Дэйдэт Шлейгенс потягивал некрепкий кофе на пристроенной к особняку веранде, обросшей повядшим от холода виноградом, когда появилась Шилис.
– Мастер Шлейгенс, к вам пришли… – неуверенно сказала она. – Какой-то странный тип. Я не была уверена, впускать ли его. Он похож на завсегдатая дешёвых забегаловок.
– Габинс, значит… – Дэйдэт почесал пожилого буровато-чёрного кота, сидящего у него на коленях. – Можешь впустить.
Шилис кивнула, поджав губы, и удалилась.
– Господин Шлейгенс вас примет, – послышался в прихожей её сдержанный голосок. Минуту спустя напротив Дэйдэта пристроился низкорослый пьянчужка плачевного вида в выцветшей некогда синеватой куртке.
– Здравствуй, Габинс, – поприветствовал Дэйдэт, надев непонятную улыбочку. – Ты, кажется, впервые пришёл ко мне лично. Уж кого-кого, а тебя не ожидал.
– Мне бы табака… – Габинс задумчиво вынул железную курительную трубку.
Дэйдэт покопался в кармане жилета и положил перед ним неполный кисет.
– Виноград, если это важно.
– Не важно, – отмахнулся пьянчужка и стал забивать трубку. – Слышал, ты обеспокоен нынешним положением дел. Я… тоже. С недавних пор. Бернадетта заперлась в «Закрытом кошельке» и выходить, кажись, не собирается. Я никогда не видел её такой… такой напуганной. Ну это ладно… я не поэтому пришёл. Тебя интересует поместье «Далроп»? – Габинс поймал на лице Дэйдэта секундное удивление. – Винный Торговец – персона заметная. Тебе туда путь заказан. Но кому есть дело до пьяницы?..
– Это опасное дело, Габинс, – Дэйдэт отвлёкся на кота, который вздумал вылизаться именно сейчас. – Бернадетта не просто так опасается этого места.
– Что ж… – пьянчужка задымил, чем вынудил кота покинуть нагретое место на хозяйских коленях. – Значится, мне придётся быть осторожным. Что не новость, в принципе.
– И что ты хочешь от меня? – Дэйдэт потёр прощально оцарапанную ногу.
– Гнездо… в котором будет надёжно.
Тесную комнатку с круглым окном, выходящим на одинокие запущенные владения, наполнял призрачно-серый свет.
– Это уже потом, – заявил Иттери, усаживаясь на вонючую кушетку у правой стены. Он носил брюки с зелёной и коричневой штаниной – как и большинство Коричневых – и плотную куртку с капюшоном. При таком освещении кожа на его высушенном лице потемнела сильнее обычного. В желтоватых глазах читалось желание. – Может скопытиться. Не люблю, когда они мёртвые.
Высокорослый Слай неохотно спрятал разделочный нож.
– Побыстрее надо, – пробормотал он. Последовал неразборчивый стон. Лежащая на полу женщина с короткими волосами в замызганном светлом платье дёрнулась, перекатилась на другой бок, путы в очередной раз сдавили разодранные худенькие запястья и щиколотки.
Слай ухватил её за ногу и коротким рывком подволок к себе, опустившись на пол. Из-за кляпа во рту плачущие мольбы прозвучали бессвязно.
Коричневый безмолвно поглядел в заплаканные дрожащие глазки, а затем порвал неглубокий разрез платья до пупка.
– Какого чёрта, парни?.. – неожиданно спросил усталый голос. Слай оторвался от своего удовольствия и повернул башку.
Померкшие в дневном свете кровавые колечки неотступно смотрели на него. Выродок закрыл дверь и приблизился, шурша складками кожаного плаща.
– Ну не начинайте, Папаша, – вздохнул Иттери, вытянув сложенные ноги. – Мы и так из-за вас ограничиваемся, насколько возможно. Не отнимайте последнюю радость.
– Слезь с неё, – выродок потёр лоб. Утончённое небритое лицо помрачнело. Слай послушно поднялся, бросив огорчённый взгляд на острые грудки, торчащие из-под порванного платья. – Выпустите её. Только переоденьте сначала. И… денег дайте.
– Ладно, ладно, не будем трепать уважаемому Оддо нервишки, – Иттери дружественно улыбнулся подгнивающими зубами. – И всё-таки вы совсем не умеете веселиться.
Просторный подземный склад освещался неярким тёплым светом настенных фонарей. У стен и сводчатых столбов были нагромождены ящики, от которых прилично несло. Из боковых помещений время от времени доносилась возня и ругань.
– Этого мало, Хезер, – сказал Джасли Ройге, положив здоровенную руку на бочку, стоящую на другой бочке. Он обладал такой же, как и она, кожей цвета сгнившего яблока. Уголки его губ никогда не опускались до конца, сохраняя постоянный, малоприятный намёк на улыбку.
