– Есть чего пожрать?
К Ветлугину подполз на четвереньках солдатик в шинели с оторванным хлястиком и ватных штанах, настойчиво потеребил сержанта за рукав. Тот протянул солдатику черную корку хлеба. Ухватив хлеб, так же быстро боец отполз по соломе в свой угол. Засунул корку в рот и прикрыл его обеими руками…
До вечера было относительно спокойно. А с наступлением сумерек за стеной явно началось какое-то движение. Впрочем, весьма осторожное. Проскрипели туда и обратно быстрые шаги множества ног за дверью сарая, бряцнуло оружие. Кому-то приглушенно бросили короткое недовольное замечание. Опытным ухом Терцев привычно уловил гул пришедших в движение танков где-то вдалеке. Но даже ворчание двигателей, казалось, было вкрадчивым и тихим. Было слышно, как невдалеке от сарая, скрипнув тормозами, остановился грузовик. Тусклый свет замаскированных фар мазнул по закрытым воротам, едва пробившись сквозь щели внутрь, и тут же исчез. Двигатель, однако, не выключали. Приглушенно стукнул откинутый борт кузова. Ветлугин приник к дверной щели. Позвякивая амуницией, немецкие пехотинцы быстро и сноровисто залезали в машину.
– Ну что там? – тревожно окликнули Ветлугина из темной и промозглой глубины сарая.
– Уезжают, – не поворачивая головы, ответил сержант.
Через пару минут снова хлопнул деревянный борт. Было слышно, как машина уходила по хрустящему насту. Снаружи стало тихо и совсем темно. Минут десять в сарае царило напряженное молчание, нарушавшееся лишь тревожным сиплым дыханием полутора десятков человек.
– Братцы, может, про нас забыли? – с опаской и надеждой одновременно негромко проговорил кто-то наконец.
– А что, верно! – поддержал разведчик в грязном балахонистом маскхалате. – Им самим бы ноги унести…
– Посмотрим, – проговорил из своего угла раненый майор-артиллерист.
Терцев встретился с ним взглядом, потер пальцами начавший зарастать щетиной подбородок и поплотнее запахнул ватник.
Про них не забыли. Снаружи у сарая снова скрипнули тормоза. Лязгнул отпираемый засов. В открытом дверном проеме возникла фигура с карманным фонариком в руках. Вошедший немец в длиннополой шинели и надетой поверх шерстяного подшлемника пилотке быстро посветил по всем углам. Сделал взмах кистью:
– Aus! Los!
Все было понятно без перевода. Пленные зашевелились, поднимаясь со своих мест. По краям сарая стояли два мотоцикла с колясками. Из них на дверь были направлены пулеметы. Немец задержался на пороге, подсветил фонарем свое лицо. Все увидели сначала приложенный к губам его палец, а затем сжатый кулак, которым он погрозил пленным. Кивком конвоир указал на открытый грузовой «Опель Блиц»:
– Schnell!
Они сами занесли в кузов майора, помогли забраться еще нескольким раненым. Перед началом движения из кабины высунулся фельдфебель в пестром домашнем шарфе и суконной кепке фельдграу с опущенными ушами. Стоя на подножке и заглядывая в кузов, негромко, но внятно проговорил на ломаном русском, обращаясь к пленным:
– Один бежать – всем расстрел.
Кивнул в сторону пулеметчиков в мотоциклетных люльках позади и, убравшись в кабину, захлопнул за собой дверцу.
Подсвечивая дорогу фарами, наполовину прикрытыми маскировочными чехлами, грузовик, раскачиваясь из стороны в сторону, медленно пополз по обледеневшему насту проселочной дороги. Ветлугин сидел рядом с Терцевым, вцепившись закоченевшей рукой в деревянный борт. Сзади тускло плясали, подскакивая на ухабах, ходовые огни двигавшихся следом мотоциклов. Пулеметы постоянно держали под прицелом кузов «Опеля» с советскими пленными.
