Город вонял, и это ощущалось даже здесь, на крыше жилого дома, в тридцати метрах от его разлагающихся внутренностей. Город гнил изнутри, и гниль эта выплескивалась на улицы, словно гной из лопнувшего нарыва выплескивается внутрь организма, отравляя и убивая ту сущность, что его породила. Дождь вымывал эту смердящую гниль из артерий города каждую ночь, и каждое утро она возрождалась, сжирая раковой опухолью последние признаки жизни железобетонного трупа. Этот город был смертельно болен, настолько смертельно, что даже доктор сказал бы – проще умереть, чем выжить. У этого города была чума, съевшая изнутри разум всех его обитателей, сделавшая их безумными, но психиатр отказался лечить и уже приготовил смертельную инъекцию. Хирург отказался от ампутации и метастазы могут делать свое дело. Этому городу нужен был герой, а жили в нем уроды и шлюхи, которые в качестве помощи могли предложить только отсосать. И яд настолько глубоко проник этот больной организм, что уже стал частью его, что без него теперь невозможна сама жизнь, и противоядие бессильно.
Ветер трепал его плащ, и тот хлопал полами за спиной, словно черными крыльями машет ворон перед тем, как выклевать глаза своей жертве. Галстук, словно пытаясь удушить его, трепыхался на ветру и затягивал петлю все туже, перекрывая воздух и сжимая горло. Потоки воды стекали по полам его шляпы, приносимые яростными порывами ветра, бились в его глаза, будто пытаясь выцарапать их, вырвать из черепа и сделать навсегда слепым того, кто еще в силах увидеть.
Ты всегда хотел этого, думал Винни, ты хотел сожрать этот город, а вместо этого он жрет тебя. Ты думал, что вспорешь ему живот и не запачкаешься в дерьме и кровавых кишках, но так бывает только в чертовых черно-белых фильмах, где размалеванные толстожопые суки лижутся с набриолиненными брюнетами. Там все покрыто лаком, отполировано и блестит показным слащавым сиянием, там суки всегда медленно танцуют, потом медленно сбрасывают шелковые платья, медленно имеют брюнетов и медленно уходят во тьму, а здесь… здесь тьма имеет тебя. Быстро и яростно, и прямо сейчас. И единственная сука, которая тебя ждет, сто тысяч лет не красилась, она прячется за твоей спиной и подмигивает пустой глазницей. Твоя вечная любовница, твоя верная жена, твой последний ангел. Улыбается беззубым ртом, кутается в белый балахон и машет косой.
– Косой! – крикнул Винни.
Силуэт, висящий на краю крыши, дернулся и еще сильнее вжался во тьму. Винни казалось, что он отчетливо видит скрюченные от боли и холода, белые, покрытые сморщившейся от воды кожей пальцы, вцепившиеся в склизкий проржавевший поручень на краю здания. Словно видит этот растянувшийся в предсмертной гримасе рот и неестественно большие уши, торчащие из-под съехавшей набекрень шляпы.
– Не двигайся, и я помогу тебе, – громко, чтобы его было хорошо слышно, сказал Винни. – Твоя дерьмовая жизнь никому не нужна, однако не стоит так глупо расставаться с ней, парень. Твое чертово прошлое тянет тебя на дно, а я – твой спасательный жилет. Твой чертов ангел хранитель, который стоит тут, в этом воняющем городе, на этой гниющей крыше, в мокрых насквозь ботинках – только для того, чтобы спасти твою дерьмовую жизнь.
Висящий заскулил, или Винни так показалось. Они все скулят, когда под ногами пропасть, и этот – не исключение. Мерзкий сукин сын, висящий над бездной с железобетонными стенами.
– Ты опоздал, Винни, – донеслось до него из тьмы, – и ты не понимаешь. Когда в жизни все сладко, расслабляешься и живешь так, словно это будет всегда. Словно все вымазано медом, и ты жрешь его, впихиваешь в себя через силу, и пухнешь, Винни. А потом приходит час расплаты и ты не помещаешься в дверь, в которую только что входил. Ты сожрал слишком много меда, Винни, и это – твоя проблема. Я тоже жрал когда-то, но я устал выламывать двери, и это – мой выбор. Вся жизнь была только моим выбором, так почему бы и смерти не быть им. Мы сейчас на этой крыше, вдвоем, только ты и я и чертов дождь, и знаешь что? Я уже все решил, мне хватит меда, а вот ты, Винни… ты не сможешь прекратить жрать.
– Ты врешь, – глухо ответил Винни. – Я завязал с этим, давно, двадцать, тридцать, много лет назад.
