«…Я оскорбил божество, горе мне, где бы я ни был, меня повергнет бог Солнца. Нет мне возврата, а тебе нет спасения», – в занесенной для удара руке блеснуло лезвие кинжала, и Кутти в ужасе проснулась.
Она лежала в своей постели под балдахином красно-лилового пурпура в своей опочивальне. В высокое окно било солнце, и Кутти поняла, что уже позднее утро. Сбросив узорное шерстяное покрывало с пушистой бахромой, она спрыгнула с инкрустированной золотом кровати из бука на высоких ножках в виде львиных лап и подошла к висевшему на стене овальному зеркалу, украшенному по бортику рельефом из четырех бегущих львов, разделенных завитками виноградных листьев. Блестящая поверхность, представляющая собой отполированную серебрянную пластину, отразила испуганное смуглое личико в ореоле длинных волнистых волос цвета каштана с огромными круглыми глазами, которые отец за непроницаемую черноту называл бусинками из небесного хафальки. Под глазами темнели круги – свидетельство страшного сна, который царевна изо всех сил старалась выбросить из головы. Ее сердце до сих пор бешено колотилось, а руки дрожали, когда она надевала на шею свои любимые черные бусы, выкованные Алаксанду из тех звездочек, что бог неба Уашав бросает на землю, если бывает в хорошем настроении. По словам кормилицы Кутти старой Лебину, небесный хафальки предохраняет от сглаза и порчи.
«Не надо было снимать их на ночь», – подумала Кутти, судорожно сжимая бусы в руке.
Постояв так некоторое время, она перевела дыхание и, немного успокоившись, ударила тоненьким молоточком в тапи – прикрепленный к стене небольшой медный диск, ответивший мелодичным звоном. Дверь тотчас отворилась и в комнату вошла невысокая девушка, неся изящный узкогорлый кувшин с водой и золотую коробочку с душистым порошком из плодов маганского баланитеса14 для умывания.
– Доброе утро, госпожа моя, – приветствовала она царевну с глубоким поклоном.
– Хапати, – обратилась к маленькой служанке Кутти, после того как с ее помощью умылась и облачилась в длинную тунику ярко-голубого цвета из тончайшего виссана, перехваченную в талии вышитым поясом, – сейчас же разыщи Лебину и пришли ее ко мне.
– Слушаюсь, госпожа моя, – ответила та и побежала исполнять приказание.
Кутти подошла к маленькому темно-красному столику из киликийской сосны, уставленному миниатюрными золотыми флакончиками и разноцветными керамическими сосудами, наполненными розовым маслом, черно-зеленым сурьмяным порошком и ароматами из мирта и мирры. Присев на резной стульчик, она посмотрелась в висевшее над столом зеркало, рельеф на серебряной раме которого на этот раз изображал четырех уточек между стилизованными облаками. Следы ночного кошмара изгладились, и гордое личико царевны внешне казалось спокойным.
Откинув назад волосы, Кутти закрепила их надо лбом золотым гребнем с цветами из лазурита. Затем она открыла стоящий перед ней кипарисовый ларчик с крышкой из тамариска, инкрустированной самшитом и мозаикой, и принялась перебирать украшения, прикладывая к груди то серебряную брошь с огромным изумрудом, то сердоликовые бусы из Мелуххи. Наконец, она остановила выбор на лировидных золотых сережках с подвесками из лазурита. Каждая подвеска представляла собой круглый, горизонтально расположенный цилиндр, на обоих концах которого были закреплены две огромные жемчужины – белая и желтая.
Эти необычные серьги достались ей от бабушки, царицы Каттах, которая получила их вместе с другими дарами от вождя загадочного племени ишкуза в благодарность за разрешение беспрепятственно пройти через территорию страны. По рассказам отца, который видел чужеземцев семилетним мальчиком, это были свирепые на вид всадники на высоких темных лошадях в странных меховых одеяниях с длинными прямыми волосами цвета спелого эммера, развевающимися на ветру, и с пронзительными голубыми глазами, казавшимися особенно яркими на загорелых лицах. Больше всего, по словам Табарны, его детское воображение поразили медные панцири на груди лошадей и украшенные золотом поводья. Золотом же были отделаны головные уборы и пояса пришельцев. Они вихрем пронеслись через все царство с востока на запад, никому не причинив вреда, и никто из хаттов так и не узнал, откуда родом это племя, куда оно направляется и зачем.
