Электричка от Финляндского вокзала приехала переполненной. Маша, увидев за стеклом в вагонном полумраке плотно сдвинутые тела и изнуренные духотой лица, поняла, что она допустила оплошность, решив подсесть в Кушелевке. Ну и что с того, что она рядом живет, и ей нелогично ехать обратно на конечную? Другие-то вот презрели эту нелогичность, и сейчас хоть в неудобных позах, но едут в свои Токсовы, Кавголовы, Осельки и прочая. А они с Васькой в свое Лемболово теперь попадут в лучшем случае часа через четыре. Потому что сюда они, понятно, не влезут, придется тащиться-таки на Финляндский, а следующая электричка – через полтора часа…
Вагон, замедляя ход, подтащил двери прямо к ним. Но что это даст? Сквозь стекло видны плотно прижатые спины и потные лица. И ни единого просвета.
– Похоже, не влезем, – вздохнула Маша.
– Погоди, попробуем!
Двери с трудом раздвинулись, и на перрон, словно крупа из прорванного пакета, высыпалось несколько человек. То ли они устали давиться в тесноте и решили вернуться, то ли по странному стечению обстоятельств их путь действительно лежал только до Кушелевки. Между оставшимися телами обнаружился крошечный кусочек пространства. И самое главное – пола, куда можно было встать.
– Давай, лезь! – захлопотал Вася.
– Да ты что, я не помещусь… – Маша топталась в нерешительности, но, заметив, что один из соседей по перрону тоже присматривается к свободному пятачку, быстро шагнула внутрь. И – о чудо! – она поместилась.
– И сумку мою возьми! А я следом налегке приеду.
Вася водрузил ей на ноги свою огромную сумку с продуктами. Маша растерянно уставилась на него.
– Вась, да что ты, она ж не поместится… Погоди, а сам ты как же?
Вася не делал попыток втиснуться в вагон. Да и некуда было.
– А я на следующей поеду. Жратва для народа важнее меня, поверь! – хихикнул он.
Маша, наконец, сообразила, что Вася решил отправить ее одну с сумкой.
– Да как же я ее потом… Она ж неподъемная!
– Ребята дотащут. Они же в этом поезде. Вот так, так, аккуратненько… – Вася придержал сумку, которая из-за своей толщины опасно нависала над щелью под платформой. Двери, как будто только и ждавшие, когда им освободят путь, сразу сомкнулись. Между Машей и Васей пролегло пыльное стекло. Она еще слышала, что он говорит, но сама докричаться до него не могла. Соседи, инстинктивно отпрянувшие от дверей в момент открытия, теперь облегченно выдохнули и обволокли Машу своей горячей липкой плотью. Даже пошевелиться было невозможно.
– Я до вокзала, а оттуда на ближайшей электричке – и к вам! Может, еще что прикуплю. Не выпейте там все без меня! – услышала Маша сквозь шум отходящего поезда и сопение толстого мужчины у самого уха.
«Угу, молодец. Набрал целый баул и на меня сгрузил», недовольно думала Маша, провожая глазами убегавший перрон. Ее вклад в угощение у лесного костра умещался в небольшом рюкзачке за спиной. Яблоки, апельсины, сок, слойки, мусорные пакеты… По наивности она решила, что этого хватит. Зато Васька, будучи любителем поесть и выпить, проявил инициативу и в том, и в другом. То ли он сам всего этого накупил, то ли с кем-то скооперировался. По пути на станцию он говорил, что вчера пересекался с кем-то и «наших», но Маша пропустила мимо ушей. И теперь в желто-синей сумке из «Ленты» выразительно позвякивали винные бутылки, а ноги холодил пакет с мясом для шашлыков. Как же это он такое богатство-то девчонке доверил? А впрочем, чего бояться: в такой давке сумку точно не украдут. С ней и протиснуться никуда нельзя, даже если посвободнее станет. А впрочем… Шли минуты, и тела вокруг Маши, приноравливаясь к тесноте, постепенно оптимизировали свое положение в пространстве. Между ними появлялись хоть небольшие, но зазоры. Стало легче дышать. Толстый сопящий дядька уже не наваливался на Машу, а раскачивался, судорожно пытаясь удержать равновесие в возникших сантиметрах пустоты. Медленно и осторожно она развернулась лицом вглубь тамбура, и сразу наметила себе путь средь спин, голов и плеч. Извилистый и непредсказуемый, он вполне мог завести в тупик вроде негибкой старушки с сумкой-тележкой. Но мог вывести и к цели – в сам вагон. Попасть туда было заманчиво, потому что это гарантировало стабильность положения до самого Лемболово. Тогда как здесь, на пороге, Маше пришлось бы на каждой станции выходить со своей тяжеленной ношей, чтобы выпустить счастливцев, кто уже доехал до места назначения, а потом забираться назад. Гм, получится пролезть или нет? Ну-ка, попробуем…
– Девушка, осторожней! Прям по ногам, епт!
– Ой, извините-простите…
– С такими сумками нехрен в электричках делать!
– Извините, мне только пробраться…
– А нам куда пробираться?
Сквозь вялое переругивание Маша незаметно продвигалась мимо плеч и рюкзаков вперед, к заветному входу. Там исходящий поток будет неопасен – уж как-нибудь притулюсь в уголочке. Пассажиры, хоть и выказывали недовольство, но пропускали ее, ибо тоже не хотели иметь дополнительное препятствие на выходе в виде огромной сумки.