– Нееет, – голос из тьмы дрожал, – с этим нельзя завязать, это с тобой навсегда. Иногда мне кажется, что даже после смерти придет кто-то и спросит, сколько меда ты съел. По куда в сладости твои руки, Винни. И на этот вопрос придется давать правдивые ответы. Тебе. Мне. Всем. Каждому. Мы прячемся, скрываемся, думаем, что уже стали незаметными, что нам все простили, но однажды с нас спросят. За все придется отвечать, и вот тебе мой ответ: прощай, Винни.
Силуэт разжал руки и унесся в темноту, в пропитанный смрадом влажный ночной воздух, снизу донесся глухой стук, и Винни понял, что Косого больше нет. Как нет и ответов, которые так нужны были сегодня, сейчас, в сию же минуту.
Слабое мерцание далеких тусклых фонарей было так похоже на звезды, на маленькие яркие точки в темноте, которые манят к себе и кажутся такими близкими. Но ты всегда знаешь, что звезды врут, что они бесконечно далеко, и что нужно разбиться в лепешку, чтобы до них добраться. Разбиться в лепешку, усмехнулся Винни, смахнул рукой капли воды с носа, и осторожно наступая на прогнившую черепицу, пошел назад.
Косой разбился, и где же теперь его звезды.
Война всегда забирает молодых, а смерть всегда выбирает лучших. Косой не был лучшим, и не был молодым, и он просто отдался ей, как шлюха отдается клиенту. Без борьбы, без слов любви, обыденно, словно делает это каждый день. Мы все, наверное, такие, думал Винни. Отдаемся всякому дерьму за то, что можем. За деньги, за секс, за любовь. За чувство собственной значимости и за моральное удовлетворение. И нас за это имеют, как шлюх, спокойно и рассудительно, без эмоций и соплей, без поцелуев и предварительных ласк. И, иногда, даже без смазки.
Они подъехали к кирпичному зданию, покрытому серой, практически отвалившейся, штукатуркой, вышли из такси и остановились у входа. Винни сделал знак спутнику, чтобы тот ждал здесь, и вошел внутрь, в воняющий мочей и прелым мусором подъезд.
Дверь офиса была взломана, вокруг валялись куски дерева и осколки стекла. Чертовы полосатые побывали здесь раньше него, перевернули все вверх дном в поисках бумаг, но, видимо, так ничего и не нашли. Винни знал, что они не найдут, знал, что отсюда полосатые пошли в его офис, что тот точно так же взломан и перерыт, но чертов Косой успел припрятать бумаги, и от тех, кто за ним охотился, и от тех, кто протягивал руку помощи. Теперь придется побегать по городу, и полосатым, и ему, Винни, и кто станет победителем в этом дерьмовом марафоне, неизвестно.
Винни прошелся по комнате, поднял свисающую со стола телефонную трубку и повесил ее на рычаг. Два звонка решали проблему, первый – адвокату, и второй – копам, но оба этих действия создавали кучу других, ненужных сейчас, проблем. И первый и вторые будут задавать вопросы, на которые ему сейчас не хотелось отвечать. Вопросы, на которые у него нет ответа. Вопросы, которые он и сам бы не прочь кому-нибудь задать.
Он достал смятую сигарету из пачки и закурил, стряхивая пепел прямо на пол, на разбросанные по комнате бумаги.
В коридоре послышались шаги напарника.
– Не входи, – сказал Винни, – твоих следов здесь не должно быть.
Шаги в коридоре смолкли. Решение пришло само собой, Винни отшвырнул щелчком пальца окурок в угол комнаты, подошел к столу, достал с нижней полки непочатую бутылку виски, отвинтил пробку и разлил содержимое по полу, затем зажег спичку и бросил ее вниз. Пламя вспыхнуло с секундной задержкой, на мгновение осветив глубокие морщины на его переносице, потом он отвернулся. Даже если здесь что-то было, его уже не найти.
Судьба решает за нас все, подумал Винни, даже то, о чем мы не подозреваем. Миллионы гибнут каждый день, но иногда ты даешь сто миллионов смертей за одну жизнь. И все равно проигрываешь, вот как Косой. Он купил это виски, чтобы отпраздновать вчерашний день рождения, а уже сегодня наступил день его похорон. Какая чертова ирония. Какое чертово совпадение.
Стоящий на краю стола телефон зазвонил. Винни, почти не раздумывая, подскочил и схватил трубку.
– Кролик, – верещал на том конце испуганный голос, – это ты?
– Кролика больше нет, – сказал Винни.
– Пух? – голос в трубке задрожал еще сильнее. – Твою мать, ты себе не представляешь, Пух, как же я рад тебя слышать!
– Иа? – спросил Винни.
– Да, Винни, это Иа. Я звоню из автомата и у меня совсем нет времени объяснять, но… в общем, тут серьезная проблема. Винни, у меня пропал хвост. Я на углу сорок второй и Ризен…
В трубке что-то щелкнуло и пошли короткие гудки.
