйста, дяденьки. Мне к мамке надо.

– А где твоя мамка-то живет? – прищурился Кузьма, разглядывая тщедушного пленника в свете коптящего смолевого факела.

– А там, – махнул наугад рукой Тимошка.

Это возле храма с двумя куполами что ли? – проследив за взмахом, уточнил, почёсывая бороду, дружинник.

– Ага, у храма! – радостно согласился Постреленок и вдруг понял, что не миновать ему теперь западни, сначала на словах, а потом и на деле.

И как же в народе этот зовётся? – усмехнулся Кузьма и прямо-таки впился взором своим в беспокойные глаза пленника. – Уж коли, живешь рядом, то обязательно знать должен.

Тимошка растерялся да замычал что-то даже самому мало понятное.

– Видишь, дядя Кузьма, не знает он ничего про нашу церковь о двух куполах, – весело рассмеялся, молчавший досель Ефимка и, ухватив мальчишку за плечо, потащил его куда-то во тьму. – В яму я его посажу, а уж завтра с ним воевода сам разберется.

– Нельзя мне в яму, – стал вырываться из рук стражников Тимоха. – Мне к боярину московскому надо к Тутше, к Василию Афанасьевичу. Мне дело важное надо сказать.

– А к князю московскому Дмитрию Ивановичу тебе не надо, – заржал в голос Ефимка и, сунув в руки Тимошке конец плетеной веревки, сильно толкнул его в яму. – Держись крепче, а то худо будет!

И не будь вот у мальчишки в руках веревки этой, и не послушайся тогда он грубого совета дружинника, то разбился бы Тимоха о жесткое дно глубокой ямы, непременно бы разбился, а с веревкой сумел вот живым и вроде невредимым остаться. Испугался малец, падая, до крика истошного, но веревки из рук не выпустил, оцарапал он бок на лету обо что-то жесткое и плюхнулся сперва на пятки, а уж потом и на спину многострадальную. Удачно плюхнулся почти не больно, вернее сказать больно, но не очень. Не успел Тимошка и головой потрясти после скорого спуска в глубокую яму, а веревка у него из рук вырвалась и улетела куда-то вверх, будто живая улетела. Улетела она в черную высь, и так тихо да жутко стало, что Постреленок даже икнул от тихой жути этой. И тут тьма перед ним внезапно зашевелилась. Тимоха завертелся ужом на грязном полу и стал потихоньку пятиться назад. Так вот и пятился он, пока не уперся лопатками в холодную твердь земляной стены. Из тьмы на мальчишку ползло огромное и лохматое чудовище. Тимошке хотелось так вжаться в земляную стенку, чтобы чудовище его там ни за что не нашло. Однако стенка вжиматься в себя мальчишке не позволила, и прятать юного сидельца от страшной напасти не стала. А страшилище между тем приближалось всё ближе и ближе. И вот уже резкий дух от чудища до парнишки долетел. Пахло от страшилища обильным потом, луком, чесноком, а еще чем-то кислым и очень вонючим. Дух от чудища был настолько дурен, что из глаз мальца потекли слезы.

“Вот разорвет он меня сейчас своей лапой когтистой, – мелькнула в голове Тимохи страшная мысль, – и не узнает боярин Василий Афанасьевич о том, что среди дружинников наших предатели есть. Некому будет ему сказать об этом. Вот беда-то, какая”.

А чудище между тем подползло так близко к Постреленку, что у того глаза от ужаса сами по себе закрылись, и ждал теперь мальчишка удара страшного да рыка звериного. Однако вместо рева звериного, услышал он хриплый мужицкий голос и, причем не очень уж и страшный.

– Вот изверги, вот ироды, – прошептало чудовище над самым ухом Тимохи, – уж мальчишек малолетних стали в ямы бросать. Неужто уж взрослых мужиков им не хватает? Вот сатанинское отродье. Вот изверги. Тебя как звать-то малец?

Тимошка вздрогнул всем телом от вопроса незнакомца, зажмуриться еще крепче хотел, но потом вдруг решился посмотреть страшилище. Вместо злого страшилища, сидел возле мальчишки на корточках улыбающийся и давно нечесаный, грузный мужик в грязной рубахе. Постреленок смутился, часто заморгал глазами, а мужик легонько погладил его по голове и опять спросил.

–Как звать-то тебя малец?

– Ти-тимоха, – чуть заикаясь, прошептал, плохо слушающимся языком мальчишка. – Ти-тимоха я.

– Тимоха, значит, – хмыкнул мужик и уселся возле мальчишки, тоже прижавшись спиной к земляной стенке. – А меня Кудеяром кличут. Слышал про разбойника такого?

– Нет.

– Ну, раз нет, то будем знакомы, значит. Ты меня не бойся, я с мальцами вроде тебя добрый. Я вот воевод разных там не люблю и прочую гадость всякую, а такие, как ты мне роднее родного. Люблю я вас мальцов вот таких? Добрые вы. За что тебя в яму-то посадили, Тимоха?

