Золотые лучи июльского солнышка заливают комнату своим ярким светом. Окно в сад раскрыто настежь, и в него тянутся колючие ветки шиповника, сплошь покрытые душистыми розовыми цветами.
Черноглазая девочка, подвижная и хорошенькая, но с капризно вытянутыми в гримасу губами и с сердито нахмуренными бровями, пишет, потешно прикусив кончик высунутого языка.
Пожилая гувернантка, низко наклонив голову над книгой и сощурив близорукие глаза, громко читает, отделяя каждое слово.
– «Послушание и покорность есть самое главное достоинство каждого ребенка», – диктует гувернантка и, оторвавшись на мгновение от книги, обращается к черноглазой девочке:
– После ребенка надо поставить точку. Вы написали, Тася?
Девочка бурчит что-то себе под нос, потом быстро отбрасывает от себя перо и кричит чуть не в голос на всю классную:
– Я посадила кляксу, мадмуазель! Я посадила кляксу!
– Тише! – спокойно, но строго останавливает гувернантка, – не кричите же так, я не глухая. Приложите промокательную бумагу и пишите дальше.
– Я не хочу писать! – решительно заявляет девочка и резким движением отшвыривает тетрадь в сторону.
– Но вы должны заниматься, – чуть повышая голос, возражает Марья Васильевна (так зовут гувернантку). – Вы должны заниматься, Тася, – еще строже повторяет она, – ваша мама желает, чтобы вы делали диктовку ежедневно.
– Неправда! – горячится девочка, – мамаша добрая и не захочет мучить бедную Тасю, a это все вы сами выдумали! Да, да, да! Сами, сами, сами! – И она готова расплакаться злыми, капризными слезами.
Потом, неожиданно придвинув к себе тетрадь и обмакнув перо, она сердито заговорила:
– Ну, да уж хорошо! Диктуйте! Я буду писать, раз вы требуете. Диктуйте, только поскорее!
И в тоже время черные глазки девочки весело и плутовато блеснули под длинными пушистыми ресницами.
– Так-то лучше, – произнесла, несколько смягчаясь в свою очередь, Марья Васильевна, – давно бы так.
И, поднеся к своим близоруким глазам книгу, она снова принялась читать, отделяя по слогам каждое слово:
– «Послушный ребенок – это радость всех окружающих, – его все любят и стараются сделать ему как можно больше приятного»…
На минуту в классной воцарилась полнейшая тишина. Только мерно раздавался голос Марьи Васильевны да скрип пера, быстро бегающего по бумаге. Тася, склонив головку на бок, теперь старательно и усердно выводила что-то пером на страницах тетради.
– Ну, кончили вы, наконец, Тася? – через некоторый промежуток времени обратилась снова Марья Васильевна к своей воспитаннице.
– Кончила, мадмуазель! – с самым смиренным видом возразила та, протягивая тетрадь гувернантке.
Гувернантка по привычке приблизила тетрадь к самому лицу и в ту же минуту легкий крик негодования сорвался с её сердито поджатых губ.
Тася громко рассмеялась на всю классную. На странице тетради был довольно сносно нарисован брыкающийся теленок, под которым неумелым детским почерком было старательно выведено рукой Таси: «самый послушный ребенок в мире»… К довершению впечатления, под последним словом сидела огромная клякса, к которой изобретательная Тася приделала рожки, ноги и руки и получилось нечто похожее на те фигурки, которые называются «американскими жителями» и продаются на вербной неделе.
Тася была, казалось, в восторге от своей затеи. Она схватилась за бока и хохотала на всю комнату.
Но Марья Васильевна не смеялась. Она стала красная и в одну секунду вырвала злополучный рисунок из тетради. Потом, бросив на свою не в меру расходившуюся ученицу уничтожающий взгляд и высоко подняв руку с злополучным листком, она, помахивая им, как флагом, двинулась к двери.
– Прекрасно! Прекрасно! – произнесла она, чуть не задыхаясь от гнева, – чудесный сюрприз приготовили вы вашей мамаше ко дню её рождения!
И, еще раз взмахнув листком, она вышла из классной, сильно хлопнув за собой дверью.
Тася слышала, как вслед затем щелкнула задвижка, как повернулся ключ в замке, – и черноглазая девочка разом поняла, что она снова наказана.