Ван увидел двух лисиц, стоявших на задних лапах, прислонившись к дереву. Одна из них держала в руках лист бумаги, и они смеялись, точно над хорошей шуткой.
Ван попробовал спугнуть лисиц, но не тут-то было; тогда он бросился на лисицу, державшую листок, подбил ей глаз и отнял бумагу. На постоялом дворе Ван рассказал о своем приключении. В это время появился господин с синяком под глазом. Он с интересом выслушал Вана и попросил показать ему бумагу. Ван уже протягивал лист, как вдруг хозяин постоялого двора заметил у новоприбывшего хвост. «Это лисица!» – закричал хозяин, и человек мгновенно обернулся лисицей и убежал.
Лисицы не однажды пытались вернуть бумагу, покрытую непонятными письменами, но безуспешно. Ван решил вернуться домой. В пути он встретил все свое семейство, направлявшееся в столицу. Родные Вана утверждали, что двинулись в путь по его просьбе, а мать показала письмо, в котором он приказывал продать все имущество и приехать к нему в столицу. Ван внимательно посмотрел на письмо и увидел, что это чистый лист. И, хотя они остались без крова, Ван решил: «Возвращаемся».
Однажды в доме объявился один из младших братьев, которого все считали умершим. Он принялся расспрашивать о злоключениях семьи, и Ван рассказал ему всю историю. «Ах, – сказал брат, услышав о столкновении с лисицами, – в этом-то корень всех бед». Ван показал брату листок. Тот поспешно схватил бумагу. Заполучив желаемое, он издал какой-то возглас и, обернувшись лисицей, убежал.
Все в известном нам мире подчинено симметрии. У нас две руки, две ноги, два глаза. Только болотный хмырь стал бы утверждать после этого, что наш мир единичен во Вселенной.
Гробулия Склеппи, придворная фрейлина Царства Огня, сладко спала на огромной кровати из деодеда[1] с четырьмя резными головами сатиров, которые имели свойство каждый раз за полчаса до полуночи менять выражение. В данный момент одна из голов была демонически угрюма, другая хохотала, третья рыдала отравленными анчарными слезами, четвертая же спала, похрапывая во сне громче самого царя Бэра, о котором придворные льстецы говорили, что он храпит музыкально, на три такта исполняя государственный гимн. Злые же языки утверждали, что каждый раз в полнолуние Бэр полностью выхрапывает легкомысленную песенку: «Я у реченьки гуляла, водяного повстречала».
Кровать Гробулии была роскошна, но имела дурную славу. Сказать по секрету, ни у кого другого в царстве, кроме самой Склеппи с ее извечной тягой к могильному юмору, не хватило бы смелости поставить ее у себя в покоях.
Двенадцатью годами до того на ней был задушен подушкой первый магнистр Пламмельбурга, вызвавший гнев Ее Величества царицы Нуи тем, что упорно прикидывался трезвенником, не желая осушать чашу с ядом. А еще девять лет и семь месяцев спустя суровый магшал Рокк на этом же ложе зарубил двуручным мечом свою легкомысленную супругу и ее пажа. Меч магшала Рокка был знаменитый «Сын Пламени», второй из трех великих мечей царства. Лезвие его было сплошной огонь, красноватый и даже с искрой у рукояти и испепеляюще белый к краю. Лучше всего «Сын Пламени» разил перед рассветом. В дождь же он почти терял свою силу и едва мог справиться с заурядным заговоренным щитом.
Если приглядеться, можно было заметить, что спящая Склеппи что-то держала в руках, гладила и прижимала к щеке. Это были самые обычные варежки – красные пушистые варежки на резинке, которую обычно продевают в рукава маленьким детям, чтобы варежки не потерялись. Теперешней Гробулии они едва налезли бы и на нос. В Царстве Огня, где даже в суровые зимы никогда не замерзала вода и не опадали листья, варежки были экзотикой, тревожащей и опасной.
– Чьи это маленькие ручки? – поцелуй в ладонь. – Какая ты у меня большая девочка, Аня! Ты в прошлый раз не замерзла? Надеюсь, эти новые варежки ты не будешь стаскивать?
Она трясет головой – как же можно их стаскивать на морозе, когда даже дома ей не хочется их снимать?
– Не отходи далеко от подъезда! Стой так, чтобы я постоянно видела тебя из окна.
– Ага.
– И не приноси больше дохлых птиц. Сколько можно? Я не хочу, чтобы у моей дочки лежали под подушкой мертвые замороженные птицы со свешивающимися головами. Теперь, когда у тебя такие чудесные варежки, ты же не будешь больше этого делать?
– Не-а, обещаю, что не буду. Я же не убиваю их!
– Но ты их подбираешь. Еще не известно, что лучше. Стой ровно, не вертись!
Ее берут и легонько дружелюбно трясут, застегивая пуговицы. Варежки – маленькие, пушистые, очень приятные – облегают руки. Только резинка чуть мешается в рукавах. Но и это терпимо. Резинка – это надежность, залог того, что варежки не потеряются.
– И не придумывай себе больше эти мертвецкие имена. Ты огорчаешь этим свою маму! Ну беги, зайка! Чтобы я тебя видела из окна, помни! Я люблю тебя!
– Я тоже люблю тебя, мам!