– Не знаю, – пожал плечами парнишка, окончательно понимая, что чудовища в яме боялся он зря, но правду про себя решил пока не рассказывать. – Шел я по дорожке, а дружинники схватили меня и в яму. Не знаю, чего они так? Может, спутали с кем?

– Ничего не спутали, – протяжно вздохнул Кудеяр. – Это они нарочно всё. Они всех добрых людей в ямы сажают. Они, как доброго человека заметят где, так сразу и норовят его в яму бросить. Ты уж поверь мне милый друг на слово, что всегда так бывает. Вот и тебя посадили. Эх, Тимоха, знал бы ты, как я разных там дружинников да бояр с князьями ненавижу. Если бы ты знал только. Особенно князя этого московского, Дмитрия Ивановича. Вот бы мне встретиться с ним на узенькой дорожке, вот бы тогда я ему показал, где раки зимуют. От души бы показал. Вот только попадись он мне. За всех бы я ему тогда отомстил. Ох, и ненавижу я его.

– За что же ты так его дяденька Кудеяр? – поинтересовался Тимошка и повернул голову к сопевшему мужику. – За что ненавидишь-то?

– Да за все, – погрозил кулаком кому-то вверху мужик. – За товарищей своих ненавижу. За предательство подлое. За то, что он атамана нашего на погибель верную определил, да и нас вместе с ним заодно.

– Какого атамана?

– Кацибея. Я ведь у него в ватаге почесть лет шесть проходил. Не слыхал, как Кацибей атаман на Куликовом поле голову свою лихую сложил.

– Нет, не слыхал.

– Ну, раз не слыхал так слушай, – поудобней уселся Кудеяр, почесал грудь и начал свой рассказ.

10

– Ходили мы с атаманом нашим с Фомой Кацибеем одной ватагой, – тяжело приступил разбойник к своему печальному повествованию. – Везде ходили: и по лесам дремучим, и по полям широким, да и в города иногда с разбоем заглядывали. Не без этого. Всякое бывало. Удачливый был атаман наш. Удачливый и отважный. Ничего не боялся, из любой воды сухим выскакивал. Хорошо мы тогда жили. Всё у нас в то время вроде было, но хотелось еще большего. Видно уж судьба такая человеческая: всегда большего хотеть. Вот беда-то какая с нами со всеми творится. Ты сам Тимоха посуди про сущность людскую: пока человеку есть хочется, он только о хлебе и мечтает, есть хлеб ему уж и вина подавай, а как вино появилось, так ему и богатым уже хочется быть. Дальше, больше. Богатство заимел человечишка, ему опять мало. Ему теперь славу подавай. Вот и с атаманом нашим такая неприятность случилась. Захотелось вдруг Кацибею славы великой. «Хочу, – говорит, – чтобы почитали меня на Руси не как разбойника-душегуба, а как героя-богатыря и чтобы былины про меня народ наш слагал». Говорить-то он так говорил, а вот как добиться желания этого своего не знал. И вот прослышал Фома, что князь московский воинов собирает на битву великую. Мурза Мамай тогда на Москву рать свою повел. Так вот с мурзой этим и возжелал наш атаман сразиться. «Хочу, – сказал он нам возле костра ватажного, – землю русскую от недругов защитить и наглого татарина из наших мест прогнать». Все тогда на Руси забеспокоились и даже мы промеж собой часто стали рассуждать, про то, что надо бы татарскому мурзе укорот крепкий дать. Особо атаман наш про укорот этот беспокоился. «Не могу, – кричит, – по лесам прятаться, когда на землю мою нечисть поганая лезет». Кричал он так, кричал, а потом собрал нас и повел в войско княжеское вступить. Мы, конечно, заволновались сперва, в крик спорить стали да разве Кацибея нашего переспоришь? Вот и пошла вся наша ватага под руку князя московского. Князь не пожелал сначала нас принимать, но Фома его как-то уговорил, пообещал чего-то, и послали нас брод на Чуровой реке охранять. Всё мы тогда сделали, как подобало, отбили татар от реки, прогнали их в степь. Прогнали, возрадовались, попировали немного, и вот тут к атаману нашему видение явилось. Пришли, будто к нему из степи два воина в белых одеждах с золотыми мечами и велели перед главной битвой ватагу в лесную засаду посадить. Прямо так и сказали, что, коли, не сядете вы в засаде, то не видать никогда князю вашему победы. Кацибей к князю сразу. «Давай князь, – кричит, – посадим в засаде ватагу мою, а как ворог будет наши полки одолевать, так мы из засады той и грянем на него. Крепко грянем». Дмитрий Иванович Фому выслушал, подумал маленько, да прогнал советчика беспокойного вон, а сам велел братцу своему двоюродному Владимиру Андреевичу да воеводе волынскому Боброку полк в засаде посадить. Ну, а дальше ты, поди, знаешь, как было. Дальше все как Фома предсказал, так оно и произошло. Всё в точности свершилось, как по писаному. Уж было, татары победе своей обрадовались, криком уж веселым закричали, но тут полк засадный на них выскочил да вспять всю их рать и повернул. Лихая атака у братца княжеского получилась. Вот ненавижу я его всей душой, а всё равно он молодец. В самый нужный момент из засады выскочил: ни раньше, ни позже. После битвы, само собой разумеется, пир великий был и вот стал на том пиру атаман наш хвастать, что это всё он с полком засадным придумал. Что это он князю про то, как победы над татарами добиться подсказал. Что без него, без Кацибея, не было бы торжества русского на поле Куликовом, и что славить русские люди должны не Дмитрия Ивановича – князя московского, а его – Фому Кацибея. На весь лагерь он слова эти кричал. Всю ночь хвастал атаман, а наутро княжеские дружинники окружили нас и изрубили в куски всю ватагу. Один я только и вырвался, а уж как вырвался, до сих пор не пойму. Весь в ранах с крутого берега в реку нырнул и спас меня там Господь. Слава тебе Господи за деяния твои. Видно не так уж я тогда и грешен был, чтобы с жизнью своей непутевой прощаться. Вот такие дела у меня брат Тимоха. Тогда вырвался, а теперь вот попал в яму. Теперь вот крепко попал. Как положат поутру мою голову на плаху широкую, и прощай навеки Кудеяр-молодец. Не долго мне на белый свет смотреть осталось Тимошка, ой не долго.

