Мобильник заверещал, завибрировал. «И кому это неймется?» – чертыхнулся Андрей, отвлекаясь от бумаг. Комбинация цифр, высветившихся на экранчике, ничего ему не говорила.
– Алло… Слушаю! – раздражённо произнёс он.
– Привет, Андреас! – отозвались на том конце, этого короткого приветствия Андрею оказалось достаточно, чтобы узнать звонящего.
– Виктор! – сказал он в трубку. – Ну, привет-привет! А я смотрю, что это за номер такой высветился – мне незнаком, телефону моему тоже неведом.
– Мой это номер, мой. Чей ещё?
– У тебя другой номер! Был, по крайней мере. Думаешь, я тебя перепутаю с кем-нибудь?
– Был. Да телефон я потерял, и сим-карта, наверное, тоже потерялась.
– И как тебя угораздило? Ведь не в первый раз уже! Это входит в привычку? Становится традицией? Фирменный знак фон-барона Ниссена – разбрасывать телефонные трубки… сеятель ты наш!
– Хорош глумиться. Думаешь, я от хорошей жизни пытал Елизавету Петровну насчёт твоего номера?
– Пытал? Ах ты…
– А она тебе не поведала? – ахнул Витя, – ну, что я забегал.
– Что забегал – передала, и что номер продиктовала, а ты его аккуратно записал. Вот о пытках умолчала, врать не буду.
– Да, старик, я твой номер знаю, и ты мой запиши. Ну, если высветился.
– Контора пишет. Что там у тебя?
– Ну, главную новость ты знаешь, а вторая новость – Ленка улетела-таки в Канаду, родных-близких навестить. Вернётся не раньше октября.
– А сегодня у нас… август.
– Пятница сегодня! И рабочая неделя, можно сказать…
– У кого как, приятель. Я вот аки пчела…
– Принялся, засучив рукава за диссер о Гатчинском дворце? Всерьёз взялся?
– О дворце? В нулевом приближении угадал… – поморщился Андрей
– Куда мне, старик! Я ж технарь, и в искусствознании ровно ничегошеньки не смыслю. Зато в других вещах разбираюсь хорошо. Мы ж давненько не пересекались, а?
– Ясно. Ленка улетела, тебе скучно и ты ищешь компанию… – констатировал Андрей.
– Предлагаю устроить мальчишник!
– Где, у тебя?
– Ну. А где ещё? Если у тебя, то боюсь, мы потесним Елизавету Петровну.
– Потесним, оттесним и вытесним, – усмехнулся Андрей.
– Придёшь сегодня? Договорились? – голос Вити сделался почти умоляющим.
Возникла пауза. Андрей подумал, что они с Витей действительно давненько не виделись; он, имея полное право рассердиться на приятеля (позвонившего в самый неподходящий момент), вовсе не сердился. Он был рад приглашению Виктора, и поспешил принять его, хоть и с оговоркой.
– Договорились. Только боюсь, что сегодня я освобожусь поздно. Дел непочатый край, сроки горят, работа горит.
– Ерунда, Андреас! Как закончишь, сразу ко мне! Увидишь кое-что интересное. Завтра суббота, режим дня летит ко всем чертям.
– В таком разе, до вечера!
С утра небо над Гатчиной затянули тучи, к обеду пролился неслабый дождь, что называется, хляби небесные разверзлись, шлюзы горние распахнулись. Эта катавасия продолжалась с перерывами до шести, однако затем, паче чаяния, дождь прекратился совсем. Подул южный ветер, унося тучи дальше на север. Стрелка барометра сдвинулась на «ясно», а скоро небо и вправду стало проясняться.
Однако метеорологические флуктуации прошли мимо внимания Андрея – весь день он провёл в музее – работал с раннего утра, структурируя накопленный материал, выискивая интересные нюансы, проводя исторические параллели. Он варьировал историю архитектуры и так, и эдак, не чураясь сослагательных наклонений. Любопытство вызывали нереализованные планы перестройки дворца, не просто проекты – Большие Гатчинские дворцы, существовавшие в фантазиях зодчих и воплощённые на бумаге, в частности, тот, что стал прообразом Михайловского замка. По-настоящему же Андрея интересовало «родство», сходство дворцовых интерьеров Гатчины с интерьерами других замков и резиденций российских императоров, монарших особ Европы, а также стилистическое родословие в работах Бренны и Захарова. Как известно, Андреян Захаров сменил «на боевом посту» Винченцо Бренну, в силу занятости последнего другим проектом, и первая крупная перестройка была закончена под его руководством.