Кутти, вспоминая рассказ отца о таинственных чужеземцах, которые исчезли так же внезапно, как и появились, вдела одну серьгу и взялась за другую. Вдруг желтая жемчужина, прикрепленная к подвеске, выскользнула из ее руки и с глухим стуком упала на стол. Царевна замерла. В этот момент в комнату торопливо вошла пожилая женщина с морщинистым добрым лицом и седыми волосами, покрытыми тканым платом из небеленого льна. Кутти вскочила и, подбежав к кормилице, обняла ее. Лебину почувствовала, как вздрагивают тоненькие плечи девушки.
– Что ты, что ты, госпожа моя? – стала она успокаивать Кутти, гладя ее по волосам. – Ты ведь уже взрослая, а плачешь, как маленькая…
– Я боюсь… – сквозь слезы проговорила царевна.
– Тебе нечего бояться, госпожа моя. Твой отец и твои подданные защитят тебя от любых врагов.
– Но я видела во сне, как меня приносят в жертву… Меня хотели заколоть кинжалом.
– Во сне? – повторила Лебину изменившимся голосом. – Тебе надо рассказать об этом отцу и немедленно пройти обряд очищения от зла. Иди к царю, а я позову «старую женщину».
Табарна с тревогой выслушал сбивчивый рассказ Кутти.
– Я помню, однажды, когда была совсем маленькой, я подошла утром к постели мамы, и она вдруг сказала: «Во сне меня коснулась рука божества» – а вечером она умерла. Мне кажется, я тоже скоро умру.
– Ты не должна сравнивать, дочка, – с тяжелым вздохом ответил царь. – Твоя мать была очень больна. Я умолял всех хаттских богов вернуть ей здоровье, но они не захотели. Забудь свой ночной кошмар, «старая женщина» снимет с тебя зло.
Вскоре Кутти в черной до пят рубахе и черной обуви стояла посреди небольшого квадратного зала, освещенного семью медными светильниками, рядом с жертвенником из хафальки, а одетая в белое жрица водила над ее головой сделанным из тростника крылом хараса15, произнося заклинания:
– Боги страны установили это: Страх и Ужас – два божества для вразумления смертных, богиня Цифури ведает ими. И вот царевна, охватил ее Страх, охватил ее Ужас. О господин страны Хатти, великий Вурункатти, с тонким хлебом, крупой и вином обходим твои священные места вокруг чистой воды. Сотри гневный взгляд с царевны! Сотри пристальный гневный взгляд! В темную землю пусть скроется плохое!
С этими словами жрица положила крыло на поднос из тростника и медленно обошла вокруг жертвенника с ритуальным хлебом и вином, распевая медленным речитативом:
– Как лодку река унесла –
Следов не найти ее больше,
Так точно река унесет
Всех тех, кто виновен в заклятьях.
Как лодки следов не найти –
Зло не существует для бога!
Пусть будут свободны от злых
Заклятий и боги и люди!
Затем она подняла над головой Кутти две фигурки из воска и бараньего жира.
– Какие бы люди ни стремились сделать царевне зло, я теперь держу их в руках. Какие бы люди ни желали царевне зла, да будут они раздавлены точно так же! – «старая женщина» сжала в руках фигурки и бросила их в огонь куззана16.
Пламя очага взметнулось вверх, и Табарна, вместе с Лебину наблюдавший за обрядом, облегченно вздохнул:
– Ну вот, Кутти, теперь все будет в порядке. Великий Вурункатти отведет от тебя злые силы.
