За шестнадцать лет двор его детства почти не изменился, и Николай тут же все вспомнил. Разве что разрослись кусты возле домов и деревья вымахали. Деревянная зимняя горка – судя по облупившейся краске, та же самая, что и прежде, – возвышалась на детской площадке. Скамейки с выбитыми рейками прятались под ветками акаций. Вокруг скамеек земля вытоптана, тут же валялись бутылки и алюминиевые пивные банки. Солнце отражалось в лужах, оставшихся после недавнего ливня, по ним плыли облака и сорванные ветром желтые цветки акаций. Во дворе не было играющих детей, и только редкие прохожие пересекали его, стремясь более коротким путем добраться до станции метро. Вид был унылый и пустынный.
Только запах остался неизменным. Щемящий запах детства – смешение аромата цветущих одуванчиков на газонах, едкого духа недавно выкрашенных стен парадных, затхлого смрада подвалов. Пахло обедами, которые готовили хозяйки за обитыми потертым дерматином дверями.
В квартире бабушки никого не оказалось. Николай несколько раз надавил на кнопку звонка, а потом, приложив ухо к дверной щели, прислушался. Приглушенный стенами хрип звонка пробежался эхом по комнатам – и никаких других звуков.
Торганов прислонился к стене, но тут же отстранился и на всякий случай стряхнул пыль. Сел на свой чемодан и обвел взглядом лестничную площадку. Четыре квартиры, в них живут люди, имена и внешность которых он не помнит. Что-то всплывало в памяти, какие-то события и разговоры, но вспоминалось так нечетко, будто он бывал в этом доме редко и мимоходом. На этой площадке жил его одноклассник, но Торганов даже его фамилию помнил смутно. Может, и не стоило приезжать сюда, может, надо было лететь прямым рейсом в Москву, чтобы не сидеть сейчас на чемодане возле ободранной двери в детство и не мучиться, пытаясь вспомнить то, что и не нужно знать.
Отец, вероятно, на работе. Ему пятьдесят пять. Если у него новая семья, очевидно, и жена тоже работает. А бабушка? Жива ли она? В последний раз Николай разговаривал с отцом по телефону лет семь назад, когда у него еще только начиналась совместная жизнь с Джозефиной. Потом у отца сменился номер телефона, и Николай даже не пытался узнать новый, отправлял иногда запечатанные в конверт открытки с поздравлениями к Новому году или к Рождеству. Отец поначалу писал часто, потом все реже, а за два последних года – ни одного послания от него не было. То ли ему надоело отправлять письма в никуда, то ли обиделся на невнимание сына, а может, понял, что не нужен ему, и не хотел навязываться со своими проблемами, со своей бедностью, наконец.
Николай поднялся с чемодана, позвонил в соседнюю квартиру и почти сразу услышал за дверью приглушенный шепот:
– Кто там?
– Я к Торгановым приехал, к соседям вашим, а их нет.
– Правильно: нет их, – подтвердил женский голос.
– А когда будут, не могли бы сказать?
– Откуда мне знать? Они же теперь в Москве живут.
– Как в Москве? – удивился Николай. – И бабушка тоже?
Про бабушку он спросил специально, чтобы узнать – жива ли она. В этот момент лифт прогромыхал мимо, опускаясь вниз. За дверью соседей стояла тишина. Торганов понял, что за ним внимательно наблюдают в глазок.
– Я – сын Александра Михайловича, – громко произнес Николай, – вы не могли бы ответить?
– Я никому ничего не должна и вам докладывать не обязана, – отозвался сердитый женский голос. – Какой такой сын? У бывших соседей две дочки.
Лифт внизу остановился. Кто-то вошел в него, и кабина поползла наверх. Николай достал из пиджака старый советский паспорт и показал в глазок.
– Посмотрите: вот моя фамилия. А вот здесь – штамп с пропиской. Я прописан именно здесь. С другим вашим соседом Сергеевым в одном классе учился…
– Отойдите от двери, а то я милицию вызову.
– Простите, но я…
В этот момент на этаже остановился лифт. Из него на площадку вышел светловолосый мужчина, бросил взгляд на Торганова и пошел к двери квартиры напротив. Достал из кармана ключ, попытался вставить его в замочную скважину. Промахнулся, выругался вполголоса, посмотрел на Николая и прищурился:
– Колька, что ли? Хорошо выглядишь, блин, как я погляжу. А твоих нет: они в Москву слиняли. Давай ко мне! Ну, че смотришь, будто не узнаешь кореша? Я – Валька Серегин.
– Узнал, конечно, – неуверенно произнес Торганов и, обернувшись к соседской двери, сказал: – Простите, не смею больше беспокоить.
Подхватил чемодан и пошел через площадку.
– Не смеет он! – усмехнулся бывший одноклассник, заходя в свою квартиру, откуда пахнуло кислой капустой. – Как уехал в свою Израиловку, так сразу робким стал. А помнишь, как мы две бутылки водяры в универсаме стырили? Не боялся тогда!
Похоже, что в голове Вальки Серегина перепутались все воспоминания. Во всяком случае, Торганов знал про себя, что ничего и никогда не воровал, тем более водку.
– Да, сейчас бы сюда два этих пузыря! – мечтательно произнес бывший одноклассник. – Заодно и встречу отметили бы.
Квартира его была двухкомнатной и захламленной ненужными вещами. В коридоре и в комнате стояли увесистые связки разобранных картонных упаковок от телевизоров и оргтехники.
– Пункт закрыли на месяц, – объяснил Валька, – так я их дома пока храню, а то если оставишь во дворе – обязательно кто-нибудь им ноги приделает.
– Ты в пункте приема вторсырья трудишься? – спросил Николай.
– Еще как тружусь, – обрадовался вопросу Серегин, – вкалываю сдатчиком. Только вот почти месяц ничего заработать не удается, страдаю, а некоторые…
Он не закончил фразу и посмотрел на чемодан Торганова.
– Можешь оставить его у меня. Ничего с твоим чемоданером не случится. Если, конечно, в нем нет ничего ценного. Давай пока в магазин сбегаем. Пивка возьмем, встречу отметим!
Пить пиво, а тем более водку с малознакомым человеком в планы Николая не входило, но он дал пятьсот рублей, хотя Валентин просил двести – просто не было купюр помельче. Серегин исчез на полчаса, потом вернулся с полиэтиленовым пакетом, наполненным бутылками водки и пива. Вместе с ним пришел и еще один мужик с опухшим лицом.
– Вот, – сказал Серегин, – узнаешь или нет?
Торганову не надо было вглядываться: этого человека он видел впервые.
– Ну, ты че? – не поверил Валентин. – Это же Андрюха Бородавкин – он тоже вместе с нами учился.
Человека с такой примечательной фамилией Торганов не забыл бы никогда, но он не помнил. Пожал плечами и улыбнулся:
– Ребята, я пить не буду.
Но отказываться пить водку в России то же самое, что в Штатах отказываться от пирога в День благодарения. Его заставили пить за встречу, потом за класс, за весь педагогический коллектив и за каждого учителя в отдельности. Вспоминались разные истории, произошедшие не с ним, и за каждую историю тоже надо было пить. Потом Серегин достал альбомы со школьными фотографиями и демонстрировал их гостю.
– Вот это я в первом классе, – говорил он, – это тоже я. Это моя бабушка. Царствие ей небесное. Это… не помню кто. А вот весь наш класс. Кстати, Бородавкин, а ты где?
Бородавкин пьяно улыбался и тыкал пальцем во все лица подряд.
– Ах, да, – вспомнил хозяин квартиры, – ты же с нами полгода всего и учился, а потом тебя в параллельный перевели, а после восьмого ты в ПТУ пошел.
– Куда пошел? – напрягся Бородавкин. – За это и ответить можно!
Но Валентин, казалось, не заметил угрозы, продолжая показывать Торганову школьные фотографии.
– Вот это Витек Сушкин, он сейчас сидит за ограбление тещи – три года впаяли ни за что. Это Вадик Разумовский – в Чечне его убили. Эта рыжая стерва – моя жена Люська Волобуева. Я с ней два раза разводился, а сейчас снова вместе живем – как-никак, двое детей. Дети на даче, и она с ними, наверное. Это Демин, который в олигархи, гад, подался – ларьки вокруг пооткрывал, а мне бутылку пива в долг дать не хочет…
Серегин показывал фотографии детей и рассказывал, кто кем стал или не успел стать. Но Торганов никого не узнавал. И все же интересовался.
– А эта девочка?
– Да какая это девочка! Это Машка Мироненко. Она теперь официантка в одном шалмане, четыре раза замужем была. Это Иванов, но что с ним, не знаю – затихарился где-то. А это… как ее – отличницей была. Потом, говорят, мужа замочила и всю семью – ей расстрел дали.
Николай посмотрел на маленькое личико с печальными глазами и не вспомнил.
– А это кто? – удивился Валентин. – Узнать не могу. Так ведь это ты и есть! Ну, да – Торганов и есть: мой лучший друг, с которым мы два пузыря водки в универсаме увели…
Николай посмотрел на лицо мальчика и не узнал, хотя что-то смутно тревожное шевельнулось в нем.
– Послушай, Колька, – встрепенулся бывший одноклассник, – хочешь бизнес провернуть? У меня идея классная есть. Я же одно время шофером на станции «Скорой помощи» вкалывал. У меня там до сих пор дружбаны остались. А вчера я санитара встретил, так он мне сказал, что они три новые машины получили, а две старые будут списывать. Ты денег дай, мы «рафик» купим, перекрасим, а потом поставим его на линию, как маршрутное такси. Знаешь, сколько бабок огрести можно!
– Я подумаю, – пообещал Николай.
– Думай быстрее, – посоветовал Серегин, – а то другого инвестора найду. А пока дай еще сотню: я за пивом сбегаю.
Еще дважды бегали в магазин, а когда в очередной раз подошли к квартире Серегина, на площадку выглянула та самая соседка, которая разговаривала с Торгановым через дверь. Николай увидел ее и понял, что эта женщина живет здесь недавно. Прежние соседи были люди тихие.
– Ну, вот, – закричала она, – не успел вернуться, снова пьянку закатил!
Похоже, что все соседи приняли Николая за кого-то другого.
– Простите, – сказал он, – я сегодня уже уезжаю. Может, у вас есть номер телефона моего отца? Вдруг он вам оставил на всякий случай?
– А чего ты не спрашивал! Есть, конечно.
Она скрылась в квартире, закрыла за собой дверь, но вскоре появилась снова с клочком бумаги в руке.
– Вот, звони! Твоя бабушка телефон оставила, когда уезжала.
