Струна истории - читать онлайн

Лекция I Свойства этноса

Сегодня я начинаю читать курс народоведения, который на нашем факультете читается почти 10 лет. Он всегда читается по-разному и с разными вариациями, в зависимости от специфики кафедры.

В этом году кафедра физической географии просила меня сделать прописку,[2] и поэтому мы сделаем упор не на экономико-географические проблемы, а на физико-географические.

Поставим вопрос так: для чего мы этот курс слушаем и для чего он нам нужен? И почему он нам может быть интересен? – Потому что простое коллекционирование сведений, простое изложение каких-либо данных никогда не западает человеку в голову и никогда не вызывает в нем интерес. Если мы учим что-нибудь и тратим на это силы, так надо знать – для чего?

Ответ на это у нас будет очень простой. Человечество существует, в общем, совсем немного на Земле, – каких-нибудь 30–40 тысяч лет весь Homo sapiens. Но оно, тем не менее, произвело перевороты на земной поверхности, которые Вернадский[3] приравнивал к небольшим геологическим переворотам, переворотам малого масштаба. А это очень много.

Каким образом один из видов млекопитающих сумел до такой степени испоганить всю Землю, на которой он живет?

Эта проблема – актуальная, потому что если мы не вскроем причины тех перемен, которые совершаются на всей поверхности Земли и которые всей мыслящей частью человечества считаются проблемой номер один, то тогда незачем выходить замуж, жениться, родить детей, потому что биосфера погибнет и погибнут все дети.

Но для того чтобы разобраться в этом вопросе, нужно исследовать историю вопроса, а не то, почему до сих пор люди достигли таких результатов в уничтожении жизни на собственной планете, и обязательно исследовать то, что происходит сейчас.

Поэтому мы начнем сначала.

Человек, как существо биологическое, относится к роду Гоминид, то есть при своем появлении на Земле он имел достаточно большое количество ответвлений и разветвлений. Близкое родство человека с обезьянами в настоящее время ставится под сомнение, так как обезьяна – существо, значительно дальше ушедшее по линии эволюции, нежели человек. У обезьяны больше отработаны пальцы рук и ног, у обезьяны гораздо лучше мускулатура, обезьяны живут в ландшафте, который вполне обеспечивает их потребности, они не имеют потребности в изнурительном труде. В общем, они живут достаточно весело. Таким образом, они приспособились к жизни на Земле гораздо больше, чем человек.

Человек – существо весьма и весьма неприспособленное, за одним исключением: развитие мозга дало ему возможность жуткой агрессии против прочих видов млекопитающих, и вообще животных, птиц и всех других. И это сказалось еще на тех видах Гоминид, которые мы не имеем права, говоря строго, считать людьми. А именно – питекантропы[4] и неандертальцы[5] – Homo sinantrus и Homo erectus, по-латыни. Но я их буду называть общедоступными, обыкновенными словами.

Эти два вида отличаются от современного человека, к которому принадлежим мы, ну так же как отличается, скажем, осел от лошади или собака от лисицы. То есть это существа совершенно иного порядка. Однако и у них, и у нас (современных людей) были общие черты, которые весьма и весьма нас роднят. А именно – эти первоначальные виды человека, неандертальцы в частности, были тоже весьма агрессивны, имели технику и знали огонь и, кроме того, занимались каннибализмом, то есть убивали себе подобных, что вообще другим животным несвойственно. Откуда они происходят – я вам не могу сказать. Гипотез по этому поводу очень много, но они совершенно беспочвенны и ничем не подтверждаются. Недавно я, пересматривая литературу, – да вот для сегодняшней лекции пересматривая литературу, – увидел аргументацию украинского академика Петра Петровича Ефименко,[6] который пишет, что «мы – советские ученые (ну, мы – это он имеет в виду себя, конечно), считаем, что неандерталец просто перешел в современного человека». Других аргументов он не приводит.

Надо сказать, что далеко не все советские ученые так считают, и то, что он советский (а он, бесспорно, советский гражданин и паспорт имеет Советского Союза), – еще не является научным аргументом в пользу высказанного им положения. Поэтому оставим вопрос открытым, обрисуем только то положение, при котором человек появился на поверхности нашей планеты.

В глубокой древности, в кайнозойскую эру, на границе плейстоцена и современного периода (11,5 тыс. лет назад. – Ред.) в Африке были животные, похожие на человека, пользовавшиеся элементарной техникой, но, видимо, еще не знавшие огня, потому что доказательств того, что они пользовались огнем, у нас нет (хотя нет и доказательств противного). Их называют австралопитеки.[7] Это были звери примерно такого роста, прямостоящие с человеческой формой тела и пользовались даже некоторыми каменными орудиями – просто кусками заостренного камня – отщепами, которые можно получить, ударяя кремни об скалу или об какой-нибудь большой камень, отскакивали такие большие пластины. Употребляли они эти сколы, чтобы, ловя маленьких павианов, пробивать им голову и выпивать мозг. Считать их нашими предками у нас нет ни малейших оснований, потому что, прежде всего, павианов в Африке много, то есть недостатка в пище они не испытывали. Правда, павианы – это животные стадные и достаточно резистентные. Они умеют сопротивляться, они отбиваются даже от леопарда. Причем самцы жертвуют собой ради спасения стада или самок, спасая детенышей. Но вот с австралопитеками им было справляться трудно. И поэтому развиваться не было никаких оснований, исходя из концепции Дарвина.[8] Куда они делись, – не знаю.

В Европе были тоже какие-то бедные люди, от которых сохранилось очень мало остатков, – череп сохранился очень примитивного человека, в ранних слоях. Но что можно сказать по черепу? Это, пожалуй, для нашего вопроса, который мы поставили, не дает решающего результата, а вот неандертальских находок сделано очень много. Неандертальцы отличались от современных людей, прежде всего, ростом. Они были коренастые – 150–160 сантиметров рост у них был, то есть такие здоровые, пузатые карапеты, очень сильные.

Ноги у них были короткие, бегали они хуже, чем наши предки. Но голова у них – череп, черепная коробка – была больше, чем у нас. То есть они были умные. У них было больше пространства для мозгового вещества. Техника у них была очень развитая: и каменная техника была, которая дошла до нас, и костяная техника, которая отрицалась до 30-х гг., но я сам лично выкопал из неандертальской стоянки костяную иглу. Так что шить они умели. Очевидно, у них была очень развитая техника из нестойких материалов, что можно заключить по косвенным признакам. Они любили заниматься коллекционированием. Они коллекционировали черепа священных медведей и складывали их в своих пещерах. Жили они в этих пещерах постоянно или использовали как музеи – это трудно сказать. Я склоняюсь к тому, что они жили все-таки под открытым небом большей частью, а в пещерах – иногда, когда им было это необходимо. Но, тем не менее, огромные скопления – до тысячи черепов пещерного медведя[10] – находятся в неандертальских пещерах.

Надо вам сказать, что пещерный медведь по своим параметрам раза в четыре больше, чем наш медведь. Соответственно, и его физические качества: он более поворотлив, более силен, быстр и, вообще, гораздо страшнее, чем тот современный медведь, на которого только самые смелые охотники выходили с рогатиной. На пещерного медведя с рогатиной выходить было бесполезно. А вот более развитой вид современного медведя – гризли[11] в Америке, – настолько страшный, что индейцы считали охоту на гризли равной войне с соседним племенем. И убийство гризли считали подвигом, равным убийству вождя соседнего племени, а не просто воина. В настоящее время охота на гризли в Соединенных Штатах запрещается на том основании, что убить гризли без опасности для себя можно только из снайперской винтовки, а это не охота, а просто расстрел. Если же вы пользуетесь обыкновенным нарезным оружием, и стреляете с достаточно близкого расстояния, и не попали ему прямо в сердце, и не убили его (а это очень трудно), то он вас догонит и тогда вам мало не будет. А бегает он со скоростью лошади. То есть, практически, гризли, который слабее пещерного медведя, – сейчас не является объектом охоты при всей нашей технике.

Так. Скажите, пожалуйста, каким же образом индейцы истребили пещерного медведя так, что его до нашего времени не осталось? Очевидно, у них были к этому возможности. Какие? Мы опять не знаем. Но, знаете, лучше не знать и признаться в этом, чем выдвигать какие-то легковесные гипотезы, все объясняющие и распадающиеся при первом столкновении с практикой. Я думаю, что так – целесообразнее. Оставим вопрос открытым.

Встречались ли неандертальцы с современными людьми?

Выходит, да, – в Палестине. Самое странное: в пещерах Схул, пещере Табун на горе Кармель,[12] в пещере Кафзех[13] найдены погребения, захоронения странных людей, которых Яков Яковлевич Рогинский[14] определил как «метисов неандертальца и современного человека». Каким образом могли появиться такие странные метисы, притом что неандертальцы были людоеды? Я не знаю. Что они – сначала размножались, оставляли детей, а потом съедали своих жен? Или наоборот, использовали современных людей, которых ловили для того, чтобы получить потомство, а потом их съедали? Но факт остается фактом, появились метисы, метисы, явно не жизнеспособные и не оставившие никакого потомства.

Последние данные раскопок в Крыму (они еще не опубликованы, мне рассказывал один украинский археолог) очень любопытны. Найдены неандертальско-кроманьонские слои (кроманьонцы[15] – это мы), где, скажем, слой кроманьонский, затем слой неандертальцев, в нем разбитые кости съеденных кроманьонцев. Затем опять кроманьонский слой, затем опять неандертальский. То есть в Крыму шла какая-то жуткая борьба между даже не братскими народами, а видами Гоминид, из которых одни почему-то исчезли без следа – неандертальцы, другие – размножились и населили землю.

Несколько легче, кажется, обстояли дела на Дальнем Востоке, где существовал синантроп,[16] его остатки нашли около Пекина. Он ближе к современному человеку-монголоиду, с уплощенным лицом, но тоже – людоед и тоже достаточно большой. Причем огонь знали и те, и другие.

Древние виды Гоминид не пережили ледникового периода, причем это очень странно, ледник-то ведь захватывал вовсе не всю сушу Земли. А жить около ледника было очень неплохо. Будьте любезны, скажите хотя бы вы мне (Л. Н. Гумилев обращается к студенту в аудитории. – Ред.), во время ледника жилось плохо или хорошо? Было тепло или холодно человеку, который там жил? Да? Не знаете? Ну, это хорошо, что вы не знаете, потому что обычно говорят, что было холодно и плохо. А вспомните, где у нас ледники? – В Швейцарии – Савой, на Кавказе – Теберда. Это курортные места, туда люди едут отдыхать и деньги платят. И вы знаете, это совершенно разумно.

Потому что ледник – это огромное скопление холодного льда, которое только потому и существует, что над ним стоит огромный столб ясного воздуха с высоким давлением, то есть огромный антициклон, который, чем больше ледник, тем больше пространства занимает. И этот антициклон, эта воздушная масса чистого ясного воздуха захватывает значительно большее пространство, чем сам ледник. То есть рядом с ледником – глыбой льда, которая поднимается на километр, а иногда на два, на три в некоторых местах, будет совершенно ясное небо и, следовательно, огромная инсоляция. Температура воздуха низкая, но солнышко светит, нагревает землю, нагревает животных и людей. Не холодно, и ветра почти никогда не бывает.

Тот же Ефименко пишет, что вокруг ледника наметало огромные сугробы снега. Так если бы наметало, то пришел бы циклон, и теплая вода растопила его – немедленно растаял бы ледник. Ничего подобного – снега выпадало очень мало и дождя не много. За счет того, что теплая почва создавала конвекционные потоки воздуха, и иногда из соседних широт, там, где были циклональные условия, могли пробиваться небольшие влажные потоки воздуха, которые выпадали в виде дождя или очень небольшого снежного покрова. А этого было достаточно для того, чтобы за ледником, в зоне антициклона простиралась великолепная сухая степь с небольшим количеством снега, что не мешало травоядным животным зимой из-под снега добывать траву, сухую, очень калорийную, пропитанную солнцем.

И, с другой стороны, ледник-то тоже таял, то есть с него стекали струи совершенно пресной, чистой воды, которые образовывали по закраинам ледника озера. А где озера – там и рыба, и водоплавающая птица, которая переносит икру на своих лапках. А где влага, там будет расти пышная растительность, там будут расти леса, окаймляющие озера. И при избытке, при большом таянии начнется сброс вод в виде рек, и они потекут туда, куда им подскажет рельеф. То есть это были условия оптимального существования и для животных, и для растений, и для людей. Огромные стада травоядных паслись на той сухой степи, которая примыкала к леднику. Следовательно, раз были травоядные, они дохли, значит, были и хищники, которые пожирали этих травоядных – мамонтов, бизонов, сайгу и других копытных.

А самый страшный хищник – это человек. Человек – это хищное животное, и поэтому он имел изобилие мясной пищи. «Охота – пуще неволи» – пословица, сохраняющаяся до нашего времени с тех давних пор. Охота – это не работа, это не труд, это великолепное веселое занятие, а особенно – загонная охота, при которой один мамонт обеспечивал племя, коллектив, его убивший, ну, наверное, на несколько недель великолепной мясной пищей. Вот здесь, в этих условиях оптимального существования появился у человека тот досуг, который создал возможность его дальнейшего расцвета.

И вот тут мы с вами остановимся перед невероятной проблемой – каким образом случилось, что все животные живут в привычных для них условиях, а человек распределился по всей суше Земли? Каким образом?

Ведь, обратите внимание, что волк – это степное животное, он в степи живет или в прериях. Но в глухой тайге волка нет. Медведь – зверь лесной, в степи ему делать нечего, он там не живет. А как же белый медведь живет во льдах? Это другой вид медведя, относится он к роду Thalarctos. Он настолько уже отдалился от своего прапредка, что с современным лесным медведем они относятся к разным видам. Также как лошадь к ослу, а человек – к неандертальцу. Он приспособился, чтобы жить на арктических льдах и… рыбку ловить.

А кроме того, есть гималайский медведь, который так приспособился, что ест плоды и живет только на деревьях. Очень приятный зверь, его очень любят держать дома, потому что он очень ласковый. Но трудно его держать, так как ему нельзя давать пить сгущенку, он может только слизывать с мокрых веников, с мокрых листьев эвкалипта раствор – к этому он привык. И поэтому, чтобы его напоить, ему мочат веники и дают попить. И вообще, он по земле почти не ходит, но великолепно лазает. Держать его дома невозможно, потому что в силу питания исключительно растительной пищей у него очень слабый желудок, – постоянно требуется уборка. Это, так сказать, лишает его возможности жить в домашних условиях, как кошка. А так, – прелестный зверь. Но никакого отношения к гризли или нашему бурому медведю он не имеет. То есть они произошли от одного предка, но, бог его знает, когда. То есть все животные, для того чтобы занять другие ареалы в иных ландшафтных условиях, эволюционируют за пределы вида.