Она сбегает по лестнице – второй этаж кирпичной пятиэтажки. В подъезде полутьма. Пахнет штукатуркой, недавно вымытыми ступеньками и сигаретными окурками, которые мокнут в банках на подоконниках. И ко всему этому примешивается вкусный, манящий запах домашней стряпни из нижних квартир. Склеппи немного боится подъезда. Она крадется вниз, на секунду оказывается в полной темноте нижней площадки у урчащего распределительного щита – и пытается нашарить дверь. И вот наконец новые варежки нащупывают длинную деревянную ручку двери подъезда и чуть в стороне – кнопку, открывающую домофон. Нажимает, слушает комариный писк, толкает. И ей в глаза бьет снежная, колючая, такая манящая белизна…
Внезапно в спокойный сон Гробулии проникло извне какое-то беспокойство.
– Опять эта наглая Склеппи! Сколько можно выносить ее выкрутасы? Да разбудите же ее кто-нибудь! – жалующимся голосом крикнул кто-то.
– Сама буди, Эйда!
– Почему я? Она сейчас пинаться начнет!
– Смотрите, у нее в руках опять ее проклятый амулет вуду! Может, отобрать его?
– Ага, сама попробуй. Она тебя наизнанку вывернет… Ты что, не знаешь Склеппи?
– Но нас же много!
– Нас много, но это-то Склеппи!
Истошно завизжала случайно затесавшаяся в толпу фрейлин любимая борзая принцессы Августы, которой в суматохе отдавили лапу. Гробулия попыталась зарыться в перину и применить заклинание невидимости, но этот фокус не сработал: ее все равно нашарили. Ощутив, что ее самым бесцеремонным образом трясут, Склеппи наугад пнула ногой, но ни в кого не попала. Зато за ее ногу ловко ухватились и не отпускали уже, лишая Гробулию возможности наносить новые пинки.
– Стыдись, Гробулия! Ты позоришь высокое звание фрейлины! Ее Высочество не желает начинать без тебя свой утренний туалет!.. Она может опоздать на прием, и это сегодня, когда ей должны представить ее жениха принца Форна! Какой скандал! Когда-нибудь иссякнет даже безграничное терпение Его Величества Бэра III и он велит залить тебе в горло кубок раскаленной лавы! – сказал чей-то писклявый от ответственности голос.
– Иди ты в театр, Эйда! – открывая глаза, внятно сказала Склеппи. Она уже поняла, что он, тот самый сон, который она так любила и так надеялась запомнить, – опять ускользнул. Ну почему? Почему всегда так? Ни разу ей не удавалось досмотреть его до конца. Всякий раз все заканчивалось яркой белой вспышкой света.
От такой наглости фрейлины опешили и даже отпустили ногу, но, опомнившись, насели на Гробулию все разом и начали стягивать с кровати. Сопротивляясь, Гробулия посылала их в консерваторию, в цирк, на магладиаторские бои и куда придется, но зудящий рой фрейлин не отставал. Некоторое время Склеппи отбивалась гремучими огненными запуками и рыжими молниями, соскальзывающими с ее талисмана подобно змеям, а затем, когда талисман у нее отняли, то и подушкой. И, лишь потеряв ее в пылу боя, она смирилась и свесила с кровати ноги.
– Уговорили! Я сейчас приду! Только дайте мне одеться! – сказала она звенящим от честности голосом, быстро пряча варежки в укромную нишу в спинке кровати. Век варежек недолог, но потому так сладок он… За прошедшие годы пух вылез. Моль прогрызла дыры. Сквозь обмякшую резинку проглядывают желтоватые прожилки, давно утратившие упругость. Сколько раз варежки, как на волоске, повисали на своей резинке над распахнутой пастью мусоропровода, однако она так и не нашла в себе сил расстаться с ними. Они стали ее талисманом, с которым она не расстанется ни в одном из миров, куда ни заведут ее извилистые дороги магии… Если кто-то захочет украсть варежки из ниши кровати – хотя никто в Царстве Огня не посмеет связаться с загадочным амулетом вуду, – в руку вору войдут сразу четыре отравленных шипа, пропитанных смолой анчара, и голова сатира зальется лицемерными слезами над похолодевшим трупом. Древние кровати умеют хранить тайны – свои и чужие. – Не хотите уходить? Ну тогда отвернитесь! – сказала Склеппи еще честнее, надеясь вздремнуть еще хотя бы минуту. Возможно, чудесный сон вернется.
Но наученные горьким опытом фрейлины не поддаются и на эту уловку. Одиннадцать фрейлин в двадцать две руки наспех одевают Склеппи и увлекают ее за собой…
Шестнадцатилетняя принцесса Августа, единственная дочь Бэра III, грозного повелителя Царства Огня, и его супруги Нуи, которая после рокового проклятия воздушных магов воображала себя палачом, металась по своей спальне. Сказать, что она была взволнована или встревожена, значило просто промолчать. Единственное, чего принцесса не делала – не извергала огонь, да и то потому, что это значило бы отнимать хлеб у придворных драконов.
Едва Гробулия появилась в ее опочивальне, принцесса Августа кинулась к ней.
– Склеппи, ты бросила меня, негодница! Все меня бросили!.. Если я вам надоела, так и скажите! И я уйду! Оставлю все и уйду в простом рубище и с мешком за плечами! – крикнула она со слезами на глазах.
Гробулия подавила зевок и выполнила на три такта церемонное придворное приветствие. Принцесса Августа грозилась уйти по два раза в неделю, но то ли рубище было не того фасона, то ли в мешок помещалось мало бриллиантов… Сказав еще пару фраз о своих невыносимых страданиях, Августа остановилась и позволила фрейлинам приступить к утреннему туалету. Пока одни обтирали лицо и шею принцессы губкой, другие – с чулками, корсетом и шуршащими юбками – терпеливо ожидали своей очереди.