Он взглянул на листок и сунул его в карман.
День закончился удивительно быстро. Как он оказался на вокзале и в купе поезда, Николай не мог потом вспомнить. Сны в поезде ему обычно не снились. И все же, проваливаясь куда-то, уже находясь на пути к беспамятству, Коля вдруг с тревогой и тоской понял, что летит сейчас совсем не туда, куда стремился.
«Ну, хоть отца увижу, – подумал он, – помогу ему. Дам денег… Выпью с ним пива…»
В далекие советские времена Александр Михайлович Торганов пахал журналистскую ниву, работая корреспондентом в многотиражке Кораблестроительного института. Газета была двухполосной – всего один листок формата А3, «горчичник», на жаргоне журналистской братии. Газета выходила раз в неделю, работа была не пыльной, и платили за нее немного – сто двадцать рублей в месяц, из которых тринадцать процентов составлял подоходный налог и еще один – профсоюзный взнос. Так что в коммунистическую партию Александр Михайлович не вступал из соображений экономии семейного бюджета, чтобы не платить еще и партийные взносы. Жене он отдавал ровно девяносто рублей, оставляя себе четырнадцать с копейками на сигареты и пиво – этих денег Александру Михайловичу, по-видимому, хватало. Кружка пива в уличном ларьке стоила стоила двадцать две копейки, а пачка сигарет без фильтра «Аврора» – четырнадцать. На транспорт ему тратиться не приходилось: два месячных проездных билета полагались двум сотрудникам газеты по редакционной смете. На девяносто рублей невозможно, конечно, содержать семью из трех человек, один из которых к тому же – молодая красивая женщина. Слава богу, что у Ирины Витальевны была неплохая профессия – она работала гидом-переводчиком в городском бюро путешествий и экскурсий. Зарплата у нее была такая же, сто двадцать рэ, но иностранные туристы, которых она возила в экскурсионном автобусе по Ленинграду и пригородам, все же – не студенты Корабелки: в благодарность они оставляли красавице-гиду разные презенты в виде советской десятки, вложенной в набор сувенирных открыток, или коробочки с колготками. Открыток в доме накопилось много, да и пустых коробочек с изображенными на них полуобнаженными худыми красотками валялось по углам немало. Иногда к Ирине Витальевне обращались подружки с просьбой продать им импортные колготки, что мать Коли и делала с удовольствием за все те же десять рублей.
Иногда по вечерам, засыпая, маленький Коля слышал, как мать возмущается на кухне.
– Саша, – говорила она мужу, – ты бы хоть в КПСС вступил, взяли бы тебя в городскую газету, зарабатывал бы больше, а то я вкалываю как проклятая – всю семью на себе тащу.
Обычно эти разговоры начинались после того, как мать возвращалась из ресторана, куда ее регулярно приглашали довольные иностранные туристы.
– Я меньше двухсот пятидесяти домой не приношу, а то и поболе, – громко шептала за стеной Ирина Витальевна, – рискую своей свободой, принимая эти подачки, а тебе на все наплевать – хочешь, как Сергей, всю жизнь проходить в старом пиджаке с рваной подкладкой!
Сергей Довлатов был редактором газеты «За кадры верфям», в которой единственным корреспондентом являлся отец маленького Коли. Часто Довлатов заходил к ним домой с бутылкой водки, ставил ее на кухонный стол и распахивал полы клетчатого пиджака, демонстрируя жене своего подчиненного истертую подкладку:
– Вот так живут советские журналисты!
Ирина садилась с гостем и мужем за стол, выпивала пару рюмочек, морщась, а когда водка заканчивалась, ставила на стол бутылочку «Джонни Уокера» или «Белой лошади», которые ей иногда презентовали иностранцы. Ей было жалко виски, но Довлатов все же был начальником мужа.
Николай не помнил Довлатова – тот эмигрировал в Штаты, когда Коля был еще маленьким. Редактором вузовской газетенки стал другой человек, а когда он внезапно умер на собственной кухне, назначили Торганова-старшего. Зарплата увеличилась на тридцатку, но перебранки родителей продолжались. Отец, правда, не ругался, может быть, злился, но только отшучивался.
– В стране началась перестройка, – говорила мать, – не теряй времени, Саша, вступай в партию, подготовь какой-нибудь острый материал, тебя заметят и пригласят в городскую газету. Рублей двести будешь зарабатывать, карьеру сделаешь.
– Зачем мне городская карьера? – отвечал Александр Михайлович. – Зачем, когда международная светит? Мне Серега письмо прислал: предлагает стать зарубежным корреспондентом его газеты. Подождать только надо немного, а потом каждый месяц будет платить по двести долларов.
Двести долларов по черному курсу восьмидесятых – это восемьсот рублей. Но мать ждать не хотела. Сергей Довлатов и в самом деле учредил в Нью-Йорке русскоязычную газету «Новый американец». Газета его была таким же «горчичником», как и институтская многотиражка, но у нее дела шли намного лучше, чем у «За кадры верфям». Тираж «Нового американца» был наверняка не тысяча экземпляров, а гораздо больше – эмигранты из СССР потянулись в Нью-Йорк косяком, и многие по утрам покупали газету на единственно известном им языке.
Но Ирина Витальевна не могла больше ждать.
Николай проснулся, услышал ритмичный стук, покачивание и несколько секунд не мог понять, где он. Потом открыл глаза и вспомнил, что едет в Москву. Он вышел в коридор вагона и постоял некоторое время, глядя на пролетающие за окном московские пригороды. Наконец набрал номер издателя. Тот отозвался мгновенно и сказал, что уже подъезжает к вокзалу. Опуская мобильник в карман, Николай нащупал в нем бумажку, достал. Посмотрел на номер телефона отца и сунул клочок обратно.
«Позвоню как-нибудь», – решил он.
Витальев встретил его возле дверей вагона. Издатель был одних лет с Николаем, может быть, чуть старше, но если учесть вчерашнюю пьянку, то разница в годах могла оказаться не в пользу Торганова.
Господин в дорогом сером костюме улыбался на перроне, держа в руках букет белых роз и наблюдая, как Торганов, багровея от усилий, с трудом выволакивает из вагона кожаный чемодан. Господин шагнул ему навстречу и представился:
– Григорий Михайлович Витальев – это я.
Он тут же хотел вручить Николаю букет, но вовремя одумался, представив, что ему в этом случае придется самому тащить писательскую ношу. Рядом тут же появился носильщик, и Витальев поставил чемодан на его тележку, после чего протянул букет Торганову.
Николай принял цветы, не стал благодарить, усмехнулся только:
– Белые розы? – И добавил с улыбкой: – Как невесте.
При этом старался дышать в сторону.
У стены вокзала издателя дожидался дорогой «Мерседес» с молчаливым водителем. У водителя на шее было три складки и одна золотая цепь. Торганов не поинтересовался, куда они направляются, а Витальев сообщал ему все новости. Главной была та, что книга Николая расходится хорошо: уже отгружено почти двести тысяч экземпляров, и заявки продолжают поступать из всех регионов страны и даже из Израиля. Теперь автору полагается еще какая-то часть гонорара, а потому в ближайшие дни на его счет будет перечислена определенная сумма. Кроме того, уже имеется договоренность о телевизионных и газетных интервью с обладателем «Оскара», а также об участии Николая в качестве почетного гостя в нескольких телевизионных ток-шоу.
– Вопросы, которые будут вам задавать, уже подготовлены и переданы мне, – предупредил издатель.
Потом он помялся немного, вздохнул и посмотрел на Торганова с некоторым сочувствием:
– Только они большей частью касаются не вашего творчества, а личной жизни.
– Я понимаю, – кивнул Николай.
Почему-то ему показалось, что вопросы эти издатель сам же и придумал. Или кто-нибудь из его подчиненных: если фирма Витальева крупная, то в ней наверняка есть служба, занимающаяся пиаром. Впрочем, это неважно – главное, что Витальев держит слово, и если он готов тратиться на телевизионные интервью, то рассчитывает на прибыль, а значит, книги Торганова будут издавать массовыми тиражами.
Витальев объяснил:
– Просто большинство наших читателей знают из прессы о вашей дружбе со Шварценеггером и…
– И Мишел Майлз, – опередил его Николай.
Издатель кивнул, а Торганов заметил, что шея водителя дрогнула. Наверное, от восхищения, что везет такую высокопоставленную персону. А может, от зависти.
– Эх, – восторженно выдохнул Витальев, – как же она мне нравилась! Я в детстве раз двадцать смотрел «Невесту мафии»!
Шея водителя побагровела. Вероятно, от напряжения – судя по всему, он смотрел старый фильм еще чаще, чем его босс.
– Смотрел и восхищался, – продолжал вспоминать Витальев, – какая женщина! А тот эпизод с бассейном!..
Машина затряслась и вильнула в сторону.
– Какая фигура! – воскликнул издатель. – А ноги! Фантастика! Самые длинные ноги в Голливуде!
– Ы-ым, – донеслось с водительского кресла.
Витальев покосился на шофера и шепнул Николаю:
– Когда вы, мистер Торганов, видели ее в последний раз?
– Вообще-то я думал, что мы станем говорить о литературе, – сказал Николай.
– Еще успеем, – замахал руками Витальев, – сегодня посетим баньку, чтобы прийти в себя. Там и поговорим, но сейчас, если не трудно, ответьте, когда вы видели ее в последний раз, она была все так же хороша?
– Я видел ее три дня назад: Мишел стала еще прекраснее.
– Ух, ты! – задохнулся издатель.
А «Мерседес», в котором они мчались неизвестно куда, заскрипел тормозами, его повело юзом, но все же водитель выровнял автомобиль и удачно проскочил перекресток на красный свет перед носом огромного туристического автобуса.
А ведь они действительно встретились перед его отъездом.
– Я в Нью-Йорке, – сказала Мишел, – очень хочу увидеться.
– Приезжай ко мне вечером, – ответил Николай и положил трубку.
Он смотрел на телефонный аппарат, стилизованный под старинный – начала двадцатого века, якобы изготовленный из слоновой кости, на самом деле из мутного пластика и бронзы. Сердце билось спокойно и ровно – так, словно он и не ждал ее все эти четыре месяца. Вспоминал – да, даже очень часто. Впрочем, и встреча была не нужна ему – зачем? Даже то, что произошло тогда после вечеринки на вручении «Оскаров», осталось в памяти, но не в сердце.
Мишел вошла в его квартирку стремительно, сняла темные очки, сдернула с головы платок, тряхнула волосами, рассыпавшимися по плечам, и только после этого обняла Николая.
