III. Королева и женщина

Хотя королева Елизавета очень часто посылала к черту своих дам и любимых придворных, она, однако, никогда не обращалась с посторонними так, как в настоящую минуту с Гелем. Побудило ее к этому не удивление при виде юноши, заснувшего в ее саду в куртке рабочего и шелковых штанах, которые носили только люди из общества, точно так же, как и бархатный жилет. Она не боялась также, что это будет второй капитан Томас Лей, которого нашли как-то притаившимся во дворце около дверей ее спальни, дня через два после раскрытия, заговора герцога Эссекского, и которого тотчас же и казнили. Если бы при виде спящего юноши королеве пришла мысль, что этот человек, притаившийся здесь, убийца, она поступила бы, конечно, в данном случае так же, как и тогда, когда во время Бебингтонского заговора она вдруг наткнулась в саду на одного из спрятавшихся там заговорщиков, и, так как вблизи не было стражи, сумела одним только своим взглядом обратить его в бегство. Капитан ее стражи никогда в жизни не мог впоследствии забыть того выговора, который он получил от нее вследствие подобной его небрежности. В данном случае она была виновата во всем сама, так как капризным тоном приказала своей свите, состоявшей из придворных дам, пажей и стражи, оставаться в парке, а сама отправилась сюда искать уединения. Все эти люди стояли не очень далеко, они не могли видеть ее, но по первому ее призыву готовы были ринуться на помощь. Она искала уединения и рассердилась при виде юноши, помешавшего ей.

«Да, черт возьми, что ему здесь было нужно?» – спросил себя невольно и Гель, беспомощно озираясь по сторонам.

– Я не знаю, как я попал сюда, – заговорил он нерешительно, – но со мною нередко случается, ваше величество, что я просыпаюсь в таком месте, куда вовсе не стремился попасть; дело в том, что я выпил вчера чересчур много.

Он поднес невольно руку к голове, как бы подтверждая этим свои слова, и затем с таким неподдельным изумлением взглянул на свою рабочую куртку, что королева не могла не поверить его искренности.

– Как вас зовут? – спросила королева, которая, по-видимому, имела особые причины расспрашивать этого юношу сама, вместо того чтобы сейчас же приказать арестовать его или отдать под стражу.

– Гарри Мерриот, ваше величество, придворный актер, но по рождению дворянин.

Елизавета сначала как будто нахмурилась, услышав, что имеет дело с актером, но потом вдруг улыбнулась, в душу ее, по-видимому, закралась какая-то светлая и приятная мысль.

– Но ведь если вы актер, – сказала она, – вы, наверно, на стороне тех несчастных, которые участвовали в заговоре против меня? – спросила она, внимательно глядя ему в глаза.

– Я никогда не был их сторонником, ваше величество, клянусь в этом.

– Но лично вы расположены к ним?

– Некоторые из них были нам очень близки, и мы от души желали бы, чтобы они были оправданы, насколько это совместимо с преданностью вашему величеству и с счастьем и благосостоянием Англии. Что касается меня, я готов пожертвовать жизнью, чтобы доказать вашему величеству, насколько я предан престолу и моей высокой повелительнице.

Гель говорил совершенно свободно, нисколько не смущаясь, так как королева держала себя тоже крайне просто и говорила совершенно спокойно, как с равным себе.

– Может быть, – сказала она полушутя-полусерьезно, – вам придется на деле доказать свою преданность мне и в то же время оказать услугу одному из ваших друзей. Если бы я могла довериться вам, впрочем, нет, ваше присутствие здесь должно быть прежде объяснено. Постарайтесь напрячь свою память и вспомните, каким образом вы попали сюда. Это тем более необходимо, что вам, вероятно, известно, какая участь ждет тех людей, которые вдруг совершенно неожиданно появляются поблизости от королевских покоев.

Гель испугался, холод закрался в его душу.

– Если ваше величество хоть на секунду можете сомневаться в том, что сердце дворянина принадлежит вам не всецело, умоляю вас позвать стражу, и пусть возьмут меня.