Все люди, ныне живущие на Земле, относятся к одному виду, и, тем не менее, они распространились от Арктики и Антарктики до тропиков. Они живут и в сухих местностях и во влажных, и в высокогорьях и в лесах, и в северных и в тропическом лесу, – везде, где угодно. За счет чего такая лабильность?[17]

Обратим внимание на одно обстоятельство: человечество делится (ну, это мы все знаем, но ответить на вопрос – что это такое, очень трудно) на сообщества, которые мы называем попросту – народами, по-научному – нациями, по совершенно научному – этносами. Потому что «народы» – это термин неудобный. Говорят «народ и правительство», «народ и знать», – этот термин поэтому и вышел из употребления, – он слишком полисемантичен (то есть имеет много значений. – Ред.). Термин «нация» принято применять только к условиям капиталистической и социалистической формаций, а до этого считалось, что наций не было. Ну, ладно, не будем спорить о термине, раз так, то так. Но термин «этнос» очень пригоден для того, чтобы объяснить, как возникают сообщества, на которые распадается все человечество. Причем, когда мы сталкиваемся с этой проблемой, то кажется, что никакой загадки нет, все очень просто: ну, есть немцы и есть французы, есть англичане и есть итальянцы. Какая разница между ними? Ну, какая-то есть. Какая?

И вот, когда возникает вопрос – какая разница? – то тут оказывается, что ответ найти сверхтрудно.

Вы знаете, ответ оказалось найти действительно сложно, а – Институт этнографии[18] существует, и возник он тогда, когда вопроса о том, что разницу требуется определить, не было. Потому что каждому было очевидно, что есть разные народы и надо их изучать (а сейчас-то надо объяснить!), то было избрано самое легкое решение. Как известно, человек – животное общественное, никто этого оспаривать не будет. И следовательно, сказали некоторые «мыслители», и все отношения между людьми – это отношения только общественные, то есть социальные. А раз они делятся на этносы, – это тоже явление социальное. Если оторваться от реальной действительности, то это как будто звучит совершенно убедительно, логично и четко.

Но что говорит нам социальная действительность, если мы хотим оставаться на позициях исторического материализма?[19] (Я на них остаюсь и советую всем присутствующим на них стоять.) Мы знаем, что человек развивается сообразно развитию своих производительных сил. И сначала он жил в первобытнообщинной формации, потом у него появилась рабовладельческая формация – рабовладельцы и рабы, потом появилась феодальная формация – феодалы и крепостные, потом – капиталистическая, потом – социалистическая.

При таком подходе есть ли место для этнического деления! Ведь понимаете, феодалом может быть и француз, и англичанин, и какой-нибудь сельджук, и китаец, и монгол (говорят, – «монгольский кочевой феодализм»), и русский человек. Все они одинаково будут феодалами, или все они будут крепостные, представители всех этих народов. Так значит ли это, что нет ни франков, ни китайцев, ни турок, ни кочевых тюрок, ни оседлых османов, нет никого, а есть только феодалы и крепостные. Если так, то уничтожьте Институт этнографии и перестаньте заниматься этим вопросом. Тоже как будто было бы логично, если бы проблема этноса не отвечала на тот реальный вопрос, который я поставил в начале лекции. Она нужна, и выкинуть ее нельзя.

Итак, что же такое этнос? Каковы переходы от одного этноса к другому?

Мне все время говорят (я в Москве был недавно и с этим столкнулся), что никакой разницы нет – что в паспорте написано, то и хорошо. Так в паспорте можно написать все, что угодно. Вот, скажем, любой из вас может записаться в паспорте малайцем, а родной язык – русский – зачем его учить? Там действительно какие-то странные слова! Но от этого-то он малайцем не станет. Следовательно, и этот момент – административно-социальный и экономико-социальный – вряд ли может ответить на вопрос что такое этнос?

Хорошо, есть еще одно определение – лингвистико-социальное. Все люди говорят на каких-то языках, и поэтому, сказал мне лично член-корреспондент Фрейман Александр Арнольдович:[20]«Французы – это те, кто говорит по-французски», и так далее.

«Прекрасно, – опять спросил я его, – а вот моя собственная родная мама[21] до шести лет говорила по-французски, по-русски научилась потом говорить, когда уже в школу пошла и стала играть с девочками на царскосельских улицах. Правда, она стала после этого русским поэтом, но не французским. Так что – она француженка была до шести лет?»

«Это индивидуальный случай», – нашелся быстро ученый академик.

«Ладно, – говорю я ему, – ирландцы в течение 200 лет, забыв свой язык, говорили по-английски, но потом восстали, отделились от англичан и крови не пожалели, ни своей, ни чужой. Если по-вашему судить, то 200 лет они были настоящими англичанами».

«Я знал, что этот пример мне приведете. А еще?» – сказал он.

Тут я ему привел целый десяток примеров и задал такой вопрос: «Ну, ведь Вы же сами в Средней Азии бывали, Вы же знаете, что население Бухары и Самарканда с одинаковой легкостью говорит на трех языках – таджикском, узбекском и русском. Русский просто нужен, и они говорят, как мы с вами. Таджикский и узбекский – это язык базаров. Причем они абсолютно не путают, они могут записаться в паспортах узбеками, будучи таджиками, и наоборот. Но сами они великолепно знают, кто они, – узбеки или таджики. И даже про одного моего знакомого, который, будучи таджиком, записался узбеком, в Самарканде говорили: «миллат фуруш», то есть «продавец своего народа» – изменник своего народа.

А записывались они так, потому что был пущен слух узбекским начальством, что те, кто запишутся таджиками, тех будут выселять в горы из городов. Ну, они все записались узбеками. Какая разница, как записаться? Но они же не стали узбеками, к примеру? Здесь, конечно, можно сказать, что переход совершенно свободен. Если человек записался узбеком, то он и стал узбеком.

Но, как видите, это, вообще, довольно сомнительно, с одной стороны. И с другой стороны, это высмеяно было уже полтораста лет тому назад знаменитым кавалерийским гусарским генералом Денисом Давыдовым,[22] который в рапорте на имя Александра I написал: «Прошу Ваше императорское Величество за перечисленные здесь подвиги произвести меня в немцы».

Дело в том, что при Александре немцы действительно захватили все самые лучшие должности и, чтобы сделать карьеру, надо было или иметь хорошие связи (иметь покровителей в высшем обществе. – Ред.), или вообще быть немцем, – тогда карьера шла беспрепятственно – помогали. Система блата и тогда работала на всю катушку. Но Самодержец Всероссийский, который мог дать дворянство и отнять его, разжаловать в солдаты или произвести в генералы, дать звание купца 1-й гильдии или «произвести» в ссыльные крестьяне куда-нибудь на Колыму – мог сделать все, что угодно в социальном плане, но изменить то, что Денис Давыдов был русским, и перевести его в немцы – было выше его сил.

О чем это говорит, спрашиваю я вас? Это говорит о том, что мы здесь сталкиваемся с явлением природы, которое, очевидно, как таковое и должно изучаться. В противном случае мы пришли бы к такому количеству противоречий – и логических внутри систем, и фактических при изучении действительности, – что фактически само народоведение потеряло бы смысл и повод для того, чтобы им заниматься.

И вот сейчас, во вступительной лекции, я должен просить вас немного поскучать, потому что, для того чтобы изучать предмет заново, мы должны и инструмент подготовить – соответствующий.

Инструмент в науке – это методика, способы изучения. Как можно понять, что такое этнос, в чем его значение и в чем его смысл? – Только применив при современной постановке вопроса (раньше этого не делали) современную систему понятий, современную систему взглядов.

Древним египтянам совершенно незачем было давать определение, что такое этнос, – они делали это через цвет. Они когда рисовали население своей страны, в том числе рабов, то рисовали негров – черными, семитов – белыми, сирийцев – коричнево-красными. И всем было понятно, кто нарисован. Но для нас цвет не годится, – во-первых, потому что у нас не четыре составляющих нас народа, окружающих нас, а значительно больше – не хватит красок на всей палитре, а, с другой стороны, это ни о чем не говорит. Греки ставили вопрос гораздо проще: «Есть эллины – мы. И есть варвары – все остальные».

Заходите, заходите, пожалуйста, пожалуйста! (Л. Н. Гумилев обращается к опоздавшим. – Ред.)

Это было очень просто: «эллины и варвары», «мы и не мы», «свои и чужие». Но, понимаете, когда Геродот[23] захотел написать историю, посвященную девяти музам, то он столкнулся с недостаточностью этой классификации. Во-первых, он описывал греко-персидские войны. Ну персы, конечно, – варвары, а его земляки – афиняне, спартанцы, фиванцы – эллины. Так, понятно. Ну, а куда отнести скифов! Они – и не греки, и не персы. А куда отнести (он уже их знал) эфиопов или гадрамантов (это племя сиггу, жившее или сейчас живущее вот тут (Л. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) – в южной части Триполитании[24])? Они – и не персы, и не греки, – негры, в общем.

Но классификация была явно недостаточная, хотя и имела свой смысл. В дальнейшем, когда римляне освоили весь мир (не весь мир конечно, а то, что они считали всем миром), то они тоже усвоили это же самое понятие. Причем очень просто и легко для них было – «римляне», «римские граждане» и все остальные – либо «провинциалы» – варвары (pro vinco – это значит «завоеванный»), либо не завоеванные еще – тоже варвары, дикари, хотя может быть не дикари, но не римляне. Это было все просто.

Но когда Римская империя пала во время Великого переселения народов,[25] то оказалось, что эта система совершенно не работает. Народы были разные, очень друг на друга не похожие, и, тем не менее, они требовали какой-то классификации. И вот тогда впервые родилась идея социального определения людей.

Это средневековая концепция. В средние века решили так, что все люди, в общем, одинаковые. Но есть люди – верующие в истинного Бога и – не верующие, то есть исповедующие истинную религию и неисповедующие. Этой истинной религией в Европе считается католицизм, но не православие. Кстати сказать, в Византии и на Руси исповедовали православие, но не католицизм. На Ближнем Востоке – ислам, но не христианство в целом, и так далее. А в остальном считалось, что люди делятся по совершенно социальным градациям, и потому каких-нибудь тюркских эмиров, которых завоевали крестоносцы, считали баронами или графами, только турецкими. А тюрки считали крестоносцев – эмирами или беками, только вот неверными – французскими. Это было очень удобно. После этого, когда они сталкивались с такими философами, как Платон,[26] то считали, что это просто маг. У них были свои маги – гадатели, ну и Платон (по их мнению. – Ред.) был маг. Это было очень хорошее профессиональное деление, но социальное.

И всё их очень устраивало. И даже больше: когда испанцы попали в Америку, ну, после страшного истребления на Кубе, они столкнулись с высокоорганизованными в социальном отношении государствами – ацтеков, инков и муисков, то всех касиков[27] племен они зачислили в идальго,[28] дали им титул «дон»,[29] если они были крещены, освободили от налогов, обязали служить шпагой и посылали в Саламанку[30] учиться. И те были довольны, они считали, что это их вполне устраивает. Но по существу-то от этого инки и ацтеки не становились испанцами.

Испанцы закрывали на это глаза, они великолепно женились на этих индейских красавицах, поскольку своих женщин не было. Родилось огромное количество метисов, и у них считалось, что испанский язык, католическая вера, единая культура, единое социальное общество. Чего там лучше иметь? – Какая-то колония – Новая Испания, колония Новая Гранада и так далее. Но и заплатили они за это в начале XIX в. такой резней, по сравнению с которой все Наполеоновские войны меркнут!

То есть они столкнулись с тем, что на место естественно идущих процессов, которые следует изучать, они подвернули свою собственную вымышленную картину мира, которая была, с их точки зрения, на их уровне знаний, совершенно логична, но которая никак не отвечала действительности.

Должен вам сказать, что это в науке страшный соблазн, – придумать какую-то научную теорию (придумывать их довольно легко, их придумывали в большом количестве). Причем я, вот, сталкивался с одним астрономом,[31] весьма известным в наше время, с которым мы очень дружили одно время и беседовали на разные научные темы, и он меня спросил (это очень важный вопрос!): «Что важнее – придумать ли новую мысль, которую опубликовать с тем, чтобы люди, там, проверяли и по ней работали, или привести всю систему доказательств, что естественно очень сократит и саму мысль, и возможность придумывания теории?» Я остановился на том, что важнее – доказательства. Он со мной не согласился. Он выдвинул концепцию – я выдвинул концепцию. Но надо сказать, что успех у нас был различный – его концепция была полностью и целиком отвергнута; моя, как видите, не обсуждается, но и не отвергается.

Я жду вопроса. Почему, вы спрашиваете, не обсуждается моя концепция? Хотя я ярко высказался против того, что этнос – явление социальное, и даже проследил историю вопроса от раннего Средневековья до наших дней, такая концепция и сейчас существует. Вы можете взять работы Виктора Ивановича Козлова,[32] где он четко об этом совершенно говорит. Я предлагал несколько раз диспут, но никогда моя перчатка не была поднята. Потому что, надо сказать, мои оппоненты – люди весьма умные, осторожные и, бесспорно, понимают всю слабость отстаиваемой ими точки зрения. Не считая возможным ее отстоять, они предпочитают не выходить на кафедру и не защищать ее, оставаясь, так сказать, в блаженном состоянии отсутствия всякого спора. Но отсутствие научного, теоретического спора, оно ведь влечет за собой и угасание научной мысли.[33]

Так что, я думаю, что если кто-нибудь из вас захочет выступить вот здесь после лекции с возражением на то, о чем мы беседуем, – то я останусь после лекции и буду отстаивать свои взгляды до тех пор, пока вы меня не переубедите. В противном случае – если кому-нибудь удастся меня переубедить – то я соглашусь с ним.