У всех женщин царской фамилии лица были длинными, лбы низкими, а нижняя челюсть непропорционально тяжелой, точно они держали во рту камень. Придворные льстецы утверждали, что это лучшее доказательство чистоты крови – ведь прабабушкой принцесы по материнской линии была легендарная Амулия Великолепная, императрица Всех Царств. Злоязычное же простонародье находило более простое и правдоподобное объяснение. «Лошадиный сглаз, сосед! Нечего было на кентавров войной ходить – вот и домахались сабелькой. Семь поколений теперь весь род отдуваться будет».
Наконец, совсем уже одетая и готовая к приему, принцесса Августа села на высокий стул у зеркала. Почетной обязанностью Гробулии – чему завидовали все без исключения фрейлины – было расчесывать и укладывать принцессе волосы. Взяв деревянный гребень, все еще хмурая Склеппи решительно взялась за дело.
– Эй, что с тобой сегодня? Ты дернула меня за косы! – с возмущением воскликнула принцесса.
– С каких это пор жирные макароны, прилипшие к лысине, стали называться косами? – пробурчала Гробулия.
– Ты что-то сказала, Склеппи? – переспросила Августа.
– Я сказала: простите, Ваше Высочество! Я очень сожалею, что причинила вам неудобство. Мерси, пардон, ай эм сорри, их либе дих!
– Прекрати говорить эти слова, ненавижу черную магию! Ты сказала что-то другое! Я не глухая! – подозрительно сказала принцесса.
– Ваше Высочество, есть сколько угодно других фрейлин, которые лучше меня умеют укладывать волосы! Кроме того, это вообще можно сделать с помощью магии. Фенус бальзамус брадобреюс; Эпиляторус тоталис или что-то в этом духе, – заявила Гробулия.
Одиннадцать фрейлин в ужасе притихли. Ох уж эта Склеппи! Разве кто-нибудь еще осмелился бы сказать это принцессе? Августа надулась.
– Но я хочу, чтобы меня расчесывала именно ты! Будешь отказываться – тебя бросят в медного быка, хоть ты и моя подруга. Так будешь расчесывать или нет? – топнув ногой, сказала она.
– Да сколько угодно буду! Но только ближе к вечеру. До обеда я ничего не соображаю… Это не мое астральное время! Сейчас моя карма на подзарядке, мозги в починке, а я сама в отключке, – заявила Гробулия.
Угроза принцессы бросить ее в раскаленного быка не произвела на нее впечатления. В Огненном Царстве темперамент почти у всех был соответственный, а характер пребывал где-то на отметке между «скверный» и «очень скверный». Зато и остывали все быстро.
– Не соображаешь ничего? Я давно это заметила. Но почему, Склеппи? – хихикнула принцесса.
– Просто надо ложиться не позже рассвета, а не бродить по дворцу! Тогда десять утра перестанет быть безумной ранью! – не удержавшись, наябедничала толстая фрейлина Эйда Сирос, удостоенная чести обувать принцессе правую туфельку. Гробулию она терпеть не могла, впрочем, та платила ей взаимностью.
Августа с любопытством уставилась на Склеппи.
– Это правда, что ты гуляешь по ночам?.. А, знаю: свидание! Какого бедного пажа ты охмуряла сегодня?.. Хи-хи… последний отвергнутый тобой осел вздумал заколоться кинжалом прямо у дверей моей спальни. Только почему-то решил, что сердце у него в ляжке, – хмыкнула принцесса.
Гробулия убито кивнула:
– Ах, Ваше Высочество! А что я могу поделать? У меня принцип такой: ни дня без разборки, ни ночи без свидания. Иногда я даже назначаю два или три. Просто так. Обожаю динамить мужиков. И еще люблю, когда они дерутся из-за меня – мечами, кулаками – неважно.
– Хм! – вкладывая в это хмыканье все негодование, возмутилась Эйда Сирос. Если бы хмыканьем можно было убить, Гробулия точно повалилась бы замертво.
– Не кипятись, Эйдочка! – сладко сказала Склеппи. – Я же не виновата, что у тебя было только одно свидание – с царским поваренком. Ясное дело, поваренок не явился. Потом оправдывался, что это все из-за старшего повара. Будто повар заставил его мешать в котле лапшу, чтобы она не слиплась. Да только, на мой взгляд, он не мешал лапшу, а вешал ее кое-кому на хорошенькие толстые ушки.
Принцесса Августа расхохоталась, зато Эйда покраснела до кончиков волос.
– Ложь! Наглая ложь плебейки! – крикнула она.
Принцесса Августа прищурилась. Она обожала стравливать своих фрейлин.
– Эй, Гробулия! Ты слышала? Тебя назвали плебейкой! Что ты об этом думаешь? – спросила она.
– Ничего не думаю! Видала я таких благородных! Кровь голубая, а сама синяя! – фыркнула Гробулия.
Эйда Сирос вспыхнула.
– Что ты понимаешь в благородстве, выскочка? Твой дед торговал гробами и просмоленными балахонами во время чумы – тогда и вылез в люди. Твой отец был просто жулик, который чудом избежал быка! Мой прадед Люпус Сирос был грозой летающих крепостей воздушных магов. А мой отец, главнокомандующий Кирос Сирос, дважды осаждал Арапс… И тем не менее я ложусь спать в десять вечера!