– Дерьмо, – выругался вслух Винни. – Ты слышишь, Пятачок? Спираль развернулась до конца, теперь ей пора сжиматься. У Иа неприятности, полицейские висели у него на хвосту три недели, и сейчас Ослик сказал, что хвост пропал.
– Дерьмо, – выругался стоявший в коридоре Пятачок. – Если полосатые убрали хвост, значит скоро они уберут самого Иа.
– Верно. А без Иа мы не узнаем, кто стоит за нелегальными поставками меда в город… Клубок раскручивается, Пятачок, и мы должны успеть его смотать первыми. Чертова черная бухгалтерия сама себя не найдет, а без Иа мы не найдем даже, за что в этом клубке ухватиться.
Он выбежал из полыхающей комнаты, схватил Пятачка за ворот плаща и сквозь зубы прошипел:
– Бери ружье, мы идем на охоту за медом.
Ножи всегда опасны, даже когда лежат на столе. Ты смотришь на их остро заточенное лезвие и понимаешь, что эта вещь может тебя убить. Ты берешь их в руки и удивляешься тому, насколько смертельным может быть эта холодная сталь. Пуля тупа, пуля летит туда, куда ты ее отправишь, и пуля не выбирает. А нож… нож всегда сам знает, куда воткнуться. Нож чувствует, как бьется в твоих венах под тонкой кожей кровь, как она пульсирует и боится вытечь из твоих сосудов. И его влечет к ней, тянет туда, где любое его прикосновение смертельно. Где каждый поворот металла принесет бесконечную боль. Где любое движение делает рану еще больше. И ты понимаешь, что потому они опасны, даже когда лежат на столе.
Тем более, когда они воткнуты в чье-то горло.
Тело Ослика накрывали простыней, белой, и уже грязной. К серым потекам добавлялись красные, неестественно яркие в предрассветном сумраке; из-под белой ткани вывалились руки в серых рукавах пальто и в черных кожаных перчатках, похожих издали на копыта. Полицейские мигалки погасли и скрылись во тьме, тело бросили в фургон и увезли, место убийства оцепили, поставили офицера охранять, и все стихло.
Винни вышел из-за угла и медленно подошел к копу.
– Доброго вечера, сэр, – сказал он, сплюнув сквозь зубы в сторону.
– И вам, – нехотя ответил полицейский.
– Убийство?
– Само… – полицейский сделал паузу, потом добавил, – убийство.
Кивнул, и еще раз, подозрительнее, вгляделся в лицо Винни, скрытое в тени шляпы.
– Что-то не так? – поинтересовался Винни спокойно.
– Ваше лицо мне знакомо, сэр…
– Посторонним Вэ, частный детектив, – ответил Винни, – расследую одно дельце, по которому проходил убитый… ммм…
– Иа, – подсказал коп, – Ослик Иа. Да, мистер Посторонним, я теперь вспомнил вас, видел как-то в кабинете у шефа.
– Прекрасно, сэр, – улыбнулся детектив. – В таком случае не ответите ли на пару вопросов…
Полицейский завертел отрицательно головой.
– Нет-нет, что вы, – на лице его была растерянность. – Нам запретили распространять информацию о деле. Газетчики пронюхают, свяжут труп с нашими двумя… – и он осекся, поняв, что сболтнул лишнего.
– Вашими? – переспросил Винни, прищурившись.
– Я вам ничего не говорил, мистер, – заволновался полицейский, – вам, очевидно, почудилось.
– Нет, отчего же, – улыбнулся детектив, – я прекрасно слышал, как вы произнесли «с нашими двумя».
– Вам показалось, сэр, – глаза у копа забегали, он явно пытался выйти из ситуации.
– Ну конечно же, мне показалось, – наигранно поддался Винни. – Просто мне думалось, что вы имеете в виду тех двоих ваших, которые следили за покойным три недели. Ну, вы знаете, тех, которых нашли недалеко, в двух кварталах отсюда…
– В трех, – вставил быстро коп.
– Да-да, простите, в трех. На перекрестке сорок второй и пятой.
– И третьей. В обратную сторону, сэр, – кивнул полицейский.
– Именно. Вы же мне этого не говорили, это же я вам сам сказал, не так ли?
– Да, сэр, вы сами так сказали.
– Благодарю вас, офицер, вы очень помогли следствию, – Винни деланно наигранно отдал честь и побрел назад, к поджидавшему его за углом Пятачку.
– Все так, мой друг, – сказал он напарнику, как только приблизился к тому, – они нашли хвост.
– И что же нам теперь делать, Винни? – нахмурился Пятачок.