– Я-то что сделаю? – Коричневая обладала вызывающей внешностью, невысоким голосом и предпочитала открытость в одежде – облегающие двуцветные брюки вполне ей подходили. – Я привожу тех, кто не доставляет проблем. Венвесатте говорит, нам нужны добровольные жертвы.
– Добровольцев не хватит. Нужны все, кто есть.
Хезер вздёрнула зрачки.
– Выродков здесь не так много, как ты думаешь. Тем более, Папаша вряд ли это одобрит.
– Не одобрит. И скоро загнётся, если мы не найдём новых. Я этого не хочу, полагаю, и ты – нет. Мы обязаны ему. Нам нужны все.
Смягчившись, Коричневая покивала и двинулась прочь. Джасли Ройге смотрел ей вслед до тех пор, пока её низенькая фигурка не исчезла в дверном проёме.
– Джасли…
Он обернулся, встретившись с багровыми колечками, мерцающими в глубоко-бурых белках. От выродочьего взгляда его внутренне передёрнуло.
– Папаша… – Джасли нервно усмехнулся.
– Как продвигается работа? – Оддо болезненно сгорбился, отчего Ройге с трудом удавалось глядеть ему в лицо с высоты своих шести с половиной футов.
– Сыростных всё больше. Кажется, нам опять нужна ваша помощь. Или, как я говорил, мы можем…
– Нет, – Оддо опёрся о ящики в приливе слабости. – Даже не думай, Джасли…
– Менестрель… вот же ж, – ухмыльнулся Калеб, заросший седыми космами и неопрятной жиденькой бородёнкой, после чего сделал порядочный глоток. Этим вечером он намеревался уйти до темноты.
Дребезжащая мелодия привнесла в угрюмую обстановку «Закрытого кошелька» несвойственный уют.
– Да… – довольно протянул худощавый и глуповатый Фаддак, сидевший напротив. Жил он тоже, кстати, напротив Калеба, в одноэтажной хибарке. – С тех пор, как нас отправили в Дервар, я музыки, кажется, и не слышал. Уже семь лет. Красота… Так послушаешь и забудешь, что снаружи творится.
– О Ворье нельзя забывать. Ввиду недавних нападений, особенно. Страшно спать, Фаддак. Теперь и в собственном доме небезопасно.
Хмельная улыбочка покинула Фаддакову рожу.
– Как же это… Почему они… как думаешь? Почему стали заходить в дома? Они ведь не грабители. Им неважна нажива. Лишь… охота.
– Поди пойми, – Калеб уставился на черноволосого музыканта, примостившегося на стульчике в дальнем углу, справа от стойки. Звуки железной лютни оказывали на него непривычно успокаивающее действие.
– Откуда в них это? Они ведь простые люди, как мы. Не все из них были убийцами, сюда ссылают и мелких преступников. Взять хоть нас. Мы попались на воровстве. И, думаю, таких большинство. Это место странно сказывается на рассудке… Даже я иногда чувствую. Ни владыки, ни законов – заманчиво… Но чтобы выйти из дома и начать резать всех подряд, слоняясь в ночи… А это ведь только то, что на поверхности. Ты задумывался… что ещё происходит? Что скрыто от глаз, о чём люди и упомянуть боятся. Страх берёт.
– Не все Ночные убивают, вроде как. Допустим, висельники. Они раскапывают могилы под деревьями и вешают гниющие останки на ветвях.
Впалые щёки Фаддака заметно поблекли.
– Безумцы… все они. И ведь у каких-то полудурков хватает смелости разгуливать по темени. Я с неделю назад слышал свист сквозь сон.
Калеб посмотрел на собутыльника с опаской.
– Свист?..
– Да, – Фаддак безразлично пожал плечами. – Какая-то дурацкая песенка… Чёрт, вроде как, даже слова были, – вдруг он улыбнулся. – Кажись, так… «В Дерваре тень… Ночка темна…» Дальше не припомню.
– И не надо, – Калеб резко перешёл на шёпот. – Не произноси это. А лучше забудь совсем.
Фаддак недоверчиво усмехнулся.
– Ты что это?.. Просто детская песня. Чего так пугаться?
– Не просто, – Калеб склонился над столом. – Только Они поют эту песенку.
Фаддак снисходительно вздохнул.
– Кто Они, Калеб?
– Тепьюки.
– Не слышал ни о каких Тепьюках.
Калеб отстранился и припал к кружке, но вкус тёмного эля не смог подавить закравшееся опасение.