«Уфф, и зачем только поехала? Суббота, утро – это ж самое аншлаговое время в электричках. Вот если бы часика на два попозже». Но ребята – новые приятели из Политеха – постановили ехать именно на десять утра. Маша познакомилась с ними на собрании тамошнего турклуба, куда запоздало явилась в поисках походной романтики. В ее маленьком гуманитарном университете («из новых псевдовузиков», как презрительно говорила подружка Оля, сумевшая, в отличие от Маши, поступить в Большой Университет, то есть в Эс-Пэ-Бэ-Гэ-У, хотя и на платное отделение) своего турклуба не было. А запоздала она потому, что в настоящий серьезный поход, оказывается, нужно было готовиться аж с прошлого сентября. Сейчас был июнь, только-только закончилась сессия. Однако клубовский сторожил Славик, встретивший новичков (Маша оказалась не единственной, кто наивно думал, что можно уйти на каникулы, записаться в турклуб и тут же отправиться в горы) предложил не терять даром время и съездить покамест просто «в лес на костер». С походом он в это лето тоже пролетал – планировались какие-то семейные дела – и поэтому не обязан был участвовать в регулярных тренировках своих более удачливых товарищей. А может, и не хотел участвовать, чтобы лишний раз не огорчаться. Маше, которая только год назад из своих Великих Лук и почти не знала лесов припетербуржья, идея очень понравилась. Она обещала походную романтику (главным компонентом которой, конечно же, было знакомство с каким-нибудь прекрасным сильным туристом, который обязан был влюбиться и жениться на Маше), однако без собственно похода, тяготы которого Маша в целом себе представляла – ее родители в молодости занимались туризмом и иногда брали дочь с собой. Славикова программа предполагала вариант-лайт: костер на берегу озера, шашлыки и самого Славика с гитарой во главе стола (точнее, скатерти-самобранки, расстеленной прямо на траве). Помимо него, планировался хоть и менее яркий, но тоже подающий надежды Лева, а еще Юрик, Вася и Тимофей. Во время первого знакомства Маша зорко оглядела мужской состав будущей команды и составила примерный список своих приоритетов: если не этот, то тот, а не тот, то на худой конец вот этот. Ну кому-то ведь она должна глянуться? Менее заметные Саша, Ромчик и кто-то еще, кого Маша не запомнила по именам, создавали дополнительную интригу: приедут-не приедут, обратят внимание-не обратят и т.д. Женская часть в ее представлениях сливалась в гомогенную массу из улыбок, блестящих глазок и челок, чья функция – улыбаться, блестеть глазками, встряхивать челками и оттенять центральную фигуру в лице Маши. Хотелось верить, что все эти Наташи, Вики, Светы и Кристины серьезной конкуренции за Славу, Леву или на худой конец Юрика ей не составят. В пользу Маши следует сказать, что эти мысли промелькнули в ее юной головке быстро, не задерживаясь, и оставили лишь приятный осадок ожидания чего-то чудесного. Она не была тщеславна – точнее, была, но на среднестатистическом уровне. Если бы кто-то из Наташ, Вик или Кать поведал ей о своей тайной любви к Юрику, Васе или даже харизматичному Славе, она бы искренне ей посочувствовала. Просто так уж получилось, что приподнятое настроение в субботней электричке сплетается из тысяч девичьих ожиданий. Не будь их, мир бы многое потерял.
Потому-то сейчас она протискивалась в вагон хоть и вежливо, но уверенно. Надежды на грядущее чудо (так все-таки Лева или Юрик?) помогали не замечать грубых толчков и недовольных лиц. Ну а их обладатели, в свою очередь, безотчетно осознавали, что их грубости для девушки с сумкой – как с гуся вода, что они не сомнут ее веру в собственное высокое предназначение у костра на берегу озера в Лемболово, а потому лучше не тратить понапрасну нервов и пропустить. Так, защищенная броней веры, Маша добралась до заветных дверей. Собственно, дверей не было: их до отказа вжали в пазы. С одной стороны проход стерегло тело увлеченной дачницы с двумя тележками, а с другой – тощие телеса пропитого мужичка вроде тех, что еще остались в старых, чудом не проданных и не замещенных дорогими коттеджами избушках на перегонах в районе Осельков и Грузино. Между дачницей и аборигеном раскачивалось на ходу еще несколько тел – чистенький городской турист с маленьким рюкзачком, юный паренек, похожий на студента колледжа, едущего на выходные домой в Сосново, и еще какие-то безликие персонажи. Но эта преграда была рыхлой и легко поддалась машиному скромному напору.
– Ой, извините… Мне только пройти…. Разрешите, через вашу сумочку перешагну.. Спасибо огромное… Уфф….
– Бл… – начал было паренек, но дело было сделано: Маша и ее сумка перевалили последний укрепрайон и оказались в пространстве вагона. И – о, чудо! – циклопическая сумища совершенно случайно заняла единственное место справа от двери – крошечный пятачок, освободившийся во время флуктуаций народных масс, вызванных тряской. Ура, получилось! С силой тяготения сумки никто не спорил: подвинуть ее было делом непростым, и соседи молча смирились. Кое-как притулилась рядом и Маша. Но не успела она поздравить себя с промежуточной победой, как в кармане завибрировал телефон. Маша неловко извлекла его, поднесла к глазам и сразу внутренне подобралась: звонил Слава.
– Алло, привет! – бойко отозвалась она, стараясь, чтобы в голосе не звучало утомление давкой. – Да, села. Но если бы ты знал, какой ценой!
Она принялась пересказывать Славе прошедшие пять минут тоном веселого приключения, прихохатывая через каждое слово. В ее представлении привлекательная девушка не должна была огорчаться по таким мелочам.
– Ага, ясно, – прервал ее славин голос. Издержки посадки в поезд его совершенно не интересовали. – Так где ты сейчас? В каком вагоне?
– В каком?.. – Маша попыталась вспомнить. – От начала вроде был четвертый. Точно, в четвертом!
– Так и мы в четвертом. Мы с тобой в одном вагоне. А ты где – в начале или в конце?
– Я… э-э… наверное, в конце!
– Так пробирайся к нам в начало.
– Ты с ума сошел? Я ж чудом в вагон из тамбура пролезла. Здесь люди стоят стеной. И эта сумка огромная. Как я к вам с ней пройду?
Две пожилые соседки взглянули на Машу с тревогой: а не соберется ли она и вправду лезть через них к своим чертовым друзьям?
– Блин, а мы тебе место держим с самого Финбана.
– Скажи ей, что грудью обороняемся от бабушек с тележками! – крикнули в трубке на заднем плане. Послышался девичий смех, и не один. Беззаботное настроение Маши сразу омрачилось, хоть она и не смогла бы ответить, отчего. Там, рядом со Славой и Левой (это наверняка он кричал) уже сидели Наташа, Катя и прочие Вики и Нади. Они смеялись, обворожительно открывая ротики и хлопая глазками. Тогда как она висит тут на одной ноге со своей сумкой. А девушки тем временем накапливают баллы в сердцах парней. А потом они еще и шашлыки будут есть из ее сумки! Вот дура, надо было ехать с Финляндского… И зачем только Васю послушалась? «Поедем с Кушелевки, там быстрее, там металлоискателей нет». Ему-то хорошо…
– У меня сумка огромная, мне реально не пройти. Васька тут всего накупил…
В трубке неразборчиво зашелестело: компания обсуждала, что делать с сумкой.
– Да ты оставь ее там, где стоишь, и иди к нам, – передал общее мнение Слава.