– Эйда, ради Огня, отвали! Я потому и люблю ночь, что ночью ты не путаешься у меня под ногами! – взмолилась Гробулия.
– Как ты смеешь так разговаривать со мной, выскочка? Да мой отец Кирос Сирос…
– …самый бездарный полководец Империи, превзошедший даже Тифуса II Невезучего, – не выдержала Склеппи. – Дважды он едва успевал вскочить на дракона и смыться, когда маги Арапса ночными вылазками разбивали его войско. В последний раз, по слухам, он прилетел в одном сапоге. Не будь он таким подхалимом, его давно бы назначили смотрителем царских павлинов. На большее он все равно не тянет.
Принцесса Августа захихикала. Хотя она была принцессой могущественного Царства Огня, а Склеппи всего лишь фрейлиной, но факт остается фактом: Гробулия с ее сильной харизмой вертела принцессой как хотела. Вспыльчивая и капризная, Августа скорее согласилась бы лишиться своей редчайшей коллекции фарфоровых чашек, чем провести один день без Склеппи. Но при этом говорить о любви принцессы к Гробулии не приходилось. Принцесса вообще мало кого любила. Просто Гробулия была необходима ей как воздух.
– Склеппи, да как ты смеешь? – жалобно воскликнула почти уничтоженная Эйда.
– Умолкни, киса, и надень на Ее Высочество туфлю, чтобы нам было чем в тебя запустить, если ты снова начнешь бредить! И еще одно: когда в следующий раз вздумаешь подсыпать мне в чай слабительного, не забывай рядом с чашкой ложечку со своим вензелем, – добивая поверженного врага, посоветовала Гробулия.
Эйда Сирос снова вспыхнула и отвернулась.
«Выскочка, наглая выскочка! – подумала она. – Год назад она не помнила даже, кто она такая! Забыла все церемонии, даже имя короля! Кое-кто шептал, что ее подменили! Ну ничего, мой час еще пробьет! Она зарвется – и я ее уничтожу!»
– Склеппи, эти бестолковые фрейлины не могут даже разнюхать про принца, красивый он или нет! Говорят, якобы он так и пересек границу в рыцарском шлеме! – перестав хихикать, громко пожаловалась Августа.
– Меня это не удивляет. Да простит меня Ваше Высочество, принц Форн скорее всего просто обезьяна, – сказала Гробулия.
– Ты меня убиваешь! Ты точно уверена? – спросила Августа озабоченно.
– Принцы всегда чуть получше крокодила. Красавчиками они бывают только в сказках. Те, кто считает иначе, начитался сказок натощак, – заявила Гробулия.
Принцесса прикусила губу:
– Боюсь, что ты окажешься права, Склеппи. Ты всегда права. Это просто невыносимо. Может, мне тебя отравить, а?.. Почему ты думаешь, что он страшный?
– А каким, пардон, еще может оказаться сын Гуссина Семипалого и Улюлии Приплюснутой? Если он окажется красавчиком, я съем живую виноградную улитку.
Эйда Сирос даже передернулась от такого кощунства.
– Все слышали ее слова? Это государственная измена! – воскликнула она.
– Измена? Ничуть. Это всего лишь Склеппи злится, что мы ее разбудили, – сказала принцесса. – Склеппи, но ты сама его видела? Хотя бы краем глаза?
Гробулия фыркнула:
– Сами знаете, как ваша мамуля относится к нарушению этикета. Никто не может ни взглянуть на принца до начала церемонии, ни даже переговорить с ним. Я видела только его водных драконов у нас в реке.
– И как они тебе?
– Ничего себе, довольно жуткие. Там собралась толпа, и все на них глазеют. Вообразите, они не умеют летать и выдыхают не огонь и даже не дым, а раскаленный пар и кипящие струи воды. А вот сбруя на них неважная. Но Гуссин Семипалый всегда был скряга. Говорят, он ходит по дворцу в фальшивой короне, опасаясь, что настоящую украдут. Прислал сына, а на уздечках драконов ни единой жемчужины. В конце концов, не каждый день сватаешься. А ведь жемчуга-то у них завались.
– А сундуки для приданого небось пришлет свои, чтоб побольше влезло. Говорят, у него есть один такой сундук, в который влезет пятая часть нашего Царства! – поспешно вставила Эйда Сирос.
Принцесса Августа вспыхнула.
– Помолчи, Эйда! Может, я еще не соглашусь стать его женой! Отошлю его восвояси, – сказала она с негодованием.
– Хорошо бы, – сказала Гробулия. – Но это все равно что объявить Царству Воды войну. В конце концов, наше тридцатилетнее перемирие почти истекло. Да его никогда особенно и не соблюдали. За это время они утопили шесть наших послов. Мы, хвала великодушию вашего папочки Бэра III, пока прикончили у них только пятерых, правда, последнего сожгли в медном быке. Нет, после двух подряд поражений от магов Арапса вашему отцу просто необходим союз с Гуссином, его кентаврами и водными драконами.
– Разве кентавры служат Гуссину? – удивилась Илзи, белокурая, краснощекая фрейлина, отвечавшая за застегивание пуговиц. Гробулия не слишком ее любила. Несмотря на то что ума у Илзи было не очень много, его хватило, чтобы отбить у Склеппи одного из пажей.