– Нет, – ответила Елизавета, тронутая его словами и поверившая в его искренность, – я говорила это не потому, что я так думаю, но потому, что другие могли бы это думать. Теперь, когда мне кажется, что я поняла вас, я решила дать вам поручение, которое может исполнить только такой человек, как вы, то есть человек, никому не известный при дворе и могущий исполнить мое поручение так, что никто не заподозрит, что оно исходит от меня. Я как раз думала о том, где бы мне найти такого человека, когда увидела вас, и расположение духа у меня было не особенно блестящее, как вы уже имели случай убедиться.

– Служить вашему величеству – величайшее для меня счастье, – живо заметил Гель, и действительно он испытывал чувство глубокой преданности к королеве, как и вся остальная молодежь в Англии.

– Но все же вы мне не объяснили, как вы попали в мой сад, – сказала королева.

– Я помню, что произошла ссора в одной из таверн, где я был, – сказал Гель задумчиво, стараясь припомнить все перипетии прошедшей ночи. – Затем я очутился один на улице с капитаном Боттлем, тут произошел какой-то прискорбный случай, и затем я, кажется, заблудился и остался на улице совершенно один. Потом, помню, я шел, поддерживаемый кем-то с двух сторон, и вдруг я, кажется, упал и потерял сознание. Что было дальше, не помню, впрочем, нет, почему-то мне кажется, тот плотник в конце сада каким-то образом замешан в происшествиях этой ночи.

Плотник действительно в эту минуту оказался в конце аллеи, где стоял Мерриот с королевой; он намеревался приступить к исправлению решетки вокруг одного из боскетов.

Королева, которая, когда надо, могла быть самой церемонной из всех монархов на свете, теперь прямо приступила к делу: она слегка кашлянула и этим обратила на себя внимание рабочего; он посмотрел на нее и упал на колени, узнав королеву. Та поманила его к себе, он подполз на коленях и продолжал стоять так, пока королева не обратилась к нему. Гель тоже стоял на коленях, так как обыкновенно королева требовала, чтобы говорящие с ней находились в коленопреклоненном положении.

– Вы знаете этого молодого человека? – спросила Елизавета таким спокойным тоном, что невольно и плотник слегка ободрился и рассказал дрожащим голосом, как они пошутили с товарищами и провели этого господина в сад, а затем испугались сами того, что наделали, и бросили его сонного под кустом. Несчастный стал жалобно молить королеву простить его и не губить ради жены и восьмерых детей.

– Однако хороши у меня сторожа и стража вообще, – заметила королева, обращаясь к Гелю, – ведь, несмотря на вашу куртку, сразу видно, что вы не рабочий. Но, впрочем, может быть, все это к лучшему. – И, обращаясь к рабочему, сделала ему выговор за неуместную шутку, и, успокоив его обещанием, что простит его, если он сумеет молчать обо всем происшедшем, она велела ему вернуться к своей работе и снова обратилась к Мерриоту со словами: – Мне кажется, что вы посланы мне самим небом, так как я при всем желании не могла бы найти более подходящего человека. Мне нужен именно такой человек, которого никто не знает при дворе и на которого никогда не падет подозрение в том, что я дала ему секретное поручение.

Гель в душе немного подивился тому, что королеве почему-то понадобился такой человек, но он, конечно, затаил эту мысль в душе и сказал только, что действительно само небо послало его сюда, чтобы он имел счастье услужить своей королеве.

Что касается королевы, то она уже решила про себя, что использует этого человека для своей цели. Она пришла в сад, в поиске уединения, чтобы на свободе обдумать, где бы найти человека, которому она могла бы доверить свою тайну. Она решила рискнуть и довериться полностью тому впечатлению, которое произвел на нее этот юноша; ей казалось, что он предан ей и рыцарски оправдает ее доверие, исполнив поручение, хотя бы это стоило ему жизни. Делая вид, что колеблется, она этим только нарочно увеличивала его желание послужить ей, так как подчеркивала своей нерешительностью всю важность поручения, которое собиралась дать ему.