– Да ты что? Ее ж украдут. Тут же мясо, и консервы. И соки. И еще кое-что, – постаралась она выразительно хмыкнуть. Это кое-что, булькающее под клеенчатой оболочкой сумки, было предметом трепетного интереса Васи. В том числе из-за этого кое-чего различного литража и крепости он решил садиться в Кушелевке: а вдруг проносить через рамку так много нельзя? Остановят еще, будут вопросы задавать… Васька жил аккурат между вокзалом и Кушелевкой, ему было все равно, откуда ехать. Маша снимала квартиру одинаково у черта на куличках что от одной, что от другой точки, и ей тоже было неважно. Правда, ей никогда не приходило в голову, что за перегруз спиртного могут не пропустить на вокзал. В электричках регулярно попадались люди, накачанные алкоголем сверх меры. С другой стороны, этот алкоголь был у них внутри, а не снаружи, в бутылках. Но Васе, вероятно, виднее: судя разговорам (да и по виду), он довольно искушен в той теме. Сама же Маша с робким трепетом ожидала сегодня первого в своей жизни серьезного возлияния; ей интуитивно (и небезосновательно) казалось, что сладкий винный дурман поможет вернее найти дорогу к мужскому сердцу (сердцам). О том, что у этого состояния бывают неприятные последствия, она не думала, да и не знала.
– Хи-хи, у нее там кое-что! Кое-что булькающее! – тем временем щебетал девичий хор в трубке на заднем плане.
– У тебя, судя по всему, так плотно, что при всем желании не смогут украсть, – настаивал Слава. – Попроси кого-нибудь присмотреть, а сама проходи. Станет посвободнее – перетащим сумку.
– Маша, у нас больше нет сил сопротивляться натиску армии старушек! – прорвался в эфир визгливый голос Юрика. – Еще немного, и наша оборона падет!
Девушки опять захохотали, и Маше снова стало обидно. Ее место, с трудом удерживаемое с самого Финбана (ну надо же, какие они милые – место застолбили) сейчас будет занято какой-нибудь злобной бабкой с седыми усами над верхней губой и огромной тележкой. А ей, Маше, придется всю дорогу стоять здесь с сумкой, как бедной родственнице, чтобы потом смиренно выдать мясо, соки и еще кое-что удачливым соперницам, которые, наоборот, всю дорогу будут успешно западать парням… (Как это правильно сказать? Если говорят «она мне запала», то инфинитив будет «западать». Хотя какая теперь разница…) А ей, прибежавшей к шапочному разбору, уже ничего и никого не достанется!
Должно быть, на машином лице изобразилось отчаяние, потому что одна из пожилых дачниц, стоявшая барьером в самом начале пути к друзьям, внезапно смягчилась. Возможно, она слышала обрывки разговора и поняла, в чем дело.
– Да, ладно, не украдем мы твою сумку. У нас самих, видишь, немеряно. – Это было правдой: баулы, рюкзаки и тележки плотно облепляли старушек-путешественниц.
– Иди к своим, а сумку тут оставь. В Токсово народ схлынет, вот и заберешь, – поддакнула вторая, ее подружка.
– Да как же…
– Да просто сюда ее протолкни под сидение, и все, – неожиданно вмешался беззубый пенсионер. – Я до Васкелово еду. Постерегу.
Смущенная и обрадованная, лопоча благодарности, Маша принялась запихивать сумку. С трудом, но она втиснулась, и старичок прикрыл ее ногами в старых тренировочных штанах и резиновых сапогах.
«Оказывается, не все пенсы душные», подумала Маша, пробираясь вперед.
Это по-прежнему было делом непростым, но без сумки оказалось ощутимо легче.
– Уфф, извините… У меня там друзья, место держат… Разрешите, я через вас пройду? А вот так?.. Ой, наступила? Прошу прощения… Я перешагну через ваш рюкзак, ладно?
Параллельно Маша пыталась выглядывать между спин, изучая содержимое сидений. Где же ребята? Судя по звукам в телефоне, они ехали шумно и весело. Не заметить их было бы трудно, несмотря на гул голосов в вагоне. Однако, кажется, она уже в середине, а до сих пор никого не увидела. Или пропустила? Неужто придется идти назад? Запыхавшись, она снова кое-как достала телефон и нажала кнопку вызова.
– Как где? Я же говорю – мы в начале. А ты – в конце. Иди дальше! – прорвался сквозь шум голос Славы.
Маша послушно полезла дальше, раздавая на ходу извинения. Наконец, впереди замаячила торцевая стенка вагона. С одной стороны ее висела реклама, с другой – плакаты, предостерегающие от прыжков на железнодорожное полотно. Друзей нигде не было.
– Как это нету, когда мы здесь? – голос Славы потонул в дружном хохоте на том конце провода.
– Надо проверить, а вдруг нас не существует? – выбился вперед голос Юрика.
– Может, я все-таки в третьем, а вы в четвертом? – упавшим голосом спросила Маша.
В трубке задумались.
– Может быть…
– Тогда я вернусь к сумке? Между вагонами точно не пройти в такой давке.
– Вот черт. Ну ладно. А где ты сейчас?
– Как где? До конца вагона кое-как добралась. Точнее, до начала, если по направлению движения считать. А сумка моя – в конце. Боюсь, как бы не украли.
– Да не украдет ее никто! М-да, жаль, что ты до нас не дошла. Тут и в вагоне-то посвободнее. Странно, что все к вам забились…
Маша стояла в неудобной позе на одной ноге; вторую мешала поставить еще одна огромная сумка, не меньше ее собственной, перегородившая проход. Позади сумки возвышалась ее столь же массивная хозяйка, то и дело бросая на Машу недовольные взгляды – она предвидела, что эта коза сейчас попросит пройти, и заранее готовилась дать возмущенный отпор. Маше было неловко и перед владелицей сумки, и перед всеми остальными, через которых она уже прошла и чей покой, получается, потревожила напрасно. А еще она не понимала, что от нее хочет Слава и как ей следует поступить. Прорыв сквозь толпу, особенно в свете вновь открывшихся обстоятельств, представлялся бессмысленным. Вместе с тем она желала угодить самому ценному парню в компании, а еще боялась, что все это время он (а также Юрик, Ромчик etc) находится в пользовании Кати, Кристины etc, что рискует иметь определенные нежелательные последствия для нее, Маши… И хорошо бы еще Славик дал ей конкретные указания – идти или не идти. Тогда решение было бы снято с ее совести. Вместо этого он вдруг принялся болтать о пустом – рассказывать, как свободно у них в вагоне, и сетовать, что в машин забит, как банка с сельдями. Это еще более сбивало Машу с толку. Было ощущение, что он сам сомневается, куда ее направить, и нарочно тянет время.