– Я многого понаслушался. Дервар издавна служит тюрьмой для заключённых. Здесь крайне сложно дожить до старости, не говоря о том, чтобы родить детей и обосноваться. Но Тепьюкам это удалось. По слухам, их семья живёт в Бескоролевстве уже двести лет…
– Похоже на дешёвую байку, приятель, – Фаддак не переставал улыбаться. Разговор начал его веселить. – Двести лет? Тут за порог лишний раз выйдешь – прикончат. А эти Тепьюки, по-твоему, преспокойно расхаживают по ночам, насвистывают себе, и их всех ещё не перебили подчистую? Смешно слушать. Ночные не щадят никого, их тысячи. Уцелел однажды – считай, удача тебе благоволит. Я вот не надеюсь на то, что помру в своей кровати, к тому же, глубоким старикашкой, ну, как полагается. В такой уж дыре мы живём. И это я ещё, заметь, носа не кажу. Гулять по ночам… Таким лядом в Дерваре и неделю не протянуть. Ночью – Ворьё, днём теперь – эти, как их… Коричневые, чтоб они все пропали. Самый завалящий горожанишка – и тот преступник. Кто-нибудь тебя да прирежет в конце концов. Не сегодня, так завтра. Любой из них может внезапно захотеть обзавестись твоими денежками. От всех убийц не убережёшься.
Калеб опять перевёл затуманенные глаза на барда. Ему стало как-то не по себе. Не от разговора – казалось, беспричинно.
– Ты чего это? – невозмутимо осведомился Фаддак.
– Ночь близится, – Калеб отрывисто глянул в окошко и осушил стакан. – Пойду-ка я.
– Да посиди. Здесь-то нечего бояться. Лускас бдит, – Фаддак бросил незаметный взгляд на кряжистого охранника, стоявшего у двери. Выпивалы «Закрытого кошелька» относились к тому с боязливым недоверием.
– Пойду…
– Ну что ж, – Фаддак прощально приподнял бокал. – Тогда доброй ночки, сосед.
К тому времени, как за окном вконец потемнело, в трактире остались одни завсегдатаи. Бернадетта позволила себе пристроиться за одним из незанятых столиков в сопутствии винного бочонка.
Приятельские беседы сливались в вялый гул, под который Фаддаку всегда так чудно отдыхалось. Ночные страхи отступили. Менестрель наигрывал незнакомый, вполне благозвучный мотивчик.
Неожиданно за окном промелькнул слабый отсвет. Потом ещё, поедче. Фаддак в недоумении уставился в толстое запылённое стекло. Музыка незаметно прекратилась, хоть он уже и не слушал. Никто не слушал.
Лускас попятился от запертой на засов двери, положив ладонь на рукоятку охотничьего клинка за поясом. Его острые ноздри раздулись, глаза сузились. Бернадетта допила вино и кивнула музыканту, после чего тот быстренько юркнул к чёрному входу.
Стоящая снаружи тишь медленно закрадывалась и в «Закрытый кошелёк». Всё больше глаз обращалось ко входу.
Дверь дрогнула и замерла. Сразу за этим на неё обрушился град увесистых ударов. Один из них с треском прошёл насквозь. Прямо над засовом среди ощерившихся торчащих щепок показалось навершие колуна, поёрзало и исчезло.
В щель просунулась грязная кисть, нащупала засов и рванула вверх. Некоторые захмелевшие гости вытащили мечи. Фаддак оказался безоружен. Он настолько обалдел, что до сих пор непонятливо потягивал выдохшийся эль, наблюдая за происходящим, будто всё это его не касается.
В сумрак трактира ввалилась по меньшей мере дюжина пыльных фигур. Одни сжимали в руках избитые колуны и потемневшие мечи, другие – компактные арбалеты.
– Ночному Ворью здесь не место, – процедила трактирщица. Чувство сохранности покинуло её впервые за долгие годы. «Закрытый кошелёк» надёжно оберегал её. До этой ночи.
Ей не ответили. Ни один из них и глазом не повёл.
Фаддак, наполовину скрытый сводчатым столбом, всё-таки опомнился и, поднявшись, стал прокрадываться к чёрному ходу, которым только что воспользовался менестрель.
– Убирайтесь, ублюдки полоумные, – услышал он повторный приказ Бернадетты.
– Какого чёрта? – выпалил пьяный голос. – Ты из них…
Лускас – единственный, кто крепко держался на ногах. В него вонзилось сразу четыре стальных болта – два в грудь, по одному в шею и в руку. Он грохнулся на бок, захлёбываясь кровью.
Оставшиеся забулдыги не представляли никакой опасности – все они изрядно опьянели и даже убежать толком не могли.
Последующей бойни Фаддак не застал. Ему порядочно свезло, он никого не встретил по пути к дому. Похоже, всё окрестное Ворьё стянулось в «Закрытый кошелёк».
Со страху забыв запереться, он первым делом подбежал к окну. Над черепичными крышами виднелось зарево, взвивались смолянистые клубы дыма. В соседствующих лачугах загорался свет.
Пока Фаддак пялился на расходящийся пожар, входная дверка, сколоченная из хлипких досок, несильно приоткрылась. От неожиданности он дёрнулся и отпрянул назад.
– Калеб… – при виде соседа ему на лицо наползла облегчённая усмешка. – Нельзя так пугать… Там… Ворьё… Я еле ноги унёс.
Калеб безмолвно затворил дверь, щёлкнул расхлябанной щеколдой. Свет пожара, проникший в окно, блеснул на лезвии ножа у него в руке.