Я считаю, что это единственно научный подход. Правда, разница между моими оппонентами и мной заключается не только в том, что я базируюсь на большом количестве фактического материала, нежели они…

Но это другой, очень важный тезис, потому что существует еще одно направление «научной» мысли (я «научной» беру в кавычки), которое для вас – моих студентов, ежели вы на него встанете, будет убедительно. Это мнение, которое распространено в большинстве гуманитарных наук – что нужно изучать как можно больше материала, а там… «вывод придет сам». Крайне соблазнительная концепция? Нет, хуже, хуже. Вот так учат на Восточном факультете (Ленинградского гос. университета. – Ред.). И так пытаются учить на Историческом. (Дело в том, что на историческом факультете не получается.) И так пытаются учить весь мир. То есть в программу входят четыре языка и английский. Но каждый язык требует изучения грамматики, синтаксиса, фонетики, очень много чего. То есть за четыре года, в течение которых их учат, – студентам не дают возможности по-настоящему читать тексты. Если же они научаются их читать и находить в словаре слова и иероглифы, то они, в общем, теряют смысл, потому что каждое историческое сочинение написано по какому-то поводу, в какой-то определенной обстановке.

То есть, читая определенное сочинение, надо знать:

– и историю его создания;

– и время, когда оно появилось;

– и по поводу чего оно написано.

Но этого некогда выучить, потому что это уже история, на которую просто времени не остается.

А поэтому поводу опять приведу разговор с одним крупным ученым восточного факультета (ныне находящимся на пенсии, к счастью), который мне сказал, что он составил программу с тем, чтобы дать немного тибетского, немного китайского (для монголистов), немного английского. Всё они должны знать немного, – они же ведь сталкиваются с этими народами, хоть немного они должны знать.

На что я ему сказал: «Да, но тогда надо было дать немного ботаники – ведь они же там по травке ходят, немного геологии – они же по земле ходят (Л. Н. Гумилев смеется. – Ред.), немного экономики – они же там торгуют на базарах».

Он страшно обиделся, и на этом наши дружеские отношения кончились.

Так вот, если дать материала очень много, но не организованно, то это кажущаяся эрудиция. Во-первых, отбивает у студента охоту к изучению; а во-вторых, даже если студент очень старательный, лишает возможности изучить предмет.

Сегодня я говорю довольно много о методике изучения, потому что эта лекция вступительная и потому что надо знать, как мы подойдем к предмету.

Я предполагаю, что студент – существо в достаточной мере ленивое и занятое. И эти качества надо учитывать. Причем, в некоторых случаях, лень является спасительной: она избавляет от того, чтобы выучить всё, что заставляют, в том числе и ненужное. Поэтому я постараюсь организовать наши дальнейшие чтения так, чтобы давать ответы на поставленные вопросы по определенной схеме. А не для того, чтобы сообщить огромное количество сведений, которые сам студент должен организовывать по своему усмотрению. Нет у него усмотрения и не может быть. Если его нет у ученых, докторов наук, то тем паче мы его не имеем права требовать со студентов. Понятно?

Поэтому я опять повторяю тему всего курса, который я буду читать весь этот семестр: Каким образом человек распространился по всей земле и не истребил всю природу…

Что, перерыв сделать? Давайте отдохнем.

(Перерыв.)

Итак, существует мнение, что этносы связаны с теми или иными социальными явлениями, которое мы пока, временно, считаем гипотезой недоказанной. И будем к этому возвращаться по ходу дела неоднократно и разнообразно. Дело в том, что, тем не менее, явления для постановки наших социальных проблем мы обязаны изучать, потому что, изучая наш предмет, мы только их и видим, но это не значит, что они исчерпывают проблему.

Поясню свою мысль, она довольно простая. Во всяком случае, мне она казалась совершенно простой, пока я не столкнулся со своими оппонентами. Вот, существует у нас здесь электрическое освещение, все в нем, казалось бы, социально-техническое: и проводку сделали на каком-то заводе, и монтер – член профсоюза, ее провел, и обслуживает она нас, работников университета и, в общем, как будто всё здесь социально. Но, понимаете, никакого бы освещения не было, если бы не имело места физическое явление – ток, и не раскалялась бы нить. Электричество же мы никоим образом не можем отнести к явлениям социальным. Это есть сочетание природного явления и той социальной формы, того условия жизни, при котором мы это природное явление можем констатировать и зафиксировать.

Так же и с этносом – мы видим его непосредственно, ощущаем этнос. Мы видим и ощущаем разницу между немцами и поляками так же, как мы ощущаем разницу между светом и тьмой, холодом и теплом. А формулировать это оказывается гораздо труднее. Так же, как в случае физических явлений, оказывается нужна была, – и термодинамика, и оптика – для того, чтобы объяснить световые явления. И самое главное – теория нужна была для того, чтобы получить практический результат.

А наша наука тоже ставит своей целью практический результат – а именно охрану природы от человека, спасение биосферы.

Является ли такой подход биологическим, как мне инкриминировали в Москве мои оппоненты? На эту тему у меня было собеседование, которое я вам воспроизведу буквально. Тот журналист, который меня обругал, вызвал меня на заседание редколлегии и говорит: «Вы все-таки биологист. Вы же считаете, что есть биологическая сущность у человека?»

Я озверел, как крокодил, помноженный на осьминога: «А где же, – говорю, – вы живете? Вы живете на планете – Земля называется. У нее есть четыре оболочки. Литосфера – вы по ней ходите; атмосфера – вы ею дышите, гидросфера – она проникает через все клетки вашего организма; биосфера – это вы сами. Вне биосферы существовать не можете ни одной секунды, доли секунды, вы сразу же, вообще, станете ничем… Но он, может существовать только при наличии источника энергии.

Москвич ахнул и сказал: «Это материалистический подход».

Конечно, материалистический, черт возьми!

Конечно, ответ мой не напечатали, поскольку там существует зависть и запрещает печатать мои ответы и возражения.

Но не в этом дело. Мы-то ведь сейчас можем взвесить все «за» и «против».

Дело в том, что человек является частью биосферы. Что такое биосфера, все студенты 4-го курса знают и все присутствующие тоже. Но уточню, на всякий случай, что это не только биомасса всех живых существ, включая вирусы и микроорганизмы, но и продукты их жизнедеятельности, почвы, осадочные породы, кислород воздуха, это продукты биосферы, это трупы животных и растений, которые задолго до нас погибли, но обеспечили для нас возможность существования. И всё, что в нас есть, мы черпаем из двух источников – трупов наших предков (животных, растений, микроорганизмов), с одной стороны, и из воздуха – мы дышим кислородом.

А с другой стороны, мы черпаем из трех источников энергии, которые попадают на Землю и имеют совершенно различное значение.

Максимальное количество значений энергии, которое сейчас потребляет Земля (я говорю сейчас по Вернадскому), – это энергия Солнца, она создает возможность фотосинтеза растениям, растения поедаются животными, и эта энергия переходит в плоть и кровь всех живых существ, которые есть на Земле. Причем избыток этой солнечной энергии создает тепличный эффект, последствия которого очень не благоприятны. Нам не нужно этой энергии больше, чем нам требуется. Нам нужно ее столько, сколько мы привыкли осваивать.

Второй вид энергии – это энергия распада радиоактивных элементов внутри Земли. Когда-то давно Земля была куском камня, астероидом. Постепенно внутри планеты идет радиораспад, планета разогревается. Когда эти элементы распадутся, то она – или взорвется, или превратится опять в кусок камня, покрытый льдом. Причем радиоактивные вещества действуют на наши жизненные процессы весьма отрицательно. Все знают, что такое лучевая болезнь, – ничего хорошего нет. Но, тем не менее, эти явления внутри Земли оказывают на нас большое воздействие, но – локальное.

Вот тут есть особенность, очень важная, что мы должны запомнить для дальнейшего, опять мы к этому будем возвращаться. Дело в том, что скопления урановых руд ведь размешены не по всей Земле. Есть большие пространства, где радиоактивность ничтожна, а есть такие места, где они близко подходят к поверхности, и поэтому воздействие этого вида энергии на живые организмы, и в том числе людей, оказывается очень сильным.

И есть третий вид энергии, который мы получаем в виде небольших порций из космоса. Это какие-то пучки энергии, приходящие из глубин Галактики, которые ударяют нашу Землю, скажем, так, как ударяют плеткой шарик, обхватывая ее какой-то частью, и молниеносно производят свое энергетическое воздействие. Иногда большое, иногда малое. Приходят они более-менее редко, во всяком случае, никак не ритмично, а время от времени, но, тем не менее, не учитывать их, оказывается, тоже никак нельзя.

Этот последний вид космической энергии стал исследоваться совсем недавно. И поэтому те ученые, которые привыкли мыслить Землю как совершенно замкнутую систему, они не могут привыкнуть к тому, что мы живем не оторвано от всего мира, а внутри огромной Галактики, которая на нас воздействует так же, как воздействуют все другие факторы, определяющие развитие биосферы.

Описанное мною явление механизма сопричастности каждого человека и каждого человеческого коллектива биосфере, разумеется, не только к людям относится.

Но тема наша – народоведение – заставляет нас сосредоточить наш интерес на людях и посмотреть, как влияют эти энергетические компоненты на судьбы каждого из нас и тех коллективов, к которым мы относимся. И то, что нужно для того, как ни странно, – обыкновенная история.

Слово история имеет огромное количество значений. Можно сказать: «социальная история», история социальных войн. Совершенно верно, такая есть. Можно сказать: «военная история», то есть история сражений и походов, но это будет уже совершенно другой вид истории, с другим содержанием и другим подходом. Может быть история культуры, может быть история государств и юридических институтов. Может быть история болезни, в конце концов, – это тоже история. И каждая «история» должна иметь прибавку – история чего?

Нас должна интересовать в этом отношении этническая история, этногенез – история происхождения и исчезновения этносов на Земле. Но так как происхождение и исчезновение этносов – процесс, который мы должны вскрыть и который до нас вскрыт не был, то нам нужно иметь тот материал, – ту базу, тот трамплин, отталкиваясь от которого мы подойдем к решению нашей проблемы. А таким трамплином является история событий в их связи и последовательности.

То есть для нас важно знать:

– когда, что было и где;

– кто с кем воевал;

– в каких численных соотношениях были войска;

– когда были заключены мирные договоры;

– какие персонажи являлись членами каких партий – либеральных или консервативных (в понятиях современной Европы);

– или на какие группы феодалов там опирался данный претендент на императорскую или папскую власть и так далее.

Казалось бы, это не имеет никакого отношения к географии. И, собственно говоря, я сталкивался с москвичами, не с нашими, как ни странно, которые так и говорят: «Это же не география, это же – история».

Так-то оно так. Но с другой стороны, океанография – это наука вполне географическая, и у нас кафедра такая существует, а чем они занимаются? – Физикой жидкостей. И все их дипломные работы совершенно не говорят ни о глубине Средиземного моря, допустим, ни о закатах, которые над ним, ни о том, как там приятно купаться и как хорошо по этому морю плавать и торговать было в старые времена, и даже в наши. А говорят о формулах – прибоя, волнения, и все это цифры, цифры, цифры. Им нужна математика, как вспомогательная наука, так ведь? Но ведь это не значит, что нет изучения океанов как физической дисциплины, а есть просто физика жидкостей. Такая физика не ответит ни на один интересующий географов вопрос.

Биогеография требует хорошего знания ботаники и зоологии, вот у нас профессора и даже академики очень солидные в этой области, которые доктора не географических наук, а биологических наук, ибо нужна биология.

Эконом-географам нужна экономика, – какие товары куда производят, какие кому продают и так далее. Это тоже не география, – эти «сальдо-бульдо»,[34] такое, понимаете, рыночное дело, которое знают только специалисты, но, тем не менее, экономическая география без этих значений существовать не может.

Народоведение, или этнология, как ее тоже можно называть, требует знания истории как вспомогательной дисциплины. Это не значит вовсе, что если кто-нибудь из вас, если пожелает заниматься этнологией, должен изучать историю, как изучает ее историк-источниковед, который учится читать почерки, который рассматривает восхождение одного протографа к другому. Эта филологическая часть исторической лаборатории совершенно не нужна. Не нужна и такая вещь, как изучение памятников материальной культуры, – археология, когда изучают годами и десятилетиями, какой черепок можно датировать, каким веком. Это пусть делают специалисты – археологи. Нужно знать общий ход истории событий, появления и уничтожения государств, их распадения.

Но ведь государство – не этнос, сами понимаете, хотя мы говорим, что, скажем, существует Французская республика, но в ней живет большое количество разных народов, которые не являются французами. Там живут бретонцы – на северо-западе, гасконцы – на юго-западе, провансальцы – на юго-востоке, немцы – на востоке и так далее. А, тем не менее, мы изучаем, как историки, Французское королевство или Французскую республику, то есть как институт социальный. Но когда мы его изучаем, мы можем вскрыть и историю этносов, его составляющих. То есть как в лаборатории делают опыты на медные или свинцовые стержни, смотрят, как пролетает искра, – они искру изучают, а не банку и не стержни. Вот почему определение этноса, как социального понятия – мало того, что оно бессмысленно (с точки зрения общечеловеческой), оно еще и уводит в сторону. Оно заставляет подменять изучение природной сущности той оболочкой, тем оформлением эксперимента, который в каждом отдельном случае совершенно различен.

Хорошо, а что же такое этнос и как мы можем его определить?

Оказывается, это очень сложно. Если этнос – социальное понятие, то, естественно, как я уже сказал, вся буржуазия мира – это одна категория и все пролетарии мира – другая категория.

Но возьмем недавнее прошлое. Бельгию, например. Там были рабочие, которые работали на бельгийских заводах и изготовляли очень сложные механические детали для всяких машин. Заводов там масса и рабочих было тоже много. И в состав Бельгии входило бельгийское государство Конго – колония, где были негры, которые работали на плантациях и жили в своем тропическом лесу. И те, и другие были рабочие. А скажите, они идентичны были? Если они идентичны, – то зачем вести национально-освободительное движение в колонии? Странно?

Значит, этот момент мы тоже опускаем. И поставим вопрос так: в чем же различие, то есть в какой системе отсчета мы можем проводить изучение категории этноса?

А вот давайте представим себе очень банальный случай. Я его опубликовал и даже имел по этому поводу некий диспут.

Представим себе, что в трамвай, не очень переполненный, входят четыре человека, четверо мужчин в одинаковых костюмах или пальто, с одинаковыми портфелями, пообедавших в одной и той же столовой, едущих в один тот же институт на свою работу. Но один из них русский, другой – немец, третий – какой-нибудь кавказец, четвертый, скажем, татарин. Едут они одинаково. Есть между ними разница хоть какая-нибудь или нет? Что вы скажете – они полностью идентичны друг другу или нет?

На это мне был сделан ответ: «Никакой разницы нет. Все они совершенно одинаковы, если у них не возникнет конфликта на национальной почве. Но тогда мы не узнаем, что с ними будет».