И в этот момент все произошло. Оглушительный хлопок, удар, падение. Мгновенное чувство боли от навалившихся – сверху, сбоку, отовсюду – тел. Через секунду – крики и стоны, все больше и громче. Вагон в один миг превратился в хаос. Не было уже верха и низа, права и лева. Всюду были руки, ноги и головы, шевелящиеся, ползущие и орущие, вперемешку с вещами, потерявшими свои места и тоже, казалось, в беспамятстве ищущими выход. Это было похоже на террариум со змеями, свившимися в огромный клубок, не способными распутаться и удушающими друг друга. И этот крик, у самого уха… Боже! Тут Маша поняла, что это она сама кричит. И сама, как ящерица, ползет куда-то, отталкиваясь ногами от сумок, скамеек, голов, плеч. Ничего не было видно: воздух наполнился пылью и непонятно откуда взявшимися лоскутьями то ли тряпок, то ли картона. Однако инстинкт подсказал направление – она полезла туда, откуда тянуло свежим воздухом. И подальше от криков, которые уже слились один безумный вой. На нее падали, пытались придавить и ползти по ней; но Маша, цепко схватившись за что-то или за кого-то, всякий раз мгновенно выныривала из свалки. Как она потом поняла, все это происходило без участия мозга. Одна лишь мысль тогда господствовала в ее голове: вниз нельзя, надо наверх и вперед. И эта мысль ее вывела. На секунду она осознала себя, когда выпрыгивала вслед за другими из открытых дверей вагона. Только теперь это были не двери, а окно в потолке. Хотя нет, все-таки двери, просто вагон накренился… Потом снова был провал, и следующее включение произошло уже на краю насыпи, у какой-то бетонной стены. Убегавшая Маша зачем-то оглянулась, и увиденное, хоть и сквозь туман, запечатлелось в памяти навсегда: искореженный взрывом вагон, лежащий на боку и как будто переломившийся надвое. Его развернуло так, что один конец выдвинулся метров на пять в сторону. Другие вагоны как-то сохранили свое положение, но тоже сошли с рельсов. Вся видимая часть поезда походила на огромную змею, убитую и изломанную. Отовсюду прыгали, кричали, бежали, били стекла, вылезали и вытягивали других. На всем была пыль и кровь – и на бегущих, и на тех, кто лежал неподвижно. С многоголосым человеческим воплем смешался далекий вой машины – где-то включили то ли гудок, то ли сирену.
Маша повернулась и побежала. И снова сознание, щадя свою хозяйку, включалось пунктиром: вот шершавая бетонная стена, вот какие-то гаражи, вот разбитые машины, вот кусты, за которыми валяются остатки бомжатских пиров. Провал. Вот снова стена и снова гаражи. Снова провал. Окончательно она очнулась, когда сирена стала тише, а крики исчезли совсем: это был сигнал безопасности для мозга. Перед глазами лежала узкая улочка с изрытым ямами асфальтом. Как Маша потом поняла, это было пограничье между железнодорожной промзоной и обычной городской застройкой. Людей не было, но виднелся маленький магазинчик с гостеприимно открытой дверью, а поодаль был припаркован старый жигуленок. Уфф, хаос закончился. Маша остановилась и перевела дух. Рассыпанная мозаика картинок – выползание из вагона, искривленный поезд, бегущие люди – собралась вместе. Что это было? – спросила она себя и тут же ответила – взрыв. Поезд взорвался. Она чудом спаслась и сейчас стоит здесь, невредимая, вдали от груды дымящегося металла и искалеченных людей. Так надо бежать туда, помогать! – вспыхнуло в мозгу. Она чуть было не рванула назад, но замерла на полшаге. Какой-то червь в глубине души заворочался, пытаясь сообщить нечто важное. Она прислушалась. «Взорвался твой вагон. Тот, в котором ты ехала, – услышала она сама себя. – И именно то место, где ты оставила сумку». Маша представила себе изувеченную тушу вагона. Верно, она выпрыгнула с левого конца вагона – он почти не был поврежден. А вот правый… Значит, если бы она не пошла вперед, она была бы там, в эпицентре… Тут всплыли мысли о ребятах – Слава, Юрик, девушки. Что с ними?! Снова ноги сами потащили ее на звук сирены, и снова зашевелился невидимый червь. Тебе не надо туда ходить, сказал он. Но почему, почему не надо? – недоумевала Маша. Там же ребята! И там другие люди, которые, наверное, сейчас лежат друг на друге, перемазанные в крови – все эти бабки с тележками, мужики в резиновых сапогах, пенсионеры… Перед глазами возник беззубый дедушка, который помог ей запихнуть сумку под свое сидение. Что с ним стало? Скорее, скорее туда!
Оставайся на месте, снова приказал червь. Она послушно прислонилась к бетонному забору, из-за которого только что выскочила. – Подумай еще раз: взорвался именно тот конец вагона, где ты оставила сумку. Понимаешь теперь?
Так это же хорошо. Хорошо, что я успела отойти подальше, лепетала про себя Маша.
Нет, ты все-таки не понимаешь. Взорвалась именно твоя сумка!
Маша ошеломленно застыла, как будто ее ударили кувалдой по голове. Моя сумка?! Но как она могла?.. Там же была еда… Мясо, фрукты, вино… Это же васино. Она не могла взорваться!
Откуда ты знаешь, что в бутылках было именно вино? – холодно и злобно чеканил неведомый голос. – Откуда ты знаешь, что Вася не залил туда что-то, что взрывается? И откуда ты вообще знаешь этого Васю? Ты же с ним почти не знакома!
Мир перед глазами пошел трещинами. Маше пришлось сделать усилие, чтобы не упасть на колени. …В бутылках – взрывчатка? Их подложил Вася? Вася – преступник? Террорист? Она стала медленно сползать по стене вниз. Но что-то – червь, или голос, или она сама – грубо встряхнуло ее. Пока ты будешь соображать, пройдет много времени, услышала она. Произошел теракт, и с минуты на минуту тут будет полно народу – скорые, полиция и прочие люди в форме. Тебе нельзя здесь оставаться, потому что сумку с взрывчаткой внесла в вагон ты!
Но откуда они узнают? – робко возразила Маша.
Камеры, идиотка! Всюду камеры! Даже на платформе в Кушелевке, где ты садилась. И где этот Вася подсунул тебе сумку. Он уговорил тебя садиться в Кушелевке именно потому, что там нет металлоискателей. Ему нужно было как-то пронести в вагон взрывчатку, а самому свалить! И ты уже кругом засвечена, понимаешь? Еще минута промедления – и тебя возьмут. И посадят на всю жизнь, потому что это теракт. И там, в вагоне – куча трупов! Мне еще нужно тебе объяснять, или ты все-таки сдвинешься с места?!