– У нас мало времени, – шепнула она, – потом поговорим.
Но поговорить-то как раз не удалось. На все его расспросы относительно подготовки к съемкам фильма она отвечала: «Потом, потом!» или «Подожди немного».
Ушла Мишел, не дождавшись утра, когда Николай отправился на кухню, чтобы взять из холодильника бутылку шампанского. Решил прихватить гроздь винограда, нарезать сыр – он крошился, а Николай торопился. Услышал, как прозвучали в коридоре ее шаги, выглянул: Мишел уже стояла у входной двери.
– Прости, но у меня дела, – сказала она.
И помахала пальчиками. Выскочила из квартиры, а он не помчался за ней – не потому, что был голый, а потому, что понял – нет смысла.
Лифт уже пришел, а Ник стоял в дверях, прикрываясь кухонным полотенцем:
– Я поражаюсь, что у вас за гены? – усмехнулась Мишел.
– У кого? – не понял Торганов.
– У русских. Все знают, что у Спилберга предки из России, у Харрисона Форда русские корни. У Дастина Хоффмана вроде тоже. Хелен Миррон – та, что «Оскара» получила за роль королевы, из России оказалась. У нее до сих пор мама в Москве живет. Николсон как-то напился и наврал мне, что он русский и фамилия его Николаев. Почему все так этим гордятся?
– Потому что каждый русский немножко Бог.
– Глупо так считать, – сказала Мишел и покачала головой, перед тем как войти в лифт.
Торганов выпил шампанское один. А когда вернулся в спальню, то увидел на прикроватной тумбочке фотографию Мишел с аккуратной надписью: «Кажется, я начинаю тебя любить». Но кому это адресовано, непонятно. Фотографию с такими словами можно подарить кому угодно.
Витальев привез Торганова к высокому новому дому и сообщил, что Николай будет жить здесь на протяжении всего времени своего пребывания в России. Если квартирка понравится, разумеется. Торганов согласился сразу: ему было все равно, где жить, тем более что в Москве он не собирался задерживаться надолго. Мог бы и в гостиничном номере перебиться, но гостиницы утомляют обилием посторонних и не всегда приятных людей, постоянно встречающихся в унылых коридорах.
Квартира располагалась на пятнадцатом этаже, окна выходили на такие же высокие дома, между которыми просвечивали далекие холмы. Две комнаты: одна просторная гостиная – она же и кухня-столовая, со встроенной мебелью, а вторая оказалась спальней с широкой кроватью и портретами Достоевского и Тургенева на стенах. Квартиру, судя по всему, подготовили специально для приема Николая. Мебель оказалась новой и недешевой, шторы на окнах повесили явно накануне – они сохраняли еще складки от долгого хранения в фабричной упаковке. Холодильник был забит продуктами, бутылками с немецким пивом и русской водкой.
А Витальев достал из своего портфеля еще и бутылку «Хеннесси».
– Может, по рюмочке за встречу? – предложил он.
– Спасибо, но я уже вчера выпил за встречу с бывшими одноклассниками.
Издатель внимательно посмотрел в лицо Торганова и настаивать не стал.
– О’кей, – сказал он, – тогда располагайтесь. Сегодня пятница – все равно до понедельника никакой работы у нас не будет. Если захотите посетить музей или в Большой театр сходить, позвоните мне – я все устрою. А если будет время, посмотрите текст с вопросами вашего газетного интервью: я его оставил на столе.
Издатель, попрощавшись, ушел. А бутылка «Хеннесси» так и осталась стоять на столе.
Время приближалось к полудню, Торганов чувствовал себя опустошенным. Сил не было никаких. Поначалу Николай решил, что накануне слишком много выпил, но потом догадался, что сказывается разница во времени: в Штатах сейчас только четыре утра. Лучше всего было бы прилечь и поспать, но и на это не было сил. Торганов взял листы с вопросами, чтобы ответить на них, и удивился: кто-то уже это сделал за него.
«Вопрос: Вы, гражданин России, по семейным обстоятельствам оказавшийся в Соединенных Штатах, стали известным писателем. Вас знают и любят во всем мире, вашими книгами зачитываются самые широкие слои населения. Как вам удалось сохранить не только ясность мысли, но и такую чистоту русского языка?»
Насчет ясности мысли тот, кто придумал вопрос, явно перегнул. Сейчас Николаю ничего не лезло в голову, да и сама голова осталась где-то далеко, а потому содержание подготовленного ответа показалось непонятным и странным.
«Ответ: Я никогда не порывал связи со своей родиной. Здесь у меня остались близкие мне люди: родственники и друзья. Проживая за границей, я думаю и пишу по-русски. Но так уж получилось, что на мои первые публикации обратили внимание литераторы русского зарубежья: Сергей Довлатов, Иосиф Бродский, Василий Аксенов…»
Явная чушь! Торганов подумал и вычеркнул «Василий Аксенов». Потом хотел вычеркнуть и Бродского – уже нацелился ручкой, но не стал этого делать. Бродского он однажды видел: был на его лекции.
«Вопрос: Сейчас среди ваших друзей такие известные деятели киноискусства, как Арнольд Шварценеггер, Стивен Спилберг, Мишел Майлз…Что дает вам общение с ними?»
Николай отложил листы с текстом интервью в сторону: не хотелось ни читать, ни править ответы. Мобильный телефон лежал на столе, а листок с номером отца в кармане, и Торганов решил позвонить. Он дважды набирал номер и дважды сбрасывал его, не зная, что станет говорить.
И все же позвонил.
– Привет! Как хорошо, что ты не забыл меня, – обрадовался Александр Михайлович после того, как Николай назвал себя, – а то я уж начал думать, что ты стесняешься своего русского отца. Кстати, откуда ты знаешь этот номер? И где ты?
– Соседка твоя бывшая дала. Я сейчас в Москве.
– Надолго приехал?
– Пока не знаю.
– Где думаешь остановиться? Поживи у меня: особого комфорта не обещаю, но все же это лучше, чем в гостинице.
Николай объяснил, что ему предоставили квартиру, где он рассчитывает не только пожить какое-то время, но и поработать в спокойной обстановке. Александр Михайлович не обиделся, спросил только адрес, но Николай не знал ни названия улицы, ни номера дома. Увидеть отца захотелось очень сильно. Вспомнилась вдруг мать, отговаривавшая его от встречи: она постоянно напоминала о том, что отец наверняка будет просить денег. Понятно, конечно, это всего лишь неуклюжая попытка оправдать свою неприязнь к бывшему мужу, и все-таки… Николай опустил глаза и увидел лист с интервью.
«Вопрос: Вы родились в обычной советской семье. Ваш отец, как стало известно нашей редакции, был журналистом, а теперь он………………..
Как относится он к вашей нынешней популярности?»
Точки означали, что Николай сам должен вписать то, кем стал его отец, наверняка прозябающий в безвестности и нищете. От этого стало вдруг горько на душе. Дурацкий вопрос: как он относится?
– Давай увидимся прямо сегодня! – предложил Александр Михайлович. – Я, правда, сейчас на работе, но через пару часов отправлюсь на рыбалку. Если ты не возражаешь, посидели бы с удочками, как когда-то.
– Можно, – согласился Николай.
– Тогда узнай свой адрес, перезвони мне, я заеду.
Ровно через два часа Николай спустился вниз, вышел на крыльцо дома и огляделся. Почему-то казалось, что отец приедет или на стареньком «Москвиче», или на ржавых «Жигулях». Когда они жили в Ленинграде, отец не мог купить и такую, даже самую старую машину, но теперь его благосостояние, вероятно, возросло, раз он мотается на рыбалку на собственном автомобиле.
У крыльца был припаркован только представительский «Ауди-8» – других машин не оказалось. Николай знал, что отец вот-вот подъедет, ожидал встречи с ним и волновался. Но долго ждать не пришлось. Из «Ауди» вышел немолодой мужчина в джинсовом костюме и помахал Николаю рукой. Это был его отец. Он стоял и улыбался, не делая навстречу и шага. Отец был не молод, но далеко еще не стар, он остался почти таким же, каким помнил его Николай. Только поседел. Они обнялись, и Александр Михайлович, целуя сына, спросил:
– Как мама поживает?
– Молодеет с каждым годом, – ответил Коля.
Они сели в машину, и водитель, не дожидаясь команды, тронул с места.
– Твой автомобиль? – удивился Николай.
– Служебный.
– А кем ты работаешь?
– Спичрайтером, – ответил Александр Михайлович и, не объясняя ничего, стал расспрашивать сына о его жизни.
Они неслись по Москве, Николай говорил о том, что с ним произошло в последние годы: о неудачном браке с Джозефиной, о том, как начал писать, как поступило неожиданное предложение от известной продюсерской фирмы…
– Кстати, твои сто долларов, что ты мне послал тогда, – вспомнил отец, – пришли как нельзя вовремя. Газету закрыли, я сидел без работы, жена тоже, младшая дочка только родилась, жрать было нечего. Я толкался на рынке у метро, помогая ларечникам разгружать товар – по специальности устроиться было невозможно, и вообще в стране царила страшная безработица, да и работающим по нескольку месяцев не выплачивали зарплату. Сто долларов тогда были огромные деньги: мы на них почти три месяца жили. А потом мне повезло: позвонил знакомый и предложил работать у него.
– Спичрайтером?
– Тогда еще нет. Это потом, когда его в Москву перевели, он и меня взял с собой. Сейчас на жизнь не жалуюсь, а тобой горжусь. Жена смотрела трансляцию вручения «Оскара», и вдруг: «Саша, Саша! Быстрее беги сюда. Твоего сына показывают!»
– У тебя дочь? – вспомнил Николай. – Я о ней ничего не знаю.
– Две дочери, – улыбнулся Александр Михайлович, и Коля вспомнил слова питерской соседки. – Одна через год школу заканчивает, другой четырнадцать осенью будет. А я не говорил с тобой о них, потому что не знал, как ты к этому отнесешься. Вдруг расстроишься? И потом, Ирина была против нашего общения даже по телефону.
– С чего вдруг? – не понял Николай. – Наоборот, я даже рад, что у меня гораздо больше близких людей, чем я мог себе представить.
Машина свернула с оживленной трассы, некоторое время неслась мимо какого-то парка. Деревья росли рядом с дорогой, и Николаю показалось, что вскоре они прибудут на место – на берег реки или озера. Но вместо этого они въехали в ворота с полосатым шлагбаумом, миновали пару невысоких строений и оказались на открытом поле, где стояло несколько вертолетов.