– Когда у тебя за одну ночь на руках два трупа, это неспроста, Пятачок. Верить в совпадения, или нет – выбор каждого, лично я в совпадения не верю. Кролик был безумен, мед сделал из него шизофреника, но с Осликом все сложнее. Да и воткнуть самому себе в горло нож – довольно странный способ самоубийства, мне кажется. Может для копов это не настолько очевидно, и дело будет закрыто, но мы – не копы, и мы будем продолжать копать.
– Как скажете, сэр, – встрепенулся Пятачок. – Куда же мы сейчас?
– Мы пойдем в гости. В этом городе есть всего лишь один человек, который может нам помочь.
– Со̀ва?
– Она самая. Только она видит все ниточки этой паутины, и только она знает ответы.
Потому что она когда-то сама варилась в этом. Потому что она – порождение самой темной ночи этого города. Потому что она когда-то держала за яйца самого Кристофера Робина. И за его, Винни, яйца, впрочем, тоже.
Она стояла на балконе и курила, и светлый силуэт ее тела казался настолько призрачным, что Винни ущипнул себя за ногу. Дым, выпущенный из ярко-алых губ, медленно растворялся в сыром ночном воздухе, большие клубы его в лунном свете, казалось, повторяли ее силуэт, и в такие моменты он думал, что на балконе два призрака. Легкий ветерок иногда срывал искры с кончика сигареты и уносил их в ночь, и только по их следу в темном воздухе Винни мог определить, где стоит девушка, а где – ее призрачный дымный двойник.
Со̀ва, с ударением на первый слог, как ей нравилось… Умная и дьявольски красивая, соблазнившая полгорода, но действительно отдававшаяся только ему. Безумная в сексе и по дикому грациозная в жизни, она всегда глядела на этот мир своими огромными темными глазами чуть насмешливо и слегка надменно. Настолько слегка, что каждый возле нее ощущал себя чуть хуже и от того становилось не по себе. Каждый, только не он. Потому что только с ним она была тем, кем являлась на самом деле.
– Ты ведь не зря пришел, – глухо донеслось до него с балкона, и Винни понял, что она плачет. – Ты, чертов сукин сын, не приходишь просто так никогда.
– Не в этот раз, малышка, – попытался оправдаться он.
– Не лги мне! – она отшвырнула сигарету и стремительно ворвалась в комнату, принеся с собой неизвестно откуда взявшиеся в этом ночном смраде прохладу и свежесть. – В последний раз, когда тебе ничего не было нужно, тебя принесли на носилках и в твоей груди было четыре пули. И тебе не нужно было ничего всего лишь потому, что ты был одной ногой в могиле и не соображал ни черта!
– Были еще моменты, – неуверенно сказал Винни.
– Не было! – выкрикнула она. – Ты – чертов ублюдок, вечно копающийся в отбросах и вечно получающий пули вместо благодарности. Борец за справедливость, с тремя шрамами на печени! Я каждое утро просыпаюсь в страхе услышать, что тебя убили, каждое чертово утро встаю с надеждой, что ты позвонишь и скажешь мне: привет, милая, со мной все нормально. Но нет, телефон молчит, и я снова засыпаю в мольбах о том, чтобы Господь сохранил тебе жизнь хотя бы до утра!
– Я благодарен тебе за это…
– Засунь себе свою благодарность! – Со̀ва вскочила на кровать и теперь возвышалась над ним прекрасной древнегреческой статуей, полуодетой, но все же демонстрирующей достаточно, чтобы привлечь его внимание. – Ты появляешься раз в месяц, вот твоя благодарность, мерзавец!
Со̀ва замахнулась, чтобы пнуть его посильнее, но он перехватил ее под коленки, и она свалилась на кровать.
– Ты должен прекратить, – вытирая слезы, сказала она чуть тише, – прекратить подставляться под пули и подумать о том, что же дальше. Подумать обо мне. О нас.
– Я каждый день думаю о тебе, – сказал он и это было правдой. – И я буду с тобой каждый день, если…
– О, Господи, – взмолилась она, – снова эти если…
– Ты же знаешь.
– Что тебе нужно на этот раз, Посторонним? Какая жертва будет достаточна для твоего алтаря, что мне сделать, чтобы этот кошмар прекратился?
– Мне нужно добраться до него. Мне нужен Кристофер Робин.
– И все? Всего лишь? Самый страшный человек этого города, ни много ни мало. У меня есть выбор?
– Да. Или ты можешь разлюбить меня.
– Господи, – повторила она. – Я согласна.
Со̀ва встала, подошла к большому, во всю стену, зеркалу, набросила тонкий шелковый халат и завязала пояс.
– Ты дашь показания в суде?
– Да, черт тебя побери, Винни, я дам эти чертовы показания. Я сдам этот чертов город ради тебя, я сдам весь этот дерьмовый мир, если от меня это потребуется. Ты доволен?