Не нужно было объяснять. Маша уже бежала вперед со всех ног. А голос в голове не умолкал.
Помедленнее, дура. Тебе нельзя привлекать внимание. Куда пошла?! Там слишком чисто, могут быть уличные камеры. Тебя по ним живо отследят. Шагай сюда, направо в проулок. Видишь прореху в стене? Полезай!
Тишину прорезали свежие звуки сигнализации – то ли «Скорой», то ли полиции. Маша сжалась. Точно, едут. Уже за мной? Да нет же, они едут на теракт. ТЕРАКТ. Слово из новостей, которое теперь стало частью ее жизни. Нет, нет, она этого не хочет! Нет, не надо!
Не хочешь, хе-хе? Тогда беги прочь. То есть иди, как можно спокойнее. Но дальше и дальше.
Маша и уходила, дальше и дальше. Теперь она бессознательно выбирала заброшенные проезды и закоулки между гаражей, где точно не могло быть камер. Пересекая улицу с домами и машинами, опускала голову и надвигала пониже капюшон ветровки. Где я? Кажется, где-то между Пескаревкой и Ручьями. Вряд ли мы успели доехать до Мурино, когда случилось это. А куда я иду? Куда мне вообще теперь идти? Она остановилась, чтобы подумать, но тут же сама, как плетью, погнала себя прочь. Нет, нет, об этом потом. Сначала убежать. Сейчас мы будем думать только о том, чтобы тебя не поймали. Итак, они наверняка уже знают, что это ты. В таких случаях они действуют необычайно резво. Это если деньги с карты снимут или хулиганы нападут, их не дождешься. А вот если теракт… Да прекрати ты, сейчас речь не об этом! Значит, они уже отследили тебя на платформе, входящую в поезд. Скорее всего, прямо в эту минуту они уже едут к тебе домой, чтобы тебя брать. Помнишь, как быстро брали участников последних терактов? В тот же день…
Под ними Маша разумела таинственных и всеведущих сотрудников спецслужб. Она не могла представить их людьми с лицами, руками и ногами; сейчас это была какая-то аморфная масса синего цвета. Подобно ядовитому туману, она растекалась по улицам и проникала во все. От нее было не сбежать. Но Маша, хоть и не веря в чудо, все-таки убегала.
Но откуда они могут узнать, где я живу? Во-первых, я живу не по прописке, снимаю. Во-вторых, как они вообще узнают, что на камере – именно я, Маша Панасевич? Она вздрогнула, произнеся в уме свою фамилию. Ей показалось, что даже так ее могут услышать.
Во-первых, дорогая, приехать по адресу прописки в Луках – это дело пятнадцати минут, – насмешливо отвечала она себе. – Мама сама им скажет, что ты уехала учиться в Питер… Да и незачем беспокоить маму – они наверняка уже пробили тебя по всем своим базам и знают, где ты учишься. В течение часа они с пристрастием побеседуют со всеми твоими однокурсниками, среди которых двое… нет, четверо-пятеро точно знают твой адрес. А насчет узнать, кто на камере – ты что, не слышала, что у спецслужб есть программа распознавания лиц? Они уже наверняка узнали о тебе все…
Мысли снова начали путаться. Не успев додумать одну, Маша хваталась за следующую и упускала предыдущую. Мама… Что они с ней сделают? Они будут ее пытать? – Да нет же, дура, успокойся. Они, скорее всего, даже не сообщат ей ничего, чтобы не паниковала. В надежде, что ты попытаешься сбежать и поедешь к ней. И там они тебя возьмут. А может, еще в поезде. Или на вокзале. Поэтому тебя нельзя на вокзал, поняла? И вообще ни в какой транспорт тебе нельзя. Хотя бы потому, что там точно есть камеры. По камерам они на раз-два вычислят твой маршрут.
Тогда, в первые минуты и даже часы, Маше не пришло в голову подумать о том, кто виноват в случившемся. Поняла лишь, что сумку с взрывчаткой ей дал Вася. И сразу отодвинула эту мысль в сторону. Мозг работал предельно экономно, решая только вопросы безопасности. Спустя полчаса она уже двигалась так, словно всю жизнь только и делала, что тренировалась уходить от слежки: косым взглядом быстро сканировала пространство на предмет камер и, если что-то внушало опасение, круто меняла направление. Не раздумывая, запутывала следы, делая повороты то вправо, то влево, а то и вовсе поворачивая назад. При этом генеральный вектор – подальше от того места – не менялся. По мере того, как одни задачи усваивались до автоматизма, на освободившееся место всплывали новые. Примерно через полчаса после начала бегства она поняла, что им не надо будет распознавать лицо – ее могут отследить по одежде.
Боже, что же делать? – почти вскрикнула она, но тут же спокойно ответила себе: надо поменять одежду. Окинув взглядом местность – Маша не знала, где находится, да это было и неважно – она заприметила вдали неказистый магазинчик с надписью «Высокая мода». Нет, там точно есть камеры… Спокойно, смотрим рядом… Чутье не подвело: оказалось, магазинчик – часть ярмарки, и с другой стороны к ней примыкают открытые палатки. Вот уж где камер точно нет. Бегло осмотрев лица продавщиц, она догадалась, что у них нет также и прописки – это были типичные уроженки Узбекистана и Таджикистана. У первой же улыбчивой толстушки Маша, не торгуясь и почти не глядя, купила черную ветровку и бейсболку. Бейсболок она никогда прежде не носила, считая пошлятиной, но сейчас растворение в чужой пошлости давало шанс спастись. Подумав, она взяла еще дешевые черные штаны – решив, что темная фигура в толпе будет меньше привлекать внимание. К счастью, денег в кошельке и на карточке пока хватало: как раз накануне мама прислала очередной щедрый транш… Боже, карточка! Ею нельзя пользоваться: по переводу они сразу отследят. И, собравшись было перевести оплату, она к удивлению таджички быстро спрятала телефон и вытащила купюры. Так, телефон! Конечно же, ее вычислят по местоположению устройства! Неважно, что геолокация отключена; уж она-то знает, как эти сволочи умеют отслеживать по Ай-Ди… На самом деле Маша ничего не знала о том, как отслеживают по Ай-Ди, и лишь приблизительно догадывалась, что это вообще такое, но мозгу ничего больше не требовалось: раз могут отследить – значит, от телефона надо избавиться. Запихав старую одежду в купленный тут же пакет, она вышла из импровизированной примерочной, представляющей собой занавеску в углу палатки, и быстро зашагала прочь дворами. Только здесь, спрятавшись в тени кустов жасмина (откуда хорошо просматривались все входы и выходы) она впервые остановилась. И сразу же опустилась на корточки. Усталость навалилась, как гора. А ведь до этого она не чувствовала утомления – шла, как автомат. Временное чувство безопасности разрешило организму расслабиться, и вмиг отяжелели руки, сбилось дыхание, выступил пот. Нет-нет, отдыхать нельзя! Они, может быть, уже близко! Озираясь, Маша вытащила телефон и несколько раз нажала непослушным пальцем на кнопку включения. Но экран оставался таким же черным: лишь упавшая на стекло капля пота размазалась в кляксу. Маша наморщила лоб, словно пытаясь расправить свои спутавшиеся мысли – и, как ни странно, это помогло.