Они ехали всю ночь до рассвета. Двигались, вероятно, вдоль линии фронта. А точнее, по вражеской стороне внутреннего кольца окружения. Почти постоянно в нескольких километрах слышалась канонада, и можно было наблюдать зарево, всполохами чертившее темное зимнее небо. Прикрывшему глаза Терцеву казалось, что где-то вдалеке от них прокатывается гроза. Зимняя гроза…
За всю ночь было только две остановки. Немцы выходили размяться. Быстро высасывали по папиросе, пряча огоньки в кулаки. Пленным покидать грузовик было запрещено. Они только осторожно переползали, меняясь местами во время движения, чтобы по очереди пустить в центр погреться тех, кто проделывал часть пути, сидя у бортов. Подморозило. Дул ледяной ветер. По обочинам дороги, взвихряясь, змейками разбегался в поля по белому покрову сухой и колючий снег. Когда проезжали очередной перелесок, Ветлугин выжидательно глянул на капитана. Терцев понял его без слов, перевел взгляд на лежавшего рядом майора, прикрытого полушубком. Затем легонько кивнул на остальных товарищей по несчастью рядом. Чуть склонился к сержанту.
– Пока выждем, – негромко проговорил на ухо.
Ветлугин прикрыл глаза в знак согласия и прислонился спиной к борту.
На день их загнали в каком-то почти полностью сгоревшем селе в чудом уцелевшее здание скотного двора. Теперь звуки грохотавшего фронта, не умолкая, раздавались впереди, точно по ходу их движения. Двоих куда-то увели. Они вернулись с шапкой сырой, промороженной брюквы и тремя касками, набитыми снегом. Выбирать еду и питье не приходилось. Пока все грызли брюкву, один из ходивших рассказывал:
– Весь лес рядом набит техникой и людьми. Танков до дури, бронемашины. За нами колонна из грузовиков.
– Ночью пойдут на прорыв, – с уверенностью высказал предположение майор.
– На хрена они нас-то с собой тащат? – недоуменно проговорил солдатик в шинели без хлястика.
– А ты чего думаешь, они нас отпустят? – подсел к нему разведчик в маскхалате. – Пока тащат, мы живы. Не смогут тащить – порешат на месте в любой момент.
– Типун тебе на язык! – зло проворчали из дальнего угла.
– Это факт, – спокойно заметил майор. И, оглядев всех пристальным взглядом, так же спокойно вымолвил вполголоса: – Ночью надо бежать.
Заветные слова были произнесены. Полтора десятка пар глаз были с волнением и тревогой устремлены на майора.
– А вы? – быстро спросил майора Терцев.
Все поняли, что он имеет в виду. Понял и майор.
– Я все равно сдохну в лагере, – скептически покачал головой артиллерист. – Не ходячий, да еще и зимой…
И, будто в утешение, добавил:
– Хотя, скорее всего, просто пристрелят раньше, чтобы не возиться.
Все переглянулись.
– А вы бегите. Все, кто может двигаться. Пока в силах. Только разом и по сигналу…
– Шансы есть, – обратился на сей раз ко всем Терцев.
– Наши им на пятки со всех сторон нажимают, – приободрился Ветлугин. – Выберем момент…
– Момент выберет капитан, – указал на Терцева майор. – Будете действовать по его команде.
– Есть! – коротко отозвался Терцев.
Это было нужно. Все снова почувствовали себя не пленными, а солдатами. Кто-то даже застегнул воротник гимнастерки и поправил шапку на голове. Солдатик в шинели без хлястика старательно размазал грязь по лицу и сосредоточенно посмотрел на обоих офицеров. Договорились об условном сигнале, который подаст в нужный момент капитан…
Они не знали точно своего местоположения. Но казалось очевидным по всем доступным внешним признакам, что находятся где-то на направлении главного удара немецкого прорыва. Так оно и было в действительности.