– Мне надо многое сказать вам, – начала она нерешительно, – а времени у меня немного. Я уже давно ушла от своей свиты, и там, вероятно, удивляются тому, что я так долго мечтаю в одиночестве. Никто не должен знать, что я видела вас здесь и говорила с вами. Что касается этих плотников, я спокойна, что они не выдадут нас, так как я достаточно уже запугала этого беднягу, который теперь, наверное, ни жив ни мертв от страха. Теперь слушайте, что я вам скажу. Близкие мне советники случайно открыли, что в заговоре герцога Эссекского принимал участие и один близкий мне человек. Участие его выразилось настолько сильно, что он поистине достоин казни. Он пока еще и не подозревает о том, что его предали. Он сидит, вероятно, теперь у себя дома совершенно спокойно и не знает, что уже подписан указ об его аресте. Сегодня днем офицер, которому поручено произвести арест, отправляется в дорогу в провинцию, где живет этот человек. Мне удалось отсрочить отъезд офицера на несколько часов, но это все, что я могу сделать.

– Отсрочить, ваше величество? – спросил Гель, думая, что он ослышался.

– Да, отсрочить, – совершенно спокойно повторила Елизавета, – я отсрочила арест, чтобы иметь время обдумать, как бы устроить так, чтобы этот человек успел скрыться раньше, чем его арестуют.

Она подождала немного, пока удивленный взор Геля не принял более вдумчивого и внимательного выражения, и продолжала так же спокойно:

– Вы удивляетесь тому, что я, которая могу повелевать, стараюсь вдруг прибегнуть к тайне, чтобы достичь желаемого? Вы удивляетесь тому, что я хочу дать возможность несчастному бежать и в то же время считаю необходимым дать указ об его аресте? Не проще ли было просто помиловать его? Вы не знаете, мой юный друг, что иногда монарху приходится издавать указы или санкционировать то, чего в глубине души он никак не может одобрить.

Гель молча поклонился. Он ничего не понимал в делах государственных и мало интересовался ими. Он не понимал мотивов поведения королевы, но готов был беспрекословно повиноваться ей и исполнить всякое ее желание. Только впоследствии понял он, как обстояло дело.

Заговор, во главе которого стоял герцог Эссекский, был направлен не против самой королевы или ее власти, а против существующего правительства, от которого заговорщики надеялись избавиться, сделав королеву на время пленницей и руководя ею по своему желанию. Что касается самой королевы, то все они были глубоко ей преданы. И, как женщина, она лично не могла питать к этим заговорщикам какой-нибудь особенной вражды. Но единство и целостность государства требовали, чтобы главные из заговорщиков были наказаны. Она с удовольствием помиловала бы своего любимца герцога Эссекского, если бы получила кольцо, которое он послал ей, чтобы напомнить данное его когда-то обещание. Но так как она не получила этого кольца, она решила, что он слишком горд, чтобы просить помилования, и отдала приказ казнить его. Что касается других его сообщников, то ко многим она была совершенно равнодушна, за другими же, наоборот, числились старые вины, за которые они должны были теперь расплачиваться. Так, например, Саутгемптону она не могла простить, что он женился и, кроме того, бывал часто причиной ссор между нею и герцогом Эссекским. Но кто же был тот таинственный незнакомец, о котором она говорила теперь Мерриоту?

Он принадлежал к числу тех счастливцев которые вовремя уехали в свои имения и скрыли таким образом всякие следы своего участия в заговоре, однако имена их были все же известны совету, и решено было наказать одного из них, чтобы напугать всех остальных. Выбор пал как раз на этого человека, так как помимо того, что он участвовал в заговоре, он был еще и католик.