Я на это ответил: «А если возникнет?»

Конечно, когда они стоят и молчат, ничего сказать не можем. Но также мы не можем сказать, есть разница между кислотой и щелочью, если мы насыплем здесь соду, а здесь – лимонную кислоту, – они между собой не соединяются. И поэтому мы не можем сказать, что есть что. Но стоит их только сблизить и полить на них водой, то сразу они зашипят.

Представим себе, что в тот же трамвай вошел пьяный и начал хулиганить. Кто как прореагирует?

Русский ему скажет: «Кирюха![35] Ты лучше уйди, ведь тебя забарабают!»[36] – и посочувствует ему.

Немец немедленно вызовет мильтона[37] и постарается, чтобы его отправили в вытрезвитель. Кавказец не удержится и сразу в зубы ему даст. А какой-нибудь татарин отойдет в сторону и не станет связываться.

Что же мы можем вынести за скобки в таком случае? Где мы можем найти характеристическую черту, которая свойственна этносу?

Это то, что мы можем назвать общим словом – стереотип поведения, поведенческий момент, а поведенческий момент есть у всех, – каждый человек должен себя как-то вести. Вот по характеру его поведения мы и узнаем, к какому этносу он относится. Он ведет себя совершенно по-разному, в зависимости от того, кто он – индеец, папуас, англичанин или украинец. Он совершенно по-разному будет себя вести в критический момент, и чем критичнее ситуация, тем это отчетливее и определеннее видно. Значит, это реальный критерий для определения.

Стоп! Я чувствую, что вы мне возразите, и должны возразить. Ведь этносы-то, которые мы знаем, существуют очень давно. Ну, Господи, если даже не брать Рюрика мифического и не менее мифических Игоря и Олега, то, во всяком случае, современные-то наши предки зафиксированы уже после татарского нашествия, где-то в начале XIV в., такие же совершенно, как мы. А разве они ведут себя так, как ведем себя мы?

Совсем не так. Например, Пушкин, когда с ним поссорились и его обидели, он полез драться на дуэли. Братцы мои, никто из нас, когда его будут оклеветывать, ругать его или про жену его говорить гадости, в наше время на дуэли драться не будет. Правда ведь? Являемся ли мы по отношению к современникам Пушкина иным этносом? – Нет. А ведь ведем мы себя иначе. Как будто надо ответить утвердительно, а может быть, и нет, потому что интуиция нам подсказывает, что Пушкин был такой же русский человек, как и мы. А если взять 200 лет до Пушкина? Где-нибудь в эпоху Михаила Федоровича и Алексея Михайловича? Когда дуэли не были в ходу и вообще их не знали (пистолеты, правда, были, но употреблялись для других целей), то как бы повел себя, скажем, купец Калашников, жену которого обидел опричник Кирибеевич?[38] Лермонтов это совершенно точно описал. Он улучил момент, когда можно было (в совершенно честном бою) – сделал нечестный удар. Ударил его в висок и убил его. Пострадал за это своей собственной жизнью.

С точки зрения русских людей пушкинского времени, и лермонтовского тоже, это была великая подлость, – так не делают! Если ты вышел на честный бой – дерись честно! Но с точки зрения современников купца Калашникова он поступил совершенно правильно. И даже сам Иван Грозный сказал: «Казнить-то я тебя за убийство казню, – потому что убийство было подлое. А велю палача нарядить и по всей Москве звонить, и твоим родственникам торговать безданно[39] и беспошлинно. Потому что у тебя были основания для того, чтобы убить моего верного слугу».

Еще раньше, если мы возьмем еще 200 лет раньше, то в таких случаях никто особенно не старался убить своего обидчика, особенно если он был хорошо заблатован,[40] как опричники – Кирибеевич или Дантес, названный сын голландского посла, – а просто он уезжал в другое княжество.

Ах, так! Со мной в Москве плохо обошлись?! А пошли вы! И поехал я в Тверь! А если в Твери плохо обошлись, я в Суздаль поеду. А если мне в Суздале нет поблажек – я в Литву поеду!

Видите, совершенно иная реакция на это. Правда, как будто это совершенно разные этносы, но мы-то знаем, что это один этнос.

И весь фокус в том, что я пытаюсь своим оппонентам внушить (и они вообще-то, пожалуй, усвоили, потому они со мной и не спорят), что мы встречаем не явление в статистике, не фиксированное явление в нашей науке, а мы встречаем процесс закономерных явлений. И каждое явление мы должны брать с его прошлым и с перспективой на его будущее.

Будущего нет, мы его не знаем. В настоящий момент, который уходит, реально только прошлое, то есть реально то, что мы изучаем, это только история. Даже наши с вами занятия, они еще не успели начаться, а стали прошлым, потому что, когда я пришел в первый раз и начал вам читать лекцию, – это такое же прошлое, как поход Юлия Цезаря на Галлию. Оно было, оно прошло, оно отложилось, и только это является материалом для наших источников. Вот почему окном в историю является изучение прошлого. А «история, как сказал Карл Маркс, – это единственная наука, которую мы знаем. Соответственно, есть история природы и история людей, и они постоянно между собой взаимодействуют». (Это я своими словами передаю.) И это взаимодействие – основа любой науки.

Итак, хотя мы и будем заниматься большое количество времени этнической историей, тем самым мы историками не становимся, что признали, надо сказать, сами историки, профессор Мавродин,[41] декан истфака, а ныне почтеннейший профессор на истфаке, когда обсуждалась концепция, которую я вам сейчас излагаю, сказал от лица всех историков: «Мы не компетентны разбирать эти вопросы. Географию мы знаем лишь в школьном объеме, ну, где какая река течет и где лес, где степь. А вовсе не в том научном объеме, в котором ее изучают на географическом факультете. Поэтому мы не можем сказать по поводу этой теории (не компетентны) – ни да, ни нет».

И устранился от разговора.

А на вопрос мой: «А надо ли оную концепцию публиковать?» – он сказал: «Вот это речь не мальчика, но мужа. Конечно, надо».

Я тоже с ним согласен.

Итак, взяв историю за подспорье, мы должны определить сферу нашей компетенции и в вопросах географических. География нужна не меньше истории, еще в XVIII в. при Екатерине был умнейший человек – Иван Болтин,[42] написавший большие примечания, двухтомные «Примечания на «Историю России» господина Леклерка» – так они называются. И он там написал, что «у истории без географии встречаются претыкания», – как, впрочем, мы скажем, что у географии без истории тоже встречаются претыкания.

Какая география нам нужна? Математическая география нам мало пользы принесет. Поскольку я сейчас читаю физгеографам, то экономическая география для нас тоже большого значения иметь не будет, – поскольку она изучает очень новый период, период очень недавний, который недостаточен для того, чтобы делать какие-либо суждения. Поясняю этот тезис. Для того чтобы разобраться в каком-то явлении, надо знать его минимально, но достаточно. Излишние детали знать совершенно ни к чему, это гегелевская «дурная бесконечность». Но и недостаток знаний не дает повода сделать правильный вывод.

Ну, вот представим себе, что приехал с Марса какой-то исследователь на Землю и заметил, что существует вот такая у нас серенькая полоска, но дождя нет. Пробыл он на Земле часов пятнадцать, потом сел в свой корабль, улетел на Марс и представил обстоятельный доклад, что на Земле температура такая-то, осадки не выпадают, погода ясная, но не очень. Был бы он прав? Нет. Ему нужно пробыть минимум год, для того чтобы увидеть смену времен года, а желательно несколько десятилетий для того, чтобы увидеть, что бывают зимы крепкие и зимы слабые; бывают лета дождливые и лета, наоборот, знойные; бывают осени ранние и поздние, – тогда он представил бы достаточно сведений.

Вот поэтому мы должны взять историю в том минимальном объеме и географию в том же минимальном, но достаточном объеме, который нам нужен. А для этого что нужно? Ну, физгеографы 4-го курса уже знают, что Земля разнообразна, что на Земле существуют полярные зоны и тропические зоны, сухие и влажные и населяют ее совершенно разные этносы. И вот эту внешнюю сторону Земли, соотношение человека с природой надо знать, как основу для того, чтобы делать дальнейшие выводы.

Так как же связать и можно ли связать эти две области, казалось бы, совершенно различные, – физическую географию, совершенно нам необходимую, и историю событий, необходимую в той же мере?

Вы знаете, что до 60-х гг. нашего времени это было совершенно не возможно, потому этого никто и не сделал. Но после Второй мировой войны появилось одно замечательное открытие, правда, не у нас, а в Америке, но принято оно у нас на вооружение тоже полностью. Это то, что называется системный подход, или системный анализ. Автор его – фон Берталанфи[43] – американец немецкого происхождения. Работал по биологии в Чикагском университете и, как он пишет, сделал по поводу системного анализа доклад, который был совершенно не понят в 1937 г., и он сложил все свои бумаги в ящик стола.

Потом он пошел воевать. К счастью, его не убили, он вернулся к себе в Чикаго, достал свои старые записки, повторил доклад и говорит: «Я нашел уже совершенно другой интеллектуальный уровень».

А что же он предложил? Никто не знает из биологов (а он – биолог), что такое вид. Ну, каждый знает, что есть собака, есть ворона, есть мышь, есть фламинго, есть жук какой-нибудь, есть клоп. Всякий это знает, а определить, что такое вид, – никто не может. И почему животные одного вида и растения одного вида связаны каким-то образом между собой?

Берталанфи предложил определение вида как открытой системы. Система – это такой подход, когда внимание обращается не на персоны, которые ее составляют, скажем, на собак или кошек, а на отношения, которые существуют между собаками или между кошками. Вот, мы с вами здесь, в аудитории, представляем систему, но не потому, что вот здесь сидит определенное количество людей, поименно их пересчитать и меня прибавить, а потому, что у нас существует взаимоотношение: я вам рассказываю, а вы меня слушаете. Его как будто нет, этого взаимоотношения, мы его не можем измерить ни в каких мерах, мы его не можем взвесить, мы не можем определить его градиент, но только ради него мы здесь и существуем. И характер его описать можно.

Вид – открытая система. Что называется системой открытой, что замкнутой? Все знают? Все? – Не все. Знаете, что? Давайте условимся о терминах, потому что сейчас системология шагнула так, что она превратилась в целую науку. Целая наука нам не нужна, нам нужен минимум. Я ее подхватил на вооружение, когда она еще делала первые шаги. Я сделал очередной шаг и остановился, потому что дальше в дебри лезть не стоит, – это уже бессмысленно.

Есть системы четырех типов. Прежде всего, их можно разделить на открытые и закрытые, на жесткие и корпускулярные, или, как их иначе называют, – дискретные. В чем смысл?

Открытая система – это, допустим, наша планета Земля, которая все время получает солнечные лучи, благодаря им производит фотосинтез и часть энергии выбрасывает в космос. Открытая система – это вид, который получает запас энергии в виде пищи, который поглощают животные данного вида. Они эту пищу добывают, размножаются, дают потомство, умирают, отдают свое тело матушке-Земле. Это открытая система, которая, все время получая энергию извне, обновляется.

Закрытая система – это, например, печка, она стоит в комнате. Холодно, в ней дрова. Вы затапливаете печку, дров больше не подбрасываете, закрыли. Дрова сгорают, печка разгорается, в комнате температура поднимается за счет этого, уравнивается с печкой, потом они вместе остывают. То есть запас энергии – в виде дров – получен единожды, после чего процесс кончается. Это система замкнутая.

Теперь второй характер деления. Значит, жесткая система – это хорошо отлаженная машина, где нет ни одной лишней детали. Она работает только тогда, когда все винтики на месте, когда она получает достаточное количество горючего или, там, наоборот, она стоит и служит, как микроскоп, каким-то целям. Но в ней нет ничего лишнего.

В чистом виде жесткой системы никогда не может быть, потому что машину все-таки надо покрасить. А можно покрасить ее в синюю краску, желтую или зеленую. Это будут какие-то мелкие детали, отличия, не имеющие значения. Но, в идеале, жесткая система должна отличаться полной слаженностью частей. Она очень эффективно работает, но при поломке одной детали она останавливается и полностью выходит из строя.

Корпускулярная система – это система взаимодействия между отдельными частями, не связанными между собой, но, тем не менее, нуждающихся друг в друге. Это вот – ветер, я сказал уже, – корпускулярная система. Семья – корпускулярная система, основана на том, что муж любит свою жену, а жена любит своего мужа. А дети (каких, скажем, может быть пять или три человека), теща, свекровь, родственники, приезжающие гости, – они являются хотя и элементами этой системы, но без которых легко можно обойтись. Важна только вот эта «ось связующая» – любовь мужа к жене и жены к мужу (их взаимная любовь или односторонняя – все равно). Как только она кончается, эта невидимая связь, – система разваливается с потрясающей легкостью. Но она не гибнет, – элементы системы немедленно входят в какие-то другие системные целостности.

Так вот – какой системой является этнос? Это вопрос, который мы будем разрешать.

У меня сейчас есть немного времени, пять минут, которые я использую для того, чтобы забросить удочку на дальнейшее.

Тезис, который я буду доказывать в дальнейшем (а сейчас я его не доказываю), этнос – это замкнутая система. Она получает единожды заряд энергии и, растратив его, переходит либо к равновесному состоянию со средой, либо распадается на части вовсе.

А что такое социум?

Социальная система – это жесткая система открытого типа, потому что она получает постоянно культурные традиции, за счет чего любое социальное объединение существует. Получает из истории, из памяти прошлого, с одной стороны. А с другой стороны, она тесно связана; но, будучи сломана, требует починки, а не восстанавливается сама. Вот – разница между социальной и этнической системами.

Но вы меня спросите, а где же тогда место этноса? (Это последний вопрос сегодняшнего нашего собеседования.) Что же это такое – этнос? Действительно ли этнос – биологическая система?

Нет, этнос система не биологическая, так же как и не социальная. Это система маргинальная, от латинского слова «margo» – граница. Это явление, которое связывает социальную форму движения материи со всеми природными формами. Это как раз тот механизм, при помощи которого человек влияет на природу, и тот механизм, при помощи которого человек воспринимает дары природы и кристаллизует их в свою культуру.

Вот тезис, который я буду защищать в дальнейшем и который (как мне кажется, благодаря уже десятилетнему опыту – десять лет тому назад вышли первые мои работы на эту тему) не был аргументировано поколеблен.

Лекция окончена, переходим к вопросам.