Накануне наступавшие с запада части фельдмаршала Манштейна, пробив внешнее кольцо советского окружения, вышли навстречу группировке генерала Штеммермана, продвинувшись до реки Гнилой Тикич. Однако мосты через реку оказались разрушенными. Тем не менее в некоторых местах окруженных и деблокирующих немцев разделяли считаные километры. Этой ночью предстоял последний рывок из котла. Его надлежало сделать из района Шендеровки. Здесь сосредотачивались ударные части, были стянуты танки и бронетранспортеры окруженной группировки, еще располагавшие боеприпасами и горючим. В окрестностях Лысянки уже находились передовые машины подошедшего немецкого 3-го танкового корпуса. Командир XI армейского корпуса генерал артиллерии Вильгельм Штеммерман разделил свои части на несколько колонн. Поставив в первый эшелон танковую дивизию СС «Викинг» и добровольческую бригаду «Валлония», усилив их пехотными соединениями, сам остался в арьергарде с двумя пехотными дивизиями. В ту ночь на 17 февраля 1944 года немцы из котла пошли на решительный прорыв. Надо отдать должное немецкому командующему – он будет со своими солдатами до конца и погибнет в бою во время прорыва. Его обнаруженное потом тело по личному распоряжению генерала Конева в знак уважения будет погребено с воинскими почестями немецкими военнопленными. История, схожая с историей гибели и похорон генерала Ефремова под Вязьмой в 1942 году. Только в 1944-м русские и немцы поменяются местами…
Решение выводить с собой из котла группу советских военнопленных, в которой были Терцев с Ветлугиным, явно принималось на уровне среднего или младшего командного состава. Оно выглядело тем более странным, что в Шендеровке немцы оставили на милость победителям более двух тысяч своих раненых, которых невозможно было транспортировать. С ранеными остались медики-добровольцы. А возможно, и не было никакого специального решения по военнопленным. Просто, получив приказ на выдвижение, тот самый фельдфебель в пестром шарфе загрузил их ночью в остававшийся почему-то до сих пор в его распоряжении грузовик. В баке грузовика почему-то до сих пор плескался бензин. И они поехали. Пришел бы приказ посадить в грузовик немецких раненых или взять на борт панцергренадеров для прорыва – вне всякого сомнения, пленных вывели бы в поле и скосили несколькими пулеметными очередями. Или просто перекололи бы, чтобы не шуметь. Война есть война, и иллюзий на сей счет испытывать не стоило. Но другого приказа не поступило. Видимо, в суматохе. И фельдфебель, которому тоже наверняка не была известна вся обстановка даже непосредственно вокруг него, просто продолжил выполнять поставленную накануне и до сих пор не отмененную задачу…
Так или иначе, той ночью они погрузились и двинулись в путь. Ни немцы в колонне, ни тем более советские военнопленные не знали, что происходило в те минуты впереди. Они не знали и не могли видеть, как были построены германские пехотинцы в первой линии прорыва. Как им было приказано разрядить винтовки, чтобы не выдать свое скрытное продвижение к передовым советским позициям раньше времени случайным выстрелом. Как ходили по рядам офицеры и унтер-офицеры, заставляя открывать затворы «маузеров» и проверяя точное выполнение своих распоряжений. Как лязгали негромко примкнутые по команде штык-ножи. Начало атаки должно было быть исполнено беззвучно ударом именно в штыки. Дерзко, стремительно и отчаянно – можно сказать, в исконном русском стиле…
Пролог рывка был бесшумным. Точнее, со стороны советских блокирующих позиций раздавалась дежурная беспокоящая стрельба из стрелкового оружия. Иногда ночь прочерчивали яркие вспышки пулеметных трассеров. К этому фону давно привыкли по обе стороны линии противостояния. Немцы молчали, ничем не выдавая себя. Передовые полки колонн прорыва, числом своим не более нескольких сотен человек в каждом, продвигались в полной тишине. Иногда случайные слепые пули выбивали пробиравшихся по зарослям кустарника к речной пойме гренадеров. Снопами валились в рыхлый ноздреватый снег убитые. Стиснув зубы, оставались лежать раненые, окрашивая снег своей кровью. А цепи в грязно-белых парках с пристегнутыми опознавательными ленточками на рукавах все шли и шли, пригибаясь в невысоком кустарнике. Из темноты вынырнули у самых наспех выдолбленных в насте и земле неглубоких окопов. Обрушивая за собой брустверы из подтаявших днем и снова схваченных морозом ночью кусков льда, хлынули вниз на головы красноармейцам германские пехотинцы. Отчаянно заработали ножи, заточенные саперные лопаты, топоры и приклады. В короткой и яростной схватке передовые части окруженной группировки за считаные минуты захватили линию советских окопов.