– Илзи, киска, у кентавров нет другого выхода. Если они не будут служить Гуссину, он не захочет терпеть их народ на своих землях. После Великого Сражения кентавры ненавидят всех магов без исключения. Ведь тогда против них бились армии всех Царств. Но на других землях кентавров истребили или загнали в леса, в Царстве же Воды им позволили укрыться и используют теперь как пастухов и наемников. Кентавры отличные воины и меткие лучники. Правда, поговаривают, что в последние годы у кентавров появился какой-то вождь, который хочет вернуть их народу свободу, но, возможно, это слухи. Кентавры все равно сражаются в войсках Гуссина. Если Бэр III собирается поставить Арапс на место, без кентавров нашей армии под Арапсом даже делать нечего. Наши же огненные драконы будут полезны Гуссину в войне с Бореем. Ведь это летающий город, а водные драконы Гуссина не летают. Чтобы скрепить союз – нужна свадьба. А значит, принц Форн должен стать мужем принцессы Августы.
Принцесса решительно встала.
– Думаешь, мне самой это неизвестно? – спросила она. – Ах, Склеппи, если б ты только знала, до чего тухло иногда быть принцессой! Ты можешь все, совершенно все… и одновременно не можешь ничего, даже пококетничать с кем-нибудь!.. Ладно, пошли, а то мамуля еще казнит церемониймейстера. После этого ужасного сглаза у нее жутко испортился характер.
Одиннадцать фрейлин понимающе вздохнули. Гробулия Склеппи, спохватившись, поспешила вытащить из волос Августы забытый гребень…
Зал торжественных приемов был полон. Не просто полон – набит битком. Вздумай коварные маги Борея расплавить цепь огромной люстры, она придавила бы добрую треть двора Бэра III, включая самого монарха и его царственную супругу.
В сводчатых потолках дробилось многоголосое эхо, сталкивавшее тугие обрывки слов как на языке бывшей империи, так и на множестве варварских наречий. У дверей и вдоль стен стояли боевые маги в золоченых нагрудниках. В их могучих руках полыхали извлеченные из ножен огненные мечи. Это была лучшая рота личной гвардии Бэра III, поклявшаяся умереть с царем в один день и час. Правда, здесь можно было встретить и гвардейцев, давших такую же клятву и Фиру II, отцу нынешнего государя…
По колоннам из костей гигантских ящеров, некогда обитавших на равнинах Диких Земель, бежала причудливая резьба со сценами охоты. Последний сухопутный ящер, чьи размеры, включая хвост, превышали размеры самой высокой и мощной боевой башни Царства, по достоверным сведениям был убит лично Фиром II, отцом Бэра III. Об этом подвиге было сложено три поэмы и написан один рыцарский роман. Правда, при этом иногда шепотом прибавляли, что Фир II использовал заговоренный дрот, что значительно понижало значимость его подвига.
В настоящий момент Бэр III, толстый, краснолицый, похожий на помидор, отрастивший по недоразумению коротенькие ножки, восседал в парадной мантии на троне. В руках у него был надушенный платок, которым Его Величество то и дело изволили промокать лоб. Но и это не спасало. Бэру III было жарко, и он громко отдувался, производя неподражаемый, истинно царский звук «Фтю-ю-ю»! Рядом на другом троне сидела царица Нуи. Ее трон, как и полагается, был ниже царского на полпальца. Зато сама царица была выше своего супруга на две головы, так что все равно оставалось непонятно, кто тут главный.
– Фтюю… Ты опоздала, дорогая! Ты же знаешь, как для меня утомительно все утро держать этот противный скипетр… – пожаловался Бэр III, когда дочь появилась в зале.
– Прости, папа! Мне хотелось выглядеть получше, а эти дуры фрейлины так долго копались!
– Казнить! – рявкнула царица Нуи.
– Не сейчас, дорогая… Это испортит церемонию! – томно отмахнулся Бэр. – Начинайте, друзья мои!
Дождавшись, пока принцесса Августа с пестрой стайкой фрейлин займет предписанное место по правую руку от трона, Бэр III махнул платочком, и тотчас в зале для торжественных приемов стало тише, чем в фамильной усыпальнице царского рода.
По знаку церемониймейстера в широкие двери вошел принц Форн со свитой. Голубоватый магический нагрудник принца был из журчащей прозрачной воды. Вода не только не проливалась, но и постоянно, с огромной скоростью вращалась вокруг груди принца. Боевые маги лучшей роты Бэра III смотрели на нагрудник принца с нехорошим любопытством. Похоже, их интересовал вопрос: можно ли пробить водный нагрудник огненным мечом и если «да», то как быстро?
Приблизившись к трону, принц Форн снял шлем, с достоинством поклонился Его Величеству и, как требовал этикет, от своего имени и от имени своего отца Гуссина Семипалого галантно осведомился, в добром ли здравии царь, царица и прекрасная принцесса Августа.
Тем временем принцесса уже бросила на Форна быстрый взгляд и разочарованно засопела. У принца было плоское невыразительное лицо, белесые брови и огромные щели между зубами. Сомнений не было. Потомок Улюлии Приплюснутой унаследовал все ее лучшие черты. Правда, надо отдать ему должное, кошмарная внешность никак не сказалась на его чудовищной самоуверенности и даже не помешала ему иметь репутацию бывалого соблазнителя.
Царице Нуи, чье царственное сознание в это время дня всегда погружалось во мглу, гость тоже не понравился.
– Стража, это еще кто? Какой противный! Бросить в быка! – приказала она.
– Фтюю!.. Дорогая, но это же принц Форн, – сказал Бэр III.