– Ну, вот, – произнес Александр Михайлович, выходя из автомобиля, – теперь пару часов лета – и мы на месте.
– А где хоть придется рыбу ловить? – поинтересовался Николай.
– На Белом озере. Там прекрасная база, да и сам городок Белозерск – древний, на триста лет старше Москвы. Его посмотрим, а перед вечерней зорькой на катере выйдем на озеро и в тишине посидим.
Вдвоем они подошли к вертолету, и, залезая внутрь, Николай спросил отца:
– Так у кого ты спичрайтером трудишься?
– У президента, – негромко ответил Александр Михайлович.
– Президента чего?
– России, – улыбнулся отец и подмигнул Николаю.
Не было и пяти часов дня, когда вертолет доставил их на место. Перед тем как опуститься на небольшой площадке, они облетели город, но сверху Николай не увидел ничего примечательного, разве что несколько древних церквушек. Зато отец восхищался: «Какая красота! Какая красота! Ты посмотри только!»
Коля смотрел, но восторга не ощущал. Зато огромное озеро привлекло его внимание: сверху оно, словно оправдывая свое название, действительно казалось совсем светлым, почти белым.
Когда вышли из вертолета и направились к небольшим бревенчатым коттеджам, навстречу им из одного домика вышел высокий крупный мужчина с лысиной на полголовы.
Поравнявшись с Торгановыми, он протянул руку отцу:
– Приветствую вас, Александр Михайлович. Располагайтесь, отдыхайте. А мне вот не доведется сегодня щучьими котлетками себя побаловать. Не успел прилететь, как опять в Москву вызывают.
– Тогда через неделю встретимся, – произнес Торганов-старший.
– Через неделю у дочери день рождения. Круглая дата – двадцать пять лет: не бросать же ребенка в такой день.
Мужчина посмотрел внимательно на Николая и обернулся к Александру Михайловичу:
– А это, случайно, не ваш сынок?
– Он самый, – кивнул Торганов, – и не случайно, между прочим.
– Как же, как же! – обрадовался лысый. – Гордость нашей литературы! Как мы тут все радовались! Это же не Олимпийские игры, а покруче! Олимпийских чемпионов у нас пруд пруди, а оскароносцев только четверо: Бондарчук, Меньшов, Михалков и вот теперь Николай Торганов.
– Но они-то получили свои награды за советские или российские фильмы, – скромно напомнил Коля, – а я – за американский.
– Да, какая разница! – продолжал радоваться лысый. – Вы-то русский человек, значит, и награда наша – российская. И это, между прочим, еще не все.
Он зачем-то погрозил Коле пальцем, словно хотел пожурить его за какой-то проступок.
– Это еще не все, – повторил лысый. – Насчет вас есть кое-какие соображения. Но об этом потом. А пока…
Патриотически настроенный знакомый отца еще раз внимательно окинул Николая взглядом с ног до головы.
– Послушайте, Николай Александрович, приглашаю вас на день рождения моей дочери Алисы. Там мы поговорим в более приватной обстановке. Может быть, к тому времени мне удастся кое-что решить и предложить вам нечто, наверное, не столь значительное, как «Оскар», но все же.
– Не знаю, – пожал плечами Коля, – будет ли время.
– Времени у вас будет предостаточно, если я захочу, – совершенно серьезно сказал лысый, – а неделя – это вообще не срок: пролетит, не заметите. Но сейчас простите: я должен мчаться на том самом ветрокрылом аппарате, который доставил вас сюда.
Он пожал руку отцу и Коле, после чего поспешил на вертолетную площадку.
– Кто это? – спросил Николай.
– Пал Палыч Шабанов, – объяснил Александр Михайлович, – или просто «ППШ» – крупный чиновник в администрации президента. Влиятельный человек во многих сферах.
В озеро вышли на катере, в полукилометре от берега встали на якорь и расположились на корме с удочками. Поначалу отец пытался забрасывать спиннинг, но безуспешно.
– Рановато еще, – объяснил свою неудачу Александр Михайлович, – щука здесь хорошо на блесну берет только в августе.
Особенного клева не было: за полтора часа на двоих вытащили полтора десятка не очень крупных подлещиков. Но Николая это ничуть не расстроило. Он смотрел по сторонам: на озеро, на поросшие лесом холмы на берегу, на розовое солнце, скатывающееся в озерную гладь. Заметил на горизонте узкую полоску мыса, которая заканчивалась возле какого-то сооружения, поднимающегося прямо из воды, и показал на него отцу:
– А там что?
– Монастырь. То есть когда-то был монастырь, а теперь колония для пожизненно осужденных. В этом заведении сидят самые злостные преступники, которым смертную казнь заменили пожизненным заключением: серийные убийцы, маньяки, террористы… Шансов на помилование или сокращение срока у них никаких.
– И мужчины, и женщины? – поинтересовался Николай.
– Это исключительно мужская колония, в народе ее называют «Черный дельфин». Но неподалеку есть и женская – «Серый лебедь». Большинство здешних заключенных не выдерживают условий содержания, пишут прошения, чтобы приговор о смертной казни привели в исполнение. Им, разумеется, даже не отвечают. А заключенные ждут смерти, ждут… Многие сводят счеты с жизнью прямо в камере.
– Лучше об этом не думать, – поморщился Николай.
– Лучше не знать, – поправил отец.
Клев начался, как только солнце опустилось в озеро где-то за бывшим монастырем. Очень быстро надергали из воды не только подлещиков, но и судаков, и сигов, и крупных окуней. Александр Михайлович, воодушевившись, снова и снова забрасывал спиннинг и уже подцепил на блесну пару двухкилограммовых щук.
– Пожалуй, достаточно, – сказал он.
Николай обернулся, чтобы посмотреть на умирающий вечер. Сумрак скрыл границу между водой и небом, но уже светила луна, направив к лодке узкую серебряную дорожку. Прямо по этой полоске плыл лебедь. В лунном сиянии он казался серым. Не доплыв до лодки, лебедь свернул в сумрак и вскоре исчез из вида.
Заработал мотор. Отец направил катер к берегу, а Николай продолжал всматриваться в темноту, надеясь разглядеть пропавшую во мраке птицу. К пирсу причаливали уже в кромешной темноте, и если бы не фонарь, то пришвартоваться было бы проблематично.
Выйдя на пирс из катера и вытаскивая ведро с уловом, отец вдруг продолжил недавний разговор:
– В стране сейчас около миллиона человек находятся в заключении, многим преступникам суды определяют условный срок, потому что и тюрьмы, и колонии переполнены. Вполне вероятно, что есть и невинно осужденные, они страдают ни за что. Но о тех, кто там… – Александр Михайлович мотнул головой в сторону темного горизонта: —…и в самом деле лучше не вспоминать. Нет на свете этих людей. Да они и не были людьми, когда совершали свои преступления.
Они подошли к своему коттеджу, возле которого располагалась увитая плющом беседка. За ее окнами горел свет, виден был сервированный стол и спинки мягких кресел.
– Нас дожидаются, – шепнул Александр Михайлович сыну.
Николай повертел головой, но никого вокруг не было видно.
– Сейчас мы с тобой баньку посетим, – сказал отец, – попаримся немного, через часок выйдем, а тут нам шашлычки из осетра приготовят, котлетки щучьи подадут, салатики, грибочки соленые. То-то Пал Палыч жалел, что остаться не может.
Через час с небольшим они сидели в беседке, и все, о чем говорил Александр Михайлович, стояло на столе. Присутствовали еще двое чиновников из какого-то министерства. Один из них был с женой. Сорокалетняя дама в шифоновом платье с глубоким вырезом, открывающим круглую силиконовую грудь, во все глаза смотрела на молодого оскароносца, а когда муж, теряя бдительность, отворачивался, беззвучно вздыхала и облизывала сочные губы. Мужчины пили водку, закусывали хрустящими белыми груздями и тающими во рту щучьими котлетками, говорили о каких-то делах, более похожих на развлечения, вспоминали общих знакомых, но не сплетничали. Даме было немного грустно, ей ничего не оставалось, как пить итальянское белое вино и незаметно под столом прижиматься бедром к ноге Николая Торганова.
Спать легли поздней ночью. Торганов-старший, уже лежа в постели, погасил ночник у своей кровати, пожелал сыну спокойной ночи. И почти сразу сказал:
– Что ни происходит, все – к лучшему. Ничего бы этого не было: ни этой ночи, ни рыбалки… Вполне возможно, что и слава прошла бы мимо тебя, Коля, если б не тот злополучный отдых в Юрмале.
На следующий день сразу после завтрака отец уселся за рабочий стол в кабинете коттеджа, сказав, что приехал сюда не только ради рыбалки, но и для работы.
– Сейчас идет подготовка к очередному ежегодному посланию президента, – сообщил он, – ничего нельзя упустить.
Николай посидел в беседке, а потом, обнаружив в холодильнике холодное пиво, достал две бутылочки и отправился с ними на пляж, где уже находилась вчерашняя дама. Она развалилась в шезлонге и дремала, подставив солнцу подбородок. Рядом стоял еще один шезлонг – пустой, если не считать оставленного на нем номера «Спорт-экспресса»: как видно, министерский чиновник недавно куда-то скрылся. У чиновников всегда появляются дела, стоит только их женам вздремнуть.
– Ах! – воскликнула робкая жена трудолюбивого слуги народа, когда открыла глаза и увидела в трех шагах от себя Николая. – Вы так неожиданно подошли, что я…
Ничего путного ей на ум не пришло, и потому дама просто решила покраснеть от смущения:
– Разве можно так пугать женщин?
– А как надо пугать? – поинтересовался Николай. – Научите!
– Ну, вы прямо…
Дама опять не смогла подыскать подходящих слов, а потому принялась взволнованно дышать, поддерживая при этом бретельки слишком маленького для ее бюста бикини.
– Хороший на вас купальничек, – сказал Николай и начал стягивать с себя джинсы.
Дама смотрела на него с волнением и плохо скрываемым интересом.
– Я его в прошлом году в Милане купила, – сообщила она скороговоркой. – А вообще мы с мужем в Портофино отдыхали. Хорошее местечко!
Произнеся это, она улыбнулась, потому что Николай стоял уже перед ней в одних плавках. То, что ожидала увидеть дама, превзошло все ее ожидания.
– Теперь я готова поверить, что вы дружите со Шварценеггером.
– А разве были какие-то сомнения? – бросил через плечо Николай, направляясь к воде.
– Нет, но…
Она замолчала, а потом вскрикнула испуганно:
– Ой, а вы что, купаться надумали? Вода же холодная, ногу может свести, а спасателей здесь нет.