Но дело в том, что Елизавета-женщина, сохранила о нем лучшее воспоминание, чем Елизавета-королева. Правда, он не был в данном случае исключением, так как герцог Эссекский и другие разделяли с ним ту же честь, но он во многом отличался от них. Будучи католиком, он никогда не бывал при дворе. Много лет тому назад, как-то в марте королева спасалась в его имении от грозы, которая застигла ее во время охоты. Она осталась некоторое время в его доме, отыскивая для этого различные предлоги, а затем он сопровождал ее во время одного из ее путешествий. Но связь эта была окружена глубокой тайной. Окончилась она тоже не так, как другие, внезапным разрывом или полным пресыщением: она была просто прервана и больше не возобновлялась. Таким образом, она сохранилась в памяти Елизаветы как что-то необыкновенно чистое и приятное; с годами воспоминание это принимало все более теплый оттенок и стало самым дорогим для ее сердца. Это была единственная чистая любовная поэма в ее жизни. Другие отличались бурными сценами и часто смешивались с самой обыкновенной прозой. Любовь эта могла служить темой для поэтического творчества, хотя бы и Эдмунда Спенсера. Она была тем дороже, что осталась для всех тайной. Никто никогда и не подозревал о ней, кроме молчаливого старого слуги и одной доверенной фрейлины; первый был теперь при смерти, вторая уже умерла.

Елизавете не хотелось осквернить свою любовь казнью, пока в ее силах было спасти этого человека. До сих пор она никогда не предлагала, и он никогда не просил ее защитить его от нападок и неприятностей, которые сыпались на него со всех сторон за то, что он католик, и настолько отравляли ему жизнь на родине, что он большею частью жил во Франции. Но смерть – это другое дело, ей была неприятна мысль, что он кончит свою жизнь на эшафоте, и хотя она больше и не мечтала о том, чтобы когда-либо опять встретиться с ним, но все же не желала его смерти. Этот любимый ею когда-то человек имел еще одно преимущество перед другими ее любовниками, он так и остался навсегда холостым. Уже одно это обстоятельство в ее глазах ставило его неизмеримо выше герцога Эссекского или Саутгемптона, так как те оба женились. Тот факт, что уже смерть герцога потрясла ее до глубины души, заставил ее призадуматься перед тем, как обречь на смерть другого своего любимца.

Жертва, принесенная ею в первом случае, настолько возвысила ее в глазах всего света, доказав, что она умеет приносить себя в жертву государству, что она не хотела показаться слабее, чем раньше. Больше чем когда-либо прежде, ей хотелось доказать всем, что личные чувства она не принимает во внимание и готова жертвовать для блага отечества хотя бы и самыми близкими друзьями. Тот факт, что она, королева, стоящая во главе великого народа, победительница великой Армады, была когда-то так слаба, что ясно выказывала перед всеми свои чувства, заставил ее именно теперь, когда имя ее должно было навсегда перейти в историю, следить за собою как можно строже. Отказать в санкционировании решения совета, имевшего глубокое политическое основание и никаких политических оправданий, значило бы перед всеми сознаться в своей слабости. Между тем она вовсе не хотела профанировать чувство, которое со временем сделалось для нее святым, и тем менее хотела, чтобы все узнали и об этой ее слабости. Поэтому ей оставался один исход – спасти его, но таким образом, чтобы никто не догадался, что этим спасением он обязан именно ей.

Для своего спокойствия как женщины она должна была сделать все, чтобы арест этот не состоялся. Но для спасения репутации королевы она должна была действовать тайно, чтобы никто не догадался об этом. Правая рука – королевы – не должна была знать, что делает левая рука – женщины, которая была этой королевой. Чтобы отсрочить хоть на несколько часов арест несчастного, она приказала соблюсти все формальности и привести в порядок все бумаги, необходимые для этой цели.

Ей нужен был человек отважный, ловкий, умеющий свято хранить доверенную ему тайну, и в то же время никому не известный при дворе, так чтобы в случае измены с его стороны никто не поверил ему, если он станет уверять, что действовал по приказанию самой королевы; кроме того, этот человек должен был верить ей на слово, что только глубокие политические причины побуждают ее поступать так в данном случае: самолюбивая и гордая королева не хотела, чтобы даже хоть один смертный знал, что именно заставляет ее желать спасения человека, которого она же сама осудила на смерть.