Лекция II Время и история. Подъемы и упадки

Итак, в прошлый раз мы остановились на том, что этнос – это форма общежития, в котором живет вид Homo sapiens и который отличается и от социальных категорий (социально-экономических формаций), и от биологических категорий, какими являются расы.

Рас, по последней классификации, считается пять-шесть. По внешнему виду, по расовым признакам, по психофизическим даже особенностям представители разных рас весьма отличаются друг от друга. Но дело в том, что раса является относительно стабильной системой, но в отношении вида она никак не является формой общежития людей или способом общежития людей в биосфере (и вообще) на поверхности планеты Земля.

Расы различаются по чисто внешним признакам, которые можно определить анатомически. Какое-то значение для видообразования они, видимо, имеют. Но в отношении того, как людям при этом

– жить,

– и как устраиваться,

– и как работать,

– и как процветать,

– и как погибать,

значения они не имеют.

Тезис как будто на первый взгляд довольно странный, потому что все привыкли к тому, что есть бедные негры, которых обижают, есть индейцы, которых истребляют, есть всякие – белые, желтые и прочие.

Однако посмотрим, как распределяются эти расы на поверхности Земли? И посмотрим, какое значение имеет их распределение в основном вопросе, нас интересующем, то есть судьбы биосферы?

По антропологическим находкам, древнейшие представители так называемой белой расы – европеоиды появились в Европе и распространились из Европы в Среднюю Азию, в Центральную Азию – вот до сих пор (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.)… в Северный Тибет и, наконец, перевалив через Каракорум и проходы (перевалы через Памир. – Ред.), попали в Индию и захватили северную часть Индии.

Также они издавна населяли северную часть Африки и Аравийский полуостров. В наше время представители этой расы пересекли Атлантический океан, заселили большую часть Северной Америки и значительную часть Южной Америки, Австралию, Южную Африку. Все это есть результаты переселений.

Негры, как ни странно, представляются всегда насельниками тропического пояса, потому что считается, что пигмент меланин, придающий коже черный цвет, препятствует ожогам от палящего тропического солнца. Ожогам-то он действительно препятствует, это верно. Но! Скажите, пожалуйста, каждый вот пусть подумает, какое платье мы надеваем летом, когда жарко, – белое или черное? Ясно совершенно, чтобы ожогов не было, – белую. То есть при жуткой жаре иметь черную кожу совершенно невыгодно, потому что черный цвет слабо отражает солнечные лучи. Следовательно, надо полагать, что негры появились в тех условиях, где было относительно холодно.

И действительно, древнейшие находки так называемой расы Гримальди – негроидной расы – относятся к верхнему палеолиту и были обнаружены в Южной Франции (близ Ниццы в пещере Гримальди. – Ред.). А потом оказалось, что вот эта вся территория (Л. Н. Гумилев показывает на карте. – Ред.) в верхнем палеолите была заселена негроидами – людьми с черной кожей, с шерстистыми волосами, которые позволяли им обходиться без шапки. Они стройные, высокие, длинноногие, прекрасные охотники за крупными травоядными. А в Африку – как же они попали? Да в результате таких же переселений, в результате которых попали европейцы в Америку – взяли и приехали.

Причем Южная Африка была заселена негроидами, нефами банту – теми, классическими, которых мы знаем, в очень позднее время. Экспансия банту началась примерно в I в. н. э. То есть они (эти самые первые лесопроходцы негритянские), они современники Юлия Цезаря,[44] Вергилия.[45] Уже давным-давно угасли Афины, век Перикла;[46] Египет превратился в колонию,[47] а они только-только начали захватывать леса бассейна Конго, саванны Восточной Африки, вышли на юг к берегам большой реки Замбези и мутной илистой реки Лимпопо. Кого же они оттуда вытеснили? Ведь до них-то там население было.

Это была третья раса, относящаяся тоже к разряду южных рас. И действительно, это, видимо, южная раса, которую называют условно койсанская. Это буквально группа языков, и условно, чтобы ее как-то назвать, называют расу койсанской. Вы знаете эти народы – это готтентоты и бушмены. Причем они отличаются от негров, во-первых, тем, что они не черные, а бурые. У них монголоидные черты лица, сильно развитое веко, у них совершенно иначе устроена глотка.

Возьмите стул (Л. Н. Гумилев обращается к опоздавшим. – Ред.).

Они разговаривают не так, как мы, – на вдохе, а на выдохе. (Л. Н. Гумилев показывает, как они говорят. – Ред.) Понимаете? Подумайте, как им было тяжело, а они вот приспособились. Они совершенно отличаются и от негров, и от монголоидов и считаются остатками какой-то древней расы южного полушария. Но в смысле этническом – ничего общего (несмотря на то, что их очень мало осталось) они не представляют.

Бушмены – это тихие робкие охотники, вытесненные неграми – бечуанами в пустыню Калахари. Живут они там, доживают свой век, забывая всю свою древнюю, очень богатую культуру, очень приятную культуру. Мифы у них есть, искусство у них есть, но уже в таком рудиментарном состоянии, потому что жизнь настолько тяжела в пустыне, что им не об искусстве приходится думать, а о том, где достать что-нибудь покушать.

А готтентоты – это голландское название племен, живших в Капской провинции (голландская колония в Южной Африке. – Ред.), прославились как невероятные разбойники, воры и жулики и любители крупного рогатого скота. Самое лучшее, что они считают, – это иметь быков. И когда один миссионер, обративший готтентота в христианство, спросил:

– Ты знаешь, что такое зло?

– Знаю, – говорит.

– Что?

– Если у меня зулусы[48] угонят быков.

– Да, это, конечно, зло. А что такое добро?

– Это когда я у зулусов угоню быков.

Вот на этом принципе они существовали – до прихода голландцев. А с голландцами они довольно быстро спелись, стали их проводниками, переводчиками, рабочими на их фермах. Когда англичане захватили голландскую Капскую колонию (в 1796 г. – Ред.) и вытеснили голландцев, то они великолепно спелись (установили контакт. – Ред.) с англичанами. И сейчас они представляют, так сказать, самый бурлящий элемент. Ничего похожего на бушменов. Как будто – одна раса, расовые черты должны быть одинаковые. Ничего похожего! Они так же мало похожи друг на друга, как, например, среди европеоидов, – испанцы похожи на шведов. Совершенно же разные!

Это уже – три расы.

Четвертая раса, тоже очень древняя, – это насельники Австралии. Как они попали в Австралию? Есть у нас такой Владимир Рафаилович Кабо,[49] который утверждает, что он знает. А я ему – не верю. Так прямо и говорю, что я ему не верю. Неизвестно, как они туда попали, но попали они туда давным-давно. Доевропейское население Австралии состояло из огромного количества весьма мелких племен с разными языками и со своими обычаями и обрядами. Причем друг друга они не любили, старались жить друг от друга как можно дальше, потому что ничего, кроме неприятного, от соседей не ждали.

Жили они крайне примитивно, но не вымирали, потому что в Австралии исключительно здоровый климат (там ведь любая большая рана заживает быстрее, чем у нас царапина).

Милости – прошу! (Л. Н. Гумилев обращается к опоздавшим на лекцию. – Ред.). Проходите, садитесь.

Так вот, австралоиды – или их можно называть австралийцы, – это особая раса, которая не похожа ни на негроидов, ни на европеоидов, ни на монголоидов – ни на кого (они похожи сами на себя!). У них при черном цвете кожи огромные бороды, волнистые волосы, широкие плечи, исключительная быстрота реакции. По рассказам, мною не проверенным, но которым я доверяю, кино для этих австралийцев показывают в два раза быстрее, чем нам, потому что если с нашей скоростью пустить кино, то они видят пробелы между кадрами. Но при всем этом они обладают и спецификой, которая не дала им возможности развиться. В чем эта специфика, мы выясним в конце курса лекций.

Факт остается фактом, что это единая раса, заселяющая единый изолированный континент, попавшая туда при каких-то условиях – явно по морю и, по-видимому, из Индии, потому что ближайшие их родственники живут в Декане (плоскогорье. – Ред.), в южной части Индии – вот здесь (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.), она составляет огромное количество самых разнообразных этнических группировок.

Четвертая раса (здесь Л. Н. Гумилев оговорился, следует читать «пятая раса». – Ред.) – самая многочисленная в мире – это монголоиды, которые разделяются на целый ряд рас второго порядка. Есть сибирские монголоиды, есть – северокитайские, южнокитайские, индокитайские, малайские. Тибетские (монголоиды. – Ред.) были (сейчас их уже, кажется, и нет). То есть большое количество самых разнообразных подрас, причем ни одна из этих подрас не составляет самостоятельного этноса.

Если обратиться к тому, что сейчас было рассказано, мы заметим, что каждый этнос, развивающийся, двигающийся, создающий свою культуру, теряющий свои возможности, состоит из двух и более расовых типов. Монорасовых этносов я, в общем, не знаю ни одного. Если даже они сейчас составляют единый расовый тип, то это в результате довольно длительного отрицательного отбора (носители отрицательных (вредных) мутаций, как правило, погибают, не оставляя потомства. – Ред.), а при начале своем, при своем происхождении, они всегда состояли из двух и более компонентов.

И наконец, последняя раса – шестая, о которой мы говорить не будем (у нас и карты этой нет), – это американоиды. Они тоже составляют единую расу – всю Америку – от эскимосов до Огненной Земли (эскимосы там – народ пришлый), огромное количество языков, так что даже невозможно вести классификацию этих языков. Сейчас записано много мертвых языков (языки, не используемые в быту. – Ред.), потому что племена, языки которых были записаны, вымерли. И американоиды, в общем, совершенно различны:

– и по своему характеру,

– и по своему культурному складу,

– и по своему образу жизни,

несмотря на то, что все принадлежат к одной расе первого порядка.

Иными словами, расы, на которые распадается вид Homo sapiens, – это условные биологические обозначения, которые могут иметь некоторое значение для нашей темы (только вспомогательное, как любая пограничная наука), но которые ни в коей степени не отражают специфики этнического характера.

И вместе с этим – еще одно важное замечание. Эти расы, как я уже говорил вначале, стабильны по отношению к виду. Сколько существует вид Homo sapiens, кроманьонский человек (и мы с вами – кроманьонские люди)? Он 15 тысяч лет существует на Европейском континенте. За это время эти расы хотя и менялись местами, но не появилось ни одной новой и не исчезло ни одной старой.

Вы, конечно, можете спросить, а почему я упустил пигмеев! Это – обычные негроиды, только живут они в экстремальных условиях. В очень плохих условиях тропических лесов у них сократился рост от недоедания.

Так что этим, казалось бы, все исчерпано. Если бы расовый момент имел значение для развития и становления этносов, то есть был инструментом взаимодействия между обществом и природой, то тогда истории никакой бы не было, а была бы заранее заданная картина.

Но этносы – системы нестабильные. Давайте проверим это таким образом. Прежде всего, ограничим период, который мы будем рассматривать. Каждый период, каждое условие люди выбирают с какой-то целью.

Цель наших занятий не в том, чтобы я вам рассказал какое-то количество сведений об этносах, а чтобы вы, следя за ходом моей мысли, усвоили бы смысл этногенеза, то есть процесса появления и исчезновения этносов. Поэтому мы возьмем только те периоды, которые могут достаточно выразительно этот принцип проиллюстрировать.

История человечества известна не равномерно. Древние периоды ее известны очень слабо и отрывочно. Например, историю Египта мы знаем за 12 тысяч лет, хотя это – по археологическим данным; 6 тысяч лет (уже, по историческим данным – по данным этнической переписи). Примерно так же, как и историю шумеров. Историю Китая – несколько меньше, в общем, около 5 тысяч лет, но это – отрывки. А что было 6 тысяч лет назад между Китаем и Индией и между Индией, допустим, и Египтом, – никто не знает.[50]

Поэтому эти древние периоды для нас не годятся. Они могут дать какие-то выборочные места из тех этногенетических процессов, которые нас интересуют. Но эти выборочные места могут создать ложное впечатление, потому что мы не будем знать, что случайно, а что – обязательно в каждом случае, в процессе. Поэтому древности глубокой мы касаться не будем.

Связная история человечества начинается примерно с XIII–X в. до н. э. И поэтому ее, эту дату, мы и возьмем как нижнюю границу нашего исследования. Что касается новой эпохи, последних 100–150 лет, то тут мы сталкиваемся с другой трудностью. Тут процессы незаконченные, а когда мы хотим изучить закономерность процесса, мы должны знать, откуда началось, как проходило и чем кончилось. А если не кончилось? То мы можем выдумывать, как оно кончится. А наши выдумки могут быть – правильны и не правильны. Незаконченные процессы изучать бессмысленно – это некорректный способ наблюдения. Потому что выдумать судьбу какой-нибудь страны, допустим Боливии – что будет с ней в XXI в. – можно как угодно, – пойди проверь! Поэтому на таком материале строить достоверный вывод просто неприлично. Поэтому мы и последний период изгоним из наших рассуждений.

Кроме того, есть две очень навязчивых и постоянно употребляющихся исторических ошибки. Это аберрация близости и аберрация дальности. Ну, что это такое, – каждому понятно. Пятак (монета. – Ред.), если мы его ставим перед глазом, кажется нам больше Солнца, но это же неправильно, это аберрация близости. И наоборот, верблюд где-нибудь в степи на горизонте, очень далеко – нам покажется значительно меньше, чем собака у наших ног. Ну и это тоже неправильно. Поэтому мы возьмем тот самый средний период, где факты известны, соразмерность их очевидна, достоверность их установлена, двух тысячелетним изучением первоклассных историков до нас, возьмем этот средний период как образец, на котором мы будем основывать все наши построения.

И что же мы увидим?

В начале этого периода, в то время, когда ахейцы из Пелопоннеса, из средней Греции разоряли Трою[51] – небольшой город на берегу Эгейского моря, вот тут вот (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) во Фригии,[52] а троянцам помогали пришедшие из Малой Азии вожди племен (как будто маленький эпизод, хотя и воспетый самым лучшим поэтом мира – Гомером[53]) – что было в это время в других местах?

К сожалению, мы не знаем, что было в это время на Апеннинском полуострове. Но только ясно, что (до ок. 900–800 гг. до н. э. – Ред.) там еще не было никаких латинов, самнитов и других индоевропейских народов, язык которых сейчас изучают на истфаке и о которых мы хоть что-то знаем. Кто там был до этого? По легендам, сохранившимся от Римской империи, – там жили нимфы, то есть был какой-то матриархат, при котором женщины бегали с луками, охотились и вообще развлекались, охотясь на склонах Апеннин. Но это легенда – она нам ничего не дает. Вот видите, что значит слишком древний период.