– А разве вы не поспешите мне на помощь?
– Конечно, я брошусь к вам, – заверила дама, – только я плаваю плохо, мы можем вместе утонуть.
– Зато какое наслаждение утонуть в ваших объятьях!
Торганов зашел в озеро. Вода оказалась не такой уж холодной. Дно оказалось песчаным, и было мелко, пришлось пройти пару десятков шагов, и, только погрузившись по пояс, Николай бросился в воду и поплыл. Удалившись от берега на приличное расстояние, он перевернулся на спину и стал смотреть на облака, пробегавшие по небу. Он уже отвык от спокойной воды, и подобное купание казалось ему странным: не надо вбегать в накатывающие на берег волны, бороться с океаном, стараясь подальше отплыть от пляжа, чтобы потом, ловя двухметровый вал, нестись к берегу на его гребне, то взлетая, то вновь опускаясь. А здесь безмятежно и тихо, ничто не волнует душу, можно даже говорить глупости малознакомой женщине. Зачем он тут? Николай подумал об этом и удивился, что случайная мысль, залетевшая в голову, привела его сюда с целью, неизвестной ему самому. Россия, полузабытая и неузнаваемая им страна, качала его на поверхности озера, накрывая близкими облаками.
Чиновничья жена дожидалась у кромки воды. Несмотря на свою гипертрофированную грудь, она была стройна и знала об этом.
– Вам дважды звонили по мобильному, – сообщила дама, глядя с улыбкой на торс Николая.
Она все еще не теряла надежды. Два шезлонга стояли в непосредственной близости друг от друга.
Торганов проверил непринятые вызовы: один раз звонила из Нью-Йорка мать, а второй звонок был от издателя.
Сначала он набрал номер матери.
– Почему ты не сообщил, как долетел? – начала возмущаться Ирина Витальевна. – Ты уже третий день в России, а от тебя ни слуху, ни духу.
– Я в Москве, вернее, в Белозерске, – объяснил Николай, – отец пригласил меня на рыбалку. У меня все в порядке и у него, судя по всему, тоже.
– Будь осторожен.
– Он ни о чем просить не собирается.
– Все равно: будь осторожен с его знакомыми. Особенно с женщинами.
Разговор шел на английском, и чиновничья жена, хоть и делала вид, что внимательно вглядывается в легкую рябь на поверхности озера, старательно напрягала слух.
– Я как раз общаюсь с одной симпатичной дамой.
Говоря это, Торганов посмотрел на профиль соседки и увидел, как у нее дрогнули уголки губ – понимает, значит.
Затем Николай связался с Витальевым и разговаривал с ним уже на русском.
Разговор с издателем был недолгим. Григорий Михайлович предупредил, что на следующей неделе предстоит запись телевизионного интервью, а также участие в какой-то популярной программе, где разыгрываются три миллиона рублей.
В ответ Николай доложил Витальеву, что с текстом газетного интервью ознакомился и согласен, в принципе, со всеми своими ответами, только, упоминая об отце, следует сказать, что он сделал определенную административную карьеру.
– О’кей, – согласился издатель, – мы еще обсудим это. А на следующий уик-энд ничего не планируйте: мы с вами приглашены на частную вечеринку. Вернее, приглашение прислали мне, но оно рассчитано на две персоны. Очень солидный дом, хозяин – влиятельный человек: у его дочери день рождения. Вот я и подумал: моя жена устала от всех этих гламурных тусовок, а на вечеринке будет много интересных людей…
– Если вы имеете в виду двадцатипятилетие дочери Шабанова, – перебил издателя Николай, – то возьмите с собой жену – зачем ей скучать в одиночестве! А я там и так буду: Пал Палыч меня уже пригласил.
– Вы серьезно, что ли? – удивился Витальев. – Не успели в Москве появиться, а уже завели такие знакомства!
Издатель решил больше не мучить Николая разговорами и попрощался.
– А вы Алису прежде не видели? – обратилась к Торганову слышавшая весь разговор чиновничья жена.
– Никогда. А что, она настолько страшна, что мне следует отказаться от предложения?
Дама дернула плечом, бретелька соскочила.
– Почему же, как раз наоборот. Алиса весьма симпатична, к тому же популярна среди молодежи. Она – ведущая программ на «МузТВ». Так что на вечеринке у нее будет большое количество эстрадных звезд. И вообще эта тусовка рассчитана исключительно на молодежь, а так бы мы с мужем тоже там были.
– Жаль, что вас не будет, – притворно опечалился Николай, – хоть одно приятное лицо увидел бы. А вам когда двадцать пять исполнится?
Дама внезапно пунцово покраснела: наконец до нее дошло – писатель издевается. И все же она нашла силы спокойно и достойно ответить:
– Уже никогда. Я старше Алисы Шабановой, хотя до возраста Мишел Майлз мне далековато.
В очередной раз Николай убедился, что в России о нем известно все.
А чиновничья жена, оказавшаяся не такой уж тупой, попыталась уколоть его еще раз:
– Кстати, почему вы прилетели один? Не смогли упросить свою подругу посетить Россию вместе с вами?
– Она провожала меня в аэропорту. Очень хотела полететь, но я отговорил: сейчас Стивен Спилберг снимает фильм по моему сценарию, где у Мишел главная роль. Даже день отсутствия на съемочной площадке грозит гигантскими неустойками. А расставаться тяжело даже на время: Мишел плакала, просила меня остерегаться русских женщин. Она, кстати, только что звонила, и вы могли слышать нашу беседу.
– Я не прислушиваюсь к чужим разговорам, – покачала головой дама и снова покраснела.
Но тут затренькал ее собственный мобильник. Дама проверила номер телефона абонента и поднесла трубку к уху.
– Я на пляже… Хорошо, хорошо… Постараюсь не скучать. Завтра вечером прилечу. Бай!
Отключив сотовый, она посмотрела на Николая и улыбнулась.
– Это мой муж звонил. Сказал, что его вызвали в Москву. Кстати, и ваш отец с ним летит. Оставляют нас тут одних.
Торганов не поверил: отец наверняка предупредил бы, что собирается его покинуть. Видимо, дама что-то напутала. И тут раздался звонок от Александра Михайловича.
– Мне на московскую квартиру с курьером прислали новые материалы, необходимые для доклада. Так что я срочно вылетаю домой. А ты уж отдохни без меня.
– Ну, и что мы будем делать? – спросила чиновничья жена.
Тут Николай вспомнил о принесенных им на пляж бутылочках пива, открыл одну и протянул даме.
– Пить пиво. А там – посмотрим.
Вечер они провели в беседке возле коттеджа, в котором теперь обитал один Торганов. Пили водку и закусывали шашлыком по-карски, вареной осетриной, пирожками с белыми грибами и блинами с черной икрой. Дама намазывала икру на блин и, смеясь, угощала Николая из рук. Слегка захмелев, она стала веселой и разговорчивой. Коля опьянел быстро. Он откусывал от блинов, которые держала в руке дама, доходил до ее пальцев, и последний кусочек она нежно подталкивала к его рту ладошкой. Потом смахивала икринки с его губ и облизывала свои пальчики, делая это страстно и с явным удовольствием…
Утром они вместе приняли душ, потом вернулись в постель и провалялись до обеда.
Днем Светлана была такой же неутомимой, как и ночью.
А муж ее оказался одним из заместителей министра юстиции.
Домой возвращались вместе. В последний раз Николай посмотрел на озеро, думая, что никогда сюда не вернется. Потом внизу промелькнул старый монастырь, в котором размещалась теперь колония для преступников. Николай точно не знал, что это – «Черный дельфин» или «Серый лебедь», и все равно содрогнулся, когда разглядел маленький внутренний дворик, прикрытый сверху ржавой решеткой.
Расставаясь со Светланой, Торганов поинтересовался, есть ли у нее дети.
– Сын. Ему восемнадцать. Только что закончил первый курс и с друзьями махнул на Сейшелы. Впервые отдыхает без нас. Он всерьез увлекся дайвингом и виндсерфингом. А я теперь волнуюсь.
Николай сидел за празднично накрытым столом в квартире отца, ловя на себе взгляды сестер. Старшая исподтишка на него посматривала, а младшая без смущения разглядывала в упор невесть откуда взявшегося брата. Николай был немного растерян, так как новая жена отца казалась совсем молодой, по крайней мере, выглядела моложе жены заместителя министра юстиции, с которой Коля расстался накануне.
– Марусе было восемнадцать, когда мы познакомились, – сказал отец. – Оля была студенткой Корабелки. Ректорат поручил мне сделать маленькую заметку о девушке, победившей в конкурсе студенческих проектов. А я увидел ее и влюбился моментально. Думал, шансов никаких, ведь я вдвое старше. Но так хотелось видеть Марусю, что я нашел предлог для встречи: якобы готовлю очерк для городской молодежной газеты. Кстати, очерк потом был опубликован. Мы увиделись, она рассказала о себе: живет в общежитии, родители погибли, из родственников только старенькая бабушка. Неделю мы встречались будто бы для работы над очерком. А потом я взял да и признался ей в любви.
Николай посмотрел на жену отца, и та улыбнулась ему.
– На самом деле я призналась первой, – сказала она, – просто увидела, что Саша боится это сделать. Мы поженились почти сразу, а потом Наташка родилась. А через два года и Маша.
Но младшей сестре менее всего хотелось слушать разговоры о себе.
– А вы действительно дружите со Спилбергом?
– Во-первых, не «вы», а ты, – поправил ее Николай, – а во-вторых, не дружу, а сотрудничаю.
– А с Мишел Майлз тоже сотрудничаешь? – спросила девочка.
Николаю пришлось делать удивленные глаза, но жена отца объяснила:
– Машка собирает всю информацию о тебе: у нее есть специальная папка с вырезками из журналов и газет.
– С миссис Майлз я дружу, – кивнул Николай, – хотя видимся мы не часто. Она, кстати, меня перепутала с Иваном Сергеевичем Тургеневым, сказала, что читала мой роман «Вешние воды». А я наврал, что это мой двоюродный дедушка.
– Не очень-то и наврал, – весело улыбаясь, произнес Александр Михайлович, – род Торгановых – древний. Хан Торган в четырнадцатом веке пришел на службу к Великому князю московскому вместе с другими татарскими родами, отказавшимися принимать ислам. Так на Руси появились Юсуповы, Салтыковы, Самойловы, Измайловы и другие известные семьи. Врал, наверное. А потом один из нашего рода, Яков Торганов, пошел в шуты к царю Алексею Михайловичу. Должность шута была тогда не такой уж презренной и унизительной, хотя Якову приходилось кудахтать под столом и подавать царю якобы снесенные им яйца. Зато сделался богатым человеком. Но уже тогда Яков исправил фамилию на Тургенев. А мы так и остались гордыми нищими Торгановыми.