Она повернулась, и ее пронзительный взгляд словно просверлил его насквозь, но Винни не ответил.
У него просто не было вариантов.
В этом мире продается все. Ты можешь купить золото, ты можешь купить оружие, ты можешь купить шлюх, и ты даже можешь купить дерьмовые человеческие жизни. Если у тебя хватит денег, само собой. Те, у кого их никогда нет, с удовольствием продадутся тебе, и их жизни будут стоить дешевле бутылки виски. Они продадут тебе все самое ценное, что было в их жизни, они продадут тебе даже своих детей, лишь бы у тебя хватило наличности за это заплатить. У Кристофера Робина было столько наличности, что он мог бы купить весь город. А еще у него был мед, за который продаются те, кто не продается за деньги. У Кристофера Робина просто не было желания делать покупки.
У шефа полиции было желание, но у шефа полиции не было столько денег, и потому он ограничивался одним человеком. В день. За ночь. На час. И шеф полиции мечтал, чтобы у него было столько денег, сколько нужно, чтобы купить всё.
И это было написано у него на лице.
На морщинистом, похожем на морду зверя породы кошачьих, лице, спрятавшимся за синей фуражкой и ярко блестящим значком.
– Мы потащим Робина в суд, – вкрадчиво говорил Винни. – Я найду эти чертовы записи Кролика, и вытащу всю мерзость на свет. Дам вам карты в руки, и все – козырные. А те, что не козырные – крапленые.
– Вот! – воскликнул шеф. – Ты даешь мне карты, простые карты, а мне нужен джокер. Иначе не выиграть, слишком силен противник.
– У меня есть свидетель… – еле слышно пробормотал Винни.
– Напарник? Пятачок? Зеленый юнец, который только и способен, что по пчелам стрелять из дробовика.
– Тот случай был единственным, – подал голос Пятачок.
– Молчать! – воскликнул шеф. – Из-за тебя дирижабль совершил экстренную посадку в центре города, из-за твоего «единственного» выстрела. Шуму было – даже в столице в газетах писали о нас и о нашем городе.
– Вы отклоняетесь от темы, сэр, – Винни начинал свирепеть. – Чертов дирижабль не имеет отношения к делу, это была случайность. Я был на нем во время происшествия, и тем не менее не имею претензий к Пятачку.
– Да! Именно! Не имеете! А я и весь город – имеем! К нему и к вам, Винни!
– У меня свидетель, – Винни поднялся на ноги и с вызовом посмотрел в глаза шефу. – Подпишите ордер на арест и отдайте необходимые приказы.
– К черту вашего свидетеля. Вы думаете, я не знаю, кто она? Со̀ву знает весь город, и всем прекрасно известно, что она трахает вас сейчас. Вы думаете, судья поверит какой-то шлюхе? Да я себе не верю, не то что ей. И еще, напоследок, запомните – вы не вечны, Винни. И она не вечна, она слабая женщина, у которой очень тонкие и хрупкие кости и очень тонкая нежная шея. Вот у Кролика тоже хрупкие были, вы понимаете? Свидетель, – шеф усмехнулся, – очень зыбкая штука, на него нельзя полагаться. Сегодня он есть, а завтра с крыши сорвался. Или ножом подавился, к примеру. А я – я есть закон, и мне факты подавай. У вас есть факты?
Он плюхнулся в большое черное кресло и с легкой улыбкой ожидал ответа. Винни резко наклонился вперед, к самым глазам шефа полиции, и сквозь зубы прошипел:
– Когда травят крыс, дезинфицируют все, что подверглось заражению. Люди в желтых костюмах входят в помещение и выжигают химикатами все живое, без жалости и без сомнения. И гибнут даже тараканы, Тигра. Даже чертовы тараканы, которые считают себя невиновными. Я надел желтый костюм, Тигра, и я выжгу здесь все к чертям.
Развернулся и быстрыми шагами вышел из кабинета. Пятачок встал со стула, исподлобья посмотрел на Тигру, обвел взглядом кабинет, увешанный фотографиями и вырезками из газет, на которых огромный молодой полицейский запечатлен то с одним, то с другим преступниками, и сказал:
– Когда я был мальчиком, я гордился вами. Будут ли так же гордиться ваши дети?
И вышел вслед за напарником.
Когда ты думаешь, что все очень плохо, не стоит ожидать перемен. Жизнь настолько дерьмова, что не даст тебе поблажки. Сука быстрее скрутит тебя в жгут и зажмет в тиски, чем отпустит на волю. Если ты тонешь и тебе не хватает воздуха, не думай, что судьба подкинет спасательный круг и кислородную подушку, скорее ты получишь ведро с цементом на ноги и акул вокруг твоего барахтающегося тела. И она не станет выбирать между вами, не станет вычислять, кто слушался маму, а кто был плохим мальчиком. Если вокруг бушует гроза, то мокрыми окажутся все, ливень льет и на святых и на грешных. Если ты взялся убирать дерьмо, жди, что придется убирать еще и трупы. И молись, чтобы одним из этих трупов не оказался ты сам.