Захлебывающуюся скороговорку стрелкового боя и вспышки гранатных разрывов в ночи услышали уже спустя почти час после начала движения. До этого грузовик с пленными двигался с потушенными фарами. Скорость была не быстрее, чем у пешехода. С двух сторон от бортов, спереди и сзади практически вплотную волнообразной массой двигались немецкие гренадеры, увешанные оружием, с заткнутыми за пояса гранатами на длинных деревянных рукоятках. Бой впереди разгорался. Откуда-то сбоку ударили минометы. С грохотом колонну грузовиков и пехоты обогнали танки и самоходки, расшвыривая за собой гусеницами во все стороны мерзлые комья земли. Коротко рявкнула артиллерия. Ей в ответ защелкали с характерным пристуком танковые орудия. Временами от всполохов разрывов становилось светло, как днем.
Грузовик притормозил. Пленные, вжимая головы в воротники, сгорбившись сидели вдоль бортов. Терцев осторожно огляделся по сторонам. Насколько хватало глаз, со всех сторон на них наплывали грязно-белые и серо-зеленые массы, ощетинившиеся винтовками с примкнутыми штыками, автоматами, взятыми на плечи пулеметами, взваленными на спины легкими минометами. Они накатывались на грузовик, обтекали его грозной и длинной шевелящейся змеей и продолжали свое движение вперед. Колонна, в которой они двигались, в бой пока не вступала. В отсвете очередного всполоха Терцев перехватил устремленный на него снизу взгляд майора-артиллериста, которого перед выездом они затащили с собой в кузов и уложили на деревянные доски настила. Сделал отрицательный знак глазами. Тот понимающе кивнул. Пока предпринять что-либо не было возможности…
Колонна между тем свернула на полевую проселочную дорогу. По сторонам за просевшими сугробами темнели вдалеке голые ветви деревьев перелеска. А вдоль бортов их грузовика, то и дело цепляясь и опираясь о них руками, все продолжали и продолжали шагать солдаты противника. Впереди и за ними ползли еще какие-то машины. Капитан прислушался. Вроде бы бой смещался влево. Несколько раз их фельдфебель в цветастом платке вылезал на подножку кабины, тревожно всматриваясь в контрастирующую с темным небом, даже ночью белеющую снежную даль. Проходивший мимо лейтенант в шинели и фуражке с высокой тульей, на которую прямо сверху был натянут шерстяной подшлемник, что-то проговорил фельдфебелю и махнул рукой вперед. По рядам пехоты прокатилась негромкая команда. Солдаты впереди медленно расступались в стороны. Их грузовик, следуя за трехосным «Мерседесом» с затянутой тентом кабиной, начал прибавлять ход. Сзади подтянулись остальные автомашины. Некоторые из них, заскользившие и утыкавшиеся в высокие снежные отвалы, облепляя со всех сторон, возвращала на накатанную колею дружно набегавшая пехота. Терцев снова переглянулся с майором. Прошло уже, наверное, больше четырех часов с момента начала движения. Кругом было чистое светлеющее поле и забитая вооруженным до зубов неприятелем дорога. Бежать пока некуда…
Они, разумеется, не могли знать обстановки, складывавшейся на всех участках прорыва. Неведомо им было, как дошедшие до реки гренадеры, прижатые продольным огнем советской артиллерии и минометов со стороны стенок пробитых ими коридоров, метались в поисках переправ. Как напиравшие следом колонны, не имея возможности переправиться через неширокую, но предательски разлившуюся речку, бросали машины, орудия, обозы, технику. Как начавшие нести огромные потери немцы кидались в ледяную воду, переправляясь на другой берег вплавь, оставляя на этой стороне груды оружия и снятого обмундирования. Как несла река, прибивая к обледеневшей береговой корке, трупы убитых и умерших от переохлаждения. Как стонали, кричали, плакали и стрелялись брошенные на земле и в повозках раненые. Как где-то огрызались огнем и наводили переправы из подручных средств, бочек из-под горючего, досок и срубленных второпях прибрежных деревьев. И как на каких-то участках, сумев все-таки пробиться именно к подготовленным заранее и удерживавшимся переправам, выходили из котла под градом посылаемого со всех сторон свинца танки и бронетранспортеры с гренадерами на броне.
Их колонну принялись трепать уже перед самым рассветом. С темнеющего холмистого перелеска ярко блеснули огоньки сразу нескольких артиллерийских выстрелов.