«Наверное, телефон выключился, когда началась свалка. Ударился обо что-то». Она несколько мгновений тупо смотрела в черноту экрана, раздумывая, плохо это или хорошо. И вдруг поняла – конечно, хорошо! Это прекрасно! Раз телефон отключился в момент взрыва, значит, геолокация в нем тоже не работала! Уфф… Значит, как минимум, в реальном времени за ней не следят. Уже удача. Разумеется, ее вычислят по камерам, но ведь не мгновенно же: спецслужбистам потребуется какое-то время, чтобы собрать информацию со всех уличных глазков. Значит, у нее есть немного времени… Сколько? Неизвестно, но сколько-то есть… Тело хотело снова расслабить мышцы, но мозг опять грубо окрикнул: стоп! А ты уверена, что выключенный телефон не отследить? Маша задумалась. Где-то в дальнем уголке памяти зашевелились сомнения: ну да, есть какая-то система «биос», которая работает даже без энергии… Хотя нет, это же про компьютер. Но если можно в компьютере, то и в телефоне запросто! Неужто производители телефонов не предусмотрели такую возможность? Да они все под колпаком у ФСБ… Или ФБР, неважно… Она повертела в руках смартфон. Как вытащить батарейку, непонятно. С другой стороны, а зачем ее вытаскивать? Вряд ли в ближайшее время опасность минует, и у нее появится возможность снова пользоваться телефоном. (А когда появится? Когда все закончится? Это надолго? – Блин, не время сейчас об этом!) Значит – только избавиться. Она хотела просто бросить смартфон на землю, в сплетение корней, но передумала и стала рыть сухой грунт руками. Закопать? Но это же неэкологично, батарейка – это опасные отходы… Услышав этот слабый писк в глубине души, Маша чуть не рассмеялась: это был голос ее-прежней, ее-до-того-что-случилось, и насколько же он был далек от требований текущего момента! Но она почему-то не стала с ним спорить. Достала из кармашка рюкзака пустой полиэтиленовый мешочек, быстро обернула и сунула под корень. Потом подумала, вытащила, развернула, отыскала камень и несколько раз сильно ударила по стеклу. Чтобы уж наверняка прибить этот биос… Стекло треснуло, но сам телефон не деформировался. Еще раз оглядевшись по сторонам, Маша достала маленький складной ножик (собираясь в лес «на костер», она решила, что надлежит взять с собой кое-что из туристических аксессуаров), раскрыла и принялась ковырять лезвием в трещинах. Может, удастся пробить? Телефон не поддался. Тогда она вздохнула, снова закутала не желавший умирать аппарат в пакет, сунула в ямку и закрыла землей. Ну вот, теперь можно уходить…
Если они отследят ее маршрут через биос, то он закончится под этим кустом. Значит, отсюда надо начинать все с начала: оглядываться в поисках камер, выбирать самые непрезентабельные закоулки, и идти, идти, идти. Маша снова пустилась в путь. Но дома вокруг становились все выше, а людей и машин было все больше: пошел обычный спальный район, не изобилующий закоулками. Она старалась идти дворами, но все равно время от времени приходилось пересекать улицы. На одной из них навстречу ей попались две женщины, сообща уставившиеся в телефон. Из динамика неразборчиво бубнил голос диктора, а хозяйка телефона, которая несла его в руке, тревожно приговаривала: «Прикинь, теракт… Недалеко от нас, около «Ручьев»… Прям на железной дороге…» Маша застыла на месте, как подстреленная. На миг ей показалось, что все кончено, ее уже нашли, и что эти женщины, увидев ее, сейчас же завопят, схватят за руки и начнут звонить в полицию. Но они прошли, даже не взглянув на Машу, и издали до нее долетел вдруг ставший четким голос из телефона: «…на место выехали все экстренные службы… пока ничего не комментируют… ведется поиск преступников по горячим следам…
«Преступников по горячим следам» – как молотом стучало в голове. Преступники – в единственном числе – это она, Маша. Это ее сейчас ищут отряды ФСБ, которые ничего не комментируют. А зачем им комментировать? Им надо поймать. И посадить на всю жизнь.
Ей вдруг захотелось разрыдаться, броситься к первому встречному и закричать – это не я, это Васька! Это он дал мне сумку! Он все подстроил. Я ни в чем не виновата. Пожалуйста, отпустите меня! У меня больше нет сил. «Ты с ума сошла?! – остановила она себя. – Ты знаешь, что такое пожизненное заключение? Над тобой будут всю жизнь издеваться и тюремщики, и сокамерники. То есть сокамерницы. Представляешь себе уголовниц? Не таких, как ты, а настоящих. И ты никогда в жизни больше не увидишь ни маму, ни брата, и друзей. И замуж ты не выйдешь, и детей у тебя не будет…»
Маша сглотнула не успевшие пролиться слезы и крепко сжала зубы. «Ну что ж, поймают – так поймают, а сама я им не сдамся». С трудом, но она заставила себя шагать спокойней. Вскоре встретился еще один прохожий, смотревший в телефоне новости про теракт. Он шел впереди, Маша нагнала его, но не стала обгонять. На экране у парня мелькали картинки, которые издали было не разглядеть, но Маше чудилось, что она видит скрюченную змею электрички и людей, со стонами выползающих из ее мертвой утробы. «Меня там нет. Меня не показывают. Меня не успели снять!», – твердила она себе. «Двадцать один погибший… Пятьдесят два раненых… Количество уточняется… Эпицентр взрыва… На месте работают спасатели…» А тот пенсионер, который предложил подержать сумку? Маша представила, что стало с его телом, и в глазах у нее помутилось. А еще все те бабушки с тележками, и мамаши с детьми, и мужики с удочками… Она вдруг явственно увидела лицо каждого из них – тех, кто прежде сливались в аморфную массу. Ей страшно захотелось, чтобы все, кого вычленила ее память, остались живы. Она пыталась вспомнить, насколько близко каждый из них был к месту, который диктор назвал словом «эпицентр». А вдруг, утешала себя она, до этой тетушки все-таки не дошло. До того мужика, конечно, дошло, а вот до тетушки… Она силилась представить себе ее, живую и вылезающую из вагона, но ничего е получалось: перед глазами выплывало что-то бесформенное, залитое кровью. Нет, они были слишком близко. И эта бабушка, и тот мальчик. И много других бабушек, дедушек, мальчиков и девочек. Маша закрыла лицо руками. Нет, нет, надо держаться, чтобы никто ничего не заметил!