Об Испании было вообще ничего не известно. Известно было только то, что там жил какой-то народ – иберы, откуда и полуостров Иберийским стал называться, откуда можно сказать, к какой группе языком и народов он принадлежал. По виду эти иберы были похожи на наших кавказцев – вроде грузин. И у них имеется некоторое сходство с кавказскими языками. Почему? Потому что сохранились их потомки – баски, живущие сейчас на берегах Бискайского залива – в Испании и во Франции. И народ этот, являющийся реликтом, сохранил очень много черт от своей древности. Это исключительно смелые люди, свободолюбивые, обожающие разбой, всякого рода нечаянные нападения, убийства из-за угла. Лучшие были полицейские и лучшие контрабандисты в течение не только средних веков, а и всей своей истории. Они разбили непобедимые войска римлян, не дав себя покорить. Они разгромили рыцарей Карла Великого,[54] они отбили арабов.[55] В общем, они подчиняются только тому, кому хотят. А вообще, иногда они считают за благо подчиниться, но только если им за это хорошо платят и это им выгодно.

Какого баска вы все хорошо знаете по литературе? (Из зала звучат ответы. – Ред.) – Кого? Бог его знает, мы по литературе его знаем, потому что он – писатель, а не герой. Нет, не Бержерак. Д'Артаньяна, известного по роману Дюма и списанного с него прототипа, – это гасконский барон. Гасконцы – это французские баски, слово Гасконь – оболтавшаяся[56]«Басконь».[57] И вспомните, как он себя ведет? Кто ему заплатит, – на того он и работает. И работает хорошо, на полную катушку. А если перекупят? Скажем, Ришелье или Мазарини перекупают его, – он переходит на их сторону. И себя не забывает и сохраняет, вместе с этим, свою баронскую честь, и – на шпагу себе заработает.

Вот этот – архаический тип, который был, видимо, свойственен древнему населению Западной Европы, простиравшемуся до Кавказа, и который был разрушен в древности (примерно около X–XII вв. до н. э.) вторжением племен, называвших себя арийцами. Предполагается, что арийцы (индоевропейские племена. – Ред.) происходят из южной части России. (За что купил, за то продаю, – это мнение моего учителя Артамонова,[58] но, так сказать, и он высказал это как гипотезу. А поскольку лучше нет, приходится остановиться на этой.) Почему-то в середине II тыс. до н. э. (с XV по X в.) эти насельники южной части нашего Советского Союза (индоевропейцы. – Ред.) стали распространяться на восток – в Персию и в Индию, на запад – на Балканский полуостров и Западную Европу.

Что было у них между собой общего?

В смысле расовом, кажется, – ничего, они были разнообразны. Были и блондины, были и брюнеты среди них, было очень много шатенов, но общим у них было то, что определяет их культуру и быт и что давало им, по-видимому, первоначальную организацию. У них был не материнский род, а отцовский. И поэтому всему члены рода носили одинаковые для всех арийских языков названия. Например, латинское – «патер», французское – «pare», немецкое – «Vater», персидское – «padar», русское – «батька», «батя», – одно слово. То же самое «мать», «брат», «сестра», то есть у них были строгие семьи с отцовским родом.

Отцовский род, я вам скажу, – это вещь жесткая и малоприятная, когда он проходит целиком и полностью, без всяких послаблений. Это значит, что какой-то мужчина-воин берет себе жену или несколько жен, в зависимости от своего состояния. Заставляет их дома работать. А сам воюет, пока его не убьют. Но это обычно бывает довольно скоро. Затем следующий, старший в роде, проделывает то же самое. Прирост населения идет очень большой. Женщинам скучно, потому что им тяжело, их заставляют работать, – с одной стороны. А с другой стороны, никакого тебе отвлечения. Все это наказывается самым жестоким образом, потому что следят, чтобы дети, принадлежащие к этому роду, были детьми именно этого отца.

Но, тем не менее, получается весьма строгая система, – жесткая система, при которой род является фактически действующей социальной единицей. Это биосоциальная единица, построенная на биологическом признаке, она начинает действовать как социальная ячейка какого-то племени или какого-то этноса, к которому она принадлежит и где старейшие рода вырабатывают какую-то политику и – проводят свою агрессию.

Но для агрессии:

– мало дисциплины;

– мало подчинения женщин мужчинам;

– мало того, что большое количество мальчиков считает себя с детства обреченными на смерть и принимает ее как совершенную, нормальную судьбу. И даже очень стеснялись бы, если бы им, кому-нибудь из них удалось бы дожить до старости. Неприлично, значит, – трусил, в бой не ходил! Этого всего – мало.

Для того чтобы их агрессия была успешной, нужно еще совершенное оружие. И эти древние арийцы его имели. Опять же это видно по данным языка. Железное оружие они имели. И поэтому слова, связанные с оружием, опять-таки имеют сходство, лингвистическое между собой.

Вы знаете, лингвистика – это такая заумная наука, что я верю лингвистам, которые это утверждают. Хотя, на мой взгляд, эти названия очень не похожи друг на друга. Но это я – по сердцу. Потому что я, например, никак не мог понять, спрашивал у индоевропеистов, они не могли объяснить, почему слова «начало» и «конец» – это одно и то же слово? Что во что переходит? Но оказывается, – одно.

Так что давайте мы тоже в эти «дебри» не будем входить. Поверим тому, что подтверждается не только лингвистикой, но и археологией, – что наличие жесткой дисциплины патриархального рода при вооруженности железным оружием против бронзового, – дало возможность арийским племенам захватить почти всю Европу и оттеснить древних иберов:

– или в горы Пиренеи;

– или в Сьерра-Морену (горы на юге Испании. – Ред.), там были контакты тоже в древности;

– или на самый север Англии, где жили каледонцы. Это их самоназвание, а принято их называть – пикты. Они делали себе татуировку, очень красивые рисунки на лице и на теле, и поэтому их называли пикты, то есть «разрисованные».

Это было в XII–X вв. до н. э., в то время, когда, как я вам уже сказал, ахеи – Агамемнон, Менелай и прочие, отвоевывали у Приама и Париса Прекрасную Елену.[59] А ведь это наводит на некоторые мысли. Не одно ли и то же событие мы описываем? Откуда взялись на этом полуострове (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) – лесистом, спокойном, полном животных, – откуда взялись эти страшные завоеватели – ахейцы, которые привели с собой коз, овец, свиней, – животных, которые были страшно вредны для пышной растительности Пелопоннеса! Причем эта растительность росла на камнях с ничтожным гумусным слоем.

До этого, оказывается, на этом полуострове (во время неолита. – Ред.) жили пеласги, – их имя сохранили греки для нас в греческой литературе. Но, что такое пеласги, – они сами не знали, мы – тем более. Во всяком случае, жил какой-то народ, который стал жертвой этих ахейцев. Так же, как стала жертвой Троя (ок. 1230 г. до н. э. – Ред.); так же, как стала жертвой их (галлов, до VI в. до н. э. – Ред.) в дальнейшем вот эта страна (Л. Н. Гумилев показывает на карте. – Ред.), получившая название Галлии (италики – ок. X–VIII вв. до н. э. – Ред.). Стала жертвой вот эта страна, получившая название Италии, и эти страны, получившие название Испании (кельтиберы – X до н. э. – Ред.), Дании (белги. – Ред.) и Британии (гэлы, бритты. – Ред.). Они проникли всюду, эти завоеватели. Также они проникли на восток (галаты. – Ред.), захватили Иран (это Ариана – страна арийцев) и захватили Северную Индию (ок. 800 г. до н. э. – Ред.). И всё (пришло в движение. – Ред.) – в одно и то же время![60]

А что же делали в это время культурные народы – египтяне, вавилоняне, у которых были тысячи лет позади?

Вавилон, например, основан в XIX в. до н. э. А мы говорим о X–XI вв., то есть 800 лет уже стоял этот огромный мировой город. Египет – еще больше просуществовал,[61] чем Вавилон. До Вавилона был древний Шумер (ок. 3000–2100 гг. до н. э. – Ред.). Оказывается, они вели себя крайне тихо, защищались, иногда воевали, сражались, но больше бывали сражаемы.

Египтянам, например, в эпоху их величайшего расцвета при 18–19-й династиях[62] удалось отвратить натиск народов моря, о которых я только что рассказывал, – ахейцев. Они высадились в долине Нила, через Крит прошли сюда (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) и чуть было не разграбили весь Египет (ок. 1175 г. до н. э. – Ред.). Их отбили[63] с величайшим напряжением, причем египтян, наверное, было человек пятнадцать на одного представителя народов моря.

И, тем не менее, они закрепились вот здесь вот, на этой территории (Л. Н. Гумилев показывает на карте. – Ред.), получив название филистимляне.[64] Отсюда и название – Палестина. Но они встретились с такими же разбойниками, с такими же головорезами, которые пришли из Синайской пустыни. Это были народы хабири – предки евреев.[65] И устроили они жуткую резню, убивая друг друга совершенно беспощадно, за исключением тех случаев, когда одни изменяли своему народу в пользу своего противника.

Так поступал замечательный царь Давид,[66] описанный в Библии, который сделал свою карьеру на том, что предал своего благодетеля – Саула,[67] чем – обеспечил филистимлянам власть над Саулом. А потом – взял власть в свои руки. И потом перебил:

– своих – сторонников Саула и своих противников среди евреев;

– и тех филистимлян, которые не сумели от него убежать своевременно.

То есть оказывается, что почему-то в этот самый XI век (а здесь это уже точнее можно сказать, XI век) – культурные, богатые государства, стремившиеся приобрести рабов и установить рабовладельческую формацию, – терпят полное поражение, еле-еле защищаются по отношению к каким-то кучкам головорезов: или с моря, или из степи.

Посмотрим, что было дальше. Если про этих головорезов (народы моря. – Ред.) мы не знаем, откуда они пришли, то здесь (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте на территорию современного Ирака. – Ред.) в X в. и до VII в. возвышалась кучка таких же головорезов, небольшое племя, называемое ассирийцы. Они были люди вполне местные, они ниоткуда не приходили. Несколько раз они пытались добиться самостоятельности, но каждый раз оказывались в подчинении у каких-нибудь соседей. Или – у Вавилона (в XVIII в. – Ред.), или у Миттани (в XVI–XV вв. – Ред.), или у Урарту, или еще у кого-нибудь. А тут, – им удалось. И они создали первую всемирную монархию, то есть завоевали всех своих соседей, к VII в., правда. (В течение 100 лет были завоеваны вся Передняя Азия и Египет. – Ред.) То есть они завоевали вот так (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) – всю Месопотамию, Элам, Мидию – частично Закавказье, большую часть Малой Азии, Сирию с Палестиной и даже Египет. Создали огромное государство, которое развалилось с потрясающей легкостью, как только пришли потом уже скифы – с севера, нанесли ассирийцам удар, потрепали их войска. То есть личный состав войск оказался обедненным, его пришлось заменять новобранцами из покоренных народов. Армия потеряла боеспособность. В 612 г. до н. э. Ниневия (столица. – Ред.) пала, разбитая на части двумя народами-союзниками – мидянами и халдеями (халдеи – это арабы). И кончилась Ассирия! И потомки этих ассирийцев что делают сейчас? (Звучит ответ из зала: «Обувь чистят». – Ред.) – Правильно. И с тех пор, с 612 г., подумайте! – ничего другого. Это тоже наводит на некоторые мысли.

Если мы пойдем дальше на восток, то в X в. мы увидим, что здесь (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) – происходят довольно неприятные обстоятельства. Вот эта роскошная степь, простирающаяся от Дона до Маньчжурии, испытывала довольно значительное усыхание. Дело в том, что циклоны, как я уже говорил в прошлый раз, меняют свое прохождение: проходят иногда южным путем, иногда северным.[68] Если южным, тогда хорошо, тогда они изливаются на горах и наполняют реки, – дождики текут в степи, и все – слава Богу! А если они идут северным путем, – степь, естественно, сохнет, отодвигая лесостепные районы к северу и к югу, а лесные – тоже к северу и к югу. Бесплодная пустыня, в которой могут жить только ящерицы.

Вот таким периодом был примерно X век до н. э., когда оседлые народы, занимавшиеся экстенсивным земледелием и примитивным скотоводством, были поставлены самой природой в необходимость найти выход или – помереть с голоду, потому что скот вытаптывал землю около родников, а ветер разносил сухую пыль. (Это результат так называемого скотосбоя[69]).

И нужно было: или прокормить скот – единственное средство пропитания; или самим помереть; или уйти.

Для того чтобы уйти и завоевать какие-нибудь места, нужно иметь большую армию, сами знаете, нужно иметь большое вооружение, сытых и здоровых воинов. А люди видели, что один раз – засуха, другой – засуха. «Ну, пойдет же когда-нибудь дождичек? Зачем мы будем воевать? Мы за мир», – думают люди. И поэтому никуда воевать не ходили. До тех пор, пока они не изнурялись жизнью настолько, что никаких воинов из них не получалось. И лошадей у них не было, и скота у них не было. Какая там война? Тогда шли, бедные, к соседям, в оседлые места – или в Сибирь, или в оазисы, или в Китай, и говорили: «Пустите нас! Хоть подкормиться немножко, хоть водички попить, а то мы совершенно измучены».

Ну, те их, конечно, пускали – на условиях, весьма неблагоприятных. То есть завоевание с этим не было связано. Просто заставили работать, если не рабом, то всё равно – угнетенным, подданным человеком.

И тогда гениальные степняки-кочевники, предки гуннов, придумали такой способ. Если травы мало, но все-таки она бывает, потому что снег нет-нет да и выпадает зимой. А раз он выпадет, то он стает, вода впитается в землю, а где вода – там и трава. Значит, будем гонять скот за этой травой, будем использовать всю траву, какая есть, перегоним ее в мясо, мясо съедим – и не погибнем. Так родилось кочевое скотоводство. Археологически оно поддерживается, правда, не с X, а с VIII в. до н. э., так что я забежал немножко вперед, рассказывая об этом процессе, но разница не так уж велика. Сами по себе неприятности были связаны именно с тем самым X в., о котором мы говорим, по отношению к Европе.