– Ну и что? Разве он бессмертный?
Бэр III понюхал платочек:
– Нет, дорогая. Едва ли. Не думаю.
– Тогда казнить!
– Но, дорогая, он наш гость и жених нашей дочери.
– В самом деле? У нас есть дочь? Разве я еще ее не казнила? – разочаровалась царица Нуи.
– Нет, милая, пока нет.
Царица Нуи посмотрела на мужа задумчивым взглядом голодного удава. Она смутно помнила, что когда-то видела его, но не могла вспомнить, где именно.
– У меня есть идея получше! Эй, стража, взять этого мерзкого типа, который спорит с самой царицей! В быка его!
Боевые маги, знавшие причуды царицы, не шелохнулись. Бэр III промокнул платочком лоб и печально улыбнулся принцу Форну.
– Дорогая, ты увлеклась. Меня не стоит казнить. Во всяком случае, не сегодня. Я царь, – еще мягче заметил Бэр III.
– Какая незадача, царь он!.. Ладно, живи пока, царь! Отравлю за ужином! Сделайте кто-нибудь пометку в моем блокноте! – буркнула царица Нуи.
Принц Форн, слышавший весь разговор от первого и до последнего слова, повел себя очень достойно. Видно, был уже предупрежден о сумасшествии царицы. Чтобы разрядить обстановку, он подал знак свите. Сопровождавшие его магцыри стали выкладывать подарки на мраморный пол у трона.
Здесь было все, чем славилось Царство Магов Воды: доспехи, драконьи седла, блюда из раковин и перламутра, невидимые плащи, вытканные из водорослей. Ее Высочеству было поднесено редкой красоты жемчужное ожерелье, не без труда вырванное из цепких ручек будущего тестя.
– Склеппи, как ты думаешь, сколько ему лет? – спросила Августа.
– Какая разница? Такая прелесть! Я просто без ума! – с восторгом сказала Гробулия.
– Ты это о чем? – ревниво спросила принцесса.
– Об ожерелье.
– Тьфу! Я тебя о принце спрашиваю!
– А-а-а!.. Ну, лет тридцать, наверное, – прикинула Склеппи.
– Кошмар! Не то чтобы совсем дряхлый, но уже пожилой, – ужаснулась Августа.
На самом деле бедняге Форну было двадцать два, но ни Склеппи, ни Августа об этом не знали. А если бы и знали, для них все равно не было особенной разницы между двадцатью двумя и тридцатью. И то и другое было безумно много.
– А как он тебе? Конечно, страшный, но, по-моему, не дурак? – неуверенно сказала Августа, в поисках поддержки поворачиваясь к фрейлине.
– Что не дурак, это точно! – подтвердила Гробулия. – Он очень даже ничего. Мне мама всегда говорила, что мужчина должен быть чуть красивее обезьяны и немного богаче Рокфеллера.
Принцесса и с полдюжины фрейлин – в их числе, разумеется, и Эйда Сирос – уставились на Гробулию с откровенным любопытством.
– Баронесса Склеппи? Она умерла, едва ты появилась на свет! И ты же ничего не помнишь о прошлом! – с подозрением сказала Эйда.
Гробулия вздохнула.
– Иногда меня капитально глючит, – произнесла она доверительно. – Я вспоминаю какие-то вещи, которых просто в природе существовать не может. Например, совсем недавно мне приснился странный белый предмет, отдаленно похожий на нашу Чашу Грааля. В нем что-то грозно бурлило. И я совершенно отчетливо поняла, что это называется «унитаз».
Принцесса округлила глаза.
– У-ни-таз! – раздельно повторила она.
– Это магия вуду! – с ужасом сказала Эйда Сирос. – Я скорее откушу себе язык, чем соглашусь произнести такое.
Склеппи слушала ее вполуха. Она уже задумчиво скользила взглядом по принцу Форну, который – о позор ветрености! – гораздо чаще поглядывал на нее, чем на свою невесту.
К счастью для Гробулии, двору было в данный момент не до наблюдения за принцем. Царица Нуи только что велела казнить церемониймейстера и даже сама погналась за ним с огненным мечом, отобранным у одного из магов.
Убедившись, что хитрый церемониймейстер забился под трон и выкурить его оттуда не удается, царица разрыдалась и приказала сжечь дворец. Правда, уже через минуту она передумала и даже согласилась скушать рябчика, потребовав еще бокал красного вина.
– Рябчика дать! Вино разбавить! Принц Форн по церемониалу должен поцеловать ей руку, а как он это сделает, если ее придется привязать к трону? – деловито распорядился Бэр III.
Тем временем Склеппи, поймав очередной взгляд принца, из озорства быстро провела пальцем по губам, затем коснулась левого уха и двумя пальцами потерла нос. Она сделала это так спокойно и одновременно быстро, что со стороны это выглядело совершенно естественно, как если бы она просто смахивала с лица паутинку.
На тайном языке придворных – общем языке всех Царств, восходившем еще ко времени императрицы Амулии, – это означало: жду на свидание во время второго караула у дверей ваших покоев.
Принц Форн слегка улыбнулся, быстро взглянул на Склеппи и с соблюдением всех церемоний поклонился своей невесте. Гробулия поняла, что он обязательно придет.
«Клянусь Огнем, я опять куда-то влезаю! Блин! Блин! Блин!» – подумала она, вновь ловя себя на мысли, что произносит непонятные слова, явно относящиеся к магии вуду. Блины, равно как и оладьи, не были известны в Царстве Огня, где предпочитали приготовленные на огне тонкие лепешки, в которые удобно было заворачивать куски дичи.