«Сушки», наши!» – безошибочно определил работу советских самоходчиков Терцев, и внутри у него все радостно забилось.
Рядом вцепился капитану в ватник Ветлугин, возбужденно потряхивая за рукав. Он тоже моментально понял, что происходит и кто по ним стреляет. Остальные пленные в испуге пригнулись и распластались на дне кузова грузовика. Выскочил на ступеньку кабины фельдфебель, заозирался по сторонам. Быстро обернувшись, зыркнул на пленных позади себя и, не садясь обратно в кабину, забарабанил сверху по ее крыше, что-то отчаянно крича водителю. Их «Опель» дернулся и стал стремительно набирать ход, то и дело норовя сорваться в занос задними, отчаянно вращавшимися колесами. Повиснувший на дверце фельдфебель продолжал кричать, указывая в строну изгиба, за которым дорога ныряла под холм. Головной «Мерседес» уже значительно вырвался вперед в том же направлении. По полю, проваливаясь по колено в снежный наст, перемещались от дороги пехотинцы, пытавшиеся выстроиться в цепь под отчаянные свистки и хриплые крики командиров отделений.
Разрывы выпущенных по ним снарядов перелетами легли за дорогой, оставив на снегу большие пятна темной вывороченной земли. Края свежих воронок дымились. Сзади ревели моторы. Кто-то в хвосте колонны зачем-то нажал и долго давил автомобильный клаксон, оглашавший поле протяжным, тоскливым воем. Терцев глянул на майора. Тот лежал с абсолютно спокойным видом, будто все происходящее его совершенно не касалось. И лишь только утвердительно прикрыл глаза на кивок Терцева, означавший, что вот теперь пришла пора действовать.
«Опель» на скорости залетел в низину. Ушедший вперед «Мерседес» весело разгорался синим пламенем – снаряд с советской самоходки догнал его уже за самым изгибом дороги. Терцев успел увидеть безжизненно повисшую фигуру немца, наполовину вывалившуюся из заднего борта. Голова убитого была перевязана грязным бинтом, выбившиеся из-под повязки длинные светлые волосы трепал ветер. Еще несколько фигурок разметало вокруг грузовика. Кто-то медленно уходил от разбитой машины прямо в поле, ни на что не обращая внимания – видимо, совершенно оглушенный и ошарашенный. Все это мелькнуло за пару секунд – их водитель резко ударил по тормозам так, что пленные кубарем покатились в кузове к задней стенке кабины. «Опель» развернуло поперек дороги. С размаху он протаранил снежный отвал на краю дороги и с гулким стуком наскочил на пень. Брызнули стекла разбитых фар, из-под капота повалили клубы густого пара – пробило радиатор. Поездка была закончена однозначно. Из распахнувшейся правой дверцы вывалился фельдфебель. Быстро оглянувшись по сторонам, заорал что-то в кабину приткнувшемуся грудью к баранке и судорожно сжимавшему ее обеими руками перепуганному водителю, так и замершему в этом положении. Раскиданные по кузову пленные медленно закопошились на своих местах. Терцев оценил обстановку: почти совсем рассвело. Сзади по полю в их сторону бежали немецкие пехотинцы. Но до них было еще метров сто. К тому же накатанную дорогу перекрывал остановившийся по непонятной причине третий грузовик, следовавший за ними, вполне себе с виду целый. Те из гренадеров, кто пытался обойти его по полю, сразу замедляли движения, по колено проваливаясь в снег. А на взгорке прямо над ними раздавались такие родные звуки дизельных моторов – не видимые пока за плотным кустарником, вне всякого сомнения, там маневрировали наши самоходки.
«Пора! – мелькнуло в голове у капитана. – Другого случая может и не быть. Иначе сейчас перестреляют всех на хрен. Не немцы, так свои».
С размаху он хлопнул открытой ладонью в плечо Ветлугина. Тот моментально ответил таким же жестом разведчику в маскхалате. Условный сигнал с быстротой молнии пошел гулять среди пленных по цепочке.
В кошачьем прыжке вылетел из кузова разведчик. Никто не успел и глазом моргнуть, как он уже оказался под ступенькой кабины над поваленным в снег фельдфебелем.