А что же было в это время в Китае? В Китае еще с древности создавались могущественные династии. Но китайские династии отличались от всех прочих. Чем? Ну, как известно, Рим основали дети, вскормленные волчицей. У монголов были тоже (тотемные предки. – Ред.), дети Гоамарал – дети оленихи и (Борте-Чино. – Ред.) серого волка. То есть тоже воины и охотники. Какие-нибудь германцы почитали воинственных богов и своих прародителей – Вотана, Тора и других. У китайцев – основателем династии был инженер-мелиоратор. И это было не случайно. Предки китайцев – сто черноволосых семейств – пришли с запада, вот с этих гор (Л. Н. Гумилев показывает на карте. – Ред.), и поселились на берегу Хуанхэ (Желтой реки), вот в этих местах.

Для того чтобы понять, что такое Китай, нельзя не рассказать о режиме реки Хуанхэ. Она начинается в Тибете как горный ручеек, не очень большой, такой, что даже стрела легко перелетает с одного берега на другой. Перейти ее не сложно, хотя, чем ниже, тем быстрее она течет. Затем, проходя через вот эти Восточно-Тибетские горы, она набирает невероятную скорость и течет стремительным потоком в ущельях, которые она промыла среди гор. И тянет с собой в силу этого огромное количество аллювия – осадочного материала. Таким стремительным потоком, со скоростью курьерского поезда она выходит вот сюда (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) и обтекает вот эту местность, называемую плоскогорье Ордос. Обтекает вплоть до конца этой огромной излучины. И тут она аллювий не теряет. Во время половодий количество взвесей в водах Хуанхэ доходит до 40 и 50 процентов. То есть перебраться через Хуанхэ во время половодья или зимой, когда она и лед несет (правда, лед так редко останавливается, но все-таки бывает – замерзает), практически нельзя. Поэтому Ордос – это, по существу, остров внутри континента, – так его защищает река.

А когда она выходит из гор и начинает терять скорость на равнине, она начинает откладывать аллювий. И она намывает дамбу величиной примерно в метров в пять-семь. И течет она на этой дамбе. И так как здесь река уже широкая, то в силу известного закона, связанного с вращением Земли, она начинает меандрировать – петлять из стороны в сторону. И подмывает то один берег, то другой, как у нас Терек. А это – великое несчастье, потому что, представляете себе, эта огромная масса воды с высоты пяти-, шестиэтажного дома вдруг устремляется на соседнюю равнину и тянет за собой большое количество всякой мути, всякой взвеси, осколков кремня, песка и, вообще, – всякой дряни. Тут спасаться надо!

Спастись не всегда удается. Но, во всяком случае, если человек сам и убежит, то имущество-то свое не возьмет. На этих полях, которые с большим трудом среди тропического леса китайские земледельцы устроили, – посадили там просо и что-нибудь еще, что им надо, – вдруг выпадает большущий слой камней и песка, то есть погребает гумус под собой, жить становится совершенно не возможно. Почва вся пропитывается водой и превращается в болото. Поэтому там вырастает огромный лес, в котором живут различные хищные звери: от леопардов (место-то ведь очень южное – 45-я параллель) и бамбуковых медведей и кончая настоящими медведями. Эта местность – ад, и ее превратили в рай.

Некто Юй (около 2278 г. до н. э. – Ред.) объездил эту самую реку по всей территории своего княжества и предложил проект, который сам провел своими руками. Его изображают всегда с большими мозолями на ладонях. Он стал чинить дамбу и укреплять ее. И древние китайцы в III тыс. до н. э. (это я рассказываю глубокую древность), они эту дамбу так укрепили, реку так ввели в определенное русло, что после этого они до 634 г. до н. э., то есть две с половиной тысячи лет, они жили спокойно и не знали, что такое наводнения. Потом эта река все-таки прорвалась, затопила низовья. Ее починили снова, уже новыми средствами, потому что это уже было первое тысячелетие до нашей эры, а не третье. После этого реку чинили каждые два с половиной года – вот до сих пор и продолжают чинить. Это называется технический прогресс.

Ну, вот. Как только реку остановили, оказалось, что можно очень легко и приятно жить в этой стране. Лес развели, сделали поля, засеяли их зерновыми, бобовыми растениями, развели домашний скот. Орошения не требуется – муссоны, воды сколько угодно, все растет! Детей можно было прокормить неограниченное количество. Поэтому китайцы, вообще говоря, очень чадолюбивые люди, и даже древние китайцы, – они старались своих жен освободить от всякой работы, – чтобы они по хозяйству, с детьми сидели, главным образом, и рожали каждый год. А впоследствии им даже (для того чтобы они, так сказать, не отвлекались на какую-нибудь работу) стали делать операцию, ломая ступню ног, для того чтобы женщина вообще не ходила, а сидела дома. И муж всё делал: стряпал, стирал, ухаживал за женой. Но, Боже упаси, если он считал, что она – изменщица! Всё! – у нее вырезали нижнюю часть живота бо-ольшим ножом.

В отличие от китайцев, кочевники-хунны тогда еще, а впоследствии, – тюрки и монголы, они женщину заставляли работать: ходить за скотом, шить, чистить оружие (нет, оружие сами чистили), в общем, юрту делать, ухаживать, смотреть, чтобы все было в порядке. Но – никто не спрашивал, от кого она принесла ребенка. Считалось, что если у нее есть ребенок, то все племя было радо и счастливо, – лишний богатырь или лишняя красавица. И имущество, которое муж приносил в дом, за исключением оружия, – всё принадлежало жене. Она распоряжалась и выдавала ему, сколько хочет. И он слова не мог ей сказать при этом.

Вот что такое этносы, вот как они отличаются друг от друга.

Теперь я прошу вас обратить внимание на то, что (мы сейчас сделаем перерыв), что то, что я вам рассказывал, – никакого отношения не имеет к расам, а имеет отношение исключительно:

– к какого-то рода явлениям, связанным с природой дневной поверхности нашей планеты;

– и к глубинным явлениям, которые иногда простому человеку зрительно не видны.

(Перерыв.)

Рассмотрим случай Китая. В это время – с III тысячелетия по X век до н. э. – Китай был очень маленький. Он занимал только самое нижнее течение Хуанхэ и частично реки Вэй. И за это время китайская историография насчитывает всего две династии.

Одна династия – Ся (2205–1766 гг. до н. э. – Ред.) – династия охотников, которая унаследовала Юю, этому первому мелиоратору, и которая процветала за счет того, что в этом субтропическом широколиственном лесу она имела возможность целиком и полностью использовать местные ресурсы края. Но династия эта продержалась не очень долго и была сменена династией Шан (1766–1123 гг. до н. э. – Ред.), которая объявила войну племени Ся, разгромила его, выгнала его и установила жестокую, деспотическую систему власти с великолепной культурой, с грамотностью. В эпоху Ся такой грамотности еще не было, а тут была изобретена иероглифическая система письменности. Писали на черепаховых щитках и сейчас читают эти иероглифы знающие люди, потому что система сохранилась до нашего времени. А разбитые, но оставшиеся в живых члены династии Ся бежали на север, в степь, в Ордос, и жили здесь вместе со степными народами. Затем пересекли пустыню Гоби и, по легенде, стали предками гуннов. Но не одни, а в сочетании с аборигенами современной Монголии.

Шан была вполне цивилизованной династией и вполне цивилизованной империей. Она распространялась вот таким образом. (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) Там была великолепная столица, там были и приемы, богатые одежды, началось шелководство и очень распространился культ почитания предков, которым в сопровождение (после смерти) отправляли до пятисот убитых рабов. Ну, у людей победнее убивали меньше рабов, а для царей – до пятисот человек. Естественно, что вся эта цивилизация существовала за счет совершенно жуткого обжимания тех, кто работал – трудящихся масс. Поэтому она им была очень мало интересна. Я ее пропускаю, потому что она выходит за наши хронологические рамки.

А в XI в. небольшое племя чжоу, западное племя (но опять-таки запад надо понимать внутри Китая, – выше предгорьев Тибета) разгромило огромную армию шаньцев, перебило и захватило в плен их аристократию. А народ сказал: «Какая нам разница, – кто над нами правит и кто нас будет обжимать?» Народ не шевельнулся. И так создалась первая историческая империя Чжоу (1123–960 гг. до н. э. – Ред.). Причем завоеватели захватили территорию уже до Голубой реки – Янцзы (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.), болота между этими двумя реками, которые сейчас уже стали культурными землями, а тогда еще не были, – то есть весь северный современный Китай. Чжоусцы были народ дикий, воинственный, храбрый и человеколюбивый. Особенно они своих подданных не обижали. И царя своего они не обижали. Они знали, что у них есть царь, но старались всегда держаться от начальства подальше, думая, что ничего хорошего от близости к начальству нет. Поэтому Чжоуская империя распалась на 1851 княжество. Списка этих 1851 княжества нет нигде, и он не нужен, потому что даже тогда китайцы, при всей их дотошности, не считали нужным давать перечисление забытым ими самими названий.

Что мы видим в этом процессе, который опять-таки совпадает с распространением:

арийцев – сюда, на запад (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.),

семитов – на север, то есть еврейского нашествия на Палестину,

а потом – арамейского нашествия на Сирию, –

вместе с началом образования кочевого быта.

Мы видим здесь естественное распадение большой территории с натуральным хозяйством на ряд мелких владений, из которых каждое было самостоятельной единицей. Никакой пользы, никакого смысла в объединении у них не было. Соседи у них были народы довольно тихие, спокойные. Гуннов они отогнали с чжоусцами (еще первые императоры), – отогнали за пустыню Гоби.

А кругом них жили только жуны. Это очень интересный народ жуны, которого сейчас нет. Это были люди светловолосые, со «стеклянными», то есть светлыми, глазами, с рыжими, очень густыми бородами – типичные европеоиды. И эти густые бороды у китайцев прослеживаются до начала нашей эры, даже после нашей эры, – до III–IV вв. н. э. Потом монголоидность вытеснила эти европеоидные признаки. Жили эти жуны отдельными племенами, в отличие от предков китайцев они не занимались трудоемкими земледельческими работами, а жили на холмах и на склонах гор. Каждый в своем ущелье имел свой замок, – там и жил. Но сами понимаете, что в горных долинах очень мало земли, то есть пищи у жунов не хватало для того, чтобы кормить большое количество детей. И поэтому размножались они крайне медленно, но были весьма воинственны.

Китайцы, подчинив себе жунов и отчасти использовав их при завоевании империи Шан, с ними долгое время уживались. Только позже, уже в VIII в. (я опять забегаю вперед, чтобы не возвращаться) в Китае начался процесс создания нового древнего Китая, эти жуны, будучи изолированными, не могли оказать сопротивления. Они были поодиночке перерезаны растущим китайским древним этносом. Но этот процесс начался в VIII в. Мы его сейчас, вот при этом рассказе, не затрагиваем.

А кто же жил за пределами Китая? Здесь вот, на юге (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.) жили племена, называемые мани. Но это название такое общее. Туда входили самые разные племена лесовиков. Похожи они на современных вьетнамцев, которых у нас на улицах можно было видеть недавно в больших количествах. Вот такие маленькие, очень подобранные, очень работоспособные, очень смелые, очень хитрые, умные, выносливые, очень самостоятельные. Завоевание Южного Китая и превращение его в Китай – весь этот исторический процесс занял около трех тысяч лет и еще сейчас он полностью не завершен. Да, потому что там большое количество южнокитайских инородцев, которые в древности назывались мани.

В Шаньдуни жили охотничьи племена и. Шаньдунь – это горный полуостров, так что наводнения на Хуанхэ были ему не страшны. И эти и изображались как охотники с луком. Уже к началу нашей эры их не стало, китайцы их всех «освоили» и подчинили себе.

А в горах жили горцы, кочевые скотоводы, которые назывались кяны. Это кочевые тибетцы, которых видел Пржевальский,[70] по ошибке приняв их за тангутов (тангуты – это другой народ). И они до сих пор живут своим бытом. У них есть племена – нгологи, банг-нголбги, бома,[71] и, но эти племена мало кому известны, кроме них самих. До последнего времени, до конца XVIII в. они, находясь в составе огромной Китайской империи, никому не подчинялись. Жили своим племенным бытом, грабили проезжающих паломников, монголов или китайских купцов. Попробовали ограбить экспедицию Пржевальского, но когда наши начали стрелять, то они убежали и сказали: «Нет, с этими – лучше не связываться».

Вот. Но это народ (кяны. – Ред.) крайне неукротимый и дикий. Живут они в Северо-Восточном Тибете, иногда распространяясь на запад. А место это, я должен вам сказать, для жизни малопригодное.

Дело в том, что весь Восточный Тибет покрыт густым лесом, потому что все муссоны, идущие с южного Индийского океана, переваливают через Гималаи и в холодном тибетском воздухе выпадают дождями. А вот через Тянь-Шань и Куньлунь они уже не переходят. А здесь такое количество влаги, что растет огромный лес и большое количество травоядных животных, естественно. Но человеку там жить нельзя, потому что не из чего разжечь огонь. Ни одной сухой веточки. Каждая веточка, упавшая с дерева, немедленно загнивает. Кизяк – основное топливо для центральноазиатских кочевников – гниет тут же. И поэтому туда уходят охотники, с тем чтобы прожить пять-шесть дней, не разжигая огня. А потом уже возвращаются, греются, отдыхают, но жить там не могут. Туда китайцы так и не попали, вплоть до нашего времени.

Другая часть ся, убежавшие на север, образовали здесь первую кочевую династию хуннов. Китайцы опять же не смогли перебраться через пустыню Гоби иначе как путем организации легкой конницы, но это уже более позднее время. Именно пустыня спасла народы, жившие по соседству с Китаем, от истребления.

Какая здесь закономерность? – Да, она напрашивается сама по себе.

Этнос, оказывается, не будучи никак не связан с расой, связан с ландшафтом – через хозяйство, которое его кормит. То есть этнос – это понятие географическое. Вот то, что я доказывал постоянно, часто и буду доказывать, как говорил старик Рабле «от Сорбонны включительно до костра исключительно».[72] (Шум в зале. – Ред.) – А вы не смейтесь и не улыбайтесь, – это совсем не так легко и просто.

Вы знаете, что возможности счета у разных млекопитающих ограничены. Белка считает до двух, кошка считает до трех, собака до четырех, человек считает до трех тысяч. А мой оппонент (ввиду многочисленности оппонентов, ф.и.о. уточняется. – Ред.), который меня обвиняет в том, что я не прав, – он считает до двух. У него либо социальное, либо – биологическое и ничего третьего – не может быть! Ну, сами понимаете, что при этом доказывать, что этнос – явление третьего порядка, связанное с ландшафтными особенностями нашей планеты, – это надо возвысить его счетные возможности до уровня кошки. Не знаю, удастся ли мне это к концу жизни.