Внезапно острая боль пронзила Гробулию. Ей почудилось, что рука ниже локтя у нее вообще исчезла, а на ее месте осталась лишь отвратительная, мерзко пахнущая рана. Если Склеппи не завопила, то только потому, что ей было слишком больно. Когда бывает больно так, сил на крик уже нет. Главное – суметь сделать очередной вдох. Холодный пот мгновенно залил ее лицо и спину. Она боялась даже взглянуть вниз на руку, уверенная, что не увидит там ничего, кроме паленого мяса.
Лишь спустя несколько секунд боль стала терпимее. Во всяком случае, у Склеппи появилась реальная возможность заорать, но она не заорала, а, незаметно шагнув под защиту тяжелой занавески, закатала рукав. Она начала уже понимать, что к чему. Так и есть… раскалившийся браслет прилип к коже. Шипя от боли, Гробулия поспешно сдвинула его ниже. Разогревшийся металл остывал. Там, где он только что прилегал к руке, на белой нежной коже, пульсировавшей тонкими жилками вен, которые один влюбленный паж сравнивал с реками на географической карте, вздулись красные буквы ожога:
«НЕ ВСТРЕЧАЙСЯ СЕГОДНЯ С ПРИНЦЕМ!»
– О нет! – в ужасе прошептала Гробулия.
Последние два месяца браслет молчал, и она почти успела забыть о нем, и вот…
– Опять! Опять! Опять! – повторила Склеппи.
Этот браслет был ее проклятием, ее карой и страхом. Был тем, что даже ночью, когда ты не помнишь о нем, заставляет сердце пугливо замирать, а тело обливаться холодным потом. Обычный браслет, который приковывал ее ко всем страхам этой жизни подобно наручникам. Все началось триста сорок четыре дня назад, когда, не помня ровным счетом ничего, Склеппи оказалась на окраине Пламмельбурга, в самом дурном и бандитском его районе, о чем она, разумеется, не знала, поскольку впервые видела этот район, этот город и даже свое отражение в луже. А собственное отражение, признаться, немало ее удивило и даже порадовало, поскольку, даже утратив память, Гробулия сохранила потребность быть броской и особенной. Серые мыши и моль пусть забиваются в свои углы. На охоту вышла она – великолепная и неподражаемая… эй, как меня зовут?.. ну неважно! Я, просто я! Это звучит гордо и особенно.
Склеппи, появившаяся в этом мире неизвестно откуда, была с волосами, покрашенными в немыслимый цвет, и в слишком короткой по здешнему обычаю юбке, которая заставляла мужчин бросать на нее двусмысленные взгляды, а женщин брезгливо плеваться. Причем что заставляло женщин плеваться, так и оказалось невыясненным. Не плевались же они, когда видели свои собственные, толстые, как колонны, ноги, сотрясавшиеся при каждом шаге словно желе? Правда, ноги Склеппи были гораздо симпатичнее, что во много раз увеличивало праведность их гнева.
Именно тогда, когда она решила подойти к первому же прохожему и задать ему вопрос, где она, Гробулия впервые ощутила обжигающую боль и познакомилась с браслетом. Он уже тогда был на ней. Широкий, не из драгоценного, а из самого обычного металла, без узоров. По кисти он скользил свободно. Это потом уже он начал сжиматься.
Снять его было невозможно. Это сразу причиняло ужасные страдания. Казалось, огненные буквы отпечатываются не только на коже, но и в мозгу, расплавляя его болью, с которой ничто не могло сравниться.
«ТЫ БУДЕШЬ ПОВИНОВАТЬСЯ! СНЯТЬ БРАСЛЕТ НЕ ПЫТАЙСЯ. ЕГО МОЖНО НАДЕТЬ ТОЛЬКО ОДИН РАЗ. ТОТ, КТО СНИМЕТ ЕГО – ИСПЫТАЕТ ЖУТКУЮ БОЛЬ. ПОТОМ БОЛЬ ПРОЙДЕТ, НО ЧЕРЕЗ ЧАС ОН УМРЕТ».
«Кто ты?» – с ужасом подумала Гробулия. Даже не произнесла вслух, просто подумала. И, что было еще страшнее, сразу же получила ответ.
Ее запястье вновь обожгло.
«НЕВАЖНО… НАЗЫВАЙ МЕНЯ АРИЙ… А ТЕПЕРЬ ИДИ И НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ, ПОКА НЕ ОКАЖЕШЬСЯ ВО ДВОРЦЕ. Я НЕ ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЕБЕ ПРИЧИНИЛИ ВРЕД. ПОКА НЕ ХОЧУ».
Больше Склеппи ничего не спрашивала. Лишний вопрос – лишняя боль. Это Гробулия усвоила раз и навсегда.