Постепенно Николай освоился в отцовской квартире и даже удивился, что чувствует себя как дома. Хотя почему и нет? Он и в самом деле сидит в кругу близких родственников: отец, сестры – разве есть более родные люди? Только вот язык не поворачивается назвать жену отца Марусей.
Младшая сестра включила телевизор на музыкальном канале, появилась ведущая программы – красивая девушка с мелированными волосами. Что-то неуловимо знакомое было в ее лице, Николаю показалось даже, что он видел эту девушку прежде. Непроизвольно махнул головой, сбрасывая наваждение: не мог он ее знать.
– Это Алиса Шабанова, – объяснила Маша, – моя любимая. Правда, она очень похожа на Скарлетт Йохансон?
– Действительно, – согласился Николай, – есть что-то общее.
Он смотрел на девушку, с которой должен был познакомиться через пять дней. Теперь ему казалось, что он знает ее и ждет не знакомства, а очередной встречи.
Пал Палыч прислал за Николаем автомобиль с мигалкой на крыше.
Опускаясь на кожаный диван, Коля обратился к водителю:
– Далеко ехать?
– На Рублевку. Но вы не переживайте – у нас спецномера и спецсигналы. Через час будем на месте.
Водитель оказался прав: ровно через час машина подкатила к высокой кирпичной стене, вдоль которой уже стояли припаркованные дорогие автомобили, и остановилась перед металлическими воротами. Из будки охраны появился плечистый молодчик с мобильной рацией в руке. Он подошел к машине, водитель опустил стекло, охранник внимательно оглядел Николая.
– Торганов, – представился тот.
Молодой человек поднес рацию ко рту и произнес негромко:
– Торганов. Один.
– Есть такой, – сквозь хрип эфира отозвался мужской голос.
Ворота начали разъезжаться, а охранник, наклонившись к открытому окошку, сказал Николаю:
– Простите, но таковы правила.
Дом Шабанова находился метрах в пятидесяти от ворот, к нему вела широкая, выложенная гранитной плиткой дорога, вдоль которой росли невысокие кедры и стояли фонари на тонких чугунных столбах. Несмотря на бледные сумерки летнего вечера, фонари сияли ослепительным светом. На площадке перед домом стояли накрытые столики, неподалеку от которых была сооружена небольшая эстрада, где вовсю старались скрипачи.
Автомобиль остановился возле большого плавательного бассейна с подсвеченным дном, Николай открыл дверцу и сразу услышал мелодию, которую исполняли музыканты. Это была тема из фильма «Тихий ангел». Но еще больше удивился Торганов, когда увидел, что вдоль бассейна растут трехметровые пальмы. Гостей было пока немного – не более двадцати человек; приглашенные стояли небольшими группами и беседовали. Между ними сновали официанты, разнося на подносах напитки.
Подойдя ближе к дому, Николай заметил Шабанова, который помахал ему рукой. Рядом с Пал Палычем стояла его дочь. На ней было обтягивающее шелковое платье и короткий белый пиджачок, скроенный как смокинг. Отправляясь на вечеринку и зная, что на ней будут присутствовать люди известные и, стало быть, состоятельные, Николай тоже решил надеть смокинг. И тоже белого цвета. Но, выйдя из автомобиля и увидев гостей, расстроился: среди гостей не было мужчин в смокингах или хотя бы в костюмах – только рубашки или майки с рисунками и блестками. Зато хозяйка вечера была одета так, словно ждала именно его, зная заранее, во что будет одет обладатель «Оскара».
Он подошел к Алисе, удивляясь ее сходству со Скарлетт Йохансон. Пал Палыч протянул ему руку для приветствия и сказал дочери:
– Вот, Алиса, тот самый Ник Торганофф, книгой которого ты зачитываешься.
Девушка улыбнулась ослепительно, а Николай изобразил растерянность:
– Значит, у вас уже есть американское издание «Тихого ангела»? А я-то принес вам в подарок именно его.
Коля достал из кармана книжицу и протянул имениннице. Алиса раскрыла ее и, прочитав надпись на титуле, улыбнулась.
– Ну-ка, ну-ка, – наклонился к дочери Пал Палыч, – что наша знаменитость написала для тебя?
– Это на английском, папа. «Алисе от автора, который готов подарить ей страну чудес, а не какую-то дурацкую книжку».
Николай достал из другого кармана плоскую коробочку, открыл ее и протянул.
– Не зная вашего вкуса, я решил довериться своему.
– Какая прелесть! – восхитилась Алиса.
Достала из коробочки браслет из белого золота с бирюзой и тут же нацепила его на запястье.
– Я бы сама выбрала для себя именно такой. К тому же он очень походит к моему пиджаку.
– И к глазам, – добавил Пал Палыч.
Посчитав, что его миссия выполнена, Торганов решил отойти в сторону, но именинница остановила его:
– Куда же вы? Постойте рядом. Мне очень хочется побеседовать с вами.
Она смотрела в лицо Николая серьезно и внимательно.
– Может быть, перейдем на «ты»? – предложила Алиса.
– С удовольствием, – согласился Торганов, – мне тоже так проще.
Алиса махнула рукой, подзывая официанта.
А Коле объяснила:
– Мы должны выпить на брудершафт, чтобы соблюсти русский обычай.
Тут же подошел официант с подносом. Николай взял оба бокала, один передал Алисе, и они выпили шампанское одновременно, вернули бокалы на поднос, после чего Алиса положила свою руку Торганову на плечо, ладонью погладила его шею и подставила губы. Коля хотел лишь коснуться ее губ, может быть, чмокнуть быстро, но девушка ждала иного. Она решила продлить поцелуй насколько возможно, не смущаясь, что рядом стоит ее отец и гости пялятся на них во все глаза. Она впилась в рот Николая полными губами и сжала их так сильно, что он почувствовал, как кончик ее языка касается его зубов. Алиса уже двумя руками обнимала его шею и прижималась к нему всем телом. Поцелуй длился не менее минуты. Наконец Алиса отстранилась и взглянула на Колю влажными глазами:
– Ты не обиделся за мою откровенность?
– На тебя невозможно обижаться, – ответил Николай.
И поправил лацкан ее пиджачка.
Смокинг Алисы оказался сшит из тонкой крокодиловой кожи, только лацканы были шелковые.
Гости продолжали прибывать. Они поздравляли Алису, дарили ей подарки, а потом здоровались с Пал Палычем и с Торгановым, нисколько не удивляясь тому, что он стоит рядом с именинницей. Очень скоро подошел Витальев с женой. Вдвоем они притащили связку фолиантов в кожаных обложках с золотым тиснением.
– Алиса Павловна, позвольте вручить вам образцы новой продукции моего предприятия. Это подарочные издания, которые отныне будут вручаться высоким гостям, посещающим нашу страну.
Алиса махнула рукой, откуда-то из сумерек вырисовался охранник, который взял тяжелые книги и растворился во тьме.
– Зная, что среди ваших гостей будет многоуважаемый Николай Александрович, я принес и его книгу.
Витальев протянул имениннице русское издание «Тихого ангела», Алиса подмигнула Николаю и передала ему томик для того, чтобы он и на ней оставил дарственную надпись.
«Алисе в память о мгновении счастья, подаренном автору», – написал Коля.
Девушка, прочитав, обняла Николая и быстро поцеловала его. Витальев не смог скрыть удивления, обернулся к жене, но промолчал. Похоже, он делится со своей супругой всеми новостями, даже если события происходят на глазах у обоих.
Количество гостей перевалило за две сотни. Они стояли возле столиков, сидели на краю бассейна или на траве возле пальм. Играла музыка, но в гуле голосов ее не особенно было слышно. Кто-то пытался выкрикивать тосты и здравицы в честь именинницы, но на это веселая компания обращала еще меньше внимания. Кто-то смеялся, кто-то, встретив знакомых, обнимался и целовался, кто-то глушил шампанское, пил водку или виски, а некоторые, не таясь, нюхали кокаин.
– Откуда здесь пальмы? – спросил Торганов у Пал Палыча.
– Из нашей оранжереи, – ответил Шабанов, – на лето мы их вместе с кадками зарываем в землю, а осенью возвращаем под крышу. – Но у меня, – он многозначительно повернулся к Николаю, – к вам совсем другой разговор будет.
Он взял Николая под локоть и повел к дому. У дверей уже ждал Витальев. Втроем они вошли внутрь и расположились в креслах в просторной гостиной.
Прежде чем начать разговор, Пал Палыч внимательно оглядел Николая, словно еще раз хотел убедиться, что перед ним именно Торганов, а не кто-то другой.
– Николай Александрович, – произнес Шабанов, – не буду скрывать, что появление ваше в моем доме неслучайно. Дело даже не в том, что моя дочь – ваша преданная читательница и поклонница, и не в том, что ваш отец, Александр Михайлович, приближен к президенту страны и дружит с ним уже много лет. Ваши книги, фильм, поставленный по вашему сценарию, вручение премии американской киноакадемии подняли престиж нашей страны, пробудили интерес к России у разных слоев зарубежного населения. А потому нами серьезно рассматривается вопрос о вручении вам Государственной премии в области литературы.
– Я рад, – произнес Торганов.
– И я тоже, – согласился Пал Палыч, – решение принималось непросто, но у нас сейчас книжки пишут все кому не лень, а настоящих талантов – раз-два и обчелся. А вы уже признанный Западом автор. Конечно, есть проблемка в том, что вы проживаете в Штатах, но и это поправимо.
– В каком смысле? – не понял Николай.
– Не бойтесь, – улыбнулся Шабанов, – ничего, что ограничило бы вашу свободу передвижения и выбор места проживания, вам не грозит. Просто предстоит ряд определенных процедур. Во-первых, надо поменять ваш старый советский паспорт на российский. Это для вас за один день сделают. Во-вторых, надо создать вам определенный имидж: дескать, вы не эмигрант, сваливший когда-то в Америку, а самый настоящий патриот, активно участвующий в общественной жизни страны. Вы должны войти в состав какой-нибудь общественной организации и проявить себя.
– Я не собираюсь вступать в какую-либо партию, – попытался отговориться Торганов.
– Николай Александрович, вы меня не поняли. Вас включат в состав какой-нибудь общественной комиссии сообразно вашим увлечениям или образованию. Ваша основная специальность какая?
– Вообще-то я – юрист. Более четырех лет проработал в известной адвокатской конторе.