«…Пока ни одна из группировок не взяла на себя ответственность за теракт…»
Какое ужасное слово – теракт. Зачем они его говорят?!
«…Рассматриваются различные версии… Изучаются данные с камер наблюдения…»
О Боже, камеры! Они уже нашли ее? – Маша пониже опустила капюшон ветровки.
«…Пострадавшим оказывается помощь на месте… Десятки человек госпитализированы… Машины «Скорой помощи» непрерывно отъезжают с места крушения состава…»
Отъезжают? Значит, Слава, Юра и другие спасены? – Она снова вспомнила о друзьях. – Их увезли в больницу? А может, они и не пострадали! Они ведь были в другом вагоне. Непонятно только, спереди или сзади. Но даже если она перепутала, и сама вошла в третий, а ребята ехали в четвертом – тогда взрыв был совсем близко от них, потому что они сидели в начале четвертого, а сумка была в конце третьего – но все равно между ними был тамбур, он должен был их защитить… Маша напрягла память и снова увидела свой искореженный вагон. Тот, что был позади него, выглядел почти неповрежденным, разве что неестественно кренился в сторону.
Значит, все хорошо! Они живы! И тут Маша сделала то, что ни за что бы не стала делать, успей она обдумать: она шагнула в сторону, к палатке с мороженым, где сидела, облаченная в розовую униформу, толстая таджичка, и произнесла:
– Девушка, а у вас не будет телефона позвонить? Я заплачу́. Я телефон дома забыла, а мне срочно нужно… – и с удивлением увидела свою руку со сторублевкой, протянутую к самому носу продавщицы.
Наверное, в этот момент Маша верила, что счастье от того, что Слава, Юра, Наташа и другие оказались живы, должно ощущаться и таджичкой-мороженщицей. На круглом лице, обрамленном косынкой, отобразилось сначала удивление, потом легкое неудовольствие, потом тревога. Маша ужаснулась. Она машинально продолжала бормотать про забытый телефон, хотя уже готова была развернуться и бежать. Однако девушка скосила глаза на сторублевку, и хмурая складка между бровей разгладилась. Одной рукой она быстро взяла деньги, а другой вытащила из кармашка фартука потрепанный смартфон.
– Я позвонить… – строго сказала она, когда Маша, не веря своей удаче, потянулась к трубке. – Я сама позвонить. Ты говорить телефон…
Телефон! Господи, какой же… Маша принадлежала к тому подавляющему большинству людей, что послушно передали искусственному интеллекту заботу о сохранности всей своей информации – номеров, имен, адресов. Телефон Славы представлял собой кнопочку «Слава», которую надо было нажать, чтобы услышать его протяжное «алло-о». И так же было с остальными. Маша замерла, мучительно вспоминая хоть одну последовательность цифр. Юра? Нет. Рома, Наташа… Таджичка начала проявлять нетерпение. И тут Маша вспомнила – Женя! Ее «красивый номер» с комбинацией из девяток и единиц она помнит! Благо, что префиксом служили эмтээсовские «911». Когда все знакомились, кто-то пошутил, что Женя, наверное, дочь олигарха, потому что каким еще образом она может быть обладательницей такого номера… А Женя смущенно улыбалась и ничего не объясняла. Женя была там, с ребятами! Она собиралась поехать, и Маша слышала из трубки ее голос!
Запинаясь, она проговорила номер. Толстый палец с накрашенным ногтем потыкал в стекло. Несколько секунд тишины, и послышались сдавленные гудки – телефон оставался в руках у продавщицы. Один, два, три, пять…
– Нет никого, видишь! – Таджичка полезла было телефоном в карман. Деньги за неиспользованный звонок она явно не собиралась возвращать.
Но вдруг гудки прекратились, и из кармана донеслось шелестение. В трубке говорили! Маша почти вырвала ее из рук таджички. Но, так как та все же не разжала пальцев, пришлось слушать, перегнувшись через прилавок.
– Алло, алло! – закричала Маша.
В телефоне не отвечали, однако на заднем плане звучал оживленный разговор нескольких человек. Как показалось Маше, прогудел какой-то железнодорожный сигнал. Поезд! Значит, они еще там, на месте аварии! И они живы! По крайней мере, Женя…
– Алло, Женя, ответь!
В хоре голосов прорывался и женин, но слов разобрать было нельзя. Истошных криков не было – собеседники говорили хоть и громко, но спокойно. Значит, беда их миновала! Слава Богу! Но что же ты не отвечаешь?
– Женя, Женя! Слава, Юра! Это я, Маша! Ответьте!
Продавщица уже тянула телефон на себя, собираясь нажать на отбой – по ее мнению, сторублевка была отработана. Но связь прекратилась раньше. Маша услышала женино озабоченное «ой, не могу, не сейчас» – и в трубке чмокнул завершающий сигнал. Таджичка вырвала телефон.
– Видишь, никого нету.
Маша ошалело взглянула на нее и, ничего не говоря, пошла прочь. Что все это значило? Судя по голосу, с Женей было все в порядке. То, что она не может говорить – это объяснимо. Еще бы, ведь такое произошло! Она увидела незнакомый номер и решила не тратить на него время. Голоса Маши, прорывавшегося к ней сквозь толщу воздуха – видимо, она так и не поднесла телефон к уху – Женя не услышала.
Наверное, теперь надо уходить отсюда подальше, – снова заговорил внутренний голос. – Меня ведь ищут. Вдруг они запеленгуют этот звонок? – И она послушно прибавила шагу.