И она послушалась. Что ей еще оставалось? Преследуемая скользкими типами, делавшими ей скверные предложения, она добежала до дворца и кинулась к магцырям, охранявшим ворота. Подозрительные личности отстали, наблюдая издали. Магцыри хотели бесцеремонно вышвырнуть ее, ибо дворец Его Величества Бэра III не то место, где шляются легкомысленно одетые девушки, но Гробулия так завизжала, что на ее крик вышел начальник караула. И сразу же – о удача! – узнал в ней фрейлину принцессы Гробулию Склеппи, исчезнувшую день назад при невыясненных обстоятельствах. Вероятно, фрейлина была похищена, но, кем и с какой целью, так и осталось неизвестным, поскольку Склеппи не помнила ровным счетом ничего. Настолько, что даже перепутала царицу Нуи с кухаркой. Но все же природная хватка взяла свое. Склеппи быстро заново освоила придворный этикет и сблизилась с принцессой, которая и прежде ценила все прелести – равно как и подводные камни – темперамента неунывающей Гробулии. Теперь же Склеппи стала еще более яркой, еще более незаурядной – это признавали все, у кого в голове было хотя бы на медный грош мозгов.
И все это время, все триста сорок четыре дня у Склеппи хватало благоразумия прислушиваться к жутким приказам браслета. Даже к самым странным приказам, например, выкопать ночью в саду тринадцать луковиц черного тюльпана и в ночь полнолуния разложить их причудливой и зловещей фигурой на лужайке с солнечными часами. Казалось бы, нелепая блажь, но наутро оказалось, что в ту самую ночь на лужайке насмерть перегрызлись восемь царских гончих, а пытавшийся разнять их псарь лишился пальцев на руке. Кто бы ни был таинственный руководитель Склеппи и какие бы цели он ни преследовал, белым магом его не назовешь, это точно.
Сколько раз Гробулия с ненавистью разглядывала браслет, который иногда, следуя внутренней своей прихоти, менял форму. Порой он становился узким и изящным, с мелкими колючими бриллиантами, или холодным и тяжелым, из зеленого с прожилками камня, а иногда – дутым и золотым, поражая даже любившую все броское Гробулию мещанской безвкусицей.
Не раз Склеппи казалось, что она может снять браслет – просто сдернуть его с руки и быстро отбросить. В конце концов, это был всего лишь браслет, побрякушка, хотя и магическая, – но стоило ей только подумать об этом, как запястье начинало почти взрываться, а руку словно глодали сотни злобных пираний, и Гробулия моментально вспоминала грозное предупреждение. Вначале жуткая боль, а через час смерть. Проверять, верно ли это, – желания у нее не было. Во всяком случае, в очевидности боли сомневаться не приходилось.
«Может, я потому тогда и потеряла память, что попыталась снять его?» – думала она с тревогой.
Но теперь Гробулия не собиралась торчать всю ночь в комнате, что бы там браслет ни говорил. Принц крови, даже страшный как обезьяна, был слишком лакомой добычей.
Придворный прием проходил по всем правилам этикета и был до невозможности томителен. Несколько неожиданным был только его финал. Царица Нуи вылила на голову царю Бэру разбавленное красное вино, назвав его проклятым алкоголиком, а в принца Форна швырнула рябчиком, крикнув: «Кушай, песик, пока мамочка добрая!»
После этого неприятного инцидента царицу Нуи почтительно увели отдыхать. Она ушла без вопросов, почти добровольно, лишь в дверях, неожиданно рванувшись, укусила за щеку зазевавшегося министра пошлин и сборов.
Воспользовавшись суматохой, с полдюжины придворных, в том числе и Склеппи, выскочили из зала, якобы сопровождая царицу, и разбежались по своим делам. Гробулия же отправилась к себе, с тревогой поглядывая на запястье.
– Ну уж нет! – одними губами прошептала она, стараясь, чтобы браслет не засек ее мысли. – Если я останусь в комнате, то лишь до второго караула. Понятно тебе?
Она ждала какой-то реакции, например, новой боли, но ее не было, и Гробулия слегка успокоилась.
«Ерунда… – подумала Склеппи, закрывая за собой дверь своей комнаты и отсылая служанку. – Это, конечно, предупреждение, но не очень строгое… М-м-м… назовем его просто советом. Можно ему следовать, а можно… хорошенько подумать. Как звучало предупреждение? «Не встречайся сегодня с принцем». Так? Так! А после двенадцати ночи – это уже завтра! Ну-с, что вы на это скажете?»
Браслет молчал. Склеппи довольно улыбнулась.
Неожиданно длинная шаткая тень, похожая на две склеившиеся запятые, скользнула по кровати магшала Рокка и остановилась на лице Гробулии. Склеппи кинулась к окну. Прямо напротив окна, раскинув крылья, реял огромный альбатрос с крючковатым клювом. Размах крыльев у альбатроса был колоссальным. На груди белизну его перьев нарушало расплывшееся красное пятно. В той неподвижности, с которой птица повисла у самого окна, было что-то зловещее. На миг взгляд Склеппи и взгляд маленьких, похожих на две черные бусины глаз птицы встретились. Гробулия ощутила глухую безнадежность и тоску. В мире, где царствует магия, ничего не происходит случайно. Случайность – это объяснение для дураков, которые не хотят думать.
– Эй! – окликнула Склеппи охрипшим голосом, пытаясь поднять руку и помахать альбатросу. – Эй! Откуда ты взялся?
Альбатрос продолжал смотреть на нее, точно предупреждая о чем-то. Предостерегая. Он по-прежнему оставался неподвижным. Лишь ветер слегка шевелил его перья.
Дворец Бэра хорошо охранялся. Появление большой птицы не могло остаться незамеченным. На маленьком балкончике справа от окон Склеппи внезапно выросли два арбалетчика. Тренькнула тетива. Появление стрелков потревожило альбатроса. С коротким резким криком он повернулся, еще раз с угрозой взглянул на Склеппи и, скользнув крылом по стеклу, скрылся за башней.