Теперь от этого сделаем переступ, ну, на сколько? – На пятьсот, на шестьсот лет.

Возьмем такой же срез в IV в. – тоже до нашей эры. Что за это время произошло?

За это время создалась и погибла великолепная культура греческих полисов (города-государства. – Ред.), которая дала начало всей нашей науке: философии, геометрии, математике, истории, географии, вообще всему, что мы знаем. К IV в. Греция, вспоминавшая только пережитый свой расцвет, стала добычей Александра Македонского[73] и его мало квалифицированных товарищей (я называю правильно, они назвались гетеры, то есть «товарищи» царя) и совершенно диких иллирийских солдат, с помощью которых он разгромил фиванское и афинское войско при Херонее (338 г. до н. э. – Ред.), разрушил Фивы и подчинил себе почти всю Грецию. Но были ли эти греки подобием ахейцев Агамемнона или Ахилла? Да ни в коей мере! Это был совершенно другой народ, относившийся к древним ахейцам, как современные итальянцы относятся к древним римлянам. То есть кое-какие традиции у них были, вероятно, элементы языка у них были, но устройства все, обычаи, нравы, стереотип поведения, – у них уже был совершенно другой.

То есть за какие-то 600 лет мы видим, что на территории Греции произошла не только смена этноса, – как системы, но и расцвет и уже наступил и упадок – уже второго, нового этноса. Процесс шел как будто довольно быстро.

Что было на Иранском плоскогорье и в Передней Азии? Ассирия, как я уже говорил, в 612 г. была разрушена и пала. Вавилон, захваченный халдеями, был самым богатым городом. Это был первый город-миллионер. Причем он отличался от современных городов с миллионным населением тем, что обходился без подвоза извне, – настолько богатая была местность, настолько было организовано хозяйство. Каждый квадратный сантиметр почвы был там обработан. Там стояли финиковые пальмы, а финики очень вкусные и очень питательные. Между ними пространство было засеяно чесноком (ужасно они чеснок любили). Где-нибудь подальше от реки Евфрата и оросительной системы были поля с ячменем. Ну, ячменные хлебцы не такие вкусные, но пиво – замечательное. И вавилоняне там и пьянствовали, и веселились, и сыты были. Город был из многоэтажных домов, там были лавки, и банки, и публичные дома, и трактиры, и даже университет, и, конечно, – дворец царя, который был – иноземец, чужой, но, так сказать, очень берег свой город – Вавилон.

Но к V в. до н. э. Вавилона не стало, то есть он превратился в захолустье, а к I в. он вообще превратился в еврейское местечко[74] (да-да – в еврейское) и исчез как город. Остались только его развалины. Братцы мои! Как же это произошло, так быстро?! Давайте посмотрим.

Вавилон был завоеван, причем не пострадал при завоевании, персами. Персы – это народ маленький, живший вот здесь, на берегах Персидского залива. Главную часть Персии, наиболее богатую северную часть, занимал народ – мидяне. Это были люди храбрые, сильные, очень культурные, цивилизованные, в смысле градостроительства. У них были города, замки, архитектура. У них очень развилась наука, потому что у них были маги. Маг – это слово мидийское, «могуш» – это просто значит «специалист» – футуролог, как мы называем их сейчас. Они предсказывали будущее. Будущее всем интересно знать, и поэтому эта профессия очень древняя. Предсказывали, очевидно, верно, потому что они несли большую ответственность за ложные предсказания, и без достаточных оснований за эту специальность не брались. Но все-таки существовали, работали. У них была письменность, грамотность.

Они – вместе с халдеями – разгромили Ассирию. Потом они оказались жертвой персов, – маленького, достаточно воинственного, но никак не культурного народа. И создалась огромная страна – Персия, завоевавшая все Закавказье, всю Переднюю Азию. (Ок. 550 г. до н. э. Кир II Великий основал персидскую державу. – Ред.) Вот таким вот образом (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.), Египет, Киренаику, Триполитанию (области в Ливии. – Ред.), и Аравию, и часть Индии, и Среднюю Азию. Огромная монархия, которая управлялась небольшим народом – персами. В этой монархии было около 30 миллионов населения, а персов всего было меньше полмиллиона. И, тем не менее, персы каким-то образом ухитрялись держать это все в подчинении, пока опять же Александр Македонский (356–323 гг. до н. э. – Ред.) не напал на этих персов (334 г. до н. э. – Ред.) и за три года не уничтожил эту монархию. С потрясающей легкостью! Почему? Неужели восточные люди настолько слабее западных!

Ближайшее столетие показало, что – ничего подобного! Небольшая страна – Парфия, располагавшаяся в нашей Туркмении, в южной части разбила одного из наследников Александра Македонского – Селевка.[75] И отняла у него весь Иран (247 г. до н. э. – Ред.). Это примерно такое же положение, как если бы, скажем, – Туркменская ССР объявила войну – Персии, Афганистану, Грузии, Армении, Турции, Палестине, Сирии и Ираку – всем вместе объявило войну, – и победила! Ну, в наше время (лекция читалась осенью 1977 г. – Ред.), это казалось бы совершенно невозможным. А тогда – это совершилось! То есть здесь мы встречаем одну загадку за другой.

В IV в. до н. э. Китай объединился. Объединение это было весьма мало приятно китайцам. Но шло оно в течение четырехсот лет, с VIII в., совершенно неуклонно. Маленькие княжества воевали друг с другом и укрупнялись. (С 722 г. до н. э. наступила эпоха «Весны и Осени». Конфедерация княжеств разделилась на 124 самостоятельных государства, которые начали усердно поглощать друг друга. – Ред.) Причем это укрупнение шло способом, который сейчас (мороз по коже пробегает) – если один князь брал город другого, то там убивали все население, включая женщин и грудных детей. Это называлось «вырезать город». Местность заселялась членами этого княжества. И они размножались в этом китайском теплом климате (при наличии жен неработающих) с потрясающей быстротой. Так что ущерба в населении от этой резни не было. Но потом еще соседнее княжество – вырезало это. Точно так же приходили другие, поселялись и размножались с потрясающей быстротой. К 403 г. всего оказалось в Китае семь соперничающих государств. Я перечислять их не буду (если бы я говорил о Китае специально, – я бы это сделал, а сейчас не надо), которые страшно боролись друг с другом. (Период Чжаньго «борющиеся царства», 403–221 гг. до н. э. – Ред.) За что? Да за то, чтобы не быть убитым. Вот основной стимул борьбы, войны. Потому что пленных китайцы не брали. У них не было понятия плена вообще.

Что это значит – сдался? Сдался – это значит, что ты изменил, перешел к другому. Измена – это вещь страшная. Если ты не изменил, а просто не воюешь, то тебя надо убить! И такого закапывали живьем в землю. Сдаваться не имело никакого смысла.

Но победило княжество Цинь (в III в. до н. э. – Ред.), которое состояло из бывших, изгнанных, аристократов империи Шан и местных инородцев. Вот здесь (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.). Вот ее территория была. Оно победило всех.

Причем тут опять-таки сыграла роль не только какая-то странная (противоестественная, на первый взгляд, и, очевидно, – естественная по существу дела) смесь этносов, смесь наций. Ну, и … один географический момент.

Дело в том, что когда китайцы жили в густом и очень высоком лесу на берегах Хуанхэ, то тогда степные ветры не могли нести песок в Китай. Они завихрялись, и песок выпадал в качестве как бы дюны, – здесь вдоль современной Великой китайской стены. Но когда китайцы, желая увеличить доходы от земледелия, свели лес, чтобы освободить место для полей, то ветер понес песок на их поля. И хорошего от этого было мало. Поля, переведенные песком, давали малые урожаи. И начались в Древнем Китае экономические кризисы. Воды стало не хватать, потому что этот песок в таком количестве падал в глубокие места, что засыпал мелкие ручейки. Тогда китайцы царства Цинь сделали гениальную вещь, – они ввели ирригацию. Вот здесь река Вэй течет (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте. – Ред.), а в нее впадают притоки. Они перегородили их плотинами, в частности реку Цинь, сделали там водохранилища и стали из водохранилища давать воду на поля. Ирригацию ввели. Это все было очень хорошо. Сразу в царстве Цинь получилось изобилие хлеба. А при изобилии хлеба можно содержать большую армию. Большая армия одерживает победы. И так они завоевали весь Китай.

Результаты из этого были следующие. Сначала скажем о плотинах. Плотины эти через некоторое время песок тоже перемывал и засыпал. Падал песок и в воду, падал он и на плотины, падал кругом. Поэтому водохранилища мелели и переставали быть пригодными для ирригации. Приходилось идти вверх по течению реки и ставить плотину за плотиной, для того чтобы собрать нужное количество воды. А ветер всё дул да дул, – песок всё нес и нес. Борьба китайцев со степным ветром продолжалась до XVII в. н. э. У нас уже Смутное время (конец XVI – начало XVII в. – Ред.) прошло, и про Ивана Грозного уже начали забывать, и Жанну д'Арк во Франции сожгли (1431 г. – Ред.); а китайцы – всё воевали со степным ветром! Америку открыли (Колумб в 1492 г. – Ред.), а китайцы – всё воевали со степным ветром! Испания – пала (гибель Непобедимой Армады, 1588 г. – Ред.); а китайцы – всё воевали со степным ветром. И всё! В XVII в. плюнули и бросили. Оказалось, что степной ветер их победил. И плотины эти сейчас стоят как памятники, потому что сейчас восстановить, при современной технике, невозможно.

А объединение Китая дало еще более радикальную болезнь. Цинь Шихуан[76] – император империи Цинь (царь сначала империи Цинь, объявивший себя императором всего Китая) решил, что побежденные им китайцы, завоеванные им с большим трудом, потому что они страшно сопротивлялись, – должны отработать то благо, которое он им принес, завоевав их и объединив. Для этого они должны работать. А чтобы они не отвлекались, было запрещено чтение всякого рода философских, поэтических, литературных произведений, – категорически. И всякие книги, которые были у китайцев, были сожжены и уничтожены. Осталось только три разряда книг: по агрономии, по метеорологии (дождь вызывать – надо? Надо – это каждый понимает) и по гаданиям. Гадать-то тоже надо уметь. Друзья мои, кто из вас откажется погадать у опытного гадальщика?

Ну, и Цинь Шихуан понимал, что это нормальные потребности его народа, а все прочее было категорически запрещено. А люди, понимаете, работают, работают, да иногда им – почитать охота, попеть песни, поплясать. Все это – запрещалось. Если ловили, то читателей книг казнили – рубили голову, а писателей книг – закапывали живьем в землю. Чтобы люди, которые работают на своих полях – ну, посеют урожай, соберут, и у них время свободное есть, – так чтобы они не валандались без дела (то есть ничего не делали. – Ред.), Цинь Шихуан построил Великую Китайскую стену (ок. 214 г. до н. э. – Ред.), – чтобы отделить Китай от набегов хуннов.

Пользы от этой стены никакой не было, потому что защищать стену, простиравшуюся от Ляодуна до Тибета, вот она так шла (Л. Н. Гумилев показывает на географической карте, направляя указку с востока Китая на запад. – Ред.), – вот так, – это было совершенно невозможно. Там нельзя было даже и гарнизоны расставить, потому что нужно было занять слишком много людей, а смысла – никакого. Потому что, если, скажем, где-нибудь в этом месте – стоит гарнизон в десять воинов, а придет тысяча хуннов, так эти десять воинов – ничего с ним не сделают. А если будешь звать помощь со всех сторон, то пока соберется опять тысяча, – хунны уже прорвутся, перебьют эти десятки и уйдут из страны. То есть предприятие было абсолютно бессмысленное. Но, тем не менее, проведено.

В армии была введена совершенно жестокая, железная дисциплина. Приказ должен быть выполнен! И если он не выполнен, то несет ответственность не только командир части, но и все солдаты данной части, – коллективная ответственность. Население Китая в результате этого уменьшилось на две трети. Кончилось дело тем, что когда Цинь Шихуан умер, а его старшего сына, довольно талантливого и способного наследника, – интригами принудили к самоубийству (хитрая интрига была – не будем отвлекаться), евнухи захватили власть. А евнухи – это, надо сказать, очень ценились в те времена, потому что они сидели и вели всю эту дворцовую бухгалтерию и переписку. «А кто же, – говорили древние люди, – на это согласится? Каждый пойдет по бабам». А евнух никуда не пойдет, ему деваться некуда. Он сидит и пишет.

И когда евнухи захватили власть, то произошел эпизод, который повлек крушение величайшей империи того времени. Какой же эпизод? Одна воинская часть получила назначение передислоцироваться, – перейти на другие позиции и занять там местность. И пока они шли, а идти было далеко, – пошли дожди и реки разлились. И они не поспели к сроку, то есть они все должны были быть убиты – казнены за нарушение приказа. А объективные причины во внимание не принимались. Тогда они сказали: «Погибать, так с музыкой!» – и подняли восстание.

Ну, конечно, их всех перебили. Но пока их перебивали, то:

– целый ряд других воинских частей,

– отдельных уцелевших деревень,

– какие-то жуны, которые сидели в своих горах, не будучи зарезанными еще китайцами,

– какие-то кяны, которые пришли из Тибета на яках – все подняли восстание против Цинь Шихуана, то есть против режима Цинь Шихуана, – самого-то его уже не было. А цинские войска, одерживавшие только что грандиозные победы, вдруг потеряли всякую способность к сопротивлению – стали сдаваться. Причем их тоже закапывали живьем в землю, но они – сдавались! В общем, империя рухнула, и началась борьба за власть между разными атаманами вот в этих – повстанческих соединениях.

Победил тот – Лю Бан его звали (247–195 гг. до н. э. – Ред.), который, будучи простым крестьянином, имел хорошую голову. Он пригласил к себе трех интеллигентов: одного – военспеца, другого – политика, третьего – философа. И предложил им составить политическую программу и обнародовал ее. А программа была крайне простая: упразднялись все законы, кроме трех. Полагалась смертная казнь: за кражу (для крестьян кража – это вещь совершенно противоестественная); убийство и государственную измену.

Все остальное – было можно. И объявлялось, что будут теперь платить очень маленький налог. Еще государство брало на себя – монополию внешней торговли. И все население Китая, с которым раньше не разговаривали, а кричали: «Чего? Иди! Давай-давай!», вдруг увидело, что с ним разговаривают по-хорошему. Они перебежали к Лю Бану и поддержали его. И он стал основателем династии Хань