– За борт! – что было сил рявкнул во весь голос капитан. – К лесу!!!
Через секунду он тоже приземлился рядом с разведчиком. И в это же мгновение инстинктивно поморщился от громкого хруста – с отвратительным звуком разведчик отработанным коротким движением, моментально завернув фельдфебелю голову набок, сломал ему шейные позвонки.
– Ты-то как попался?! – несмотря на напряженность момента, сам собой вырвался восхищенный вопрос у Терцева.
– И на старуху бывает проруха, – хищно оскалившись, быстро отозвался солдат в маскхалате. Он явно был в своей стихии.
В мгновение ока расстегнув на поясе у безжизненно обмякшего фельдфебеля кобуру, разведчик вытащил пистолет. Одним слитным скользящим движением взвел оружие и, держа его в вытянутой руке, выстрелил в кабину прямо через плечо капитана. Немец-водитель уронил голову на баранку. Из дырки на виске у него потекла темная струйка крови – водитель так и не успел до конца сообразить, что происходит.
– Валим! – Сунув оружие за пазуху, разведчик бросился в кустарник. Терцев кинулся за ним. Краем глаза успел заметить, как разбегаются от грузовика в сторону перелеска остальные пленные.
– Брось! Отставить! – заорали сзади. – Сержант, это приказ! Брось!
Капитан оглянулся на крик. Перевалив через борт раненого майора, Ветлугин, проваливаясь и заметно отставая от всех, упрямо тащил его на закорках по снежному насту.
– Брось, я сказал! – кричал и отчаянно ругался артиллерист.
Почти добежавший до спасительного леса Терцев остановился и повернул обратно. Вдвоем с Ветлугиным они перехватили майора под руки, волоком уже быстрее потащили к кустам.
– Капитан, ну ты-то не будь дураком, – поднял голову майор. – Бросайте меня и бегите…
Вместо ответа они только покрепче перехватили раненого и все втроем двинулись дальше.
Только их и было видно на поле, когда сзади ударил пулемет. Упали в снег, через десять секунд попытались подняться – пулемет заработал снова. Стоя прямо на снежном насте через дорогу и чуть наискось от них, спокойно, как на учениях, сзади действовал немецкий пулеметный расчет. Установив сошки на плечи напарника, присевшего на одно колено, пулеметчик деловито бил в сторону кустарника, при этом короткими очередями прижимая к земле и их, не давая подняться. Валил дым от горевших грузовиков, перебежками, приближаясь, перемещались позади гренадеры, доносились обрывки команд. Левее впереди громко хрустнуло. С ревом повалив невысокое деревце, на поле в паре сотен метров от них выскочила неровно замазанная белой краской советская самоходка. Сбила с дороги остатки догоравшего «Мерседеса». Спряталась в дымном чаду. Через пару секунд из клубов дыма сверкнул проблеск орудийного выстрела. Немцы на поле и у дороги заметались в разные стороны.
– Ползком к лесу! – прохрипел майор, понявший, что спорить с упертыми танкистами бесполезно.
И пополз первым, отчаянно работая локтями. Минут пять, пока бой гремел сзади, они ползли – сопели, покрываясь потом, оставляя за собой в снегу борозды нелепых следов, тянущихся непрерывной, извилистой линией. Терцев уже видел, как в кустарнике копошится еще одна самоходка, видел ее борт и такую знакомую, как у «тридцатьчетверки», корму, когда снаряды начали рваться в перелеске. С другой его стороны послышался лязг гусениц, зазвучали длинные пулеметные очереди, скороговоркой ударили автоматы. Временами порывы ветра доносили отголоски отчаянных криков, обрывки брани на русском языке. Гулко бахали одиночные винтовочные выстрелы. Похоже, кого-то добивали. Капитан догадался – в лесу, который казался им спасительным, бежавшие пленные, по-видимому, нарвались на другую группу прорывавшихся немцев. Причем располагавшую тяжелой техникой. И теперь там шла бойня…
Через минуту на поле, едва их не задавив, выскочила задним ходом вторая советская самоходка. И тут же получила снаряд в борт. Дернулась, задымила, разгораясь. Люки изнутри никто не откинул.