– Я ищу такого человека, – говорила королева Гелю, – который должен действовать исключительно от себя, не упоминая никогда моего имени. Никто не должен даже предположить, что он действует по моему приказанию, и вследствие этого, конечно, он и не может рассчитывать на благодарность с моей стороны, так как я могу поблагодарить его только мысленно.

– Подобная благодарность – высшее счастье на земле, – ответил Гель, до глубины сердца тронутый доверием королевы.

– Да, конечно, – ответила королева улыбаясь, – но ведь, кроме того, он не должен рассчитывать на помощь с моей стороны, даже если бы он из-за меня очутился в тюрьме или был бы осужден на смертную казнь. И если пытка вырвет у него признание, что он действовал по моему приказанию, то я скажу, что он нагло лжет, и откажусь от того, что когда-либо видела его.

– Если ваше величество будете так милостивы, что позволите мне выполнить данное поручение, я могу поручиться своей честью, что буду молчалив как могила, – сказал Гель, все более воспламеняясь желанием оказать эту услугу королеве, так как она должна была быть вполне бескорыстной и в то же время небезопасной.

– Но вам придется уехать из Лондона, – сказала королева, этими словами давая понять, что выбор ее окончательно решен, – и вам придется подыскать какой-нибудь предлог, чтобы объяснить своим друзьям свой отъезд из столицы.

– Это очень легко сделать, – возразил Гель, – наша труппа на той неделе начинает свое турне. Я уеду под тем предлогом, что хочу немного опередить ее, тем более что мои роли легко может исполнить другой актер, по имени Грове.

– Даже тот человек, которого вы едете спасать, – продолжала королева нерешительно, – не должен ничего подозревать о том, кем именно вы посланы. Вы сделаете вид, будто узнали об аресте благодаря чьей-нибудь измене и заинтересованы в его спасении только потому, что принадлежите к партии герцога Эссекского. Живет этот человек около Вельвина в Гертфордшире, зовут его сэр Валентин Флитвуд.

Гель невольно вскрикнул от удивления.

– Ну, в таком случае, – сказал он, – я могу спокойно действовать от своего имени, так как он – мой друг и даже мой благодетель: его отец спас когда-то жизнь моему деду. Мне незачем придумывать предлоги, чтобы спасти сэра Валентина, у меня довольно причин желать его спасения и без того. Я и не знал, что он вернулся в Англию.

– Вот и прекрасно, – заметила Елизавета, стараясь не показать, как она обрадовалась этой счастливой случайности, – теперь слушайте, что вы должны сделать. Офицер, едущий арестовать его, выедет отсюда в три часа пополудни. Вы должны опередить его, приехать во Флитвуд, предупредить сэра Валентина о грозящей ему опасности, уговорить его бежать и всеми способами должны стараться, чтобы бегство это удалось и он спасся бы вовремя.

Гель поклонился. По лицу его видно было, что он испытывает чувство глубокого разочарования, так как миссия его была в высшей степени проста и несложна.

Королева улыбнулась.

– Вам кажется это слишком легкой задачей, – сказала она, – стоит только быстро проехать расстояние от Лондона до Вельвина и оттуда в какой-нибудь порт. Но подумайте о том, что могут быть разного рода случайности. Представьте себе, что сэра Валентина как раз не окажется дома, и вам придется разыскивать его, чтобы опередить офицера, едущего арестовать его. Может быть, он будет дома, но не захочет бежать, так как не поверит грозящей ему опасности, и вам придется уговаривать его и, может быть, даже увезти его силой, причем вы легко можете наткнуться на преследование со стороны моего офицера. Вы должны будете оказать тогда сопротивление, хотя бы это стоило вам жизни, а между тем вам известно, что ожидает тех, кто противится официальной власти. Ведь вы таким образом сделаетесь таким же изменником, как и сам сэр Валентин. Помните, что, если вас возьмут, я не буду спасать вас, весьма вероятно, что я же сама отдам приказ казнить вас немедленно. Поэтому не относитесь так легко к своей задаче, помните о предстоящих вам опасностях и постарайтесь не попасть в руки правосудия. Может быть, вам потом, в свою очередь, придется спасаться бегством за границу и остаться жить там навсегда.