– А за что тебе дяденька голову-то рубить будут? – чуть слышно прошептал Тимошка.

– Да есть за что, – махнул Кудеяр и стал задумчиво смотреть на сереющее небо. – Была бы голова, а за что срубить её всегда найдется, особенно при жизни-то нынешней. У каждого ведь сейчас своя правда и пересилит у кого она, тому и голову на плаху положить надобно. Видно моя правда против правды воеводы коломенского слабовата оказалась.

Рассвет подбирался к Коломне. Кому-то он нес радости да счастье, как великое, так и не очень, а кому-то горести на весь день или забвенье вечное. Небо всё светлело и светлело, и чем светлее оно становилось, тем мрачнее становился взор разбойника. Тимохе даже вроде показалось, что слеза по бороде Кудеяровой прокатилась. Крепко видно человек утреннему свету не рад был. Ой, крепко. И так мальчишке разбойника жалко стало, что самому бы в пору расплакаться. Он быть может, и поплакал бы себе в рукав, но тут взор его упал на кривой корень, торчащий из желтой стены ямы.

– Дядя Кудеяр, – толкнул Тимошка в бок, загрустившего разбойника, – а посади-ка меня вон до того корешка.

– Чего? – встрепенулся Кудеяр.

– Подсади меня, – показав на торчащий вверху корешок, повторил просьбу Постреленок. – Может, я выбраться отсюда сумею. Там сверху много корешков торчит. А уж коли сам выберусь, то может и тебе как помогу.

– Выбраться, говоришь, – потер ладони разбойник. – Выбраться – это хорошо. Бог тебе в помощь. Давай, на плечи мне забирайся. Молодец Тимоха, правильно поступаешь. В жизни никогда сдаваться не надо. В жизни сдаваться – это самое последнее дело.

Дотянувшись до первого корешка, Тимоха уцепился за него, подтянулся на руках, ногой ямку неглубокую в стенке нащупал да уперся туда. Затем за следующий корень парнишка ухватился, потом еще за один и пошло дело. Тяжело было мальчишке по отвесной стене карабкаться. Тяжело, опасно и больно, но он всё равно полз, презрев боль в пальцах и противный комок страха в горле. Когда Тимоха выполз из ямы, было уже светло. Светло и туманно. Недалеко от ямы догорал костерок, возле которого, уронив голову на руки, спал сторож. Крепко сморила сегодня сторожа караульная служба, так крепко, что не заметил выбравшегося из ямы узника.

Прямо перед носом Постреленка валялась веревка, один конец которой был привязан к корявому стволу черемухового куста. Веревка тотчас же полетела в яму, и тут же по ней вылез Кудеяр. Несмотря на грузность своего тела, выбрался разбойник из западни скоро и без особого шума. Конечно, пыхтел он чуть-чуть, но стражника своим пыхтением не потревожил и тот продолжал сладко дремать на посту, не ожидая злого подвоха хитрой судьбы.

11

Вырвавшиеся из неволи пленники доползли до развалин сгоревшей наполовину избушки и, затаившись там, порадовались чуть-чуть спасению своему да стали решать в какую сторону бежать им дальше.

– Пойдем Тимоха со мной, – прошептал Кудеяр, показывая парнишке на густые заросли бузины. – Подкоп я тут один под стеной один знаю. Нырнем в него, а там уж и лес рядом. В лесу-то нас с тобой никому не сыскать. В лесу воля. К ватаге какой-нибудь прибьемся, и будем гулять по Руси-матушке. Ты малец бедовый, тебе в ватаге как раз и самое место. Пойдем. Не пожалеешь потом. В лесу-то знаешь, какая воля приятная есть? Пойдем.

– Нет, – покачал головой Постреленок, – мне в другое место сейчас надо. Не время мне сейчас по лесам прятаться дяденька Кудеяр, дела у меня важные есть. Такие важные, что я тебе про них даже и сказать опасаюсь. Ты уж один в свой подкоп лезь. Ладно?