Андрей как специалист, конечно, давно знал, что сведений об интерьерах Большого Гатчинского дворца эпохи графа Орлова не сохранилось, но теперь ему пришлось горько сетовать на безалаберность архивариусов, утерявших описи графского имущества. Для полноты картины, наблюдаемой в динамике, чрезвычайно важно знать, с чего всё начиналось, что служило отправной точкой всей последующей эволюции, от какой печки плясали дизайнеры «галантного века». Между тем, принципы работы Бренны, умевшего изысканно соединить классицизм и барокко, оставались неизменными, в Павловске он «правил» Камерона, утяжеляя его утончённые интерьеры своими обильными орнаментами, в Михайловском замке каждому залу придал индивидуальность, выстроив оформление в линейку – от античности до ренессанса; Андрей видел Бренну в роли «локомотива» эволюции в эстетике: от стилистических шор – к свободе романтического историзма, соединению, чуждому вульгарной эклектике.
Он чуть не крикнул «Эврика!» – наконец-то появился потенциал для обобщений, выходящих за рамки предметной области, не искусствоведение, но искусство в целом! Жизнь в целом. Бытие. Это – венец, без которого ценность диссертации равна либо ценности авторской оригинальной гипотезы, либо – ценности оригинальной компиляции фактов и гипотез, найденных другими…
Но, по закону подлости, стоит вам углубиться в умственную работу, отъединившись от внешнего мира – как что-нибудь (или кто-нибудь) непременно вторгнется и помешает, отвлечёт. Так и сейчас – дверь с грохотом распахнулась и на пороге возникла Ольга Олеговна, коллега Андрея, стол которой стоял в этом же помещении. Рабочее место её с утра пустовало, но теперь она буквально ввалилась в комнату, тяжело и прерывисто дыша.
– Андрей… Иванович… – её голос выдавал крайнюю степени волнения, – мне сказала Наташа… Ну, смотрительница… моложавая такая… Наверняка вы её знаете, хотя бы в лицо… ужас!
– Ольга Олеговна, говорите толком, не томите. Что стряслось?
– В малиновой гостиной бегала крыса! Снизу откуда-то прибежала. Здоровенная! Представляете?
– Крысу представляю, и что?
Бесстрастный тон Андрея несколько охладил волнение Ольги Олеговны. Она даже чуточку смутилась. На щеках её выступили пунцовые пятна.
– Андрей Иванович… Вы извините, конечно, это глупо, – произнесла она уже другим тоном, – но отнеситесь со снисхождением к моей женской слабости; дело в том, что я ужасно боюсь мышей. Стоит мне лишь представить, что мышь…
– Понимаю, – кивнул Андрей. – Знавал я такую девушку… Но ничего, успокойтесь. Возможно, Наташа, будучи в курсе вашей маленькой слабости, зачем-то решила воспользоваться ею в целях… говоря по-простому напугать.
Ольга Олеговна задумалась.
– А ведь, скорее всего, так и есть… Ничего, я уже в порядке. Надо же, хотела Борису Львовичу на поклон идти…
– Зачем? – не понял Андрей.
– Насчёт кошки. А лучше нескольких. Как в Эрмитаже.
Теперь, когда инцидент был исчерпан, Андрей снова мог вернуться к своим размышлениям. Ольга Олеговна сразу растворилась в непроницаемом пространстве комнаты.
Он продолжил работу, поминутно делая пространные пометки то в черновом тексте диссертации, то в блокнотике. Кажется, Карамзин писал: «История движется, развивается, и последующее развитие есть результат предыдущего, но век нынешний отличается от века минувшего, и никогда век минувший в точности не повторится в дальнейшем». Вот квинтэссенция. Остов. Остаётся нарастить мясо.
Гатчинский дворец – двуликий Янус – два в одном – европейский средневековый замок и русская усадьба. Двуглавый орёл, одна голова на запад, другая на восток. Дуализм русского поля экспериментов. И здесь же – Бренна соединяет стили, сплавляет родственные субстанции, а по другую сторону современной автострады, надвое рассекающей дворцово-парковый ансамбль, прячется Приоратский дворец – почти игрушечный на фоне Большого, миниатюра с башенками. Готика. Пускай даже псевдо-…
Быть первопроходцем – это дорогого стоит. Может, оценят. Но своевременно оценят – едва ли.