После того как с нее сняли черную одежду, чтобы, как полагается, зарыть ее в землю, царевна почувствовала, что чары окончательно рассеялись, и повеселела. Даже сломанная сережка уже не казалась зловещим предзнаменованием. Наоборот, Кутти с удовольствием подумала, что теперь у нее есть законный повод заглянуть в медницу.
Выйдя из своей небольшой, но очень уютной горенки в коридор, она открыла дверь в гардеробную комнату, расположенную прямо напротив входа в горницу. Сменив мягкие домашние туфли на себ-себ – сандалии на высокой деревянной подошве с загнутыми кверху носами и шнуровкой из двух тонких кожаных ремешков, украшенных самоцветами из Мелуххи, она надела высокий тюрбан со свисающими концами, завернулась в длинную льняную накидку нежно-голубого цвета и, захватив сережки, направилась к западным воротам дворца.
Выйдя на улицу медников, царевна обернулась: личная охрана, состоящая из двух высоких людей жезла в остроконечных шлемах и коротких туниках, следовала за ней на расстоянии двух вытянутых рук в строгом соответствии с дворцовым протоколом. Плечи телохранителей крест-накрест опоясывала кожаная перевязь, скрепленная на груди большой медной бляхой, за поясом у каждого торчал короткий меч-кинжал с расширенным в центре лезвием и костяным эфесом в виде головы льва.
«Хорошо хоть боевые топоры не догадались взять», – с досадой подумала Кутти, не любившая персональную охрану, без которой, как она часто ворчала, человеку шагу ступить нельзя за пределами халентувы.
– Не ходите за мной! – приказала она телохранителям прежде чем переступить порог медницы.
Те не стали перечить, поскольку все мастерские, где работали с хафальки, как стратегически важные объекты находились под наблюдением специального отряда людей жезла, и замерли в ожидании недалеко от входа.
В меднице против обыкновения было тихо. Остывший горн казался в полумраке спящим животным неизвестной породы. Алаксанду Кутти нашла за перегородкой колдующим над наконечником копья, который он старался через узкие прорези прикрепить к загнутым язычкам, вбитым в древко.
– Что ты делаешь? – тихо спросила она.
Алаксанду вскочил и в замешательстве поклонился царевне:
– Чиню копье, госпожа моя. Хапрассун приказал срочно привести все оружие в порядок.
– Почему срочно – разве мы собираемся воевать?
– Гисахис сказал, что это подготовка к шествию войска, которое будет на празднике Пурулли.
– Значит, ты не сможешь мне помочь? – спросила Кутти, опуская глаза. – Я сломала сережку.
– Я сделаю все, что в моих силах, – ответил медник и обаятельно улыбнулся. – Не думаю, что какое-то шествие может быть важнее приказаний царевны.
– Я не приказываю – я прошу… – Кутти оборвала фразу и, посмотрев в глаза Алаксанду, молча протянула ему серьги.
Он неловко принял их из рук царевны и, пытаясь скрыть смущение, поспешно поднес к окну, разглядывая ковку.
– Какое необычное крепление, – пробормотал он, по-прежнему не отрывая взгляда от украшения. – Я поставлю на место жемчужинку и вечером принесу серьги во дворец, госпожа моя.
– Хорошо, – холодно сказала Кутти и, резко повернувшись, быстро вышла из медницы.
Вернувшись в халентуву и пройдя в центральный внутренний двор, она застала здесь то оживление, какое бывает лишь перед большими праздниками. Все его огромное почти идеальной квадратной формы пространство было заполнено суетящимися людьми. Непрерывно сновали кравчие с корзинами, наполненными круглыми хлебами, стольники, держащие в руках сразу по нескольку кубков, чашники с кувшинами для вина, среди которых Кутти заметила Тамаса, бережно несущего кубруши – священный золотой сосуд, используемый только раз в году в ритуале Пурулли.
«Что-то рано в этом году началась подготовка к новогодним торжествам, – подумала Кутти, наблюдая за столпившимися вокруг Гисахиса акробатами в цветных головных повязках и с толстыми блестящими кольцами в ушах.