– Пойдем со мной, пожалеешь ведь потом, что не пошел, – еще раз позвал мальчишку разбойник. – А про дела забудь, их всё равно как желается, не сделаешь, только обиду себе с ними наживешь. Побежали скорее, а то вон уж город просыпается. Вон народец-то к колодцам потянулся. Промедлим еще чуть-чуть и всё, не уйти нам тогда. Придется до вечера в городе таиться.

– Нет, – упрямо помотал головой Тимоха, – не пойду я. Ты уж один беги дяденька Кудеяр, а мне некогда.

Разбойник махнул рукой, крепко обнял Тимоху за плечи, и низко пригнувшись, побежал в сторону кустов бузины. Тимошка проводил своего товарища взглядом и побежал в другую сторону.

Московский караван стал готовиться к выходу из гостеприимной Коломны до рассвета и потому, не успело еще солнце выползти полностью из-за лесной кромки, а передовой отряд подъехал уж к крепостным воротам. Тимоха подбежал к своей телеге, когда усевшийся на ней незнакомый мужик, громко ругая лошадь, пытался втиснуться в скрипящий обозный ряд.

– Дяденька, а дяденька Лука-то где? – ухватив за рукав, сердитого возницу закричал мальчишка. – Где он? Ты-то, зачем на нашу телегу забрался?!

Мужик сверкнул на мальца злыми глазами, замахнулся кнутом, но ударить не успел, опередили его. От боярина Тутше Тимошке на этот раз досталось. Боярин легонько хлестнул его плеткой по спине и тоже весьма сердито спросил.

– Ты где шляешься оголец?!

– Да я тут, дяденька Тутша, в одном месте был, – захлопал глазами Постреленок. – Мне дело надо тебе одно очень важное сказать. Давай в сторонку отойдем. Очень важное дело.

– Я тебе покажу дело! – продолжал сердиться Тутша и огрел Тимоху плетью еще раз, но на этот раз огрел значительно крепче. – Молод еще, чтобы боярину про дела врать! Еще раз убежишь от телеги куда, я тебе всю спину в кровь иссеку! Понял?! Всю иссеку!

– Дяденька Василий Афанасьевич, – не унимался Тимошка, – выслушай меня, пожалуйста. Важное дело у меня, ой, какое важное!

– Потом, – махнул рукой боярин. – Ты сейчас на монастырское подворье беги. Найдешь там настоятеля и скажешь, что боярин Тутша тебя за поводырем прислал. А как покажет тебе настоятель поводыря, так вы вместе с ним догоняйте меня. Я во главе колонны буду. Понял?

– Понял! – часто закивал головой Тимоха. – Я всё понял, я всё сделаю, ты только послушай меня Василий Афанасьевич! Послушай ради Бога!

– Потом! – рявкнул боярин и помчал к замешкавшимся возле выездных ворот телегам.

Тимошка топнул ногой по холодной земле от досады, хотел шапку под ноги себе бросить, но тут ожег его спину злой кнут самозваного возницы с их телеги.

– Чего встал гаденыш, не понял, что ли чего тебе боярин приказал, – теперь уже заорал красноглазый мужик и замахнулся для другого удара.

Однако на этот раз Постреленок увернулся и припустил в сторону высокого купола монастырской колокольни. Бежать пришлось через главную городскую площадь, а вот здесь-то как раз поджидала Тимоху нежданная им беда. Таилась она подлая средь шумного городского многолюдья. На городской площади, как и положено, в любом приличном городе развернулся голосистый базар. Всё здесь продавали, всё, что душе какой пожелается. Кому что на базаре желалось, а Тимохиной душе пожелалось горячей булки. У него же со вчерашнего вечера во рту маковой росинки не побывало. Вот мальчишка на лоток с булками этими и положил свой голодный взгляд. Да вот только стоило чуть приостановиться парнишке возле булок, стоило лишь слюну обильную сглотнуть, как на плечо легла жесткая рука, а над самым ухом взревел громкий крик.

– Сюда дядя Кузьма, поймал я крысеныша этого, поймал! – орал на всю площадь молоденький дружинник, пытаясь удержать, резво засуетившегося под его рукой Тимошку. – Сейчас он нам быстро расскажет, куда тать беглый подевался! Скорее дядя Кузьма!

На самую малость Тимохе повезло. А может и не повезло бы, будь у него рубаха поновее да покрепче. Да разве бы у новой рубахи, рукав так быстро оторвался? Ни в жизнь бы не оторвался? Ни в коем случае не оторвался бы, но тут… Рванулся Постреленок в сторону от внезапной опасности и остался его недруг без добычи, а лишь с прелым рукавом в руке. Очертя голову и с одним рукавом припустил Тимошка по площади, ловко уворачиваясь от снующих по своим делам горожан. Преследователь его был на службе, и потому уворовываться ему от встречных было совершенно ни к чему. Все встречные сами от него увернуться норовили, да вот только не у всех это получилось. Всем по-разному на той площади повезло. Одни просто в грязную лужу упали, другие увернуться смогли да в сторонку отойти, а третьи не только увернулись, они еще помочь решили служивому человеку. И закуролесила на площади суматоха. Шум, гам, крики «Вора держи!», вопли «Караул! Грабят!» всё слилось да перемешалось не только на площади, но и на городских улицах тоже. В один миг обратилась пограничный град московского княжества в растревоженный улей. Большинство кричащих не понимало, что стряслось в городе, и это придавало им силы кричать еще громче.