Андрей не на шутку увлёкся, стремясь раскрутить себя, как мыслящее веретено, вытянуть нить до упора, до конца и оплести ею своё исследование. Он чувствовал прилив сил, по его венам и артериям, казалось, не кровь струится, а чистая энергия. Он словно бы глотнул эликсира творчества, и, разогнавшись, опять забыл обо всём на свете. За окном темнело, а он всё писал тезисы, не умея оторваться даже для того, чтобы включить свет в кабинете. Только когда смерклось настолько, что писать стало невозможно, он встал из-за стола и щёлкнул, наконец, выключателем. Прошёлся, разминая затёкшие члены, сделал несколько приседаний и вернулся к работе. Но то ли необходимость прерваться сбила ритм, то ли дело было в искусственном освещении, только теперь Андрей не мог поймать прежний кураж. Работа пошла чуть медленнее, но тем не менее, он шёл дальше – романтический историзм это не только интерьеры Бренны, это ещё и пушкинские «Маленькие трагедии». Хотя «Маленькие трагедии» – лишь этап большого пути, вектор, стрела, летящая в горизонт – к историзму реалистическому, к «Борису Годунову». Так же и сплетение/комбинирование стилей в российской архитектуре стало предтечей Большого стиля XX века, заложило фундамент для проекта советского модерна. В этом месте Андрей сказал себе «стоп», почувствовав себя командиром, идущим в атаку впереди батальона и в боевом угаре чересчур оторвавшимся от основной цепи, и не понятно уже – то ли он впереди, то ли солдаты залегли, а он идёт в атаку один.
Ольга Олеговна, разумеется, давно ушла. Он попрощался с ней словно на автомате, а может, и не попрощался даже. Нет, вроде бы сказал «До свидания».
Андрей посмотрел на часы и хмыкнул. Десять минут одиннадцатого. Надо же, – подумал, – увлёкшись работой, напрочь теряешь чувство времени, и это не случайность, а закономерность. Одновременно вспомнил о Викторе и об их уговоре. А ведь он сидит там, ждёт меня! Успокаивало, что вариант позднего визита они обговорили заранее. А вот бабушке стоит позвонить, – решил он.
На сей раз бабушкин голос в трубке звучал беспечно, даже легкомысленно. Казалось, она удивилась его звонку:
– Андрюша, у меня всё нормально, не волнуйся…
– У меня тоже, в общем.
– И ты звонишь мне это сообщить. Замечательно. Молодец.
– Я во дворце, собираюсь к Виктору, сейчас выхожу.
– Позвонил тебе Витя?
– Да, трое суток дозванивался, наконец, удача ему улыбнулась
– Рада за него. И за тебя.
– Ты скрыла от меня факт применения пыток!
– Что-о-о-о? Похоже ты там маркиза де Сада читаешь вместо разбора авгиевых интерьеров…
– Причём тут я? Это Витя пытками вырвал у тебя мой номер, ты не выдержала мучений и раскололась. Сдала меня с потрохами.
– Признался, значит, подлец!
– Признался, – хмыкнул Андрей.
– Повинился хоть?
– Как бы не так! Наоборот, его переполняет гордость за содеянное.
– Вдвойне подлец. Ладно, внучек. Ты парнишка взрослый, сам разберёшься, когда и что тебе делать. Я иду спать, не вздумай звонить. Ключи у тебя есть.
– Есть, – покорно согласился внучек.
– Ну, пока. Привет маркизу.
– Угу.
Андрей покачал головой. Бабушке, несмотря на её почтенные годы, склероз явно не грозит. Она ещё и злопамятна – не упустила случая припомнить ему давнишнюю историю, когда, приехав из Питера на последней электричке после весёлой богемной вечеринки (он и сам подзабыл, в честь чего и кем устроенной), он не смог отыскать ключ, принялся звонить в дверь и разбудил её, а сам клялся-божился, дескать, жди меня завтра. Шанс осуществить обещанное «завтра», сиречь провести ночь в компании Люды, архитектора из дирекции заказчика – девушки симпатичной и на его тогдашний вкус гиперсексуальной, имелся (по крайней мере, Андрей так думал), но Люда, прежде строившая ему глазки и расточавшая авансы, в этот раз жестоко надсмеялась над Андреем, демонстративно удалившись на «Ауди» Кирилла Кроткова, коротко стриженного мудака с тюремным юмором, золотыми зубами во рту, и строительно-ремонтной фирмёшкой в собственности.