– Я исполню все ваши приказания в точности, ваше величество, но, умоляю, простите меня, что я должен все же упомянуть об одном обстоятельстве. Дело в том, что мне придется обзавестись лошадью, а я совершенно без денег.

– Слава богу, благодаря простой случайности я сегодня захватила с собой полный кошелек, выходя из дому, – воскликнула королева, отстегивая сумочку от пояса и передавая ее Гелю. – За последнее время мой кошелек вообще редко бывает полон. Высыпьте все эти золотые монеты в свой карман и оставьте мне только несколько штук, чтобы они звенели в кошельке.

Гель исполнил ее приказание, и королева снова повесила сумочку на пояс.

– Употребите эти деньги на спасение сэра Валентина, – продолжала она, – может быть, у него в данную минуту и не окажется необходимой суммы, а остальное оставьте у себя как вознаграждение за оказанную мне услугу. Конечно, этого немного, но что делать, другим способом я не могу вознаградить вас. Может быть, конечно, если все обойдется благополучно, вы и найдете потом возможность когда-нибудь впоследствии появиться при дворе при других обстоятельствах, тогда, конечно, я не забуду, чем я обязана вам, и постараюсь уплатить свой долг по отношению к вам.

– Ваше доверие, ваше величество, лучшая для меня награда, – возразил Гель с жаром.

На это Елизавета только сказала:

– Пусть этот плотник выведет вас из сада таким же образом, как он привел вас сюда, а теперь не теряйте времени, и Бог да благословит вас.

Гель был на седьмом небе, так как королева милостиво протянула ему руку, к которой он прикоснулся губами, все еще стоя на коленях.

Это была прелестная нежная рука, какой и сохранилась до самой смерти королевы, и такой помнил ее Гель до последних дней своей жизни. Не помня себя от восторга, он быстро поднялся и, пятясь назад, вышел из аллеи. Королева повернулась и быстро пошла по направлению, где ждала ее свита.

В эту минуту он чувствовал только одно, что жизнь его отныне принадлежала одной королеве, а Елизавета думала о том, как милостиво было к ней небо, послав ей в самую критическую минуту такого неожиданного помощника в лице этого скромного и в то же время предприимчивого юноши, который готов был исполнить ее поручение, хотя бы это стоило ему жизни.

Когда Гель очутился снова на улице, он ясно почувствовал все последствия ночи, проведенной в саду в холодное мартовское время: голова его болела невыносимо благодаря выпитому накануне вину. Во время разговора с королевой он, конечно, не сознавал этого. Чтобы избавиться от неприятного ощущения, он зашел в первую попавшуюся таверну и там подкрепил свои силы теплым завтраком и стаканом вина.

Затем он пошел в таверну, где накануне оставил свою рапиру, и так как там сразу признали его, несмотря на его рабочую куртку, – обстоятельство, не вызвавшее ничьего удивления, так как всем давно было известно, что во время ночных похождений Гель Мерриот являлся и не в таких костюмах, он получил свою рапиру без всяких разговоров и отправился затем по лавкам делать необходимые покупки. Некоторое времени спустя на нем уже красовался новый коричневый бархатный камзол, темно-зеленый плащ, широкополая шляпа без пера и высокие сапоги, в голенищах которых почти совершенно исчезали его коричневые брюки.

Он в уме уже обдумал план предстоящего путешествия. Так как одному невозможно было бы справиться с разбойниками, если бы на него напали на дороге между Лондоном и Вельвином, он должен был прежде всего позаботиться о том, чтобы найти себе спутника и слугу. К счастью, путь его домой лежал как раз через рынок, где обыкновенно собирались люди, остававшиеся без работы и готовые делать все, что бы им ни предложили. Он быстро направился туда и не успел он войти на рынок и смешаться с толпой, как вдруг издали увидел знакомое лицо, и знакомый голос окликнул его:

Загрузка...