Вообще-то она любила эту предпраздничную суету, напоминавшую ей детство, когда обычно строгий отец разрешал маленькой царевне проказничать и играть с акробатами. Но сегодня у нее было какое-то странное настроение. Она устроилась за огромным розовым кустом у фонтана и молча смотрела, как группа акробатов раскладывает в указанном Гисахисом месте в северном углу двора под финиковой пальмой свои замысловатые лесенки и музыкальные инструменты.
Во двор вышел только сегодня вернувшийся из восточных земель известный торговец зерном Велку, считавшийся главным поставщиком сплетен. Его тотчас окружила толпа побросавших свои дела людей дворца. Он начал увлеченно о чем-то рассказывать, энергично размахивая руками. Кутти заметила, как главный повар Сува с жезлоносцем Хари и казначеем Урду, словно пораженные услышанным, отошли в сторону и тихо переговаривались. Кладовщик Ципадани с маленькой бронзовой гирькой в руке в виде черной уточки, наоборот, старался пробиться поближе к Велку, распихивая столпившихся людей, правда, без особого успеха – некоторые просто отмахивались, другие недовольно ворчали.
Царевна слегка улыбнулась, увидев как Васти, пытаясь навести порядок, начал выпроваживать разболтавшегося купца, который, надувшись от важности, вступил с ним в перепалку. Люди дворца неохотно стали расходиться, разбирая свои корзины и кувшины. В этот момент к начальнику дворцовой охраны подбежал один из людей жезла и о чем-то взволнованно заговорил, указывая рукой в сторону Львиных ворот. Васти немедленно бросил заниматься купцом и быстро направился к тому крылу дворца, где находится тронный зал.
Кутти неторопливо пошла за ним и, уже войдя внутрь, вдруг нахмурилась. Ей показалось, что в картине, которую она только что видела, было что-то не так. Она попыталась вспомнить, что же это было – необычное выражение на чьем-то лице или вскользь брошенное слово, а может быть, какая-то вещь, но мысль ускользала. С этим выражением недоумения на лице ее застал Гисахис, в сопровождении мальчика-вестника спешащий к царю.
– Что случилось, госпожа моя? – ласково обратился он к ней.
– Ничего. Просто мне показалось, что я что-то видела, чего не должно быть, а что, не помню, не понимаю…
– Где это было, сейчас в центральном дворе? – быстро спросил Гисахис, внезапно напрягшись.
– Да… я стояла за кустом роз и смотрела, как смешно Васти пытался утихомирить разболтавшегося Велку, который собрал целую толпу. Люди дворца охотно оставили свои дела, чтобы послушать свежие новости, так что весь двор оказался заставлен брошенными на дороге корзинами и подносами. Но что-то было не так… Это может быть важно, как ты считаешь?
– Не думай об этом, госпожа моя, – нежно сказал Гисахис. – Если ты видела что-то важное, потом все вспомнится само собой. Но как только вспомнишь – сразу же расскажешь мне, хорошо?
– Хорошо…
Гисахис внимательно посмотрел на задумавшуюся царевну и хотел сказать что-то еще, но, поколебавшись, ничего не добавил, лишь молча поклонился, отвечая на рассеянный кивок Кутти, которая все с тем же задумчивым видом направилась в сторону своих покоев. Несколько мгновений он стоял неподвижно, глядя ей вслед, потом, опомнившись, поспешил дальше.
Огромный тронный зал правильной прямоугольной формы с колоннадой, который обычно служил для торжественных приемов иноземных послов и особо важных ритуалов с участием царя, сегодня выступал в несколько необычной роли. Табарна сидел на своем величественном троне из хафальки, покрытом леопардовыми шкурами, который стоял на возвышении у северной стены. От пола до потолка стену украшало огромное панно, на котором самоцветами был искусно выложен бог Солнца Эстан с рыбами на голове, в повозке выезжающий из моря. Прямо над головой царя располагался круглый золотой штандарт с рельефным изображением символа царской власти – двухголового хараса.