За Тимохой уже гналось не меньше десятка злых добровольцев да пяток угрюмых дружинников. Скоро загнала хрипло дышащая свора Тимошку к покосившемуся курятнику, уныло доживающему последние свои годы средь кустов ольхи да зарослей бурьяна. Прижался малец к стенке, и стоит ни жив – ни мертв. Не столько за себя волнуется, столько за то, что приказа боярина не исполнил. Ведь не просто так его Тутша за поводырем послал, совсем не просто. Для спасения княжича поводырь нужен. И теперь вот из-за Тимохи этого поводыря не будет да чего там поводыря, без княжича Русь запросто остаться может. Ну не совсем конечно без княжича, а вот без Василия Дмитриевича, точно. Стыд и позор Постреленку за это. А преследователи уж в полукольцо беглеца окружили, и если б не мешались они друг другу, то давно бы уж Тимошке в неволе быть. Да вот повезло парнишке опять. Запнулся вдруг обо что-то чернобородый доброволец и упал на своего товарища, а тот, испугавшись, толкнул упавшего бородача на дружинника, который толкнул его же дальше. И образовалась из-за этих толчков в кольце недругов брешь, которой Тимоха проворно и воспользовался. Он проскочил между толкающимися мужиками и, забежав за угол, нырнул там, в первое попавшееся укрытие. Им оказалась большая собачья конура. Конечно, сообрази мальчишка сразу, куда лезет, то он наверняка поискал бы укрытия поспокойней, но теперь даже думать об этом было уже поздно. И было бы еще полбеды, если бы конура оказалась пустой. Только вот на этот раз полбедой дело не обошлось, и на незваного гостя зло оскалилась огромная черная собака. Тимошка замер, потом стал осторожно тереть ладонями по рыхлой подстилке конуры и мысленно уговаривал, уже начинавшего рычать пса.

– Не трогай меня собачка, не трогай. Мне бы только немножко у тебя посидеть. Я ничего плохого тебе не сделал. Уйду я от тебя скоро, не пугайся меня. Не сделаю я тебе ничего плохого.

Главное сейчас было не испугаться собаки.

– Если испугаешься её, – учил когда-то мальчишку дедушка Антип, – то считай, что пропал. Запах у испугавшегося человека особый. Его собака сразу почует, а как почует, так на пугливца этого и набросится. Ты Тимошка заруби себе на носу, что если встретился со злой собакой, то мигом замри, не бойся, постарайся духом её ладони натереть да поближе к её морде их подставить. И вид такой сделай, будто она тебя бояться должна, а не ты её. Вот тогда глядишь все, и образуется, как надо тебе будет.

Пригодилось Тимохе дедово учение, как раз сейчас и пригодилось. Только вот до конца проверить верность его он не смог. Не успел. Нагнулся тут к конуре один из разгоряченных погоней дружинников, резко так нагнулся, с шумом и, заметив в сумраке оскалившуюся собачью пасть, вздрогнул. Испугался видно. Вот на этот испуг пес и бросился с хриплым лаем. Мигом погонщики сами в погоняемых обратились и, забыв за кем бежали, с криком от злой собаки врассыпную бросились.

Тимошка немного посидел в тесном укрытии полновластным хозяином, выглянул осторожно на волю, осмотрелся там и потрусил, чуть согнувшись к редкому позеленевшему от старости забору. Оттуда до обители было рукой подать, но и в обители ждала Постреленка снова преграда.

– Куда прешь? – преградил ему дорогу краснощекий монах, надзирающий над покоем монастырской калитки. – Нельзя сейчас посторонним в обитель. Пошел вон!

– Мне бы к настоятелю, по делу важному, – жалобным голоском, постарался уговорить преграду Тимошка. – Пропусти меня мил человек. Я ведь, правда, по делу к вам пришел.

– Проваливай отсюда, – еще раз строго махнул рукавом рясы монах. – Занят настоятель, заутреннюю молитву он в храме служит, и беспокоить его сейчас никак не следует. Иди малец, не до тебя мне. Иди, пока я добрый.

Пришлось Постреленку через высокий забор в обитель забираться. В другой раз, он никак бы себе такого греха не позволил, но сегодня, ради поручения боярина московского и на грешное дело не зазорно пойти было. Уже в стенах обители спрятался Тимоха за колодцем и стал ждать. Много народу по монастырскому двору сновало, а вот настоятель появился не скоро, однако малец сразу узнал его по многочисленной свите рядом. Настоятель со строгим челом и нахмуренной бровью шел от храма к монашескому общежитию и внимательно слушал щебечущих ему чего-то наперебой монахов. Монахи старались друг перед дружкой. То один спереди настоятеля забежит, то другой. И что самое обидное для них было – настоятель-то ни одному предпочтения не делал. По изумленным лицам видно было, что монахи страдали. А тут еще мальчишка какой-то из-за колодца выскочил и бряк под ноги настоятельской свите.