Терцев, лежа в снегу, обернулся в ту сторону, откуда был произведен выстрел. За маячившим вдалеке у дороги их разбитым «Опелем», на котором они ехали всего четверть часа назад, разглядел в клубах стелющегося по полю дыма силуэт «пантеры». Утер пот, перевел взгляд в другую сторону.
«Заметь, заметь его», – беззвучно шептал губами капитан советским самоходчикам в сторону чадного марева на месте раскатанного «Мерседеса». Из марева хлопнул выстрел. Мимо! Ясно, бьют наугад. Чувствуют, что противник рядом, определили направление, но не видят его наверняка. Маловато опыта у ребят…
Мыслями Терцев уже снова участвовал в очередном танковом поединке. Самоходка выстрелила еще раз и двинулась вперед.
«Стой! Куда!» – обожгло капитана изнутри. Выходить из дымовой завесы на приготовившегося к выстрелу противника было фатальной ошибкой. Терцев сжал кулаки в снегу так, будто отчаянно тянул на себя несуществующие рычаги.
Орудие «пантеры» молнией сверкнуло над полем. С отчаянием понимая, что промаха не будет, Терцев уронил голову в снег. Разгреб сухую корку наста, зачерпнул ладонью колкое серое крошево, растер им лицо. Подняв голову, с болью увидел замершую на дороге объятую пламенем первую «сушку»…
Приподнявшись на локте, капитан огляделся по сторонам. Ни Ветлугина, ни майора рядом не было.
«В снег так зарылись или отползли куда-то?» – недоуменно отметил про себя.
Сознание пульсировало где-то у виска вместе с гулко колотившимся сердцем. Дергаться сейчас куда-либо бессмысленно. Нужно отлежаться. Авось пройдут мимо и не заметят. Помешать немцам продолжать прорываться из окружения дальше он все равно не может в своем положении. Равно как и помочь кому-нибудь из наших ребят…
Мимо не прошли. Терцев видел, как «пантера» двинулась дальше, сбрасывая с дороги на обочины разметанные по ней горящие остатки машин. Следом гуськом ползли бронетранспортеры. С них прямо на ходу выпустили несколько очередей куда-то в другую часть поля. От перелеска обратно на равнину выдвинулась цепь гренадеров. Ломая кустарник, наискось за их спинами прошла к изгибу дороги короткоствольная «четверка». Ветер постепенно относил гарь, обнажая место короткой схватки. Капитан не шевелился, но, видимо, его кто-то заприметил заранее. Сначала пнули ботинком в подошву сапога, а затем сразу выдернули из снежного наста, рывком поставив на ноги. Возможно, приняли за спасшегося члена экипажа подбитой самоходки. Ткнув в спину карабином, повели в сторону одного из остановившихся у обочины бронетранспортеров.
«Проклятье какое-то!» – только и успел подумать Терцев, увидав под кормой бронетранспортера сержанта Ветлугина в окружении вооруженных гренадеров. Рядом с сержантом испуганно жался к броне еще один старый знакомый – чумазый солдатик в шинели без хлястика. Так же пинками их загнали в гулкое железное чрево. Теперь капитан уже окончательно не мог понять, прорвались из котла немцы или еще нет. Или это вообще какие-то другие, с внешней стороны. Но в любом случае о попытке побега пленных этим было ничего не известно – не разобрались в суматохе. Иначе разговор бы вышел другой, и очень короткий. Что ж, придется все начинать сначала… Они переглянулись с Ветлугиным и строго посмотрели на чумазого солдатика. Тот молча вжался в стенку отсека. Гренадеры загрузились внутрь, набились рядом. Один положил на колени взведенный автомат. Приготовились к движению.
– Halt! – раздалось снаружи.