– Это просто замечательно! – обрадовался Шабанов. – Тогда и думать ни о чем не надо. Мы включим вас в состав Общественной палаты… Хотя нет, лучше в состав Комиссии по помилованию. Делать ничего не придется, другие люди будут рассматривать прошения, изучать их и принимать решения, а вы, как, впрочем, и другие члены комиссии, будете просто ставить свою подпись под протоколом заседаний. Возглавляет комиссию академик Локотков Василий Ионович, дважды Герой Социалистического Труда – замечательный старикашка, он в свое время создавал химическое оружие для Советской Армии.
Торганов не знал, что отвечать. Понимал только, что решения ждут от него именно сейчас, не решения даже, а простого согласия, потому что решено все давно. Вполне возможно, что и отец приложил к этому руку.
– Я, разумеется, не против, – произнес Николай, – только ведь я постоянно проживаю в Штатах, там у меня и работа, обязательства перед издателями и продюсерами… Потом…
– А какая разница, где жить! – перебил его взбудораженный Пал Палыч. – Работайте здесь, вам создадут все условия. Выпустите еще несколько книг массовым тиражом. Издатель только рад будет.
Шабанов посмотрел на Витальева, и тот кивнул.
– Конечно, буду. Еще как! А когда премию вам вручат, знаете, как ваши книги расходиться будут!
– Не расходиться, а разлетаться! – уточнил Пал Палыч. – И потом, эта общественная нагрузка не отнимет много времени. В Нью-Йорк можете летать, когда вздумается. Потерпите месяцев восемь, пока Госпремию не получите, а потом выйдете из состава комиссии.
– Ну, если так, то возражений у меня нет, – согласился Николай.
И тут же почувствовал, как заныло сердце, словно он совершает какую-то страшную ошибку. То же самое Торганов чувствовал накануне свадьбы с Джозефиной.
– Вот и славно, – произнес, поднимаясь из кресла, Шабанов, – завтра я доложу о вашем согласии, а на следующей неделе вас официально введут в состав Комиссии по помилованию.
Пал Палыч протянул руку Николаю, а потом Витальеву. Но обратился к одному лишь Торганову:
– Ладно, оставайтесь здесь, а я вернусь в городскую квартиру. Все эти эстрадные звезды мне не по душе. Сейчас они напьются, обкурятся, обколются, кокаину нанюхаются и начнут в бассейн прыгать. Ребята мои последят, конечно, чтобы никто не утонул или от передозировки не загнулся. А вы, Коля, проконтролируйте Алису. Она девочка хорошая, подобными делами не увлекается, но сегодня у нее день рождения – многие к ней приставать будут, дескать, давай выпьем или заплыв устроим. А в том, что тут оргия начнется, я не сомневаюсь.
– Ой, – встрепенулся Витальев, – тогда я намекну жене, чтобы она уезжала: ей такие вещи лучше не видеть. Скажу ей, что мне надо с Торгановым кое о чем побеседовать, а потому задержусь ненадолго.
Они вышли из дома. На площадке возле бассейна уже начались танцы. Грохотала музыка, мигали разноцветные лампы. Торганов увидел среди толпы Алису: она была уже без пиджака и танцевала с бокалом шампанского в руке. А в опасной близости от нее покачивался длинноволосый неопределенного возраста человек, уже потерявший где-то свою рубашку.
Дочь Пал Палыча тоже увидела Николая и помахала ему рукой, подзывая к себе. Она даже крикнула что-то, но сквозь грохот музыки ничего не было слышно. Алиса поняла это, улыбнулась и послала Николаю воздушный поцелуй.
Вскоре вернулся Витальев, радостный от того, что не пришлось долго уговаривать жену.
Издатель и писатель обогнули бассейн, попросив официанта перетащить к ним один из столиков и пару стульев. Вскоре они сидели под пальмой, потягивая виски и наблюдая, как в мигании разноцветных огней колышется людская толпа. Алису не было видно, зато некоторые из приехавших девушек уже сбросили платья.
– Сейчас начнется, – обрадовался Витальев.
Но первым в бассейн сиганул все-таки мужчина: держа в руке бутылку шампанского, некто в светлом костюме разбежался и прыгнул, согнув ноги в коленях. Вынырнув, он тут же поднес бутылку ко рту и начал пить, захлебываясь пеной. Тут же посыпались в бассейн и остальные: полуголые девушки и мужчины в брюках и без оных.
– Роскошное зрелище! – восхитился Витальев и, закинув голову, сделал большой глоток виски прямо из горлышка.
На мгновение Торганову показалось, что он увидел Алису. Девушка со светлыми волосами и в темном обтягивающем платье вошла в воду и поплыла через бассейн.
– Пойти, что ли, и мне искупнуться? – произнес издатель и обернулся к Николаю: – Вот так теперь в России веселятся: это вам не цыганский хор с медведем!
– Можно и цыган вызвать, и медведей на велосипеде, – сказала Алиса, появляясь над бортиком бассейна.
Торганов помог ей выбраться из воды и подвел к столику. Мокрое шелковое платье так облепило ее, что казалось: на Алисе нет никакой одежды.
– Это еще только начало, – сказала она, недовольно глядя на издателя.
– Эх, была – не была! – закричал Витальев, вскакивая со стула, срывая с себя пиджак и сбрасывая ботинки. – Один раз живем! – заорал он, устремляясь к бассейну.
Зажал нос пальцами и прыгнул в воду.
Алиса обхватила шею Торганова двумя руками, прижалась к нему мокрым телом и, ловя губы Николая, прошептала:
– Я хочу тебя прямо сейчас.
Весь следующий день они провели в постели. То, что произошло накануне, Торганов старался не вспоминать, хотя не видел ничего ужасного в том, что они, обнявшись, рухнули на подстриженную траву газона под низкорослыми пальмами. Алиса стянула мокрое платье, а он в спешке избавился от смокинга и брюк, потом они целовались, а когда стали заниматься любовью, загрохотали петарды и ракеты, в небе рассыпались гроздья салюта и закрутились колеса фейерверков. Стало ясно, как днем, может быть, еще ярче, совсем рядом закричали десятки голосов, а они, не обращая внимания на происходящее, не могли насытиться друг другом. Каждый из них был словно голодный зверь, настигший наконец долгожданную добычу. В тридцати шагах колыхалась толпа, оглашая окрестности стоглоточным гулом. Но Николай и Алиса уже летели к звездам сквозь искры фейерверков и разрывы петард.
Потом, утомленные, они направились в дом: апартаменты Алисы располагались на втором этаже, вход туда был отдельный. Они поднимались по лестнице долго, потому что на середине пути желание снова охватило обоих. Они любили друг друга на ступеньках, потом в коридоре, на пороге спальни и в ванной тоже. За окнами продолжали орать гости, но потом крики стали стихать: кто-то отправился домой, кто-то остался спать на газоне. Ребята из охраны ходили между телами, освещали лица людей, поверженных алкоголем и усталостью, поднимали кого-то, разносили гостей по автомобилям, возвращались и продолжали свое дело. Видимо, они и подобрали платье Алисы и костюм Николая, потому что, когда он рассматривал через окно площадку рядом с бассейном, то ничего не увидел. Вернее, увидел идеальную чистоту. На траве не осталось даже клочка бумаги или окурка. Это было неприятным открытием.
– Ты что там высматриваешь? – спросила она.
– Брюки свои ищу.
– Бесполезно. Потом пошлем кого-нибудь за новыми. Иди ко мне!
Он вернулся в постель, думая о том, что Алиса оставила на газоне не только свое платье, но и трусики, а он нижнее белье растерял, скорее всего, на ступеньках лестницы.
– Ты чем-то расстроен? – спросила она.
Николай покачал головой.
– Все нормально.
– Но я же вижу. Может, я тебе не понравилась?
– Ты – чудо, и сама это знаешь.
– Знаю, конечно, – согласилась Алиса, – мне столько писем приходит от поклонников! Ты представить себе не можешь. Они все дебилы и дауны. Ошибки орфографические делают, причем самые примитивные, в словах «моя ненаглядная» аж четыре штуки. И все предлагают заняться сексом. Каждый уверяет, что у него получается это как ни у кого на свете. И откуда они про себя такое знают?
– Тебе придется смириться: это оборотная сторона популярности.
– Мне плевать на всех. Но когда я увидела тебя на вручении «Оскара», то решила сразу: этот парень рано или поздно будет моим! И, как видишь, не ошиблась. Я всегда получаю то, что хочу.
Алиса обняла Николая и спросила:
– Тебя не коробит моя откровенность?
– Наоборот: мне даже льстит то, что такая девушка обратила на меня внимание.
– А Мишел Майлз?
– Мы просто друзья.
– Никогда не поверю. Я женщина, но все равно к Мишел неровно дышу.
– Она замужем, и у нее двое детей.
– А если бы я была замужем, это обстоятельство остановило бы тебя?
– Нет, конечно. А ты разве замужем?
– Была когда-то, но недолго. Муж оказался не по женской части. Отец застукал его с любовником на какой-то квартире, ничего не сказал, но за месяц скупил акции нефтяной компании, где супруг был вице-президентом. Акции были заложены банкам под обеспечение просроченных кредитов, так что отцу даже не пришлось выкупать их, просто договорился с банкирами, и те отдали ему залог в управление. После чего ту компанию поглотила более крупная: банкиры подзаработали, и отец, вероятно, тоже. А муж, скрываясь от долгов, сбежал в Таиланд, откуда носа не кажет.
– Сейчас у тебя есть кто-то?
– Сейчас у меня ты, и мне этого достаточно.
К вечеру они спустились во двор. Костюм Торганова оказался висящим на ручке двери, ведущей в апартаменты Алисы. Брюки и смокинг были тщательно отутюжены. Николай оделся, Алиса оглядела его внимательно, словно видела впервые, и тут же предложила отправиться ужинать в ресторан. После они заехали в какой-то клуб, где потанцевали немного, потом оказались в казино. Николай сделал несколько ставок, и последняя оказалась удачной. Он еще раз поставил весь выигрыш на чет, выпала двойка.
Это было его первое в жизни посещение казино. И первые выигранные деньги. Хотелось еще немного поиграть, но Алиса потянула его за рукав, сказав так громко, что оглянулись игроки, сидящие за соседним столом:
– Поехали домой – я тебя хочу.
Они проследовали через весь зал к выходу, на них оборачивались, узнавая, конечно же, популярную телеведущую и разглядывая ее спутника, стараясь угадать, кто это. Некоторые посетители даже сфотографировали их на камеры мобильных телефонов.