– Не вели казнить, вели миловать, – орет наглец, а потом, подползая к настоятельскому плащу, шепчет. – От боярина я московского, от Тутши. За поводырем он меня послал.

12

Поводырем оказался верткий седенький монашек по имени Никодим с острым носом и с длинной реденькой бородкой. Он молча выслушал повеление настоятеля, и, ухватив за руку Тимошку, побежал к крепостным воротам. Монашек так быстро семенил своими коротенькими ножками, что на лоб Тимохи скоро выпала испарина. Хотя, если правду сказать, то испарина сперва выпала отнюдь не от быстроты хода, а от строгого окрика воротной стражи.

– А ну стой, – звонко крикнул Постреленку дюжий охранник. – А ну-ка повернись сюда оголец. Уж больно личность твоя мне знакома. Не тебя ли Кузьма с Ефимкой сегодня на городской площади ловили? Не тебя ли мы ночью в яму сажали? А ну-ка ликом ко мне своим повернись!

– Не его! – неожиданно громким басом рявкнул на охранника монашек и тот неловко перекрестившись, поспешно ушел с пути торопливо шагающих путников. – Его Господь сейчас для важного дела избрал, так что другого ищите для подозрений своих! Этому сегодня всё простилось!

За воротами на городском лугу московской процессии уже не было и, причем не было давно, так давно, что пыль по дороге уже улеглась. Пришлось Тимохе с Никодимом еще шаг прибавить.

– Правда, что ли в яму коломенскую тебя сажали? – спросил монах, когда городские ворота скрылись из виду.

– Да нет, обознались они, поди …, – замялся Тимошка. – В вашей Коломне вон сколько народу ходит. Здесь враз обознаешься.

– Ой, не ври мне. Ой, не ври, – погрозил мальцу пальцем Никодим. – Я ведь насквозь тебя вижу. Ты думаешь один такой ловкий что ли? Приехал ты из Москвы и решил посмотреть, что в коломенских погребах плохо лежит, а тут стражники цап-царап и в яму тебя. Верно?

– Верно, – густо покраснев, кивнул попутчику Постреленок, решивший соврать, чтобы монах отстал от него с противными вопросами. – В погреб хотел залезть, а тут стражник меня за шиворот да в яму.

– Ну, и как же ты вылез из ямы? – не унимался словоохотливый Никодим. – Она ведь глубокая у нас в Коломне. Ой, какая глубокая.

– Как, как? – пожал плечом Тимоха, – корень там, в яме торчал. Вот я за него уцепился и выполз.

– А молился ли ты отрок, когда в яме сидел? – шустро перебирая ногами в поношенных лаптях, продолжал вопрошать монах.

– Молился, – еще раз сказал неправду малец.

– Молодец, – кивнул жиденькой бородкой Никодим. – Вот тебе за молитву эту Господь и послал корешок тот на стене. Господь, он часто томящимся под стражей помогает. Не всем, конечно, а только тем, кто верует в него искренне. Притворным-то людям никогда с неба помощи не дождаться. Вот слышал ли ты, как святой Петр из темницы избавился? Слышал?

– Нет.

– Ну, так слушай. Правил в Иудее некогда царь по имени Ирод. Только ты не думай, это не тот Ирод, который младенцев в Вифлееме избивал. Это внук того, значит, но тоже человеком он был злым и негодным. И решил этот негодный человек апостолов веры христианской погубить. Апостола Якова он убил, Петра в темницу посадил, чтобы после окончания праздника Пасхи вывести его перед народом и казнить казнью страшной. И вот праздник уж к концу подходил, а все верующие во Христа горожане, прилежно молились Богу о спасении наставника своего. Сам Петр тоже молился, только не о спасении своем, а о вразумлении душ заблудших. Не за себя просил Господа апостол, а за них только. И в первую очередь за тюремщиков своих. А охраняли Петра знатно. Во-первых, в цепи его заковали. Двух воинов рядом посадили, а еще двоих у дверей темницы поставили. Вот как охраняли. Только не уберегли они Петра. Вдруг среди ночи явился в темницу его светлый ангел, озарил прекрасным сиянием тюремный мрак и сказал апостолу: «Встань скорее». «Да как же я встану, – отвечает ему Петр, – цепи мешают мне?». Только сказал он это, а цепи вдруг с ног его и спали сами собой. Да и не только цепи спали, стражники тут же мертвым сном уснули, а железные двери темницы тут же и отворились. Вышел Петр из темницы, вознес благодарность великую Господу Богу и к дому своему пошел. Вот что вера истинная делает. Вот как Господь искренне верующему человеку помогает. Кто верой праведной живет, у того всегда надежда на чудо есть. Понял отрок?