В самом этом факте ничего страшного не было, обломы у всех случаются, да и о высоких чувствах в той истории речь не шла, но история вышла некрасивая. Вдоволь наобжимавшись с этим отморозком во время «медляка», прежде, чем пересесть за его столик, уже изрядно подвыпившая Люда с предельной откровенностью дала Андрею понять, что он всего лишь «ассистентинтишка с занюханной кафедры», а потому для неё – тьфу, пустое место! – и что его социальный статус не даёт ему права даже смотреть в её сторону, не то там…
Андрей в ту пору был молод, горяч и донельзя самолюбив. Ему пришлось задействовать всю свою силу воли, чтобы не устроить этой Люде блондинский холокост, а её золотозубому спутнику – пару-тройку открытых и/или закрытых переломов. Он ничего не ответил, промолчал; сидел, стиснув зубы, бледный, прямой. Молча смотрел на них – танцующих, выпивающих, опять танцующих, взглядом проводил, когда выходили в обнимку. В окно увидел, как они лезут на заднее сидение. «Ауди» оказалась с водителем, опытным и трезвым.
Нервы были на пределе, вот и не смог найти ключ ни в одном из четырёх карманов. А, может, просто забыл, что такое ключ – умственное затмение, случается с каждым.
Сколько лет прошло! А бабуля не забывает и при случае не преминет подколоть.
Андрей забрал свои записи, запер кабинет, вышел в галерею. Облака давно рассеялись, освободив небесное поле. Луна сияла, и Андрея настигло смутное ощущение дежавю. Да-да, это уже было – третьего дня всё происходило точно так же, он шёл по этому же коридору, сквозь эту же анфиладу комнат, и в каждом окне властвовала она – Селена, владычица приливов и отливов. Андрей приблизился к окну и мысленно принял в себя это свечение, млечный поток, сожалея, что не может так же полнокровно любоваться сиянием луны, как любуются японцы. Три дня назад её диск походил на румяный блин с откусанным краешком, теперь же румяная, радостная, луна сияла, улыбаясь от гордости: сегодня она обрела правильную форму – форму круга.
Он почувствовал, как луна завораживает его, тянет вверх, к себе, – нет, сама опускается ближе. Сердцебиение ускорилось, рот заполнился слюной, и он судорожно сглотнул, отошёл от окна и двинулся дальше по галерее, повторяя собственный путь трёхдневной давности, и только лунный свет падал наискосок, манил мерцанием, иссиня-млечною тайной своей, выхватывая из темноты детали, мелочи, нюансы.
Так и я, неожиданно подумалось Андрею, тыкаю лучом своего фонарика туда-сюда-туда, судорожно конспектирую, что удаётся подглядеть, а потом сведу все ошмётки воедино и пойду сдаваться учёному совету.
Внезапно сердце его ёкнуло – болезненно и тревожно, на полсекунды опередив рассудок, мозгу с его нейронной электрикой всегда требуется отсрочка. Андрей споткнулся на ровном месте (Боже мой! Обо что я споткнулся? Может, поскользнулся?) и чуть было не растянулся на скрипучем паркете. С трудом удержав равновесие, он пару секунд ошалело смотрел прямо перед собой, где, не касаясь пола, парил человек, его фигура колыхалась в сплетении светотени, точно изукрашенный воздушный шар. Человек казался невесомым, по крайней мере – легче воздуха. Андрей осторожно, как на ходулях, шагнул к нему раз-другой-третий, но «человек-воздушный шар» неторопливо, плавно отодвинулся на те же три шага. Воспоминание о тёмном, безликом, расплывчатом силуэте, привидевшемся ему три дня назад в этой самой галерее, всплыло в мозгу Андрея, и дежавю стало полным. Но как луна за эти дни достигла идеала формы, так и Нечто, плывущее по галерее, претерпело с прошлого раза явные изменения. Теперь перед Андреем, несомненно, стоял (висел!) мужчина, одетый в странный костюм, напоминающий старинный камзол. Камзол был красного цвета, через плечо призрака была переброшена широкая голубая лента. На голове – старинный гладкий парик с косицей на затылке. «Человек-воздушный шар» был повёрнут к Андрею спиной. Убедившись ранее в невозможности приблизиться к нему, Андрей теперь попытался заговорить:
– Слушайте… Постойте… Кто вы и чего хотите?