Повернув за угол, Маша вышла на большую улицу – по ней в несколько рядов неслись машины. По тротуарам неровными вереницами шли люди. Со всех сторон светились витрины известных торговых сетей. Маше сразу сделалось не по себе. Заставив себя перейти дорогу, она юркнула во двор. Фасад улицы был уставлен высокими «сталинками», а за спиной у них притаилась застройка шестидесятых годов. Облупленные хрущевские пятиэтажки утопали в зелени успевших вырасти высоких деревьев. «Хорошее укрытие», – щелкнуло в мозгу Маши. Она поплутала между домами, детскими площадками и припаркованными машинами, и выбрала старую скамейку в окружении кустов сирени. Цветы, как и везде, здесь были оборваны; только на самом верху одиноко торчали несколько лиловых гроздей. У скамейки валялась перевернутая урна. Рядом – куча семечковой шелухи. Должно быть, дворник решил сделать вид, что не заметил беспорядка. Но это и к лучшему, – подумала Маша. – Из-за мусора никто сюда не зайдет. Она села на скамейку, сняла рюкзак и положила на колени. Откинулась на спинку. Опустила руки. Расслабилась. Боже, как она устала! Как бы ей сейчас хотелось, чтобы ничего этого не было! И чтобы она сейчас оказалась дома, одна! С каким бы наслаждением она забралась сейчас с кровать. Или нет – сначала к холодильнику. Поесть и попить! Маша вспомнила о термосе и бутербродах, заготовленных с утра. Слава Богу, хоть это есть. Она раскрыла рюкзак и извлекла припасы. Хлеб с колбасой утолил голод, горячий чай избавил от жажды, но повернуть время вспять они не могли. Маша по-прежнему сидела здесь, на скамейке, в чужом дворе на незнакомой улице, и не знала, что ей делать дальше. Домой ей нельзя. Звонить и нельзя, и нечем. Ее наверняка уже ищут. То, что сейчас она на свободе – лишь отсрочка неизбежного наказания.
«Но за что?! – не выдержала Маша, и опять заспорила сама с собой. – Я ведь ничего не совершала! Это Вася! Он меня подставил».
«Ты прекрасно знаешь, что в таких случаях эти оправдания не работают, – жестко ответила она себе. – Им надо кого-то посадить. Теракт – это громкое, резонансное преступление. (Сама того не замечая, она заговорила языком теледикторов). Они не станут тебя слушать. Просто закроют на тридцать лет, и все. Ты же помнишь Дарью Трепову?»
О да, она помнит Дарью Трепову*. Все время с начала своего бегства (а сколько прошло времени? Час, два? Или больше?) она то и дело вспоминала о ней, просто боялась себе признаться. Ведь у нее все в точности, как у Треповой. Ее тоже подставили, чтобы убить чужими руками людей (произнося в голове эти слова, Маша поморщилась, как от боли). Трепова думала, что передает Татарскому* под видом статуэтки подслушивающее устройство. Решила поиграть в шпионку. А те, кто все это организовали, кто дали ей статуэтку, засунули туда бомбу. Конечно, Трепова не могла быть убийцей! Маша помнила, как ей было жалко эту наивную дуреху, когда прочитала о ней в новостях. Ведь даже идиоту понятно, что, знай она о бомбе, она бы ни за что не осталась сидеть рядом с Татарским. Вручила бы «подарок» – и тут же убежала вон. Пусть бы публика в зале заподозрила неладное, неважно! Перед лицом смерти – а то, что Трепову не разорвало вместе с ее жертвой, само по себе невероятное везение – она бы позабыла о таких мелочах. Просто убегала бы со всех ног. Но она не убегала, потому что не знала о том, что смертельно рискует! Она – не самоубийца. И это, казалось, должно было стать стопроцентным доказательством ее невиновности. Но понятно, что после такого «резонансного» убийства суду нельзя было ограничиться пятью годами за попытку прослушки. Это было бы просто неприлично. И ее посадили на двадцать семь лет – практически на всю жизнь, выйдет она уже старухой – именно из приличия. И так же посадят ее, Машу.
Но нет, нет, нет! Она будет бороться. Она им не дастся просто так! Маша непроизвольно сжала кулачки, но тут же в изнеможении уронила руки. Ведь Трепова все-таки совершила какое-никакое преступление – вступила в сговор с вражеской разведкой, пыталась вторгнуться в личную жизнь погибшего и тэ пэ. А она-то, Маша, за что пострадает? Она же ничего не знала! Впервые Маша заплакала. Но ни угрозы, ни слезы не действовали на ту немую бездушную силу, что шла за ней по пятам. По ее злой воле она сейчас сидит здесь, одинокая и бездомная, и по ее воле скоро отправится туда же, где сейчас Трепова…
Но может, ей все-таки повезет? Ну держись, держись, не дрейфь! – пыталась она подбадривать себя бессмысленными словечками, которые где-то когда-то слышала. Сейчас только эти словечки, да память о прошлом оставались у нее. Будущего нет, либо оно туманно. И из этого прошлого, из сохранившихся в памяти имен и телефонных номеров, да еще из скудного запаса еды, чая и денег ей предстоит собрать спасательный плот, который вывезет из пучины. Но вывезет ли? Черт возьми, надо попробовать! Если она ничего не сделает, ее точно посадят. А если попробует спастись – то, может, получит хотя бы отсрочку. Отсрочка! Ну хоть месяц, неделя! Да хотя бы день. Маша опять вспомнила Трепову – как та убегала от полиции, как моталась в такси по городу туда-сюда, пытаясь запутать след, как меняла одежду и перекрашивала волосы. Все эти подробности злорадно смаковали официальные новостные каналы. Трепова, по крайней мере, пыталась сбежать. А почему у нее не получилось? Во-первых, потому, что она зачем-то пошла к себе домой. Маша этого не сделает, она умная. Во-вторых, потому что ее лицо крупным планом сразу попало в лапы спецслужб. Она ведь не знала, дурочка, что ее используют втемную. Маша тоже не знала, что ее используют, но… вряд ли камеры на платформе могли крупно выхватить ее лицо… И ведь надо еще проанализировать записи, убедиться, что взорвалась именно эта сумка – желто-синяя, с надписью «Лента». Конечно, они наверняка раскумекают, что одной входившей пассажирки в вагоне не хватает… А впрочем, каким образом? Там же свалка была. Небось, не одна она со страху бросилась бежать. Короче, тут целая исследовательская работа нужна! А это – дело не одного дня. Да и камеры эти – какое у них качество изображения? Может, она на платформе далеко от камеры стояла, и там только одежду зафиксировали… А в вагоне – вообще мешанина лиц…
Короче, неделя у меня точно есть! Пока картинки сопоставят, пока искать ринутся. А за неделю ой как далеко сбежать можно! Да хоть за границу. Жаль, некуда ей за границу ехать. – Маша вздохнула. – В общем, надо успокоиться и взять себя в руки. И подумать, что делать дальше. Вот только домой все-таки лучше не ходить.