Со̀ву похитили тем же вечером. По дороге в театр ее машину перехватили полосатые, расстреляли шофера в упор, забрызгав его мозгами мостовую, выволокли Со̀ву через заднюю дверь и увезли в неизвестном направлении. Свидетели говорили, что нападавших было человек пять, Винни думал, что меньше, Пятачок ничего по этому поводу не говорил, так как его тошнило в кустах, растущих у обочины после того, как он в искреннем порыве первым бросился к машине и открыл шоферскую дверь. Шофер выпал со своего сидения наружу и уперся остатками головы в ослепительную белую рубашку Пятачка, и того начало тошнить прямо туда, внутрь кровавого месива.
Винни же растеряно стоял около машины и впервые в жизни не знал, что делать. Тело сковал паралич, кулаки сжались до боли, он смотрел себе под ноги и думал, что, наверное, так себя ощущают самоубийцы, к которым приставили переговорщика. Словно ты уже накинул петлю на шею, решил все для себя, но тебя отговорили, обманули лживыми словами и дешевыми обещаниями перемен. И ты уже готов снять веревку и сойти со стула, но кто-то невидимый выбивает этот стул у тебя из-под ног, и все кончается, и ты понимаешь, что теперь ничего не изменить, что тело твое уже скрючивается в последней судороге, легким не хватает воздуха, а шея трещит от рывка веревки. И что полметра дороги вниз – последний твой путь в этом мире, финальная дорога, на которой твои ноги станцуют смертельную румбу для благодарной публики.
Винни стряхнул оцепенение.
– Пятачок, – крикнул напарнику, – у тебя дома есть ружье?
– Да, Винни, оно всегда наготове, – откликнулся Пятачок, вытирая рукавом полупереваренные остатки еды с губ.
– Пора доказать этому городу, что мы еще на что-то способны. Иногда это значит – умереть. Сейчас это значит – убить много народу. Жизни, полные насилия, насилием и заканчиваются. И только смерть может остановить смерть.
Багрово-красная луна всходила над городом, окрашивая дома в неестественный цвет. Цвет крови, думал Винни, той самой, которая сегодня затопит улицы. В которой сегодня кому-то суждено захлебнуться. Которой мы сегодня напоим тех, кто ее так жаждал.
Город перемигивался огнями фонарей, город обсуждал на смрадных кухнях череду убийств и город боялся. Мелкие людишки прятались в свои каморки и тушили свет в надежде, что сегодня пуля выберет чью-то чужую голову. Что подросток, глотающий мед в подворотне, окажется не их сыном, и что шлюха, которую трахает за пять баксов на скамейке в парке потный толстый негр, не их дочь. Наверное, большинство бы поменялось с этой шлюхой местами, лишь бы их не трогали. Отдали бы душу дьяволу за спокойную жизнь. За дерьмовое существование на окраине помойки, проведенное в компании покрытых струпьями живых мертвецов, среди отбросов и гниющего мусора.
Ветер снова нагнал тучи. Дождь накрапывал, медленно, но уверенно набирая силу. В ботинках уже хлюпало, грязь налипла на них и подниматься было скользко, но Винни и Пятачок упорно карабкались вверх по склону к особняку Робина. Вышли на каменистую дорогу, прошли между ровно, словно по линейке, посаженных деревьев, и приблизились к гаражу.
В гараже горел свет, трое полосатых укладывали чемоданы в багажник бьюика. Винни достал Смит-Вессон, крутанул барабан и вышел на свет. Полосатые заметили его только лишь когда первая пуля раскроила одному из них голову, но достать пушки не успел ни один – Пятачок всадил по очереди в каждого по два заряда дроби. В особняке послышался шум, кто-то, громко крича, выскочил на улицу, но Винни прострелил ему сначала ногу, затем грудь, и он затих. Огромная резная дверь в особняк не была заперта, они вошли в ярко освещенный холл, и, подойдя к мраморной лестнице, поднялись на второй этаж.
– Спальня Робина дальше по коридору, – еле слышно сказал Винни. – Проверь там, только осторожно, а я займусь кабинетом.
Пятачок кивнул и, перезарядив дробовик, тихо, на цыпочках, покрался по коридору. Винни, взглянув на него, вздохнул, и пошел в обратную сторону. Пятачок слишком молод, чтобы видеть это дерьмо, подумал он. И что нужно сделать в этой чертовой жизни, чтобы расплачиваться вот так.