Призрак не реагировал. Тогда Андрей медленно зашагал в его сторону, призрак тут же плавно тронулся с места и пошёл-поплыл ровно с тою же скоростью, что и его преследователь. Андрей не сводил с него напряженного взгляда, твёрдо решив проследить, куда двинется привидение, когда они оба достигнут парадной лестницы – либо оно попытается избежать этого момента. Он ещё раз окликнул его:
– Постойте! Кто или что вы такое? Отзовитесь… Не хотите? Что вам от меня нужно?
Молчание. И Андрей решил пойти ва-банк.
– Послушайте, дайте мне какой-нибудь знак! Я не понимаю, чего вы хотите. Вам требуется помощь? Но – какая?.. – Призрак не отвечал и не оборачивался. – Если вы плод моего воображения… – продолжал Андрей, – значит, я капитально схожу с ума. Вернее, уже сошёл…
Тут он вдруг осёкся, упершись взглядом в пустоту. В галерее кроме него никого не было. Призрак, будь то человек или демон, просто растаял в воздухе, стоило Андрею на секунду ослабить внимание; растаял вместе со своим красным камзолом, гладким напудренным париком и голубой лентой через плечо.
Андрей огляделся. Вокруг было пусто. Он подошёл к тому месту, где за миг до исчезновения находилось нечто. И – странное дело – в тот же самый миг вдруг понял: третьего дня оно исчезло, как сквозь землю провалившись, ровно в этой же точке пространства! Ошибки быть не могло. Всё произошло по той же схеме, что и в первый раз.
Оставаться в галерее было бессмысленно: глупо ждать у моря погоды. Андрей ещё раз окинул взглядом импровизированную сцену, на которой только что перед его глазами разыгрывалась очередная фантасмагория, – уж теперь-то он накрепко запомнил место исчезновения привидения, – затем вышел на лестницу и спустился к выходу. Николай был на месте.
– И сегодня вы на посту… Место встречи изменить нельзя… – попытался пошутить Андрей. Он чувствовал себя не в своей тарелке, не сказать ошарашенным, – и что-то в его лице насторожило Николая, который, вместо ответной необязательной шутки, спросил:
– С вами всё в порядке?
– Да… вполне, – ответил Андрей, стараясь ничем не выдать своего волнения. – А здесь во дворце ночами всё спокойно?
Охранник хитро прищурился:
– Ну… как вам сказать…
– Говорите уж как есть.
– Только между нами. Случается, во дворце происходит нечто… необъяснимое.
Андрей насторожился:
– Необъяснимое? В каком смысле?
– Например, звуки.
– Звуки? Какие звуки?
– Вроде шаги. Похоже, будто кто-то ходит по этажам. Гулкий стук, точно сапоги с набойками. Поднимешься посмотреть – звуки стихают, вернёшься в холл – опять двадцать пять.
– И как долго это продолжается?
– Бывает и до утра.
Николай искоса смотрел на Андрея, как бы проверяя его реакцию. Тот особого любопытства не выказал, и охранник решил усилить впечатление, форсировать эффект… Глядишь, искусствовед залётный и оставит вредную привычку до ночи сидеть у себя наверху.
– А было дело, привидение являлось, – стараясь придать голосу максимальную убедительность, начал он.
Андрей так и замер, но и на этот раз виду не подал, насколько заинтересован.
– Какое ещё привидение?
– Бог ведает… Димка видел, Павлюков. Вы его точно не знаете. Давно это было, зимой ещё. Повадился кто-то стены царапать в как раз его дежурство. Причём начиналось вся катавасия ровно в пять минут первого, едва, значит, полночь пробьёт. И скрежет такой противный, точно железом по стеклу скребут. Дима, ясно дело, туда, наверх – никого. Один раз никого, другой раз никого, а на третий раз ему лень было без толку идти в каре, вот он и плюнул, не пошёл. Так на утро все стены точно гвоздём были исцарапаны. Димке, разумеется, нагоняй, а он только руками разводит, мол, ваша сила, да не ваша правда… – Николай выдержал многозначительную паузу.