– Понял, – поспешно кивнул Тимоха.

– Ничего ты не понял, – протяжно вздохнул монах. – А главное ты не понял, что врать никому не следует. Мне-то про молитву в яме ты соврал ведь. По глазам вижу, что соврал. Грешник ты выходит малец. Не великий ещё, но уже грешник. А всё равно вот тебе Господь помог из ямы выбраться. Надеется он, что одумаешься ты. Как звать-то тебя?

– Тимошка.

– Так вот ты подумай над словами моими, Тимошка. А коли, врать будешь, то постигнет тебя судьба Анания и Сапфиры. Слышал про них?

– Нет, – честно признался Постреленок.

– Эх, молодежь, молодежь. Что же вы слышали-то, коли, этого не слыхали? Ну да ладно, я тебе про них в следующий раз расскажу, а то вон уж караван твой рядом. Не успею сейчас историю до конца поведать. Никак не успею, а раз не успею, то и начинать её ни к чему.

Догнали путники караван, когда солнце уже высоко над лесом поднялось. Не самую конечно верхнюю точку, но высоко. И что самое главное вовремя они успели процессию догнать. Никодим даже Бога поблагодарил, что тот бег их с Тимошкой в самую толику угадал. Как раз перед тем местом, где колонну поворачивать надобно, догнали они боярина. Монах Тутшу тут же за сапог хватает и в сторону леса перстом тычет. Боярин на дыбы коня поднял, караван остановил, и властно взмахнув рукой, показал на изрядно поросший молоденькими деревцами просек.

– Туда пойдем, – грозно сдвинув брови, приказал он нахмурившемуся воеводе. – В лес поворачивай своих удальцов Микула Тимофеевич. В лес!

– Как так в лес? – подбоченясь переспросил воевода. – Нам же в Перяславль-Рязанский надо сперва дойти. К князю Олегу Ивановичу. Мне князь Московский про такой путь говорил и никуда сворачивать не велел.

– Я лучше знаю, куда нам надо идти и куда сворачивать, – напирая своим конем на воеводу, горячился Тутша. – В походе меня все слушаться должны. Меня и никого более!

– Не тебя мы слушаться должны, – стал дерзко противиться воевода. – Мы князем московским посланы, Дмитрием Ивановичем – вот он для нас главный указ. И указал он нам к рязанскому князю идти. Вот туда мы и пойдем, а по лесам шляться нам никакого резона сейчас нет.

– Нет здесь Дмитрия Ивановича, – не унимался Тутша, – я здесь для вас главный! Мне караван вести велено.

– А накося выкуси, – с довольным ликом обернулся воевода к наблюдавшим за перебранкой дружинникам. – Нам кроме Московского князя никто не указ. Верно, братцы?!

Да вот только довольство воеводино вдруг как корова языком слизала. Стоило ему, опять к боярину повернулся, стоило на руки его холеные взглянуть, и тут же холодный пот выступил на морщинистом лбу Микулы Тимофеевича. Держал Василий Афанасьевич в руке пластину золотую и пластиной этой прямо в глаза Микуле Тимофеевичу тыкал. Узнал воевода пластинку эту. Да и все окружившие их, мигом признали княжеский знак. Был этот знак на Руси – самым первым знаком. Высшей волей предъявитель его обладал. Всякое слово его положено беспрекословно исполнять и даже думать о противном чем-то при виде золотой пластины не следует. Никак нельзя предъявителю знака противиться. Никак. Только князь слово обладателя знака поправить может, и потому пригорюнился Микула Тимофеевич. А стоявший рядом с ним пожилой дружинник Игнат Рваное Ухо, высказался по праву старшего витязя в походе.

– Ворочать нам надо Микула Тимофеевич, непременно ворочать, раз боярин так велит, – развел руками он, разглядывая заросшую просеку. – Грех обладателя пластины золотой ослушаться. Великий грех перед князем Московским. Такой грех никому не прощается. Давай поворачиваться Микула Тимофеевич.

И быстро повернула после слов таких московская процессия с дороги наезженной в лес дремучий. Тимошка во время споров возле боярина вертелся, а как стали дружинники передового отряда к лесным зарослям спускаться, так он тоже с ними на обочину дорожную полез, но тут его Тутша заметил. Боярин резко стегнул мальца плеткой по спине и крикнул ему сурово.

– А ну марш в свою телегу оголец! Увижу если еще раз тебя вот главе колонны, так ноги твои беспокойные из спины самолично выдерну. Понял меня?!

Постреленок испуганно покосился на сердитого боярина и торопливо стал пробираться к своей телеге. Только не простое это дело было в хвост внезапно остановившейся колонны пробираться. Всю дорогу телеги наглухо забили. Вот и пришлось Тимошке где-то ползком ползти, а где-то верхами через телеги торопливо скакать. Скоро мальчишка на телегу кузнеца Кочерги взобрался и уж хотел оттуда под следующую телегу нырнуть, но Кочерга поймал его левой рукой за подол рубахи.