Робин был в кабинете, он сидел в кресле и будто бы дожидался Винни. Рядом с креслом и чуть позади стоял телохранитель, китаец Ру, один из двух братьев-близнецов, охранявших Робина день и ночь. Второго китайца, Кенги, видно не было, и это беспокоило Винни.
– Добрый вечер, детектив, – сказал Кристофер Робин, как только Винни вошел в кабинет.
– Вечер действительно добрый, – ответил Винни, сжимая обеими руками револьвер и наводя его на китайца. – Две рыбки в одной сети – достаточно хороший улов.
– Да-да, – рассмеялся Робин, – именно, две рыбки. Двусмысленно, не так, ли, мой милый Винни? Вот только рыбки считают, что это они – рыбаки.
– Жизнь покажет, – Винни медленно перемещался вправо, выходя на хорошую позицию для стрельбы. – Бывает так, что ты идешь на тунца, а сам становишься кормом для акул. Бывает, что пациент становится доктором, а покупатель – продавцом.
– Думаешь, я тебя боюсь? Нет, у меня есть телохранитель, который настолько быстр, что может поймать пулю, не так ли, Ру? Или… или ты думаешь, что я стану откупаться?
– Я думаю – да. У тебя нет выбора. Вот только я – не покупатель.
– Ну что ж, в таком случае я – продавец. И у меня есть товар, который тебя заинтересует. Приступим к торгам?
– Есть анекдот, – Винни остановился. – В магазин заходит покупатель. Просит ковер, большой, самый большой. Продавец спрашивает, а что это вы мрачный такой, словно труп в него заворачивать собрались. Два ковра, говорит покупатель. Смешной анекдот.
– Забавный, – посерьезнел Робин. – Но к чему он?
– Мне нужно два ковра, – сказал Винни и всадил пулю в грудь Ру.
Кристофер Робин взвизгнул и нырнул под стол, потом оттуда показалась его рука, вооруженная пистолетом и три пули прошили воздух рядом с Пухом. Слишком близко, подумал Винни, отпрыгивая к стене, в следующий момент что-то горячее толкнуло его в спину и он рухнул на пол.
– Кенга, брат, как же ты вовремя, – услышал он голос Робина.
Китаец подошел к Винни, наклонился и поднял Смит-Вессон.
– Эта тварь убила твоего брата, – продолжал Робин, – можешь делать с ним, что захочешь, а я пойду проверю, как там наша ночная пташка.
Робин вышел из комнаты, Винни слышал, как его шаги удаляются по коридору, потом китаец снова наклонился над ним и прошипел:
– Ты заплатишь за кровь брата, сукин сын. Дорого заплатишь.
Перевернул его вверх лицом, обшарил карманы, не нашел ничего, и потому разозленно пнул тупым носком лакированного ботинка.
– Робин сказал, – прохрипел Винни, – что твой брат быстр. Настолько, что сможет поймать пулю. Я решил это проверить, и смотри сам, Кенга… Он поймал пулю.
И Винни рассмеялся.
– Я убью тебя, сука, – зашипел Кенга, схватил Винни за ногу и потащил через комнату к окну. – Я сброшу тебя вниз и ты разобьешься на скалах. А если мне повезет – ты не умрешь сразу и я буду наслаждаться твоими криками еще пару дней.
– Тебе повезет, – ответил Винни через силу, – я живучий чертов сукин сын.
Кенга подтащил его к окну и повернулся, чтобы открыть замки. Вдруг входная дверь с грохотом врезалась в стену, в комнату ворвался Пятачок, его дробовик громыхнул раз, второй, и Винни понял, что Пятачок не успевает. Кенга развернулся, выхватывая пистолет из кобуры под мышкой, и, отпрыгивая в сторону, выстрелил насколько раз в сторону нападавшего. Комната заполнилась дымом, стреляющие палили без остановки, Винни подумал, что это не может продолжаться вечно, а потом вдруг все стихло. Винни перекатился и, опираясь на плохо слушающиеся руки, встал.
Кенге конец, Кенга допрыгался, подумал он, глядя на раскрошенную в месиво из мяса и крови грудь китайца. Обошел стол и остановился. Пятачок лежал на полу и смотрел прямо вверх, и глаза его уже остекленели. Чертова старуха с косой сегодня потрудилась на славу, подумал Пух. Дьявол будет рад новому урожаю, вот только нужно его пополнить еще одной темной душой. И мне нужен третий ковер.
Он догнал Робина у пирса, когда тот почти дотащил Со̀ву до катера. Волны бились совсем рядом, невидимые во тьме, но соленость моря можно было почувствовать даже на языке. И вкус этот был так похож на вкус крови. Хотя, возможно, это и была кровь.