– А он не пробовал объяснить… ну, там, рассказать…
– Пробовал. Никто-то ему и не поверил. Хуже того, на смех подняли и посоветовали головку проверить на предмет соответствия тэ-тэ-ха. Ну, он и сник. Два дежурства пропустил – один раз со мной договорился на подмену, другой раз ещё с кем-то договорился. В те ночи всё тихо было. Так вот. На третье дежурство сам вышел; утром сменщик приходит – лица на Димке нет, натурально. Заявление на стол – и расчёт сразу получил. А оказалось… – Снова театральная пауза, но Андрей молчал, и он продолжил. – Оказалось, в половине второго ночи Са-а-а-ам пожаловал, прямо в холл спустился по лестнице.
– Са-а-ам, это кто?
– Сам – это Павел Первый, убиенный государь император, душа которого вот уж двести лет с гаком никак не обретёт покоя, а может и обретает, но только днём… Ну, в светлое время суток… Так вот, Сам Павел Первый говорит ему, Димке то бишь: «Ты, волчара позорный, на кого жаловаться вздумал? Доносчику первый кнут, слыхал?» – и с этими словами вытаскивает из-за пояса кнут да ка-а-а-к огреет Павлюка, Димку, значит, по спине, а тот и без этого ни жив, ни мёртв стоит, чуть не богу душу отдаёт. Огрел его Павел кнутом ушёл обратно по лестнице куда-то на крышу, а там бог весть… может и на небеса прямиком, да спать, отдыхать от ночной жизни…
– Кнут? У Павла? За поясом? – не выдержал Андрей. – А вышел государь, видимо, в косоворотке, шароварах, а на ногах лапти лыковые… Он, как известно, только так и расхаживал по дворцу.
– Ха! – довольно отозвался Николай. – Ладно. Согласен. Один ноль в твою пользу. Но ежели хочешь знать – люди всякое балакают. И даже в телевизоре показывают разные разности. В том числе и про Павла показывают. Про Михайловский замок видел? Сорок четыре дня прожил в нём император, а было ему сорок четыре года от роду, и на троне он провёл четыре года, четыре месяца и четыре дня. Вся соль в цифре четыре! Мистика судьбы!
И добавил, отпирая Андрею наружную дверь:
– Простой человек, я или Димка тот же – соврёт, недорого возьмёт. А телевизор? Телевизор врать не будет!
– Почему это? – усмехнулся Андрей.
– Ну, как… – ответил Николай, – всё-таки учёные люди руководят. Прежде чем давать что ни попадя в эфир и на всю страну через спутник транслировать, проверяют информацию на предмет вранья.
– Спасибо, Николай, вы мне подняли настроение, – сказал Андрей совершенно искренне. Он вышел из замка, и лунная ночь обняла его, как родной обнимает родного после долгой разлуки.
Шагая по усыпанной гравием дорожке вдоль Белого озера, Андрей старался не думать о происшедшем. После разговора с Николаем, который, насколько он мог судить, элементарно над ним поиздевался, Андрей и сам видел всё в юмористическом свете. Ну да, старинный замок, призраки, сокровища, скелеты в подземельях… Великолепное начало для какого-нибудь авантюрного романа, сдобренного мистикой; не имеющего отношения к реальности. К реальности, где он живёт и трудится, собирает и обрабатывает материал, думает, пишет серьезную монографию. Надо выбросить из головы эту чертовщину, которая объясняется очень просто: он слишком углубился в изучение материала, устал, вернее, доработался до чертиков. В этом состоянии, как во время белой горячки, начинают являться белые женщины, монстры, призраки и прочая ерундень. Надо сказать нечисти «Стоп!» А потому— вперёд, к Виктору, который уже заждался. С ним можно расслабиться, поговорить за жисть, выпить пару бутылочек пива, чьи запотевшие в холодильнике изящные силуэты так и просятся, чтобы их наконец оприходовали два добра молодца.
Улыбаясь своим мыслям, Андрей пересёк проспект 25-го Октября (куда от него денешься в Гатчине?), повернул на улицу Чкалова, потом на Маркса и вот, наконец, знакомый двор, где, как и у него под окнами, в начале лета буйно расцветают кусты разноцветной сирени, поднялся на пятый этаж знакомой хрущёвки и позвонил в дверь.