Перед царем понурив головы стояли двое людей жезла из сопровождения хаттского посла, отправленного в Маган с письмом Табарны. Рядом расположилась живописная группа бородатых мужчин в войлочных круглых шапках и запыленных дорожных плащах-накидках с завязанными узлом на груди лямками. Это были жители Ура, покинувшие город, разграбленный восставшими рабами и хатамтийцами. Когда Гисахис вошел, они рассказывали Табарне и стоявшему возле него Васти, что по всей территории бывшего Каламского царства бродят толпы мародеров и шайки разбойников.
– Там всюду ненависть и раздор, государь, – продолжал свою речь высокий мужчина с окладистой седой бородой и густыми бровями, к которому его спутники обращались с особым почтением. – Людьми, а не черепками покрыта окрестность, стены зияют, ворота и дороги завалены телами, кровь страны заполнила трещины земли…
Говоривший, как потихоньку объяснил подошедшему писцу Васти, был глава одного из аккадских родов Серух. Как и многие жители Ура, он со всеми домочадцами покинул родной город. После долгого утомительного пути семейство достигло небольшого городка Харрана. Здесь Серух познакомился с людьми из свиты хаттского посланника, которые возвращались домой, и решил отправиться вместе с ними в надежде найти в Хаттском царстве спокойствие и безопасность.
– А где же ваши женщины и дети? – спросил Табарна.
– Ждут твоего решения за стенами этого зала, государь.
– Мы разместили их в гостевых комнатах, господин мой, – сказал главный дворцовый распорядитель Антухса.
– Ну что ж, я рад приветствовать вас в стране Хатти. Будьте моими гостями. Слуга покажет вам апартаменты, где вы сможете временно разместиться. Я пожалую вам землю и дам работников-строителей, которые помогут вам в устройстве жилищ, – Табарна наклонил голову, давая понять, что аудиенция окончена.
– Благодарим тебя, государь, – пришельцы с достоинством поклонились и вышли в сопровождении Антухсы.
– Теперь говорите вы, что произошло, – сурово обратился царь к людям жезла.
Из их печального рассказа выяснилось, что караванная дорога через Финикию, ведущая к Тростниковому морю, которой обычно пользовались хатты для путешествия в Маган, оказалась недоступна из-за огромных каменных глыб, заваливших перевал в Амманусских горах. Пришлось вернуться к киликийскому Тавру и повернуть на более опасный путь через Харран вдоль реки Мала до Долгого залива. Сначала все шло хорошо: они благополучно миновали сенарские степи за Харраном, избежав встречи с кочующими племенами амореев, и обошли охваченные беспорядками города Калама. Они уже достигли цели – побережья Горькой реки, где им предстояло сесть на корабль для выхода в Долгий залив, но буквально у самого трапа посла настигла шальная стрела, пущенная одним из каламских воинов, группа которых затеяла пьяную драку с гребцами стоявшего рядом торгового судна из страны Дилмун.
– Вы пойдете под суд как нарушители клятвы – вы не выполнили своих обязанностей по охране жизни посланника хаттского царя, – жестко сказал Васти после окончания доклада своих подчиненных.
– Не будем несправедливы, Васти, – смягчил царь упрек мешеди. – Едва ли они могли что-то сделать в такой ситуации. От руки богов не уйдешь. А где ларец с моим письмом?
В этот момент дверь тихо отворилась, в зал неслышно вошла Кутти и стала за одной из колонн рядом с троном.
Люди жезла тем временем раскрыли лежащий у их ног сверток, и один из них протянул Васти плоский дорожный ларец, обитый медью. Тот открыл его и достал сначала большую глиняную табличку, а затем богато украшенный кипарисовый футляр, из которого вынул блеснувший золотой рукояткой кинжал.
Кутти вздрогнула, она узнала кинжал – тот самый, что пол-луны назад она разглядывала, взяв из рук Алаксанду, и тот самый, что занесла над ней во сне неизвестная рука. Царвена слабо вскрикнула и без чувств упала на руки подбежавшего Гисахиса.
– Она не умерла? – в страхе спросил Табарна.