– Ты чего Тимошка старых знакомцев не замечаешь? – широко улыбнулся кузнец и обнял мальца за плечо. – Спасибо тебе Тимошка, за руку свою спасибо. Полегчало мне, только вот беда повязка твоя куда-то подевалась. Ты мне еще одну не сделаешь.

Постреленок торопливо кивнул, прыгнул на обочину, нашел там чего надо и опять раненую руку Михайле тряпицей завязал.

– Ты это, Тимошка, – зашептал довольный кузнец, – ты вечером подойди ко мне покажу тебе что-то. Интересная штука у меня есть. Я её у купцов в Коломне сторговал. А впрочем, чего вечера ждать? Я сейчас…

Но тут караван двинулся с места. На кузнеца громко закричали возницы с задних телег. Михайло огрызнулся на крикунов, махнул сердито рукой, но за вожжи дернул, и показать ничего Тимошке не успел

Тот тоже махнул рукой и побежал к своей телеге. А возле телеги набросился на Тимоху, опять тот же самый незнакомый мужик.

– Ты где стервец носишься, – схватив кнут в руку орал он, обильно брызгая на скарб боярина слюной. – Ты, что думаешь, я за тебя здесь всё управлять должен? Ты носишься где-то, а я здесь один управляйся?! Боярин мне за тобой пригляд вести велел! Со мною не забалуешь особо! Ох, смотри у меня!

Не успел Постреленок на телегу забраться, а мужик уж вожжи в его руку сунул. Вот и пришлось Тимошке самому телегой в первый раз в жизни править. Многое он умел, многое знал, а вот телегой управлять еще не приходилось. Пока прямо-то ехали еще ничего, а как в лес сворачивать пришлось, заартачилась телега. Заскрипела она надрывно да и провалилась в сырую яму. Хорошо дружинники пешие помогли, указали лошадке нужный путь, да и телегу из канавы единым махом вытолкнули. Умело вытолкнули, быстро, да только вот тут случилась у Постреленка другая беда. Наскочило колесо телеги его на кривую корягу, и, подпрыгнув высоко, свалилось с тележной оси в жирную грязь. Телега резко наклонилась на левый бок, и с неё посыпалась боярская поклажа, а вслед за нею и сердитый мужик. Поклажа-то на свое падение в лесную грязь особо не обиделась, да если и обиделась, то виду никакого не подала, а вот мужик раскричался, словно раненый кабан в западне. Как он только Тимоху не обозвал, какими он только карами ему не грозил. Он даже может, и побил бы мальчишку, но тут к их телеге подбежали дружинники и, приподняв над землей тяжелый тележный остов, поставили колесо на место. Теперь осталось только просыпавшуюся поклажу на телегу вернуть. В этом деле дружинники помогать Тимошке не стали и поспешно убежали догонять свой ряд. Сердитый мужик тоже от работы в густые кусты ушел. Он смачно плюнул себе под ноги и похромал зачем-то в заросли. Пришлось Постреленку одному телегу грузить. Только он работы никогда не пугался. Коли одному надо телегу загрузить, так он один её и загрузит. Не велика потуга, с земли боярские вещи погрузить. Это не сруб тесать, эта работа и сноровки-то особой не требует. Наклоняйся почаще да бегай пошустрей и всё тут. Быстро с погрузкой Тимоха справился, испарину со лба утер и стал высматривать, а куда же это его попутчик сердитый подевался. В путь можно трогаться, а того нет. Покричать бы да имени спутника своего Тимошка не спросил. Мальчишка уж сам хотел в кусты побежать, но тут мимо промчал дружинник на рыжем коне.

– Куда это он поскакал? – пожал плечами малец, и побежал вместо кустов к дороге, своё любопытство потешить.

Когда Постреленок выбежал к обочине наезженной дороги, то увидел, как всадник, срубив мечом верхушку молоденькой березки, помчал в сторону Рязани. Быстро помчал, только пыль из-под копыт.

– Так это он для меты березку подрубил, – хлопнув себя ладонями по ногам, изумленно прошептал Тимошка. – Не иначе поехал разбойников предупредить, что караван с рязанской дороги свернул. Надо скорее боярина об измене в караване предупредить.

13

А в это время на телеге своей крепко заволновался княжич. При выезде из Коломны Василий Дмитриевич чуть-чуть задремал и приснился ему луг широкий. А по лугу тому едет князь удалой с дружиной. И князь этот будто не кто иной, как сам Василий Дмитриевич, но уже не малец одиннадцатилетний, а богатырь чернобородый. Сладко у князя на душе от простора вольного да силы богатырской в плечах, так сладко, что подвигов до страсти хочется. Вот помчаться бы сейчас в синюю даль с недругом злым сражаться да вот беда людишки под копытами богатырского коня мельтешат. Мелкие такие, мышонка полевого не больше, но уж больно много их. Шагу коню не ступить без урона роду людскому. Задумался Василий Дмитриевич: и подвигов хочется, и народ давить вроде жаль, не провинился он еще перед ним ничем. Вздохнул князь протяжно и тут с высоты, с неба самого отец на него глянул. Огромен лик Дмитрия Ивановича был с полнебосвода, не меньше.