– Стой, Кристофер, – Винни поднял пистолет и направил его в спину Робину. – Здесь твоя дорога заканчивается.
– Нет, Винни, просто она пересеклась с твоей, – Робин повернулся и выставил перед собой девушку, прикрываясь ее телом и приставив револьвер к горлу. – Нас трое, ты, я, и шлюха, которая хотела меня сдать копам.
– Отпусти ее.
– Отпущу, если ты пообещаешь меня выслушать.
– Говори.
– Винни, – задыхаясь начал Робин. – мы же знаем друг друга с детства. Я помню, как мы с тобой прекрасно проводили время много лет назад. Как мы жрали чертов мед, и как трахали шлюх, многие из которых были получше этой. Шлюхи были всегда, и будут всегда. И мед тоже. Мне нужен партнер, Винни, а ты – надежный партнер. Я предлагаю тебе бизнес, свой, полностью. Вот прямо сейчас, я сяду в катер и ты меня отпустишь, и на этом все, конец. Меня нет, считай, что я умер, ты так и скажешь копам. Скажешь, что застрелил меня, что я упал в море, а там – пусть копы ищут тело, которого нет. А ты – ты заберешь себе всю империю, Винни, весь этот дьявольский бизнес. У меня хватит денег на безбедную жизнь до смерти, не сомневайся. А если не хватит – мой партнер поможет старому приятелю. Что скажешь, Пух?
– Ты забыл об одном, Робин, у меня погиб напарник.
– Что ж, такова судьба, милый Винни. Мы все – игрушки в ее руках, одни ломаются и их выкидывают, другие остаются любимыми всю жизнь. Китайцы, я так понимаю, мертвы, значит вы в расчете.
– Отпусти ее.
– Брось пистолет, и я отпущу. Но сначала дай свое согласие, иначе она – мой билет, мой счастливый лотерейный билет, с которым я выберусь из этой страны.
– Хорошо, я его опускаю.
Винни медленно наклонился и положил пистолет на мокрые деревянные доски.
– Прекрасно, половина сделки выполнена, – рассмеялся Робин. – Теперь вторая половина.
– Я согласен.
– Нет, Винни, нет! – крикнула Со̀ва и, ударив Робина ногой, дернулась, стараясь вырваться.
– Ааа, тварь, – воскликнул Робин, пытаясь удержать девушку, но ей удалось оттянуть в сторону удерживающую ее руку, и почти освободиться.
– Нееет! – крикнул Винни, но было поздно – Cо̀ва уже впилась в руку зубами, в следующий момент громыхнул выстрел и тело девушки дернулось.
На секунду время словно замерло, в воздухе повисло облако из кровавой пыли, и Со̀ва безвольно обмякла.
– Я… – растерянно прошептал Робин в повисшей тишине, – я не хотел этого, Винни. Она сама, ты же видел… Чертова шлюха сама виновата, она укусила меня…
– Виновных никогда нет, – глухо ответил Винни, поднял пистолет и выпустил всю обойму в Робина. – Даже убийцы считают, что они правы. Каждый по-своему прав, ведь у всех своя правда. Вина не измеряется в фунтах, ее не поделить и не продать. Но только всем однажды придется отвечать за то, сколько меда они сожрали на этом свете.
Он выпрямился, подошел к телу девушки и опустился на колени. Ее большие темные глаза смотрели на него так, словно в них еще была жизнь, словно они еще не все сказали ему, словно у них еще есть время.
Но времени не было.
Винни опустил ладонь на ее лицо и прикрыл веки. Из дыры в его груди сыпались кроваво-красные опилки, он смотрел на них, на Со̀ву, на тело Кристофера Робина, слезы текли из его глаз, дождь смывал их и потому он сам не понимал, плачет на самом деле, или это просто вода. Мир рухнул и теперь казалось, что все нереально, что все они всего лишь игрушки в чьих-то невидимых руках. В руках, которые играют в неправильные игры.
Люди утверждают, что трудятся, дабы построить рай, но их рай населен кошмарами, и им страшно признать, что мир не создает никто. Возможно, вообще никто ничего не создает – часы без часовщика, лес без лесоруба, ад без дьявола. Возможно вся эта жизнь бессмысленна, и люди проживают ее только чтобы превратиться в удобрения для сорняков, вот только им страшно себе в этом признаться. И потому они придумывают себе богов, чтобы на кого-то надеяться, ангелов, чтобы им кто-то помогал, и смысл, чтобы ради чего-то жить. А потом в их телах развивается гниль, раковая опухоль, и тогда люди проклинают своих богов, хулят своих ангелов и плюют на свои цели. Некоторые смирились. Некоторые продолжают бороться. Они просят врачей, умоляют целителей и молятся на колдунов.
Но для ампутации всем нужен хирург.