Через незакрытые дверцы десантного отделения бронетранспортера было видно, как на обочине возникла фигура огромного солдата в шинели с заткнутыми за пояс полами. Солдат подходил медленно, но твердой поступью. Поперек груди его наискось болтался на ремне маузеровский карабин. А через каждое плечо, словно большие вытянутые кули, были перекинуты два человеческих тела. Ветлугин узнал в пришедшем их первого конвоира с хутора, который размещал танкистов на чердаке. Глянул на положенную в снег у раскрытой дверцы фигуру. Неожиданно опознав в ней совершенно обессилевшего майора-артиллериста, который только мотал головой и что-то мычал, вдвоем с Терцевым быстро затащили его внутрь, не дожидаясь реакции сидевших внутри машины немцев. Один из них обвел взглядом пленных, но ничего не возразил. Подошедший обменялся короткими фразами со своими товарищами, подал внутрь другого раненого. Им оказался тот самый маленький, худой и щупленький второй конвоир, водивший танкистов на допрос. Видимо, он был без сознания. Весь бок его перепачканной парки справа был обожжен и густо пропитан кровью. Солдат тяжело дышал, суконная пилотка была нахлобучена почти до самых закрытых глаз. Пока гренадеры, разворачиваясь и освобождая еще место, возились внутри металлического отсека, Ветлугин протянул руки и к раненому немцу. Деловито буркнул его здоровенному товарищу с нотками уважения:
– Давай сюда своего хорька.
Действительно, заострившееся лицо раненого под пилоткой как нельзя больше напоминало именно этого зверька. Слов не поняли, но вместе с Ветлугиным гренадеры быстро втянули внутрь второго немца. Набились все как сельди в бочку так, что практически сидели и лежали друг на друге. Дверцы остались раскрытыми нараспашку.
– Los! Los! – подали команду к движению.
Бронетранспортер, резко дернувшись, тронулся и пополз, раскачиваясь, по разбитой дороге. Майора Терцев, сам кое-как вжавшийся в угол, практически затащил на себя. Артиллерист был в полузабытьи и только мотал головой в такт движению. Раненого немца, вытянув, уложили на коленях у двух рядов сидящих внутри пехотинцев. Примостившийся посередине санитар, расстегнув кожаный медицинский подсумок на поясе, ножом распорол парку и мундир, несмотря на отчаянную тряску, ловко обрабатывал рану. Привалившийся к стенке солдат, пришедший последним, втиснул карабин между ног и расстегнул шинель. Только сейчас стало заметно, что она была прострелена на груди. От бурого развода вдоль ряда пуговиц валил пар. Санитар, посмотрев на солдата, что-то прокричал сквозь шум двигателя и лязг гусениц. Гренадер сделал отрицательный жест рукой и достал из-под полы мундира индивидуальный пакет. Бинтоваться ему помог товарищ рядом.
«Вот ведь здоровенный черт!» – искоса глянув на немца, мысленно проговорил Ветлугин и второй раз поймал себя на мысли, что испытывает уважение к противнику. Пожалуй, было за что.
Больше боестолкновений не было. Уже совсем засветло, туманным февральским утром, по наведенной понтонной переправе колонна перебралась через речку. В этом месте оба ее берега удерживались деблокирующими германскими подразделениями. Бронетранспортеры съехали на обочину, остановились и заглушили двигатели. Пленных вытолкнули наружу. Ветлугин и чумазый солдатик волокли майора, закинув себе на плечи его руки. Терцев огляделся по сторонам. Везде было полно вооруженных немцев. На этом участке прорыв им удался вполне, неприятель здесь вывел не только личный состав, но и тяжелую технику. Загружали в подошедшие грузовики раненых. Стояло несколько танков с наведенными на другой берег, откуда они только что вышли, стволами пушек. Рядом с приземистой «тройкой» у берега капитан увидел огромную «пантеру». Она была развернута в направлении движения их колонны. Ветлугин покосился на две кошачьи лапы с когтями, нарисованные на борту. Переглянулись с капитаном – сомнений, кто расправился с нашими «сушками», не было. Тот самый гауптман, что допрашивал их на хуторе, разговаривал с другим офицером-танкистом, видимо, из деблокирующей группировки. Гауптман размазал копоть по лицу и махнул рукой в сторону другого берега.
– Arsch[4]… – донесся до них обрывок разговора.
Второй танкист с сочувствующим видом протянул коллеге откупоренную флягу. Гауптман благодарственно кивнул и сделал большой глоток. На пленных оба не обратили ни малейшего внимания.
– Привязался же к нам… – негромко обронил Ветлугин в адрес гауптмана, когда их проводили мимо.
Терцева и трех его спутников втолкнули в небольшую группу военнопленных, зябко жавшихся у обочины.