Следующий день они плескались в бассейне и поднимались в спальню, снова спускались к бассейну и снова спешили наверх. Ночь показалась им короткой.
А потом был понедельник. Но отрезвление так и не пришло.
Они обедали в Барвихе в небольшом ресторане, где негр-тапер на белом рояле негромко исполнял регтаймы Скотта Джоплина, как Алиса вдруг опомнилась:
– Сегодня понедельник? Так у меня в два часа дня запись новой программы!
Оба еще в субботу утром отключили мобильные телефоны, чтобы никто не мешал им, а теперь наконец вернулись в реальный мир.
– В два часа запись, а уже начало четвертого.
И они помчались в столицу. Алиса вела свой родстер так, что у Торганова замирало сердце, несколько раз ему казалось, что все – столкновение со встречной машиной неизбежно, но Алиса умело вклинивалась между двумя попутками и, пропустив встречную, снова вдавливала в пол акселератор. У поста ГИБДД их все-таки остановили. Подошел инспектор, откозырял, но тут же узнал сидящую за рулем девушку и расплылся в улыбке:
– Автограф не дадите?
И с плохо скрываемой неприязнью оглядел Торганова.
Алиса достала из сумочки стодолларовую банкноту, расписалась на ней, протянула инспектору, и машина рванула с места.
«Я люблю ее, люблю, – пронеслось в голове Николая, – она красива, сексапильна, популярна, умна. Что еще надо? Так я и люблю ее. Кажется». Последнее слово зазвенело в ушах, снова защемило сердце предчувствием, и, чтобы избавиться от волнения, Николай посмотрел на профиль Алисы.
– Ну что ты так смотришь, – сказала она, почувствовав его взгляд, не оборачиваясь и продолжая следить за дорогой, – словно запоминаешь перед долгой разлукой.
– На сколько бы мы ни расставались, я буду очень скучать.
– Не успеешь: я приеду к тебе вечером.
Он вылез, родстер рванул и тут же затормозил. Задним ходом Алиса подогнала автомобиль к Торганову и крикнула через опущенное стекло:
– Я, кажется, начинаю любить тебя.
И умчалась.
«Кажется, начинаю…» – ту же самую фразу написала ему Мишел на своей фотографии, вспомнил Николай.
Слава богу, что первое его интервью было назначено на вторник.
Он ждал Алису, а явился Пал Палыч. Шабанов поставил на стол бутылку виски и осмотрел квартирку.
– Надо поговорить.
Николай напрягся, догадываясь, что разговор пойдет об его отношениях с дочерью Пал Палыча, но тот, откручивая пробку с бутылки, сказал:
– Твой российский паспорт готов. За это по тридцать капель.
Он наполнил подставленные Торгановым рюмки. После чего достал из кармана паспорт, раскрыл его и положил на стол.
– Вот здесь распишись. Только поставь русскую подпись.
Что Николай и сделал, удивляясь оперативности, с которой был подготовлен документ, удостоверяющий его российское гражданство.
– Теперь о главном. В пятницу ты станешь членом Комиссии по помилованию, но прежде встретишься с академиком Локотковым. Старик имеет право знать, с кем ему придется работать.
– Имеет, – согласился Торганов.
– Тогда и за это по тридцать капель.
Выпили, и Пал Палыч сразу поднялся.
– Пойду я.
Он подошел к двери и уже взялся за ручку, но обернулся.
– Чуть не забыл. Мне все известно про ваши отношения. Я – не слишком строгий отец, позволяю Алиске многое. Но тебе скажу: обидишь ее – огребешь кучу неприятностей. Ты понял?
– Да уж родной язык не забыл. А почему вы решили…
– По кочану, – перебил его Шабанов, – я не запугиваю, а просто говорю, что Алиска – девочка хорошая, не надо ее обижать.
Он ушел, а Торганов не мог понять: расстроен или нет Пал Палыч известием о связи дочери с известным, теперь уже российским писателем. И вообще, что он за человек? Почему у государственного чиновника, пусть и высокопоставленного, такая роскошная резиденция с кучей охраны? И день рождения дочери наверняка обошелся в немалую сумму.
Николай решил узнать что-нибудь у отца, набрал номер, но трубку сняла младшая сестра.
– Привет, привет, – затараторила она, – а я как раз собиралась тебе звонить. Купила сегодня газету «Калейдоскоп», где про всех звезд пишут. А там больша-ая статья про то, что у Алисы Шабановой новый бойфренд. Догадываешься кто?
– Откуда мне знать?
– Хватит притворяться! – обиделась сестра. – Там все про вас написано. И даже фотографии есть: вы в казино вместе, потом в ресторане, а главная – на которой вы целуетесь возле ее дома! Я вырезала и в твое досье поместила.
– Отец дома?
– Он сегодня вернется поздно.
– Ну, тогда до свидания. Только запомни: не все, о чем сообщают газеты, правда.
Вдруг Николай вспомнил, что уже несколько дней не работал. Включил компьютер и открыл файл со своим романом, который начал писать весной в Нью-Йорке.
«Все предначертано, но ничего не известно заранее. И в этом прелесть жизни и острота ощущений. Каждая случайная встреча и всякий мимолетный взгляд существуют в этом мире для тебя, так же, как и любовь, проходящая стороной, или чужая боль и страдания близких или посторонних тебе людей. Для чего мы здесь и что знаем о пространстве, нас окружающем? Старик, ловящий последние лучи солнца, не ответит. Промолчит и мудрый ребенок, который пытается понять мир, разглядывая божью коровку на своей ладони. Все в этом мире тайна, и не надо пытаться постичь ее, нужно просто удивляться и радоваться чуду твоего неслучайного появления в этом пространстве. Все молчит, и все ждет ответа. Но что сказала бы она – девочка-школьница, чья душа промелькнула ласточкой над весенним двором моего детства и растаяла в неверной памяти ушедшего утра?»
Торганов читал написанное и не понимал, для чего он это писал. Книга не получалась, а то, что получалось, казалось явной графоманией. Каждый человек, которому нечего поведать миру, пытается заставить окружающих поверить в выдуманные им глупости. Проще всего сделать это, назвавшись писателем. Но в голове у такого писателя нет ни мыслей, ни сюжетов, ни любви к миру – вот почему каждый графоман сочиняет историю о своей школьной любви, которой и не было вовсе.
А что было в жизни самого Николая и что есть сейчас? Кого он может вспомнить и оставить в своем сердце навсегда? Девушки из американских баров, лица которых промелькнут перед его мысленным взором с такой скоростью, словно они проносятся мимо за стеклом вагона подземки – нечеткие, расплывчатые? Джозефина, которая если и вызывала какие-то чувства, то далекие от любви и привязанности?.. Мишел, которая более всего на свете боится приближающейся старости? Мулатка – грациозная любительница танцев, ставшая содержательницей ночного клуба и довольная жизнью из-за того лишь, что носит трусики за пятьсот баксов?..
Алиса… Может, именно она – подарок судьбы? Она красива, умна; она страстная и нежная любовница. Она популярна и богата. Ей ничего от него не надо, кроме него самого. Но если Алиса – подарок судьбы, то что-то надо отдать взамен: просто так никто ничего не дарит. Даже судьба.
Ближе к вечеру он созвонился с отцом.
– Меня включили в состав Комиссии по помилованию, – сообщил он.
– Поздравляю, но тебе это надо?
– А ты не слышал об этом?
– От кого я мог слышать?
Николай промолчал.
И тогда отец сказал:
– Честное слово: я слышу впервые. И не знаю: поздравлять тебя или просить отказаться.
Тут как раз позвонили в дверь – пришла Алиса, разговор пришлось свернуть. Она казалась веселой и беззаботной, от нее пахло дорогим виски, и она спешила.
– Даже до утра не останусь. Завтра у меня встреча с руководством канала. Я решила запустить собственную программу, стать и ведущей, и продюсером. Программа называется «Ужин со звездой». Я буду беседовать в пустом ресторане за столиком при свечах с разными знаменитостями. Потом заиграет оркестр, и мы будем танцевать под прекрасную музыку в пустом зале и разговаривать. Не хочешь быть моим первым гостем?
– Одним интервью больше, одним меньше, – ответил Николай, – меня это мало заботит: мне нужна ты.
Она ушла утром. Всю ночь в окна бил злой завистливый ливень.
Василий Ионович Локотков оказался вовсе не забавным старикашкой, каковым его описал Пал Палыч. Академик, несмотря на свои восемьдесят лет, был подвижным крупным мужиком – лысым и безбровым. Возраст выдавали разве что старческие пигментные пятна на лысине и на тыльных сторонах ладоней. Рукопожатие Локоткова было сухим и крепким.
– Любезный Николай Александрович, в курс дела вас введут другие люди, а я просто объясню стратегическую задачу. С самого начала вы должны уяснить себе, что мы не занимаемся судебными ошибками, пересмотрами приговоров, выяснением обстоятельств дела, характеристиками личностей осужденных: по большому счету, нам на это, простите за грубое слово, плевать. Мы – орган милосердия. В стране сейчас сидит за решеткой почти миллион людей. Кого-то на преступления толкнули жизненные обстоятельства, кто-то, вероятно, получал удовольствие, совершая противоправные деяния, – все люди разные, но мы должны быть милосердны ко всем. В той или иной степени, разумеется. Конечно, каждое прошение о помиловании не доходит до нас: есть специально обученные люди, которые фильтруют поступающие к нам заявления. Но даже по тем, что выносятся на заседания комиссии, мы не всегда принимаем положительные решения. А бывает и наоборот. Вот мне как-то сообщили, что в какой-то колонии содержится женщина, получившая четыре года за то, что пыталась вынести с территории птицефабрики двух замороженных цыплят. Знаете, такие потрошеные… Я как узнал, так сразу в Верховный суд позвонил, и в Минюст еще. «Что, говорю, за хрень такая! У бабы трое детей, а зарплату на фабрике уже полгода не платят!» Короче, наслали на эту фабрику ревизию, налоговую и прочих орлов. Директора сняли, главбуха тоже, кого-то еще – к чертям собачьим!
– А женщину освободили? – поинтересовался Николай.
– Конечно. А куда они денутся! Тогда как раз амнистия была к очередному Дню Победы, а она уже больше половины срока отсидела.
– Простите, а приговоренные к пожизненному сроку могут рассчитывать на помилование?
– Разумеется! Никто не мешает им рассчитывать. Только кто же им даст помилование – подонкам этим! Пусть судьбу благодарят и мораторий на смертную казнь за то, что хоть жизнь им сохранили. Уяснили стратегическую задачу?